1905-й год

Красный Первомай

Невиданный в истории России подъем рабочего движения, вызванный Кровавым воскресеньем, медленно пошел на убыль. Однако внутри него и в период спада, в марте — апреле, непрерывно происходили очень важные качественные процессы: росли классовая сознательность и организованность пролетариата, расширялось и углублялось влияние революционной социал-демократии. Становилось ясно, что спад рабочего движения носит временный характер и на смену ему неизбежно придет новый, еще более высокий подъем. Чувствовали это царские чиновники, сообщавшие своему начальству, что «на май можно ожидать возобновления значительных забастовок»^{181}, твердо знали это рабочие. Прекращая в конце февраля стачки, многие из них заявляли: «Станем на работу, запасемся средствами, чтобы весной подняться разом и как следует»^{182}.

Общая уверенность в неизбежности нового взрыва революционной борьбы насторожила царизм, и он заранее предпринял ряд мер. «Задолго до 1 мая правительство увеличило численность воинских частей, расквартированных к этому времени во всех сколько-нибудь значительных промышленных центрах. Рабочие кварталы городов и фабрично-заводские поселки находились фактически на военном положении. Правительство открыто готовилось к тому, чтобы новыми массовыми расстрелами деморализовать пролетариат, сломить его волю к борьбе, обезглавить этим народную революцию»^{183}.

Готовились к новому революционному подъему и социал-демократы. Они считали, что началом его может стать Первое мая — день интернациональной солидарности рабочего класса. Этой дате большевики придавали столь большое значение, что первомайскую листовку от имени Бюро комитетов большинства и редакции газеты «Вперед» написал В. И. Ленин. Объяснив значение первомайского праздника, вождь большевиков продолжал: «Товарищи! Мы стоим теперь в России накануне великих событии. Мы вступили в последний отчаянный бой с самодержавным царским правительством, мы должны довести этот бой до победного конца. Посмотрите, до каких несчастий довело весь русский народ это правительство извергов и тиранов, правительство продажных царедворцев и прихвостней капитала!». Резкой критике подвергалась в листовке внутренняя и внешняя политика царизма, вызвавшая рост всенародного недовольства в стране: «Никогда еще не переживала Россия такого пробуждения от сна, забитости и неволи, как теперь. Зашевелились все классы общества, от рабочих и крестьян до помещиков и капиталистов, поднялись голоса негодования отовсюду, в Петербурге и Кавказе, в Польше и Сибири. Народ требует везде прекращения войны, народ требует учреждения свободного народного правления, созыва депутатов от всех граждан без исключения в учредительное собрание, для назначения народного правительства, для избавления народа от той пропасти, куда его толкает царское самодержавие».

Заканчивалась листовка словами: «Мы поднимем восстание с оружием в руках, чтобы свергнуть царское правительство и завоевать свободу всему народу. К оружию, рабочие и крестьяне! Устраивайте тайные сходки, составляйте дружины, запасайтесь каким только можете оружием, посылайте доверенных людей для совета с Российской социал-демократической рабочей партией! Пусть первое мая этого года будет для нас праздником народного восстания, — давайте готовиться к нему, ждать сигнала к решительному нападению на тирана. Долой царское правительство!.. Да здравствует свобода рабочего и крестьянского народа, да здравствует демократическая республика и долой царское самодержавие»^{184}.

Призыв большевиков нашел широкий отклик в массах.

Вот что писала газета «Социал-демократ» о майских событиях в России: «…наступило 18 апреля — первый «майский день» (по новому стилю. — К. Ш.). Уже накануне, в первый день русской пасхи, в польском городе Ченстохове во время рабочей демонстрации солдату стреляли, были кровавые жертвы. В день 18 апреля улицы Варшавы обагрились кровью сотен наших польских братьев и сестер[3]. Вслед за этим убийства повторились в Лодзи и Калише. Могучей политической забастовкой ответил на эти злодеяния варшавский пролетариат, а вслед за тем в ряде польских городов произошли частные и общие стачки, в которых рабочие вновь выставляли экономические требования, не удовлетворенные в январские и февральские дни. Кроме Варшавы, Лодзи, Ченстохова и Калиша, майские демонстрации произошли в ряде других польских городов и некоторых деревнях. В Северо-Западном крае повсюду 18 апреля бастовали еврейские рабочие, в гг. Минске, Сморгони, Пинске, (Витебск[ой] губ[ернии]), Игумне (Минск[ой] губ[ернии]) были демонстрации; в Белостоке и его округе, в Минске, Гродне, Гомеле происходили стачки рабочих разных профессий, вызванные майской агитацией.

В Сормове вскоре после 18 апреля рабочие устроили уличную демонстрацию, во время которой успешно оборонялись от полицейских и ранили нескольких из них.

Но в большинстве в России. празднование, по обыкновению, было перенесено на 1 мая по русскому стилю… Так как 1 мая приходилось на воскресенье, то предполагалось устроить во всех районах города громадные митинги, на которых должен был обсуждаться вопрос: что теперь делать русским «рабочим? В случае если на митинги придет масса, петербургские товарищи намеревались предложить устроить демонстрацию. «Группа» готовила вооружение и в этом отношении успела хорошо подготовиться. В течение 3 недель постоянно устраивались митинги у ворот фабрик и заводов и на этих митингах разъяснялся план группы и велась агитация в пользу празднования 1 мая. Можно смело сказать, что такой широкой и открытой майской агитации еще никогда и нигде не велось в России о 1 мая, о намерениях рабочих повсюду, во всех легальных газетах, в легальных обществах и союзах…»^{185}.

Первомай отмечался ho всей стране. Забастовки, митинги, демонстрация прошли в Петербурге, Москве, Екатеринославе, Вильно, Ревеле, Риге, Костроме, Уфе, Баку, Самаре, Саратове, Ярославле, Ростове-на-Дону. Всего в мае в 200 городах России бастовало 220 тыс. рабочих, причем нередко дело доходило до вооруженных столкновений рабочих с войсками. Общее число забастовщиков в мае 1905 г. более чем в пять раз превысило среднее годовое число забастовщиков в России за предыдущие десять лет (1895–1904), причем более половины всех забастовщиков в мае 1905 г. выдвинули политические требования. «Громадный рост пролетарского движения, готовность многих миллионов рабочего люда вести самую упорную борьбу за улучшение своего положения, за завоевание свободы» — такой вывод сделали социал-демократы, обобщая и анализируя результаты майских событий^{186}.

Майские стачки положили начало новому этапу в развитии революции в России. «Если на первом ее этапе в январе — марте 1905 г. рабочее движение представляло собой проявление стихийного негодования; взрыв которого был вызван «кровавым воскресеньем», то теперь оно было результатом постепенного осознания широкими массами российского пролетариата своих классовых задач. Отсюда особое упорство и целеустремленность стачечной борьбы, хорошая ее организация. Отсюда же активное участие в пей некогда отсталых слоев пролетариата, проявившееся, в частности, в том, что ареной этой борьбы становятся такие центры текстильной промышленности, как Иваново-Вознесенск и Лодзь»^{187}.

В бой вступают ткачи

И без того уже готовый подняться на борьбу пролетариат Иваново-Вознесенска еще более взбудоражила успешно приведенная большевиками маевка, 6 и 7 мая рабочие некоторых предприятий предъявили администрации экономические требования. 9 мая в загородном лесу состоялась нелегальная большевистская конференция, на которую собрались 50 представителей от всех фабрик и заводов. Выслушав сообщения о боевом настроении рабочих, конференция решила начать черев три дня, 12 мая, общегородскую забастовку. Она выработала требования, которые рабочие должны были выдвинуть в ходе борьбы, и приняла обращение «Ко всем рабочим и работницам г. Иваново-Вознесенска». В обращении говорилось: «Нигде не видно просвета в нашем собачьей жизни! Довольно! Час пробил! Пора приняться добывать себе лучшую жизнь! Бросайте работу, присоединяйтесь к вашим забастовавшим товарищам. Выставляйте 26 требований, изданных нашей группой. Присоединяйте к ним, кроме того, свои местные частные требования»^{188}.

