60 дней по пятидесятой параллели

КЛАД ТУРГАЯ

На рассвете нас будят выстрелы и тревожные крики гусей. Стреляют где-то на близком озере. Пронеслись стаи испуганных уток, пролетели гуси; махая огромными крыльями, поднимаются в небо журавли. Выстрелы гремят не смолкая.

— Браконьеры!

Обследуем полевой стан. Пусто, никого нет. Свежий след какой-то машины пересекает отпечатки наших колес на пыльной, отволгшей за ночь дороге. След ведет к комбайну. А вот и следы воровских рук: оголенный металл — сняты приборы, кожух дифференциала, ободран мотор…

Обходим шеренгу комбайнов — та же картина, почти новые машины разграблены.

На уединенном стане оставлены без присмотра семь комбайнов, сеялки, дисковые бороны. Место глухое, вдали от населенных пунктов, от хозяйского глаза. Сторож тут необходим.

— Эх и хозяева в совхозе! — рычит Федорыч, сжимая огромные кулаки.

Механик любит технику, привык беречь каждый винтик, и вопиющая бесхозяйственность выводит его из равновесия. Совхоз в стороне от главных дорог, в дальнем углу Актюбинской области, укромные полевые станы еще дальше — у самой границы Целинного края, не так-то просто сюда заглянуть, проверить технику!

След чужой машины уходит в том направлении, куда мы должны ехать. Наскоро позавтракав, снялись с лагеря. Спустя час подкатываем к небольшому поселочку среди пшеничных полей.

— Бигала…

Последняя совхозная ферма. Обшарпанные мазанки, наполовину разрушенные. Улочка завалена хламом, навозом, ржавыми деталями машин. Кажется, ни души. Но люди, оказывается, есть. У мазанки стирает белье русая молодая женщина. На веревке развешаны распашонки, штанишки, платьица. У ее ног играют четверо ребятишек мал мала меньше, такие же золотоволосые и голубоглазые, как мать. Увидев подкатившую машину, женщина поспешно вытирает руки о фартук, поправляет волосы. Ребятишки уцепились за юбку матери, семенят за ней. Лицо у женщины красивое, выразительное, доброе. И малыши все как на подбор — один другого лучше!

— Что это у вас в поселке такой беспорядок?

— А-а, — отмахивается женщина, — по Сеньке и шапка. Известно: каков поп, таков и приход. Бригадир у нас никудышный, в бутылку заглядывает, пускает все по ветру, очки начальству втирает. Да и в совхозе порядка нет, не заботятся о народе. Верите ли, сплю и родную Волгу во сне вижу. Бросила бы все тут, да куда с таким хвостом денешься?

Она подхватывает на руки самого маленького крепыша, гладит мягкие кудри. Обнимает остальных. Самой старшей девочке лет семь, кудрявая головка точно в блестящих золотых стружках.

— Вот, за Отцом тянемся — механизатор он у нас, все в степи, да в степи, в дождь и холод, и просушиться негде. Вон у соседей люди добрые целые города в совхозах строят, а у нас без бутылки магарыча и малого дела не делается…

Едем и едем на север. Вот и последний пограничный стан, и снова одинокий ряд машин. И опять никого — ни души, пусто кругом. Вот и сторож — важно стоит на сурчине жирный байбак, скрестив короткие лапки на пушистом животике. Второго сурка мы отрезали от норы, он не успел перебежать дорогу. Сурки очень привязаны к своим жилищам и, застигнутые врасплох, никогда не прячутся в чужие норы.

Догоняем неуклюжего зверька. Окружаем. Он встает на задние лапы, фырчит, растерянно поворачивает мордочку, свистит на всех — пугает. Щелкаем фотоаппаратами у самого его носа. Сурок ныряет в образовавшуюся брешь.

Пересекаем, наконец, границу Целиного края! В пшенице ее не видно. Начинаются земли целинного совхоза имени Островского. Здесь не встретишь затерянной детали или брошенной без присмотра машины. В поселке Кулы-куль, где расположена третья бригада совхоза, длинными рядами стоят отремонтированные комбайны. В мастерской звон железа, рокот моторов. Домики в поселке новенькие, чистые. Рядом — огороды, давно мы их не видели. Цветет картофель, белеют кочаны капусты, пышно разрослись лук, фасоль, помидоры.

Обрадовались Целинному краю, развеселились. Здесь все кажется иным. Высунешь голову и слушаешь — звенят цикады, стрекочут кузнечики, посвистывают сурки, шумят удивительно высокие и совсем еще зеленые хлебные нивы. Хорошо!

— Споем, братцы?

Еще недавно мы включали приемник и мчались по степи под марши или арии из опер. Но приемник замолчал: степная пыль проникла внутрь, нарушила контакты, и теперь мы поем сами. Валентин затягивает «Ермака», мы подхватываем — дрожат стекла. Где-то тут близко верховья Тобола — первой сибирской реки на нашем пути!

Неожиданно выезжаем к степной речке. Местами она пересохла, и русло заросло камышами. Разобщенные бочаги скрылись между глинистыми обрывами. Ни кустика, ни деревца.

— Неужто Тобол?!

Да, Тобол — мы у истоков сибирской реки. Пересыхающее русло весной оживает, наполняется вровень с берегами полыми водами. Стремительно бежит весенний поток на север, в далекую тайгу. Там Тобол всегда полноводен.

На левый его берег переправляемся у Жаилмы. Здесь ферма совхоза имени Пушкина. Много новых домов, повсюду огороды. Подкрашенные комбайны стоят как на параде. Они видны и во дворах. Там живут комбайнеры. Все у них готово, всегда начеку, вскочил в машину — и в бой за хлеб!

На левом берегу Тобола зеленеет ковыльно-типчаковая степь, еще не тронутая зноем, обочины дорог в цветах, а хлеба совсем еще зеленые. Федорыч останавливает машину, украшает смотровое стекло букетиками свежих полевых цветов.

Забираемся дальше и дальше на север. Хотим увидеть рудный пояс Большого Тургая. Появляются холмы, изрытые шурфами. Рыжеватые отвалы желтеют повсюду. Это следы недавней разведки. В полдень между степными увалами развертывается целый городок. Среди белых домиков подымаются кварталы недостроенных заводских корпусов, а в стороне на склонах изрытого холма темнеют копры шахт. Куда ни глянь — на окраинах городка развороченная красноватая земля, какие-то насыпи и дамбы. По ним бегут машины. Дороги сходятся сюда со всех сторон.

— Джетыгара!

Подъезжаем к высокому валу пустой породы. Откуда-то из-под земли несется гул моторов, лязг металла. Бросаем машину, взбираемся на земляные кручи. Под ногами — огромный котлован с плоским дном. Экскаватор врезается в породу, рухнувшую с обрыва. То и дело подъезжают под зубастый ковш тяжелые самосвалы, принимают породу.

Трехкубовый экскаватор расчищает дорогу к подземной залежи гигантскому шагающему экскаватору. Он вздымается в голубое небо, поражая своими огромными суставами. Странно видеть такую махину. Спустились с земляных круч, стоим рядом с гигантом — словно карлики у стальных башмаков великана. Скоро колоссальный ковш вгрызется в пласты, пронизанные жилами минерала. В котлован уже подведена железная дорога.

В отвалах у экскаватора находим осколки коренных пород, похожие на куски пирога с беловатыми прослойками начинки. Прослойки мягкие, ногтем отделяешь серебристые волоконца, маслянисто-скользкие, как тальк. Это асбест. В Джетыгаре, в степных недрах обнаружены огромные залежи асбеста с промышленными запасами в двадцать миллионов тонн. Тут строится крупнейший в Союзе асбестовый горнообогатительный комбинат.

Располагаемся с палаткой неподалеку от котлована, на берегу водоема, образовавшегося в скрещении двух дамб. Постирались, вымылись, съездили в столовую и пораньше легли спать. Всю ночь по дамбам шли какие-то машины, где-то звенел металл, рычали моторы. Мы привыкли к степной тиши и часто просыпались.

Утром отправляемся на розыски геологов, обосновавшихся на дальней окраине Джетыгары. Подымаемся на рыжеватый холм, любуемся панорамой степного городка. Такого города мы еще не встречали. Среди увалов, на участке ровной степи рассыпались во всю ширь одноэтажные домишки. Это старый золотоискательский Джетыгара и кварталы строителей. Из недр одноэтажной россыпи вырастают светлые корпуса асбестового комбината, многоэтажные жилые дома, обставленные башенными кранами. Базу геологов находим у небольшого городского парка, на степной окраине.

Подъезжаем к деревянному крыльцу с вывеской: «Мечетная геологоразведочная экспедиция». Знакомимся с геологами и словно заглядываем в недра Тургайской степи.

Еще не так давно Тургайская степная равнина между Мугоджарами и Казахским мелкосопочником считалась геологически бесперспективной. Однако некоторые видные геологи предполагали, что под молодыми наносами Тургайской степи, в погребенных складках Урала, размытых и разрушенных выветриванием, скрываются ценные руды.

Так думать позволяли интересные находки, сделанные еще в XIX веке. В бассейне Аята — притока реки Тобола — геолог Краснопольский нашел пласт фосфористого железа, а у Джетыгары старатели, роя шурфы, обнаружили в коренных породах жильное золото.

Развитие металлургических заводов Магнитогорска и Челябинска потребовало разведки новых запасов железных руд. С 1946 года в Тургайских степях начались широкие поиски полезных ископаемых. Геологи нащупали здесь целый рудный пояс. Он протянулся от Кустаная вверх по Тоболу, вдоль южных предгорий Урала и Мугоджар. В пластах были обнаружены огромные залежи железных и алюминиевых руд, золото, свинец, медь, вольфрам, хром, молибден, асбест, уголь.

Главный геолог экспедиции показывает кусок породы с прослойками асбеста:

— Вот наше детище.

Оказывается, пласты, пронизанные жилами асбеста, спадают в глубины земли на пятьсот метров, под углом в 35–40, а затем 60–70 градусов. Добывать руду выгоднее открытым способом. В Джетыгаре образуются огромные карьеры глубиной до трехсот метров.

Механические мельницы горнообогатительного комбината раздробят руду, специальные установки извлекут асбестовое волокно. Комбинат ежегодно будет давать полмиллиона тонн асбеста для производства асбесто-шиферных и трубных изделий.

Джетыгарский асбестовый комбинат вступит скоро в строй и сыграет важную роль в поточном строительстве, развернувшемся на целине.

Проезжаем по улицам Джетыгары. Сейчас тут живут строители. Воздвигаются кварталы многоэтажных домов для рабочих комбината, прокладываются улицы, дороги, подъездные пути, снимаются пустые породы, скрывающие асбестовые жилы, строятся корпуса комбината.

Выбираемся за город на степные просторы. Мчимся вдоль полотна железной дороги. Рядом Тобол. Долина его здесь широкая, русло наполнилось водой. Вброд перебираемся через первые, еще неглубокие притоки. Вид степи изменился. Среди пшеничных полей проносятся поезда, маячат башни элеваторов, пристанционные поселки разрослись в многолюдные селения. По дороге бегут машины, и «Москвич» теряется в живом потоке. Он несет нас дальше и дальше, к пряжке рудного пояса — железным рудникам Соколовско-Сарбайского месторождения.

Вечереет. Над степью вспыхивает зарево: светит огнями новый город Рудный — центр рудной промышленности Большого Тургая. Окраины города изрыты траншеями, котлованами, уставлены штабелями кирпича, бетонными блоками, башенными кранами. Целые кварталы строящихся домов выходят в степь, как будто им тесно в городе. В центре — многоэтажные дома, асфальтовые улицы, скверы и парки, ярко освещенные магазины. Не верится, что всего несколько лет назад тут была голая степь, в травах гнездились стрепеты и дрофы, а сурки пересвистывались у своих нор.

Федорыч чертыхается, ерзает на сиденье, тревожно озирается. Сворачивает вправо, влево; в какую улицу не кинется, тормозит, дает задний ход.

— Чего ты мечешься?!

— Знаки!

Действительно, куда ни свернем — всюду знаки, запрещающие проезд, указывающие на одностороннее движение. Проехать центр Рудного, не нарушив правил, невозможно. И, пожалуй, автоинспекцию винить нельзя. Намудрили проектировщики — в просторной степи спроектировали узкие улочки в центре, пригодные лишь для одностороннего проезда. Машины попадают тут в тиски.

Но скоро центр города переместится. Рудный стремительно расширяется, население его растет. Проспекты нового центра закладываются севернее современной городской черты.

Улицы запружены прогуливающимися людьми. Всюду молодые лица. Жители этого города такие же юные, как и сам город. Протискиваемся сквозь шумный центр, объясняясь на перекрестках с милиционерами. Наконец выбираемся на прямую широкую магистраль, она ведет в Кустанай.

Слева у близкого горизонта громоздятся высоченные столовые горы. Это искусственные вершины — колоссальные отвалы пустых пород Соколовско-Сарбайского рудника. Мощные экскаваторы день и ночь выгребают из карьеров магнитный железняк.

Здесь нашли «Тургайский клад» — богатейший железорудный бассейн площадью в шесть тысяч квадратных километров. Соколовско-Сарбайские залежи — сердце бассейна.

Внимание геологов к Кустанайским залежам привлекли магнитные аномалии. Буровые скважины помогли оконтурить рудные пласты.

Железные руды в новом бассейне лежат в двух плоскостях. Фосфористые бурые железняки Аятского и Лисаковского месторождений отложились близко от поверхности почти горизонтальными напластованиями; магнитные железняки круто опускаются вглубь вместе с древними складками Урала. Чтобы добраться к пластам ценнейших магнетитов, экскаваторщики снимают пятидесятиметровую толщу пустых поверхностных пород.

Зато богатства рудного бассейна огромны — в Тургайских недрах хранятся двадцать процентов железорудных запасов Советского Союза. Эти залежи богаче залежей Криворожского бассейна и всех месторождений железных руд Урала.

Ежегодно Тургай может давать сто миллионов тонн руды. Принятая XXII съездом партии Программа определила судьбу Кустанайского железорудного бассейна. В ближайшее десятилетие здесь будет создана третья металлургическая база страны.

На фоне предвечернего неба дымят трубы горнообогатительного комбината. Куда ни глянешь, везде дома рудных поселков, дымы паровозов, силуэты башенных кранов. Непрерывной лентой тянется строительство рудного пояса. Комбинат уже дает обогащенные доменные и мартеновские руды на Магнитогорский и Челябинский металлургические заводы. В перспективном плане намечается воздвигнуть еще три обогатительных комбината. Они досыта накормят обогащенной рудой металлургические заводы Урала и Караганды, а главное, громадный металлургический завод, который будет выстроен рядом с тургайским кладом.

Стемнело. Зажглись звезды над степью. Огни рудных поселков скрылись за дальними увалами. На востоке засветилось новое зарево. Гоним во весь дух по асфальтовой магистрали. Шины гудят, светятся приборы, лучи фар выхватывают из тьмы серебристую дорогу. Внезапно во мраке ночи вспыхивают алмазными блестками огни Кустаная.

РАЗГОВОР С ГЕОГРАФАМИ

Наконец мы в Кустанае. У окошечка телеграфа разговорились с худощавым пареньком в брезентовом комбинизоне, в запыленных изношенных кедах, с полевой сумкой, набитой картами. Это студент-практикант Московского университета. Он сообщил, что в городе находится экспедиция университета, составляющая в содружестве с Алма-Атинским почвенно-ботаническим институтом Академии наук первый областной географический атлас.

— Скорее туда! В экспедиции можно раздобыть любопытные материалы…

Географы разместились в пустующих классах городской школы. В комнате, уставленной походными койками, вьючными ящиками, полевым снаряжением, нас встречают загорелые люди в ковбойках, майках, безрукавках. Хорошо, что поторопились: сегодня собрались начальники нескольких полевых отрядов. Завтра они снова уезжают в степь.

Отрядов четыре: физической географии, биогеографии, географии населения и культуры, экономической географии. В тесном общении многие специалисты исследуют природу, население и хозяйство Кустанайской области, определяют с местными работниками перспективы развития хозяйства области. В поле работают и студенты старших курсов географического факультета.

Нас интересует все: почему университет выбрал именно Кустанайскую область, какую помощь окажет атлас в преобразовании ее земель?

Многие карты уже готовы. Собравшись вокруг стола, разглядываем раскрашенные листы: почвенная и ботаническая карты, карты ландшафтов и природного районирования, качественной оценки земель и экономического районирования…

Перед глазами возникает весь сложный облик огромной целинной области. На ее просторах свободно разместились бы Швеция, Нидерланды, Дания и Бельгия, как говорится в учебниках географии, «вместе взятые». Задумчивый молодой человек в роговых очках и в майке — начальник отряда физической географии Владимир Александрович Николаев, перебирая листы будущего атласа, неторопливо говорит:

— Посмотрите, как близки по своим контурам наши карты: почвенная и ботаническая, ландшафтного, геоморфологического и природного районирования. Атлас служит единым стержнем, соединяющим усилия различных специалистов, и, заметьте, чем теснее нам удается увязать полевые исследования между собой, тем ближе сходятся карты природных характеристик. Наступит время, когда наложишь такие карты друг на друга — и контуры их совпадут, а каждая карта глубоко раскроет один и тот же природный контур со своей стороны.

Представляете, как очевидны будут взаимосвязи между почвами, растительностью, рельефом, подстилающими породами, микроклиматом, химизмом слагающих пород и грунтовых вод. Такими картами легко будет пользоваться практикам сельского хозяйства: агрономам, зоотехникам, гидромелиораторам, землеустроителям. Карты такого атласа помогут разрабатывать обоснованные планы преобразования земель области, комплексного освоения ее производительных сил.

В разговор вступают Андрей Георгиевич Буренстам — руководитель экспедиции и Олег Александрович Евтеев — начальник отряда по географии населения и культуры.

Кустанайская область была избрана экспедицией не случайно. Это ключевой административно-экономический район Целинного края. Здесь, как в фокусе, скрещиваются нити узловых хозяйственных проблем Казахстанской целины.

На Тургайской равнине, между Мугоджарами и Казахским мелкосопочником, где лежит Кустанайская область, найден целый букет полезных ископаемых…

— Взгляните на карту…

Рядом с Соколовско-Сарбайским месторождением магнитных железняков открыты колоссальные залежи фосфористого железа, а неподалеку, около озера Кушмурун, вскрыты мощные пласты энергетических бурых углей. Неисчерпаемый бассейн таких же углей протянулся широкой лентой и дальше, вдоль железной дороги в Приишимье. По соседству с углями, у озера Кушмурун и в окрестностях Аркалыка, залегают цепные алюминиевые руды — бокситы, они найдены также возле железорудного бассейна, вдоль Тобола.

