100 великих пророков и вероучителей

Патриарх Никон и протопоп Аввакум Петров

Патриарх Никон, один из самых известных и могучих деятелей русской церкви, родился в мае 1605 г. в селе Вельеманове близ Нижнего Новгорода в семье крестьянина Мины и был наречен при крещении Никитою. Мать его вскоре умерла, и отец женился во второй раз. Злонравная мачеха превратила жизнь мальчика в настоящий ад морила его голодом, колотила почем зря и несколько раз даже пыталась извести его. Когда Никита подрос, отец отдал его учиться грамоте. Выучившись читать, тот захотел изведать всю мудрость божественного писания, которое, по тогдашнему строю понятий, было важнейшим предметом, привлекавшим любознательную натуру. Он удалился в монастырь Макария Желтоводского, нашел какого-то ученого старца и прилежно занялся чтением священных книг. Вскоре один за другим умерли его мачеха, отец и бабка. Оставшись единственным хозяином в доме, Никита женился, но его неудержимо влекли к себе церковь и богослужение. Будучи человеком грамотным и начитанным, он начал искать себе места и вскоре был посвящен в приходские священники одного села. Ему тогда было не более 20 лет от роду. От жены он имел троих детей, но все они умерли один за другим еще в малолетстве. Это обстоятельство сильно потрясло впечатлительного Никиту. Он принял смерть детей за небесное указание, повелевающее ему отрешиться от мира, и решил удалиться в монастырь. Жену он уговорил принять постриг в московском Алексеевском монастыре, дал за нею вклад, оставил ей денег на содержание, а сам ушел на Белое море и постригся в Анзерском ските под именем Никона. Произошло это в 1635 г.

Житие в ските было трудное. Братия, которой насчитывалось не более двенадцати человек, жила в отдельных избах, раскинутых по острову, и только по субботам вечером сходилась в церковь. Богослужение продолжалось целую ночь; сидя в церкви, монахи выслушивали весь псалтырь; с наступлением дня совершалась литургия, потом все расходились по своим избам. Над всеми был начальный старец по имени Елеазар.

Некоторое время Никон покорно подчинялся ему, но потом между ними начались ссоры и несогласия. Тогда Никон перебрался в Кожеозерскую пустынь, находившуюся на островах Кожеозера, и по бедности отдал в монастырь, — туда не принимали без вклада, — свои последние богослужебные книги. Никон не любил жить с братиею, а предпочитал свободное уединение. Он поселился на особом острове и занимался там рыбной ловлей. Спустя немного времени тамошние монахи избрали его своим игуменом.

На третий год после своего поставления, именно в 1646 г, Никон отправился по делам в Москву и здесь явился с поклоном к молодому царю Алексею Михайловичу, как вообще в то время являлись с поклонами к царям настоятели всех монастырей.

Алексею до такой степени понравился кожеозерский игумен, что он велел ему остаться в Москве, и, по царскому желанию, патриарх Иосиф посвятил его в сан архимандрита Новоспасского монастыря. Здесь находилась родовая усыпальница Романовых; набожный царь часто приезжал молиться за упокой своих предков и делал в монастырь щедрые вклады. Во время каждой из таких поездок Алексей подолгу беседовал с Никоном и чувствовал к нему все большее расположение. Известно, что Алексей Михайлович принадлежал к разряду таких сердечных людей, которые не могут жить без дружбы, и легко привязывался к людям. Он велел Никону каждую пятницу ездить к нему во дворец. Беседы с архимандритом западали ему в душу. Никон, пользуясь хорошим отношением государя, стал просить его за утесненных и за обиженных. Алексей Михайлович дал ему поручение принимать просьбы от всех тех, которые искали царского милосердия и управы на нечестных судей. Никон отнесся к этому поручению очень серьезно, с большим тщанием исследовал все жалобы и вскоре приобрел славу Доброго защитника и всеобщую любовь в Москве.

В 1648 г. скончался новгородский митрополит Афанасий. Царь, избирая ему преемника, всем другим предпочел своего любимца, и бывший тогда в Москве иерусалимский патриарх Паисий по царскому желанию рукоположил Новоспасского архимандрита в сан новгородского митрополита. Это место было вторым по значению в русской иерархии после патриаршества. Сделавшись новгородским владыкою, Никон впервые показал свой суровый властолюбивый нрав. Тогда же он сделал первые шаги к исправлению богослужения, поскольку в то время оно отправлялось на Руси нелепо: духовные, боясь пропустить что-нибудь из установленного ритуала, для скорости разом читали и пели в два-три голоса (этот порядок получил название «многоголосия»): дьячок читал, дьякон говорил ектению, а священник возгласы, так что слушающим ничего нельзя было понять. Многие, впрочем, к этому и не стремились. Пишут, что молящиеся в те годы зачастую держали себя в церкви как на базаре: стояли в шапках, громко разговаривали и сквернословили. Понимание богослужения как своего рода мистического общения человеческой души с Богом было чуждо не только большинству мирян, но и многим духовным. Новый митрополит велел прекратить эти обычаи и повел упорную борьбу с многоголосием, невзирая на то, что его распоряжения не понравилось ни духовным, ни мирянам. Для придания службе большего благочиния Никон заимствовал киевское пение. Каждую зиму он приезжал в Москву со своими певчими, от которых царь был в восторге. В 1650 г. во время новгородского бунта горожане показали сильную нелюбовь к своему митрополиту: когда он вышел уговаривать мятежников, его принялись бить и кидать в него камнями, так что едва не забили до смерти. Никон, однако, просил царя не гневаться на виновных.

В 1652 г., после смерти патриарха Иосифа, духовный собор в угоду царю избрал Никона на его место. Он упорно отказывался от этой чести до тех пор, пока сам царь в Успенском соборе на виду бояр и народа не поклонился Никону в ноги и не умолил его со слезами принять патриарший сан. Но и тогда он посчитал нужным обговорить свое согласие особым условием. «Будут ли меня почитать как архипастыря и отца верховного и дадут ли мне устроить церковь?» — спросил Никон.

Царь, а за ним власти духовные и бояре поклялись в этом. Только после этого Никон согласился принять сан. Просьба Никона не была пустой формальностью. Он занял патриарший престол, имея в голове сложившуюся систему взглядов на церковь и государство и с твердым намерением придать русскому православию новое, невиданное прежде значение. Вопреки явно обозначившейся с середины XVII в. тенденции к расширению прерогатив государственной власти за счет церковной (что должно было в конце концов привести к поглощению церкви государством), Никон являлся горячим проповедником симфонии властей. В его представлении светская и духовная сферы жизни должны были сохранять полную самостоятельность. Патриарх в религиозных и церковных вопросах, по его мнению, был таким же неограниченным властителем, как царь в мирских. В предисловии к Служебнику 1655 г. Никон писал, что Россия получила от Бога «два великих дара» — царя и патриарха, которыми все строится как в церкви, так и в государстве. Впрочем, и на светскую власть он смотрел через призму духовной, отводя ей только второе место. Архиерейство он сравнивал с солнцем, а царство — с месяцем и пояснял это тем, что церковная власть светит душам, а царская — телу. Царь, по его понятиям, был призван от Бога удержать царство от грядущего антихриста и для этого ему надлежало снискать Божию благодать. Никон, как патриарх, должен был стать учителем и наставником царя, ибо, по его мысли, государство не могло пребывать без высших, регулирующих его деятельность церковных идей.

Вследствие всех этих соображений Никон без малейшего смущения, как должное, принял огромную власть, которую Алексей Михайлович охотно предоставил ему в первые годы его патриаршества. Сила и влияние Никона в это время были огромны.

Отправляясь в 1654 г. на войну в Малороссию, Алексей Михайлович доверил патриарху свою семью, свою столицу и поручил ему наблюдение за правосудием и ходом дел в приказах. Во время двухлетнего отсутствия царя Никон, официально принявший титул великого государя, единолично управлял всеми государственными делами, причем знатнейшие бояре, ведавшие различными приказами, должны были ежедневно являться к нему с докладами. Нередко Никон заставлял бояр долго ждать приема на крыльце, даже если в это время был сильный холод, и затем, допустив к себе, требовал докладывать стоя, сделать ему земной поклон. Все боялись патриарха — ничего важного не предпринималось без его совета и благословения.

В церковных делах Никон явил себя таким же неограниченным властителем, как в государственных. В соответствии со своими представлениями о значении церкви в жизни общества, патриарх принимал строгие меры для укрепления дисциплины духовенства. Он всерьез хотел сделать из Москвы религиозную столицу, подлинный Третий Рим для всех православных народов. Но чтобы русская церковь отвечала своему назначению, она должна была стать просвещенной. Никон заботился о повышении культурного уровня духовенства: завел библиотеку с сочинениями греческих и римских классиков, устраивал типографии, выписывал киевских ученых для перевода книг, учреждал школы иконописи и образовательные и наряду с этим заботился о благолепии богослужения. Вместе с тем он стремился привести русскую церковную службу в полное соответствие с греческой, уничтожив все обрядовые отличия первой от второй. Это была застарелая проблема — о ней уже несколько десятилетий вели разговоры, но никак не могли приступить к ее разрешению. Дело на самом деле было очень сложным. Испокон веков русские православные пребывали в полной уверенности, что сохраняют христианское богослужение в полной и первозданной чистоте точно таким, каким оно было установлено отцами церкви.

Однако восточные иерархи, все чаще наезжавшие в Москву в XVII в., стали укоризненно указывать русским церковным пастырям на многочисленные отклонения русского богослужения от греческого как на недопустимые, могущие расстроить согласие между поместными православными церквами. В русских богослужебных книгах они замечали многочисленные разночтения с греческими. Отсюда возникала мысль о вкравшихся в эти книги ошибках и о необходимости найти и узаконить единообразный правильный текст.

В 1653 г. Никон собрал с этой целью духовный собор русских иерархов, архимандритов, игуменов и протопопов. Царь со своими боярами присутствовал на его заседаниях. Обратившись к собравшимся, Никон прежде всего привел грамоты вселенских патриархов на учреждение московского патриаршества (как известно, это произошло при царе Федоре Ивановиче в самом конце XVI в). Патриархи указывали в этих грамотах на некоторые отклонения в русском богослужении от тех норм, что установились в Греции и других восточных православных странах. После этого Никон сказал: «Надлежит нам исправить как можно лучше все нововведения в церковных чинах, расходящиеся с древними славянскими книгами. Я прошу решения, как поступать: последовать ли новым московским печатным книгам, в которых от неискусных переводчиков и переписчиков находятся разные несходства и несогласия с древними греческими и славянскими списками, а прямее сказать, ошибки, — или же руководствоваться древним, греческим и славянским текстом, так как они оба представляют один и тот же чин и устав?» На этот вопрос собор дал ответ: «Достойно и праведно исправлять, сообразно старым харатейным и греческим спискам».