Среди 26 требований были как экономические (улучшение условий труда и быта, установление минимума заработной платы в 20 руб., уничтожение штрафов и введение пенсий в размере двух третей зарплаты), так и политические (ликвидация фабричной полиции и тю-рей^при фабриках, свобода стачек, свобода профсоюзов и печати, немедленный созыв Учредительного собрания).

В назначенный день стачка началась. Первыми забастовали рабочие фабрики Бакулина, поднятые на борьбу большевиком Е. А. Дунаевым — одним из главных организаторов общегородской стачки. Вскоре к ним присоединились рабочие фабрик Дербенева, Бурылина, Маракушева, затем железнодорожники и печатники. На следующий день стачка стала всеобщей. Город замер. Опустели улицы, «испуганные купцы закрыли свои лавочки. «Тихо, тихо, — писала большевистская газета «Пролетарий». — Воздух чистый, дышать свободно, дыму нигде не видно. Трубы безжизненно подпирают небо. Только в центре города перед управой — море голов»^{189}. Здесь по призыву большевиков собрались стачечники. со всего города. На импровизированной трибуне — перевернутой бочке — одного оратора сменял другой, в все говорили, что так дальше жить нельзя: жалованья не хватает, условия труда тяжелые, администрация грубит и придирается, нет возможности отстаивать свои права. Особенно страстной была речь Е. А. Дунаева, призывавшего рабочих к организованности и упорству, к борьбе до победного конца.

Власти растерялись. Единственное, на что они отважились, — это, не вмешиваясь до поры до времени в ход стачки, запретить собрания рабочих в черте города.

13 мая вечером на живописной опушке леса у реки Талки собралось первое легальное собрание забастовщиков. По инициативе большевиков оно приняло необычное решение: создать не «стачечный комитет» а специальный Совет уполномоченных депутатов в который выбирать на каждой фабрике открытым голосованием из расчета один депутат от 200–250 рабочих.

Два дня, 14 и 15 мая, на всех предприятиях Иваново-Вознесенска шли выборы. Вечером 15 мая снова на берегу Талки собрался 151 депутат, среди которых было 57 большевиков. в том числе С. И. Балашов, Е. А. Дунаев, Н. А. Жиделев, Ф. Н. Самойлов. Вместе с мужчинами в Совет вошли 23 женщины. Председателем его стал А. Е. Ноздрин, а Секретарем — большевик Н. П. Гpaчев. Среди членов Совета уполномоченных не оказалось ни одного меньшевика и совсем маленькая группа эсеров.

Создание Совета уполномоченных было новым, чрезвычайно важным явлением в истории борьбы российского пролетариата. Совету уполномоченных рабочие поручали вести все переговоры с владельцами заводов (для чего обычно и организовывались стачечные комитеты) и представлять интересы пролетариата в переговорах с городскими властями. Совет создал рабочую милицию для охраны порядка на неработавших заводах и в городе, во избежание пьяных провокаций закрыл «монопольки» и запретил продажу крепких спиртных напитков в пивных и трактирах, а также запретил купцам закрывать лавочки и повышать цены на продукты, заставил владельцев предприятий на время стачки отпускать в кредит продовольствие в заводских магазинах. При Совете были организованы боевая дружина и специальные комиссии: финансовая и продовольственная, распределявшие между нуждавшимися забастовщиками средства, которые собирали для них во многих городах России. Поддержка эта шла из разных мест. Московский комитет большевиков выпустил несколько листовок с призывом начать сбор денег в помощь иванововознесенцам и передал им 544 руб.: приехавший в Иваново-Вознесенск известный большевик, впоследствии крупный советский деятель Н. И. Подвойский, привез из Ярославля от Северного комитета РСДРП более 500 руб.

Первый общегородской Совет рабочих депутатов — Совет уполномоченных — приобрел в городе большой авторитет. «Совет с первых же дней своего существования, — вспоминал Н. А. Жиделев, — стал огромной силой, с которой не только городская, но и губернская власть вынуждены были считаться и считались. Совет заявил губернатору и фабрикантам, что при условии невмешательства в забастовки, войск и полиции он гарантирует спокойствие в городе»^{190}. «Все это свидетельствовало о том, что в городе действовала новая революционная власть, существовавшая параллельно со старой, царской, — пишет современный исследователь. — Рабочие в дни стачки выполняли лишь распоряжения совета»^{191}.

Но главное, чем занимался Совет уполномоченных, — организация борьбы рабочих. По «решению Совета 15 мая «была проведена общегородская политическая демонстрация. С красным знаменем, с лозунгом «Долой самодержавие!» иванововознесенцы дружно вышли на улицу.

События развивались стремительно, и царские власти, оправившись от первого испуга, решили прибегнуть к обычному средству — репрессиям. В ночь на 3 июня губернатор вызвал три батальона солдат и две сотни казаков, приказал произвести аресты активистов и силой оружия разогнать собравшихся в это время на Талке рабочих. «Мы спокойно сидели у леса, — вспоминал один из членов Совета. — Появились астраханские казаки во главе с полицмейстером Кожеловским, и, прежде чем мы успели опомниться, не то чтобы разойтись, по крику Кожеловского казаки бросились на сидящую толпу с гиком и свистом. Лес огласился стонами, рыданиями, криками, злобой и проклятиями, улюлюканием пьяных казаков… Голос неистовавшего полицмейстера выделялся: «Бей их, сукиных детей, руби, режь. Дунаева мне, Дунаева!»^{192}. Казаки захватили и отправили в тюрьму 80 человек, в том числе около 50 депутатов Совета. «В Иваново настроение боевое, — писал В. И. Ленину один из членов большевистской организации. — После бойни там необходимы не литература, не агитация, а пули! А всякое словоизвержение кажется или декламацией, или просто издевательством»^{193}.

Мирный период стачки закончился. Побоище в Иваново-Вознесенске; как назвал действия властей В. И. Ленин^{194}, не только вызвало гнев всей демократической России но и толкнуло рабочих на крайние меры. В городе вспыхнули пожары, запылали предприятия Гандурина и Дербенева, дачи и дома Горелина, Фокина, Дербеневых и других иваново-вознесенских фабрикантов. Испуганные власти отступили: губернатор вновь разрешил с 11 июня собрания на реке Талке, казаки и солдаты были выведены из города, «герой» 3 июня, полицмейстер Кожеловский, был отстранен от исполнения обязанностей, а позже уволен в отставку.

Пришлось идти на частичные уступки и фабрикантам. На некоторых заводах администрация вывесила объявления с призывом возобновить работу при условии частичного сокращения рабочего дня и повышения заработной платы на 10–30 %. Рассмотрев эти предложения, Совет уполномоченных 27 июня принял постановление: «Ввиду того что 47 дней забастовки истощили наши силы… с 1 июля мы решили стать на работу с тем, чтобы, подкрепив свои силы, вновь начать борьбу за свои права и требования, которые нами предъявлены в начале забастовки 12 мая»^{195}.

Высокая организованность выступления иванововознесенцев в значительной мере объяснялась дееспособностью большевистской организации города, в которой к началу стачки насчитывалось 400 человек (к концу стачки в результате роста влияния большевиков среди забастовщиков в партию вступило еще более 200 рабочих), тем, что борьбу иваново-вознесенского пролетариата направляла блестящая плеяда ленинцев.