И тут же, в недрах Тургайской степи, геологи разыскали месторождения редких металлов, асбеста, флюсовых известняков, огнеупорных глин и строительных материалов. Природа позаботилась о человеке, создала здесь геологическое чудо — богатейшую сокровищницу руд для комплексного металлургического производства.

Исследуя структуру древних складок Урала под Тургайской степью, разведчики пришли к выводу, что и в центральной и южной частях этой равнины скрываются рудные залежи не менее богатые, чем сокровищница руд, обнаруженная в северной ее части.

Геологи уже открыли на юге никелевые и хромовые месторождения, месторождения бокситов, бурых углей. В Семиозерном районе на поверхности найдены выделения жидкой нефти. Южные районы Тургая, вероятно, скрывают в своих недрах большие запасы нефти и газа. Несметные богатства хранятся у нас под ногами!

А на поверхности, над рудным кладом, простерлась Тургайская степь. Видите: с севера на юг ее пересекают четыре почвенно-климатические зоны.

В двух северных зонах — черноземных и темно-каштановых почв — поднято четыре с половиной миллиона гектаров целинных и залежных земель — девяносто пять процентов земель, пригодных для пашни. Создан сплошной пояс крупного земледелия; зерновые совхозы развивают интенсивное животноводство. В двух южных зонах — каштановых и светло-каштановых почв — десять миллионов гектаров степных пастбищ, еще далеко не использованных. Кустанайская область стала житницей Казахстана, краем мощных совхозов и может стать крупнейшим производителем мяса.

Металл, хлеб и мясо предопределяют характер развития Большого Тургая. Здесь завязывается узел коренных проблем строительства на целине. Развязать его непросто.

Разговор выходит за рамки обычного интервью. Кажется, что он начался давным-давно, у бивачных костров в дальних экспедициях. Всем нам довелось прокладывать первые пути и дороги в тайге и тундре, в степях и горах, и мы понимаем друг друга с полуслова.

— Комплексное решение хозяйственных и культурных задач?!

— Да. Единственно правильный, разумный путь коммунистического строительства!

Невольно вспоминаются диспропорции, поражавшие нас на целине 1960 года. Рывок вперед — колоссальные площади вспаханной первозданной целины и недопустимо малый размах жилищного строительства. Разрыв, причинивший немало бед целинникам, порождавший текучесть кадров, непроизводительные траты государственных средств на бесконечные перевозки людей, бесхозяйственное отношение временных жильцов к технике.

А разрыв между земледелием и животноводством?! Стремительный взлет зернового хозяйства и отстающее животноводство. Сплошное пшеничное море и малые площади кормовых культур; элеваторы, благоустроенные селения на севере и по соседству пустующие пастбища юга.

После решительных мер, принятых партией, эти недостатки быстро исправляются: расширяется строительство, повсеместно вводится правильный севооборот с бобовыми культурами, кукурузой, сахарной свеклой; быстро развивается животноводство. Но просчет, вызванный некомплексным подходом к преобразованию целины, замедлил ее развитие.

Пришло время решать хозяйственные задачи с учетом глубокой взаимосвязи всех природных и экономических особенностей территории, мыслить, планировать и строить крупными хозяйственными комплексами, направлять финансовые и материально-технические средства на строительство цельных хозяйственных узлов.

Большой Тургай — один из таких решающих узлов хозяйственного строительства. Рассматриваем карты экономического районирования и поражаемся, как все тут связано.

Сейчас Тургайский железорудный бассейн — это только рудные карьеры и строящиеся обогатительные комбинаты. Соколовско-Сарбайский комбинат и Качарский рудник дают магнитный железняк уральским заводам и в перспективе насытят их. В конце семилетки Лисаковский комбинат снабдит обогащенными фосфористыми железными рудами Челябинский и Карагандинский металлургические заводы.

Но разведанные запасы железных руд Тургая огромны — исчисляются в три миллиарда тонн. Особенно велики запасы фосфористого железа. Эти уникальные залежи выходят почти к поверхности и содержат кроме фосфора ванадий. Вывозить такую массу руды неэкономично. И тем не менее богатые залежи не должны долго оставаться втуне.

Ученые Академии наук Казахстана подсчитали, что, если построить на базе лисаковских месторождений фосфористого железа крупный металлургический завод, можно выплавлять чугун, томасовскую и ванадиевую сталь дешевле, чем на Кузнецком, Челябинском и Нижне-Тагильском заводах.

Неподалеку расположены месторождения цветных и редких металлов, необходимых комплексному металлургическому производству. Магнетитовые руды Соколовско-Сарбайского и Качарского месторождений содержат примеси меди, цинка, свинца и других редких и цветных металлов. Сейчас при обогащении руд эти ценнейшие примеси остаются в «хвостах» и попадают в отвалы. Тургайский металлургический завод использует и эти богатства.

Доменный и коксовый газ нового металлургического гиганта значительно удешевит обогащение фосфористого железняка для металлургических заводов Челябинска и Караганды. Коксующиеся угли комбинат получит при помощи транспортного маятника. Выгрузив в Караганде кустанайскую руду, железнодорожные составы вернутся груженные коксующимся углем. С получением руды Карагандинский металлургический завод увеличит свою мощность вдвое…

Тургайский завод, выплавляя томасовскую сталь и чугун, выдаст ежегодно более полутора миллионов тонн фосфатного шлака, ценнейшего фосфорного удобрения, и это здесь, в сердце Целинного края. Удобрений, выпускаемых металлургическим заводом, хватит на восстановление плодородия десяти миллионов гектаров суглинистых и супесчаных почв.

В Тургайской кладовой хранятся запасы всех микроэлементов, стимулирующих рост сельскохозяйственных культур. Без особых затрат здесь можно выпускать необходимые микроудобрения для всего Целинного края.

Рядом пройдет трасса величайшего газопровода Газли — Челябинск. На базе бухарского газа и электроэнергии легко наладить широкое производство дешевых азотных удобрений…

А вот и еще более интересные связи. В Тургайской степи в пяти месторождениях найдены громадные залежи алюминиевых руд — бокситов. В Аркалыке строится крупный бокситовый рудник. Бокситы пойдут отсюда на Павлодарский алюминиевый завод, строящийся на берегу Иртыша.

— В Павлодар, за шестьсот километров, — почему так далеко?

— Вода, много воды и дешевая электроэнергия нужны алюминиевому заводу. В Аркалыке этого нет, и металлурги строят завод на Иртыше у воды, рядом с павлодарскими электростанциями.

— Разумно…

— Пока разумно. А с остальными залежами тургайских бокситов что делать?

Лежать в земле им нельзя — алюминий и его сплавы с цветными металлами слишком нужны нашей промышленности. Тащить новые миллионы тонн бокситов к воде неразумно. Ведь по соседству с поясом тургайских бокситов скрыты колоссальные залежи кушмурунских и приишимских энергетических углей. Здесь бы и строить могучий алюминиевый комбинат.

Вообще, проще воду направить сюда. Она понадобится здесь и Тургайскому металлургическому гиганту, и угольным карьерам Кушмуруна, или Приишимья…

Двенадцать месторождений Тургайского буроугольного бассейна хранят тридцать шесть миллиардов тонн угля, почти вчетверо больше, чем Экибастуз. И угля сравнительно малозольного — прекрасного энергетического топлива. Многие тургайские угли годны для производства синтетического волокна, пластмасс, масел, искусственного жидкого топлива. Залегают они не так глубоко, добывать их можно дешевым открытым способом, извлекать шестьдесят миллионов тонн угля в год.

Угольные пласты нередко прикрыты бокситами. Одновременно с разработкой угольных карьеров можно добывать ценнейшие алюминиевые руды.

В Тургайском угольном бассейне выгодно построить мощные тепловые электростанции. Они насытят энергией весь Большой Тургай, черную и цветную металлургию, все сельскохозяйственное производство этого района.

Но для добычи углей и эксплуатации тепловых электростанций нужно очень много воды. Острый ее недостаток может привести к диспропорции в развитии отраслей хозяйства Большого Тургая. Ведь только для одной тепловой электростанции мощностью в полтора миллиона киловатт нужно пятьдесят пять кубических метров воды в секунду — четыре таких потока, как Москва-река! Разумеется, большая часть этой воды будет в постоянном круговороте. Но все равно, для пуска сверхмощных кушмурунских тепловых электростанций потребуется масса воды. Всех вод Ишима не хватит на питание и половины этих станций. Потоки воды понадобятся новому металлургическому заводу, алюминиевым комбинатам, мощным угольным карьерам, на обводнение пастбищ и орошение тургайских земель.

Водоснабжение тут — проблема номер один, и решать ее нужно кардинально, полумерами не отделаешься. Сейчас реализуется пока насущная задача снабжения питьевой водой целинных совхозов и ферм, городов и рабочих поселков и технической водой существующих промышленных предприятий Тургая. И эта задача сложна.

Западнее семидесятого меридиана в Целинном крае подземные воды в продуктивном меловом горизонте засолены, а вышележащие водоносные горизонты бедны. Речная сеть в степи разрежена, местный сток резко колеблется по годам: преобладают годы с малым стоком.

Многие совхозы с первых дней освоения целины рыли котлованы — накапливали талые воды, бурили скважины, но обеспечить себя водой так и не смогли.

Инженеры Всесоюзного института проектирования водохозяйственных сооружений предложили удержать многолетний сток Ишима в регулируемом водохранилище и пустить ишимские воды в целинные совхозы по гигантским водопроводам. Таких сооружений еще не было в мировой практике.

Смелый проект был утвержден правительством. Взгляните на схему уникального степного водопровода…

Из мощного Сергиевского водохранилища и зарегулированного Ишима насосные станции поднимут воду в сеть магистральных трубопроводов длиной в три тысячи километров. Диаметр этих труб семьдесят сантиметров! На трассе водопровода запроектировано несколько десятков промежуточных насосных станций, сотни водонапорных башен, бетонные резервуары.

Ишимский и Булаевский водопроводы снабдят ишимской водой восемьдесят шесть совхозов, четыреста пятьдесят населенных пунктов Кустанайской, Северо-Казахстанской и Кокчетавской областей. Сейчас многие совхозы возят воду издалека цистернами, каждый кубометр ее обходится по два-три рубля. Стоимость кубометра воды Ишимского водопровода будет всего двенадцать копеек.

Ишимские водопроводы строятся полным ходом. Первые совхозы уже получили дешевую воду. На берегу Ишима возводятся насосные станции с пропускной способностью в сорок пять тысяч кубометров воды в сутки. Опытные строители газопровода укладывают в траншеи, глубиной в четыре метра, громадные трубы. Даже в трескучие сибирские морозы вода на такой глубине не замерзнет.

В районах, лежащих в стороне от Ишимской водопроводной магистрали, прокладываются одиночные водопроводы, которые будут подавать воду из близлежащих местных водоемов.

По Тоболу строится несколько водохранилищ, способных удержать воды многолетнего стока. Они будут давать горнообогатительным комбинатам и существующим промышленным центрам Кустанайщины в среднем по два кубометра воды в секунду.

Но водопроводы на местном стоке и крупные тобольские водохранилища не в состоянии решить проблему водоснабжения Большого Тургая, учитывая потребности будущего металлургического гиганта у Кустанайских залежей фосфористого железа, алюминиевого комбината у Кушмурунских месторождений бокситов и энергетических углей, угольных карьеров и мощных тепловых электростанций.

Не хватит вод местного стока и для обводнения обширных пастбищ юга и орошения земель Большого Тургая…

Сидим вокруг стола у вороха карт, задумались. Как же все-таки решить проблему воды для всех звеньев Большого Тургая?

— Это пока не совсем ясно… очевидно, нужен генеральный план комплексного строительства Большого Тургая и согласованная с этим планом, продуманная схема привлечения необходимых масс воды. Атлас поможет составлению таких планов…

Распростились с географами, идем по улицам Кустаная, обсуждаем проблему комплексного строительства решающих хозяйственных узлов. Несомненно, это главное направление коммунистического строительства.

Наш маршрут определился — пройдем Тургайские степи с севера на юг, своими глазами увидим нужды Большого Тургая…

У ОЗЕРА КУШМУРУН

Еще зимой, намечая маршрут путешествия, мы решили заехать на озеро Кушмурун. Во-первых, потому, что там начинается огромная ложбина Тургайского прохода — о ней речь впереди, и, во-вторых, поблизости от Кушмуруна, в большом целинном совхозе работает племянница Виктора Николаевича — Елена Болдырева.

Несколько лет назад девушка, окончив среднюю школу, поступила на фабрику, а затем уехала с московскими комсомольцами на целину. Там она испытала многие целинные профессии: работала строителем, прицепщицей, учетчицей, трактористкой и даже поваром на полевом стане. Ее письмами зачитывались все домашние, они ходили по рукам подруг, оставшихся в Москве, журнал «Смена» напечатал первый очерк Елены, и она попала даже в шестерку лучших авторов, отмеченных редакцией в конце года. Последние месяцы Лена что-то замолчала, не отвечала на письма.

На запрос родственников директор совхоза сообщил, что девушка уехала в глубь Тургайских степей поднимать с комсомольцами дальнюю целину и в Москву возвращаться не собирается.

На семейном совете Виктора Николаевича, уезжавшего в степной поход, обязали отыскать пропавшую племянницу, выяснить обстановку. Поручать ему уговаривать Лену вернуться в Москву не решились. Знали, что сам он еще со школьной скамьи покинул отчий дом — отправился штурмовать Дальний Север, и много лет провел в странствиях, кочуя с экспедициями по всему Советскому Союзу.

Из Кустаная выбрались поздно, всегда так получалось: в областных центрах застревали на целый день. Устраивали накопившиеся дела — чинили машину, получали и отсылали корреспонденцию на почтамте, знакомились с горожанами.

Переправляемся через Тобол и попадаем в другой мир: едем среди березовых рощ, они растут островками, к березе примешивается осина, вдали там и тут темнеют сосновые леса. Как будто перенеслись на север — в Западно-Сибирскую березовую лесостепь. Это лесной остров Аракарагай. Такие острова в Кустанайской области заходят далеко на юг, в глубь степи, по древним пескам, разбросанным пятнами и гривами. Деревья находят тут постоянный запас влаги.

Дорога хорошая, гоним вовсю — хотим добраться к озеру Кушмурун засветло. Но сумерки настигают у берега Убагана. Эта речка вытекает из озера. Куда ни глянь — плоская безлюдная степь. Озеро близко, где-то гогочут гуси. Пересохшее русло Убагана врезалось в степь, заросло камышами. Дорога сбегает на илистые отмели. Темнеет, не заехать бы в трясину. Переправляться через Убаган опасно, будем ночевать у камышей.

Комариный рой обволакивает машину. Отмахиваемся как медведи от пчел. Палатку на Убагане не поставишь — съедят живьем! Вообще в этом году расплодилось комаров видимо-невидимо. Отъезжаем в степь, на ощупь в темноте растягиваем свой шатер.

Комары гудят за полотнищем, лезут во все щели, донимают… Как в тундру попали! Всю ночь напролет защищаемся рипудином. Магическая жидкость не раз спасала в пути: натрешь лицо и руки, и комары отлетают прочь — боятся запаха. Но такой уймищи комаров мы еще не видывали, даже запах рипудина не может сдержать голодных летунов. Часто просыпаемся, натираемся снова и снова. Только предрассветный холодок прогнал мучителей.

Но солнце вскоре разбудило нас. Не узнаем местности, дороги не видно, остались лишь следы от шин в примятой траве. Палатка стоит у небольшого круглого озера. Вода в нем почти высохла, по илистым отмелям разгуливают крупные снежно-белые степные кулики, на уцелевшей воде плавают стайки диких уток. Цапля стоит с задумчивым видом. Заметив людей, кулики взлетают белоснежной стаей. В воздухе они похожи на чаек.

Вокруг ковыльно-типчаковая равнина с оспинами мелких озер. Вода в них — как голубые зрачки. Вдали блестит огромное вытянутое зеркало Кушмурунского озера. Ровная степь, где стоит наша палатка и блестят озера, — днище широченной долины. Уступы древних террас синеют на западе и востоке. Это Тургайский проход. Его долина протянулась на двести километров с севера на юг и сухим рукавом соединяет два речных бассейна — Тобола и Тургая, две величайшие низменности — Западно-Сибирскую и Арало-Каспийскую.

В третичный период Тургайский проход был проливом. Он соединял Ледовитый океан, затопивший в те далекие времена Западно-Сибирскую низменность, с древним Арало-Каспийским морем. Позднее пролив высох, Ледовитый океан освободил Западно-Сибирскую равнину, разъединилось Арало-Каспийское море.

В четвертичный период, во время великого оледенения, мощный ледниковый щит закрыл половину Западно-Сибирской низменности, запрудил Обь. Воды Оби и Иртыша устремились вспять и через Тургайский проход стекали на юг, в Тургай, соединявшийся тогда с Аральским морем.

Теперь в широкой ложбине осталась цепь усыхающих озер да мертвые русла некогда полноводного потока сибирских вод, вливавшихся в Тургай. Он потерял связь с отступившим Аральским морем, потерялся в разливах Кызыл-коль и в солончаках Челкар-Тенгиза, распался на части, связывающиеся друг с другом только весной, в половодье.

Наш лагерь стоит в самом горле Тургайского прохода, у истоков соленого Убагана, впадающего не так уж далеко отсюда в полноводный Тобол. Невольно вспоминается давний проект соединения Оби через Тобол и Тургайский проход с Тургаем. Автор проекта мечтал направить по этой ложбине часть вод могучих сибирских рек в степи Тургая и Приаралья.

Не лежит ли у наших ног ключ решения коренной проблемы Большого Тургая — проблемы комплексного водоснабжения Тургайских степей?!

Рассматриваем на карте рукав Тургайского прохода. Полотнища палатки откинуты, и перед нами раскрываются ворота древней долины.

Неужто человек не воспользуется ими? Единогласно решаем: после поисков Елены в Кушмурунском совхозе спуститься на юг, к Тургаю, осмотреть весь Тургайский проход.