Никон поручил исправление книг киевскому монаху-книжнику Епифанию Славицкому и греку Арсению. Всем монастырям было дано указание собирать старые харатейные списки и присылать их в Москву. Отправленный патриархом в Грецию Арсений Суханов привез с Афона пятьсот рукописей, в том числе и очень древние. Вскоре собрали новый собор, на котором было постановлено, что отныне следует креститься тремя, а не двумя перстами. А тем, кто будет креститься двумя перстами, пригрозили проклятием. Это решение привело в смущение многих священников. Особое неудовольствие вызвало оно в кружке «ревнителей благочестия», который сложился в Москве еще до патриаршества Никона. Возглавляли его царский постельничий боярин Федор Ртищев, царский духовник Стефан Вонифатьев и протопоп Казанского собора Иван Неронов. Затем все большее значение стал играть в нем протопоп Аввакум Петров.

* * *

Аввакум родился в 1621 г. в селе Григорово Нижегородского уезда в семье попа.

Отец его сильно пил и умер, когда мальчику едва исполнилось 15 лет. Мать Аввакума, Мария, была, как он сам о ней пишет, «молитвенница и постница». Во многом под ее влиянием Аввакум пристрастился к чтению духовных книг и приобрел в этой области глубокие познания. Он вообще был юноша очень способный — имел дар слова и исключительную память. Его церковная карьера (к которой он был предназначен во многом уже своим рождением в семье священника) развивалась успешно. В 21 год Аввакума рукоположили в дьяконы, в 23 года избрали попом, а в 31 год — протопопом (старое название протоиерея). Повсюду, где довелось служить Аввакуму (вначале это было село Лопащи, а потом город Юрьевец-Повольский), молодой священник требовал от паствы безусловного благочестия и боролся с многоголосием.

Он смело уличал в мздоимстве местных «начальников», унимал от «блудни» баб и налагал на провинившихся прихожан строгие наказания. Возмущенные его непомерной строгостью жители Лопащи несколько раз избивала Аввакума батожьем прямо посреди улицы, а юрьевцы изгнали его из своего города.

Лишившись своего прихода, Аввакум в 1651 г. перебрался в Москву и стал помощником Неронова — заменял его во время отлучек, читал народу священные книги и поучения и вскоре приобрел известность как замечательный проповедник Неронов ввел приезжего протопопа в кружок «ревнителей благочестия», а потом представил его царю Алексею Михайловичу. Вместе со своими друзьями Аввакум поддержал возведение Никона на патриарший престол. От нового патриарха «ревнители» ожидали восстановления древнего порядка в богослужении. Отчасти их ожидания оправдались.

Но затем никоновские реформы приняли такой оборот, какой эти поборники русской старины никак не могли одобрить. В феврале 1653 г. патриарх велел московским попам креститься тремя перстами, а земные поклоны во время службы заменить поясными. Иван Неронов отказался подчиниться этому указу, за что в августе его лишили сана и сослали в Спасо-Каменный Вологодский монастырь. Аввакум сопровождал несчастного часть пути, тепло простился с ним, а по возвращении в Москву прочел на паперти для прихожан собственное «поучение», в котором (по свидетельству доносчика Ивана Данилова) «.. лишние слова говорил, что и не подобает говорить».

Реакция последовала незамедлительно — Аввакума также взяли под стражу и посадили на цепь в Андроньевом монастыре. Архимандрит с братиею пытались выговаривать ему за непокорство. В ответ Аввакум обвинил патриарха в ереси и отлучил его «от писания». Через несколько месяцев по царскому указу его вместе с женой и детьми «за ево много безчинство» сослали в далекий Тобольск.

Тамошний архиепископ Симеон встретил Аввакума с сочувствием и дал ему приход. По своему обыкновению протопоп зорко следил за нравственностью и правоверием своей паствы. Его благочестие вскоре принесло ему известность. Не только горожане, но и жители окрестных сел приходили к нему за поучением и советом в вопросах веры.

Но, с другой стороны, из-за резких проповедей и непримиримого характера Аввакум нажил много врагов. На протопопа пошли жалобы. Наконец слухи о его энергичных выступлениях против реформы дошли до Никона. Из Москвы был прислан указ — ехать Аввакуму дальше в ссылку на Лену. Всего он провел в Тобольске около полутора лет. В 1655 г. Петровы добрались до Енисейска, где их застал другой указ — следовать Аввакуму в качестве полкового священника на восток в Даурию с отправлявшимся туда под начальством воеводы Афанасия Пашкова отрядом и быть там Аввакуму полковым священником. Во время этого похода Аввакуму и его семье пришлось пережить много страданий. Пашков оказался невежественным, грубым и жестоким самодуром. Казни, плети, кнуты и пытки служили у него обыкновенными средствами поддержания дисциплины среди подчиненных. Аввакум попытался внушениями обуздать его жестокость, за что был нещадно бит кнутом. Впрочем, сломить этим истязанием волю мятежного протопопа Пашкову не удалось. Не помогло и другое, более строгое наказание — осенью 1656 г. он на шесть недель посадил Аввакума в Братский острог (все это время протопоп провел в «студеной башне», где, как он писал, «коли покормят, коли нет»). Из заточения он вышел таким же неуступчивым, каким был прежде. Пашкову пришлось смириться с его непокорностью, но он не переставал истязать Аввакума.

Путь в Даурию был очень тяжелым. Два лета экспедиция брела по берегам рек, а зимами «волочилась за волоки, чрез хрепты». Протопоп Аввакум с двумя сыновьями- подростками тащил нарты, а жена с младенцем и дочь шли пешком. Позже Аввакум писал: «… робята — те изнемогут и на снег повалятся, а мать по кусочку пряничка им даст, и оне, съедши, опять лямку потянут». Переправившись через Байкал, отряд двинулся вверх по Хилке. Продовольствие кончилось. Казаки терпели жестокий голод. Семья протопопа питалась травами и сосновой корой, ела павших лошадей и найденные по дороге трупы животных, зарезанных волками. Два его маленьких сына, не вынеся трудностей, умерли. Но сам Аввакум стойко переносил лишения и старался облегчить страдания другим несчастным. В дороге к нему приводили многих больных и убогих. Он же «по обычаю сам постился и им не давал есть, молебствовл и маслом мазал». Некоторые больные получили выздоровление, особенно те, кто мучились «от бесов». Тяжелейшая экспедиция продолжалась пять лет. Только в 1661 г. из Москвы пришел указ, разрешавший Аввакуму возвратиться в столицу.

* * *

Первая ссылка Аввакума совпала с годами наивысшего могущества Никона. Задавив оппозицию, он продолжил свои реформы. Вскоре появился Служебник с исправленным текстом, тщательно сверенный с греческим. В апреле 1656 г. специально созванный собор утвердил все внесенные в него изменения. Но когда новые богослужебные книги вместе со строгим приказом креститься тремя перстами дошли до местных священников, поднялся всеобщий ропот. Оказалось, что все богослужебные чины стали короче, причем были выброшены многие песнопения и формулы, которым придавался особенный магический смысл. Литургия вся была переделана, хождение на крестных ходах установлено против солнца. Имя Исус исправлено в Иисус. Подвергся правке даже текст символа веры. По понятиям того времени подобные перемены не могли казаться пустым делом. Многие рядовые монахи и попы пришли к убеждению, что прежнюю православную веру пытаются заменить другой. Присланные из Москвы книги отказывались принимать и служили по старым. Соловецкий монастырь одним из первых воспротивился нововведению. Его пример придал воодушевления другим противникам Никона.

Патриарх обрушил на ослушников жестокие репрессии. В ответ со всех сторон к царю пошли жалобы на своеволие и лютость патриарха, его гордыню и своекорыстие. В самом деле, поведение патриарха давало много поводов для нареканий. Он мог, например, потребовать со всех церквей Московского государства 500 голов лошадей и преспокойно разослать их по своим вотчинам; он повысил патриаршую пошлину до такой степени, что один челобитчик написал — «татарским абызам жить гораздо лучше». Помимо этого Никон требовал экстренных взносов на затеянное им строительство Нового Иерусалима и других монастырей. Рассказывали о его высокомерном и жестоком обращении с клириками, приезжавшими в Москву, ему ничего не стоило посадить священника на цепь за какую-нибудь незначительную небрежность в исполнении своих обязанностей, мучить его в тюрьме или сослать куда-нибудь на нищенскую жизнь.

Возле Алексея Михайловича также нашлось много бояр — недругов Никона. Они негодовали на патриарха за то, что он постоянно вмешивался в мирские дела, и твердили в один голос, что царской власти не слыхать, что посланцев патриарших бояться больше, чем царских, что патриарх не довольствуется уже равенством власти с великим государем и стремится превысить ее, вмешивается во все дела, приказы от себя посылает, дела всякие без воли государя из приказов берет, многих людей обижает. Усилия никоновых недоброжелателей не остались тщетными: не ссорясь открыто с Никоном, Алексей Михайлович начал постепенно отдаляться от патриарха. По мягкости характера он долго не решался на прямое объяснение, однако на место прежней дружбы пришли натянутость и холодность.

Летом 1658 г. произошел явный разрыв — царь несколько раз не пригласил патриарха на придворные праздники и сам не присутствовал на его богослужениях. Потом он послал к нему своего спальника князя Ромодановского с повелением, чтоб Никон больше не писался великим государем. Уязвленный этим Никон отрекся от патриаршей кафедры, вероятно, рассчитывая, что кроткий и набожный царь испугается и поспешит примириться с первосвятителем. Отслужив 11 июля литургию в Успенском соборе, он снял с себя мантию и ушел пешком на подворье Воскресенского монастыря. Там он пробыл два дня, быть может, ожидая, что царь позовет его или захочет с ним объясниться, но Алексей хранил молчание. Тогда Никон, будто забыв о патриаршестве, деятельно занялся каменным строительством в Воскресенском монастыре: копал пруды, разводил рыбу, сооружал мельницы, разбивал сады и расчищал леса, во всем показывая пример рабочим и трудясь наравне с ними.

С отъездом Никона в русской церкви наступила смута. Следовало избрать нового патриарха. Но поведение Никона не допускало этого. По прошествии некоторого времени он уже раскаивался в своем поспешном удалении и опять стал предъявлять претензии на патриаршество. «Я оставил святейший престол в Москве своею волею, — говорил он, — московским не зовусь и никогда зваться не буду; но патриаршества я не оставлял, и благодать Св. Духа от меня не отнята». Эти заявления Никона сильно смутили царя и должны были смутить многих, даже и не врагов Никона: теперь нельзя было приступить к избранию нового патриарха, не решив вопроса, в каком отношении он будет находиться к старому? Для рассмотрения этой проблемы в 1660 г. был созван собор русского духовенства. Большинство архиереев было против Никона и постановило лишить его сана, но меньшинство доказывало, что поместный собор не имеет такой власти над патриархом. Царь Алексей согласился с доводами меньшинства, и Никон сохранил сан. Но это так запутало дело, что оно могло быть разрешено только международным советом.