Городской партийной организацией руководила Центральная группа Северного комитета РСДРП во главе со старым рабочим Ф. Л. Афанасьевым. В состав комитета входили рабочие Н. Л. Жиделев и Ф. II. Самойлов (позже избранные от рабочей курии Владимирской губернии в Государственную думу), С. Балашов — потомственный иваново-вознесенский ткач, член партии с 1898 г., Л. С. Бубнов — впоследствии крупный партийный деятель. Незадолго до начала стачки Московский комитет РСДРП направил в Иваново-Вознесенск М. В. Фрунзе.

Иваново-вознесенская стачка стала важным событием в истории первой русской революции. Значение ее в немалой степени возросло и от того, что в ходе именно этой стачки возник первый общегородской совет рабочих депутатов, явившийся прообразом власти нового типа. Характерным было и другое: иваново-вознесенская стачка показала, что к лету 1905 г. революционная волна дошла «до центра России, до сердца «истинно русских» областей, которые умиляли всего долее реакционеров своею устойчивостью»^{196}. Почва под ногами царизма заколебалась и в «устойчивых» районах.

Восстание в Лодзи

В Лодзи после кровавых майских событий рабочее движение не затухало ни на один день. В городе непрерывно шла стачечная борьба: ежедневно останавливалось то одно, то другое предприятие, забастовки, по словам царских жандармов, «приняли эпидемический характер»^{197}. Не помогало ничто — ни возвращение в город из летних лагерей расквартированных здесь войск, ни стягивание из близлежащих районов казаков и кавалерии. Вот неполный перечень событий пяти «обычных» дней: 16 (29) мая при разгоне забастовщиков казаками тяжело изувечен один демонстрант; 30 мая его товарищи по работе собрались у больницы, их разогнала полиция, при этом было ранено еще восемь человек; 31 мая группа рабочих пыталась отбить у полиции двух арестованных товарищей, в стычке получили ранения 17 человек; 1 июня произошло столкновение рабочих фабрики Шайблера с казачьим отрядом, присланным по просьбе заводской администрации для того, чтобы выгнать с предприятия захвативших его рабочих; 2 июня рабочие решили отбить у солдат двух арестованных стачечников, солдаты открыли стрельбу, в результате — двое убитых и десятки раненых. В это время в Лодзи не работали 42 фабрики, бастовало 33 тыс. человек — более половины фабрично-заводского пролетариата.

2 июня многие лодзинские фабриканты объявили локаут и только подлили масла в огонь. В городе создалась взрывоопасная обстановка: достаточно было небольшой искры, чтобы вспыхнул всеобщий пожар.

18 июня в лесу под Лодзью городская организация СДКПиЛ провела митинг. На нем присутствовало несколько сот человек. В город они возвращались колонной, над которой реял красный флаг. Как только демонстранты вошли в Лодзь, к ним стали присоединяться рабочие, и число их возросло до 5 тыс. Сначала солдаты, затем драгуны, потом казаки последовательно и вместе ходили в атаку на колонну, пытаясь ее рассеять. Но демонстранты держались стойко: в войска летели камни и палки, вооруженные рабочие отвечали на выстрелы выстрелами. Однако силы были явно не равными. К центру города демонстранты не прорвались, оставив на мостовой 10 убитых и более 40 раненых.

Лодзинский комитет СДКПиЛ решил устроить торжественные похороны жертв царского террора, придав им характер массовой политической демонстрации. В назначенный социал-демократами день, 20 июня, забастовала вся Лодзь. В похоронной процессии участвовали 50 тыс. человек. С красными знаменами, с пением революционных песен, скандируя лозунги «Да здравствует революция!», «Да здравствует социал-демократия!», лодзинские рабочие, учащиеся, ремесленники провожали в последний путь своих товарищей.

Власти были бессильны что-либо сделать. Царский жандарм писал начальству в Петербург: «Значительные войсковые наряды оказались совершенно бесполезными преградить манифестантам путь. На некоторых перекрестках были выставлены сильные войсковые заставы; местами — целые роты. Однако толпа не обращала на них никакого внимания, оттирая солдат и прижимая их к стенам домов, прокладывая себе дорогу к тем улицам, по которым решила идти для придания шествию внушительного вида»^{198}. В тот день хозяином лодзинских улиц стал рабочий класс.

На следующий день социал-демократы назначили новую траурную церемонию. К вечеру 21 июня на улицы Лодзи вышли 70 тыс. демонстрантов. Однако получившие приказ «патронов не жалеть, действовать беспощадно» казаки и драгуны с гиканьем и свистом врезались в их колонны. В результате было убито и искалечено около ста человек.

Утром 22 июня социал-демократы выпустили листовку: «На улицу, братья! Пусть в честь погибших остановятся в пятницу, 23 июня, все фабрики, станки, пусть прекратится всякая работа, пусть замрет всякая жизнь, пусть остановится всякое движение… К всеобщей однодневной забастовке!..»^{199}.

Однако движение стихийно вышло за рамки забастовочного. Уже 22 июня группы рабочих нападали на полицейских и небольшие отряды войск, отнимали у них оружие, а с наступлением сумерек в рабочих кварталах началось строительство баррикад. К утру 23 июня город стал неузнаваем. В различных его частях громоздились баррикады из бочек, ящиков, досок, перевернутых трамвайных вагонов и крестьянских возов. Всего в Лодзи было воздвигнуто более 50 баррикад. Над ними развевались красные знамена.

Обострение борьбы вызвало крайнее озлобление царских властен. «Возмущен известием о беспримерных по наглости бесчинствах в Лодзи, — писал генерал-губернатор начальнику лодзинского гарнизона. — Не за тем посланы войска, чтобы мирволить толпе дерзких уличных манифестантов и допускать безнаказанные убийства воинских и полицейских чинов. Действуйте решительно и беспощадно, как подобает воинскому начальнику, призванному для восстановления попранного государственного порядка»^{200}.

Три дня на улицах и площадях Лодзи происходило сражение восставшего населения с воинскими частями, беспрерывно прибывавшими на помощь лодзинскому гарнизону. Каждая баррикада, каждый дом в рабочих районах брались с боя. Лодзинский пролетариат поддержали варшавяне, начавшие забастовку, а в некоторых районах города и строительство баррикад. Остановились заводы в Сосновице, Ченстохове, Домброве. В Петербурге, Москве, Екатеринославе, Минске, Харькове, Луганске, Самаре, Воронеже, Риге, Саратове и ряде других городов комитеты РСДРП выпустили листовки в поддержку польского пролетариата. Высоко оценил действия лодзинского рабочего класса вождь большевиков В. И. Ленин. «…Рабочие, — писал он, — даже не подготовленные к борьбе, даже ограничивавшиеся сначала одной обороной, показывают нам, в лице пролетариата Лодзи, не только новый образец революционного энтузиазма и геройства, но и высшие формы борьбы»^{201}. Вместе с тем В. И. Ленин отмечал слабые стороны одиночных и изолированных выступлений рабочего класса: «Эти вспышки бессильны каждая по одиночке. Организованная сила царского правительства может раздавить повстанцев одних за другими, если движение так же стихийно-медленно будет перекидываться с города на город, с района на район. Но объединенные вместе, эти вспышки могут слиться в такой могучий поток революционного пламени, перед которым не устоит никакая сила на свете»^{202}.

Крестьяне включаются в борьбу

В борьбе с самодержавием верным союзником пролетариата стало крестьянство. Характеризуя происходившие в 1905 г. в России события, В. И. Ленин писал: «…это была крестьянская буржуазная революция, ибо объективные условия выдвинули на первую очередь вопрос об изменении коренных условий жизни крестьянства, о ломке старого средневекового землевладения, о «расчистке» земли для капитализма, объективные условия выдвинули на арену более или менее самостоятельного исторического процесса действия крестьянской массы»^{203}. Крестьянство выступило в поддержку пролетариата, ибо с либералами, среди которых весьма важную роль играли помещики, договориться об «изменении коренных условий жизни крестьянства» было невозможно. Первые же месяцы 1905 г. убедили в этом.