Благополучно переправляемся через Убаган. «Москвич» покачивается на ровной степной дорожке. После беспокойной комариной ночи клонит ко сну. Валентин замер — спит, откинувшись на спинку сиденья. Федорычу тоже смертельно хочется спать. Глаза у него слипаются, он моргает, трет покрасневшие веки. Клюнул носом и вдруг:

— Смотрите, кулики!

Недалеко от дороги, на маленьком озерце расхаживают белоснежные, длинноногие и длинноклювые птицы.

— Эх, обед ходит, в котелок просится. Стреляй! — громко шепчет Федорыч, притормаживая.

Охота уже разрешена. Ружье наготове под рукой. Виктор Николаевич прицеливается из окна машины. Грохнул выстрел.

Подбираем добычу. Художник продолжает сладко посапывать, хоть и пальнули у самого уха. Пожалуй, это к лучшему. Он противник всякой охоты: когда отправляемся выслеживать птиц, очень сердится и, если приносим трофеи, отказывается есть дичь. Однако рыбу ест с аппетитом, и мы часто подтруниваем над его непоследовательностью.

У Святогорской поднимаемся на восточный борт Тургайской ложбины. Позади в нежной дымке просвечивает противоположная терраса древней долины. Тургайский проход уходит на юг прямым рукавом. На плоской ступени, куда мы поднялись, бесконечными зелеными коврами развернулись пшеничные поля целинных совхозов. Пшеница высокая, но на удивление зеленая. Чем дальше на восток, тем хлеба зеленей и зеленей.

В районном центре Карасу заезжаем в гости к местному старожилу Костенко. Восемнадцать лет провел он на партийной работе в Казахстане. В Карасунском районе работает с 1952 года. Привык к степной жизни. На глазах у него рождалась новая целина.

— Главная беда у нас сейчас, — говорит он, — безводье. Чего только не делаем! Бурим на сотни метров — вода горько-соленая. Котлованы искусственные взрывчаткой делаем — удерживаем талые воды. Такой котлован влетает в десятки тысяч рублей. Бьемся, а воды все не хватает. Возим автоцистернами издалека. Золотая вода! Надоели вечные споры по поводу распределения водных пайков…

Зерна даем в двенадцать раз больше, чем прежде, а постоянное трудовое население увеличилось лишь вдвое. Каждый год привозим десять-одиннадцать тысяч проходных — сезонных людей. Было бы жилье и вода, избавились бы от текучки. Семейные охотно селятся на целине, если создаются тут необходимые бытовые условия. Одна надежда на водопроводы: получим воду — избавимся от многих бед.

Костенко рассказывает о колебаниях урожая. В благоприятные годы район дает больше двадцати миллионов пудов товарного зерна, в неблагополучные — вдвое меньше.

— Случается, и на семена только-только собираем…

Сейчас на поднятой целине необходима высокая культура земледелия, агротехника, рассчитанная на уничтожение засухи, лучшие сорта зерновых культур, разумный севооборот с бобовыми предшественниками, обогащающими почву азотом, удобрения, поливное земледелие, обводнение пастбищ, сады и лесные полосы, высокая культура быта. Все это — близкий день целины.

Слушаем Костенко, и ясно видится главное направление в сегодняшнем строительстве. Жизнь требует комплексного решения задач сельского хозяйства целины.

Распрощавшись с Костенко, спускаемся на юг, вдоль Койбагора. Это озеро может служить природным барометром. Койбагор чутко отзывается на климатические изменения — то поднимая, то снижая свой уровень. После пятидесятого года, когда уровень воды был высок, наступили сухие годы. Озеро мелело на глазах, сокращало свое зеркало. Последние несколько лет падение уровня приостановилось, и озеро стало возвращаться к прежним отметкам.

В 1960 году осадков в летние месяцы выпало вдвое больше среднегодовой нормы, и вода достигла уровня пятидесятого года. Периодически изменяют свой уровень большинство озер Целинного края. Известно, например, что озеро Кушмурун в семидесятых годах прошлого века было полноводным. К середине девяностых годов оно высохло, и дно его превратилось в растрескавшийся солончак. Сейчас оно снова наполняется. Если понаблюдать хорошенько за жизнью Койбагора и Кушмуруна, вероятно, можно будет предсказывать его поведение, научиться заглядывать в будущее, вовремя предупреждать о наступлении череды засушливых лет…

Асфальтовая магистраль ведет на станцию Койбагор. Где-то совсем близко, у автотрассы расположена центральная усадьба Кушмурунского совхоза. Вот и дома большого поселка, выстроились в длинные улицы на ровной степи. Указатель на столбе: «Кушмурунский совхоз». Съезжаем на грунтовую дорогу.

Минуя центральную усадьбу, пробираемся по степной стежке через какие-то балки и насыпи к поселку второго отделения — там работала Лена. Но… ее в поселке не находим. Недавно она вернулась с далекой Тургайской целины и несколько дней назад, получив недельный отпуск, укатила в Москву.

Рассказывает об этом Зина — невысокая белокурая девушка с живыми серыми глазами. Это подруга Лены. Вместе они приехали из Москвы, вместе прожили несколько лет в совхозе, вместе ходили в поход на Тургайскую целину.

— Было здорово… Все совхозы кустанайские послали туда по колонне тракторов и автомашин, по отряду механизаторов. Двинулись в поход, как на войне, с палатками, продовольствием, походными кухнями. Сотни тракторов пошли в наступление. Кругом была дикая степь — ни души на сотню километров. На озерах стаи диких гусей, уток, журавлей… А в ковылях — стрепеты, дрофы, степные орлы. Забелели палатки, заурчали тракторы. Ночью вся степь в огнях фар. За полтора месяца триста тысяч гектаров целины подняли. Вот память о походе осталась…

Зина раскрывает загорелую ладошку. На руке не хватает пальца.

— Машиной отхватило, — спокойно говорит она.

Хочется девушке сказать что-то хорошее и доброе. Обветренная, смуглая, маленькая, она щурится от яркого степного солнца и как-то застенчиво улыбается. Достает из кармана сложенную бумагу.

— Вот, — протягивает телеграфный бланк, — получили сегодня из Москвы от Лены. Ленку в Москве не уговорили! — смеется девушка, — обратно едет. Послезавтра будет в три часа ночи на станции Койбагор. Оставайтесь у нас подождете… Совхоз посмотрите и Лену встретите. Народ у нас хороший…

Костенко посоветовал нам заехать к соседям — посмотреть созвездие целинных совхозов. Пока поедем туда, а послезавтра вернемся в Прикушмурунскую степь, встретим Лену на станции Койбагор. Прощаемся с девушкой.

Пробираемся между огромными полями пшеницы. В этом году она вымахала по грудь человека, но вся стоит еще зеленым-зелена, хоть и пришел август — месяц жатвы. Над пшеничными коврами переливается необычно яркая радуга. Мы словно въезжаем под цветную хрустальную арку.

В ГОСТЯХ У ФРАНКА

На заре нас будит близкий рев самолета. Неподалеку раскинулась усадьба крупнейшего целинного совхоза «Железнодорожный». Слева от палатки — шеренга комбайнов. Еще рано, но комбайнеры и механики уже гремят ключами у машин.

Самолет то садится, то поднимается и низко пролетает над подступающей к поселку пшеницей, оставляя позади пышный белый шлейф. Пахнет дустом — идет борьба с нашествием озимой совки. Твердые пшеницы сортовой группы «гордеиформе» легко поражаются корневой гнилью и нередко превращаются в опасные очаги. В этом году в Октябрьской группе совхозов приходится опылять тридцать восемь тысяч гектаров заболевших полей.

Вот бы сюда жемчужину Поволжья — «мелянопус 26», великолепный сорт твердой пшеницы, устойчивой против заболеваний, дающий урожай во влажные и сухие годы, энергично вегетирующий. Сейчас, когда пишутся эти строки, Центральный Комитет Компартии Казахстана призвал целинников увеличить посевы твердых пшениц до тридцати пяти — сорока процентов от общей посевной площади. Жемчужина Поволжья должна занять видное место на этих площадях.

Ветерок снова повеял с пшеничного поля, принес удушливый запах дуста — хоть через платок дыши! Выбираемся из палатки. Кой черт принес нас к зараженному полю!

Вчера мы попали сюда в поздние сумерки. У железнодорожного переезда спросили у тоненькой миловидной казахской: девушки в малиновом джемпере, правильно ли едем. Она деловито шагала по дороге с желтым портфелем в руках.

— А я и иду в совхоз, — приветливо улыбнулась она, и наши седоки на переднем сиденье, не сговариваясь, начали тесниться.

— Садитесь, будете нашей проводницей.

Смуглое личико ее порозовело, темные, как сливы, глаза поблескивали. Завязался непринужденный разговор. Девушку зовут Нагима, по-русски Надя, работает она в райкоме комсомола. Огрубели мы в дальней дороге, соскучились по женскому обществу, и девушка понимает это, лукаво поглядывает на своих соседей, говорит свободно, без стеснения, шутит. Кажется, мы давно-давно знаем ее.

Нагима рассказывала о нелегкой жизни целинников.

— Здесь как на фронте. Ведь несколько лет назад была дикая степь. Подняли полмиллиона гектаров целины. Почти на голом месте построили четырнадцать совхозов. Образовался сплошь совхозный район. Каждый год даем государству в среднем двадцать четыре миллиона пудов зерна. Изменилась казахская степь: вместо ковылей — пшеница, вместо мазанок и юрт — многолюдные селения, вместо полевых стежек — автомобильные дороги. Но работы еще непочатый край.

Приходите завтра на общее собрание в совхоз «Железнодорожный», услышите все наши печали и радости. Человек пятьсот соберется…

— Где же такой зал найдете?

— А вот он, зал, — смеется Надя.

Мы проезжали мимо квадратной площади, обсаженной кустами акации. Вот так зал!

— Приходите же! — Нагима выскользнула из машины, взмахнула на прощание пузатым портфельчиком и скрылась в белом здании райкома комсомола.

Объезжая поселок, долго искали место для стоянки. Быстро темнело, и мы устроились на пустоши возле комбайнов.

Утром чистимся, бреемся, кипятим чай. Федорыч подсмеивается, понимающе подмигивает.

— Нагима?

— Пыль… Просто у машины плохая герметичность. Нужно же отмыться!

Отправляемся в поселок. Заходим сначала в контору треста, объединяющего четырнадцать целинных совхозов Октябрьского района. В коридорах пусто и тихо. Во всем тресте несколько человек. Сидят за столами, шелестят подшитыми сводками. Странная работа! Трест не располагает ни материальной, ни технической базой. Он не может снабдить совхоз строительными материалами, построить плотину, спроектировать коровник или составить план преобразования территории совхоза. Такой трест не приносит реальной ощутимой пользы. Зачем создано это никому не нужное промежуточное звено, переписывать сводки?[2]

Около совхозной конторы кипение жизни. Гора чемоданов, баулов, рюкзаков, вещевых мешков. Только что высыпали из машин приезжие. Кого только здесь нет — съехались со всей страны.

На дощатой стене, рядом с сельскохозяйственными плакатами, объявление, написанное лиловыми чернилами:

Помещения конторы невзрачные, неустроенные. Видимо, людям здесь не до украшения фасадов. В кабинете главного агронома тоже нет «вида» — три голых стола, диван; на стене план земельных угодий совхоза. Хозяин этого полевого штаба Евгений Кузьмич Гарбузов — симпатичный, еще молодой человек с энеричным чернявым лицом. В канцелярии его можно застать лишь рано утром, и мы попали вовремя. Просим рассказать о совхозе.

— Что же рассказывать. Поехали, покажу.

Главному агроному нужно объехать отделения, и наша машина пригодится. В это время в кабинет входит коренастый, плотный человек в белой расшитой рубашке. Высокий лоб, литое горбоносое лицо, красноватое от загара, в седой щетине; под стеклами очков умные, проницательные глаза. Он спрашивает что-то у агронома и тот быстро находит нужную бумагу, усыпанную цифрами.

— Познакомьтесь, — представляет Евгений Кузьмич, — директор совхоза Завелий Аронович Франк.

Рука у директора крепкая. Франк поражает собеседника не только незаурядной и выразительной внешностью, но и энергией, скрытой в каждом жесте, в каждом движении. Говорим, что собираемся поехать на поля с агрономом, а потом побывать на собрании.

— Ну что же, приходите, послушайте, — с едва приметным неудовольствием приглашает директор.

Агроном выдвигает ящик и смахивает туда с письменного стола все бумажки.

— Закрыта канцелярия, поехали, — смеется он.

Узкая полевая дорога идет между огромными клетками пшеничных полей. Вся территория совхоза разграфлена такими прямоугольниками. Вот где раздолье для техники — шестьдесят тысяч гектаров пашни!

Наш спутник рассказывает о трудной и напряженной жизни зернового гиганта. Каждый год приезжают разные люди, поработают лето, выжмут все, что возможно из техники, а после них хоть трава не расти. Не все, конечно, такие. Однако ядро оседлых новоселов растет слишком медленно. Целине сейчас нужны постоянные люди во всех звеньях хозяйства. Решить эту проблему можно лишь благоустройством — жильем, водой, культурой быта.

— А мы воду возим на все отделения автоцистернами. Случается, что в бригадах не только помыться, напиться нельзя.

Вот и третья бригада. Рядом с поселком сухая лощина, глубоким желобом прорезает пшеничные поля.

— Вода-то у вас под боком, — говорим мы, — насыпьте плотину — вот и пруд будет…

— Не дают нам бульдозеров и скреперов, а заявки на строительство плотин годами лежат без движения. — Черные брови у агронома сходятся, глаза становятся злыми. — Сюда бы их на недельку.

— Кого их?

— Чинуш, которые наши заявки маринуют…

Бригадный поселок строится. Моряки в брезентовых штанах и тельняшках выкладывают из самана длинное помещение. Работают легко, слаженно. Напротив ряды полуразобранных тракторов. Ребята в черных комбинезонах старательно ремонтируют машины. Это выпускники Свердловской школы механизаторов.

Останавливаемся. Каждый занялся своими делами: агроном, познакомив нас с бригадиром, уходит к комбайнерам; Федорыч отправляется в гости к морякам; мы разговорились с трактористами — совсем еще молоденькими пареньками. Они будто слышали наш разговор с агрономом и продолжают его.

— Жить в совхозе пока трудно. Вот сейчас время за полдень, а еще чай не пили — воды нет. Цистернами разве навозишься, напасешься для шести бригад. Да и скучно живем — девушек нет, не с кем и потанцевать…

Бригадир приглашает нас к себе. Собираемся в крошечной комнатушке вокруг семейного стола. Радушная хозяйка — жена Павла Алексеевича — потчует нас разными кушаньями. Приготовлено все вкусно — соскучились в походе по домашней кухне. Толстые саманные стены не пропускают зноя. Хорошо, прохладно. Павел Алексеевич ветеран целины. Не так давно он принял эту бригаду от пропойцы. Все тот разбазарил, и люди у него разбежались.

— Трудно было, — вспоминает Павел Алексеевич, — думал-думал, где брать постоянных людей, пошел к Франку, взял отпуск и махнул на родину — в Воронежскую область. В первый целинный год много нас, воронежцев, потянулось сюда за Франком. И теперь собрал там пятнадцать охотников, вот приехали сюда. Сколотилась бригада, да не простая. Договорились: будем сообща навечно обживаться здесь. Мастерские оборудуем — зимой машины починим, не только свои, но и соседних бригад. Общими силами каждой семье поставим дом, плотину насыпем — пруд весной нальется, бахчи, огороды, сады рассадим, за саженцами съездим в питомник… Одним словом, своими руками жизнь поставим. Никому уезжать не захочется. Сами поедут к нам! Ведь каждая девушка мечтает о семье, да и хлопцы тянутся к этому. Загорятся, когда дело увидят. Вроде коммуны новоселов, что ли, получится. Бригадные дела сообща решать будем, и жизнь общую, помогая друг другу, строить.

Запал нам в душу разговор с бригадиром. Едем с агрономом дальше, раздумываем. Прав бригадир. Вот так, снизу, из народных глубин и выплывает новое. Строить нужно не только дома, но и коммунистические отношения, жить, работать сообща, не отгораживаясь друг от друга. Всем вместе, крепко, во весь размах.

Вдоль дороги стеной стоят подсолнухи в человеческий рост, стебли чуть не в руку толщиной, а ведь только еще набирают бутоны — поздно посеяли, рук не хватало для пропашных.

— Людей нам, людей постоянных нужно позарез, — говорит агроном. — Подсолнух на силос пустим, корма нам необходимы.

Присматриваемся к агроному. Хороший, энергичный человек, всю душу отдает работе, знает дело. Таким и должен быть главный агроном совхоза — «полевой директор». И все-таки плохо, что вопросы быта в мыслях и разговорах главного агронома где-то на втором плане. А это сейчас на целине — главное.

Подсолнухи окончились, пошла кукуруза. Тоже запоздали с посевом — початки только пробиваются. А выросла сочная, зеленая, с широким мощным листом. Евгений Кузьмич гладит, расправляет блестящие пружинистые листья.

— Ну, где вы такую красавицу видали? — Агроном рассказывает, что пшеничного зерна совхоз сдает ежегодно четыре с половиной миллиона пудов. Город с миллионным населением прокормить можем. Четыре миллиона рублей прибыли, в старых деньгах, ежегодно получали. А животноводство пока убыточно — только еще развиваемся. Нужны корма, корма и корма.

Вот и вводим в севооборот все больше и больше пропашных культур. В ближайшие годы вдесятеро увеличим их площади.

Среди пшеничного моря, на крошечном клочке уцелевшей пустоши, стоят самолеты. Около них суетятся люди — подтаскивают мешки, припудренные дустом. Останавливаемся под крылом. Евгений Кузьмич расстилает на капоте карту пшеничных клеток. Вокруг собрались летчики, в фуражках, сдвинутых набекрень, отмечают у себя в планшетах очаги заражения. Сейчас самолеты поднимутся в воздух, спикируют на поля, пораженные совкой…

Вот еще опасный враг целины! В пшеницу вмешался, теснит ее овсюг. Попадаются поля, где не разберешь, что растет — овсюг или пшеница. Это детская болезнь целины. Пришлось поднимать огромные площади девственной степи, обстраиваться, дороги прокладывать; обязательства по зяблевой вспашке не выполняли, поля, зараженные овсюгом, не успевали пропускать через пар. За пять лет овсюг быстро расплодился. Теперь наступило время дать генеральное сражение сорнякам, оценивать успех сельского хозяйства по уровню культуры земледелия.