* * *

Протопоп Аввакум вернулся в Москву в начале 1663 г, когда распря между царем и патриархом достигла апогея. Но теперь он уже не был простым малоизвестным священником — его сопровождал ореол мученичества, дорогой ценой добытый в Тобольске и Даурии и привлекавший к нему внимание даже тех, кто не хотел знаться с ним раньше. Враги Никона встретили Аввакума с великой радостью. Сам царь обрадовался его приезду и принял протопопа очень милостиво. Казалось, настала благоприятная пора для отмены никоновских нововведений.

Аввакум подал Алексею Михайловичу пространную челобитную против еретических новшеств опального патриарха. Царь отвечал ему уклончиво. Обходя молчанием просьбу Аввакума, он постарался склонить его к уступчивости путем льгот и пожалований. Алексей предложил ему сперва место своего духовника, а потом справщика на Печатном дворе. Сулили ему также деньги, и за все это просили только, чтоб он воздержался от своих обличений, по крайней мере до собора, который обсудит реформу. Аввакум поначалу как будто успокоился и в ожидании того времени, когда ему будет поручено исправление богослужебных книг, прекратил публичные выступления.

В Москве он жил в доме своей духовной дочери боярыни Федосьи Морозовой, которая вскоре стала одной из самых ревностных его последовательниц. Однако долго сдерживать себя Аввакум не смог. Его слава проповедника старой веры и мученика за нее сделала его в глазах ревнителей старины предводителем раскола. К нему со всех сторон обращались за советами и разъяснениями в делах веры, у него искали утешения в минуту сомнения и колебания. В своих посланиях и речах Аввакум обвинял Никона и всех, принявших исправленные при нем книги, в ереси. Он писал, что в тех храмах, где служба происходит по исправленным книгам, нет настоящего богослужения, а использующие их священники — не истинные пастыри. Эти проповеди и писания Аввакума имели большой успех среди населения Москвы и многих отторгли от церкви. Московское духовенство стало жаловаться на него царю. Алесей Михайлович и сам увидел, что примирение с Аввакумом невозможно. В августе 1664 г. он послал ему сказать: «Власти на тебя жалуются церкви-де ты запустошил; поедь в ссылку опять». Местом проживания протопопу сначала назначили Пустозерский острог, но потом наказание смягчили и отправили Аввакума к Белому морю, в городок Мезень.

Здесь он прожил два года, пользуясь некоторыми удобствами и не подвергаясь особым стеснениям.

* * *

В начале 1666 г. в Москве собрался великий собор, на котором присутствовали два греческих патриарха (Александрийский и Антиохийский) и 30 архиереев, русских и греческих, от всех главных церквей православного востока. Именно этот собор окончательно решил и судьбу Никона, и судьбу Аввакума. Дело Никона рассматривалось первым. Суд над ним длился более полугода. Собор сначала ознакомился с делом в его отсутствие. Затем призвали самого патриарха, чтобы выслушать его объяснения и оправдания. Никон долго не хотел являться на судилище, не признавая над собой власти александрийского и антиохийского патриархов, потом, в декабре 1666 г., все же приехал в Москву, но держал себя гордо и непреклонно: вступал в споры с обвинителями и самим царем, который в слезах и волнении жаловался собору на многолетние провинности патриарха. В конце концов архиереи единогласно осудили Никона, лишили его патриаршего сана и священства. Обращенный в простого инока, он был сослан в Ферапонтов монастырь близ Белого озера. Здесь несколько лет Никона содержали с большой строгостью, почти как узника, но в 1671 г. Алексей велел снять стражу и позволил ему жить без всякого стеснения. Тогда Никон отчасти примирился со своей судьбой, начал принимать от царя деньги на содержание и подарки, завел собственное хозяйство, читал книги и лечил больных. С годами он стал постепенно слабеть умом и телом, его начали занимать мелкие дрязги, он ссорился с монахами, постоянно был недоволен, ругался без толку и писал царю доносы. После смерти в 1676 г. Алексея Михайловича положение Никона ухудшилось — его перевели в Кирилло-Белозерский монастырь под надзор двух старцев, которые должны были постоянно жить с ним в кельи и никого к нему не пускать. Только в 1681 г., уже тяжело больного и дряхлого, Никона выпустили из заточения. По дороге в Москву на берегу Которости он умер. Тело его привезли в Воскресенский монастырь и там похоронили. Царь Федор Алексеевич присутствовал при этом.

* * *

Если для Никона собор 1666–1667 гг. был концом всех его деяний, то для вождей раскола он, напротив, стал началом их великого пастырского служения. Правда, некоторые из них отступились от своих убеждений, но другие остались безоговорочно верны им. Когда Аввакума привезли в Москву, церковные власти увещеваниями попытались склонить его к примирению с церковью, однако это не дало никаких результатов. 13 мая Аввакум предстал перед архиереями собора. Но и тут, говоря словами официального акта, он «покаяния и повиновения не принес, а во всем упорствовал, еще же и освященный собор укорял и неправославным называл».

Тогда архиереи постановили лишить его сана — Аввакум был расстрижен и предан проклятию как еретик. 17 июля 1667 г. его вновь доставили на собор, где вселенские патриархи снова долго увещевали его, но не смогли его разубедить.

Наконец, 5 августа Аввакуму предложили три вопроса, ответы на которые должны были окончательно решить его судьбу православна ли русская церковь, православен ли государь Алексей Михайлович и православны ли вселенские патриархи? Аввакум ответил: «Церковь православная, а догматы церковные от Никона еретика, бывшего патриарха, искажены новоизданными книгами… А государь наш Алексей Михайлович православен, но токмо простою своею душою принял от Никона… книги, чая их православны, не рассмотря плевел еретических…» О патриархах он написал, что сомневается в их православии. Когда эти ответы были представлены собору, тот подтвердил свое отлучение и объявил, что осужденного подобает наказать и «градскими казнями». Те не заставили себя ждать: в конце августа Аввакум вместе с другими вождями раскола — монахом Епифанием, попом Лазарем и дьяконом Федором, — был сослан в Пустозерск на реку Печору. Всем ссыльным, кроме Аввакума, вырезали языки и отрубили пальцы на правой руке, чтобы не крестились двоеперстно и не писали. Аввакум избежал этой казни, так как за него заступилась царица Мария Ильинична и сестра царя, Ирина Михайловна. Во всем остальном судьба вождей раскола была общей. В Пустозерске каждый из «соузников» был заключен в отдельной «земляной тюрьме», о которой Аввакум писал «… покой большой и у меня, и у старца (Епифания), где пьем и едим, тут и лайно (кал) испражняем, да складше на лопату, и в окошко! Мне видится и у царя того, Алексея Михайловича, нет такого покоя». «Соузники» общались по ночам, вылезая из темниц через окна. Все они, несмотря на изувеченные руки, стали писателями, продолжая отстаивать свои убеждения.

Несмотря на принятые меры предосторожности, четыре старообрядческих учителя не были так изолированы от массы своих последователей, как бы этого хотелось правительству. Из писаний Аввакума видно, что сами стрельцы, охранявшие подземные тюрьмы, помогали узникам сноситься с их единомышленниками на свободе.

Письма из Пустозерска пересылались в Мезень, там переписывались и развозились по всей стране стрельцами, юродивыми, монахами. В конце 1660-х и начале 1670-х гг. (до ссылки и смерти боярыни Морозовой) связи пустозерцев с Москвой были настолько прочными, что протопоп посылал целые бочки освященной им воды своим духовным детям, получал от них деньги, одежду, еду и даже малину, до которой был большой охотник. Позднее рукописи прятались в кедровые кресты, которые изготовлял старец Епифаний. В своих посланиях Аввакум писал о том, как еще «до страшного суда» покарает своих главных врагов: «Я еще, даст Бог, прежде суда тово Христова, взявши Никона, разобью ему рыло. Да и глаза-те ему выколупою, да и толкну его взашей». «А царя Алексея велю Христу на суде поставить. Тово мне надобно плетьми медяными попарить». Его вера в правоту своего дела и, быть может, в скорое торжество над своими противниками была безгранична. Нередко в его нравоучениях и советах звучала уверенность ветхозаветных пророков, а не обычное сознание духовником обязанности руководить религиозной жизнью своих детей. «От имени Господни повелеваю тебе», «не я, но тако глаголет Дух Святый», «я небесные таны вещаю, мне дано!» — писал Аввакум с убежденностью, что он отражает волю Господню, а не свое мнение. С такой же уверенностью управлял он и своей паствой, раздавая в своих посланиях советы «старолюбцам».

Исходным пунктом вероучения Аввакума, которое имело потом непререкаемый авторитет в глазах его последователей, послужила реформа Никона, вовлекшая, по его мнению, русскую церковь в ересь. Наиболее мерзким нововведением Аввакум считал замену двоеперстия «печатью антихристовою» — троеперстием. Все никоновские изменения обрядности он понимал как уклонение «в латинство» и восклицал: «Ох, ох, бедная Русь! Чего-то тебе захотелось немецких поступков и обычаев?» Современному человеку может показаться странной и фанатичной такая мелочная приверженность обрядам. Однако надо помнить, что строгое благочестие сводилось тогда почти исключительно к обрядовой стороне, поэтому даже малейшее отступление в этой сфере от «святой старины» выглядело в глазах единомышленников Аввакума кощунством и подлинным отречением от православия. Стараясь осознать причину этого чудовищного события — падение православия на Руси, — они находили для него только одно объяснение — скорый приход антихриста, за которым должен был последовать конец света. С этим ощущением связан яростный дух аскетизма первых старообрядцев, переходящий в почти полное отречение от мира. Отрешение от всякого плотского наслаждения и любых внецерковных радостей Аввакум проповедовал во всех его посланиях. Согласно его советам, вся жизнь, как церковная, так и общественная и частная, должна регламентироваться религией.

Однако в ожидании кончины мира руководителям раскола надо было определить возможные отношения с официальной «никонианской» церковью. В этом смысле Аввакум занимал строгую и последовательную позицию. «Не водитесь с никонияны, — писал он в одном из писем, — не водитесь с еретиками; враги они Богу и мучители христианам, кровососы, душегубцы». Он советовал избегать не только мирных и дружеских сношений с никонианами, но и всяких прений о вере. «Беги от еретика и не говори ему ничего о правоверии, — предписывал он, — токмо плюй на него».