В феврале на очередное заседание кружка земских либералов «Беседа» приехал один из его членов, крупный саратовский помещик II. II. Львов. Сторонник конституции, мирного эволюционного развития страны, он ругал царскую бюрократию с ее произволом, жертвовал некоторые суммы из огромного состояния на школы, больницы и считал, что дружно живет со своими крестьянами. Но «дружба» эта продолжалась только до тех пор, пока крестьяне терпели существовавшие порядки.

Н. II. Львов попросил «Беседу» прервать свое заседание и выслушать его сообщение. «Я видел ужасы, нечто вроде пугачевщины, — рассказывал он. — Началось по соседству с моим имением у кн. Волконского. Крестьяне стали рубить лес (считая его своим. — К. Ш.). У Волконского есть тяжба с ними, в которой он едва ли прав…»^{204}На шестой день «беспорядков» приехал саратовский губернатор II. Л. Столыпин с казаками. Собрали на сход крестьян. Но уговорить возбужденную толпу было невозможно. «Когда он (Столыпин. — К. Ш.) стал им грозить, они тоже отвечали угрозами по отношению к полиции и казакам. Тогда, — продолжал свой рассказ взволнованный Львов, — он один вышел к ним и сказал: «Убейте меня». Тогда они кинулись на колени. Но как только он сел в сани, чтобы уехать, в него стали кидать камни. Тут же ранили пристава, несколько казаков и солдат. Крестьяне вооружились — насадили на палки какие-то пики»^{205}.

Львов довольно точно рассказал и о неорганизованности крестьянства, и о его глубокой революционности. Забитые, неграмотные мужики могли еще упасть перед губернатором на колени, но желание любой ценой добиться иной, лучшей жизни побеждало минутное замешательство. Собрав «своих» крестьян (тоже по примеру соседей начавших рубить помещичий лес), Львов обратился к ним с речью. Оп объяснил, что «нигде и никогда допускать грабежа нельзя, что в них будут стрелять, если они не образумятся.

Они: Подай нам плапты!

— Какие плапты?

У меня с ними не было тяжбы, — пояснял Львов. — Правда, — добавлял он, — у них давно был спор о нескольких пожалованных имениях, бывших государственных землях, в том числе и о нашем имении. Но ведь наше имение было пожаловано еще при Екатерине»^{206}.

Вот куда — к «матушке Екатерине» и даже еще дальше, в глубь веков, — уходили корни споров между крестьянином, который столетиями обрабатывал и поливал своим потом землю, и помещиком, не трудившимся на ней, но считавшим ее своей собственностью на основании решения того или иного батюшки-царя.

В январе — феврале 1905 г. власти зарегистрировали 126 крестьянских выступлении, в марте — апреле — 247, в мае — июне уже 791.

Начались выступления в земледельческом центре России, основном месте сосредоточения «дворянских гнезд», где размеры помещичьих латифундий измерялись сотнями и даже тысячами десятин, а крестьянское безземелие было особенно острым. По сообщениям царских властей, события развивались так: «10 февраля 1905 г. в селе Сальном Дмитриевского уезда Курской губернии появилась прикрепленная к сохе возле колодца на улице прокламация, озаглавленная: «Братья-крестьяне». В ней крестьян призывали «сразу встать и передавить всех тех, которые живут их трудами, — помещиков и чиновников…» Собираясь толпами, крестьяне не позволяли сорвать эту прокламацию, с видимым удовольствием читали ее и затем стали высказывать убеждения, что скоро вся земля будет крестьянской. Они говорили: «Теперь все наше — и поле, и луга, и леса, все можно теперь забирать нам от владельцев — пахать землю, жать, рубить леса…»^{207}.

Вскоре волнения охватили окрестные села, в течение недели было разгромлено 15 экономий.

Из Курской движение перекинулось на соседние губернии — Черниговскую, Воронежскую и Орловскую. Власти испугало то, что среди крестьян уже выделились свои руководители. «Движение стало распространяться с поразительной быстротой, причем нельзя было не усмотреть, что оно шло по заранее выработанному плану, — доносили чиновники министру внутренних дел. — Так, в каждом селении крестьяне с вечера запрягали лошадей и ждали сигнала, который подавался им… в виде пука зажженной соломы. Тогда село на подводах с криком и шумом и ружейными выстрелами бросалось на ближайшую экономию»^{208}.

Крестьяне разбивали помещичьи амбары, делили между собой хлеб, скот и птицу, уничтожали долговые расписки и конторские книги, сжигали винокуренные, сахарные, маслобойные заводы, а часто и дом помещика. С наступлением весны они применили и другую меру антифеодальной борьбы — насильственный захват и запашку помещичьей земли. Причем, как специально отмечали жандармы Воронежской губернии, примером для крестьян, по их собственным словам, были петербургские рабочие, которые боролись за выполнение «своих требований, несмотря ни на какие уговоры и советы начальства и даже на то, что в них стреляли войска…». Крестьяне не собирались отступать от своего решения, даже если и в них будут стрелять войска, «так как они готовы для достижения своей общественной пользы пожертвовать несколькими жизнями из своей среды»^{209}.

Восстания в центре страны бушевали до середины марта, в них приняли участие десятки тысяч крестьян 116 сел и деревень четырех губерний.

Лишь мобилизовав полицию, казаков, солдат, правительству удалось в основном подавить выступления крестьян и начать расправу над ними. По деревням засвистели розги. Торжествующие победители не знали пощады. Всю деревню от мала до велика собирали на многочасовые «сходы», крестьян в грязь и снег ставили на колени, начиналась публичная экзекуция. Дома «зачинщиков» для острастки сжигали, а их самих заковывали в кандалы и везли на судебную расправу в город. «Впечатление потрясающее, но благотворное», — с удовлетворением и гордостью сообщал в столицу о подобных актах вандализма начальник Черниговского жандармского управления^{210}.

Но никакие зверские меры царского правительства не могли остановить рост крестьянского движения. Из месяца в месяц число крестьянских выступлений увеличивалось. Следуя примеру рабочего класса, сельский пролетариат стал применять и чисто пролетарское средство борьбы — стачку. «Городская стачечная волна, — писал в апреле 1905 г. в газете «Вперед» В. И. Ленин, — может и должна перекинуться на деревню не только в виде крестьянских восстаний, но и в виде настоящих рабочих стачек, — особенно ко времени покоса и жатвы»^{211}. Особое распространение стачки получили в тех районах, где капитализм в сельском хозяйстве достиг более высоких ступеней развития — в Прибалтике, Польше, на юге России и Украине. Эта форма борьбы была направлена не только против помещиков, которые вели хозяйство на основе капиталистического способа, но и против кулаков. Нередко бастующие вступали в контакт с местными социал-демократическими организациями, получали от них помощь.

Не успевал царизм затушить пожар крестьянского движения в одном месте, как он вспыхивал в другом. За земледельческим Центром России последовала Польша, где вместе с экономическими и общеполитическими требованиями крестьяне выдвинули требование введения судопроизводства на местном языке, национального равноправия и т. д. С большим трудом царским властям удалось к маю стабилизировать здесь обстановку.

Но в начале лета оживилась борьба крестьян на юге Украины: из 94 уездов волнения охватили 50. Волна забастовок сельскохозяйственных рабочих в марте — августе 1905 г. прокатилась по 45 уездам Подольской, Киевской, Волынской, Харьковской, Херсонской, Екатеринославской, Полтавской губерний. В Саратовской губернии выступления крестьян летом 1905 г. произошли в 73 селах 9 уездов (весной — в 48 селах 6 уездов) из 10.

