47-й самурай

Глава 14 РАЗВАЛИНЫ

К тому времени как Боб приехал туда на такси, все уже было кончено. Отъезжала последняя машина с телевизионщиками. Толпа оставалась, но уже сильно поредела. Люди рассеянно топтались на месте, понимая, что представление закончилось.

Расплатившись, Боб обвел взглядом место трагедии.

Дом тлел. В нескольких местах языки пламени еще лизали дерево, но в основном открытого огня уже не было. От здания, обрушившегося внутрь, осталась груда черных обугленных балок, полуобгоревших досок, разбитой фарфоровой сантехники, почерневшего каменного цоколя. Чувствовался плотный запах гари.

Сад превратился в беспорядочное месиво затоптанных растений, исполосованное следами колес пожарных машин, подъехавших к самому дому, чтобы заливать огонь водой. Среди смятых цветов валялись обломки обгоревшей мебели и куски черепицы.

Боб подбежал к желтой ленте оцепления. Вдоль ленты стояли несколько полицейских в темно-синей форме с крошечными пистолетами в черных кобурах, равнодушные к происходящему. За ними толпились следователи в костюмах и плащах, собравшиеся на дорожке, которая когда-то вела к крыльцу дома Яно, но сейчас обрывалась у края опаленного богохульства. От огромного количества воды, вылитой в полыхающее горнило, в воздухе висела сырость; земля размокла, местами покрывшись лужицами грязи.

Боб протолкался сквозь толпу, забыв о правилах вежливости, господствующих в японском обществе. Ему не было дела до оравы вежливых зевак.

Он поднырнул под желтой лентой, отделяющей мир гражданских лиц от мира сотрудников правоохранительных органов, чем сразу привлек внимание сначала одного полицейского, затем другого и наконец третьего.

— Я должен поговорить со следователями, — решительно заявил Боб.

— Хай! Нет, нет, надо ждать, ждать…

— Я не могу ждать, ну же, где тут у вас самый главный? Я должен поговорить с…

Он почувствовал, как на него навалилась тяжесть, ощутил давление человеческих тел. Японские полицейские в форме оказались на удивление сильными. К этим трем уже спешили на помощь другие, следователи смотрели на него, и он почувствовал исходящее от них настойчивое требование: уходи отсюда, не устраивай скандал, тебе здесь не место, ты не гражданин, не вмешивайся, это наше дело.

— Я должен поговорить с вашим главным! — заорал Боб, вырываясь из рук полицейских, — Нет, нет, пропустите меня!

Высвободившись, он совершенно логично, как ему показалось, направился к группе следователей или официальных лиц.

— Я должен вам все объяснить! Понимаете, я знал этих людей, у меня были с ними дела, вам потребуются мои показания!

Ему это казалось совершенно логичным. Нужно только все разъяснить.

— Здесь кто-нибудь говорит по-английски?

Однако, несмотря на все его благие намерения, он вызывал в японцах одну только враждебность. Похоже, их нисколько не интересовал его вклад в расследование.

— Вы ничего не понимаете, я располагаю ценной информацией, — попытался объяснить Боб двум-трем полицейским, которые упрямо отталкивали его назад к ограждению. — Я должен кое-что рассказать, пожалуйста, не толкайте меня, мне нужно переговорить с вашим главным. Не трогайте меня, не толкайте меня, пожалуйста, я не хочу никаких неприятностей, но не прикасайтесь ко мне!

Японцы рявкали на него что-то непонятное, их лица слились в одну отвратительную обезьяноподобную карикатуру, и Боба вдруг захлестнуло отчаяние: на самом деле им все равно! Это привело его в бешенство, и как раз в этот момент один из полицейских, отталкивавших его, поскользнулся, взмахнул рукой и случайно больно ткнул Боба в грудь. И тот, не раздумывая, ответил.

Боб медленно всплыл в сознание. Он находился в больничной палате, его голова раскалывалась от боли, словно после удара бейсбольной битой, все тело болело.

Боб попытался сесть, но одна его рука оказалась прикована наручниками к спинке кровати.

Помещение было полностью белое, ярко освещенное. Как он мог оставаться без сознания в таком месте?

На него пристально смотрела стройная японка в строгом костюме и очках. На вид ей было лет тридцать, из чего следовало, что на самом деле ей уже под сорок. Она сидела в противоположном углу комнаты на простом обшарпанном стуле. И читала журнал «Тайм». У нее были красивые ноги.

Боб поднес свободную руку ко лбу, ощутил исходящий от него жар, затем провел ладонью по щеке, покрытой двух- или трехдневной щетиной. Однако он был чистым. Японцы избили его до бессознательного состояния, после чего отмыли, накормили успокоительным, зашили раны и посадили в кутузку.