А урожайность в совхозе колеблется. В сухие годы пять центнеров зерна с гектара собирают, в благоприятные — шестнадцать. Многое можно сделать на этих огромных полях с помощью хорошо продуманной системы агротехнических мер. А если еще сюда и воду дать — степные темно-каштановые почвы ответят невиданными урожаями. Влагозарядка таких полей принесла бы избавление от капризов погоды, дала бы высокую продуктивность.

На обратном пути спрашиваем агронома — чем вызвана статья, которую собираются обсуждать на общем собрании.

— Не знаю, — уклончиво отвечает он, — трудное время сейчас у Завелия Ароновича… Приходите, послушайте. Областная газета на него навалилась…

Возвращаемся к палатке. До собрания успеем съездить выкупаться на Тюнтюгур. Речка эта летом пересыхала, целинники запрудили ее земляной плотиной. Полые воды заполнили глубокое русло до краев, и около усадьбы совхоза образовался длинный извилистый пруд.

Остановились у самодельных мостков.

Выкупавшись, принимаемся усердно отмывать машину. Художник с алюминиевой канистрой поплыл на середину пруда, набрать воды почище и посвежее. Вот он нырнул и… пропал. Вдруг из-под воды появляется его голова с выпученными глазами. Он словно борется со спрутом — то появляется на поверхности, то скрывается под водой, ясно — кто-то тянет человека на дно.

Ринулись в воду, плывем к гибнущему человеку, а у него только рот открытый — появится и снова исчезает. Доплыть не успеваем. Пловец скрывается под водой, бурлят пузыри, булькают, расходятся круги. Ныряем, точно по команде, вглубь — никого нет, пропал человек! Вынырнули, и в тот же миг из-под воды пробкой вылетает художник. Теперь он легко держится на поверхности. Глаза встревоженные.

— Все… утонула… канистра! — и поднял над водой свободные руки.

Оказывается канистра, наполненная водой, тянет плывущего человека на дно, словно гиря. Нельзя забывать законов физики…

…Как часто бывает, собрание не началось в назначенное время. В шестом часу подъехал зеленый автофургон — рация, и белобрысый парень установил микрофон перед пустым столом президиума, выставленным на середину площади.

Но вот стали прибывать грузовики из бригад и отделений совхоза, полные пестрого люда. Скоро живописные группы приехавших расположились на траве перед столом широкой подковой. Кто сидит, поджав по-казахски ноги, кто стоит, кто, вытянувшись, полулежит на теплой траве. Собралось человек пятьсот. Нам повезло — редко можно увидеть сразу всех людей громадного целинного совхоза. Снимаем панораму совхозного веча. Федорыч устроился среди кряжистых, загорелых украинцев, там идет, видимо, веселый разговор, вспыхивает неудержимый хохот.

У фургона рации яркой стайкой собрались совхозные девчата в сарафанчиках и пестрых платьицах. Как же их мало тут. Солнце закатывается, небо над площадью малиновое, светятся жемчужные облака у горизонта. Начинается собрание. За столом — председатель рабочкома, директор совхоза Франк, секретарь партийной организации, представитель райкома партии.

Слово берет представитель райкома, он коротко пересказывает содержание статьи «Гиганту — богатырские ноги». В ней идет речь о том, что в совхозе не проводятся собрания, нет жилья, нет севооборотов, зябь как следует не обрабатывается, поля заросли овсюгом, земля используется на износ — хлеб по хлебу, овощи покупаются на стороне, садов нет, даже посадки в центре поселка не огорожены и гибнут; крайне медленно растет животноводство; нет клуба и школы. Во всех этих бедах обвиняется директор совхоза, он-де привык к славе победителя и любую критику встречает с обидой.

Люди сидят молчаливые, вслушиваясь в каждое слово. Кто-то тихо говорит:

— Верно сказано!

На него зашикали, зашумели. Статью читали все. Многие недостатки отмечены правильно, и все-таки люди не принимали статью сердцем. Вся она была направлена не против недостатков, а против директора совхоза. Выходило, что во всех бедах виноват только Франк. Вот он сидит за столом — поседевший за эти трудные годы напряженной борьбы за хлеб, и, сдерживая волнение, слушает информацию представителя райкома.

Вокруг люди. С ними Франк подымал необозримые массивы никогда не паханной целины, засевал зерном, убирал буйные хлеба, строился на пустом месте. Что скажут теперь, в трудную для него минуту соратники, да и новички, приехавшие в степь впервые?

Представитель райкома изредка вставляет «будто бы», и тогда получается, что некоторые упреки статьи не совсем правильны.

— Вот и скажите, товарищи, что тут правильно и что неправильно, — заканчивает он свою информацию.

Люди заговорили. Комбайнеры, трактористы, шоферы, бригадиры, ветераны совхоза. Все верно — нужно хорошее жилье, дешевое общественное питание, вода, озеленение, необходима продуманная организация всего дела… Пошел разговор нужный и дельный: как исправить недостатки. А их много, гораздо больше, чем написано.

Бригадир Павел Алексеевич Богатов, у которого мы днем были, говорит, что многое можно сделать своими руками, рассказывает, как в бригаде посадили капусту и картофель, овощехранилище оборудовали, и теперь на зиму с овощами будут; снизили стоимость общественного питания — хорошего повара нашли, общественный контроль за питанием установили; осенью саженцы привезут, озеленят поселок бригады.

— А директор хоть и шумоват, но деловой, привыкли к нему, приходим запросто, прямо говорим о недостатках и ошибках, исправляем вместе… Да и с народом он советуется, дела решает на совете бригадиров.

Стемнело. Лучи фар освещают взволнованные и такие разные лица. Никто не уходит с затянувшегося собрания.

Все понимают — дело пошло в правильную сторону. Гиганту действительно нужны богатырские ноги, и не только в директоре тут загвоздка — подошла зрелость целины, жить дальше по-старому нельзя, необходима высокая организация дела, культуры и быта людей. И как хорошо получилось, когда сам директор с первых же слов откровенно признал:

— Критика, в основном, правильная. Седею и лысею в беспокойстве за 65-й год. Семилетка на целине — это борьба за прогресс урожайности всеми средствами. Пять лет прошло, на глазах овсюг расплодился. Теперь уберем хлеба и пахать, пахать зябь до последнего гектара — глушить овсюг! Севооборот введем. Целине нужен широкий фронт строительства жилья, школ, клубов, дорог, ферм, плотин, полный размах зеленого строительства. За питание все возьмемся. Будем просить девушек взять шефство над столовыми. Пусть повар будет самая уважаемая профессия на целине. Помощников бригадиров выделим по общественному питанию. Профорги, комсорги рабочий контроль наладят — общественное питание наш второй фронт…

Долго говорит Франк. Темнеет ночь, там и тут светятся огоньки папирос, люди тихо, стараясь не помешать, плотнее придвигаются к столу…

Окончилось собрание. Заходим к директору попрощаться. Он сидит один в своем небольшом, скупо обставленном кабинете. Лицо усталое, но глаза молодые, полные огня.

— Вот и познакомились… — Франк чему-то улыбается. — Жизнь полна неожиданностей: автор статьи, которую сейчас обсуждали, редактор областной газеты. Полгода назад написал хвалебный очерк в той же газете: «Труд, равный подвигу», и героем статьи тоже был я.

В 1954 году Франк работал главным агрономом в одном из воронежских совхозов, добровольно пошел на целину. Восемьдесят охотников из воронежского совхоза поехало с ним да еще двести пятьдесят добровольцев присоединилось.

— Приезжаем — пустая степь. А вспахать надо шестьдесят тысяч гектаров — целое маленькое государство! Из ЦК к нам приезжали, так потом признавались: «Во сне видели твой совхоз, не верилось, что вспашешь такую «махину». Но вспахали…

Многие сомневались: засеем ли море поднятой целины. Засеяли. Говорить некоторые стали, что не уберем, не вывезем горы зерна. Убрали, вывезли. Построили первые поселки, проложили дороги. Во всем мире ни одно хозяйство не сдавало столько зерна — почти пять миллионов пудов в год и притом дешевого. За пять лет дали тридцать шесть миллионов рублей прибыли государству. В Прагу на выставку попали, каждый год на Всесоюзной участвовали…

В словах директора нет похвальбы и рисовки — звучит гордость за свой труд и труд соратников. Он ни словом не обмолвился, что в 1956 году ему присвоено звание Героя Социалистического Труда и заслуженного агронома республики.

— Упрекает меня редактор, что мало собраний в совхозе. Так ведь у нас не цех заводской, а целина, люди раскинуты по полям, работают да и живут в бригадах — в чистом поле. Мы делаем проще: собираются у меня в кабинете бригадиры, все ветераны целины, садятся на диван, на стулья «в круг», и начинаем запросто беседу: «Скажи, Павел Алексеевич, как бы тут получше сделать?» И пойдет откровенный разговор да обмен советами, вся мудрость раскрывается, только успевай — на ус наматывай, выбирай самое правильное. Разговор идет от всего сердца, не по шпаргалке. И единоначалие ничуть не страдает — верное решение только укрепляет его. Как у запорожских казаков, — смеется Франк. — Все эти годы шли мы без оглядки в наступление. Иначе и нельзя было. Разрыв образовался, отстали тылы. Колоссальные объемы производства и недостаточное материальное снабжение, малый объем жилищного и бытового строительства. Вот и достается нам от народа. Целине нужен соответствующий — гигантский размах строительства, в достатке машины, стройматериалы, опытные строители, продуманная система скоростной технологии, озеленение, вода. Все на собрании говорили правильно, а ведь мы бились за каждый гвоздь, лист железа, мешок цемента, за каждый кубометр строительного леса, за каждую бочку воды. А ведь Сибирь рассекают великие полноводные реки. И верховья этих рек заходят к нам на целину…

Взгляд Франка направлен в глаза, упрямый подбородок выпирает.

— Все мы на целине ждем крутого поворота, кардинальных решений судеб целины, — говорит он.

Этот памятный разговор происходил накануне такого поворота. Прошло немного времени, и на целину приехал Никита Сергеевич Хрущев. Родился Целинный край, потом Западно-Казахстанский, объединившие целинные земли Казахстана в два мощных природно-экономических узла.

На зональном совещании, на совещаниях передовиков сельского хозяйства в Целинограде и Алма-Ате была намечена широкая программа комплексного развития хозяйства целины.

Сейчас, когда наша книга выходит в свет, на целине действуют мощные строительные организации, на далеких степных станциях выгружаются эшелоны строительных материалов, стремительно развивается местная строительная индустрия. Только в Целинном крае работают полсотни заводов железобетонных изделий, полигоны блочных конструкций, строительно-монтажные тресты, строительные управления, строительно-монтажные поезда. Десятки тысяч молодых строителей прибыли на целину с путевками комсомола. Центральный Комитет нашей партии направил в Целиноград большую группу инженеров-строителей и архитекторов. Почти заново отстраиваются все города и селения Целинного края. В степи вырастают сотни центральных поселков новых совхозов, возникают целые агрогорода с четырехэтажными домами, со всеми городскими удобствами.

Совхозы и колхозы целины строят комплексное хозяйство с интенсивным пропашным севооборотом и развитым животноводством. В севооборот вводятся необходимые предшественники хлебов: зернобобовые культуры — горох, кормовые бобы, обогащающие почву азотом; кукуруза, удобряющая земли массой органических остатков, просо, сахарная свекла, ячмень. Эти урожайные культуры укрепляют кормовой баланс степного животноводства.

В промышленных центрах края расширяются и строятся заводы сельскохозяйственных машин, ремонтные заводы, заводы смазочных масел и горючего. Целина так быстро поднимается по всем линиям хозяйственного и культурного строительства, что наше перо не успевает за жизнью…

ЗАПИСКИ ЕЛЕНЫ

ТУРГАЙСКИЙ ПРОХОД

Простившись с Леной и ее подругами, мы покинули Койбагор. Пробираемся на Тургайскую целину. Хотим посмотреть, что делается там после весеннего похода кушмурунских целинников.

Полдня едем у края уступа, то отдаляясь, то приближаясь к нему. С древней террасы видна во всей красе Тургайская ложбина. Она залита солнцем, на плоском дне блестят одинокие озера, вьются высохшие мертвые русла, синеет вдали противоположный берег. Эта солнечная долина здесь удивительно напоминает пролив.

Между двумя большими озерами, на дне долины зеленеет лес. Целый бор! Он разросся у озер в извилистый массив, вытягивается зелеными лентами у подножия противоположного ската долины, взбегает на дальнюю трассу. В сухой южной степи лес кажется зеленым видением.

Наурзумский бор.

Много наслышались мы о нем. Это самый южный остров леса в Кустанайской степи. Спускаемся на дно Тургайского прохода. Вокруг плоская, светло-зеленая равнина — ковыльно-типчаковая степь, плодородные каштановые и супесчаные почвы. Кое-где степь распахана. Сухо — выгорают травы, сохнет почва: нет воды. Солнце прокаливает плоскую долину, едем как по горячему противню. Плодородие огромной долины сковано безводьем.

Песчанистая дорога приводит в поселок между двумя озерами. Совсем близко на дюнах, вытянутых вдоль озер, растут зеленые сосны. Странно видеть их в степи. Поселок строится, здесь усадьба нового Наурзумского совхоза и управление заповедника.

Около столовой стоит рейсовый автобус — через пять минут пойдет на Кустанай. В автобусе разные пассажиры. Вот казахская семья: старуха в белом бурнусе, рядом бабай в лисьей шапке, молодая девушка в зеленом бешмете, повязанная по-казахски, юный казах в узких модных брючках, сандалетах и клетчатой рубашке на выпуск…

Поселок воздвигается на перешейке, между большими озерами Сарымоин и Аксуат. Перешеек приподнят пологим увалом. Палатку ставим на лысине увала у межевого столба на границе совхоза и Наурзумского заповедника. Строящиеся домики совхозного поселка перешагнули за грань заповедника, спускаются по склону увала к озеру Аксуат.

В палатке расстилаем кошмы. Чуть поодаль жмутся стайкой ребятишки, любопытно разглядывают наш лагерь.

Вдруг вперед выступает крошечная девчушка в голубом платьице, белоголовая, сероглазая. Смело подходит и усаживается на кошме, как дома. Ребятишки посматривают настороженно — что дальше будет. Загорелый карапуз в трусиках, взлохмаченный, похожий на девчушку, протискивается вперед, шагает к палатке, тоже усаживается на кошме, рядом с сестренкой. Смешные! Сидят важно, молчаливо, точно взрослые гости.

Подошли к палатке и остальные ребята. Это дети новоселов. Их родители строят домики вокруг. Нам пора готовить ужин. Федорыч чистит карасей, мы собираем кизы, но мало их тут. От ближнего, недостроенного домика идет женщина с охапкой щепы.

— Смотрю, — говорит она, — собираете топливо, но здесь все уже подобрано, принесла вам для костра… Трудно новым людям в незнакомом месте. Мы вот тоже наездились, сели на место, хату строим, совхозные новоселы…

Говорок у нее мягкий, окающий. Новоселам в степи тоже нужно топливо. Но женщина принесла скромный дар проезжим.

Бессоницей мы не страдаем — хорошо выспались между двух озер, у дюн, поросших соснами. Разбудил нас гул авиационных моторов. В Наурзуме проходит авиалиния и приземляются тяжелые пассажирские самолеты. Прибывшие пассажиры растянулись цепочкой, идут с аэродрома мимо нашей палатки. Парни и девушки в ковбойках, в лыжных брюках, с рюкзаками, спальными мешками, с футлярами каких-то приборов.

Впереди энергично шагает плотный, коренастый человек лет шестидесяти, в очках, с высоким лбом, с загорелой лысиной. Черная борода, густые нависшие брови придают ему странный, необычный вид. Он в парусиновом комбинезоне, рукава рубашки засучены и обнажают крепкие волосатые руки.

Вдруг Виктор Николаевич откидывает одеяло и пулей выскакивает из палатки в трусах и майке…

— Профессор, дорогой профессор!

Бородатый человек круто оборачивается, сдвигает очки на лоб, близоруко щурится.

— Ага! Батенька, и вы тут, рад видеть, очень рад, рокочет он басом.

Оба долго трясут друг другу руки. Обрадовались встрече. Студенты остановились — ожидают своего патрона.

— Давненько не встречались, где же, сударь, изволили пропадать, вестей не подавали, — не отпуская руки, гудит профессор. Он с живым любопытством оглядывает нашу палатку, «Москвича» с багажником.

— Тоже номады, кочевники… Отлично, отлично… Ну-с, батенька, милости просим в гости к нам. Наш стан на берегу Сарымоина, по дороге в сад заповедника…

Из поселка подкатывает машина с брезентовым верхом. В машину летят спальные мешки, рюкзаки; ребята осторожно передают друг другу приборы. В таких машинах обычно разъезжают экспедиции Академии наук. Наш товарищ прощается с профессором, обещает сегодня же быть в лагере на Сарымоине.

— Удивительная встреча! — говорит он. — Тесен мир. Вот не ожидал встретить профессора астрономии на целине! По Волге вместе с ним плавал. Интереснейший человек, живая энциклопедия…

Не успели мы позавтракать — пожаловали гости: вчерашняя девчонка в голубеньком платьице со своим братиком. Опять деловито уселись в палатке на кошмах. Наш шатер, пронизанный солнцем, кажется им сказочным домиком. Поддерживать беседу будет Федорыч. Мы уходим к директору заповедника. Контора управления рядом.

Разговор с директором огорчил нас. Заповедник запущен. Почти нет научных сотрудников — в Алма-Ате тянут с посылкой людей, мало осталось егерей, порубливают исподтишка ценнейший лес, на дюнах среди сосен пасут скот. Безнаказанно охотятся на редких зверей и птиц. Вчера приезжал председатель райисполкома, потребовал сдачи совхозу большого дома заповедника.

Поражаемся легкомысленному отношению к природным ценностям. Люди здесь рубят сук, на котором сидят.

В далекие времена, когда по Тургайскому проходу струились воды сибирских рек, террасы Тургайской ложбины тонули в сплошных лесах. Но стаял ледниковый щит на севере, климат стал суше, подземные силы приподняли порог Тургайских ворот, разъединились бассейны Тобола и Тургая, наступило маловодье, леса уцелели только на песчаных дюнах и гривах, где постоянно накапливаются атмосферные осадки.

