60 дней по пятидесятой параллели

ПЕРВЫЙ ЭТЮД

Вчетвером мы стоим, облокотившись о поручни, на палубе самоходной баржи. Рядом наш «Москвич» с внушительным вьюком на верхнем багажнике.

Дальше и дальше уплывают освещенные утренним солнцем многоэтажные дома набережной, белоснежные, точно уснувшие лебеди, волжские теплоходы у пристани. Чайки провожают корабль жалобными криками.

Охватывает странное противоречивое чувство: грустно расставаться с привычными берегами и радостно, что вся кропотливая, сложная подготовка окончена, снаряжение найдено, участники путешествия в сборе и готовы пуститься в неведомые края.

Баржа набирает скорость. У форштевня журчит вода. Усаживаемся в ряд на планшире перил и делим по-братски пакет спелой, сочной вишни — последний дружеский дар на покинутом берегу. Теперь все радости и печали будем делить поровну.

Утро ясное-ясное. На неоглядном перламутровом плесе едва колышется баржа. Волга, перехваченная далеко на юге Волгоградской плотиной, разливается у Саратова в настоящее море, затапливает острова. Зеленые кусты торчат из воды, колышутся, будто плывут. Это верхушки утонувших ветел. Настоящее море в центре сухого Поволжья.

Панорама Большой Волги затрагивает глубокие ноты в душе. Совсем недавно катастрофическое обмеление реки угрожало даже судоходству; люди в приволжских степях мечтали о большой воде. И вот она пришла, подступила вплотную к пологим берегам. Настало время пустить ее в истомленные зноем степи…

Размечтались, погрузились каждый в свои думы. Протяжный гудок возвращает к действительности. Рядом на фальшборте примостился наш художник — Валентин Успенский, смуглый, черный, как жук. Быстро набрасывает рисунок пером в путевом альбоме. Заглядываем ему через плечо.

Вот он, старый и мудрый волжский матрос с трубкой, живописные фигуры шоферов, отправляющихся на уборку, и тоненькая девушка в косынке. О чем-то задумалась, склонившись у перил: может быть, жизнь ее на крутом повороте, или она уже держит за крыло синюю птицу счастья…

Девушки на барже нет, ее принесла сюда фантазия художника. Рисунок ожил, словно пронизанный магической нитью.

Опять гудок…

Паром причаливает к пристани города Энгельса, к левому берегу Волги.

— Пора!

Наш «Москвич» взбегает по мосткам на рыжеватую дорогу и легко переваливает защитный береговой вал. Волга, море воды остается позади. Мчимся сквозь пыльные, накаленные зноем городские улицы и неожиданно выкатываемся на широкое степное шоссе.

— Наконец-то!

Полной грудью вдыхаем степной воздух. Вокруг золотые просторы неоглядных заволжских пшеничных полей. Они уходят куда-то в голубую даль. Солнце палит немилосердно, но в бегущей машине терпимо: спидометр показывает шестьдесят километров и ветерок обвевает разгоряченные лица. Первый город увидим только в Западном Казахстане — Уральск, на реке Урале.

Нужно ехать на восток, а мы держим путь на север, делаем крюк, хотим собственными глазами увидеть Большой Караман. Там, в степных недрах, обнаружен не так давно целый бассейн подземных газов.

Пожираем пространство. Сворачиваем на торную степную дорогу вдоль Карамана. Пшеничные поля стискивают проселок. Пшеница низкая. Стоит сушь: стебли хлебов не набирают силы, и легкие колосья торчат дыбом.

Эх, дать бы сюда воду из Волги! Она совсем близко. Прямо за пшеничными полями блестит на солнце широченный плес.

Вспоминается беседа с саратовскими проектировщиками, показавшими нам любопытную карту, похожую на карту горной страны.

Пользуясь точными гипсометрическими планшетами, проектировщики разделили Саратовское Заволжье на зоны водоподачи. Оказалось, что к левому берегу Волги, между Иргизом и Ерусланом, прилегает широкая зона высокорентабельного орошения с двухступенчатой подачей воды непосредственно из Большой Волги. Эта зона включает древние речные террасы.

Поднять сюда воду электрическими насосами несложно. Река теперь вплотную подступила к последним террасам. Вдоль разлившейся реки проходят линии высоковольтных передач дешевой энергии волжских гидроэлектростанций. Совсем близко видны шагающие через степь стальные опоры этих линий.

Вода оказывает чудодейственное влияние на сухие заволжские почвы. Сотрудники мелиоративной станции в окрестностях Энгельса много лет кряду получают с орошаемых полей втрое больше, чем на богаре, пшеницы и картофеля, вчетверо-впятеро больше овощей, кукурузы, кормовых корнеплодов, зернобобовых культур. И главное: чем суше, солнечнее год, тем выше получаются урожаи на поливных землях.

Недавно воды Большой Волги, поднятые электрическими насосами в канал Энгельской оросительной системы, оживили земли крупного пригородного совхоза. В первый же год был получен небывалый урожай овощей и кормовых культур. После завершения строительства насосной станции капал оросит огромный земельный массив в семь тысяч гектаров. Сплошные орошаемые поля в триста, четыреста гектаров позволят совхозу высокопроизводительно использовать мощные дождевальные и уборочные машины. Вторая очередь оросительной системы увеличит узел поливных земель до одиннадцати тысяч гектаров. Электрические насосные станции ежесуточно будут подавать на поля более миллиона кубометров волжской воды.

Это поливное хозяйство станет крупнейшим в Российской Федерации и полностью снабдит дешевыми овощами, картофелем, свежими ягодами, молоком, мясом жителей Саратова и других промышленных центров Поволжья.

Земли Энгельского совхоза давно остались позади. Пересекаем зону высокорентабельного орошения, намеченную проектировщиками. Плоскими уступами поднимаются перед нами древние волжские террасы. Травы выгорели. Плодородные темно-каштановые почвы изнывают от недостатка влаги. Волжская вода, поднятая сюда, разбудит плодородие этих почв.

В несколько лет можно будет создать мощную Приволжскую зону высокопродуктивного, полностью электрифицированного и механизированного поливного земледелия с интенсивным молочно-мясным животноводством, с площадью орошаемых земель в триста тысяч гектаров.

Проектировщики полагают, что в ближайшие годы возможно будет оросить сто тысяч гектаров террасовых почв. Затраты на строительство приволжских ирригационных систем не превысят трехсот пятидесяти рублей на гектар и окупятся в два года.

Дальше и дальше уходим от Волги. Долина Карамана врезается в мягкие степные увалы. Голыми склонами они спадают к плоскому днищу долины. Катим по крыше увала. Вся обработанная степь как на ладони. На горизонте там и тут показываются буровые вышки. Пересекаем незримый рубеж: где-то глубоко под ногами, сдавленные пластами древних осадочных пород, скрыты кладовые подземных газов.

Внизу на плоском дне заманчиво блестит Караман. Съезжаем прямо по крутому лбу в глубокую безлюдную долину. Колеса оставляют серебристый след в примятом полынке. Речка течет среди кустов, русло в песчаных отмелях. В прозрачной глубине блестят чешуей рыбешки. Вода теплая, теплая. Вокруг ни души. Наш механик Федорыч расхаживает по отмелям голышом. Заглядывает под коряги, обследует заводи. Наслаждаемся первым купанием. Устали в городе в последние дни подготовки к походу.

Покидаем солнечную долину свежие, отдохнувшие. Снова поднимаемся на плато.

Выбираем буровую — ту, что маячит на крыше ближнего увала. Но проехать к ней не так просто. Блуждаем по глухим степным дорогам между полей, упираемся в непроходимые балки и овраги.

Пересекаем залежь в степной падине. Весной здесь скапливается талая вода, и сейчас, даже в сушь, густые травы скрывают машину. Вдали в голубоватой дымке тонет высокий борт долины Карамана. А ближе сочным, синеватым силуэтом вписывается в небо буровая вышка. Она оживляет пустынное степное плато.

Валентин гремит этюдником. Останавливаемся. Он раскладывает в пустой степи походный стул и остается писать первый этюд. Мы подъезжаем к вышке.

Стальная махина высотой с добрый семиэтажный дом. Вокруг целое хозяйство: бассейны с водой и глинистым раствором, металлические трубы, бочки с горючим, ревущий моторный цех. По трубе откуда-то из-под земли льется взбаламученная жидкость. Рядом — передвижной домик, сбитый из досок… Вот тут мы и встретили двух молодых людей — бурового мастера и геолога. Завязывается короткий, но интересный разговор.

Издавна обнаруживали в Заволжье признаки подземных газов. В погребах, в шахтах при рытье глубоких колодцев скапливался иногда неизвестно откуда поступавший горючий газ. Случались взрывы, приводившие в смятение местных жителей. Народ до революции был темен, церковники приписывали эти случаи сатанинским силам.