— Проклятье, где я? — произнес Боб в пространство.

Ощутив ноющую боль глубоко за глазами, он заморгал, защищаясь от яркого света.

Боб старался не думать об утрате, но чем настойчивее он бежал от этих мыслей, тем сильнее была боль. У него перед глазами стоял образ идеальной семьи, маленькой группы Яно, связанных между собой неразрывными нитями любви, долга, ответственности.

Все это было ужасно, но страшнее всего была гибель малышки Мико.

«Кто мог поднять руку на ребенка?» — подумал Боб. Ощутив вскипающую в груди опасную смертоносную ярость, он понял, что эта ярость погубит его самого, прежде чем погубит кого-то другого. Горе неподъемной тяжестью сдавило ему грудь, стремясь выдавить из легких весь кислород. Боб подумал, что ему грозит сердечный приступ.

— Здесь есть медсестра? — спросил он.

Женщина молча посмотрела на него.

— Простите, вы говорите по-английски?

— Я родилась в Канзас-Сити, — ответила женщина. — Я такая же американка, как и вы. Мой отец — врач-онколог, поддерживает республиканскую партию.

— О, извините. Послушайте, пожалуйста, позовите мне медсестру или врача. Мне нужен еще один укол. Я больше не могу, мне… В общем, не знаю.

— Успокойтесь, мистер Свэггер. Вам уже трое суток вводят сильнодействующие лекарственные средства. Не думаю, что стоит продолжать. Сейчас я приглашу врача.

Женщина нажала кнопку на висящей рядом с кроватью приборной панели, словно пришедшей из научно-фантастического романа, и действительно через несколько секунд в палату вошла свита в белых халатах, с мрачной азиатской серьезностью на лицах. Пощупали пульс, проверили зрачки, обследовали рану, и осмотр был закончен.

— Надеюсь, с вами все будет в порядке, — по-английски сказал врач. — Вы у нас парень крепкий. Шрамов у вас достаточно.

— На самом деле, доктор, я чувствую себя замечательно. Все дело в моем… в общем, мне нужно снотворное или что-нибудь в таком духе. Мне очень плохо. Я не могу просто лежать здесь. Позовите кого-нибудь, чтобы меня освободили.

— Полиция не хочет вас освобождать, — вмешалась молодая женщина. — У японцев относительно некоторых вещей очень строгие правила, а вы нарушили их все и даже изобрели несколько новых.

— Я был немного не в себе. Ну же, доктор, пожалуйста!..

— Извините, мистер Свэггер. Рано или поздно вам надо начинать свыкаться со всем этим. Сейчас вам необходимы отдых и покой, хороший врач и возвращение домой, к семье, к тем, кого вы любите и кто любит вас.

— Я удовлетворюсь аспирином. Конечно, снотворное было бы лучше.

Доктор произнес несколько фраз по-японски, затем снова повернулся к Бобу.

— Хорошо, я дам вам аспирин, чтобы облегчить боль.

Медсестра принесла поднос с тремя белыми таблетками и стаканом воды. Боб сгреб таблетки в пригоршню, отправил их разом в рот и жадно запил водой.

Внезапно он снова остался наедине с женщиной.

— Вы из Канзас-Сити?

— Да. Я работаю в американском посольстве в Токио. Меня зовут Сьюзен Окада. Я возглавляю отделение Боба Ли Свэггера. Наша специализация — ветераны войны с расстроенной психикой.

— Как идут дела?

— Очень долго все было хуже некуда. Сейчас наконец появился какой-то просвет.

— Где я?

— В больнице при токийской тюрьме.

— Господи Иисусе!

— Да, от этого попахивает девятнадцатым веком. Вы находитесь здесь уже три дня. Вашу жену обо всем известили.

— Надеюсь, она сюда не приедет?

— Нет, мы решили, что в этом нет необходимости.

— Просто я не… Проклятье, не знаю, что сказать.

— Что ж, нам потребуется от вас заявление. Затем мы отвезем вас в аэропорт, и вы улетите в Штаты. Японцы не будут настаивать на предъявлении обвинений.

— Но я ни в чем не виноват.

— Японцам все видится в ином свете. Они могут обвинить вас в неуважении к сотруднику полиции, в нападении, в пьянстве в общественном месте, в нарушении общественного порядка и — что хуже всего — в том, что вы не японец. Вас упекут за решетку — и забудут об этом. Ваша версия случившегося никого не интересует.

— О господи… У меня раскалывается голова. Боже, как же мне плохо!

— Выпейте воды. Я бы могла вернуться завтра, но, думаю, лучше покончить со всем как можно быстрее. Чем скорее это произойдет, тем скорее мы вытащим вас отсюда.