В июле началась всеобщая забастовка сельскохозяйственных рабочих Прибалтики. Только в Курляндии забастовало 30 тыс. батраков. Ес организатором явилась Латышская СДРП. ЦК ЛСДРП направил в деревни рабочих-агитаторов, которые стремились придать крестьянскому движению большую организованность. «Приехавшие из города рабочие-агитаторы ведут в уездах агитацию и подстрекают сельских рабочих к забастовкам, причем революционная пропаганда развивается в деревне с большим успехом», — доносили местные полицейские власти^{212}.

Летом 1905 г. в крестьянском движении заметно возросла доля массовых сходок и демонстраций, что свидетельствовало о росте сознательности и организованности крестьян. Не боясь местных властей, не таясь от них, крестьяне собирались обсуждать свои дела и сообща искали меры для облегчения своей беспросветной жизни, требовали политических свобод и преобразования основ экономической жизни в деревне.

Наиболее зрелые формы обрело крестьянское движение в Грузии. Здесь в некоторых районах дело дошло до восстании и изгнания местных властей. Уже в первые дни революции был создан специально для работы в деревне Гурийский комитет РСДРП. Он организовал выборы в местные крестьянские комитеты. В феврале прокурор Кутаисского окружного суда сообщал в Тифлис и Петербург: «Вся территория уезда ныне уже находится в полной власти «комитета» и его агентов, и только там, где появляется крупный вооруженный отряд полицейской стражи или казаков, на время восстанавливается влияние нашего правительства»^{213}.

Через несколько недель большевистская газета «Вперед» писала: «Бесподобное по своей стойкости и сознательности движение среди крестьян Гурии займет одно из первых мест в истории пролетарского движения на Кавказе. Ныне вся Грузия живет одной жизнью с гурийками, и нет, кажется, ми одного человека, который так или иначе не толковал о гурийском деле… Движение, созданное в Гурии… затмило собою чуть ли не движение даже мужественного грузинского пролетариата. Как-никак, но крестьянское движение в Гурии редкое явление во всемирной истории: это не обычный крестьянский бунт, а вполне сознательное политическое движение, всецело примыкающее к сознательному движению всероссийского пролетариата»^{214}.

III съезд РСДРП решил широко распространить сведения о положении дел на Кавказе и поручил Центральному и местным комитетам РСДРП принять все меры «к своевременной поддержке Кавказа всеми имеющимися в их распоряжении средствами»^{215}.

К концу лета в Гурийском уезде число организованных краснодружинников достигло 3 тыс., 470 из них были вооружены.

К лету 1905 г. в среде крестьянства обнаружилось стремление к объединению. Все чаще и чаще созывались крестьянские съезды в уездах и даже в губерниях. Один из таких губернских съездов в Москве принял решение о создании Всероссийского крестьянского союза. Нелегальный учредительный съезд Союза состоялся в Москве же в конце июля — начале августа. На нем присутствовало около 100 крестьян из 22 губерний Центральной России.

Съезд высказался за немедленный созыв Учредительного собрания на основе всеобщего, равного, тайного и прямого избирательного нрава, за политические свободы, амнистию политическим заключенным, уничтожение частной собственности на землю и отобрание без выкупа монастырских, церковных, удельных, кабинетских и государственных земель. Характеризуя Всероссийский крестьянский союз, вождь большевиков писал: «Это была действительно народная, массовая организация, разделявшая, конечно, ряд крестьянских предрассудков, податливая к мелкобуржуазным иллюзиям крестьянина (как податливы к ним и наши социалисты-революционеры), но безусловно «почвенная», реальная организация масс, безусловно революционная в своей основе, способная применять действительно революционные методы борьбы, не суживавшая, а расширявшая размах политического творчеств^ крестьянства, выдвигавшая на сцену самих крестьян с их ненавистью к чиновникам и помещикам…»^{216}.

Большевики упорно стремились ввести крестьянское движение в единый революционный поток, главной руководящей силой в котором был рабочий класс. РСДРП использовала для этого многообразные способы, прежде всего агитацию. Обращение ЦК РСДРП «Крестьяне, к вам маше слово» полиция обнаружила в Воронежской, Курской, Нижегородской, Тверской, Костромской, Екатеринославской и многих других губерниях. Только Нижегородский и Симбирский комитеты РСДРП издавали листовки для крестьян тиражом 20–25 тыс. экземпляров.

Особой популярностью пользовалась широко распространенная по всей стране брошюра В. И. Ленина «К деревенской бедноте». Не один крестьянин, подобно Г. Е. Баранову из деревни Шепляково Клипского уезда Московской губернии, доставал из-за пазухи эту работу и говорил спорившему: «На вот, читай, тут все прописано»^{217}.

В середине апреля 1905 г., за несколько дней до пасхи, Московский комитет РСДРП выпустил специальную листовку «К товарищам, уезжающим в деревню» (многие рабочие отправлялись к своим родственникам). Ярко охарактеризовав беспросветную жизнь трудящихся и в городе, и в деревне, Московский комитет призвал рабочих стать агитаторами революции. «Объясните крестьянам, что их страдания не должны быть вечны, что пора их прекратить. Расскажите, что это царь и его чиновники мешают крестьянам стать свободными и полноправными гражданами. Расскажите, что голодают они потому, что много ихней земли украдено царем и помещиками, когда им давали волю… Поясните, что война эта нужна только царю и знати, а народу она только вредит; напомните, сколько людей и денег война ухлопала и сколько новых налогов еще царь хочет вводить, чтобы вести войну дальше и дальше. Тогда крестьяне и сами поймут, кто их враг. А потом нарисуйте им великую картину геройской борьбы всего российского пролетариата против царского правительства и против утеснителей-хозяев. Расскажите им про волнения крестьянской бедноты на Кавказе и в Лифляндии. Расскажите про то, как почти все слои общества не хотят более терпеть царского своеволия, чиновничьего произвола, требуют свободы, требуют уничтожения самодержавия и установления народного правительства». Листовка призывала рабочих помочь крестьянам объединиться, создать в деревне революционные комитеты для захвата земель эксплуататоров и установления контактов с городскими революционными организациями. «Вербуйте новых борцов, умножайте наши ряды. Чем больше нас, тем ближе победа»^{218}.

Результаты деятельности Московского комитета РСДРП власти быстро почувствовали. Из Можайского уезда Московской губернии полицейские доносили: «С приездом (рабочих из Москвы. — К. Ш.) к празднику св. пасхи почти во всех деревнях… были разбросаны прокламации преступного содержания», причем именно в этот приезд рабочие «держали себя особенно вызывающе» по отношению к помещикам и местным властям. Если не принять особых мер, то с приходом рабочих на покос «удержать крестьян от каких-либо насилий вряд ли удастся»^{219}.

И подобные сообщения поступали не из одного Можайского уезда.

Для работы среди крестьян ряд комитетов РСДРП создал специальные аграрные группы, часто объединявшиеся в окружные комитеты. По подсчетам советского историка В. И. Тропина, подобные организации РСДРП имела в половине губерний Европейской России. В начале осени 1905 г. по инициативе большевистского Восточного бюро под руководством ЦК РСДРП социал-демократы Поволжья и Урала провели специальную конференцию, на которую собрались члены партии, занятые работой среди крестьян. Они обсуждали вопрос о том, как улучшить пропаганду революционных идей среди многомиллионного распыленного по деревням крестьянства России, как скоординировать борьбу рабочих и крестьян и лучше выполнить решения III съезда партии.