Наурзумский бор — самый южный островок этих реликтовых лесов. Здесь растут великолепные сосны, остались колки березы и осины. Степной лес нуждается в строжайшей охране. С 1865 по 1922 год Наурзумский бор сократился на восемьдесят процентов. Потом стихийные пожары нанесли ему тяжелый урон. Площадь заповедника сократилась еще вдвое. Дюнные пески оголились и угрожают угодьям.

Большие озера заповедника лежат на великом Тургайском пролетном пути. Весной здесь пролетают по дороге на дальний Север бесчисленные стаи водоплавающей птицы. Осенью пернатые путешественники возвращаются этим же путем на дальний Юг. Лебеди, гуси, журавли, утки, кулики отдыхают на озерах. Многие птицы остаются тут выводить птенцов. Летом на Сарымоин гуси и утки слетаются со всего Западного Казахстана провести в безопасности линьку. На озере можно увидеть и редких птиц: фламинго, пеликанов, белых цапель. В камышовых гущах водятся кабаны. На опушках Наурзума можно вспугнуть косулю, тетерева, косача, поднять выводок белых или серых куропаток. На древних террасах Тургайского прохода, среди сосен, находят дюнные стоянки первобытного человека: откапывают черепки древнейшей глиняной утвари и примитивные орудия.

Заповедник создан был в 1933 году. Научные сотрудники провели здесь интереснейшие биологические наблюдения, окольцевали тысячи птиц, заложили питомники сосны и других лесных пород. Егеря исправно несли охрану уникального бора.

В 1951 году заповедник закрыли. Наурзум стал лесхозом. Начались порубки заповедного леса, пошла охота на заповедных озерах — били редких птиц, кабанов. Не так давно лесхоз ликвидировали и вновь учредили заповедник. Но работу его никто по-настоящему не организует, местные власти не помогают заповеднику; расхищение природных ценностей продолжается на глазах людей, призванных охранять природу.

В пути мы уже сталкивались с нерадивым отношением к природным богатствам. На Тургайской равнине с древнейших времен уцелели острова леса на песках. На севере Кустанайских степей растут колки березы, черной ольхи, осины. И почти везде под разными предлогами идет истребление уникальных степных лесов. Лес вырубают колхозы и даже государственные лесхозы. Пора подумать о будущем — выработать меры широкого восстановления островных лесов Тургая, беспощадно наказывать расхитителей природных богатств, не взирая на ранги.

Директор заповедника — бывший руководитель лесхоза — посоветовал осмотреть фруктовый сад.

— Все там растет как на дрожжах, просто на удивление. Клад какой-то!

Вернулись в лагерь. Снарядили машину, пустились в глубь песков, рассчитывая после осмотра сада, на обратном пути заехать в гости к профессору. С трудом пробираемся через барханы, едва прикрытые травами, в заповедный сад. Сотни километров скачи кругом, но такого чуда не встретишь. На темных песчаных почвах фруктовые деревья буйно плодоносят. Отяжелевшие ветви, поддерживаемые шестами, усыпаны румяными плодами, сгибаются к земле, сплетаются над головой в тенистый шатер. Настоящий апофеоз изобилия!

И нет ни одного червивого яблочка, даже среди падалицы. Не выносят садовые вредители сухой степной климат. Сад окружают защитные лесные полосы. Они разрослись в густые аллеи. Бродим в зеленых гущах, не верится, что вокруг знойная степь, словно перенеслись на далекую родину, в среднюю полосу России, в старинный парк.

Сад нам показывает черноглазая худенькая молодая женщина — садовод Вера Ивановна Щина. Ее сопровождают две девушки — задумчивая Валя и смешливая Таня. Несколько загорелых ребятишек эскортируют нас с палками. Ходим, дивимся фруктовым чащам. Вдруг ребятишки загалдели:

— Вот она!

— Туда, под куст уползла!

— Гони, гони ее скорее!

Малыши рассыпались, ворошат траву, бросаются к кусту, мелькают палки. И вот уже торжествующе несут убитую змею. Их здесь много. Чуть выше сада сочатся родники, вода сбегает в ступенчатую систему небольших прудов. Из нижнего пруда уже согревшаяся влага струится по канавкам в сад на соседнюю плантацию. Змей притягивают влажные зеленые гущи.

Вера Ивановна выводит нас через лесную полосу на плантацию. Здесь будто по волшебству растут необыкновенно крупные помидоры, мощные кочаны капусты, прекрасные огурцы, свекла, брюква, разрастается лук, салат, морковь. Все так и прет из темноцветной супеси.

Площадь этого зеленого уголка всего одиннадцать гектаров, а продукции он дает вдесятеро больше, чем неорошаемые земли. Сад Наурзумского заповедника указывает людям правильный путь преобразования песчаных почв Тургая. А их много — они лежат крупными массивами по Тургайскому проходу, на древних его террасах и в обширной Тургайской низменности. С водой эти пустующие угодья можно преобразовать в цветущие оазисы, собирать двукратные урожаи великолепного уильского проса, технических и кормовых культур, создать целую полосу высокопродуктивных садов, виноградников и плантаций. В эту «долину изобилия» со всех концов страны приедут новоселы, они найдут здесь свое счастье.

Наурзумский сад может стать школой молодых энтузиастов песчаного садоводства и степного лесоразведения. Не век же целинникам жить в голой степи, завозить фрукты за тысячи километров, добывать саженцы деревьев нивесть откуда. Все острова песчаных лесов Тургая можно превратить в мощные питомники саженцев, приспособленных к сухому климату целины. В Тургайской степи под ногами лежит настоящий клад, и люди должны им воспользоваться.

Девушки выводят нас к пруду. Над темным плесом склонились плакучие березки, высокие травы смотрятся в воду у берега, листья кувшинок плавают.

— Здесь тихо, — говорит Таня, — мы мечтаем…

Пруд левитановский. Долго стоим у омута задумавшись. Жить бы всю жизнь тут — разводить сады в степи. Но… пора ехать. Девушки дарят нам корзинку яблок. Деньги не берут, смеются.

— На счастье, — говорят, — дарим. Все обитатели кордона высыпают проводить в дальний путь.

Вперед… Держим путь на Сарымоин, там где-то лагерь профессора. Наловчились ездить по барханам. «Москвич» несется мимо дюн, поросших соснами. Останавливаемся посмотреть бор. Ноги вязнут в песке. На заросших буграх могучие сосны с медными стволами, с тяжелыми, мохнатыми кронами. Попадаются сосны с необычайно толстыми стволами. Приятно пахнет хвоей. Пески заросли травами, песчаный вейник кивает серебристыми метелками, костер вытягивается в рост человека, пестреет разнотравье. Тихо. На песке следы коровьих копыт. В заповедном бору пасут скот! А вот и коровы ходят между соснами, разбивают копытами пески. Скот пасут под носом у директора заповедника!

Сворачиваем к озеру Сарымоин, блестят огромные плесы у подножия дюн. На берегу белеют палатки изыскателей, стоит знакомая машина с брезентовым верхом. Кажется, застали кочевников дома! Тормозим у большой островерхой палатки военного образца, с поднятыми боковыми полотнищами. Видны алюминиевые раскладушки. Навстречу выбегает профессор, поблескивает телескопическими очками. Он близорук, и выпуклые стекла необыкновенно увеличивают серые умные глаза.

— Милости просим, друзья…

В большой палатке просторно, нежарко. Посредине расставлен походный столик с ворохом карт и каких-то таблиц; вьючные ящики вместо стульев. У раскрытых полотнищ четыре койки с подвешенными марлевыми пологами.

— Наше спасение, — кивает на пологи профессор, — комаров в этом году легионы, а мы все у озер останавливаемся. Правда, у Сарымоина их мало — озеро соленое и пески кругом.

Виктор Николаевич спрашивает, что привело астронома в далекие Тургайские степи.

— Вода, вода, батенька!

— Но позвольте, дорогой профессор, вы же занимаетесь астроклиматологией?!

— На земной планете, друзья мои, вода… — профессор поднял вверх волосатый палец, — барометр климатических колебаний; вот взгляните, какую карту мы тут составили…

Он смахивает со стола ворох бумаг и раскладывает квадратную белую карту. Во весь лист она исчерчена извитыми концентрическими линиями. Они окружают голубые озера Сарымоин и Аксуат.

— Не думайте, что это горизонтали! — восклицает профессор, — чаши озер похожи на мелкие блюда. Ак-Суат означает по-русски «белый брод». Аксуат и Сарымоин периодически высыхают — дно их покрывается белым налетом соли, и тогда скот преспокойно проходит по дну высохших озер на заповедные дюны.

В 1952 году озера высохли, а с 1954 года начали вновь наполняться. В далеком прошлом эти озера сливались в огромное озеро — его очертания мы восстановили по древним террасам. Вот эта внешняя линия на карте отмечает прежние берега, а промежуточные линии — положение берегов в разные времена. Цифры у каждой линии означают хронологию колебаний уровня озер.

Видите: в последнее тысячелетие озера то увеличивались, то уменьшались, но общая площадь их из века в век неуклонно сокращается. Сейчас Сарымоин и Аксуат накануне гибели. Сарымоин потерял связь с питающими речками, распадается на части, из-под воды выходят острова, летом вода в умирающем озере соленая. Сокращается и озеро Аксуат — речка, питающая его летом, пересыхает. Иссушение продолжается…

— Как же удалось восстановить хронологию жизни озер за тысячу лет?!

— Э-э, батенька, человек все может… Древние террасы хорошо различаются на аэроснимках, мои студенты провели геоморфологическую съемку чаши озера и выловили прежние береговые линии. Вон та крайняя палатка набита приборами — наша геохимическая лаборатория, в пробирках определяем возраст озерных отложений на разных береговых линиях. А это наш климатологический эталон за полтора века, и самый надежный притом…

Профессор указывает на огромные деревянные диски под столом. Все это похоже на сказку, и мы с любопытством заглядываем под стол.

— Что это?

— Спилы вековых сосен, — басит профессор, — три старейших сосны разрешили мне спилить на заповедных дюнах. Из-за них я и пожаловал сюда на самый южный остров вековых реликтовых лесов. Полюбуйтесь: более широкие годовые кольца отложились в более влажные годы, узкие — в сухие. По этим спилам составили мы кривую колебаний климата за полтора столетия. Сравнили ее со своей картой — точно сошлись волны кривой с изменениями береговых линий озер. И главное: Наурзумские озера ведут себя так, как будто связаны с озерами Целинного края, Западного Казахстана и всего северного полушария незримыми подземными каналами. Они усыхают, то уменьшаясь, то увеличиваясь, одновременно с Челкаром в Западном Казахстане, Тенгизом в Целиноградской области, Лоб-Нором в Монголии, Аралом в Туране или с озером Чад в Африке…

— Но почему же, почему?

— Вот тут и зарыта собака…

Профессор воспламенился, бегает в палатке, жестикулирует.

— Причина этих колебаний общая! Понимаете: об-ща-я!

— Но какая?

— Жизнь солнца! Светила, управляющего нашими планетами; помните, на Волге я вам кривую солнечной активности показывал, вот она за два последние века! — Профессор разворачивает свиток. — Видите, как похожи ее волны на кривые колебания Наурзумского климата и уровня Наурзумских озер. Похожи, а?

— Да, похожи…

— В этом и беда, черт подери. Похожи, но не совсем, слишком много необъяснимых исключений. О! Если объяснить их — долгосрочные и вековые прогнозы очутятся у нас в кармане. Ведь астрономы уже предсказывают поведение солнца. Понимаете ли, друзья, что это такое?! Предсказать наступление череды засушливых и прохладных лет на десятилетие, знойных и более влажных периодов на века вперед. Безошибочно маневрировать сортами сельскохозяйственных культур, сроками сева, агротехникой, правильно решать дальние перспективы!

Профессор сжимает огромные кулачищи. Потрясает над блестящей лысиной, грозит небу…

— Наша карта и эти кривые дали пока общий прогноз: в ближайший век преобладать будут засушливые годы.

— Но это же очень важно, профессор, судьбы большого орошения связаны с вашим прогнозом!

— Не только связаны, батенька, определяют их, — рокочет профессор, — орошение — главная задача нашего времени, вернейший путь к изобилию.

— К сожалению, не все так думают, дорогой профессор, строительство каналов требует слишком больших капиталовложений.

— Э-э, друзья мои, все требует капиталовложений. Важно, что даст каждый вложенный рубль и быстро ли! Деньги, затраченные на большое орошение, возвратятся сторицей и достаточно скоро. Если, конечно, не волынить с каналами, с артезианскими скважинами, строительством водоудерживающих плотин, своевременной подготовкой плацдармов орошения. И главное: эти капиталовложения дадут народу вдесятеро больше продуктов питания, чем мы получаем с сухих земель, и, заметьте, дадут в любой год, независимо от погодных условий и климатических колебаний. Общество, наконец, освободится от власти стихийных сил природы!

— А деньги откуда взять — миллиарды на строительство большого орошения?

— Деньги есть, их надо разумно тратить. Вот, полюбуйтесь…

Профессор вытягивает из кипы бумаг пестро раскрашенный лист.

— Это пояс наших степей с почвенными зонами. Здесь лежат главные пахотные земли и пастбища страны. Из десяти лет шесть-семь тут засушливые. Миллионы людей неутомимо трудятся, обрабатывают земли, сеют, убирают, пасут скот, работают сотни тысяч сельскохозяйственных машин, жгут горючее, ремонтируются, изнашиваются, а урожаи в эти сухие годы получаются обидно малые, скот страдает от бескормицы. Человеческий труд, огромные материальные затраты, миллиарды рублей в сухие годы летят на ветер, к чертовой бабушке!

Профессор стукнул кулаком по столу, жидкий походный столик валится на песок. Подбираем рассыпавшиеся карты, таблицы, кривые.

— Те же люди, те же машины дадут уйму продукции, если на поля пустить воду; каждое движение пальца, каждый оборот колеса принесут огромную пользу. Во сто крат увеличат экономическую мощь страны. А мы тянем, тянем с большим орошением. И хуже всего — разбазариваем часто, на местах, водные запасы, не заботясь о соседях, о комплексном использовании этих бесценных ресурсов, о водном балансе страны…

Профессор роется в бумагах, извлекает новую карту с заглавием: «Генеральная схема водоснабжения Казахской ССР». Интересно: на ловца и зверь бежит!

— Эту схему составили многие проектные и научно-исследовательские институты страны во главе с Гидропроектом. И знаете ли, друзья, к какому выводу они пришли?

Для снабжения только существующей промышленности и городов Казахстана в ближайшие годы потребуется в восемь раз больше воды, чем нынче, а для производства намеченных объемов сельскохозяйственной продукции необходимо увеличить площадь орошения в Казахстане с полутора миллионов гектаров до четырех миллионов, оросить лиманов три с половиной миллиона гектаров, обводнить десятки миллионов гектаров пастбищ. Только сельскому хозяйству дополнительно потребуется тридцать с лишним миллиардов кубических метров воды. Нужно строить оросительные и обводнительные системы, каналы, водохранилища, водопроводы…

— Находимся мы с вами тут, в центре Большого Тургая. Посмотрите, как один уважаемый проектный институт собирается решить водоснабжение Тургайской степи. Он предлагает проложить канал из Иртыша, от Омска, через Ишим-Иртышский водораздел на Ишим и дальше в верховья Тобола.

С первого взгляда все как будто хорошо получается: электрические насосы поднимут воду из Иртыша, вода пройдет через целинные совхозы Омских степей; промежуточные насосные станции поднимут воду на Ишим-Иртышский и Ишим-Тобольской водоразделы, канал подбавит воды в Ишим и выйдет в верховья Тобола к железорудному бассейну Большого Тургая.

Но посмотрите, что получается: выше Омска Иртыш собирает воду главным образом из горных долин и ледников Китайского Алтая. Иртыш пересекает знойные долины Северного Китая, предгорья Алтая и между Семипалатинском и Омском — сухие Прииртышские степи.

Иртыш у Омска ежегодно проносит тридцать кубических километров воды. Пройдет несколько лет, и воды Иртыша выше Омска пойдут в дело: семь-восемь кубических километров воды ежегодно заберут строящиеся сейчас оросительные системы Северного Китая, три-четыре кубических километра в год уйдет по каналу Иртыш — Караганда на питание промышленных предприятий Экибастуза, Бозшакуля, Караганды и Джезказгана; двенадцать-пятнадцать кубических километров воды в год будет уходить на орошение сухих Прииртышских степей между Семипалатинском и Омском и обводнение иртышских лугов, на снабжение развивающейся металлургической промышленности Павлодара. Каналу Омск — Кустанай не останется почти ничего. Или же придется искусственно ограничить потребление иртышской воды выше Омска, где она также необходима, как и в Кустанайских степях. Проект института неверен в своей основе. Проектировщики возлагают большие надежды на верховья Иртыша, а они сравнительно бедны водными ресурсами…

— Но, профессор, вода Большому Тургаю необходима.

— В этом все дело, друзья, и не просто вода — большая вода. И не только вашему Тургаю. Помните проект переключения сибирских вод на юг?

Профессор открывает пузатый желтый портфель и достает разрисованную кальку. Просто удивительно, сколько у него тут всевозможных карт!

— Вот варианты переключения… оба они используют Тургайский проход…

— Ого, кажется, нашли то, что искали!

Создатель проекта — инженер Давыдов — предлагает комплексное решение проблемы большой воды, учитывает сложившийся водный баланс страны, реальный вековой климатический прогноз, перспективы развития всех отраслей хозяйства Казахстана и Средней Азии, использует прогрессивнейшую идею переключения избыточных сибирских вод на сухой Юг.

Могучие сибирские реки Енисей и Обь несут огромные массы воды на Дальний Север, заболачивая тайгу и тундру. Болотистому Северу не нужно столько воды. А производящий Юг изнывает от безводья; отсутствие воды тормозит здесь развитие сельского хозяйства и промышленности.

— На этой кальке нарисован южный вариант соединения. Вот тут ниже устья Ангары, у Осиновских порогов на Енисее, по плану гидротехнического преобразования Сибири построят плотину мощной гидроэлектростанции. Образуется новое Енисейское море. По речке Кесь воды этого моря поднимутся к водоразделу и почти сольются с речкой Кеть, впадающей в Обь.

