40 лет Санкт-Петербургской типологической школе

Б. Ю. Норман Возвратные глаголы-неологизмы в русском языке и синтаксические предпосылки их образования

В славянских языках (как, впрочем, и в других индоевропейских) существует класс дериватов, образуемых присоединением к глаголу морфемы, исторически представляющей собой форму возвратного местоимения. Такие дериваты мы будем, следуя традиции, называть возвратными глаголами, а саму морфему (в разных славянских языках это — ся/-сь, — ся/-ца, се, se, sa, się — возвратной морфемой.

Своеобразие феномена возвратности в славянских языках заключается, с одной стороны, в том, что разные языки характеризуются разной степенью формальной слитности глагола и возвратной морфемы (что отражается на подвижности/неподвижности последней и других проявлениях ее относительной свободы). В этом смысле возвратные глаголы в русском и, скажем, в польском или словенском языках довольно сильно разнятся между собой. С другой стороны, в разных языках возвратным дериватам свойствен различный набор семантических функций. По существу, возвратная морфема в славянских языках способна регулярно передавать такие значения, как интранзитивность, имперсональность, пассивность, рефлексивность, реципрокальность, а также некоторые виды модальности (в частности, волитивность и дебитивность). Небезразлична она к передаче видо-временных значений, можно обнаружить у нее внутреннюю связь и с категорией лица и т. д. — однако, повторим, каждый язык «выбирает» из этого перечня свои функции и по-разному их ранжирует.

Разумеется, каким бы набором грамматических значений ни располагала возвратная морфема, она обязательно выполняет — в любом славянским языке — еще и словообразовательную функцию, участвуя в создании множества единиц с новым (отдельным) лексическим значением. Поэтому, строго говоря, следовало бы различать (что и делают многие авторы) возвратные формы (невозвратных глаголов), в которых возвратная морфема играет словоизменительную роль, и собственно возвратные глаголы, в которых присоединение возвратной морфемы служит созданию нового лексического значения. В конкретном случае возвратная форма и возвратный глагол могут быть омонимичны — хотя первая представляет собой единицу текста, ср.: Каждое письмо подписывается заведующим (здесь подписывается — форма глагола подписывать), а второй, с его полной парадигмой, составляет единицу словаря, т. е. языка, ср.: Заведующий подписывается под каждым письмом (здесь подписывается — форма глагола подписываться). Разграничение возвратной формы и возвратного глагола — необходимое условие для дальнейшего анализа интересующих нас дериватов.

Для современного русского языка наиболее общее значение, которое несет с собой возвратность, — это интранзитивность: присоединение — ся/-сь «запирает» канал прямой переходности, лишает глагол возможности сочетания с прямым объектом. При этом не важно, обладал ли производящий невозвратный глагол свойством переходности (обычно возвратные глаголы образуются от переходных) или не обладал (встречается и такое) и направляется ли эта сочетательная интенция в иное синтаксическое русло или просто «запрещается», исчезает. Результат один: возвратный глагол в русском языке, как правило, не может иметь при себе дополнение в винительном падеже. Исключения из этого правила крайне немногочисленны: это несколько глаголов типа бояться (собаку), слушаться (маму), дожидаться (Петю). Общая интранзитивирующая («онеперехоживающая») сущность возвратности в русском языке была отмечена более века назад

Н. П. Некрасовым, который писал: «Вообще наш язык смело приставляет ся к глаголу, как скоро мысль сосредоточивается главным образом на проявлении самого действия, а не на отношении этого проявления действия к своему предмету» [Некрасов 1865: 74]. Спустя столетие данный тезис был подтвержден и переформулирован А. В. Исаченко: по его определению, содержание возвратности — это «формально выраженная непереходность» [Исаченко 1960: 375]. Это значит, что возвратный глагол в грамматическом отношении отличается от «обычного» непереходного глагола лишь эксплицированным обозначением своей непереходности (по-другому невозможно ответить на вопрос, что же означает — ся в составе возвратного глагола). В пользу такого понимания возвратности говорят и многочисленные случаи синонимических отношений, наблюдаемых между возвратным и невозвратным глаголами, ср.: торопиться и спешить, пытаться и пробовать, смотреться и выглядеть, возмущаться и негодовать и т. п. — в грамматическом плане они различаются только формальной вы-раженностью/невыраженностью своего отношения к наличию (возможности) прямого объекта. Вместе с тем, было бы опрометчиво распространять вывод об интранзитивирующей сущности возвратности на материал всех славянских языков: в некоторых из них у возвратной морфемы просто нет единой, инвариантной функции. Исходя из этого факта американский славист А. Шенкер считает, что сути славянской категории возвратности более всего отвечает в европейской грамматической традиции медиум (или «средний залог»): здесь действие «сосредотачивается на грамматическом субъекте, совершенно безотносительно к его семантическим свойствам» [Schemker 1988: 372–373].