Идеалом для него являлось полное отчуждение от никониан, распространяющееся как на церковную, так и на частную жизнь. Такая строгая изоляция рождала много проблем. Поскольку духовенство в большинстве своем приняло реформу, раскольники оказались без верховных пастырей и не могли получать таинств. Аввакум с товарищами много думал над тем, как помочь этому горю. В конце концов было решено, что младенца, крещеного попом-«новиком» (нового рукоположения, после 1666 г.), можно не перекрещивать, но следовало прочесть над ним дополнительные молитвы. Исповедоваться за неимением священника-старолюбца Аввакум советовал у благочестивых и сведущих в церковных делах мирян. «Исповедайте друг другу согрешения, по Апостолу, и молитеся друг о друге яко исцелите» — добавлял он, давая этим понять, что такая исповедь полностью заменяет исповедь у священника.

Даже причащаться он разрешал у иноков и «простцов», не имевших священства. Впрочем, совершенно обходиться без священников он не считал возможным. Учение его в этом важном пункте оставалось не до конца проясненным и как бы заключало в себе зародыши двух главных толков позднейшего старообрядчества: поповцев и беспоповцев. Аввакум несомненно понимал, что вводит в жизнь своей заочной паствы весьма необычные в православной жизни нравы и обряды, которые, по существу, были гораздо большим отступлением от устава, чем сами «никониянские» новшества, но он советовал их лишь как временное исключение, ввиду «нынешнево огнеопального времени».

Между тем раскол в стране набирал силу Собор 1666–1667 гг. определил жестокие меры наказания для тех, кто упорно придерживался старых порядков. Страх перед возможной казнью, ссылкой в монастырь и лишением всего имущества заставлял людей покидать обжитые места и строить свои «скиты» в труднодоступных лесных районах.

С 1668 г. многие крестьяне, забросив свои поля, стали готовиться ко второму пришествию, делая себе гробы и служа друг над другом заупокойные службы. Исход в скиты приобрел массовый характер, в них строились амбары, поварни и всякие тайники на случай прихода слуг антихриста. Так как не всегда в скиту были попы, религиозный культ оказался здесь до крайности упрощен. Практиковались самосожжения, которые превратились для «старолюбцев» как бы во второе, неоскверненное крещение, дающее мученический венец. У протопопа Аввакума было достаточно авторитета, чтобы осудить и остановить самоубийственные смерти, но он увидел в них доказательство преданности старой вере, стояние против «соблазнов никонианства» и сам деятельно возбуждал на мученичество своих единоверцев. «Само Царство Небесное валится в рот, — писал он, — а ты откладываешь, говоря: дети малы, жена молода, разориться не хочется. «Получив первые известия о самосожжении раскольников, Аввакум всецело одобрил их, величая умерших «самовольными мучениками». «Вечная память им во веки веков! — пишет он в одном из писем. — Добро дело содеяли — надобно так. Рассуждали мы между собой и блажим кончину их» «Добро почитати сожженных за правоверие отец и братии наших», — восторгается духовным бесстрашием своих единоверцев.

Пустозерские узники готовы были сами в любой момент принять мученическую смерть за веру, но при этом никогда не теряли надежды на освобождение. Однако их ожидания, что после смерти царя Алексея Михайловича никоновские нововведения будут отменены, не оправдались. Узнав о восшествии на престол Алексеева сына Федора, Аввакум в 1676 г. отправил ему письмо с призывом вернуться к старой вере. Послание осталось без ответа. А пять лет спустя, в 1681 г., в Пустозерск пришел указ о казни «соузников» через сожжение. Неизвестно, кто отдал его, но инициатором казни несомненно являлся патриарх Иоаким, бывший в царствование болезненного юноши-царя одним из самых влиятельных придворных и государственных деятелей. Проведенный Иоакимом в 1681–1682 гг. церковный собор создал особый «отдел постановлений» против раскольников, которым запрещалось собираться на молитвы. Царская грамота того же года давала епископату новые, расширенные полномочия по борьбе с расколом. Видимо, в связи с этими постановлениями Аввакум и его пустозерские единомышленники 14 апреля 1682 г. погибли на костре.

Старец Паисий Величковский

Институт старчества — очень древнее явление в жизни Восточной церкви. Обычно старцами называли старших монахов, прошедший тяжелый путь самоотречения и взявших под свое руководство молодых иноков и мирян, для которых они становились духовными отцами и наставниками. В связи с этим старцы в монастырях, как правило, не занимали никаких должностей, а были духовными вождями и советниками.

На Руси старчество получило распространение довольно поздно. Мы не находим его следов в эпоху Киевской Руси. Точно так же нет никаких намеков на этот обычай в житийной литературе времен св. Сергия Радонежского. Впервые старчество становится известным у нас в конце XV в. благодаря аскетическим и мистическим творениям Нила Сорского и его учеников — заволжских старцев.

Преподобный Нил Сорский начал свое монашеское служение в Кирилло-Белозерском монастыре. Но его богато одаренная и мистически настроенная душа не находила удовлетворения в обычной монастырской жизни. Поэтому он предпринял паломничество на Афон — в этот духовный центр православной церкви. На Святой горе он посетил многие монастыри. Бывал он также в келиях и пещерах старцев, под чьим духовным руководством сложилось его представление о сущности аскетической жизни.

Переполненный глубокими впечатлениями, Нил возвратился на родину и поселился на берегу речки Соры в чаще девственного леса, неподалеку от Кирилло-Белозерского монастыря. Из его «Устава» и «Предания о жизни скитской» видно, что Нил Сорский очень хорошо представлял суть старчества. Умер он после долгой и святой жизни в мае 1508 г.

Нил имел много учеников, некоторые из которых старче-ствовали в своих скитах.

Однако в силу многих причин обычай этот тогда не прижился. Упадок старчества на Руси начался уже в конце XVI столетия и был связан с общим поражением движения нестяжателей. XVII–XVIII вв. вообще не оставили нам о нем сведений. Великий раскол XVII в. и церковные реформы Петра I нанесли глубокие раны религиозной жизни в России. За два эти столетия монастыри и скиты претерпели сильное обмирщвление. Многие из них вообще опустели, а монашество потеряло в глазах народа всякий авторитет. Новый расцвет монастырской жизни и старчества в последней четверти XVIII в. тесно связан с пламенным ревнителем аскетического иночества преподобным Паисием Величковским.

Мирское имя Паисия было Петр. Он родился в декабре 1722 г. в Полтаве в семье священника. Его детские годы прошли в кругу семьи, где хранилось благочестие и строго соблюдались все церковные правила и уставы. Петр был тихим, молчаливым ребенком, любителем чтения. Он самостоятельно изучил Часослов и Псалтирь, очень любил читать жития святых. В 13 лет его приняли в Киевскую духовную школу. За четыре года пребывания здесь он показал себя прилежным и одаренным учеником, но не получил внутреннего удовлетворения. Мать хотела, чтобы ее младший сын, как все его предки, как отец и старший брат, стал священником и унаследовал приход брата. Однако у Петра уже в ранней юности возникло сильное желание уйти в монастырь. С годами оно становилось все сильнее. Однажды ночью Петр тайком убежал из школы, покинул Киев и отправился в Любечский монастырь. Настоятель радушно принял его, благословил остаться в обители и даже выделил келью. Но спустя несколько месяцев этого настоятеля сменил новый — своевольный грубиян в монашеской рясе, мало заботившийся о подвижническом житии иноков. Однажды, рассердившись на Петра за то, что он подал ему не то кушанье, настоятель ударил его по щеке. После этого инцидента Величковский оставил Любеч и отправился дальше на юг. Судьба привела его в турецкую Молдавию. В ту пору в здешних монастырях и скитах монашеское житие было особенно строгим. Старчество, как средство воспитания иноков, было широко распространено, и очень многие монахи пребывали под началом у старцев. Петр пришел в обитель Св. Николая, расположенную посреди острова на реке Тясмин. Его приняли послушником, а когда ему минуло 19 лет постригли под именем Платона. Но вскоре на православных начались гонения со стороны униатов. Обитель Св. Николая закрыли, а монахов изгнали.

Платон вернулся в Киев и поступил в Печерскую лавру. Он был грамотный, поэтому ему дали послушание в лаврской типографии и поручили гравировать иконы на меди.

Однако молодой инок желал жить в совершенном уединении под руководством опытного монаха. Спустя короткое время он вместе с двумя другими монахами отправился в новое странствование, мечтая добраться до святой Афонской горы. По пути паломники оказались в скиту Трейстены. Подобно насельникам древних палестинских лавр, часть монахов жила тут по общежительному уставу, а другие, пожилые и опытные иноки, спасались в хижинах, расположенных вокруг скита, и подвизались по уставу особножительному. Прожив здесь некоторое время, Платон перешел в Кыркульский скит. Только спустя три года — в 1746 г. ему открылась возможность отправиться на Афонскую гору. После трудного путешествия сушей и морем Платон добрался до святой горы и поселился там в одинокой келий неподалеку от лавры преподобного Афанасия. Вокруг нее в совершенной бедности и безмолвии, отрешившись от мира, спасалось много старцев. Платон хотел поступить под начало какого-нибудь из них, однако никто не захотел взять его себе в послушники. В течение трех лет он совершал свои подвиги в одиночестве. «Кто бы мог описать всю его борьбу, — сказано в житии преподобного, — когда он один перед единым Богом в пылающем усердии своей души стремится к совершенству! Он возложил на себя нужду, лишения, пост, жажду, сокрушение и покаяние. Сколько вздохов и молитв исторглось из глубины его сердца. Какая борьба с искушениями гнева, блуда и гордости, которую понять может только тот, кто обращается к Богу!» Около 1750 г. на Афон прибыл прежний наставник Платона — старец Василий из Молдавии. Поговорив с молодым подвижником, он нашел его духовно возмужавшим и постриг в малую схиму с наречением имени Паисий. После этого еще три или четыре года Паисий оставался в одиночестве и занимался самоусовершенствованием. Потом к нему пришло несколько юных иноков, и хотя сам он был еще молод годами, попросили принять их в послушники. По их настоятельной просьбе Паисий был рукоположен в священники и стал иеромонахом.

Так он вступил во второй период своей жизни и отныне не только вел духовную брань ради собственного совершенствования, но и как настоятель и старец духовно руководил другими иноками. Немногочисленная поначалу братия, собравшаяся вокруг него, постепенно росла. От прота Афонской горы ему удалось получить полуразрушенную обитель Св. пророка Илии, поблизости от монастыря Пантократора.

Вместе с братией Паисий построил здесь церковь, трапезную и 60 келий. Новый монастырь сперва терпел большую нужду, однако братия множилась день ото дня.

