1928 год: ликвидировать ликвидаторов. Том 2

Глава 26

Когда самолет снижался, заходя на посадку, я внимательно всматривался в летное поле, боясь увидеть посланцев Ежова, встречающих меня с целью ареста. Но, никого подозрительного с воздуха я не заметил, хотя это и не означало, что они не затаились внутри ангаров или в небольшой диспетчерской башенке. Возле стоящих на летном поле самолетов находились какие-то люди, но они, вроде бы, не проявляли особого интереса к нашей посадке, занимаясь своими делами. Судя по всему, то были обыкновенные авиационные техники.

Впрочем, как только наш самолет коснулся заснеженной взлетной полосы своими лыжами, подняв по сторонам фонтаны снежинок, от ангара встречать нас все-таки кто-то выбежал. Но, человек этот был один. Когда самолет уже остановился, а мужчина приблизился, я узнал в нем еще издалека Глеба Бокия, на бегу придерживающего свою шляпу гангстерского фасона, чтобы она не улетела, отчего казалось, что он по-военному отдает мне честь. Бокий выглядел озабоченным, лицо его осунулось, глаза покраснели от нервного напряжения и недосыпания, а под глазами лежали тени, чему я, учитывая последние события, не удивлялся. Да и сам я, наверняка, выглядел не лучше. Но, раз Глеб получил телеграмму о моем прибытии самолетом, которую я поручил отправить ему Кандыбина из Казани, расставаясь с ним на аэродроме, значит дела все-таки еще не приняли самый худший и драматический оборот. И это немного обнадеживало.

Как только мотор нашего самолета, оборудованного зимними посадочными лыжами вместо привычных шасси, заглох, летчик Байдуков выбрался из кабины в своем заиндевевшем комбинезоне и открыл снаружи дверцу пассажирского салона, выпустив нас на крыло, расположенное достаточно низко, Бокий тут же подскочил к нам. Подав руку, Глеб помог слезть с крыла Эльзе с ее вещевой сумкой, перекинутой на ремне через плечо. Потом Бокий принял от меня чемодан с моими вещами и документами, который я брал в это несостоявшееся путешествие в Сибирь вместо своего привычного портфеля. Впрочем, я нисколько и не жалел, что поездка прервалась на половине дороги. Откровенно говоря, ехать в Сибирь мне не очень-то и хотелось. И, если бы не пообещал Сталину, то и не поехал бы туда совсем, особенно зимой.

Ну, в самом деле, что я понимаю в деревенском укладе, в колхозах и в коллективизации? Да я же полный профан во всей этой сельскохозяйственной теме! И потому, если и возьмусь как-то преобразовывать когда-нибудь сельское хозяйство, так только опираясь на мнение компетентных специалистов. Впрочем, я вспомнил, что и известный товарищ Лазарь Каганович, который в это самое время уже вовсю готовил массовую коллективизацию на Украине, тоже не имел никакой сельскохозяйственной квалификации, а работал, помнится, до занятия революционной деятельностью, грузчиком на мельнице после окончания нескольких классов начальной школы. А вот, однако, полез же он во всю эту коллективизацию с головой! Потому и получилось в стране с коллективизацией то, что получилось из-за таких вот малограмотных кагановичей. Нельзя, конечно, без нормального выверенного научного подхода начинать подобные серьезные реформы, влияющие на жизнь миллионов людей! А для организации научного подхода необходимо сначала собрать соответствующих специалистов по сельскому хозяйству, а не ломать весь деревенский уклад через колено своим партийным авторитетом. Значительных улучшений показателей урожайности подобными командно-административными методами от крестьян не добиться…

Мои мысли перебил Бокий, который горячо приветствовал нас с Эльзой, даже обняв ее и поцеловав. Мне же он просто пожал руку и проговорил:

— Вы даже не представляете, Вячеслав Рудольфович, как я рад, что добрались благополучно! Без вас просто не знаю уже, что делать!

Я отвел его чуть в сторону и попросил:

— Глеб, кончай «выкать» и рассказывай все, как есть.