Необходимо отдавать себе отчет в том, что местоименное происхождение возвратной морфемы составляет лишь «факт биографии» возвратных глаголов как формального класса слов. Это значит, что данная подробность (отложившаяся в «генетической памяти» глагола в виде непереходности) составляет предмет исторического словообразования, и не более того. Для современного же русского языка возвратная морфема практически никак не связана с возвратным местоимением, а возвратные глаголы представляют собой самостоятельные, отдельные лексические единицы. Это понимал уже тот же Н. П. Некрасов: «С течением времени, получив в языке полную свободу присоединяться к каждому глаголу, она (морфема — ся. — Б. Н.) обнаружила особенное свойство русского глагола, потеряла значение возвратного местоимения себя, относившего действие к лицу действующему, утратила смысл винительного падежа и стала простою приставкою в конце, сделалась чисто образовательной формой русского глагола…» [Некрасов 1865: 70–71].

Правда, современные словари, особенно переводные (двуязычные), нередко описывают возвратные глаголы как «дочерние» лексемы соответствующих невозвратных глаголов. Скажем, глагол подниматься описывается в статье, посвященной глаголу поднимать, глагол крутиться — в статье, посвященной крутить, глагол разбираться — в статье разбирать и т. п. Но это отражает даже не столько этимологический аспект словообразования, сколько сложившуюся практическую, «типографскую» традицию в лексикографии. Для составителя (и издателя) словаря удобнее и проще подать невозвратный и возвратный глагол в одном абзаце. Но если семантическая структура возвратного глагола не совпадает с семантической структурой производящего слова (а в русском языке это встречается сплошь и рядом, ср. лексемы обойти и обойтись, занимать и заниматься, возить и возиться, пытать и пытаться и мн. др.), то становится очевидным, что помещение их в одну словарную статью приносит больше вреда, чем пользы. По той же причине — несовершенства лексикографической практики — возвратные глаголы редко фиксируются словарями новых слов и значений (хотя, как мы увидим далее, они составляют весьма важную и интересную часть лексических неологизмов).

Семантическая дивергенция возвратных глаголов, их «отход» от значения производящей лексемы на практике проявляется и в том, что реальные контексты, как правило, не допускают замены возвратного глагола сочетанием «невозвратный глагол + себя», так же как и наоборот. Иными словами, Береги себя! означает не то, что Берегись! Я не оправдываюсь — не то, что Я не оправдываю себя, Маша показала себя на вечеринке — не то, что Маша показалась на вечеринке, Сын готовит себя к профессии программиста— не то, что Сын готовится к экзаменам в вуз (любопытно, что тут обнаруживаются различия и в лексической дистрибуции!), Она держит себя в руках — не то, что Она держится молодцом (опять различная дистрибуция), и т. п.

Впрочем, существует подкласс так называемых собственновозвратных глаголов, по отношению к которым, казалось бы, можно было говорить о «возврате» действия на его субъект (мыться, бриться, одеваться, причесываться, сдерживаться и т. п.). Во всяком случае, в научной литературе весьма живучи представления о том, что именно в этих словах — ся означает «себя». Казалось бы, перед нами архаизм, объясняемый более всего авторитетом академической «Грамматики русского языка» 1952 года. Процитируем: «Суффикс — ся (-сь) имеет в этих глаголах значение „себя“ и является, таким образом, ясным выражением „возвращенное“ действия на самого производителя…» [Грамматика 1952: 418]. Однако подобная точка зрения встречается и в новейших работах. В частности, Н. Герритсен, анализирующая семантику возвратных глаголов с помощью набора глубинных падежей, считает, что в словах типа мыться возвратная морфема обозначает совпадение ролей агенса и пациенса [Gerritsen 1990: 10, 23 и др.]. По нашему убеждению, и по отношению к этим «прототипическим» возвратным глаголам следует говорить скорее о замкнутости действия в сфере субъекта (т. е. о его непереходности), чем о его направленности на субъект [Норман 1972: 94]. Разница, с нашей точки зрения, весьма существенная: речь идет о количестве актантов при образующем высказывание предикате. В частности, Я моюсь — это ситуация, исчерпываемая действием (предикатом) и его субъектом, никакого иного участника (объекта) здесь нет. Приведем также по данному поводу мнение автора обстоятельной монографии о возвратных глаголах в русском языке: «Неверно было бы полагать, что в этих случаях субъект действия возвратного глагола становится объектом этого же действия» [Янко-Триницкая 1962: 183].