Понимая, что справиться с крестьянским движением, используя только грубую силу, не удастся, царское правительство с первых же месяцев революции пыталось маневрировать, надеясь воскресить у наиболее отсталой в политическом отношении части населения царистские иллюзии. Уже в указе сенату 18 февраля 1905 г. царь «повелел» возложить на совет министров принятие и обсуждение поступающих от частных лиц и учреждений «предложений по вопросам, касающимся… улучшения народного благосостояния»^{220}. Крестьяне горячо откликнулись на этот указ. Повсеместно на сельских сходах принимали так называемые «приговоры», в которых высказывали свои пожелания. Однако «приговорная» кампания разочаровала правительство, ибо почти каждый «приговор» не столько отражал верноподданнические чувства крестьян, сколько их стремление получить землю. Кроме того, обсуждение на сходах широко использовалось представителями революционных партий для антиправительственной агитации и пропаганды политических требований. Царизму пришлось отказаться от своего демагогического жеста, и крестьянам запретили на сельских сходах затрагивать вопросы общегосударственного устройства (к которым относился и вопрос о наделении крестьян землей).

30 марта царь вновь публично заявил, что помещичья собственность неприкосновенна, и призвал крестьян ждать реформ.

Однако ни силой, ни обнадеживающими обещаниями самодержавие не сумело сгладить остроту социальных противоречий в деревне. Крестьянское движение, в основе которого лежала борьба с помещиками за землю, набирало от месяца к месяцу все большую и большую силу.

Броненосец под красным флагом

В немалой степени успех революции зависел от того, как поведут себя вооруженные силы: останутся ли верными царизму, займут ли нейтральную позицию или перейдут на сторону восставших. Это хорошо понимали большевики: «…если революция не станет массовой и не захватит самого войска, — писал В. И. Ленин, — тогда не может быть и речи о серьезной борьбе»^{221}.

Солдатские штыки всегда служили последним аргументом в спорах царизма с народом, аргументом, к которому царизм нередко прибегал задолго до 9 января 1905 г. С начала XX в. число солдат, привлекавшихся «для содействия гражданским властям», стало стремительно возрастать. За последнее пятилетие XIX в. ежегодно для подавления революционного движения вызывалось от 10 до 20 тыс. солдат и казаков, в 1901 г. — 55 тыс., в 1902 г. — 107 тыс., в 1903 г. — 160 тыс. В 1905 г. к помощи войск власти обращались 4 тыс. раз. В войне с революционным народом военное министерство использовало с учетом повторных вызовов 3398361 человека, т. е. количество солдат, брошенных на борьбу с революцией, более чем в 3 раза превышало численность всей царской армии к началу 1905 г.

В армии царили безрассудное повиновение, раболепие, мордобой. «Казарма в России была сплошь да рядом хуже всякой тюрьмы; нигде так не давили и не угнетали личности, как в казарме; нигде не процветали в такой степени истязания, побои, надругательство над человеком»^{222}.

Революционный кризис 1905 г. всколыхнул армию. «Позорная роль палачей свободы… не могла не открывать постепенно глаза и самой царской армии. Армия стала колебаться», — отмечал В. И. Ленин^{223}. После 9 января до середины июня 1905 г. произошло 34 массовых выступления солдат. Активизировалась деятельность революционных организаций в армии и на флоте^{224}.

В начале 1905 г. «Матросская централка» стала разрабатывать план подготовки восстания на Черноморском флоте. Предполагалось провести его одновременно на всех кораблях, когда они выйдут в учебное плавание. Сигнал к восстанию должен был подать броненосец «Екатерина II», где имелась самая сильная социал-демократическая организация и наиболее революционно настроенная команда. Намечалось арестовать офицеров, корабли привести в крупные черноморские порты и превратить их в опорные пункты революции.

Однако восстание вспыхнуло стихийно.

12 июня из Севастополя в район Одессы (к Тендровской косе) вышел броненосец Черноморского флота «Князь Потемкин-Таврический». 13 числа он бросил якорь и стал готовиться к учебным артиллерийским стрельбам. Утром 14 июня среди команды поползли тревожные слухи. Отправленные в Одессу за продовольствием матросы сообщили, что в городе идет всеобщая забастовка, началось строительство баррикад, одесские газеты пишут о восстании в Лодзи, о столкновениях с войсками в Варшаве и Иваново-Вознесенске. Взбудоражил потемкинцев и рассказ о том, что экономный офицер купил, тухлое мясо и в обед им предстоит хлебать щи, в которых вперемешку с капустой будут плавать черви.

Собравшийся на тайное совещание судовой комитет бурно обсуждал, что делать дальше. Часть членов комитета (он состоял из представителей различных партий) настаивала на немедленном восстании, но большевику Г. Н. Вакуленчуку удалось убедить нетерпеливых, что преждевременное выступление может принести только вред. Комитет решил призвать матросов к пассивному бойкоту, отложив вооруженное выступление до общефлотского восстания. Однако события приняли неожиданный оборот.

Узнав, что команда отказалась от обеда, командир броненосца приказал выстроить ее на верхней палубе. Угрозы и уговоры не подействовали, и тогда был вызван вооруженный караул. Матросы решили, что случайно выхваченным из их рядов «зачинщикам» грозит расстрел. Внезапно из толпы раздался возглас: «Братцы! Довольно терпеть! Ведь они хотят расстреливать наших товарищей! Бей их, извергов!»^{225}. В тот же момент прогремели два выстрела: старший помощник командира корабля убил одного из матросских вожаков — большевика Вакуленчука. Годами копившаяся ненависть солдата к барину-офицеру, вековая ненависть крестьянина к помещику выплеснулись наружу. Матросы разобрали оружие, убили четырех самых ненавистных офицеров, остальных арестовали в каютах. Власть на корабле перешла в руки восставших. Рядом с «Потемкиным» на рейде стоял миноносец № 267. И он поднял красный флаг: с помощью потемкинцев его офицеры были арестованы и отправлены на броненосец.

В этот день палуба на «Потемкине» выглядела необычно: впервые за более чем 200-летнюю историю русского флота на военном корабле состоялся матросский митинг. Одного взволнованного оратора сменял другой: шли выборы новых командиров, которым предстояло руководить революционным кораблем, обсуждался и принимался план действий на ближайшие дни: идти в восставшую Одессу и помочь ей в борьбе с самодержавием.

Вечером 14 июля в по-южному шумной Одессе царило оживление. Из уст в уста передавалась новость: в порту под красным флагом стоят два восставших корабля!

«Известие о восстании на «Потемкине» пришло в то время, — писал представитель Одесского комитета РСДРП, которому удалось побывать на броненосце, — когда вся Одесса была страшно возбуждена, когда движение пролетариата поднялось на небывалую прежде ступень и принимало все более и более грозные формы. Пересыпь вся стояла. Рабочие тысячами рвались в бой. В городе забастовка разрасталась с каждым часом. Забастовщики уже были на улицах, они были уже демонстрантами… были баррикады, были кровавые стычки с полицией и войсками»^{226}.

«Контактная комиссия», созданная большевиками, членами Одесского комитета РСДРП II. Лазаревым (Афанасием) и М. Корниевским (Томичем) совместно с меньшевиками и бундовскими организациями, предложила матросам «Потемкина» высадить десант, соединиться с рабочими и захватить власть в городе. Но потемкинцы ожидали подхода всей черноморской эскадры, рассчитывая, что она перейдет на сторону революции. Высадить десант они отказались, полагая, что это раздробит силы восставших матросов.

Восстание тем временем ширилось. 15 июня в порт вошло посыльное судно «Веха». Его команда, узнав о событиях на «Потемкине», присоединилась к нему. Офицеры «Вехи» были арестованы, а матросы пополнили ряды борцов с царизмом.