Во время Отечественной войны геологи открыли на правом берегу Волги, в окрестностях Саратова, залежи промышленного газа и нефти. Запасы дарового топлива оказались столь велики, что был построен газопровод Саратов — Москва. Сейчас эти естественные подземные газохранилища дают ежегодно пять миллиардов кубических метров чистейшего газа.

Сюда, на левый берег, в Заволжье, буровые вышки перешагнули не так давно. В бассейне Карамана, в районе Степного, буровики натолкнулись на три мощных газоносных горизонта. Они скрывались в древнейших девонских пластах на глубине от тысячи восьмисот до трех тысяч метров. Горючий газ был редкостного состава и находился под давлением в двести атмосфер.

Теперь незримое топливо уходит отсюда по трубам, проложенным по дну Волги, на правый берег — в Саратов, Пензу, Горький и Москву…

Двадцать четвертая скважина, куда мы попали, на глубине около двух тысяч метров врезалась в песчаники с признаками нефти.

Рассказ геолога записывает Сергей Константинович. Он знает жизнь буровиков, несколько лет назад написал повесть «Клад карбона», о людях, открывших нефть на правом берегу Волги, у Саратова. Теперь он намерен писать продолжение повести: нефть нашли и на левобережье, в бассейне Карамана.

Саратовские и карамановские залежи нефти оказались не особенно богатыми, и разведка новых нефтяных месторождений — наиболее острая геологическая проблема в Саратовском Заволжье. Изыскатели, прощупывая скважинами подземные глубины Заволжья, напали на след нефтяного Эльдорадо, которое давно ищут геологи Прикаспия.

Рукой, темной от загара, молодой геолог быстро рисует на листке блокнота геологический профиль.

— Вероятно, — говорит он, — большая нефть скрывается вот тут, у невидимого борта Прикаспийской впадины.

С любопытством разглядываем причудливый узор. На линии Красного Кута подземные пласты древних осадочных пород, сдвинутые титаническими сбросами, спадают ступенями и уходят в глубины Прикаспийской низменности. Этот порог круто падающих коренных пород, скрытый наносами, обнаружили и отметили на карте геофизики.

Прогибаясь, напластования образовали ложе Прикаспийской впадины, закрытое теперь мощной толщей морских осадков и поздних континентальных наносов. Нефть стремится вверх и, двигаясь в пластах, скапливается у подземного порога Прикаспийской впадины, как в ловушке.

— Так в чем же дело? Сдвигайте поскорее буровые станки на юг, к вашему порогу!

— Это не так просто, — улыбается геолог. — Взгляните на профиль: видите, как глубоко погружены в земные толщи нефтеносные пласты у порога. Своими бурами мы поднимаем только керн с запахом нефти или упираемся в сплошную толщу соли. А нефть скрыта глубоко — под толщей соляной кровли, выудить ее оттуда можно лишь сверхглубокими скважинами, для которых нужны мощные станки.

— Но есть же такие установки?

— Есть-то они есть… На Арал-Соре у наших соседей заложена скважина глубиной в семь километров, но… видите ли, — мнется геолог и, махнув рукой, вдруг говорит: — Многие еще не верят в большую нефть у порога Прикаспийской впадины, не торопятся с глубинным бурением в Саратовском Заволжье. Институты медленно совершенствуют буровые станки для глубинного бурения, не помогают настоящему размаху разведки. А с нашими станками к «порогу» не сунешься: ведь большую нефть нужно ухватить с глубины шести-семи тысяч метров…

Семикилометровая скважина бурится на Арал-Соре в двухстах километрах южнее перспективного борта Прикаспийской впадины. Эта сверхглубокая скважина должна раскрыть структуру впадины.

Конечно, ее бурить нужно. Но разве неясно, что для уяснения структуры глубинных слоев огромной Прикаспийской впадины нужна по крайней мере еще одна сверхглубокая скважина. Ее необходимо заложить у борта впадины, где в подземных глубинах, вероятно, скрыты огромные запасы нефти.

…Долго мы еще слушаем геолога, увлеченного своим подземным миром. Солнце склоняется к западу. Прощаемся с буровиками, нужно еще забрать художника. Он пишет этюд в степи и виден едва заметной точкой на голом горизонте.

Подъезжаем. Молчаливо разглядываем оживший картон. Первый этюд готов. Раскинулась степь, светится небо, вдали голубеет, как море, уступ древней долины Карамана, на переднем плане степное плато, одинокая полевая Дорога уходит к тонкому силуэту знакомой буровой вышки. Она живет: синеватый дымок вьется над моторным цехом, блестит далекий огонек электросварки.

Этюд светлый, чистый, радостный. Сквозь дымку ясно просвечивает образ нового нефтяного Баку. Валентин не слышал рассказа геолога, но чутьем проник в глубь сюжета, как будто простого и обычного…

ЗОЛОТОЕ МОРЕ

Пшеница, пшеница… — куда ни глянь, плывем будто в золотом море. Воздух полон запаха зреющих хлебов, он врывается в окна, горячий и сладостный. Там и тут качаются в золотых волнах самоходные комбайны — сыновья саратовских заводов. От комбайнов бегут по степным дорогам машины с зерном. Уборка начинается.

Пшеница невысокая — что поделаешь: в июне навалилась сушь. Но колосок наливистый, клонится к земле, — здесь полосой прошел дождь, и сортовые посевы ожили.

Пересекаем колыбель знаменитых заволжских пшениц. Появление их вызвало сенсацию на международном рынке. Пароходы с зерном осаждались представителями фирм, стремившимися собственными глазами увидеть «заволжское чудо». Особенно охотились за новыми пшеницами итальянцы. Пятиметровую макаронину, приготовленную из заволжской пшеницы, можно было, не опасаясь, вешать за концы, и она не рвалась…

— Хоть белье на ней суши, — усмехается Федорыч. Он с интересом прислушивается к нашей беседе.

По степи движется длинная гусеница. Да это же поезд! Тепловоз тянет тяжеловесный состав. Подъезжаем к железной дороге. Около переезда — домик обходчика. Обходчик — казах. Два его мальчугана, Вася и Петя, мигом очутились у машины — дорогу показывают, гладят блестящий прут антенны, просят:

— Пустите радио.

Включаем приемник. Идет музыкальная передача. Музыка полна серебристого звона бубенчиков и нежных переливов девичьих голосов. Словно хрусталь звенит. И напев протяжный, восточный. Заслушались все, особенно ребята.

У Васьки глаза блестят, смотрит на шарик антенны, словно там звенят колокольчики.

— Любишь музыку?

— Ага…

— А приемник есть?

— Нет. В школу пойду, сам буду делать. Ящик приготовил. Всякие железки для радио с Петькой собираем…

Мальчуганы, забегая вперед, провожают машину. Кивает, улыбаясь, обходчик.

Не доезжая Красного Кута — первая авария: подламывается ножка у верхнего багажника. Не выдержала резкого торможения у колдобины. Слишком высокие ножки ненадежны в походе. Снимая багаж, чувствуем, какой тяжелый груз покоится у нас над головой. Не менее центнера.

Втискиваем в переломившуюся трубку прут акации. В поселке придется исправлять поломку.

Вот и Красный Кут. На окраине у элеватора оживление. На высоком помосте — контрольные будки, как игрушечные домики. То и дело подъезжают к помосту грузовые машины, полные янтарного зерна. Из будок выбегают девушки в шароварах и блестящим щупом берут из машин пробы зерна для определения его влажности и засоренности.

Напротив — агитпункт, украшенный плакатами и лозунгами. Останавливаемся у его порога. Все здесь на колесах, все, запыленные, загорелые, на живом деле.

Жизнь кипит, бьет ключом. Шоферы, высунувшись из кабинок, подтрунивают над визировщицами. Девушки отмахиваются от них, как от надоедливых мух. Но молодежь за рулем лихая, и около будок нет-нет, да и зазвенит девичий смех. Пионеры — добровольцы из детского дома — старательно записывают рейсы. На дощатой стене «Молния». Пока идет проверка зерна, шоферы заглядывают в полевой листок: кто обгоняет сегодня.

Рядом с агитпунктом — столовая, буфет с прохладительными напитками. И весь этот водоворот кружится вокруг оси незримого слаженного механизма.

— Здорово организовано! Кто тут вертит?

— Само вертится… — подмигивает молодой шофер. — Пётр Тимофеевич помогает…

— Уполномоченный?

— Не-ет! Тимофеич!

К нам подходит плотный, коренастый человек в светлой фуражке, загорелый, как истый степняк, с полным, симпатичным и добродушным лицом.

— Завгородный, Петр Тимофеевич, председатель Краснокутского ДОСААФа, — рекомендуется он.

— Председатель ДОСААФа?!

— Не удивляйтесь, — улыбается Петр Тимофеевич, — хлеб возят мои ученики, за рулем комбайнов и тракторов тоже они сидят.

У Завгородного широкая светлая улыбка, так могут улыбаться только люди доброй души.