И дело не только в том, что называемое глаголом действие не выходит за пределы субъекта. Оставаясь в сфере субъекта, оно по существу связывается с какой-то его частью, свойством или поступком. Для объяснения этого достаточно вспомнить, чтб именно выступает в качестве объекта соответствующих производящих (невозвратных) глаголов. Действительно, такие действия, как мыть, брить, одевать, сдерживать, оправдывать и т. п. чаще всего направлены не на человека как такового, а на какую-то его часть, свойства или действия: моют обычно руки, лицо, тело, бреют обычно бороду или усы, сдерживают эмоции (волнение, злость и т. п.), оправдывают поступки… Соответственно, и бриться означает «брить лицо (или усы, бороду и т. п.)», мыться — «мыть руки (лицо, тело и т. п.)», оправдываться — «оправдывать какие-то свои поступки», подчиняться — «подчинять свою волю», настраиваться — «настраивать свои мысли» и т. п. Поэтому говорить о буквальной кореферентности субъекта и объекта в данных ситуациях не приходится. Косвенно это подтверждается и сопоставлением возвратных глаголов с сочетаниями «переходный глагол + себя». Там, где такое сочетание возможно, типа заставлять себя, вести себя, доводить себя, чувствовать себя и т. п., «параллельный» возвратный глагол либо вообще не существует (ср.: *заставляться, *вестись, *чувствоваться), либо существует с иным, далеким от семантики невозвратного глагола значением (доводиться); они как бы стремятся к дистрибутивному разграничению сфер своего влияния.

Сказанное до сих пор подводит нас к мысли о том, что образование возвратных глаголов теснейшим образом связано с формированием (и преобразованием) в сознании говорящего синтаксической структуры высказывания. Соответственно, и классификация возвратных дериватов должна строиться с учетом этого фактора. Поэтому господствовавшее некогда деление русских возвратных глаголов по чисто семантическому признаку (на «собственно-возвратные», «общевозвратные», «косвенно-возвратные», «взаимно-возвратные» и т. п.) в последние десятилетия уступает свое место классификации, основанной на синтаксической «предыстории» этих глаголов. Иными словами, лексемы с — ся группируются в разряды с учетом тех механизмов синтаксической деривации, которые предшествовали (в типологическом смысле) появлению того или иного глагола.

В частности, в уже упомянутой книге Н. А. Янко-Триницкой все возвратные дериваты русского языка делятся на две группы: «отсубъектные» и «отобъектные», а последние, в свою очередь, подразделяются на глаголы включенного, переключенного и исключенного объекта [Янко-Триницкая 1962: 172–173 и др.]. Эта классификация, в целом обоснованная и плодотворная, заслуживала бы особого комментария, но в данном случае нас будет интересовать только один ее разряд — глаголов включенного объекта. Речь идет о возвратных глаголах, значение которых, наряду со значением производящего невозвратного глагола, включает в себя также значение объекта действия этого производящего глагола, ср.: Курица несет яйца — Курица несется; Сосед строит дом — Сосед строится; Я зажмурил глаза — Я зажмурился и т. п.

Глаголы данного типа отличаются в современных русских текстах заметной активностью. Естественно, что многие из этих новообразований не фиксируются словарями, а на письме — в силу своей новизны — выделяются кавычками. Приведем несколько примеров из художественной и публицистической литературы, выделяя в них разрядкой шрифтом интересующие нас глаголы.

Приехали поэты, элита называется. На пять дней. Продлиться не разрешили (В. Некрасов. Саперлипопет, или Если бы да кабы, да росли во рту грибы).

— Екатерина Николаевна, когда придет Виктор? — спросил я, радуясь, что догадался поглядеть в журнале имя-отчество Кирибеевой.

— Они с отцом у нас не докладываются, — почти с ненавистью ответила она (Ю. Поляков. Работа над ошибками).

Москва очень сильно «вложилась» в чеченские выборы (Общая газета. 1995. № 51).

Говорят, что певица неудачно вложилась во «Властилину», поэтому и приходится работать крайне напряженно (Аргументы и факты. 1995. № 47).

Первым делом — Юрий Лужков и Виктор Черномырдин. Оба они уже определились: выдвигаться не будем. Однако значит ли это, что Кремль поставил на них крест? (Комсомольская правда. 1996. 31 января).

То есть ни один более демократичный кандидат, чем нынешний Президент, не сможет даже выдвинуться (Аргументы и факты. 1995. № 16).