Монастырские помещения вскоре стали тесны. Быстрый рост новой славянской обители вызвал у греков афонских монастырей недружелюбные чувства. Турецкие власти также чинили ей всякого рода препятствия. Тогда Паисий решил возвратиться в Молдавию, чтобы там, среди гор и лесов, основать новый монастырь.

В 1763 г. вместе с 60 монахами и послушниками он отправился в путь. В Яссах от митрополита Молдавии Паисию удалось получить в свое распоряжение Драгомирнский монастырь в честь Сошествия Святого Духа, где он ввел общежитие и богослужебный устав Афонской горы. Никто из братии не смел называть что-либо «своим», все было общее, как Богом данное. Пища принималась совместно. Все работы в монастыре выполнялись монахами. Первейшими добродетелями считались послушание, смирение, терпение, доброе отношение к другим. День проходил в молитвах и работах. Паисий был примером во всех аскетических добродетелях. Часто он сам участвовал в общих монастырских делах, а по вечерам, когда братия собиралась с горящими свечами в трапезную, читал ей что-нибудь вслух из святых отцов. Именно тут впервые расцвел его старческий дар. В 1774 г. та часть Молдавии, где располагался Драгомирнский монастырь, отошла к Австрии. Опасаясь за будущее своей обители, Паисий вместе с братией перебрался на турецкую территорию в опустевший Секульский монастырь.

Через несколько лет он получил в свое распоряжение также находившийся неподалеку Нямецкий монастырь (в год его кончины в двух этих монастырях числилось 500 монахов).

Хотя управление двумя большими монастырями отнимало у преподобного много сил, он старался распространять дух истинного монашества и за их стенами. Долгими осенними и зимними ночами Паисий с помощью двух монахов переводил с греческого на молдавский и церковнославянский языки творения святых отцов. Часто видели его сидящим на ложе при горящих свечах, согбенным и окруженным горами книг на различных языках. Порой за работой у него проходила вся ночь. Так появились переводы «Наставлений» св. Иоанна Сирина, «Вопросов и ответов» преподобного Максима Исповедника, «Поучений» Феодора Студита и другие сочинения, получившие потом широкое распространение на Украине и в России. К 1793 г. был закончен перевод «Добролюбия» монаха Никодима.

Земная жизнь Паисия завершилась в ноябре 1794 г. К этому времени он прославился как старец, имевший особый дар духовного окормления, в сопредельных православных странах, особенно в России, откуда родом были многие монахи его обителей. Одним из первых русских учеников его стал иеромонах Клеопа, который затем перенес основы старчества в Островскую Введенскую пустынь Владимирской епархии. Он стал одним из первых насадников подлинного монашеского жития в Российской империи и первоначальником старчества в возрожденной им пустыни. В начале XIX в. русские ученики Паисия, странствуя из монастыря в монастырь, из пустыни в пустынь, разнесли по всей России весть о «благочестивом и чудном отце Паисий». Однако в основном они селились в бедных пустынях южной Великороссии — в губерниях Калужской, Орловской и Курской. Здесь возникали и быстро крепли новые центры духовной жизни. Один из учеников Паисия, Феодосии Маслов († 1802 г.), провел последние годы в Софрониевой пустыни, где ввел общежительный устав Афонской горы. Другой его ученик Афанасий Захаров († 1823 г.) обосновался в Площанской пустыни (Орловской епархии). Самым младшим учеником Паисия был старец Филарет († 1841 г.), который сделался потом преобразователем Глинской пустыни.

От этих старцев пошло возрождение русского старчества. Учеником Клеопы был старец Макарий († 1811 г.), ставший в дальнейшем архимандритом Песношского монастыря. С именем ученика Макария, старцем Авраамием († 1824 г.) связано возобновление древней, но пришедшей в полный упадок Оптиной пустыни. Учеником этого Авраамия был старец Моисей Путилов († 1862 г.), при котором Оптина пустынь впервые стала привлекать множество паломников. В это время старчество выходит из монастырского укрытия и делается благословением для всех людей, ищущих духовной помощи и совета. Одним из самых известных старцев этой эпохи был Леонид († 1841 г.), заложивший, по словам церковного историка Смолима, «краеугольный камень старчества» в Оптиной пустыни. Его традиции продолжал старец Макарий Иванов († 1860 г.), который до этого 13 лет находился в послушании у старца Афанасия Захарова Учеником Макария был самый знаменитый оптинский старец Амвросий († 1892 г). Его гостями и собеседниками каждый день становились десятки людей, искавших духовного наставления. Среди них было много известных деятелей культуры, в том числе великие русские писатели и мыслители Владимир Соловьев, Лев Толстой и Федор Достоевский.

Последний вывел Амвросия в образе старца Зосимы в романе «Братья Карамазовы». Достоевский вообще с необычайным вниманием наблюдал за возрождением русской духовной жизни в южных пустынях и однажды сказал «От монахов кротких и жаждущих уединенной молитвы выйдет, может быть, еще раз спасение земли русской».

Амвросий вел большую переписку, которая помогла значительно расширить и усилить влияние Оптиной на мир Ученики Амвросия старцы Варсонофий († 1913 г.), Иосиф († 1911 г.), Нектарий († 1928 г.) и Анатолий († 1922 г.) составили последнее поколение великих оптинских старцев, деятельность которых на высоком взлете была насильственно прекращена вскоре после Октябрьской революции.

Патриарх Сергий и митрополит Александр Введенский

Иван Старогородский, которому суждено было в конце жизни стать патриархом Сергием, родился в январе 1867 г в Арзамасе, в семье священника. Он получил обычное для детей духовенства образование — окончил приходское духовное училище, а затем Нижегородскую семинарию. В 1886 г Иван поступил в Санкт-Петербургскую духовную академию и еще до ее окончания, в январе 1890 г, принял монашество с именем Сергия. В том же году он был выпущен из академии. По уставу Сергий мог оставаться при ней в качестве стипендиата для подготовки к защите магистерской диссертации, но он избрал иной путь — миссионерское служение в далекой и тогда практически неизвестной для европейцев Японии. Зимой 1891/92 гг. иеромонах Сергий был назначен судовым священником на военный крейсер «Память Азова», на котором посетил многие сопредельные с Японией страны. Впечатления от увиденного он изложил в «Письмах русского миссионера», вызвавших большой интерес в обществе.

Жестокая простуда заставила Сергия весной 1893 г вернуться в Россию. Короткое время он выполнял обязанности доцента в Санкт-Петербургской академии и инспектора — в Московской семинарии. Осенью 1894 г его назначили настоятелем при церкви русского посольства в Греции, где он пробыл до 1897 г, а затем вновь отправился в Японию в должности помощника начальника миссии. Не отрываясь от исполнения своих обязанностей, Сергий в 1895 г защитил диссертацию на тему «Православное учение о спасении» и получил степень магистра богословия. В 1899 г. Сергий вернулся в Санкт-Петербургскую духовную академию, где занял должность ректора. В 1901 г он был посвящен в сан епископа ямбургского, а в октябре 1905 г стал архиепископом финляндским и выборгским. С этого времени он стал широко известен как член Святейшего Синода.

После Февральской революции 1917 г в истории Русской православной церкви началась новая эпоха. Пришедшее к власти Временное правительство объявило о намерении провести реформы в вероисповедательной области Предполагалось объявить амнистию по всем религиозным делам, снять ограничения на деятельность католических, униатских и других религиозных организаций и т. п.

Синод глухо сопротивлялся всем этим нововведениям. В апреле он был распущен, после чего собрался в новом составе Сергий оказался единственным из прежнего состава, кто вошел в новый Синод. В этот сложный период он проявил себя как человек, способный уживаться с представителями различных политических течений, «законопослушный» и вместе с тем умеющий отстаивать свои убеждения. Одну из главных своих задач Сергий видел в то время в созыве поместного собора. Незадолго до его начала он сменил свою финляндскую епархию на владимирскую.

Первый Всероссийский поместный собор открылся 15 августа 1917 г. Важнейшим его деянием стало восстановление в России отмененного в царствование Петра I патриаршества. 11 ноября 1917 г на патриарший престол был избран московский митрополит Тихон. (Тогда же Сергия возвели в сан митрополита. Однако во Владимир из-за начавшейся Гражданской войны он не поехал и продолжал трудиться в Москве как член сформированного Поместьым собором Священного Синода и один из помощников Тихона). С самого начала патриарх встал в резкую оппозицию к советской власти. Во враждебном тоне было выдержано уже его крещенское воззвание в январе 1918 г. Предав анафеме большевиков, он вместе с тем послал просфору и свое благословение в Екатеринбург отрекшемуся от престола императору Николаю II.

В первую годовщину Октябрьской революции Тихон отправил письмо Ленину с требованием всеобщей амнистии. Но особенно неприязненными стали отношения между церковью и советским государством осенью 1921 г., когда возник вопрос об изъятии церковных ценностей и распродажи их в пользу голодающих Поволжья. Тихон категорически отказался признавать этот декрет и в феврале 1922 г выпустил послание с призывом скрывать ценности. Эта политика привела к печальным последствиям как для самого патриарха так и для всей Русской православной церкви.

С 1922 г она оказалась втянута в острейший конфликт с государством, продолжавшийся более двадцати лет. Одним из его последствий явился обновленческий раскол.

* * *

Будущий лидер и идеолог обновленчества Александр Иванович Введенский родился в августе 1889 г в Витебске в семье учителя латинского языка, вскоре ставшего директором гимназии. С ранних лет он отличался большой религиозностью каждый день перед гимназией Александр посещал раннюю обедню, во время литургии приходил в экстаз, молился с необыкновенным жаром и плакал. Пишут также о его разносторонних способностях Введенский слыл, к примеру, талантливым пианистом (в детстве его считали даже вундеркиндом), обучаясь в университете, по три-четыре часа в день проводил за фортепиано. Новинки науки, техники, искусства и политики всегда живо занимали его. Но более всего Александра Ивановича интересовали религиозные вопросы. В 1911 г, когда Введенский обучался на историко-филологическом факультете Петербургского университета, в журнале «Странник» вышла его знаменательная статья «Причины неверия русской интеллигенции». В ней, проанализировав большое количество анкет, он пришел к выводу, что в основе массового распространения неверия лежат два факта: кажущееся несоответствие религиозных догматов и прогресса науки и глубокая испорченность духовенства. Отсюда следовал вывод о двух направлениях, в которых должно идти обновление церкви апологическое примирение религии с наукой и кардинальная реформа церковной жизни.