Он потупился, но сказал:

— Слишком многое рассказать надо. Столько всего здесь случилось! Блюмкин проник в Кремль и стрелял в Сталина! Ежов захватил Лубянку, а в Горках троцкисты подняли мятеж! Рабочие бастуют. Если слух о покушении на Сталина до них дойдет, то велика опасность новой революции. Только троцкистской на этот раз…

— А со Сталиным что? — перебил я.

— Три пули получил. Сейчас без сознания лежит в клинике Кремля. Врачи борются за его жизнь…

Я снова перебил:

— Как же Блюмкин мимо всей кремлевской охраны пробрался?

Глеб объяснил:

— Сначала он прошел через старый подземный ход до подвала Кремлевского дворца. Там внутри тихо зарезал истопника и переоделся. Потом, прикинувшись истопником, подошел к одному из латышских стрелков, стоящему в карауле у выхода в подвал, и без шума прирезал его. Опять переоделся, припрятав труп. Дождался, когда начальник караула проверял посты. Когда тот подошел близко, прирезал и его. Переодевшись уже в начкара, поднялся по лестнице внутри здания. На этаже зарезал часового одного из внутренних постов в коридоре. Снова труп спрятал и дождался, пока товарищ Сталин пойдет по коридору от своего кабинета. Как только генсек подошел, Блюмкин выстрелил в него почти в упор несколько раз до того, как прибежали на выстрелы Паукер и его бойцы…

— Все ясно! — опять перебил я. И тут же приказал, надеясь помочь генсеку с помощью своих целительских способностей:

— Поехали немедленно! Сначала в Кремль к Сталину! — приказал я.

В машине, которая стояла с другой стороны ангара, я попросил Эльзу сесть на переднее сидение рядом с водителем, а рядом с собой на заднем диване усадил Бокия и потребовал от него:

— Излагай все подробно, пока едем! Надеюсь, Блюмкина взяли?

И он начал излагать:

— Застрелили его насмерть. Паукер и застрелил. А Блюмкин успел его ранить в плечо. И еще троих бойцов из кремлевской охраны, которые были с Паукером, тоже ранил прежде, чем добили его. Да еще и самодельную бомбу Блюмкин успел кинуть. Да только та бомба не взорвалась. Паукеру повезло, что жив остался. Если бы бомба взорвалась, то и Сталина бы насмерть. А так, может быть, генсек выживет. Взрывчатки в той бомбе целый килограмм поместился. Сама бомба под бюст Ленина замаскирована была. И она, похоже, уже находилась в том коридоре, куда проник Блюмкин. Заранее там находилась. Вот в чем дело. Следовательно, сообщники у Блюмкина имелись. Да и пароли для часовых кто-то же ему сообщил. И про подземный ход он, наверняка, не сам разузнал. Троцкисты в самом Кремле окопались. Вот что я думаю. Расследовать нужно тщательно. И плохо, конечно, что Блюмкина живьем не взяли, а то допросили бы и раскололи. Есть у нас специалисты…

— На что этот Блюмкин надеялся? Он, конечно, имел репутацию террориста, но не смертника же! — снова перебил я.

— Наверное, на своих сообщников в Кремле и надеялся. Может, рассчитывали они, что, как только Сталина убьют, так власть троцкисты и возьмут? Но, что-то, видимо, пошло у них не так. Не предусмотрели чего-то, — проговорил Бокий.

— А куда ранен Сталин? — спросил я.

Глеб ответил:

— Я его не видел. Я вообще оказался как бы на нелегальном положении после того, как Ежов себя исполняющим обязанности председателя ОГПУ объявил. И, если бы не этот тихий саботаж на Лубянке, то боюсь, что меня арестовали бы уже. А так Ежов в растерянности пребывает. Опыта у него в нашем деле нет, а чекисты его приказы просто не исполняют. На Лубянке, между прочим, большинство людей настроены на то, что Менжинский вернется и рассудит, кто настоящий исполняющий обязанности главного начальника: Трилиссер, Ежов или я. Для чекистов твой авторитет, Вячеслав, много значит. А когда три разных человека в течение одного дня выдают себя за и.о. председателя, то люди, понятное дело, путаться начинают, тем более, если приказы этих троих противоречат друг другу.