В конце XIX века по этим двум речкам пролегал Обь-Енисейский водный путь. Каскад небольших бревенчатых шлюзов соединял Кеть и Кесь в единую водную систему. Баржи с купеческими товарами проходили этим путем из Оби в Енисей. С постройкой Сибирской железнодорожной магистрали Обь-Енисейский водный путь утратил свое значение, заброшенные шлюзы пришли в негодность…

Водораздел лежит на сто двенадцать метров выше уровня моря. Инженер предложил прорыть небольшой канал и с высоты пустить самотеком воды Енисея в Кеть, а затем по каналу, который вы видите на этой кальке, подвести большую воду к Тургайскому проходу. По пути канал примет сток верхней Оби и Иртыша.

Енисей несет огромные массы воды, сливая ежегодно в Ледовитый океан пятьсот сорок восемь кубических километров влаги. Благодаря Осиновскому водохранилищу и сливному устройству на Обь-Енисейском водоразделе по каналу к Тургайскому проходу можно направлять ежегодно двести пятьдесят кубических километров енисейских вод — полноводную реку!

Через Тургайский проход сибирские воды пойдут в сухие степи Туранской низменности. Посмотрите, сколько дальних и ближних задач решат они…

Новая металлургическая база страны — металлургический узел Большого Тургая навсегда обеспечится водой. Решится проблема использования миллиардных запасов кустанайских руд на месте их добычи. Вырастет новый металлургический гигант по выплавке ванадиевой стали из фосфористых железняков.

Найдет свое решение, наконец, проблема тургайского алюминия и энергетики Тургая. В Тургайском проходе на берегу канала, рядом с залежами бокситов и огромными запасами кушмурунских энергетических углей, можно будет выстроить мощный алюминиевый комбинат, могучие тепловые электростанции.

Решится кардинальнейшим образом и проблема больших степных водопроводов. Енисейско-Тургайский канал, соединяя Енисей, Обь, Иртыш, пересечет засушливые Барабинские степи, снабдит по пути водой множество крупных целинных совхозов, испытывающих в ней острый недостаток. С наименьшими затратами организуется водоснабжение и южных степных районов, где нет надежных источников водоснабжения. Поток сибирских вод, сливаясь через Тургайский канал в Туранскую низменность, приведет в действие каскад гидроэнергетических узлов, заработают мощные насосные станции степных водопроводов и оросительных систем.

Необходимейшую воду получат Актюбинские, Тургайские, Целиноградские степи для орошения подходящих земель и обводнения великой пастбищной зоны Юга, друзья мои.

Овцы и скот в любой год будут иметь сочные и концентрированные корма. Бич степей — джут — навсегда уйдет в прошлое. Только в Тургайских и Актюбинских степях можно будет оросить десять миллионов гектаров земли. Стоимость продукции с этих земель в несколько лет окупит затраты на сооружение Енисейско-Тургайского канала. Сибирская вода разрешит целый комплекс животрепещущих проблем казахстанских степей…

— Не увлекаетесь ли вы, дорогой профессор? Воплощение проекта Енисейско-Тургайского канала дело слишком далекого будущего…

— Э-э, друзья мои, — добродушно щурится профессор, — решать в плановом хозяйстве ближние задачи нельзя теперь без дальнего прицела.

Канал, по мысли инженера, пройдет от реки Кеть к водохранилищу будущей Батурской гидроэлектростанции на Оби, затем по Чулыму, ложбинам озера Чаны на Иртыш к водохранилищу проектируемого Омского гидроузла, отсюда по древнему руслу Иртыша к Ишиму и далее на Убаган к Тургайскому проходу. Весь этот путь вода совершит самотеком.

Если проложить в первую очередь вот это плечо канала — от Иртыша, по древнему его руслу к Тургайскому проходу, можно решить животрепещущую задачу сегодняшнего дня: снабдить иртышской водой Кустанайский металлургический узел и крупные совхозы более южных районов Целинного края. Построив во вторую очередь плечо канала от Иртыша до Оби, можно вовремя пополнить водный дефицит Иртыша обской водой. Выстроив последнее плечо — канал между Обью и речкой Кесь, мы пустим в магистраль главную массу воды — из Енисея и тогда уже решим проблемы дальнего прицела!

— Скажите, профессор, не явится ли канал, проектируемый институтом, от Омска на Кустанай первым плечом вашего соединения?

Профессор распалился, разглаживает кальку.

— Сюда, сюда поглядите…

Сибирская вода оживит не только Большой Тургай и степи Казахстана, но и выполнит работу огромной важности на знойном Юге, в Средней Азии. Полюбуйтесь, Сыр-Дарья и Аму-Дарья приносят ежегодно в Аральское море 96 кубических километров воды. Сейчас водами этих рек орошается в Средней Азии два с половиной миллиона гектаров хлопковых плантаций, в перспективе предполагается оросить еще несколько миллионов гектаров. Воды двух единственных рек, питающих Аральское море, пойдут на орошение, и Арал, который уже сейчас быстро высыхает, катастрофически уменьшится, а затем исчезнет с лица земли. Это будет стихийным бедствием. Сейчас зеркало Арала испаряет пятьдесят-шестьдесят кубических километров влаги, смягчая засушливый климат Средней Азии, препятствуя возникновению сильных суховеев и черных бурь. Допускать сокращения Аральского моря нельзя, смешно рубить щит, прикрывающий наши поля на целине от суховеев.

Но стране нужно и белое золото — хлопок. Давыдов предлагает пустить на юг, через Тургайский проход, достаточное количество сибирских вод и оросить десятки миллионов гектаров плодороднейших земель Средней Азии.

Сама собой решится судьба Арала. Он лежит ниже уровня моря, в бессточной котловине, и сюда придут грунтовые и остаточные воды с полей орошения, поднимут его уровень. Влажность воздуха значительно повысится — опаснейший очаг суховеев будет подавлен. А влага, испарившаяся с Большого Арала и с полей орошения, опять вернется на поля. Почти все, что испаряют Арал и орошаемые оазисы, осаждается в горах Средней Азии, и Аму-Дарья с Сыр-Дарьей принесут эту воду обратно.

Зачем же, спрашивается, тащить енисейскую воду от Омска к Тургайскому проходу, поднимая ее на водораздел на сотню метров насосами, когда ту же воду можно пропустить рядом почти самотеком по древнему руслу Иртыша!

Профессор опускается на вьючный ящик, стирает клетчатым платком капельки пота с разгоряченного лица, сдвигает очки на высокий лоб. Карта оживает в его руках. Слушаем и удивляемся широте эрудиции беспокойного человека. Земные дела тревожат астронома ничуть не меньше космических.

— Уф-фу, умаялся. Душно, как перед грозой, не могу спокойно говорить о воде…

— И все-таки, дорогой профессор, — сроки, сроки строительства системы переключения сибирских вод?! Ведь даже ваше Иртышское плечо еще не слишком близкая перспектива, что делать сейчас с водой в Тургае, нельзя же терять драгоценное время?!

— Ждал, ждал, батенька, вашего вопроса. Есть еще порох в пороховницах! Прилетайте сюда на самолете весной в снежный год, пронеситесь над Тургаем — вы увидите море воды в степи. Но эта вода уходит из рук человека, а в маловодные годы степь суха. Нужно заграбастать весь многолетний сток — удержать плотинами в верховьях Тобола у железных руд, на Ишиме — у насосных станций водопроводов, на Тургае — у совхозных баз, в подходящих балках у ферм и отделений; пробурить артезианские скважины, где нельзя ухватить сток, перебиться на местных водах, пока будет строиться Великая система переключения сибирских вод. А перебиться можно — ведь промышленность и сельское хозяйство Большого Тургая не сразу строятся, а очередями.

Сроки строительства системы переключения сибирских вод нужно рассчитать так, чтобы вовремя поспеть с большой водой к завершению строительства металлургических заводов Тургая, мощных тепловых электростанций у кушмурунских энергетических углей, к полному развороту строительства животноводческих совхозов в пастбищной зоне, завершению строительства новых оросительных систем в Средней Азии, промышленного строительства в Мангышлакских степях…

Полотнища палатки распахнуты, и мы видим огромную тучу, наползающую с востока. Она заволакивает полнеба.

— Откуда эту хмарь в такую пору несет, — удивляется профессор, — пожалуй, вам пора удирать из Тургайского прохода, грянет дождь, не выберетесь из ложбины на своей «Антилопе». Тут солонцы скользкие попадаются на дороге.

Профессор предусмотрителен, прощаемся с астрономом, крепкими ручищами он сдавливает ладонь, точно клещами.

— Будете в Москве, обязательно загляните к Давыдову, он покажет вам тома своего проекта, разные варианты подачи сибирских вод; карты, профили, расчеты — целую гидротехническую поэму… Помогите ему, — рокочет профессор, — одолеть людей, не желающих признавать неизбежность переключения сибирских вод на безводный Юг…

НА ЮЖНОЙ ЦЕЛИНЕ

Беседа с ученым заставила призадуматься. Мы увидели Большой Тургай с разных, необычных сторон и убедились, что все его возможности раскроет лишь комплексное, всестороннее, решение хозяйственных задач.

Теперь нам хотелось увидеть Тургайские степи — самый южный остров недавно поднятой целины. Проехать по тем местам, где работала Елена со своими товарищами.

Туча окончательно закрыла небо, заморосил дождь. Гоним машину, уносим колеса из Тургайской ложбины. Дорога пересекает солонцы, они уже набухают, едва держат шины. Хорошо, что послушались профессора и вовремя убрались из Наурзума.

С облегчением выкарабкиваемся на уступ древней долины. Здесь он довольно высок и образует кромку Тургайского степного плато. Оглядываемся: Тургайский проход в этом месте неожиданно расширяется, соединяется с Тургайской низменностью. Этот степной коридор природа словно даровала человеку для великих свершений!

Мы на крыше Тургайского плато. Но кажется, что едешь по равнине, изрезанной мягкими увалами. Плато рассекают разветвленные верховья Тургая. Река хоть и имеет постоянное течение, но главные запасы воды хранятся в глубоких ложбинах, разъединенных перекатами. Тургай оживает весной в половодье, поднимая свой уровень на шесть-семь метров. В редкие многоводные годы он вздувается на четырнадцать метров, выступает из берегов, заливая низины. Девяносто восемь процентов годового стока пропускает река весной.

На Тургайское плато заходит последний язык каштановых и темно-каштановых почв, пригодных для сухого земледелия. Эти почвы занимают тут верхи плоских увалов. Во время похода на Тургайскую целину молодые целинники распахали их, и массивы пашни чередуются теперь с просторными участками степных пастбищ.

Пусто, не видно вокруг селений — степь и степь. То перепаханная, то в серебристых ковылях. Ни души. Нам нужно попасть в Дамдинский совхоз — первый по нашему пути из полутора десятков новорожденных совхозов Тургайской целины.

С ближнего увала увидели в долине поселок. Стоят ряды мазанок, в линию выстроились фундаменты строящихся домиков. Подъехали вовремя — застаем в конторе главного агронома совхоза. Совсем еще молодой человек — выпускник Ставропольского сельскохозяйственного института. На его плечи легло сложное хозяйство. Недавно здесь был маломощный животноводческий колхоз. В наследство совхозу достались глинобитные кошары, тесные скотные дворы и несколько жилых мазанок.

Тургайские совхозы появились внезапно. Амангельдинский район исстари считался животноводческим, пашни он почти не имел. Коммунисты района обратились в Центральный Комитет партии с письмом. Они предлагали распахать на Тургайском степном плато земли, подходящие для крупного земледелия. Инициатива амангельдинцев была одобрена. Все кустанайские совхозы, окончив сев в 1960 году, бросили на Тургайскую целину мощные механизированные отряды.

Земли Дамдинского совхоза вспахали четырнадцать механизированных бригад соседних совхозов. Триста двадцать трактористов подняли в две недели тридцать тысяч гектаров никогда не паханной целины. Поработали здесь на славу и трактористы из совхоза Франка.

Ожило степное плато, всюду зачернели поля, выросли, как грибы, новые дома, совхоз получил мощную технику.

— Что же дадут совхозу эти пашни у южной грани целинного земледелия?

Агроном листает странички истертого блокнота. Ближайшие соседи получают в среднем десять центнеров зерна с гектара.

— Наш совхоз, — говорит агроном, — сможет давать государству полтора-два миллиона пудов зерна.

В руках хозяйства есть еще один важный козырь — степные пастбища. Когда мы осматривали Дамдинский совхоз, там было семь тысяч овец и две с половиной тысячи рогатого скота. А держать можно на этих пастбищах впятеро больше. Ведь под боком, кроме пастбищ и сенокосов Тургая, зреют на полях кормовые культуры.

Дождь перестал. Распростившись с агрономом, огибаем вал плотины. Насыпанная колхозниками пятнадцать лет назад, она удерживает воду в большом водохранилище, и теперь ее на усадьбе хватает. Всю совхозную территорию пересекает Сарытургай — приток Тургая. Он принимает из балок и ложбин сток талых вод. Если построить плотины — можно напоить скот на отделениях, фермах и на пастбищах. Это большое преимущество Тургайской степи!

Хороши тут степные дорожки. Едешь как по асфальту. Не успели оглянуться — открылась усадьба нового совхоза. Целый лагерь у заросшей тальником речки — палатки, землянки, мазанки, ряды строящихся домов. Это Бюректальский совхоз, где поднимали целину молодые трактористы Кушмуруна. Совсем недавно тут была дикая степь, буйные приречные кусты, вероятно, те самые, в которых Елена и Галка случайно услышали разговор, ранивший душу маленькой украинской девушки. Теперь на этом месте большой степной поселок — памятник славных дел кушмурунских целинников.

Пообедали в столовой совхоза, сплетенной из ивовых прутьев, за длинным самодельным столом, покрытым голубой клеенкой. Борщ из свежих овощей со сметаной, рисовая каша с душистым сливочным маслом, горячий чай.

Вокруг машины собрались целинники. Дотошные женщины разглядели под газетой яблоки из наурзумского сада. Обступили нас, просят продать хоть по килограмму для ребятишек, а у нас всего два килограмма. Говорим женщинам:

— Наседайте на директора, пусть машину пошлет в наурзумский сад — ведь гнутся там деревья от яблок.

Около машины крутится много детворы. Федорыч роздал яблоки ребятишкам. Засверкали они глазенками, смеются. Сажать нужно сады в целинных совхозах, не волынить, не откладывать этого нужного дела. И люди в поднимающихся садах почувствуют себя дома, навечно осядут на гостеприимной земле…

Бюректальский совхоз родной брат Дамдинского. Новой пашни здесь почти столько же — двадцать две тысячи гектаров, и пастбищ в достатке, но также мало скота. И проблема, которую нужно решать, та же: строительство комплексного хозяйства с мощным земледелием, крупным овцеводством и мясным скотоводством.

Нам очень хотелось попасть в самый южный из вновь рожденных совхозов Тургая — Тастинский. Но ехать туда напрямик старожилы не советуют. Притоки Тургая после дождя могут не пропустить «Москвича». И мы помчались на юг по торной дороге к Нурульгуну, в обход через Амангельды. Узкая, еще не разъезженная степная дорога проложена вдоль Мойлды. Речка прячется в тальниках. Иногда тальники расступаются. Подъезжаем к берегу. Плавают дикие утки. В прозрачной воде замерли косяки рыб. Сошлись рыбины в круг, голова к голове, будто совещаются о чем-то…

Тучи разошлись, выглянуло солнце, посеребрило речную рябь, осветило умытую, посвежевшую типчаковую степь. Путь нам преграждает ограда, сплетенная из ивняка. За оградой блеют овцы. Это загон для стрижки. Молодые загорелые казахи снимают электроножницами волны курчавой шерсти. Но овец мало, просторные пастбища совсем еще не освоены.

Проезжаем Нурульгун — небольшой степной поселок, минуем огромный массив вспаханной целины. Опять пошла никем не потревоженная степь. Из густых трав поднимается стая диких гусей. Все чаще и чаще попадаются пепельно-зеленые пятна кокпека — предвестника пустынной флоры.

У крошечного аула Мукыр спускаемся с плато на южную Тургайскую равнину. Пропали типчаки и ковыли — вокруг кокпек и зеленые иглы остреца. Солонцеватая степь. Травы появляются только там, где степь повышается и почвы промыты от солей.

Земля стала какой-то малиновой, небо лиловым, дорога порозовела. Вот уже она совсем красная! Пересекаем район охристых суглинков, похожих на тропические красноземы. Странно видеть на багровой земле зеленоватые травы, как будто степь раскрасил ребенок, не разбирая цветов. Попали на Марс и катимся по фантастической пустыне…

С юго-запада, с близких приаральских пустынь, дохнул вдруг горячий сухой ветер. По красной дороге понеслись навстречу струйки песчинок. Сделалось жарко и душно. По обочинам дороги взгорбились рыжеватые песчаные гривы и холмы. Скоро вся степь покрылась барханами, заросшими песчаной полынью, песчаным горошком, высокими стеблями чия и массивными колосьями гребенщика.

Это древнедельтовые пески Тургая. Здесь когда-то он впадал в полноводное Арало-Каспийское море.

Горячий вихрь поднял в воздух тучи песка и дорожной пыли. Все потемнело. В песчаном хаосе пропало солнце, небо, земля. Сбавили скорость, зажгли фары. Того и гляди врежемся во встречную машину. Настоящий самум.

Недаром нашего профессора беспокоит судьба Арала. Необходимо поддержать море, увеличить его зеркало. Большой Арал преградит путь обжигающим струям нагретого пустынного воздуха…

В Амангельды въехали в вихре черной бури. По улицам мечутся белесые космы пыли. Прохожие согнувшись в три погибели, защищая лицо ладонями, спешат укрыться по домам. Степной городок похож теперь на далекий полярный поселок, застигнутый свирепой пургой.

Заблудились на площади, упираемся в гранитный пьедестал. Едва открываем дверцы кабины, как их тут же прижимает ветер. Лицо больно жалят песчинки. На постаменте бронзовая фигура Амангельды с шашкой. Памятник еще без ограды — поставлен недавно, в сороковую годовщину гибели героя революции.

Где-то рядом звенят детские голоса:

— Ач! Ач, шайтан! Бури боишься!

Из пыльной сумятицы выдвигается невозмутимая верблюжья морда на изогнутой по-лебединому шее. Вот верблюд выступает весь, запряженный в оглобли; выкатывается тележка — плетенка с бочкой. Верхом на бочке сидят босоногие, черноволосые казашата. Верблюд увидел машину, остановился. Ребята притихли, смотрят черными, живыми глазенками.