Поздно вечером в тот же день потемкинцы послали ультиматум городским властям: они потребовали прекратить расправу над жителями города и обеспечить безопасность матросам, решившим на следующий день торжественно похоронить убитого Вакуленчука. Восставшие обратились с воззванием и к одесскому гарнизону: «Просим немедленно казаков и армию положить оружие и присоединиться всем под одну крышу на борьбу за свободу, пришел последний час нашего страдания, долой самодержавие!»^{227}.

Но одесским военным властям удалось удержать солдат в повиновении и стянуть верные правительству войска из близлежащих городов. Из Севастополя в Одессу на бой с «Потемкиным» была вызвана вся черноморская эскадра. Командовавший ею адмирал получил из Петербурга от морского министра грозную телеграмму: встретить «Потемкина», предложить его команде покориться, «если же будет получен отказ, то немедленно потопить броненосец… дабы не дать возможности «Потемкину» успеть открыть огонь по городу и судам. Спасающуюся команду «Потемкина», если будет сопротивляться, расстреливать, а остальных сдавать командующему войсками для заключения под стражу»^{228}.

Пока эскадра собирала силы и шла к Одессе, события в городе принимали для властей все более и более грозный характер. 16 июня состоялись похороны Вакуленчука, превратившиеся в грандиозную политическую демонстрацию. Когда ее участники возвращались с кладбища, осмелевшие власти приказали солдатам открыть по ним огонь. В ответ заухали орудия «Потемкина». В городе началась паника: состоятельные жители молили военное командование поскорее «навести порядок». Последнее принимало самые энергичные меры. Из Петербурга в Одессу и Севастополь летела одна правительственная телеграмма за другой. Все они требовали не останавливаться ни перед чем, вплоть до потопления «Потемкина» со всей его командой. На крутых одесских берегах устанавливались дальнобойные орудия, в Севастополе на броненосцы спешно грузился дополнительный боезапас: командование готовилось к бою с мятежным броненосцем.

Утром 17 июня радисты «Потемкина» перехватили сообщение о том, что к Одессе приближается почти весь Черноморский флот. Судовой комитет принял решение встретить его в море. «Потемкин» и миноносец № 267 приготовили боевое оружие, «Веху» превратили в госпитальное судно для приема раненых. Днем под Одессой произошел бой, получивший название «немого». В настороженной тишине сближалась эскадра с буревестником революции. На стороне первой грозная сила: пять броненосцев, минный крейсер, семь миноносцев. На стороне «Потемкина» — сочувствие всех матросских сердец.

Никто не открывал огонь первым. Офицеры боялись, что матросы не только не выполнят их приказа, по и выйдут из повиновения, потемкинцы же не хотели быть зачинщиками братоубийственной бойни. С наведенными на адмиральский броненосец орудиями «Потемкин» дважды под прицелами эскадры пересекал ее строй. Наконец экипажи на эскадре не выдержали войну нервов. Броненосец «Георгий Победоносец» поднял восстание. Матросы бросились на командирский мостик и потребовали поддержать «Потемкина», угрожая в противном случае перебить и выбросить за борт всех офицеров. В ответ на запрос, что происходит на броненосце, командующий эскадрой получил ответ: «Команда «Георгия» решила свезти офицеров на берег и присоединиться к «Потемкину».

Положение для царских властей стало совсем угрожающим, когда начались волнения на третьем броненосце — «Синопе». Его команда вышла на время из подчинения офицерам: матросы высыпали на верхнюю палубу, бросали в воздух бескозырки, кричали «ура» в честь восставших.

Потеряв всякую веру в надежность своих матросов, командующий эскадрон приказал взять курс на Тендру, подальше от мятежных кораблей. Однако там ждал его новый сюрприз: утром 19 июня руководимые большевиком А. Петровым матросы учебного корабля «Прут» захватили его в свои руки и отправились в Одессу, чтобы присоединиться к «Потемкину».

По что делать дальше? Ответ на этот вопрос матросы найти не могли, а получить совет от революционеров Одессы не удалось: попытки одесских большевиков — Е. М. Ярославского и члена комитета РСДРП рабочего В. А. Хрусталева — связаться с восставшими не увенчались успехом. Опоздал и посланец вождя большевиков.

Когда в Женеве, где находился заграничный центр партии, стало известно о восстании на «Потемкине», В. И. Ленин вызвал к себе опытного большевика М. II. Васильева-Южина.

«Разговор был недолгий, — вспоминал тот.

— По постановлению Центрального Комитета вы, товарищ Южин, должны возможно скорее, лучше всего завтра же, выехать в Одессу, — начал Ильич.

Я вспыхнул от радости:

— Готов ехать хоть сегодня! А какие задания?

— Задания очень серьезные. Вам известно, что броненосец «Потемкин» находится в Одессе. Есть опасения, что одесские товарищи не сумеют как следует использовать вспыхнувшее на нем восстание. Постарайтесь во что бы то ни стало попасть на броненосец, убедите матросов действовать решительно и быстро. Добейтесь, чтобы немедленно был сделан десант. В крайнем случае не останавливайтесь перед бомбардировкой правительственных учреждений. Город нужно захватить в наши руки. Затем немедленно вооружите рабочих и самым решительным образом агитируйте среди крестьян. На эту работу бросьте возможно больше наличных сил одесской организации. В прокламациях и устно зовите крестьян захватывать помещичьи земли и соединяться с рабочими для общей борьбы. Союзу рабочих и крестьян в начавшейся борьбе я придаю огромное, исключительное значение.

Владимир Ильич явно волновался и, как мне тогда казалось, несколько увлекался. В таком состоянии я раньше никогда не видел его. Особенно меня поразили и, каюсь, очень удивили тогда дальнейшие его планы, расчеты и ожидания.

— Дальше необходимо сделать все, чтобы захватить в наши руки остальной флот. Я уверен, что большинство судов примкнет к «Потемкину». Нужно только действовать решительно, смело и быстро. Тогда немедленно посылайте за мной миноносец. Я выеду в Румынию.

— Вы серьезно считаете все это возможным, Владимир Ильич? — невольно сорвалось у меня.

— Разумеется, да! Нужно только действовать решительно и быстро. Но, конечно, сообразуясь с положением, — уверенно и твердо повторил он»^{229}.

Когда Васильев-Южин добрался до Одессы, восставших кораблей там уже не оказалось… Офицеры и кондукторы на «Георгии Победоносце» сумели убедить колеблющихся отколоться от «Потемкина», и в ночь с 18 на 19 июля броненосец сдался властям. Получив об этом телеграмму, царь наложил резолюцию: «После самого скорого следствия и полевого суда надо привести приговор (конечно, смертный — Николай в этом не сомневался. — К. Ш.) в исполнение перед всей эскадрой и городом Одессой»^{230}.

«Потемкин» заметался по Черному морю. 22 июня он пришел в Феодосию и потребовал снабдить его углем и водой. Власти отказались. Матросы попытались получить все необходимое силой, но встретили вооруженный отпор. Команда «Потемкина» решила уйти в Румынию и оттуда вести революционную пропаганду. 24 июня броненосец в сопровождении миноносца № 267 прибыл в румынский порт Констанца. В переданном по радио обращении «Ко всему цивилизованному миру» восставшие матросы заявили: «Мы требуем немедленного созыва Учредительного собрания всего народа на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования. Долой самодержавие!»^{231}. 25 июня потемкинцы сдали свой корабль румынским властям, а сами разбрелись по Европе.

Красное знамя недолго развевалось на «Потемкине», но его увидела вся страна, весь мир. Престижу царизма был нанесен жесточайший удар. Правительство не смогло справиться с восставшим броненосцем, который остался «непобежденной территорией революции». Хотя выступления матросов носили печать плохой организованности и стихийности, они имели ярко выраженный политический характер и свидетельствовали о попытке «образования ядра революционной армии»^{232}.