— Не дают пешком ходить, — говорит он, — идешь хоть в селе, хоть в степи, а с первой же встречной машины кричат: «Садитесь, Петр Тимофеевич, подвезу!»

Четыреста шоферов в год выпускает Краснокутское отделение ДОСААФа. Готовит за зиму в каждом колхозе без отрыва от производства 30–40 механизаторов сельского хозяйства. Не за горами время, когда каждый взрослый человек на селе будет управлять машиной.

— А посмотрите, как работают! Точно по графику. Возят хлеб, косят пшеницу, оборудуют механизированные токи. С таким народом горы можно свернуть. Вот, работаю в этом агитпункте каждое лето, как в штабе, и не устаю. Армия у меня мирная, за хлеб воюем…

Отдыхаем в прохладной столовой. С удовольствием уничтожаем холодную окрошку, гуляш и котлеты с макаронами, шипучий клюквенный морс. То и дело забегают водители, быстро обедают, и опять за руль.

И мы уносимся в жаркую степь. Кругом сплошные поля пшеницы, копны желтой соломы, вороха первого зерна. Оглянешься — и видишь голубеет в каленом знойном мареве элеватор, как маяк в золотом море.

Запомнилась нам встреча на элеваторе. Представьте, что все ячейки ДОСААФа в стране возьмутся да и поведут работу так, как краснокутцы!

В степи появились зеленые лесные полосы. Они перекрещиваются, окаймляя поля. Это Краснокутская опытная станция Института сельского хозяйства Юго-востока.

Только что была ширь, степное раздолье, жарко и душно. А тут — густой вековой лес, шатер непроницаемой листвы над головой, прохлада, густая сочная трава. Рядом огромный пруд, заросший камышами, клекот и кряканье дикой птицы. Откуда взялся прохладный лесистый уголок среди сухой степи?

Его создала вода. Много лет назад люди перегородили земляной плотиной сухое ложе лощины, удержали талые воды и посадили у берега пруда тополи и ветлы. Теперь они разрослись в тенистый лес.

Это центральный пруд опытной станции. Среди высокоствольных тополей разбиваем стан.

В 1911 году Новоузенское земство открыло в окрестностях Красного Кута одну из первых опытных станций Заволжья, и недаром. Два века русские поселенцы, оседавшие в Заволжских степях, сеяли пшеницу. В сухом, жарком и солнечном климате она приносила необычные зерна — плотные, стекловидные, белковистые.

Из поколения в поколение наследственность закрепляла приобретенные свойства — появились местные новые сорта так называемых твердых пшениц.

Эти пшеницы и прославились на весь мир. Зерна их содержат много белка и клейковины. При размоле получается отличная манная крупа и пшеничная мука, из которой выпекают очень вкусный питательный хлеб и замешивают великолепное тесто.

В колыбели, где появились на свет эти пшеницы, — в центре сухих степей Заволжья — и была открыта Краснокутская опытная станция. Сотрудникам ее земство поручило изучить разновидности местных твердых пшениц и вывести новые, более урожайные сорта. С тех пор прошло пятьдесят лет…

Берем свои блокноты, вооружаемся фотоаппаратами — хотим посетить Анну Степановну Инякину, ветерана селекции твердых пшениц. Почти всю жизнь она провела среди краснокутских полей и, вероятно, немало интересного может рассказать о своей работе.

На опытной станции появляемся вовремя. Анна Степановна собирается уезжать в Саратов на конференцию. Теперь она откладывает выезд до утреннего поезда.

Поражает ее лицо, словно вылитое из бронзы. Пытливые, серые глаза под стеклами очков, верхняя губа как будто выточена острым резцом. Это уже немолодая, полная женщина. Но сколько энергии и воли просвечивает в этом скульптурном лике.

— Вот новый сорт…

Анна Степановна срывает с золотистых снопов три колоса. Самый крупный, с длинными черными остями, — колос нового сорта, «мелянопус 26», Колосья поменьше — родители гибрида.

«Мелянопус 26» — детище Анны Степановны. Двадцать два года понадобилось, чтобы вывести новый сорт и дать ему путевку в жизнь. Предшественники Анны Степановны — первые сотрудники Краснокутской станции — взяли на учет местные, стихийно сложившиеся формы твердой пшеницы и после кропотливого долголетнего отбора вывели устойчивый сорт «мелянопус 69». Он обогнал по урожайности все местные разновидности и отличался стойкостью к болезням и вредителям.

Трудно было перешагнуть этот установившийся сорт. Ведь в зернах пшеницы первые исследователи сохранили все лучшее, что было накоплено за два века стихийного отбора.

Анна Степановна понимала, что простым отбором тут больше ничего не сделаешь. Отбор нужно было сочетать со скрещиванием новых форм. К тому времени в нашей стране была создана мировая коллекция пшениц, собранных со всего света. Опытная станция получила отборные зерна разных ботанических ее видов.

Опыление колосьев «мелянопуса» пыльцой другого ботанического вида, «гордеиформе», дало интересное гибридное потомство. Колос у этой пшеницы получился немного крупнее, чем у «мелянопуса 69», урожайность повысилась на один центнер с гектара; пшеница отличалась не только более крупным зерном, но и энергичным ростом, раньше выходила в трубку и раньше колосилась. Гибридный сорт назвали «мелянопус 1932».

Анна Степановна решила скрестить полученный сорт со старым. Она надеялась, что после сложного скрещивания в гибридном потомстве двух хороших пшениц полезные признаки родителей усилятся.

Надежды оправдались. Появились новые биологически устойчивые гибриды с увеличенным колосом. Но прошло еще восемнадцать лет, прежде чем удалось отобрать, изучить и воспитать растения с нужными признаками. Эти признаки приобретались не случайно.

Гибридные поколения развивались в центре сухих степей Заволжья, где условия внешней среды изменяются скачкообразно. Засушливые годы сменялись сравнительно благоприятными, и растения нового сорта приобретали необходимую стойкость и пластичность.

В 1952 году пшеница «мелянопус 26» была сдана на государственное сортоиспытание, а через четыре года — в очень короткий для селекции срок — рекомендована для посевов.

Эта пшеница стала настоящей жемчужиной Поволжья.

Любуемся ее беловатыми крупными зернами. Словно жемчуг, они насыпаны в стеклянную чашечку с плоским дном. Рядом две чашечки с зернами родителей. Овальную форму зерен новая пшеница унаследовала от «мелянопуса 60», а необычную их величину от «мелянопуса 1932». Пробуем разгрызть твердое, кремнистое зерно.

— Вот так излом!

Стекловидность зерно получило от обоих родителей. Многие колхозы быстро оценили новый сорт. На больших площадях эта пшеница дает на два — два с половиной центнера больше зерна, чем «мелянопус 69». Прибавка заметно возрастает в более влажные годы и вдвое увеличивается на орошаемых полях.

В благоприятное лето пшеница приносит с каждого гектара до сорока центнеров отличного зерна. Стебли ее не полегают даже в самые влажные годы. Новый сорт отличается устойчивостью к болезням. Ему не страшен бич пшеницы — пыльная головня…

Слушать Анну Степановну можно без конца.

— А ваш сорт… быстро ли он продвигается на поля?

— О-о, об этом вы уже поговорите с мужем. Внедрением новых сортов твердых пшениц он занимается.

Иван Васильевич Гущин легок на помине. Он заходит в лабораторию и тут же развертывает свои таблицы.

— Посмотрите. Новый сорт совершает триумфальное шествие!

За первые десять лет только в Саратовской области его посевы увеличились с пяти до 385 тысяч гектаров! Сейчас он занимает первое место в Российской Федерации. «Мелянопус 26» стремительно вытесняет старые сорта твердых пшениц во всем Поволжье. Он дает существенную прибавку урожая во всех совхозах и колхозах, которые его сеют. А какое пузатое зерно у новой пшеницы, обратили внимание?

На механических решетах «мелянопус 26» легко отделить от злейших примесей — более узких зерен мягкой пшеницы и ячменя. Каждый колхоз может быстро получить чистосортные семена и посевы. Представляете выгоды для хозяйства? Ведь заготовительная цена чистосортного зерна твердой пшеницы на сорок процентов выше, чем мягкой…

Слушаем и удивляемся — нужную форму зерна сотворили люди. Какая мощь скрыта в созидательной деятельности человеческого разума!

Иван Васильевич хитровато поглядывает живыми светлыми глазами.

— К сожалению, не всегда человек использует плоды своих трудов. Он энергично взмахивает широкой ладонью.

— Планы заготовок зерна твердой пшеницы в Поволжье не выполняются. И знаете почему?! Людское легкомыслие… Ценнейшее зерно засоряется другими сортами хлебов на токах, в зернохранилищах. Нередко сеют твердую пшеницу по мягкой и ячменю. Не пропускают семенной материал через механические решета. В результате очень много бесценной пшеницы уходит на элеваторах в рядовое зерно.

