1928 год: ликвидировать ликвидаторов. Том 2

Глава 11

Поцеловав молодую жену и посюсюкав с маленьким Рудиком, который был симпатичным смешным полугодовалым младенцем с пухленькими ручками и ножками, которым нельзя было не умиляться, я поймал себя на мысли, что теперь это уже не семья другого человека, а моя. Чувство было странное, словно бы мне в наследство достались жена и сын погибшего брата, о которых я теперь должен был всю жизнь заботиться, как о своем собственном семействе. За время, прошедшее с момента моего подселения в тело Менжинского, просуществовав в нем совместно с личностью Вячеслава целую неделю, я уже начал воспринимать его именно, как своего брата. И, когда его не стало, я ощутил внутри себя некую досадную пустоту, которую еще только предстояло заполнять, налаживая отношения с его близкими уже от себя лично.

Где-то я читал, что в очень старые времена существовал обычай, если один брат умирал, то другой брат наследовал его жену и детей. И вот сейчас так и сложились обстоятельства. Играя с малышом, я поймал на себе удивленный взгляд Аллочки. Она явно хотела мне что-то сказать, но, похоже, не решалась. И мне пришлось поощрить ее, ласково обняв за плечи и прошептав на ушко:

— Знаешь, когда я вожусь с нашим малышом, то мечтаю о том, чтобы он вырос в счастливой, мирной и сильной стране. И я постараюсь сделать все для того, чтобы эта мечта осуществилась.

Она отстранилась и проговорила, посмотрев мне прямо в глаза:

— Ты очень изменился за последнее время, Славик. Я даже думала, что с тобой что-то не так, боялась, не заболел ли ты какой-то душевной болезнью. Настолько поменялись твои предпочтения и твой характер. Даже взгляд и выражение лица другими стали. Какой-то стержень внутри тебя появился, которого раньше не было. И я хорошо чувствую эту перемену в тебе. Но, сейчас уже понимаю, что таким ты мне даже больше нравишься.

— Это связано с тем, что я все-таки преодолел свои болезни. И, поверь, далось мне это совсем нелегко. Через боль и внутреннюю борьбу. Но, теперь все будет хорошо, дорогая. Обещаю, — нашел я подходящие слова, выкрутившись.

Она снова прильнула ко мне, сказав:

— Мне приятно, когда ты меня так называешь. Ведь давно уже ласково не называл. С тех пор, как Рудик родился. Словно бы ты был со мной, но сам витал где-то далеко своими мыслями. И мне казалось, что у тебя появилась другая женщина.

Я обнял ее покрепче, пробормотав:

— Глупышка, я же только тебя люблю.

Хотя, говоря это, я и не чувствовал к ней какой-то особой любви. Лично я не выбирал ее для себя в качестве супруги. Просто за это время уже привык к Аллочке, притерпелся к ней, принимая тот факт, что эта молодая женщина довольно посредственной внешности на мой вкус, хотя и достаточно симпатичная, наверное, для кого-нибудь, но без утонченных черт, неухоженная и без отблесков страсти в глазах, мало напоминающая тот романтический идеал женственности, который я бы хотел видеть перед собой каждый день, теперь, по воле судьбы, моя законная жена. Да и ее ребенок тоже, получается, моей крови, наследник товарища Менжинского, как ни крути. А, поскольку я полностью заместил собой Менжинского, то все это подразумевало мою ответственность по отношению к ним. Я должен был с этого момента по-настоящему заботиться о жене и сыне, и нести этот крест судьбы независимо от своих желаний. Ведь прежнего Вячеслава больше не было. Так кто же о них теперь позаботится, кроме меня? И лишь обостренное чувство долга заставляло меня принять эту новую ситуацию так, как есть.

Пару часов до времени, назначенного мне Сталиным, я решил провести с пользой. Сначала я позвонил Трилиссеру по «вертушке» с номеронабирателем. Подобный телефонный аппарат фирмы «Сименс», соединенный с автоматической телефонной станцией тоже импортного производства, в это время считался высшим пилотажем технической мысли инженеров-связистов. Я еще на прошлой неделе приказал сразу после покушения на себя заменить все свои телефоны, как и главные телефоны нашей конторы, на подобные. Ведь они работали в обход телефонисток, соединяя абонентов напрямую с помощью специальных реле-шагоискателей так, что ни одна ушлая телефонистка подслушать не могла.

Чтобы сделать связь еще более надежной, я распорядился начать внедрение высокочастотной телефонной связи (ВЧ) в органах ОГПУ прямо сейчас, то есть на пару лет раньше, чем это начали делать в прежней истории. И чего тянуть с этим? Ведь первая советская аппаратура ВЧ-связи успешно прошла испытания еще в 1925 году на Ленинградской научно-испытательной станции. А уже на следующий год связь ВЧ была опробована на практике, и протянута линия от Ленинграда в Бологое.