— Ну хорошо.

Открыв чемоданчик, женщина достала цифровой диктофон, повозилась с ним и подсела к Бобу.

— Ладно, рассказывайте все как есть. Ваше знакомство с семейством Яно, от начала до конца. И почему вы начали дубасить полицейских на месте пожара.

— На месте убийства. В общем…

Боб рассказал все от начала до конца, без особой охоты, но подробно: визит, меч, пьянство в аэропорту, телевизионный выпуск новостей на следующее утро, прибытие на место, свои впечатления о случившемся там.

— Лично я не помню, чтобы я кого-нибудь бил. Если такое и было, они меня ударили первыми.

Сьюзен Окада убрала диктофон.

— Это не имеет значения, — сказала она. — Как бы там ни было, я напечатаю ваш рассказ. Завтра вы его подпишете. Я усажу вас на рейс «Джапан эрлайнс», вылетающий в час дня в Лос-Анджелес, а оттуда вам будет заказан самолет до Бойсе. И я прослежу за тем, чтобы вашу жену поставили в известность. Хорошо?

— Нет, не хорошо.

— Мистер Свэггер, давайте сотрудничать.

— Ответьте мне, что происходит? Что случилось?

— Токийская полиция и пожарная часть ведут расследование. Нам почти ничего не известно, у нас нет хороших источников в полиции. А поскольку по дипломатической классификации случившееся не подпадает под определение «Официальные интересы Соединенных Штатов», никто не обязан отвечать на наши запросы.

— Мисс Окада, шесть человек — нормальная, дружная, счастливая, одаренная семья — были убиты, безжалостно уничтожены. Должна же быть такая вещь, как правосудие!

— Японские власти пока что не подтвердили факт убийства. Согласно официальной версии, произошел случайный пожар, это трагедия, ужасная трагедия…

— Филипп Яно был чрезвычайно опытным профессиональным военным. Десантником, своего рода элитой. Ему приходилось бывать под вражеским огнем, он командовал людьми в боевой обстановке. Он был одним из лучших в своей стране. Он был обучен иметь дело с чрезвычайными ситуациями. Если бы в его доме возник пожар, он первым делом вывел бы свою семью на улицу. Поскольку этого не произошло, тут что-то очень не так. Это, вкупе с тем, что я преподнес ему меч, на его взгляд имеющий определенную ценность, создает очень сложную ситуацию, которая требует особого внимания правоохранительных органов и…

— Мистер Свэггер, мне известно, что вы многое повидали на своем веку и не раз бывали в переделках. Но я должна вас предупредить, что здесь, в Японии, не принято учить официальные японские власти, как им выполнять свою работу и к каким выводам им приходить. Они сами сделают то, что считают нужным, и давайте на этом остановимся.

— Я не могу допустить, чтобы шесть человек погибли без…

— Ну, кое-чего вы не знаете. Есть и хорошие новости. Малышка Мико Яно жива, мистер Свэггер. В ту ночь она была в гостях у соседского ребенка. Хвала Будде или Иисусу Христу за это маленькое чудо, но Мико пережила ту ночь.

Снова аэропорт Нарита, терминал номер два.

Посольский микроавтобус, за рулем которого сидел младший капрал морской пехоты в форме, протиснулся сквозь плотный поток машин, отыскал полосу, ведущую к залу вылетов международных рейсов, и свернул к воротам, где считыватель магнитных карточек предоставил быстрый доступ в зону для особо важных гостей.

За ним неотступно следовала японская полицейская машина. В ней сидели двое угрюмых полицейских, которые, однако, ни во что не вмешивались.

— Японцам действительно хочется, чтобы вы улетели, — сказала Сьюзен Окада, сидевшая в салоне микроавтобуса рядом с Бобом, который успел немного отдохнуть и прийти в себя, побриться, принять душ и переодеться в свежую одежду.

— Все в порядке, — ответил Боб. — Я улетаю.

Микроавтобус остановился, Боб и его новая приятельница Сьюзен вышли, поднялись на эскалаторе и прошли через просторный серый зал к стойкам регистрации. Обо всех бумагах заранее позаботились, и Боб беспрепятственно прошел мимо охраны, так что не было повторения комической сцены с сигнализацией, сработавшей на стальное бедро. Вскоре он оказался в зале вылета. За окном на бетонном поле виднелся огромный тупой нос «Боинга-747». Посадка должна была начаться через несколько минут.

— Вам не обязательно сидеть со мной, — сказал Боб. — Наверняка у вас найдутся более интересные занятия.

— Я могу найти себе много гораздо более интересных занятий. Но в первую очередь я должна выполнить свою работу.

— Хорошо, хорошо.