События на Черноморском флоте показали, что заколебалась главная опора самодержавия — его вооруженные силы. Со времени восстания па. «Потемкине» до октября 1905 г. в России произошло нс менее 42 массовых выступлений солдат и матросов. Чем дальше развивалась революция, тем чаще переходили на ее сторону вооруженные силы царизма, превращаясь в одну из серьезных угроз ему.

Либералы «краснеют»

После событий в Одессе, Лодзи и на Кавказе ранее «порозовевшие» либералы стали «краснеть»^{233}.

В результате развития революции в стране и работы большевиков (в «Союзе учителей» активно действовал М. II. Покровский, в «Союзе медицинского персонала» другой видный большевик — С. И. Мицкевич) происходило быстрое полевение профессионально-политических союзов, особенно тех из них, которые объединяли широкие массы трудовой интеллигенции и крестьян. П. Н. Милюков с горечью вспоминал, что ему самому очень скоро пришлось отойти от «Союза союзов»^{234}, когда, по его мнению, тот послушно пошел за большевиками. Впоследствии «Союз союзов» дошел до бойкота виттевской думы и поддержки Декабрьского вооруженного восстания в Москве. Однако, прекрасно зная двуличие либералов, большевики упорно и успешно проводили ленинскую тактику в революции: отстраняли либералов от попыток руководить революцией и направлять движение демократических масс.

О двуличии либералов, в частности, ярко свидетельствует такой эпизод. 24–26 мая в Москве состоялся так называемый «коалиционный съезд», в котором приняли участие представители земств и городских дум. Съезд был вызван «патриотической» тревогой либералов за непрерывные поражения в русско-японской войне и страхом перед влиянием этих поражений на рост революции. С целью уговорить царя побыстрее дать стране необходимые, по их мнению, реформы либералы приняли специальный адрес к Николаю II. Но, упрашивая царя созвать народное представительство, они ни словом не обмолвились ни о его характере (законодательное или законосовещательное), ни о порядке выборов, указав лишь, что выборы должны быть проведены «ровно и без различия всеми подданными Вашими».

Для передачи адреса съезд выбрал специальную делегацию в составе самых солидных «отцов либерализма» (среди 14 делегатов оказались 4 князя, граф, барон, 6 дворян и 2 купца). Подготовленная С. Н. Трубецким речь была пределом угодничества. Трубецкой задушевным, отеческим тоном убеждал царя подумать о России и исполнить свои обещания.

Что же сказал «задушевным тоном» царю князь? «В эту минуту, — заявил он, — вы страдаете больше всех лас», «народ не утратил патриотизма, не утратил веры в царя», «в нем (в народе. — К. Ш.) зарождается мысль, что обмалывают царя… царь хочет добра, а делается зло… царь указывает одно, а творится совершенно другое…»^{235}и т. д. и т. п. «Первые шаги буржуазного предательства» — так назвал свою статью в газете «Пролетарий» В. И. Ленин^{236}, анализируя проникшие в печать сведения о характере делегации и речи Трубецкого.

Николай II обещал либералам созвать «народное представительство», а для того чтобы ни у кого не оставалось сомнений в том, какой характер оно будет носить, царь вслед за делегацией либералов торжественно принял депутацию от курского дворянства и черносотенных организаций — «Союза русских людей» и «Отечественного союза». Эти депутаты настаивали на сохранении неограниченного самодержавия и создании при царе законосовещательного органа, выборы в который должны быть строго сословными. Царь заверил крайних монархистов, что «все будет по старине». Николай И не скрывал своего презрения к либералам, с их трусливой тактикой, и всем своим поведением подчеркивал, что считается только с силой и уступать без боя не намерен^{237}.

Упорное нежелание царизма пойти хотя бы на минимально необходимые, с точки зрения либералов, уступки, а главным образом непрекращавшийся рост революционного движения в стране вызвали дальнейшую радикализацию тактики либералов. Они настолько «покраснели», что применили совсем необычный для них прием: решили обратиться за помощью к народу, интересы которого земские депутаты, отправившиеся к царю, только что хотели предать. Следующий съезд земских и городских деятелей, собравшийся в Москве ровно через месяц, 6–8 июля, рассмотрел результаты беседы с царем и признал ее итоги неудачными. «Когда мы ехали в Петергоф 6(19) июня, — заявил на съезде один из инициаторов посылки депутации И. И. Петрункевич, — мы еще надеялись, что царь поймет грозную опасность положения и сделает что-нибудь для ее предотвращения. Теперь всякая надежда на это должна быть оставлена. Остался лишь один выход. До сих пор мы надеялись на реформу сверху, отныне единственная наша надежда — народ. (Громкие аплодисменты.)… Наш долг — употребить все усилия, чтобы избежать кровопролития. Многие из нас отдали долгие годы на службу родине. Теперь мы смело должны идти к народу, а не к царю»^{238}.

Впервые в истории русского либерализма съезд принял обращение «К обществу», в котором, обеляя царя и обвиняя во всех грехах только правительство, призывал: «Соединенными усилиями всего народа надо выступить против государственного разорения, которое от приказного строя умножается и ширится по нашей земле». В обращении вновь повторялось требование созыва «народного представительства», а населению рекомендовалось «мирно обсуждать свои нужды и высказывать свои пожелания». Заканчивалось обращение знаменательными словами: «Путь, нами указываемый, путь мирный. Он должен привести страну к новому порядку без великих потрясений, без потоков крови и без тысяч напрасных жертв»^{239}.

Причину обращения либералов к народу точно и ясно объяснил В. И. Ленин. «Либеральная буржуазия идет к народу, — писал он. — Это верно. Она вынуждена идти к нему, ибо без него она бессильна бороться с самодержавием. Но она боится революционного народа и идет к нему не как представительница его интересов, не как новый пламенный боевой товарищ, а как торгаш, маклер, бегающий от одной воюющей стороны к другой»^{240}.

Кроме обращения «К обществу», съезд принял в первом чтении (еще не получив парламента и не став властью, либералы старались тщательно блюсти все парламентские обычаи) проект конституции (монархия и двухпалатная система) и осудил булыгинскую Думу. Впрочем, довольно скоро земцы отказались от этого осуждения^{241}.

Быстро забыли они и обращение «К обществу». Не успели высохнуть на нем чернила, как земцы поспешили вступить в переговоры с царскими министрами об официальном проведений очередного земского съезда. Чувствуя приближение народной бури, царизм пошел на уступки либералам, разрешил съезду собраться официально, но поставил его под контроль правительственного чиновника, дав ему право в случае необходимости закрыть съезд. «Съезд состоялся (12–15 сентября в Москве. — К. Ш.) таким образом, на совершенно иных началах, чем предыдущий: тогда полиция запретила его, грозила разогнать, составила протокол, назначила после съезда сенаторское следствие. Теперь земцы и полиция столковались и согласились заранее», — отмечал В. И. Ленин^{242}.

Съезд отразил начавшееся поправение земских либералов. Он единодушно одобрил участие в выборах в законосовещательную думу, смягчение «крайностей» программы «Союза освобождения». Некоторые либералы высказались против включения в воззвание к избирателям пункта о принудительном отчуждении частновладельческих земель и против предложения предоставить Польше автономию. Так начало осуществляться соглашение земской буржуазии с самодержавием.

Хотя часть либералов считала соглашение с царизмом еще преждевременным, многие из них уже удовлетворились сделанными царизмом уступками и были непрочь заключить с самодержавием мир.

Революционная борьба народов России, заставившая сначала «порозоветь», а затем и «покраснеть» либеральную буржуазию, неизбежно начинала теперь толкать ее вправо. Дальнейший подъем революции ускорил консолидацию либеральной буржуазии, переход ее от бесформенных интеллигентских союзов к созданию настоящих политических партий и усилил ее стремление столковаться с царизмом за счет народа.