Здания, где размещались их мастерские, проданы коммерческим организациям. Художникам предложили «убираться». Пока они «убрали» часть полотен на арбатскую выставку (Известия. 1994.23 июля).

Осенью 1990 года «Комсомолка» провела беспрецедентную по тем временам — да и по нынешним тоже! — акцию: предложила народонаселению Советского Союза сдавать на добровольной основе за деньги незаконно хранящееся оружие…

Народ пошел «сдаваться» активно и толпами. Ящики редакционных столов забивались ручными гранатами, пистолетами, патронами и прочей смертоносной чепухой (Комсомольская правда. 1995.20 апреля).

Тем более, что наивные англичане, как, впрочем, и итальянцы, французы, шведы и т. д., никогда не фиксировались на национальном вопросе, как мы (Совершенно секретно. 1995. № 7).

Кстати, по статистике, снег, выпавший в течение всего одного дня, надо убирать минимум трое суток. Интересно, разгребемся ли мы к майским праздникам? (Комсомольская правда. 1998.13–20 марта).

Те, кто уверен в своих силах, приходят к открытию магазина или даже позже. Те, кто в себе сомневается, стараются застолбиться заранее (Комсомольская правда. 1991. 23 апреля).

Идет откровенный саботаж со стороны руководства бывшего объединения Ленхлебпром. Его директор Иванов пытался акционироваться и приватизироваться в городе, но антимонопольный комитет запретил… (Артументы и факты. 1992. № 43–44).

Конечно, появление в русском языке 90-х годов глаголов типа определяться, выдвигаться, вкладываться, акционироваться, приватизироваться и т. п. можно считать знамением эпохи. Но сам процесс активизации данной словообразовательной модели начался, несомненно, раньше — в 50—70-е годы — и независимо от общественно-политических и экономических преобразований. Покажем это на материале некоторых текстов данного периода.

— Как у вас хорошо-то. Я у одной артистки убираюсь — здесь, на Чапаевском, — у нее тоже красиво отделано (Ю. Трифонов. Вера и Зойка).

— Меня с этим не мешайте! — попросил я дрогнувшим голосом, — у меня, ей-богу, сезонка с фотографией… Можно я в стороне побуду, еще поищусь? (Е. Шатько. Сын рисует кошку).

— Чего ты шаришься? Чего ты там шаришься?

— Весла ищу… (С. Сартаков. Каменный фундамент).

— Мы теперь без связи, — сказал Вихрь, — дело — швах. Думаю, не пришлось бы идти к своим — за рацией. Правда, Седой обещал подумать, может, будем передаваться от партизан (Ю. Семенов. Майор Вихрь).

И все же он сам помог ей переехать. А потом бросил квартиру, распродался и уехал в Туапсе к отцу (Литературная газета. 1972.20 сентября).

А вокруг — женщины, все в парафиновых масках, как черти, ей-богу. Я и говорю одной: «Позвольте мне первой смыться, а то я с работы сбежала, меня начальство четвертует!» (Литературная газета. 1976.27 октября).

Возвратные дериваты типа продлиться «продлить визу», вкладываться «вкладывать сбережения», сдаваться «сдавать оружие», застолбиться «застолбить место», передаваться «передавать сообщения», смыться «смыть краску» и т. п. — типичные «глаголы включенного объекта». Вне соответствующего контекста они могут показаться странными или даже «неправильными», но таков, как известно, удел всех новообразований. Фактически перед нами разновидность универбации (сорбции); данные примеры принципиально не отличаются от классических случаев универбации типа вечерка «вечерняя газета» или сольник «сольный концерт». Конечно, спору нет: в именной сфере данный словообразовательный процесс более популярен, чем в глагольной. По наблюдениям Е. А. Земской, основанным на материале справочника «Новое в русской лексике» за 1981 год, на фоне общей словообразовательной активности существительных, прилагательных и наречий «суффиксация глаголов обнаруживает очень слабую действенность» [Земская 1992:76].

Тем не менее, процесс включения объекта в семантику новообразованного возвратного глагола широко представлен в русской разговорной речи. Примерами могут послужить лексемы типа закругляться «закруглять (т. е. заканчивать) выступление», одалживаться «одалживать деньги», засветиться «засветить (т. е. обнаружить) свое присутствие», подшиваться «подшивать ампулу противоалкогольного действия», отстреляться «закончить свою миссию, свое дело», букв, «расстрелять все патроны» и т. п.