И еще один не менее важный вопрос — Краснокутская опытная станция превращается институтом Юго-востока в животноводческий совхоз: разводим свиней, крупный рогатый скот, строим животноводческие помещения. Селекция твердых пшениц отодвигается дальше и дальше на задний план. У нас нет необходимых штатов, лаборатории для определения белка и клейковины, оцениваем зерно на зуб, как делали пятьдесят лет назад наши предшественники.

А ведь в солнечном Заволжье сама природа усиливает полезнейшие свойства чудесного зерна, и человек должен помогать этому. Сейчас нужен широкий размах исследовательской работы тут, на родине твердых пшениц…

Гущин, конечно, прав. В сухом Заволжье, в колыбели твердых пшениц, необходимо создать мощную исследовательскую группу, оснастить техническую лабораторию и широко развернуть выведение еще более урожайных сортов жемчужины Поволжья.

Нас интересует последний вопрос: перспективы нового сорта на целинных землях.

— О! «мелянопус 26» давно вышел за пределы области. Он дает урожай и в сухие и влажные годы, хорошо растет в разных климатических поясах степи и чутко отзывается на орошение. Новая пшеница станет жемчужиной и Целинного края.

Пора уходить: смеркается. Вероятно, наш механик заждался на берегу заросшего пруда. Прощаясь, спрашиваем Анну Степановну: долго ли устоит «мелянопус 26» в бесконечной смене сортов.

— Вечно! — улыбается она. — В селекции полезные признаки не умирают, накапливаются от поколения к поколению, от сорта к сорту. Ведь этот сорт можно улучшать и скрещивать дальше…

Уже темнело, когда мы вернулись в лагерь. На опытной станции раздобыли молока, сметаны, яблок. У палатки горит костер. У огня ежится Федорыч. Полдня механик скучал один. Ему надоело ждать, он отправился обследовать пруд, попал в камышах в заросли ядовитой водяной крапивы — кушира. Ноги покрылись красными болячками и теперь чешутся нестерпимо. Пробовал мазать йодом — не помогает. Плавал на ту сторону пруда, познакомился с кузнецом, договорился о починке багажника. Наловил целое ведро карасей.

Ужин получился на славу. Спустилась ясная звездная ночь. Где-то близко гогочут, усаживаясь на ночлег среди травы, домашние гуси. Лысухи выплывают из камышей, молчаливые, таинственные. Хорошо засыпать на мягких кошмах.

Утром нас будят холодные капли: откуда капают?! Открываем глаза — батюшки! Крошечные лягушата набились в палатку, прыгают, падают на лица — куда-то спешат. Откидываем полог. Солнце встало, просвечивает сквозь росистую листву.

Принимаемся варить уху. Включаем радио. Загремела музыка, гуси загоготали, потянулись к палатке, вытянули шеи, слушают. Наш механик совсем разболелся, у него поднялась температура. Только сели завтракать — появился кузнец.

— Лекарство принес, лечить тебя надо кузнечным средством.

Николай ставит на походную клеенку бутылку водки, говорит, что надо выпить с солью.

— Мне для хорошего человека ничего не жалко… — искренно замечает он, — и вообще кузнецы самые лучшие люди, приходи ко мне в любую минуту, стучи. И встретим, ничего не пожалеем. И Валя у меня такая. И вообще, куда бы ни приехал, иди к кузнецу, компанейские люди. Ну, едем, собирайтесь… багажник заварим, а вы у нас погостюете… пластинки новые послушаете. Вчера вас ждали. И не стыдно вам — улеглись в траве. Неужто в хате у меня не нашлось бы места…

— По-походному лучше, привыкли мы на воздухе жить…

Угощаем гостя жареными карасями, яблоками, джемом; от кузнечного лекарства наш механик повеселел.

Познакомились мы и с гостеприимной Валей — женой кузнеца, прослушали новые пластинки и простились с Николаем, как с давним приятелем.

Через час мы уже мчимся по степной дороге на юг, к Прикаспийской низменности. Багажник прочно заварен, вьюк туго увязан в палатку. Федорыч поглаживает баранку, ласково вспоминает своего лекаря. Художник, откинувшись на сиденье, листает альбом. Интересно, какой получилась Анна Степановна?

— А ну, покажи портрет!

— Портрет? — удивляется он.

— Ты же рисовал Анну Степановну?

Валентин протягивает альбом. Во весь лист, крупным планом, смелым росчерком нарисована полная женская рука с тремя колосьями — рука, дающая благо человеку.

НА ДРЕВНЕДЕЛЬТОВЫХ ПЕСКАХ

Мираж приподнимает во всю ширь горизонта призрачные голубоватые гряды. Они дрожат, растягиваются, повисая над землей. Кажется, что там, в загадочно колеблющейся дали, вот-вот блеснет лагуна синего моря.

Навстречу машине по укатанной степной дороге ветер гонит, словно поземку по зимнему тракту, дымчатые струи песчинок, Около дороги, несмотря на сушь, пышно разрослись степные травы; как стрелы торчат тонкие стебли ковыля Лессинга — предвестника песчаных почв.

Мираж обманчив — гряда оказывается совсем близко. Вот уже поднимаемся на пологий холм. Колеса вязнут в рыхлой колее, буксуют.

Но вот и песчаный бугор!

Упираемся в громадный массив зарастающих песков. Пески лежат у края Прикаспийской впадины, в среднем течении Еруслана.

Вокруг песчаные пустоши и дюны, заросшие зеленоватой барханной полынью и песчаным овсом. Впереди, среди рыжих гребней, курчавятся густые лесные колки. Странно видеть лес в голой степи!

Машина фырчит, виляет по мягкой дороге. Забираемся дальше и дальше в песчаное царство. Не подведет ли «Москвич» в барханах, пробьемся ли к Еруслану?

Лесных куртин все больше и больше. Куда ни глянь, в песках ярко зеленеют деревья. Проезжаем сосновый лес на дюнах. Сосны приземистые, пушистые. Часто останавливаемся осматривать новые и новые зеленые кущи.

Чего только тут нет: береза, осина, дуб, ольха, вяз, ясень, осокорь, дикая яблоня, груша. В подлеске — черемуха, калина, крыжовник, черная смородина. В тенистых местах — листья ландыша. Щебечут лесные пичуги.

Как собрались в сухой безлесной степи эти разные деревья? Почему такой свежестью веет от их листвы? История Ерусланских песков примечательна.

Тридцать тысяч лет назад Каспийское море заливало всю Прикаспийскую низменность. Здесь, где мы пробираемся через барханы, древний полноводный Еруслан впадал в Хвалынское море — так называют геологи разливавшийся в далеком прошлом Каспий. Река образовала в этом месте ветвистые рукава дельты. Климат в ту пору был влажный, теплый, и берега проток тонули в густых широколистных лесах.

Климат менялся: становился суше и суше. Хвалынское море отступило далеко на юг. Еруслан удлинился, влился в Волгу, оставив позади мертвую дельту. Пески развевались ветрами. Сплошные леса, уступая суховеям (а позднее вырубке), разобщались на отдельные куртины, остатки которых сохранились теперь в котловинах, между буграми и гривами.

Рискуя застрять в песках, пересекаем последний, самый южный островок реликтовых лесов, уцелевший в безлесных степях между Волгой и Уралом.

Уф… кажется, пронесло! Пески остаются позади. Маленький «Москвич» превратился в настоящий вездеход.

Загромождая древние террасы Еруслана, бесконечный песчаный вал словно надвигается на ровную приречную террасу. По этой террасе идут проселочные дороги на юг, к границе близкой Волгоградской области, постоянно встречаются селения.

Разгоняя кур, въезжаем в Дьяковку, приютившуюся у берега Еруслана. Лёссовидная заволжская пыль клубами поднимается с дороги, проникает в машину. Она часто донимает нас в пути; просачивается сквозь незаметные щели закрытых дверок откуда-то снизу. Кабина не герметична, и этот промах конструкторов особенно ощутим на сухих разъезженных степных дорогах.

В поселке хотим познакомиться с лесоводами, охраняющими реликтовые леса. Подкатываем к новеньким домикам лесхоза, выстроенным на краю поселка. В окнах мелькают лица. Обитатели конторы с любопытством разглядывают запыленный автомобиль. Встречают нас загорелые молодые люди: директор лесхоза и его помощник — старые лесники.

Признаться, не ожидали мы увидеть молодых специалистов в отдаленном лесничестве. Нам казалось, что охрана леса — дело людей пожилых, много повидавших на свете, привыкших к уединенной, неторопливой жизни в лесной глуши.

Старший лесничий развертывает белый лист карты с бесчисленными зелеными крапинами. Лист похож на причудливую мозаику. Каждая крапина на карте — куртина леса в песках. Такую подробную карту можно составить только по аэроснимкам.

На карте оконтурен огромный массив древнедельтовых песков площадью в восемнадцать тысяч гектаров, а лесные колки, вместе взятые, занимают всего три с половиной тысячи.