— Я сопровождаю одного глупого пьяницу. Мне нужно убедиться в том, что этот человек снова не вляпается в какую-нибудь историю. Вы должны это понимать.

— Я все понимаю. Больше ни капли. Никогда. Я все понимаю. Я срываюсь с катушек лишь раз в несколько лет. Я хороший мальчик. Мне показалось, у меня случился запой.

— Как вы себя чувствуете?

— Отлично.

— Вас хотели проводить самые разные люди. Например, главнокомандующий морской пехотой Западной части Тихоокеанского региона. Судя по всему, он вас знает.

Она назвала фамилию.

— Он был заместителем командира батальона во время моего первого срока во Вьетнаме. Это было в шестьдесят шестом году. Отличный офицер. Рад, что у него все так замечательно.

— В общем, он хотел убедиться, что к вам отнесутся хорошо и все пройдет гладко. Я ознакомилась с вашим послужным списком и понимаю, почему все о вас такого высокого мнения.

— Это было очень давно.

— У нас есть еще несколько минут. Позвольте поговорить с вами откровенно.

— Пожалуйста, мисс Окада.

— Я очень боюсь, что вы попытаетесь раздуть эту трагедию во что-то значительное. Йитс сказал: «Люди действия, когда они полностью теряют веру, верят только в действие». Вы понимаете, что он хотел этим выразить?

— Возможно, мэм, я говорю как неотесанный фермер с Дикого Запада и время от времени крушу предложение, словно яйцо, но, наверное, вы будете весьма удивлены, узнав, что эта цитата мне знакома и что я читал и других ребят: Сассуна, Оуэнса, Грейвза, Мэннинга — целое скопище писателей, которым казалось, что им есть что сказать о войне и воинах. Я знаю, кто я такой и где мое место: я из тех, кого хотят иметь рядом, когда стреляют, но все остальное время я лишь заставляю сильно нервничать. Я — ружье, которое хранится дома.

— Ну, тут я ничего не могу сказать. Но вы понимаете, к чему я клоню. Вы не должны превращать случившееся в новый крестовый поход. Вы не можете вернуться назад. Вы не знаете здешних порядков. А они очень-очень странные, и вы запросто вляпаетесь в серьезные неприятности и навлечете серьезные неприятности на других. Вы должны принять случившееся: это внутреннее дело японцев, и они сами с ним разберутся. Есть подозрения, что имел место поджог, но пока нет никаких улик. Вы должны играть по правилам японцев. Понимаете, что я хочу сказать? Японцы выдворили вас из страны и больше не желают видеть. Если вы вернетесь, второго шанса не будет. Вы получите на полную катушку, и это станет трагедией.

— Я вас слышу.

— Вы должны принять чужие порядки. Можете с ними не соглашаться. Японцы могут казаться вам несправедливыми, невыносимо медлительными и даже преступниками. Но так здесь обстоят дела, и когда посторонние пытаются изменить их систему, японцы очень, очень сердятся. Они и есть их система, понимаете? Можно прожить здесь долгие годы и так ничего и не понять. Я сама не до конца понимаю.

— Вы будете держать меня в курсе?

— Нет, — ответила Окада, глядя Бобу в глаза. — Это не самая лучшая мысль. Оставьте все в прошлом, живите своей жизнью, наслаждайтесь заслуженным покоем. Вам ничего не нужно знать об этом.

— Ну, вы хотя бы сказали правду.

— Я не привыкла давать пустые обещания. Я не буду ни за чем «присматривать». И я хочу, чтобы вы тоже обо всем забыли. Пусть все будет как будет.

— А что насчет девочки?

— О ней позаботятся.

— Я должен…

— О ней позаботятся. Это все, что вам нужно знать.

Объявили посадку на рейс.

— Ну хорошо, — сказал Боб. — Это против моей натуры, но я постараюсь. И поскольку вы не стали кривить душой, я тоже выложу всю правду. Я считаю, что у меня здесь остался долг.

— Что вы хотите сказать? Вы не могли знать…

— Это война. Я — человек военный, Яно тоже был человеком военным. И наши с ним отцы тоже были людьми военными. Все мы, военные, чувствуем между собой связь. Так что я обзавелся долгом. Это что-то древнее, давно забытое, чего больше не существует. Потерянное и ушедшее, причуда из глупых фильмов про поединки на мечах. Что-то самурайское.

Окада пристально посмотрела на него.

— Мистер Свэггер, то, во что пятьсот лет назад верили люди в доспехах, не имеет никакого смысла и практического применения в жизни современной Америки. Забудьте о самураях. Это киногерои, подобные Джеймсу Бонду, фантазия на тему того, чего никогда не было. Не мните себя самураем. Путь воина ведет к смерти.