Симптоматично также, что использование возвратных «глаголов включенного объекта» характерно для профессиональной речи. Здесь, в частности, появляются такие дериваты, как сниматься «снимать кассу, т. е. подсчитывать выручку» (в речи кассирш), перегоняться «перегонять материал по спутниковой связи» (в речи телевизионщиков), загружаться «загружать информацию» (в речи компьютерщиков) и т. п. Это, с одной стороны, подтверждает тезис о продуктивности данной словообразовательной модели: мы видим, что происходит постоянная подпитка этого класса слов за счет профессиональных образований. А с другой стороны, «криптонимический» аспект подобных новообразований на — ся (они оказываются знаком принадлежности к соответствующей среде) объясняет, почему многие из них долго сохраняют на себе печать окказионализмов.

Активизации данного словообразовательного подкласса способствуют два фактора. Один из них — это «узуализация» некоторых глагольно-именных словосочетаний. Поясним: сочетание переходного глагола с типичным для него объектом становится для носителя языка привычным, устойчивым, как бы само собой разумеющимся (вспомним то, что говорилось ранее о сочетаемости глаголов типа мыть или брить). Монопольный характер объекта естественно приводит к его генерализации и поглощению глагольной семантикой (аналогичный фактор действует и в процессах универбации именных конструкций: так, условием для появления деривата вечерка явился узуальный характер номинации вечерняя газета). Таким образом, именно устойчивость глагольно-именных сочетаний становится первой предпосылкой для семантико-синтаксических преобразований типа Он вложил средства в акции => Он вложился в акции.

Вторая же предпосылка — это дальнейшее развитие и формирование в сознании носителей языка функционально-семантической категории притяжательности (посессивности). Сразу оговоримся: притяжательность мы трактуем не в узком смысле, как «обладать чем-либо», а в широком, как «находиться в системных (регулярных, глубинных) связях с чем-либо» (см.: [Категория посессивности 1989: 44–70; Норман 1999: 600–601]). Это значит, что выражение мой трамвай (Вот идет мой трамвай) вовсе не значит «принадлежащий мне трамвай», так же как твое рождение (Когда день твоего рождения?) не означает «принадлежащее тебе рождение». Притяжательные местоимения, служащие объединению нескольких пропозиций (по крайней мере одна из которых номинализуется) в единое высказывание, отражают широкий спектр отношений между субъектом и объектом. Конечно, наиболее непосредственно и явно категория посессивности обнаруживает себя через соответствующие местоимения и прилагательные. Но в сферу ее действия входят также многие синтаксические конструкции и словообразовательные модели. В данном случае мы имеем возможность наблюдать, как формирование в коллективном сознании устойчивых связей между семантическими функциями субъекта и объекта оказывается условием для реализации определенных словообразовательных потенций. Действительно, объект, включаемый в семантику новообразованного возвратного глагола, находится не в случайных, но в системных отношениях с субъектом этого действия, ср.: Он строится — это значит «он строит дом для себя», Он вложился — «он вложил свои средства», Он застолбился — «он застолбил для себя место», Они продлились — «они продлили себе визу», Она убирается — «она убирает квартиру» (не случайную, а одну и ту же, в каких-то своих целях), Она смылась — «она смыла с себя краску» и т. п.

Таким образом, активизация определенного словообразовательного подкласса в русском языке — «глаголов включенного объекта» — обусловлена взаимодействием ряда внутриязыковых факторов. В первую очередь это стремление к однословному выражению сложного смысла, представленного устойчивым словосочетанием (в чем можно усмотреть тенденцию к экономии языковых средств), а также формирование периферии функционально-семантической категории притяжательное (куда входят многообразные синтаксические и словообразовательные средства).

То, что эти глаголы слабо (с пропусками) фиксируются словарями, свидетельствует более всего об отставании лексикографической практики. Тексты же — как устные, так и письменные — демонстрируют обилие новообразований данного типа.

Грамматика русского языка. Фонетика и морфология. Т. I. М., 1952.

Земская Е. А. Словообразование как деятельность. М., 1992.

Исаченко А. В. Грамматический строй русского языка: Морфология. Братислава, 1960. Ч. 2. Категория посессивности в славянских и балканских языках. М., 1989.

Некрасов Н. П. О значении форм русского глагола. СПб., 1865.

Норман Б. Ю. Переходность, залог, возвратность. Мн., 1972.

Норман Б. О притяжательных местоимениях в славянских языках // Slavia Orientalis, XLVHI, 1999. № 4.

Янко-Триницкая Н. А. Возвратные глаголы в современном русском языке. М., 1962.

Gerritsen N. Russian Reflexive Verbs. In Search of Unity in Diversity. Amsterdam; Atlanta, 1990.

Schenker A. M. Slavic Reflexive and Indo-European Middle: A Typological Study // Schenker A. M. (ed.). American Contributions to the Tenth International Congress of Slavists. Linguistics Slavica, 1988.