По телефону я выслушал отчет своего заместителя про его общение с Ежовым и про другие текущие дела ОГПУ, а потом начал разбирать в кабинете записи Вячеслава. Вот только тут же обнаружилось, что иностранные языки я без него все-таки понимаю плохо. Хотя не все оказалось безнадежно. Какие-то крупицы от способностей полиглота, которыми обладал прежний хозяин тела, во мне все-таки остались. Вот только предстояло, напрягая память и роясь где-то в ее глубинах, оставшихся от личности Вячеслава, восстанавливать значения каждого написанного иностранного слова. А много чего из своих записей прежний Менжинский, оказывается, делал на польском языке! И это сильно затрудняло для меня чтение тех материалов, которые он оставил мне в наследство. Ведь, фактически, мне предстояло заново восстанавливать навыки владения языками почти с нуля из тех крупиц смыслов, которые еще не испарились из нейронных связей в моем мозгу, который, как и все тело, достался мне в наследство столь необычным образом для единоличного пользования. Хорошо еще, что у этого мозга базовые способности к языкам уже, как говорили программисты в двадцать первом веке, входили в прошивку по умолчанию.

Не став плотно ужинать, а просто выпив достаточно крепкий цейлонский чай с баранками, купленными днем домработницей, я вышел в вечер немного пораньше. Опозданий Сталин терпеть не мог. Потому и обычным работягам на предприятиях в это сталинское время опоздания засчитывались наравне с выговорами и иными нарушениями трудовой дисциплины. Из-за них людей «прорабатывали» всем коллективом, мотая им нервы на партийных, комсомольских или профсоюзных собраниях.

Причем, никого не интересовало, что общественный транспорт редко укладывался в заявленное расписание движения по причине частых поломок ненадежных и довольно примитивных автобусов и трамваев, которые всегда в пиковые часы приезжали к остановкам переполненными. Ведь даже этих ненадежных транспортных средств пока у молодой советской страны имелось слишком мало. А никакого метро в Москве еще не построили. Да и троллейбусы появятся в столице только в тридцатых. Потому горожане больше надеялись на собственные ноги, стараясь выходить на работу заранее.

Вот и я, последовав этой народной мудрости, неторопливо вышел из квартиры и медленно побрел по узкому кремлевскому тротуару, рассуждая про себя, что участвовать в работе сталинского центра принятия решений, каким, безусловно, являлось Политбюро — это еще одно большое достижение, которого я тут, получается, добился за короткий срок. И оно, само по себе, отражало изменения той прошлой реальной истории, которые уже произвел я, заместив собой личность Менжинского и создав альтернативную ветвь развития событий. Ведь даже сам Дзержинский не удостаивался подобной чести. Его не вводили в узкий круг лиц, принимающих решения высшего уровня по той причине, что Сталин не считал Феликса политической фигурой, способной вести свою собственную игру, а видел в нем только исполнителя воли партии. В отношении же меня вождь теперь, как видно, придерживался иного мнения.

В прихожей сталинской квартиры на отдельной вешалке, слева от входной двери, висела потертая шинель Сталина и рядом с ней — потрепанная просторная длинная шуба с широкими рукавами и большим воротником, сшитая из непонятного сероватого меха не то волков, не то даже собак, но, наверное, очень теплая. На крючках для шляп над шубой висела шапка-ушанка, а над шинелью — простая фуражка военного образца, но без всякой кокарды. Внизу на паркете под шубой стояли видавшие виды валенки и не менее старые сапоги. Дальше, сразу за вешалкой, стояла немаленькая деревянная бочка с солеными огурцами, источая соответствующий аромат.

Когда я позвонил, дверь открыла супруга Сталина Надежда Аллилуева. Это была молодая женщина, но на несколько лет постарше, чем моя Аллочка. Насколько я помнил, Надя родилась в 1901 году. А женился Сталин на ней довольно давно, еще в 1919-м. Про отношения супругов ходили разные слухи. Якобы, они начали встречаться, когда Наде исполнилось всего 15 лет. Странноватая парочка, конечно. Вряд ли у них могли быть какие-то общие интересы. Что это, очередная любовная история типа набоковской Лолиты, которая завершилась браком? Но, факт оставался фактом. Эта девочка-подросток чем-то очень понравилась тогда зрелому 38-ми летнему вдовцу, первая жена которого Като Сванидзе умерла еще в 1907-м от тифа. Впрочем, не Менжинскому, конечно, осуждать их. Сам еще тот любитель молоденьких. Я-то уже все про него знал, то есть, теперь уже про самого себя здешнего.

Как бы там ни было, а Надежда встретила меня радушно, с улыбкой, указав на большую гостевую вешалку, расположенную с противоположной стороны, справа от входной двери. И я сразу заметил, что там уже висят гражданское пальто и армейская командирская шинель. А над ними примостились шляпа и фуражка с красной звездой. Это, скорее всего, означало, что Молотов и Ворошилов уже здесь. Так и было. Когда я повесил верхнюю одежду на вешалку и вошел в комнату, оба уже сидели за накрытым столом, а сам гостеприимный хозяин наливал им вино.

Бывшие покои фрейлин, в которых расположились апартаменты, выделенные Сталину под жилую площадь, представляли собой сквозную анфиладу смежных комнат. То есть, все комнаты в этой квартире были проходными. В одном глухом конце этой анфилады находилась детская, в другом — спальня, а посередине что-то вроде кухни и гостиной, посреди которой стоял напротив окна достаточно большой стол, обставленный со всех сторон легкими «венскими» стульями. Остальные предметы мебели, которую я увидел: шифоньер, книжный шкаф, тахта, комод, этажерка с какими-то папками и журналами, не отличались изяществом. Пожалуй, кроме хрустальных люстр, которые остались висеть с царских времен. На беленной стене висел портрет Ленина. Обстановка в жилище вождя большевиков выглядела весьма скромно.