В 1912 г. Введенский женился по страстной любви на дочери предводителя харьковского дворянства Болдыревой. Однако брак этот оказался неудачным и в дальнейшем принес ему много разочарований. В 1913 г, только что закончив университет, Введенский экстерном сдал экзамен за курс Петербургской духовной академии. Перед самой войной, в июне 1914 г, его рукоположили в пресвитерский сан и назначили священником в один из полков, стоявших под Гродно. Два следующих года он прослужил полковым священником, а в 1916 г был переведен в Петроград в аристократическую церковь Николаевского кавалерийского училища. В 1919 г ее закрыли Введенский остался без прихода и в течение нескольких месяцев перебивался случайными заработками (одно время даже торговал газетами). Он использовал нежданный досуг в том числе для самообразования и в короткое время умудрился сдать экстерном экзамены за курс нескольких высших учебных заведений. (Вгего он имел восемь дипломов, в том числе юриста, биолога и физика). Наконец Введенскому удалось добиться места настоятеля церкви Захария и Елизаветы на Захарьевской улице в Петрограде. В 1921 г он был возведен в сан протоирея. Имя стало приобретать известность из-за частых выступлений на разных публичных диспутах, которые тогда как раз входили в моду и собирали толпы народа. Введенский имел все данные для того, чтобы стяжать лавры на этом поприще. Его отличала огромная эрудиция (Как видно из его конспектов, Введенский был в курсе всех новинок европейской и отечественной науки — в течение жизни он подробно проштудировал более двух тысяч фундаментальных работ по всем отраслям знания, изданных к этому времени на четырех языках). Он был прекрасным полемистом, имел великолепную память, за словом в карман не лез, отвечал точно и метко. Частые диспуты, во время которых ему приходилось неоднократно вступать в словесную дуэль с маститыми материалистами и атеистами (например, с наркомом просвещения Луначарским), еще более отточили его красноречие.

За всеми этими делами Введенский ни на минуту не оставлял планы церковной реформы. Но реальные возможности для нее появились только после окончательного разрыва большевистского правительства с церковью. В отличие от Тихона, Введенский сразу признал новую власть и начал проповедовать то, что можно назвать «христианским социализмом». Вопреки прямому запрещению патриарха, он одним из первых сдал драгоценные предметы из своего храма на нужды голодающих. Когда советское правительство обратилось к гражданам с призывом о помощи, Введенский произнес перед своими прихожанами горячую проповедь о муках голодающего народа и первый положил свой серебряный наперстный крест на блюдо «Помгола». Позицию Введенского разделяли многие священники. В марте 1922 г в Петрограде сложилась «Группа прогрессивного духовенства», первым программным документом которой стала декларация о помощи голодающим. Вскоре она превратилась в штаб обновленческого движения. В мае центр ее деятельности переместился в Москву. Как раз в это время патриарх Тихон был помещен под домашний арест. Этот момент показался подходящим для смены церковного руководства.

Правительство, для которого патриарх являлся крайне неудобной фигурой, готово было помочь в перевороте. Ночью 2 мая Введенский с двумя своими единомышленниками Красницким и Белковым в сопровождении двух сотрудников ОГПУ пришли на квартиру к патриарху Тихону в Троицком подворье. Обвинив его в непродуманной и опасной политике, вследствие чего церковь оказалась вовлечена в конфликт с государством, они потребовали, чтобы Тихон на время ареста отказался от своих полномочий. После некоторого раздумья патриарх подписал резолюцию о временной передаче церковной власти одному из высших иерархов (16 мая полномочия патриарха временно принял на себя митрополит ярославский Агафангел).

Вскоре сторонники реформ образовали организацию «Живая церковь» во главе с Красницким 13 мая они опубликовали воззвание «Верующим сынам Православной церкви России» — своего рода программный манифест. 18 мая было сформировано новое Высшее церковное управление (ВЦУ), сплошь состоявшее из сторонников обновления. Первым его руководителем стал епископ Антонин Грановский, возведенный для большего авторитета самими обновленцами в сан московского митрополита. На следующий день власти перевезли патриарха из Троицкого подворья в Донской монастырь и там заключили под строжайшей охраной в полной изоляции от внешнего мира. Однако положение нового ВЦУ и после этого оставалось очень непростым. Большинство архиереев встретило его крайне недоброжелательно и недоверчиво. Если бы не скрытая поддержка советских властей (подвергших аресту многих противников обновленцев), их успехи вообще были бы минимальными. Очень важно было добиться лояльности со стороны иерархов старой столицы. В конце мая 1922 г Введенский лично отправился в Петроград с тем, чтобы постараться склонить на сторону обновленцев петроградского митрополита Вениамина (в начале своей священнической карьеры он был очень близок с Вениамином и многим ему обязан). Однако митрополит наотрез отказался признавать ВЦУ. Вскоре он был арестован и расстрелян. Перед арестом он успел отлучить Введенского от церкви, но по настоянию ОГПУ это отлучение немедленно снял преемник Вениамина Алексий (будущий патриарх).

Постепенно Высшее церковное управление признало около 40 архиереев старого поставления. Один из первых (еще в июне) поддержал платформу «Живой церкви» Сергий, в то время митрополит владимирский.

В каком же направлении лидеры обновленческого раскола собирались проводить свои реформы? Лучше всего их идеи раскрыты в статьях Введенского, считавшего, что живое христианское движение — явление более широкое и важное, чем церковь, его обслуживающая. Оно развивается согласно своим внутренним законам и не может сковываться церковными цепями. Церковь не должна подавлять новые явления в христианской жизни, она должна найти в себе силы к обновлению, чтобы вырваться из косных рамок школьной мудрости и войти в мир. К этой любимой идее Введенский потом возвращался неоднократно. Например, в опубликованной позже (в 1925 г.) программной статье «О пастырстве» он писал о сильном влиянии современного атеистического окружения на верующую душу. Церковь, считал он, только тогда с успехом сможет противостоять ему, когда поймет дух эпохи. Поэтому современный пастырь не должен замыкаться в рамках одних только религиозных проблем, он должен овладеть всеми сокровищами общечеловеческой культуры, живо интересоваться наукой и искусством, общественными проблемами. «Мы должны утвердить в сознании, — продолжал Введенский, — что весь мир есть обнаруживание Божественного принципа, что, приобщаясь к миру, проявлению мирской жизни, мы приобщаемся Божеству в Его творческом явлении». Церкви следует совершить поворот от «религиозной мифологии» к научно-философскому осмыслению мира. Наряду с творческой Божией волей необходимо признать участие «производительных сил природы», то есть действие научных законов материального мира. Страшный суд, рай и ад Введенский предлагал воспринимать как понятия нравственные и в Боге видеть прежде всего не карающее начало, а источник правды.

В этике декларировалось совмещение христианских идей с идеями социализма и возможность спасение души не только в монастыре, но и в мирских условиях. В области литургии Введенский считал целесообразным провести упрощение и сокращение богослужения, освободить его от «языческих» наслоений. Он был сторонником введения григорианского стиля, перехода с церковно-славянского на русский язык, вовлечения мирян в богослужение. Все наносное и формальное следует убрать из церковной жизни. Напротив, внутреннее понимание религии должно углубится. Наконец Введенский настаивал на ликвидации монашества, на введении женатого епископата, на разрешении духовенству вступать во второй брак.

Священство даже внешне должно приблизиться к народу. С этой целью он предлагал допустить выборы духовенства прихожанами, разрешить священнослужителям носить светское платье, бриться, стричь волосы и т. п.

Некоторым обновленцам программа Введенского казалась чересчур радикальной.

Особенно много споров вызвали вопросы о женатом епископате и отмене монашества.

В августе 1922 г. в Москве собрался I Всероссийский съезд белого духовенства «Живой церкви». Большинство делегатов согласилось, что иерархические должности должны перейти от черного духовенства к белому. После съезда от Живой церкви откололся Антонин Грановский, ратовавший за сохранение монашества. Он образовал группу «Церковное Возрождение». Осенью 1922 г. Введенский также покинул «Живую церковь» из-за несогласия с Красницким и возглавил конфессиональную группу «Союз общин древнеапостольской церкви». Впрочем, разногласия между тремя этими обновленческими обществами носили частный характер, и они выступали единым фронтом против «тихоновцев», то есть сторонников традиционной церкви.

В апреле — мае 1923 г. прошел второй поместный собор Русской православной церкви. Три четверти его делегатов составляли обновленцы. Собор объявил о низложении патриарха Тихона и ликвидации патриаршества, принял постановление о женатом епископате, допуске второбрачия духовенства, переходе на новый стиль.

Избранный на соборе Высший духовный совет в августе был преобразован в Священный Синод. Его председателем избрали московского митрополита Евдокима, но фактически руководителем и духовным вождем обновленческой церкви оставался Александр Введенский. Соборное постановление о женатом епископате позволило ему стать епископом Крутицким. (Торжественная хиротония протоирея Введенского в архиепископы Крутицкие состоялась 6 мая 1923 г. в храме Христа Спасителя.) Казалось, что с «тихоновской» необновленческой церковью покончено навсегда. Но тут неожиданное возвращение патриарха к руководству церковными делами смешало обновленцам все карты. В начале июня 1923 г. тот обратился в Верховный суд РСФСР с раскаянием, а затем через газету «Известие» призвал духовенство и верующих «являть примеры повиновения существующей гражданской власти в соответствии с заповедями Божиими». Это означало, что церковь отказывается от политики конфронтации с властями. 27 июня 1923 г. Верховный Суд РСФСР объявил об освобождении патриарха из-под ареста.

* * *

Переход митрополита Сергия в обновленчество смутил и соблазнил многих приверженцев патриарха, так что присоединение некоторых других епископов к лагерю раскольников часто связывали с его примером. В 1923 г. Сергия дважды арестовывали советские власти. Во время собора он также находился в заключении, и это избавило его от необходимости высказывать свое отношение к низложению Тихона. Второй Поместный собор стал временем наивысшего могущества обновленцев, когда они контролировали большинство российских епархий. Но едва патриарх оказался на свободе, как сразу началось их быстрое ослабление. Первым делом Тихон отменил все решения второго Поместного собора, а самих обновленцев, как раскольников, предал проклятию и отлучению. Большинство церковных иерархов поспешило тогда вернуться под его власть.

В августе 1923 г. Сергий, после 14-месячного пребывания в обновленческом расколе, также принес покаяние патриарху. Возвращение его в лоно православия стало заметным событием. Если покаяние других иерархов Тихон принимал в своей келье, то Сергия он заставил принести покаяние публично, что тот и сделал 27 августа 1923 г. В этот день праздновалось Успения Пречистой Богоматери. Сергий в простом монашеском клобуке вошел в церковь Донского монастыря, смиренно склонился перед патриархом, восседавшем на кафедре, и дрожащим от волнения голосом принес покаяние. Тихон принял Сергия милостиво и только слегка попенял за отступничество. «Ну, пускай другие отходят, тебе-то как не стыдно отходить от церкви и от меня», — сказал он и тут же троекратно с ним облобызался, надел на него архиерейский крест и панагию. После этого Сергий вместе с патриархом принял участие в божественной литургии. Спустя некоторое время он был назначен на кафедру в Нижний Новгород и включен в состав Синода.