— Что же это вы не заботитесь о памяти героя?

— А что? Что такое?! — посыпались вопросы.

— Забросили памятник — цветов не посадили, одна голая земля.

— Это не мы…

— Нет и вы. Поди, на открытии памятника были? Ну, вот… Дело-то пионерское — обложили бы дерном, деревьями обсадили, воды навозили вашей бочкой, полили…

— A-а… Никто еще не говорил. Сделаем, сделаем!

Кивают черными, словно обугленными, головенками, прощаются. Застучали пятками по бочке, подхлестнули верблюда.

— Ач! Ач, шайтан!

И верблюд, и бочка с казашатами растаяли в бурой мгле. Осторожно проезжаем селение. Выбрались, наконец, в степь — и словно в другой мир попали. Тихо, ясно вокруг. Унеслась буря. Только клубящаяся шапка пыли осталась над поселком.

Промчались мимо старинного мусульманского кладбища с куполообразными мулушками, похожими на туркменские мазары в миниатюре.

Навстречу по дороге едет всадник, закутанный в суконный плащ. Голову тесно облегает брезентовый капюшон, похожий на шлем. Скуластое, горбоносое лицо, иссеченное морщинами, острая седоватая бородка. Старик сидит на коне цепко, не оторвешь от седла. Чем-то средневековым веет от костюма всадника. Молодежь такие костюмы не одевает. Это кусочек прошлого. Монгольский всадник XVIII века…

Перевалили пологий увал — и очутились у стойбища из войлочных юрт. Юрты поставлены вокруг травянистого лимана. На лимане пасутся спутанные кони, стадо коров и телят. Желтеют кучи земли у ям. Женщины несут оттуда ведра воды. Это колодцы; грунтовые воды залегают в лимане совсем близко от поверхности.

У ближней юрты сидят на кошме, вокруг самовара, казахи.

— Селям алейкум! — приветствуем их. — Как проехать в Тастинский совхоз?

— Куда ехать, солнце садится, ночевать надо, — ответил полный казах в тюбетейке. Ночуйте здесь, с людьми веселее…

И мы остаемся. Быстро ставим палатку, разводим под таганком огонь, готовим щи: нарезаем капусту, свеклу, морковь. Из соседней юрты женщины приносят охапки топлива. Присели на корточки, улыбаются, смотрят, как мужчины готовят травяное кушанье. Скотоводы-кочевники не привыкли к овощам.

Стойбище называется Орамкуль, здесь живут совхозные чабаны. Совсем недавно тут был животноводческий колхоз имени Абая. В несколько месяцев он превратился в мощный совхоз с площадью пашни в тридцать тысяч гектаров, с многотысячными отарами овец и стадами скота.

Смеркается, вдали мерцают, как звезды, огни строящегося совхозного поселка, а у нас пылает костер, из юрт подымаются к вечернему небу синеватые струйки дыма. В стойбище расхаживают женщины в кафтанах, похожих на старинные душегрейки.

Два мира сошлись на южном рубеже. Мир с новым бытом, хозяйством, с тракторами, комбайнами, автомашинами, многолюдными селениями, клубами, яслями и школами и мир уходящий, замкнутый войлочными юртами, пустынными кочевыми тропами, протяжной песнью кочевника, обычаями, пережившими столетия.

К палатке подъезжает на коне совхозный бригадир, молодой казах Жакья Аскаров. Приглашает на сеанс кинофильма. В стойбище только что прибыла киноустановка. Разговорились.

— Закипела жизнь точно в котле, когда в совхоз переходили, — говорит бригадир. — Много разных мыслей путалось, некоторые люди на юг укочевали, послушались дурных советов: боялись, какая будет новая жизнь? А в совхозе, оказывается, совсем хорошо. Парни на тракторы пошли, на строительство, девушки на сеноуборку. Зарплату каждый месяц получаем. Школьники на сеноуборке за лето по нескольку сот рублей зарабатывают. Да и кочевники пригодились — нет лучше чабанов!

Новые кошары, фермы строим, в хороших домах будем жить. Машинами сена много заготовили, корма хорошие посеем, а если снег занесет пастбища — снегопахи пустим. Овец и скота теперь много расплодим, много мяса дадим…

Стемнело. Где-то на дальнем конце стойбища застучал мотор кинопередвижки, вспыхнул белым светом экран. Бригадир взмахнул нагайкой, гикнул и ускакал в темноту. Женщины принесли парного молока, попробовали наши щи.

— Ой, совсем пустой еда! — сказала одна из них, — завтра бешбармак делать будем, гостить приходите…

Утром явился полный казах в тюбетейке — Мухамед Галиевич Мадьяров, пригласил на бешбармак. Собрались у него в юрте, расселись в круг на белой кошме, со всей его семьей. Жена его, подвижная, уже немолодая женщина, поставила большое блюдо с дымящейся бараниной и лоскутьями тонко раскатанного вареного теста. Помыли руки в тазике, вытерли белоснежным полотенцем. Бешбармак — вкусное блюдо. Потом пили наваристый бульон — сарпу и терпкий хмельной кумыс в пиалах.

Мухамед Галиевич учительствует в школе. На совхозной ферме сейчас каникулы, и он отдыхает на Орамкуле. Здесь же живут и многие школьники — помогают убирать совхозное сено. После завтрака посадили семью учителя в машину и отвезли за сорок километров повидать родных. Ну и радости было у казашат — сыновей учителя!

Валентин остался в стойбище. Вокруг него собрались ребятишки, девушки в праздничных нарядах, женщины в кафтанах и монистах. Пришел веселый бабай и всех рассмешил:

— Слушай, сынок, — сказал он, — что ты рисуешь юрты да коней, да молодых девчат. Рисуй, пожалуйста, меня. — И сел позировать, как заправский натурщик.

Тепло прощались мы с орамкульцами. Долго махали девушки разноцветными платочками; высунувшись из окошка, Валентин взмахивал беретом. Наконец машина ушла за пологий увал, стойбище скрылось, и все осталось позади.

Примолкли, задумались. Хорошо встретить в пути гостеприимных людей, грустно расставаться с ними…

Дороги расходятся, безлюдна степь, куда ехать — неизвестно. Забираем на север, к Желдоме — среднему притоку Тургая, дальше поведет сама речка: усадьба Тастинского совхоза поставлена на ее берегу. Вдали зачернела цепь кустов. В воздухе над кустами плавают белые дворцы, один даже бирюзовый. Интересно, что это такое? Подъезжаем ближе…

— Да это же палатки целинников среди приречных кустов, одна из них голубая!

Бот и Желдома, синяя-синяя; приподнятая плотиной, разлилась вровень со степными берегами. Дунул ветер, потемнела, взволновалась речка, синие волны побежали, вскипая пеной, зашумел тростник, закивали золотые метелки. У воды рядом с палатками стоят верстаки. За верстаками — молодые люди в трусах, загорелые до черноты. Строгают рубанками, звенят пилами. Трава усыпана стружками. Трое парней грузят машину изготовленными здесь дверями, оконными рамами, дверными косяками.

Останавливаемся у верстаков. Окружают машину парни. Русые и черноволосые, шатенистые и рыжие. Тут русские, украинцы, кавказцы и латыши. Все они строят ферму Амангельдинского совхоза. Интересуются — откуда путь держим.

Белобрысый веснушчатый паренек спрашивает, нет ли крючков рыболовных — рыбы полно в Желдоме, щуки полутораметровые, все крючки пообрывали, ловят теперь на загнутые гвозди. Отдали ребятам все крючки. Фотограф-любитель в красных спортивных трусиках озабочен отсутствием проявителя. Снимки редкие сделал — диких гусей, журавлей, дроф наснимал, новые дома на совхозной ферме, ребят вот этих снял, а проявить нечем. Снабдили ребят и проявителем. Федорыч завел разговор о горючем… На исходе у нас бензин, а до Тастинского совхоза далеко.

— Нэ бэспокойся, зачэм много гаваришь…

Шофер грузовой машины — живой, как ртуть, ереванец — уже несет канистру горючего. Теперь мы избавлены от всяких случайностей.

Расстались друзьями. Мчимся по степной дороге вдоль Желдомы. Ветер усиливается, по небу летят кучевые облака, их тени проносятся по земле. Изгибы реки то и дело показываются из тростника, и мы восторгаемся густо-синим цветом воды. В камышах гогочут дикие гуси, утки качаются на волнах. Чайки, махая изогнутыми крыльями, высматривают с воздуха добычу.

Желдома вьется у подножия сыртового уступа, отмечая южную границу каштановых почв, — южный рубеж целинного земледелия. Мы едем по левому берегу, здесь начинается уже пояс степных пастбищ.

Над степью поднимается бурое облако, оно закрывает полнеба. Опять черная буря надвигается. В поселок Тастинского совхоза въезжаем совсем как в Амангельды — в вихре пыльного урагана. Ветер дует теперь с северо-востока, обрушивается на поселок с ураганной силой.

Пузырями вздуваются палатки, вихрь срывает брезент с кольев, треплет точно паруса в бурю. Люди забивают колья — крепят оттяжки, таскают камни — прижимают брезентовые полотнища. Сейчас они похожи на моряков, застигнутых внезапной бурей. Навстречу идут тракторы с зажженными фарами. Вой урагана заглушает лязг гусениц. Откуда такой ветрило черти принесли, из каких широт?!

Едва отыскали контору совхоза. Она спряталась в глубокой землянке. Свет в подземное помещение проникает сквозь парниковые рамы, вставленные в крышу. Казалось, что подъехали к теплице. По ступеням спустились куда-то вниз и очутились в просторной комнате, заставленной канцелярскими столами. Это подземный штаб совхоза. Дома в поселке еще не успели выстроить.

Тут не слышно воя урагана. Только шуршит песок, ударяясь в стекла на потолке. С десяток ребят и девчат окружили смуглого молодого казаха в сером коверкотовом костюме, что-то ему рассказывают, смеются. Это Мади Абдрахманов — главный агроном совхоза. Он уводит нас в соседнюю землянку радиостанции.

— В конторе не дадут поговорить, — улыбается он, — ураган откуда-то принесло, загнал всех в штаб, мало пока у нас помещений…

В землянке радиостанции тихо, весь стол уставлен аппаратурой. Радист в наушниках склонился над ключом, выстукивает что-то. Как на фронте. В углу письменный стол. Там и устроились. Наверху бушует ураган, а здесь тихо; агроном, перебирая телеграфные бланки, неторопливо рассказывает о совхозе.

— Такого урагана еще не бывало, дули ветры, но не такие свирепые…

Совхоз, так же как и его тургайские братья, родился совсем недавно, вне всяких планов и фондов. Земли совхоз получил сто тысяч гектаров, целое маленькое государство. Тракторные отряды нескольких старых целинных совхозов единым махом вспахали половину земель. Сейчас получаем сто тракторов, автомашины; поднимем в ближайшие годы еще тысяч тридцать гектаров. Пшеницей засеем пятьсот квадратных километров. В совхозе уже есть пятнадцать тысяч овец. К концу семилетки будет шестьдесят тысяч. Скота и лошадей две с половиной тысячи. Через несколько лет Тастинский совхоз станет крупнейшим комплексным хозяйством на целине.

Мади Абдрахманов приглашает посмотреть поселок. Подымаемся наверх. Пыльная буря пронеслась, но ветер еще крепкий. Объезжаем ряды строящихся домиков, они здесь образуют уже целую улицу.

— Начинали с одной юрты… — вспоминает агроном, — двадцать человек первых новоселов с ребятишками в одной комнате поселились. Потом палаточный город поставили среди ковылей. Сейчас дома строим.

Главный агроном приглашает к себе в палатку. Он живет так же, как и новоселы. Старушка мать угощает нас великолепным кумысом. В совхозе есть табун кумысных кобылиц.

Сейчас новоселы спешат выстроить к зиме теплые дома. Осматриваем палаточный городок и останавливаемся в изумлении. Одна из палаток окружена плетнем и скрывается в высоченных подсолнухах, цветут мальвы, ноготки, львиный зев. Тут обосновалась украинская семья — будто кусочек Украины привезли с собой. Скоро обитатели палатки перейдут в новый дом и, наверно, рассадят целый сад…

— Семилетнюю школу открываем, своя самодеятельность есть — первые места в районе берем; семьдесят комсомольцев у нас, свои дружинники порядок в совхозе поддерживают, — с достоинством перечисляет агроном.

Просто удивительно, как быстро в девственной степи поднимается новь. Давно ли кустанайские целинники пахали Тургайские степи, мечтали у походных костров? Пока мы канителились, писали эту книгу, тургайские совхозы провели две жатвы, два раза собрали урожай — с трехсот и четырехсот тысяч гектаров. Пшеница принесла по десять-двенадцать центнеров зерна с гектара. Тургайские совхозы сдают государству ежегодно пятнадцать-шестнадцать миллионов пудов хлеба, развивают овцеводство и скотоводство. А ведь совсем недавно весь Амангельдинский район сдавал в год не более тридцати тысяч пудов зерна!

Усадьбы новых совхозов разрослись в многолюдные селения, тысячи машин работают на совхозных полях. Поднятая Тургайская целина вырастает в мощную зерновую и животноводческую базу Целинного края…

Уехали мы из совхоза поздно. Ветер дует в лоб, давит на машину, гудит. Желдома в верховьях похожа на горную речку. Течение быстрое, русло каменистое, правый берег крут, обрывается иногда скальными кручами.

Приближаются сумерки. Свинцовые тучи затянули небо. Пора искать ночлег. Съезжаем по типчаковому склону в долину реки под защиту песчаного обрыва — здесь не так дует. Противоположный берег спадает к темной воде каменным яром. Скала сложена вздыбленными слоями песчаника.

Топлива хоть отбавляй: повсюду на приречных террасах кизы. Близко Аркалык — центр бокситовых рудников. Вероятно, сюда заходит скот подсобного хозяйства.

В палатке тепло, перед входом горит костер, а машина защищает от ветра. Устроились на кошмах, пьем крепкий душистый чай. Разговорились о судьбах южной целины…

Дальше Желдомы с сухим земледелием не сунешься. Но зато какие пастбищные богатства открываются тут! Двадцать пять миллионов гектаров пастбищ лежит только на юге Целинного края — в степях Кустанайской, Целиноградской и Павлодарской областей. Эти пастбища сливаются с пастбищами Карагандинской и Семипалатинской областей, Западно-Казахстанского края и Гурьевской области в сплошной массив от Волги до Алтая.

Великий пастбищный пояс охватывает с юга всю зону крупного целинного земледелия. Пастбищ освоено в Казахстане едва На тридцать процентов. Овец сейчас здесь около двадцати миллионов, а можно держать сто миллионов. Не развито табунное скотоводство и коневодство…

Невольно вспоминается Дальний Север. Во время Великой Отечественной войны золотые прииски в верховьях Колымы и Индигирки оказались без мяса. И вот Дальстрой закупил на Чукотке и в полярных тундрах Якутии самок северных оленей. Многотысячные табуны двинулись из полярных тундр в глубь тайги. Вокруг золотых приисков быстро выросло кольцо мощных оленеводческих совхозов. Новые совхозы снабдили мясом весь Золотой край.

Пришло время как следует взяться за южную целину. Построить в пастбищном поясе крупные овцеводческие совхозы, совхозы табунного мясного скотоводства и коневодства. Завезти из наших республик племенных баранов, быков, телок. Выстроить благоустроенные центральные и промежуточные животноводческие базы, коши и защитные зимние загоны. Удержать воды местного стока, пробурить артезианские скважины, построить Волго-Уральский и Тургайский каналы — обводнить все пастбища, оросить степные лиманы.

Если всем миром взяться — быстро можно развернуть Великий животноводческий пояс от Волги до Алтая, пустить в ход огромную фабрику мяса для всей страны!

— Вот дело и загудит… — Федорыч с широкой улыбкой повторяет слова бригадира из совхоза Франка.

Так мы мечтали за чаем на дальнем рубеже южной целины. Вдруг на палатку обрушился вихрь, загрохотал гром, ослепительно блеснула молния, и с шумом хлынул ливень. Всю ночь бушевала непогода. Но буря не причинила нам вреда — палатка не пропускала ни воды, ни ветра…

Год спустя на совещании в Алма-Ате Никита Сергеевич Хрущев призвал освоить пастбища Казахстана, превратить их в мощную овцеводческую базу всей страны. Центральный Комитет Коммунистической партии Казахстана и Совет Министров республики не так давно наметили широкий план строительства овцеводческих совхозов в пастбищном поясе Казахстана.

Наши мечты сбываются…

НА БЕРЕГАХ ТЕРИС-АККАНА

Странно переменилась погода после грозовой ночи у Аркалыка. Небо нахмурилось, закрылось дождевыми облаками; дует холодный норд-ост, моросит дождь. Неуютно стало в степи, холодно, словно осень пришла. Второй месяц в пути, и впервые приходится включать печку. В машине тепло, а на душе неспокойно. Не прихлопнет ли нас непогода? Скрываем друг от друга свои опасения.

Только что оставили границу Кустанайской области. В окнах, как в иллюминаторах фантастического вездехода, видна перепаханная степь — сплошное земляное море, до самого горизонта. И тут, в отдаленном углу Целиноградской области, подняты никогда не паханные целинные земли, рождены новые зерновые гиганты.

Эти земли слились с Тургайскими степями в огромный пахотный массив. Его пересекает недавно проложенная железнодорожная ветка на Аркалык, и здесь удобно строить крупное зерновое и животноводческое хозяйство. Мы пробираемся по южной кромке новых пахотных земель; рядом начинаются степные пастбища Целиноградской области — зона сухих светло-каштановых почв. Переправляемся через Терис-Аккан посмотреть пастбищную зону. Вокруг увалистая типчаковая степь. Широкие долины, синеватые гряды сопок с плоскими столовыми вершинами. В долинах зеленеют травы. Но пусто, ни души, не видно табунов и отар, никаких признаков близкого жилья. Едем и едем дикой степью. Пора поворачивать на Атбасар, через Тенгиз тут не проедешь.