Оказывается, главная задача лесничества — закрепление песков. Сильные ветры поднимают песок и раздувают настоящие песчаные пурги. В лесничестве уже посажено более тысячи гектаров защитных лесов, егеря бдительно охраняют растительность, скрепляющую пески. Механизированные отряды лесхоза обсаживают соседний участок лесной полосы Чапаевск — Владимировка. Вот так тихая, неторопливая жизнь!

Директор лесхоза, едва приметно улыбаясь, показывает на карте прямую, как струна, зеленую черту, пересекающую степь восточнее Лепехинки.

— Здесь на пути к Узеням вы увидите посадки лесной полосы. А у нас посмотрите сад на песках…

— На песках?!

Принимаем на «борт» пятого пассажира — старшего лесничего. Он показывает дорогу к «песчаному саду». Снова забираемся в барханы. На крыше у нас тяжелый вьюк с палаткой и путевым снаряжением, задний багажник загружен баками с бензином и водой, запасными колесами, ремонтными инструментами.

И все-таки маленькая машина послушно тянет непомерный груз. Лесничий удивляется: никто еще не отваживался разъезжать по Ерусланским пескам на «Москвиче».

Сад на песках поражает нас. Фруктовые деревья пышно разрослись. Ветви под тяжестью плодов сгибаются в дуги. В глубине сада у шалаша стоят ящики, полные яблок. Выбираемся из гущи на солнечную поляну. Бесконечными шпалерами растянулись ягодные кусты, высаженные по ранжиру. Листьев почти не видно, все усыпано ягодами. Рубиновыми бусами горит смородина, светится изумрудами зреющий крыжовник. Собираем их горстями. Приятно утолить жажду свежей ягодой, с куста…

Уборка урожая в разгаре. Девушки в белых платочках собирают черную смородину в плетеные корзины, как виноград. Наполненные корзины они несут к весам, в тень, под яблони.

Сад на песках заложили в 1945 году в день Победы. Уже на третий год деревья стали плодоносить. В заволжских степях фруктовые деревья не растут без полива. А могучий сад, которому мы дивимся, никогда не поливали человеческие руки. Нас водит по фруктовым дебрям Григорий Ретунский, старейший садовод лесничества. Лицо его, выдубленное солнцем и ветром, рассекают глубокие морщины. Узловатыми пальцами он осторожно распрямляет ветки, согнувшиеся под тяжестью краснеющего «багаевского мальта».

— Отчего так буйно разрастается ваш чудесный сад, Григорий Леонтьевич?

Вместо ответа старый садовод показывает квадратную яму, вырытую среди яблонь. Стенки ее сложены темноцветными песками. На дне темнеет грунтовая вода. В воде плавают лягушата. Им хорошо в прохладной ванне. Ведь в открытой степи сейчас беспощадно печет солнце, высушивает почву, выбеливает травы.

— Вот в чем, оказывается, секрет!

Ерусланские пески насыпаны мощным двадцатиметровым слоем. Как гигантская губка, они впитывают влагу осадков, образуя близко от поверхности устойчивый горизонт пресной грунтовой воды. Корни деревьев, пронизывая пески, постоянно получают влагу из невидимого подземного моря.

— Уймища песков даром пропадает, ветру на поживу, — качает поседевшей головой Ретунский. — Добра-то сколько они могут принести людям!

Фруктовые посадки лесничества занимают всего два десятка гектаров, а на Ерусланских песках можно посадить в подходящих местах три тысячи гектаров неполиваемых садов.

Если же запрудить Еруслан, сюда можно прибавить пять тысяч гектаров легко орошаемых посадок на первой приречной террасе. Было время, когда приерусланские селения тонули в садах, а воду для них поднимали простейшими чигирями.

На здешних песках, словно на дрожжах, растут без полива бахчевые культуры. Вызревают арбузы не хуже камышинских.

— Чуете… сколько тут резервов пропадает!..

Старина прав. Здесь можно создать мощный бахчево-садоводческий совхоз. Развести сады без капитальных затрат на орошение и снабдить все наше Заволжье свежими фруктами и ягодами, совместив охрану реликтовых лесов с использованием даров природы. Ерусланские древнедельтовые пески таят неисчерпаемые богатства. Это третья, пока еще не использованная целина Саратовского Заволжья. Да и не только Саратовского.

Где бы вы не побывали в Прикаспии и Приаралье, всюду вы увидите полосы, острова, целые массивы лесков, оставленные погибшими, некогда полноводными реками. Природа их одинакова. В своих недрах древнедельтовые пески хранят драгоценную влагу, в сердце сухих, знойных степей, где вода необходима как воздух.

На прощание садовод одаривает нас яблоками. Они упали с деревьев, но в этом чудесном песчаном саду их не тронули садовые гусеницы.

— Берите… дальний у вас, ребята, путь, долго яблок в степи не увидите…

В походе яблоки сослужили хорошую службу. Часто мы поминали гостеприимного садовода добрым словом.

С сожалением покидаем зеленый оазис. Устраиваем ночлег около Еруслана, у подножия зарастающих барханов. Пески тут вплотную подходят к береговой террасе. Крутой берег густо зарос дубами. Вечер тих и ясен. Вода в реке замерла, подернутая плавучими стеблями ряски. Палатку не ставим, постелили ее на траву, разлеглись на кошмах. В густо заваренный чай нарезали душистых яблок. Потягивая живительный напиток, вспоминаем события минувшего дня, обсуждаем дальнейшие планы.

Седьмой день колесим степными дорогами, оставляя извилистый след по Заволжью. Охватывает тревога: впереди главный, еще не пройденный путь — манящие степи Казахстана и Сибири. Нужно спешить, удлинять перегоны…

Рано утром оставляем пески, переправляемся через Еруслан и двигаемся на восток, к Новоузенску, в самый жаркий угол Саратовской области, к границе Казахстана. В синем мареве скрывается силуэт пристанционного элеватора. Полчаса назад у Лепехинки пересекли прямую, как стрела, железную дорогу на Астрахань.

Пятьдесят лет назад ее строители назвали три смежные станции — Лепехинкой, Гмелинкой, Палласовкой — в честь русских академиков и путешественников, исследовавших в первой половине XVIII века Волго-Уральские степи. Теперь это крупные зерновые перевалочные базы.

Степной проселок, укатанный точно асфальт, уводит дальше и дальше на восток. Дорога бежит непрерывной прямой межой по темно-каштановым суглинкам. Среди золота только что убранных полей она кажется совсем черной. То слева, то справа развертываются длиннющие зеленые ленты подрастающей кукурузы. Ее листья, припудренные пылью, поникли. Если еще простоит сушь, кукурузе на суходоле придется туго.

Выезжаем на водораздел между Ерусланом и Малым Узенем. Кажется, что степь впереди приподнята пологим золотым куполом. Горизонт раздвигается. Скошенным полям не видно конца и края. Усеянные кипами золотистой соломы, они уходят в мерцающие дали. Бледно-голубое небо над желтыми полями пылает. Степь горит, расплавленная зноем. Приближаемся к полюсу сухости Саратовского Заволжья.

Волга отсюда всего в семидесяти километрах по прямой. А разница в климатах необычайная. В Приузенье летний зной наступает на десять дней раньше. Осадков выпадает меньше. Летние температуры выше. Раньше созревают хлеба. В степях у Волги косовица хлебов только начинается, а здесь пшеница уже убрана. Горячее тут и дыхание суховея из приуральских пустынь. То и дело попадаются неубранные поля карликовой пшеницы — комбайном не возьмешь! Сушь задавила, не дала ей ходу.

Низкий, голубоватый барьер маячит впереди, он протянулся через всю степь, словно прочерченный единым махом по линейке.

— Мираж? Или опять песчаная гряда?!

— Да это же лесная полоса…

Не узнаем местности. Десять лет назад мы шагали здесь, в пустой степи, с полевым планшетом, прокладывая с топографами, почвоведами и геоботаниками трассу Государственной лесной полосы Чапаевск — Владимировка. Теперь машина принесла нас к стройным деревцам. Они выстроились бесконечными рядами в степи, размеченной когда-то колышками и реперами изыскателей.

Пропуская дорогу, лесная полоса расступается широкими воротами. Четырьмя параллельными лентами, курчавыми от молодой зелени, уходит она на юг в степную даль по водоразделу между Ерусланом и Узенем.

Останавливаемся. Бежим, перегоняя друг друга, к молодой поросли. Вяз, клен, ясень, акация. Свежая листва и тень. Деревья юга, привычные к сухости, стойко переносят жар Заволжья и быстро растут на степных каштановых почвах. Они высажены всего два-три года назад, но уже скрывают человека.

Гладим, перебираем нежную листву. В жаркой голой степи деревья приносят много радости людям. И не только радости. Летом между лесными полосами образуется свой, более благоприятный микроклимат. А зимой задерживается снег. Посевы пшеницы тут выглядят куда лучше соседних, ничем не защищенных полей.