Примеру Сергия последовали многие другие руководители раскола. Отошли от управления обновленческой церковью Красницкий и Антонин Грановский. Но многие священники, особенно среди белого духовенства, сохранили верность идеям, провозглашенным на втором Поместном соборе. В 1924 г. Введенский, сделавшийся фактическим главой раскольников, был возведен в сан митрополита и стал настоятелем храма Христа Спасителя — главного кафедральный собор обновленцев. Это было время его наивысшей если не популярности, то известности. Храм Христа Спасителя посещало много народа, его настоятель находился всегда на виду. О его манере вести службу сохранились противоречивые воспоминания, как благоприятные, так и негативные. Все отмечают, что Введенский был очень не равнодушен к почестям и больше походил на человека богемы, чем иерарха церкви. В его манерах, голосе, речах, образе жизни было много такого, что не укладывалось в привычный образ православного священника. Он брился и стригся, имел модный квадратик усов, мефистофельскую бородку, торчащие вверх черные волосы, отрывистый говор, резкие движения. Он мог позволить себе явиться на службу в футболке, поверх которой в притворе набрасывал рясу и архиерейскую мантию. При всем том, что он несомненно был человек очень умный, ему очень вредила какая-то фальшивая театральность поведения и постоянная рисовка. Из ризницы храма Христа Спасителя он взял удивительные по красоте и ценности облачения. Любимый его парчовый саккос был расшит иконами, драгоценная митра имела опушку, принятую у древнейших архиереев. Вместо одного креста он носил два. Ездил он в автомобиле иностранной марки. Эта парадная роскошь находилась в явном противоречии с провозглашаемыми им идеями о необходимости возврата к простоте первоначального христианства. Между тем в храме Христа Спасителя и в самом богослужении начисто отсутствовало всякое благолепие. На полу не просыхали лужи от влаги, стекавшей со стен. Хоровое пение оставалось примитивным. Натура эстетическая, экспансивная, Введенский был человеком минуты, легко поддающимся настроению. Служба его была порывистой и эмоциональной. Во время богослужения он порой впадал в театральное неистовство и бросался ниц на пол, а когда его поднимали, некоторое время не мог прийти в себя и обводил собравшихся мутным взором. Его эрудиция, очень полезная на религиозных диспутах, в церкви была явно неуместна. Но он постоянно забывал об этом, вследствие чего его проповеди больше напоминали лекции, он то и дело пускался в богословские дебри, сыпал именами ученых, ссылался на зарубежные научные журналы, рекомендовал литературу на иностранных языках. Повседневная жизнь его отличалась светскостью. В своем доме в Сокольниках он создал своего рода модный салон, который посещали многие знаменитости тех лет и прежде всего актеры. Введенский вел с гостями непринужденные разговоры, любил музицировать на пианино. Он был остроумным, разговорчивым и любезным хозяином, способным поддерживать беседу буквально на любую тему. Часто, даже во время поста, его можно было встретить на концертах и вечерах в Колонном зале Дома Союзов, в Консерватории, Доме ученых.

Митрополит любил общество дам и галантно целовал им руки. В 1935 г. он вступил во второй брак.

Уже в 1923 г стало ясно, что широкие массы верующих не пошли за обновленцами. Ни одно из церковных новшеств, предложенных Введенским, не было принято народом.

Обновленческие священники, в силу своей подчеркнутой светскости и отсутствия в них благостности, не имели никакого духовного авторитета. Фактически с обновленцами осталась только немногочисленная, модернистки настроенная интеллигенция. Сложилась поразительная ситуация: обновленцы занимали официальные руководящие посты, им принадлежало значительное число приходов, однако храмы их оставались пустыми, а их руководящие органы фактически ничего не возглавляли. С другой стороны, Русская православная церковь, являвшаяся подлинной носительницей духовности, не имела легальной организации. Единственной объединяющей фигурой ее оставался патриарх. Но 7 апреля 1925 г. Тихон умер. С его смертью наступила пора смут.

Для выборов нового патриарха следовало созвать архиерейский собор, но власти не давали на это разрешения. Управление церковью перешло к патриаршему местоблюстителю, которым стал митрополит крутицкий Петр. Он занимал по отношению к обновленцам еще более непримиримую позицию, чем сам покойный патриарх. В июне 1925 г., когда обновленческое руководство активно готовило новый Поместный собор, Петр категорически запретил участвовать в нем последователям патриаршей церкви. Вследствие этого собор, состоявшийся в октябре того же года, представлял только обновленческую церковь. Несмотря на потери, понесенные в два предшествующих года, она все еще представляла из себя достаточно мощную организацию, включавшую 92 епархии. В ее ведении находилось 1650 церквей и несколько тысяч священников. Районами, где обновленчество сохранило сильные позиции, оставалась Средняя Азии, Северный Кавказ и Кубань. В России, наоборот, обновленческие храмы попадались лишь изредка (в Москве их было всего 7, в Ленинграде — 2), а в Сибири их не осталось вовсе. Многие обновленческие священники, лишившись своей паствы, которая предпочитала храмы традиционной церкви, бедствовали.

* * *

Впрочем, патриаршая церковь тоже переживала далеко не лучшие времена.

Агрессивная атеистическая пропаганда начинала давать свои плоды. Советские люди, прежде всего молодежь, порывали с религией. Государственная власть продолжала смотреть на церковь как на своего главного идеологического противника внутри страны и наносила по церкви все новые и новые удары. Осенью 1925 г. стали сгущаться тучи над головой патриаршего местоблюстителя Петра. Его несговорчивость очень не нравилась партийным чиновникам. 15 декабря он был арестован и провел остаток жизни в ссылке. Незадолго до ареста он объявил своим заместителем нижегородского митрополита Сергия, который и стал с этого времени фактическим главой Русской православной церкви. Но тотчас приступить к своим обязанностям Сергий не мог, так как ОГПУ задержало его в Нижнем Новгороде под домашним арестом. Вообще, первое время казалось, что ему суждено в скором времени разделить судьбу своего предшественника. Только в первой половине 1926 г. Сергий дважды оказывался в заключении. В декабре 1926 г. он вновь был арестован и провел в тюрьме более трех месяцев. Вместе с тем авторитет его в глазах церковных иерархов не равнялся авторитету Петра. Некоторые из них выступили против заместителя местоблюстителя, считая его неправомочным. Это стало причиной быстрого разрастания смуты. Многие епархии объявили себя автокефальными (в их числе оказались не только украинская и белорусская церкви, имевшие на это право, но также пензенская, царицинская, тамбовская, рыбинская, иркутская, красноярская и некоторые другие). В центральном управлении царил полный разброд. Съезжаясь между собой, епископы объявляли главой церкви то того, то другого иерарха. Одно время в стране существовало 13 патриарших местоблюстителей и их заместителей. Власти в конце концов были вынуждены вмешаться в эту ситуацию. Они не были заинтересованы в полном развале церкви, так как это сильно затруднило бы контроль за ней. Здраво оценив ситуацию, партийное руководство пришло к выводу, что один только Сергий имеет достаточно влияния для того, чтобы объединить церковь и обеспечить ее лояльность советскому режиму. С ним вступили в переговоры, требуя публичной декларации в выгодном для властей духе. Сергий оказался перед сложным выбором. С одной стороны, он понимал, что безоговорочное признание советской власти оттолкнет от него многих иерархов, прежде всего зарубежных. Но, с другой стороны, он ясно сознавал, что бороться в настоящих условиях с мощной государственной машиной церковь не в состоянии. Спасти Русскую православную церковь со всем ее богослужебным укладом, местными и центральными органами управления, спасти от поглощения обновленчеством и тем дать ей надежду на благоприятное будущее могло только одно — урегулирование отношений с советским государством. В этом положении Сергий, как и ранее патриарх Тихон, не уклонился от тяжелого жребия, посланного ему судьбой. Он согласился выступить от лица церкви со своего рода покаянным заявлением, то есть сделал шаг навстречу власти, шаг, который лично ему не мог принести ни славы, ни почета. 30 марта 1927 г. Сергия выпустили на свободу, а 29 июля в печати появилось его историческое послание. Признавая, что церковь в минувшие годы часто оказывалась на стороне врагов советской власти, Сергий объявлял о полном и безусловном принятии сложившихся в стране после 1917 г. отношений. «Нам нужно, — писал он, — не на словах, а на деле показать, что верными гражданами Советского Союза, лояльными к советской власти, могут быть не только равнодушные к православию люди, не только изменники ему, но и самые ревностные его приверженцы, для которых оно дорого как истина и жизнь, со всеми его догмами и преданиями, со всем его каноническим богослужебным укладом… Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которого — наши радости и успехи, а неудачи — наши неудачи». Декларация произвела эффект настоящего взрыва. С ее опубликованием Сергий и члены Синода не только вступали на путь полной лояльности к советской власти, но и (объявив, что радости и неудачи Советского государства отныне будут радостями и неудачами самой Русской церкви) как бы включили себя в самый организм нового государства.

Это был если не совсем новый, то во всяком случае неожиданный курс церковной политики. Большинство зарубежных епископов отказалось признать послание Сергия.

Иерархи в Советском Союзе также реагировали на него неоднозначно. К 1930 г. около 37 архиереев отказались от административного подчинения митрополиту Сергию, выступив против компромиссов с властью. Местоблюститель митрополит Петр, проживавший тогда в поселке Хэ Тобольского округа, в целом поддержал декларацию, сказав, что она продиктована временем. Но иначе отнеслись к посланию и политике Сергия те епископы, что отбывали заключение в Соловецком лагере. На своем соборе они одобрили самый факт обращения Высшего церковного учреждения к правительству с заявлением о лояльности, но однозначно не поддержали политику тесного сближения церкви с государством. В частности, они считали, что церковь не может взять на себя перед государством обязательства считать все его радости и успехи своими. Тем более такого государства, которое провозгласило своей целью полное искоренение религии. Приходское духовенство в большинстве своем отнеслось к декларации Сергия отрицательно.

Особенно возмущал многих самый тон покаяния в его послании. Получалось, что церковь (признав, что поддерживала контрреволюцию) перед всем миром взяла на себя всю вину за предшествовавшие столкновения с советским государством. На самом деле, конечно, все было гораздо сложнее, и многочисленные аресты тех представителей духовенства, которые никогда и никаким боком не имели отношения к политике, говорили о том, что в СССР имеет место ничем не прикрытое преследование граждан за их религиозные убеждения. Теперь эти невинно пострадавшие оказались поставлены в один ряд с завзятыми контрреволюционерами.

Все эти обвинения казались справедливы, и Сергию тяжело было слышать их.