— Ситуация, конечно, дурацкая, — согласился я. И попросил рассказать подробнее о мятеже троцкистов.

Бокий опустил глаза и признался:

— Это я виноват в мятеже. Все началось с того, что в Горки для усиления охраны периметра, на время строительства заграждений и вышек охраны, мной, по договоренности с начальником военной академии имени Фрунзе Эйдеманом, была откомандирована рота курсантов. Так вот, их командиры и оказались отъявленными троцкистами. Они стали ядром мятежа, нейтрализовав сотрудников ОГПУ.

Признаться, я был ошарашен его откровенностью, но взял себя в руки и пробормотал:

— Ничего удивительного не вижу после случая с курсантом этого заведения Охотниковым, который набросился на Сталина в десятую годовщину Октября прямо на трибуне мавзолея. Эти курсанты-академики не юноши неопытные, а участники Империалистической и Гражданской, как тот же Охотников. И многие из них троцкисты, это же стало очевидно уже в тот самый момент, когда этот самый курсант на Сталина набросился с кулаками. Повезло в тот раз генсеку, что никакого оружия у Охотникова не имелось! А ты, Глеб, просто дурак, что таких ненадежных курсантов туда отправил.

Он вспыхнул:

— А кого я мог отправить? Лично у меня никакой воинской части в подчинении нету! В СПЕКО у нас слишком мало людей, способных на серьезные оперативные мероприятия. У меня же в штате одни аналитики, ученые, телефонистки, стенографистки, шифровальщики да слухачи и наблюдатели наружки из инвалидов, а не боевики! Только за счет того, что есть в моем отделе люди, которые тоже прошли сквозь фронта войн, я и собрал небольшую группу своих собственных оперативников. Но их всех вместе у меня не больше двадцати человек набирается на все СПЕКО! Ты же мне не дал в подчинение никого по этой части. Это вот у Трилиссера в подчинении много разведчиков разного рода, и внешних агентов, и внутренних, и даже такие террористы отъявленные есть, как Блюмкин, а у меня кто? Вот и пришлось мне договариваться с этим Эйдеманом. Не к Трилиссеру же идти на поклон?

Я тоже вспылил:

— Вот черт, Глеб, виноваты, получается все эти твои идиотские амбиции! Ну, сходил бы к Трилиссеру вовремя и что? Гордость не позволяет? А теперь, получается, что ты тоже причастен к мятежу, хотя я верю, конечно, что лишь косвенно.

Он опустил глаза, пробормотав:

— Да, я виноват, получается. Но, я же этого и не скрываю. Всего предусмотреть невозможно. Тем более, что после покушения Охотникова на Сталина было уже проведено разбирательство. Вот только, Охотникова Сталин простил. А за остальных курсантов, которые были вместе с ним тогда в охране мавзолея и устроили там драку с нашими чекистами, заступились, насколько я знаю, не только Эйдеман и Якир, но и сам начштаба Красной Армии Тухачевский!

Тут у меня промелькнула мысль, и я ее высказал:

— Так вот кто на троцкистов работает! Всю эту троицу нужно немедленно нейтрализовать! Ты же сам телеграфировал мне в бронепоезд, что Тухачевский саботирует распоряжения наркомвоенмора Ворошилова!

— Так и есть, — кивнул Бокий. И добавил:

— Я как-то не связал логически эти факты. Ведь Тухачевский заявил Ворошилову, что не собирается усугублять кровопролитие в Горках без прямого распоряжения Сталина. А отправленные для блокирования Горок силы и так, по мнению генштаба, достаточны. Вот что Тухачевский заявил. Вроде бы из благих намерений он сразу же не послал больше войск, как просил Ворошилов.

— Хм, так это как раз подтверждает его причастность к мятежу! Он же, тем самым, дает мятежникам время, чтобы они успели собрать силы! — сделал я вывод.

— Я это упустил, — снова повинился Бокий.

А я сделал ему выговор:

— Да ты, Глебушка, как я посмотрю, поглупел, пока меня не было. Тебя, как видно, на хозяйстве даже на такой маленький срок оставить нельзя! Все тут без меня посыпалось к чертовой матери!