Снова устремляемся на восток. Лесная полоса еще долго маячит позади.

Встреча с юной лесной полосой очень обрадовала нас. Сквозь ветровое стекло видна убегающая степная дорога, никак не догнать ее бесконечную ленту. Дорога зовет и манит вперед и вперед, в неведомые дали. Никелированная лапка «дворника» прижимает к ветровому стеклу сиреневый букетик невянущего кермека: каждое утро Федорыч украшает машину полевыми цветами.

Вглядываемся в солнечные просторы и невольно представляем всю степь в громадных клетках лесных посадок. Главным становым хребтом для них послужит Государственная лесная полоса, уже созданная руками человека. Не лежит ли перед нами ключ к изобилию, переустройству земледелия Заволжья?

— Смотрите! Мертвая зона!

В самом деле… Вдоль дороги торчат среди трав искривленные, хилые деревья, посаженные несколькими рядами. Погибающие деревья те же, что и на Государственной лесной полосе: вяз, клен, акация, ясень. И почвы одинаковые…

В чем загвоздка? Почему эти посадки погибли рядом с цветущей лесной зеленью? Уж не грозит ли и ей та же участь? Загадка оказывается немудреной: мертвеющая поросль вся заросла сорняками. Саженцы посадили, потом бросили на произвол судьбы, и цепкие степные травы задушили неокрепшие стволики — выпили влагу из почвы. А на соседней полосе молодые лесоводы Ерусланского лесничества не теряют даром времени: лучше подготовив землю, заботливо посадив саженцы, они не дают поблажки сорнякам.

Судя по карте, проезжаем земли совхоза «Орошаемый». По водой здесь и не пахнет. Вокруг сухие поля, истосковавшиеся по влаге, опять придавленная зноем неубранная карликовая пшеница. Федорыч вспоминает выжженные зноем заволжские селения:

— Захотели люди — в голой степи лесную полосу вырастили, а в селах мужики не повернутся хоть у дворов сады рассадить. Почему?

— Спроси…

Невдалеке у дороги маленький полевой стан: хлеб убирают. Федорыч сворачивает туда, и впрямь поехал спрашивать. Бригада расположилась кружком на обед под самодельным тентом. Вокруг, куда ни глянь, сияет в ослепительном солнце золото полей. Парусиновый навес с темнолицыми степняками вписывается в небесную лазурь, точно в солнечную, яркую картину. Дед с деревянной ногой привез на тачанке бидон и кастрюли. Разливает в миски наваристый борщ. Аппетитно пахнет. Девушки повязаны косынками, лица выбелены будто мелом — смазаны белой мазью, изобретенной обитательницами степей.

Наш механик балагурит:

— Что это за Волгой все девчата ходят оштукатуренные?

Девушки прыскают, отворачиваются. Слово за слово, шутка за шуткой, завязывается серьезный разговор. Бригада из колхоза «Победа». С урожаем плохо, дождей нет, колос тощий…

— Сухая стала степь. Редко урожайные годы пошли, — говорит дед, припадая на деревянную ногу.

— Вы поэтому и сады не садите?

— Точно. А чего возиться. Может, теперь вот жизнь в деревне пошла на украшение, так молодежь и сады насадит. А мы, старики, — временные, как-нибудь проживем.

— Хорошенько «как-нибудь»! Ишь какое мясцо едите, — шутит механик, — а мы ездим и без воды, и на постнятине…

Дед лукаво прищуривается:

— А вы продайте нам свою машину, вот и сравняемся.

— Ай да дед! Вам и машину и мясо подавай…

— А как же думаешь! По такой работе все нужно. Конечно, не нам одним, чтобы всем хватило всякой всячины.

— Ну вот… и пришли с дедом к коммунизму!

— А я об этом и толкую, чтоб всем ровно и наилучшим образом жилось. Для начала водички б нам в степь подбросили… Дождичка бы или каким другим путем. У нас тут с воды начинать надо…

Вспоминается пруд Краснокутской опытной станции, заросший тенистым лесом. Среди прокаленной степи этот лес — благодатный оазис. Человек собрал там поверхностные талые воды. Вода напоила почвы вокруг пруда, разбудила их плодородие. Ерусланские пески накопили влагу в своих недрах. И там вода стала кровью земли. Фруктовые деревья, посаженные на песках, пропитанных влагой, расцвели и приносят, даже в сушь, невиданные урожаи.

А тут… что делать тут, на этой огромной знойной равнине? Как разбудить плодородие этих сухих каштановых почв? Может быть, воспользоваться подземными водами?

Но мы много поездили с геологами и буровиками в заволжских степях и хорошо знаем: надежд на подземные воды в Заволжье нет. Буровые скважины почти всюду наталкиваются на мощный горизонт соленых грунтовых вод, негодных для орошения.

Недаром гоним машину в Новоузенск. Там живут организаторы повсеместного сбора стока вод для орошения. И, пожалуй, любопытнее всего, что эти воды вот уже несколько лет люди собирают на полюсе сухости Саратовского Заволжья.

Интересно, что дал опыт? Не найдено ли, наконец, между Узенями спасенье от засухи?

МЕЖДУ УЗЕНЯМИ

Новоузенск встречает палящим зноем пыльных улиц, системой земляных плотин, удерживающих воды Большого Узеня в черте районного центра. Горячий ветер крутит, гонит по голым улицам белесые космы пыли. Здесь заботятся о воде, но забывают о зелени. Отсутствие зелени — беда многих заволжских селений. В ветреные дни над ними клубятся пыльные шапки. Издали кажется, что поселки горят, охваченные дымом. А в степи в это время пыли нет, степные травы защищают почву от развеивания.

В Заволжье, собирая воду, нельзя забывать о зелени и тени. Селения необходимо окружить садами, озеленить улицы. Ведь даже в пекле Средней Азии, у границы пустыни, пышащей жаром, люди прячут целые города от зноя и пыли под тень листвы. И помогает этому вода: проточные арыки питают защитные городские посадки.

Взметая бронзовое облако пыли, подкатываем к распахнутым дверям райисполкома. С вьюком на крыше, с рыжими пятнами пыли по всему кузову, «Москвич» имеет, вероятно, довольно странный вид. Да и мы не уступаем машине — запыленные, обгоревшие, в живописных путевых одеждах.

Прохожие принимают нас за рыбаков. И не мудрено: на верхнем багажнике мы примостили «клячи» от походного бредня. Совсем близко граница Казахстана, в Чижинских разливах множество рыбных озер. Туда постоянно едут предприимчивые рыболовы с бреднями и сетями на машинах.

В райисполкоме находим старожила Приузенья, энтузиаста освоения вод местного стока, гидромелиоратора Ивана Ивановича Сучкова. Давным-давно он здесь живет! Время оставило неизгладимые следы на его темном, как у араба, лице. Спокойные, внимательные, чуточку грустные глаза…

Почти в каждом районе есть свой Иван Иванович — хранитель местного опыта, человек, отдающий всю жизнь, все заботы любимому делу — преобразованию своего края, выполняющий изо дня в день, из года в год, из десятилетия в десятилетие работу целой экспедиции. Эти люди составляют земельные планы, сажают сады, прокладывают трассы будущих дорог или местных каналов, составляют проекты плотин и водоемов.

Иван Иванович достает планы на синих листах, фотоснимки…

Реки Заволжья живут полной жизнью лишь две-три недели, пропуская стремительный поток весенних вод, а затем пересыхают. Вода остается лишь в отдельных разобщенных плесах и в знойное заволжское лето становится нередко соленой.

Больше всего проходит талых вод по Малому и Большому Узеням.

Рассматриваем аэроснимки. Сняты они с высоты двух тысяч метров. На фотобумаге, как на ладони, развертывается кусок земной поверхности, весь юго-восточный угол Саратовской области.

— Удивительная картина!

Степная поверхность вдоль Узеней и между ними почти сплошь усеяна большими круглыми, как блюда, пятнами. Они вытягиваются цепочками, полосами, почти сливаясь друг с другом, на междуречье расходятся, образуют огромные сероватые овалы, соединенные между собой узкими потяжинами. Кажется, что аэрофотоаппарат снял кусок тундры с лабиринтом бесчисленных озер.

Это сухие ложа приузеньских лиманов — малозаметных в рельефе степи огромных падин. Появились они в давние времена, когда климат Заволжья был мягче, осадков выпадало больше и широкие потоки талых вод заливали низменности Приузенья. Изменившийся в последние тысячелетия климат разобщил на части эти древние степные потоки. Образовались целые системы замкнутых понижений с опресненными, промытыми от солей плодородными почвами. Теперь в снежные годы полые воды заливают многие приузеньские лиманы. В такие годы эти лиманы покрываются буйными травами, превращаясь в отличные сенокосы.

Когда же наступает маловодье, вода проходит по Узеням мимо лиманов. Они высыхают. В скотоводческом районе наступает бескормица.