Публикуя свое послание, он надеялся (возможно, ему даже прямо обещали это) на то, что положение Русской православной церкви изменится к лучшему. Но, увы, его ожидания не оправдались. Церковь как целое оставалась нелегальной (регистрацию у местных властей получали только отдельные приходы). Она не имела статуса юридического лица и вообще никакого органа, который представлял бы ее юридически.

* * *

В 1929 г. положение церкви еще более ухудшилось. В этом году начались массовые закрытия и сносы храмов, аресты духовенства, развернулась гражданская кампания по снятию и изъятию колоколов (большая часть их пошла в переплавку и была использована для чеканки мелкой разменной монеты). Как правило, закрытию храма предшествовал арест священника. Многие из них больше никогда не вернулись в свои семьи, навеки канув в сталинских концлагерях. (Всего в 1930-е гг. было репрессировано от 80 до 85 % всех священников.) Сергию приходилось своим авторитетом покрывать эти преступления. В феврале 1930 г. на пресс-конференции перед многочисленными советскими и иностранными корреспондентами он, вопреки действительности, заявил, что в СССР нет никаких гонений на церковь. Эту ложь ему потом пришлось неоднократно повторять. Между тем 1930-е гг. для Русской православной церкви оказались наиболее тяжелыми во всей ее многовековой истории.

Только среди иерархов в 1931–1937 гг. за «контрреволюционную деятельность» карательные органы арестовали 116 человек. От высшего духовенства старого поставления в предвоенные годы осталось всего 4 человека: два епископа и два митрополита. Во всех городах началось массовое разрушение культовых зданий. Так в Ленинграде разрушили Троицкий собор 1711 г., почти все церкви архитектора Тона, а также Сергиевский всей артиллерии собор. В Москве шло тотальное разрушение церквей в центральной части города. Так были уничтожены храмы Чудова и Вознесенского монастырей, почти все церкви Китай-города, большинство зданий Симонова монастыря, часовня Иверской Божьей матери у Красной площади. К концу 1930-х гг. в целом по стране закрылось 95 % церквей, действовавших в 1920-е гг.

Прекратило свое существование монашество.

В 1938 г. на всей территории СССР не функционировало ни одного православного монастыря; только после присоединения Восточной Прибалтики, Западной Украины, Западной Белоруссии и Бесарабии их стало 64. В 1935–1936 гг. приостановилась деятельность Синода Русской православной церкви, закрылся «Журнал Московской патриархии». Незапрещенная официально, церковь фактически превратилась в нелегальную организацию. Однако положение самого Сергия в церковной среде в эти годы упрочнилось, и вокруг него постепенно объединились все те, кто еще недавно состоял в расколах. В апреле 1934 г. Синод провозгласил его митрополитом московским и коломенским. В декабре 1936 г., когда появилось известие о кончине митрополита Петра, к Сергию по единодушному согласию всех еще оставшихся на свободе иерархов, перешли права и обязанности патриаршего местоблюстителя.

Положение в обновленческой церкви в эти годы было ничуть ни лучше, чем в патриаршей, поскольку карательные органы не делали между ними никакой разницы.

Массовые аресты обновленческого духовенства начались в 1934 г. К концу десятилетия были истреблены все наиболее видные лидеры этого движения. Тогда же были закрыты обновленческие духовные учебные заведения в Москве, Ленинграде и Киеве. Прекратился выпуск периодических изданий. В 1935 г. был упразднен обновленческий Синод, а к 1938 г. прекратили существование большинство обновленческих епархий. Хотя самого Введенского гонения не коснулись, его положение с каждым годом ухудшалось. В 1931 г. был взорван храм Христа Спасителя. До 1934 г. Введенский служил в храме Св. апостолов Петра и Павла на Басманной улице, а после его закрытия перебрался в Никольскую церковь на Большой Долгоруковской улице. В 1936 г. ему пришлось перейти в церковь Спаса на Большой Спасской улице. Наконец, в 1938 г. он получил Старо-Пименовский храм в Нововоротниковском переулке, где и оставался до самой смерти. В 1936 г. ему было запрещено говорить проповеди, помимо тех, что являются «неотъемлемой частью богослужения», после чего Введенского навсегда покинуло его красноречие. В последующие годы он опустился, стал полнеть и быстро стариться. Круг его последователей редел. Управление остатками обновленческих приходов с 1935 г. сосредоточил в своих руках его однофамилец, митрополит тульский Виталий Введенский, принявший титул первоиерарха восточных церквей. В 1940 г. он ушел на покой, и звание первоиерарха перешло к Александру Введенскому.

* * *

Окончательную точку в истории второго русского раскола поставила война. Именно тогда стало ясно, кто из двух митрополитов является для народа подлинным духовным лидером. Уже 22 июня 1941 г., раньше самого Сталина, митрополит Сергий обратился к верующим с посланием «Пастырям и пасомым Христианской Православной церкви» и призвал их встать на защиту Родины. «Православная наша Церковь, — писал он, — всегда разделяла судьбу народа. Вместе с ним она переживала как его испытания, так и его успехи. Не оставит она своего народа и теперь.

Благословляет она небесным благословением и предстоящий народный подвиг». После этого в годы войны Сергий обращался к верующим с патриотическими воззваниями более 20 раз, и каждый раз они рождали патриотический подъем. Помогала церковь государству и материально. Ее взносы в Фонд обороны в годы войны составили более 300 миллионов рублей. В декабре 1942 г. Сергий призвал духовенство и верующих к сбору средств на строительство танковой колонны имени Дмитрия Донского. Тогда же он обратился с письмом к Сталину с просьбой позволить церкви иметь свой банковский счет (до этого Русская православная церковь, не считавшаяся юридическим лицом, такого счета не имела). Сталин дал согласие. В короткий срок было собрано более 8 миллионов рублей. Передача Красной армии колонны имени Дмитрия Донского из 40 танков Т-34 произошла в марте 1944 г.

Конечно, Введенский также обращался к верующим с патриотическими воззваниями, но они мало кем были услышаны.

Внешние обстоятельства жизни двух первоиерархов в три первых военных года имели много общего. В октябре 1941 г Московская патриархия и руководство обновленческой церкви были эвакуированы в Ульяновск. (По иронии военного времени им пришлось добираться до этого города в одном вагоне). В ту пору в Ульяновске оставалась только одна действующая церковь. В срочном порядке специально для Сергия переоборудовали в православный храм бывший католический костел, а Александру Введенскому передали давно превращенную в склад церковь Неопалимой Купины. Но на этом совпадения в их судьбе закончились.

Когда летом 1943 г. Сергий вернулся в Москву, его ждало известие о том, что Сталин желает встретиться с ним и другими высшими иерархами Русской православной церкви. Эта историческая встреча состоялась в ночь с 4 на 5 сентября. Кроме Сергия на ней присутствовал митрополит ленинградский и новгородский Алексий, а также митрополит киевский и галицкий Николай. Сталин начал беседу с того, что высоко отозвался о патриотической деятельности православной церкви, а затем поинтересовался ее проблемами. Сергий отвечал, что главная проблема — это вопрос о патриархе, которого не могут избрать вот уже 18 лет, потому что не удается получить разрешения на созыв архиерейский собор. Сталин отвечал, что не видит к этому никаких препятствий. Затем Сергий поднял вопрос о подготовке священнослужителей, которых катастрофически не хватало для обслуживания даже тех немногих церквей, что еще продолжали действовать. Сталин отвечал, что он не возражает против открытия семинарий и академии, издания ежемесячного журнала и даже против открытия новых приходов.

Сохранился известный анекдот об этой встрече, подлинность которого теперь уже нельзя проверить. Когда зашел разговор о том, что у церкви отсутствуют кадры, Сталин будто бы спросил: «А почему у вас нет кадров? Куда они делись?» Задавая этот вопрос, он, разумеется, был прекрасно осведомлен, что тысячи священнослужителей томятся в концлагерях, но ждал, как ответит на него патриарший местоблюститель. Сергий быстро нашелся и сказал, намекая на семинаристское прошлое своего собеседника: «Кадров у нас нет по разным причинам… мы готовим священника, а он становится Маршалом Советского Союза». «Да как же, — отвечал Сталин, — я тоже был семинаристом. Слышал тогда и о Вас…» В конце беседы (то есть в три часа утра) престарелый митрополит почувствовал сильное утомление. Сталин, взяв его за руку, осторожно, как настоящий иподиакон, свел его по лестнице вниз и сказал на прощание: «Владыка! Это все, что я в настоящее время могу для Вас сделать».

Так закончился период жесткой конфронтации между советским государством и Русской православной церковью. Конечно, ни о каком примирении не было и речи.

Допуская в стране некоторое возрождение религиозной жизни, Сталин и дальше собирался держать церковь под строжайшим контролем. Но, как бы то ни было, послабление, сделанное для нее по сравнению с 1930-ми гг., было очень существенным. Уже через несколько дней московская патриархия получила в свое распоряжение хорошее здание — бывшую резиденцию германского посла. Начался процесс открытия храмов в селах и городах страны.

Вновь стал выходить «Журнал Московской патриархии», открылись семинарии. 8 сентября 1943 г. в Москве собрался архиерейский собор в составе 19 иерархов (3 митрополитов, 11 архиепископов и 5 епископов). На нем, как и ожидалось, Сергий был единогласно избран Патриархом Московским и всея Руси.

В то время как Русская православная церковь начала медленно возрождаться, обновленческая церковь доживала свои последние дни. После восстановления патриаршества об Александре Введенском больше не вспоминали. В октябре 1943 г. начался массовый переход обновленческого духовенства на сторону патриаршей церкви. В Москве у раскольников были отобраны все их храмы, за исключением Пименовского. Вскоре Введенский узнал, что вся Среднеазиатская епархия (главная цитадель обновленчества) признала патриарха. Вслед за ней под власть Сергия перешли Кубань и Северный Кавказ. Таким образом, в течение каких-нибудь десяти дней обновленческая церковь прекратила существование. Патриарху принесли покаяние 25 архиереев старого поставления, в том числе Виталий Введенский (он лишился митропольчьего клобука, но в сане архиепископа Тульского и Белевского возглавил миссионерский совет при Священном Синоде). Покаялись и 13 архиереев нового постановления (в том числе очень популярный среди верующих женатый епископ Андрей Расторгуев). Введенский остался один. Он тоже сделал несколько попыток примириться с православной церковью, однако его соглашались принять только мирянином в качестве рядового сотрудника «Журнала Московской патриархии», и он не согласился.

Сергий был патриархом совсем недолго — 15 мая 1944 г. он внезапно умер от кровоизлияния в мозг. Хотя Введенский был гораздо моложе своего противника, он пережил Сергия всего на два года — скончался он в июне 1946 г. За несколько месяцев до этого — в декабре 1945 г — его разбил паралич.