В первую очередь решено было удержать полые воды Малого Узеня и обводнить одну из прилегающих систем лиманов площадью в пятьдесят тысяч гектаров.

Саратовские проектировщики составили проект большой земляной плотины близ Варфоломеевки. Новоузенцы собрали межколхозный совет, куда вошли представители заинтересованных организаций, передовики производства, ученые. Плотину построили быстро — всем народом. В первый год удержали в Варфоломеевском водохранилище двадцать шесть миллионов кубометров воды! Пущенная в лиманы, она оживила их.

— Вы спрашиваете: нашли ли мы все исцеляющее средство от засухи? — добродушно прищуривается Иван Иванович и пожимает плечами: — Нет, не нашли. Мы его и не искали.

В архивах Новоузенска сохранились интересные данные. Оказывается, в Заволжье из пятидесяти лет тридцать бывают сухими, маловодными. Местный сток в эти годы подводит: пруды и русловые водоемы не наполняются полыми водами.

Последние годы выдались маловодными, и Варфоломеевское водохранилище не заполнялось водой до нужной отметки. Лиманы, намеченные для обводнения, остались сухими. Воды едва хватало поддерживать пересыхающие плесы Малого Узеня в Казахстане.

— Как же решить все-таки проблему обводнения Заволжья?

Иван Иванович советует обязательно познакомиться с Васютиным — местным партийным работником; он тоже бывалый степняк и увлечен проблемой воды. Искать его уже поздно; нужно устроить до темноты ночлег.

— Где можно поставить палатку?

Иван Иванович улыбается:

— Завидую вам… хорошо бродить по степи с шатром. А ночевать… нет места лучше Чертанлы. Любопытный пруд!

И правда, пруд оказался интересным. Километровый земляной вал преграждает русло Чертанлы. К нему примыкают боковые насыпи. Плотина заросла высоченными ветлами. Под густой листвой не чувствуешь зноя. Пруд старый, берега в непролазных тальниках и камышах. Среди камышовых джунглей остров с высохшими вековыми ветлами. На голых сучьях сидят нахохлившись ястреба и луни. Целые стаи их слетаются на ночлег к этим погибшим великанам. Много рыбы и птицы. Не смолкает птичий гомон.

Сторож плотины пришел к палатке, принес окуней. Скоро в таганке закипела душистая уха. Разговорились. Запущен пруд. Расчищать надо. Принадлежит он колхозам и используется вполсилы. По Чертанле весной проходит много воды — пруд удерживает лишь часть стока. А расположен он выгодно. Километрах в трех просвечивает сквозь пыльное марево Новоузенск. Пруд лежит выше города. Если увеличить плотину, пожалуй, отсюда можно питать водой сеть уличных арыков, озеленить город, закрыть его защитным зеленым кольцом.

Рано утром, после освежающего ночлега, купаемся в притихшем пруду. Вода приятная, хоть и в цвету, будто в зеленых, мелко настриженных шелковистых волосках. Широкий плес с камышовыми зарослями и островами похож на дикое степное озеро.

В страдную летнюю пору трудно поймать секретаря райкома Васютина, вечно кочующего по району. Застаем Александра Ивановича с утра в райкоме. В просторном, скромно обставленном кабинете висят на стенах карты района, таблицы урожайности. В углах желтеют снопы пшеницы, в потолок упираются высоченные стебли кукурузы. Видимо, обитатель кабинета — человек любознательный.

Разговор опять начинается у карты Приузенья.

Печали и радости перемежаются в жизни людей. Маловодные годы, конечно, огорчили строителей Варфоломеевской плотины. Но пройдет череда засушливых лет, и в первое же многоводье затраты на плотину окупятся с лихвой.

Не это волнует новоузенцев. Варфоломеевская плотина построена на границе Казахстана. Она перехватывает Малый Узень — одну из главных магистралей стока местных вод. Обводняя свои лиманы, новоузенцы невольно отнимают воду у своих казахстанских соседей, живущих в еще более жарких, полупустынных степях Южного Приузенья. Там Узени — единственный источник пресных вод, источник жизни.

У Варфоломеевской плотины вспыхивают жаркие пограничные споры, работают водораспределительные комиссии. А воды-то все равно мало, местный сток в Заволжье ограничен сухостью климата.

— Представляете, что получается: строим плотины на Малом Узене и на второй магистрали стока — Большом Узене; строим в интересах хозяйства района и… ставим под удар своих соседей — казахстанцев. Тут совесть не спрячешь. Иногда одолевают сомнения, почище, чем у шекспировского Гамлета. Вот вам и сюжет с конфликтом. В кабинете такого не выдумаешь.

И второе… может быть, главное. Видите наши лиманы на карте? Их уйма. Южнее Новоузенска лиманы занимают все Приузенье. Никаких вод местного стока не хватит для их обводнения. Но и нельзя допускать безводья — ведь там расположены наши крупнейшие животноводческие совхозы и колхозы. В сухие годы они бедствуют от бескормицы.

Говорят, эти древние лиманы заполнялись в прежние времена талыми водами — климат был влажнее. Теперь они почти не собирают влаги — высыхают. Если бы дать им воду, все Приузенье можно превратить в фабрику зеленых кормов. Развести впятеро больше скота и овец. Вот вам и вторая проблема Приузенья. Но как ее решить?

Вместе с Васютиным намечаем свой маршрут. К границе Казахстана проедем между Узенями, через полюс сухости Саратовского Заволжья, область древних высыхающих лиманов.

…Ну и пекло! Навстречу веет точно из нагретой духовки. Душно и жарко. Машина, оставляя густой шлейф пыли, мчится по разъезженному шоссе. Новоузенск скрылся в пыльной туче. Вот и одинокая кошара, поворот на узкую степную дорогу. Нам сюда. Съезжаем с шоссе и устремляемся на юг, в страну лиманов.

Пыли нет. Дикая, плоская, как стол, пятнистая степь. Всюду темноватые пятна — солонцы с черной полынью; между ними полосы выгоревшего типчака и бледно-зеленые овалы с приземистыми, будто подстриженными кустиками — блюдцеобразные падины с таволгой и разнотравьем. Посевов не видно — целинная степь. Незаметно спустились в Прикаспийскую низменность — царство скотоводов.

Внезапно пятнистый рисунок пропадает. Потемневшая дорога врезается в степные травы. Кажется, что травами засеяна вся равнина. В сушь их стебли увяли.

Травянистая равнина бесконечна. Едем и едем, покачиваясь словно на волнах. И вдруг травяная пустошь исчезает, так же внезапно, как появилась. Снова пятнистая засоленная степь.

Проехали ложе древнего лимана. В рельефе он почти незаметен. Его отличают разнотравье и более темные почвы. На аэрофотоснимках такие лиманы выглядят огромными сероватыми овалами. В прошлом лиман заливался обильными полыми водами, и почвы тут промыты от солей. Представляем, какие травяные джунгли можно вырастить с водой на плодородном лиманном ложе.

— Смотрите… вода!

Высовываемся из окна. У близкого горизонта во всю степь разливается светлое озеро. Видны островки, солнечные заливы. Жарко, хочется пить, и вода в знойной равнине притягивает сильнее магнита. Вода затопила и дорогу…

— Лиман с водой? В дьявольскую сушь?! Не может быть!

Впереди пути нет, дорога уперлась в близкий плес. Куда сворачивать? Машина несется к воде, а она отступает все дальше и дальше, освобождая путь.

— Мираж! Вот досада!

Сергей Константинович посмеивается. Много степных призраков перевидел он на своем веку. Озеро пропало. Перед нами громадное блюдо сухого лимана. Его пустая неглубокая чаша хорошо заметна в ровной степи. Но и она высушена досуха, ни капли воды.

Так мы и едем от лимана к лиману, поражаясь удивительной природе Приузенья. Но вот миновал и последний лиман. Выезжаем на белесую глинистую равнину. Прокаленная почва едва прикрыта кустиками белой полыни.

И опять… рядом вода!

— О-о… это уже не мираж — Варфоломеевское водохранилище.

Узкий голубоватый плес сверкающей лентой разрезает глинистую равнину. Вода заполняет глубокое ложе Малого Узеня. Плотины еще не видно, она где-то близко. Малый Узень кажется мощной, полноводной рекой. У воды стоит оседланный конь, овчарка, навострив уши, следит за машиной, рядом одевается загорелый до черноты юноша казах. Он только что искупался, черные волосы блестят.

Жарко, нет терпения. Ныряем в прохладные волны. Вода необычайно прозрачна: течение остановилось, илистые частицы осели на дно. Плывем под водой, разглядывая друг друга, точно в прозрачном голубом аквариуме. Истомленное тело окутывает желанная прохлада. Ощущаешь всю прелесть водяной толщи.

Юношу зовут Турсикай. Он работает в соседнем колхозе чабаном. Турсикай дружелюбно поглядывает на гостей. Лицо приветливое, в смуглых руках истертая книга — «Люди с чистой совестью».

Федорыч ходит вокруг коня, прищелкивая языком, примеривается и, наконец, вскакивает в седло. Вид у него бравый, хотя и восседает в трусах. «Москвич» терпеливо ждет своего рулевого. Овчарку зовут Джульбарс, склонив голову, она любопытно поглядывает на гостей.

Турсикай показывает на воду, ушедшую от кромки берега, и говорит, что талых вод было так мало, что все лиманы остались сухими. К плотине уже приезжали представители Казахстана. Малый Узень ниже плотины высох.

Прощаемся. У плотины, на границе Казахстана, разобьем последний стан в Саратовском Заволжье. Турсикай прячет свою книгу за пазуху, птицей взлетает в седло и, вздыбив коня, уносится с Джульбарсом в степь. Валентин долго следит за одиноким всадником. Юноша точно сросся с конем…

…Высокая земляная насыпь наглухо перекрывает Малый Узень и длинными крыльями выходит на приречные террасы. На левом берегу белеет домик смотрителя плотины, на правом ярким пятном выделяется среди седоватозеленой полыни наша оранжевая палатка.

Ветерок рябит широкий плес водохранилища. Берег зарос душистой лиманной полынью. Камфарный ее запах разносится повсюду. После выгоревших типчаковых равнин Приузенья светло-зеленая полынная степь Казахстана кажется цветущим оазисом.

Ниже плотины, уже на земле Казахстана, в узкой глубокой ложбине, стиснутой глинистыми берегами, притаились камышовые заросли пересохшего Узеня. Среди камышей блестят мелкие разобщенные плесы умирающей реки. Таким выглядел недавно Узень и выше по течению. Вода уперлась в дамбу и залила камышовое русло.

И все-таки… с плотины видно, как мало воды набрало водохранилище в этот сухой год.

Лиманные террасы не залиты. Бетонированный водоспуск в крыле плотины остался на сухом месте. Через плотину пришлось перекинуть железные трубы сифонов. Иногда смотритель поворачивает краны, и вода из водохранилища протекает в час по чайной ложке в русло умирающего Узеня.

Дивимся возможностям плотины. Ведь высокая дамба могла бы удержать огромные массы воды…

И тут, на этой плотине, работающей вполсилы, с необычайной ясностью понимаем: способов избавления от засухи не сыскать в сухих степях Заволжья. Воды местного стока слишком ненадежный источник для регулярного обводнения и орошения. Рассчитывая только на этот источник, человек окажется на поводу у стихии. Эти воды могут служить лишь подспорьем.

Сама жизнь подсказывала верное решение.

— Канал? — кивнув на плотину, спрашиваем друг друга.

— Да, только канал!

Семь лет тому назад ленинградские проектировщики наметили трассу канала, соединяющего Волгу с Узенями. Этот канал должен стать частью большого магистрального соединения Волги и реки Урал.

Трасса канала, по мысли проектировщиков, должна пересечь зону сухих каштановых почв между Волгой и Малым Узенем, соединить оба русла Узеней на линии Новоузенска, выше лиманной области Приузенья.

Нетрудно представить себе, какое грозное оружие в борьбе с засухой может дать в руки человека Волго-Узеньский канал.

Сельское хозяйство Заволжья периодически испытывает тяжелые удары засухи. В засушливые годы урожайность стремительно снижается, и сельское хозяйство терпит огромный ущерб. Урожайность всех культур, если рассматривать ее по годам, прыгает здесь стихийно. Эти скачки несколько снижены в передовых хозяйствах и особенно бросаются в глаза в рядовых колхозах и совхозах. Например, в сухие и влажные годы в Заволжье средняя урожайность яровой пшеницы колеблется от полутора до девяти центнеров с гектара, проса от одного до восьми, ячменя от четырех до двенадцати центнеров, подсолнечника от одного до семи. Такие же скачки в урожайности дает кукуруза, все кормовые культуры и травы.

Коллективизация и механизация нашего сельского хозяйства, внедрение передовой агротехники в сухое земледелие не дают засухе превратиться в народное бедствие, как это было в царской России. Однако преодолеть засуху обычными способами в Заволжье не удается.

Между тем здесь лежит больше половины обширных земельных угодий Саратовщины и пастбищ Волгоградской области.

Волго-Узеньский канал может оросить волжскими водами громадные поля, истосковавшиеся по влаге, которые мы видели между Ерусланом и Узенями, пашни в прилегающих районах Волгоградского Заволжья — земельный массив в полмиллиона гектаров!

Строительство канала и приволжских оросительных систем, о которых мы рассказывали в первой главе, решит проблему большого саратовского хлеба.

В пятилетие, предшествующее освоению целинных и залежных земель, Саратовская область в среднем сдавала государству пятьдесят шесть миллионов пудов хлеба в год; в следующее пятилетие, с 1956 по 1961 годы, после освоения миллиона гектаров целинных и залежных земель, средний годовой выход товарного хлеба повысился до 96,5 миллионов пудов.

В благоприятный для урожая 1962 год саратовцы, освоив дополнительные земельные резервы, сдали государству 182 миллиона пудов хлеба. В перспективе область должна давать в среднем ежегодно по 250 миллионов пудов товарного зерна. И это без ущерба для развития животноводства.

Такую задачу не решишь увеличением площади запашки. Неосвоенных земель в Саратовской области осталось немного. Воды Большой Волги, пущенные в Саратовское Заволжье, сделают это…

Еще в Саратове мы раздобыли любопытные данные.

Первые опыты орошения каштановых почв между Волгой и Узенями дали скачок в урожайности зерновых культур. Озимая пшеница при одной предпосевной влагозарядке дала 30 центнеров с гектара; при двух дополнительных вегетационных поливах — 44 центнера, а без орошения — десять. С поливом можно получать яровой пшеницы до 55 центнеров с гектара, а зерна кукурузы до ста центнеров.

Волго-Узенский канал оросит в Заволжье четыреста тысяч гектаров пашни, приволжские оросительные системы — триста тысяч. Саратовцы независимо от погодных условий возьмут с этих земель дополнительно огромные массы зерна…

Тут мы вспомнили недавнюю самолетную экспедицию. На трехместном самолете нам довелось облететь все Волгоградское Заволжье. Оказалось, что и там степь рассекают широкие лиманные полосы. Двумя лентами они протянулись с севера — от Еруслана на юг — до озера Баскунчак. Близ Урды эти полосы соединяются и словно вливаются в понижение Хаки, ограниченное нулевой горизонталью.

Топографы нашей экспедиции исследовали на земле полосы сближенного расположения лиманов и установили, что они лежат в едва заметных широких понижениях у подножия Приволжской песчаной гряды и Предсыртового уступа. И главное, у этих понижений хоть и малый, но постоянный уклон с севера на юг, а лиманы и падины соединяются между собой едва заметными лощинами в целые естественные системы.

Представляете, что получится!

Лиманные системы Волгоградского Заволжья и Приузенья лежат южнее и ниже проектируемой трассы Волго-Узеньского канала. Электрические насосы поднимут воды Большой Волги на командные точки, и они самотеком пойдут в лиманные системы.

Умирающие лиманы, получив воду, принесут два-три укоса трав в лето, невиданный урожай кормовых культур. Возникнет прочная основа для развития мощных овцеводческих и скотоводческих совхозов и колхозов. В Саратовском и Волгоградском Заволжье впятеро повысится товарный выход продуктов животноводства.

Заволжские селения, получив воду, скроются в зелени садов. Воды Большой Волги наполнят до краев Варфоломеевское водохранилище и водоемы, проектируемые на Большом Узене. Раз и навсегда решится наболевшая проблема устойчивого снабжения водой знойных степей Западного Казахстана.

Несколько лет проект канала покоился в архивах. Теперь пришла пора осуществить его. Волгоградская плотина повысила уровень Волги. Волжские воды, затопив долину Еруслана, вошли в Заволжскую степь длинным языком. Огромные массы воды приблизились к Узеням…

Взбудораженные, спускаемся с плотины. Солнце садится в степь, окрашивает предвечернее небо переливами нежных красок. Фиолетовой синью отсвечивает затихшее водохранилище.

Художник сидит у этюдника. Он точно проник в наши мысли. На этюде изображена полуденная степь с зеленоватой лиманной полынью, свежей, сочной, будто напоенной влагой. Белая тучка плывет в голубом небе. И всадник скачет в степи.

Что-то знакомое чудится в стремительном его повороте, в контурах коня с развевающимся хвостом.

— Майн-ридовский мустангер в прерии?!

— Чабан в степи, — тихо говорит Валентин.

— Ба! Да это же Турсикай! Его конь, его лихая посадка…

Живой, всамделишный всадник остался в памяти художника, и теперь он скачет во весь опор навстречу жизни. Вероятно, такой будет вся эта степь — царство скотоводов, когда воды Большой Волги устремятся в лиманы Приузенья.