А жаль — так хотелось увидеть это загадочное озеро. В степи ясно заметен уступ древней террасы огромной Тенгизской котловины. Когда-то вся она была залита водой и здесь разливалось целое внутреннее море. Сейчас озеро занимает лишь центр Тенгизской котловины и площадь его не превышает полутора тысяч квадратных километров. Тенгиз усыхает, он распался на несколько больших и мелких озер, стал мелким и горько-соленым. Из-под воды выступает масса островов. Здесь гнездятся летом несчетные стаи уток и гусей, тысячи фламинго и пеликанов.

На соседнем Кургальджинском озере, некогда сливавшемся с Тенгизом, организовано заповедно-охотничье хозяйство. Вода в Кургальджинском озере пресная — озеро принимает довольно значительную речку Нуру.

Однажды географы, исследуя Притенгизские степи, рассмотрели с самолета под водой, на плоском дне Тенгиза, сеть затопленных каналов древней оросительной системы. Когда и кто проложил эти каналы, остается пока загадкой. Несомненно одно — озеро Тенгиз то увеличивалось, достигая древних террас, то сокращалось, исчезая вовсе. Когда озеро высыхало, люди, обитавшие здесь, рыли оросительные каналы. В Притенгизских степях встречаются каменные бабы, остатки древних поселений. Исстари это была обжитая степь, здесь находили себе приют и корм огромные табуны скота и отары овец.

Уходим на боковую степную дорогу, и здесь то же самое — пустуют степные пастбища. Навстречу по степной дороге едут две грузовые машины. Они везут тес. Людей в степи нет, хочется обменяться путевыми новостями — послушать жусан хабар. Останавливаемся друг против друга, как по команде. С машин соскакивают озябшие люди в брезентовых плащах, в телогрейках, спрашивают:

— Куда путь держите?

— В Атбасар…

— Как так? И мы туда же!

Изумленно смотрим друг на друга и все разом хохочем. Наши машины уперлись нос в нос — вот так история! Стремимся в одно место, а едем в противоположные стороны. Так только в сказках бывает! Говорим:

— Мы правильно едем!

Отвечают:

— Нет, мы! Из самого Джезказгана едем, а вы в Караганду шпарите.

Схватились за компасы. Действительно — на юг едем, совсем не туда, куда надо. Легко в незнакомой степи закружить, если о компасе забываешь.

— А вы чего же доски из Караганды в Атбасар везете, в Тулу самовар тащите?

— Бывает! — смеются они, — всякое случается на целине…

Поговорили, покурили и поехали вместе. Переправились на левый берег Терис-Аккана, обогнали своих проводников, помахали на прощание и помчались на север, к Атбасару.

Бесконечные новые пашни пошли — темные, влажные от дождя. Целинная степь, вспаханная летом, как губка, впитывает влагу. А дорога уже начинает скользить. Стало смеркаться. Впереди завиднелось странное сооружение, похожее на крепость. Караван-сарай, что ли, у дороги? Помещение длинное, у распахнутых ворот люди с лопатами. Собрались вокруг статного молодого казаха. Высокий, в солдатской шинели, в рукавицах с крагами, спокойно и внимательно слушает людей, стоит, как утес в бурлящем прибое.

Остановились послушать — о чем речь идет. Собрались тут казахи — старые и молодые. Помещение вовсе не караван-сарай, а саманный коровник, только что выстроенный из местного материала. Ферма тут нового совхоза. Перепаханная целина, что видели вдоль дороги, тоже совхозная. А собравшиеся люди, недавние кочевники-скотоводы и колхозники, теперь рабочие совхоза. Когда поднимали Тургайскую целину, вспахали и никогда не паханную Терис-Акканскую степь.

Спорят люди. Веками табуны животных степь копытами топтали, будет ли толк в земледелии так далеко на юге? Качают головами старики, зачем землю трогали, стальными ножами резали, траву кончали, а что вырастет тут? Как жить дальше? На трактор что ли под старость садиться?

Казах в шинели спокойно говорит: много земли тут хорошей пропадает! Пусть даже лишнее вспахали — сама пшеница выберет, где ей лучше расти, а кто хочет за овцами и скотом ходить, пожалуйста — большие отары и фермы богатые в совхозе будут. Ведь рядом степь широкая, кочуй себе с совхозными табунами. Он говорит о новых поселках, о клубах, столовых, школах и яслях, которые построят в пустой степи.

Затихли люди, кто смотрит строго, кто улыбается. Наконец-то пришла и сюда, в дальнюю степь, новая жизнь! Запомнилась нам эта картина: пасмурная, тревожная степь, окутанная сумерками, темнеющие пашни за околицей, взбудораженные люди, собравшиеся у высоких распахнутых ворот, и молодой казах в солдатской шинели, уверенно оглядывающий дальние горизонты. На глазах коренных степняков меняется многовековой уклад жизни.

Короткую историю освоения Терис-Акканской целины нам рассказал в Аркалыке проезжий агроном сельскохозяйственного управления.

Первый проект создания новых совхозов в Терис-Акканской степи составил Акпан Укубаев, председатель бывшего Есильского райисполкома. В 1955 году областные организации отклонили этот проект. Железнодорожной ветки на Аркалык еще не было, и осваивать отдаленную Терис-Акканскую целину было слишком трудно.

Есильский район превратился в Баранкульский, окрепли целинные совхозы в северной части района, железная дорога соединила Аркалык с главной целинной железнодорожной магистралью[3]. Акпан Укубаев стал секретарем Баранкульского райкома партии. Вместе с председателем райисполкома Захаровым и агрономом Бондаровичем он составил план освоения Терис-Акканской целины.

Между аркалыкской железнодорожной веткой и Терис-Акканом спускаются на юг каштановые и темно-каштановые почвы. Проектировщики решили построить усадьбы и фермы новых совхозов у воды по Терис-Аккану, а зерно вывозить на заготовительные пункты аркалыкской ветки.

Тракторные бригады восьми целинных совхозов подняли сто тридцать тысяч гектаров новой целины. Пашни распределили между пятью новорожденными совхозами. Каждый совхоз получил, кроме пашни, мощный массив пастбищ. Терис-акканские совхозы занимаются не только земледелием, но и крупным скотоводством.

Пока мы писали книгу, новые совхозы успели сдать государству больше десяти миллионов пудов хлеба…

Парень в шинели показывает нам дорогу на Атбасар, отговаривает ехать:

— Оставайтесь у нас ночевать, машину под крышу поставим, грязная дорога пойдет, на «Москвиче» ночью не проедете…

Не послушали доброго совета, двинулись вперед. Действительно, за поселком дорога пошла отвратительная. Подъемы сменяются широкими понижениями, в низинах почва солонцеватая. Дождевая вода стекает сюда, превращает дорогу в грязное, скользкое месиво. Темно, спустилась ночь. Зажгли фары, едва двигаемся.

Поднимаемся на взлобок, попадаем на какую-то боковую колею, она уводит в сторону. Дождь усиливается, ветровое стекло сплошь в дождевых струях — «дворники» не успевают работать.

Гудит машина, виляет, юзом скользит по липкой дороге. Федорыч вспотел, вертит баранку, бранится на чем свет стоит…

Дальше ехать нельзя. Кое-как выбираемся на полынную степь. Буксуем в разбухших солонцах. Все… Засели, кажется, окончательно. В кромешной тьме, под дождем разбиваем лагерь тут же, где застряли. Забираемся в палатку, зажигаем электрическую лампочку от аккумулятора, зашнуровываем полог сверху до низу.

— Хорошо, как дома!

Резиновый пол не промокает, полотнища непроницаемы. Верно служит палатка, купленная в московском военторге. Воды питьевой в темноте не находим: куда ни пойдешь — везде грязные лужи да болота соленые. Ужинаем всухомятку консервами, грушами, яблоками, купленными еще в Кустанае. Дождь стучит по натянутым, как барабан, полотнищам. Завертываемся в одеяла поплотнее, засыпаем почти мгновенно, без сновидений.

Утром небо по-прежнему пасмурное, но дождь прекратился. Оранжевая палатка с умытой машиной затерялась на плоской равнине, запавшей среди волнистых сопок. Кажется, что перенеслись в далекую полярную тундру. Желтеют лишайники на пятнах оголенной почвы, пучковатый типчак напоминает горную тундровую осоку, а таволга, подстриженная ветрами — арктические ивняки. Буровато-пестрые сопки с останцами на гребнях усиливают сходство с горной полярной тундрой.

Настроение неважное, куда ни глянешь — сопки да сопки; на голой равнине солонцы с выцветами солей, ни капли пресной воды. Даже ручьи соленые. Дорогу подветрило, поскорее убраться бы отсюда. Зарядит дождь — застрянем надолго. Свертываем палатку, складываемся, удираем без оглядки.

Не думали так быстро преодолеть грязевую полосу. Километров через пять началась отличная супесчаная дорога. Супесь впитала влагу, уплотнилась, пошли полным ходом.

Не прошло и часа, как мы переправлялись по деревянному настилу на правый берег Терис-Аккана. Отсюда до Атбасара осталось всего девяносто километров.

Теперь и позавтракать можно. Вода в речке пресная. Федорыч разжигает на берегу походный примус — варит кастрюлю какао. Ухитряемся развести костер из волглых сучьев тальника. Подкрепились, согрелись — повеселели. Дождя нет, но прохладно, пасмурно. Того и гляди хлынет. Неужто осень ранняя настигает?

— Скорее в путь…

Пашни, пашни — конца им не видно; куда же запропастилось отделение Терис-Акканского совхоза? На последних каплях горючего разгоняем машину — экономим бензин. Но вот, наконец, и домики в степи. Навстречу по дороге громыхает тяжелыми гусеницами бульдозер — идет из поселка. Останавливается, загораживает путь. Из кабины высовывается хлопец — курносый, белобрысый, в замусоленной кепчонке.

— Не проедете дальше!

— Что там такое?!

Выскакиваем из машины. Оказывается, за поселком приток Терис-Аккана вздулся после дождей, брод затоплен. Своим ходом «Москвичу» не пробраться — с головой зальет, и течение быстрое. Эхма… вот тебе и Атбасар! Стоим, понурив головы. Не сразу найдешь решение — не возвращаться же назад…

— Ладно… так и быть, перетащу и вас бульдозером, — сочувственно говорит паренек, сдвигая кепку на затылок, — помогать так помогать…

Тракторист разворачивает бульдозер; странный кортеж двигается к поселку, навстречу бегут ребятишки.

Заправились в поселке бензином — теперь до Целинограда хватит. Тракторист пошел за тросом. Стоим посреди улицы. Вокруг собрались казашата. Вдруг они притихли — пришел, опираясь на палку, бабай, старый, сгорбленный, похожий на черкеса.

Тракторист приволок трос. Босоногая команда ринулась за машиной, ребятишки машут тюбетейками, кричат что-то — всегда нас так провожают. Устроились на бульдозере, рядом с трактористом. Парень нервничает, оглядывается.

— Что ты все крутишься?

— Та-а… третью переправу нынче делаю, они за мной на конях гонятся.

— Кто?

— Та-а, завфермой, жалко ему помочь людям…

Вот и речка. Бурлит, мчит мутные струи в хлопьях грязной пены. Да разве можно здесь переправиться! Федорыч сосредоточенно заматывает тряпками прерыватель, затыкает воздухоочиститель; подцепил трос и захлопнулся наглухо изнутри. Зарычал бульдозер, пошел в воду, раздвигая волны стальной грудью. Скрылись гусеницы, вода подобралась к кабине, бурлит. А «Москвич» уже плывет как амфибия. За стеклом, словно из воды, торчит голова Федорыча с курчавой шевелюрой.

Поток не успевает залить машину, бульдозер уже выбрался на противоположный берег, вытягивает мокрый наш вездеход. Переправились. Жмем мозолистую ладонь хлопца.

— Та-а, ничего. Нужно ж помогать людям, — улыбается он, — теперь вам прямая дорога.

Едем дальше, а позади долго еще стоит на бульдозере невысокий вихрастый хлопчик и машет замусоленной кепкой.

Кругом сказочные зеленые поля — пшеница зеленым-зелена. Оглядываем живой волнующийся океан. Ведь должны же созреть колосья. Погода еще солнечная, жаркая будет. Соскучились по голубому небу, теплу, степному зною.

Плодородная здесь степь. Ишим близко, район исконного степного земледелия и уже оперившихся целинных совхозов. В долине Ишима деревни с российскими домиками в резных наличниках. Навстречу едут телеги с русским людом. По Ишиму издавна селились, обстраивались русские переселенцы.

— Наконец-то! Железная дорога…

Большая станция с элеватором, водокачкой, пристанционными постройками, кварталами домиков — целый городок в степи.

— Атбасар!

Проголодались. Ищем столовую. Вот она — красивый подъезд, пахнет чем-то вкусным. Столовая не хуже московского кафе. На дюралевых полках разные блюда — выбирай любые. Ставь на поднос, двигай к кассирше. Проглотили по два обеда, и снова в путь. Выбираемся на большой тракт.

— Батюшки! Ну и дорога!

Разбитая, размытая, вся в выбоинах — скачем, как сайгаки, на колдобинах, то и дело в топких лощинах застреваем, выталкиваем машину из луж, измазались в грязи. Валентин бурчит:

— Черти. Разрисовали на карте областную дорогу, а тут хуже полевой — прыгай по ямам!

— Дружки художников рисовали — картографы. Намалюют одно, а в жизни другое, — лукаво подмигивает Федорыч, — сюда бы их покувыркаться…

Машина для механика как живое существо. Его возмущают плохие дороги — вдвое меньше живут машины, гробятся на колдобинах; преждевременно стареет резина, расходуется лишнее горючее, в уборку зерно рассыпается. Пропадает труд и время — миллионы государственных средств. Куда дешевле хорошую дорогу построить! Дорожное строительство на целине — нерешенная проблема.

Снова и снова застреваем, барахтаемся в грязи, проклинаем дорожников. Продвигаемся черепашьим шагом, пять километров в час. Сколько же времени нужно, чтобы достигнуть Целинограда, а там еще Павлодар, Кулунда…

Теперь, наверно, починили эту дорогу, а тогда досталась она нам трудно. Смеркаться стало, а мы только-только в Новоалександровку въехали. Протиснулись по раскисшей улице, выбрались за околицу через лесочек на гладкий выгон. Поодаль от дороги стоит старая-престарая ветряная мельница с могучими ободранными крыльями, точно с гравюр старинных сошла. Неподалеку пасется оседланный, взъерошенный конек, рядом избенка, харчевня, что ли? Отворится сейчас дверь, и выступит из придорожной таверны Дон-Кихот со своим другом Санчо.

— Ночуем? — спрашивает Сергей Константинович.

— Посмотрим старинку! — откликается Федорыч.

Сворачиваем с большой дороги к мельнице. Вмиг ставим нашу оранжевую палатку. Странный вид у нашего бивака под сенью крылатой мельницы. Художник ныряет в машину и вдруг появляется в длиннющих резиновых сапогах — ботфортах, подпоясанный широким кожаным ремнем, с алюминиевой миской на голове, с крышкой от кастрюли вместо щита, тощий, загорелый…

Вот и копье — шесты от нашего бредня. Дон-Кихот подходит к коню, взгромождается на седло и, пригнув пику, устремляется к мельнице. Запечатлеваем на пленке «рыцаря печального образа» в двадцатом веке.

Пришел хозяин коня — пастушонок, с любопытством разглядывает развеселившихся путешественников. И вокруг хорошо: облака расступаются, открывают ясное предвечернее небо. После дождей зазеленел крошечный луковичный мятлик — будто подстрижен машинкой. Телята разбрелись по выгону.

К мельнице подкатывает автомашина с бидонами — привезли телятам сепарированное молоко. Со всех ног кидаются они к машине, взбрыкивают на бегу, мычат, хвосты дыбом. Замелькали белые халаты телятниц. К нам подходит молодой шофер — сухощавый, черноволосый, с тонкими воронеными усиками, чеченец. Приехал он с Кавказа на далекий Ишим во время войны с отцом, матерью, братьями и сестрами. Отец и мать на родину недавно вернулись и детей зовут в горы. А они в степи выросли, привыкли к ишимским просторам; школу здесь окончили, братья на русских девушках поженились, сестра замуж вышла. Нравится им степь.

— Зачем туда ехать — тут лучше! Дома новые строим, сады посадим. И жена у меня хорошая, ласковая, думать о ней и то радость…

Не слышен акцент в речи молодого чеченца, не подумаешь, что кавказец. Таких жгучих брюнетов много и среди славян. Девчата зовут, аукают шофера, они напоили своих четвероногих питомцев и спешат домой в село. Приятно, что сын далекого Кавказа нашел свое место в жизни.

Появился мельник, и мы отправляемся осматривать мельницу. Крылья не работают — опутаны проволокой. Жернова вращаются моторами. Если починить крылья — можно сэкономить много горючего. Мельник говорит, что бревна длинного нет для починки крыла, за ним надо ехать далеко.

Федорыч тут же нашелся:

— Было бы желание, а бревно найдется. Похоже, руководители колхоза у вас шляпы.

Подходят телятницы, окружают нас.

— Вы про нашего председателя пропишите. Совсем о людях не думает — ему что люди, что чурбаки.

Девушки рассказывают, как председатель колхоза дрожал над каждой картофелиной, не выдавал на трудодни ни грамма. Уродилась картошка на удивление — крупная, в два кулака. Ну и сгнила. Свалили ее в кучи за сараем, так и пропала без толку.

В этом мы убедились сами, когда побывали там. Вернулись хмурые, сердитые. Проехали мы по степям большой путь и встречались нам такие садовые головы. Решат, к примеру, коров личных переместить на общественные базы, а о снабжении семей колхозников молочными продуктами не позаботятся. Или проведут сокращение приусадебных участков, а овощами людей не обеспечат. Им лишь бы в районной сводке покрасоваться.

Темнеет, пора по домам. Уехала машина с девушками в село. Ушел к себе мельник.

Пора ужинать. Разлеглись на кошмах вокруг клеенки, пьем чернющий чай. Художник опять ухитрился прокрасться к чайнику и подсыпать тройную заварку. Ворчим, ругаемся для вида: хорош все-таки крутой душистый чай после трудной дороги. Пьем без устали кружку за кружкой, а потом лежим с открытыми глазами на кошмах под крыльями старой мельницы…

НАВСТРЕЧУ ОПАСНОСТИ

У Джалтыра нас ждет первое тревожное известие. Шофер встречной автомашины, усталый, невыспавшийся, забрызганный грязью, узнав, что после Целинограда мы хотим проехать на Павлодар, заявил, что на «Москвиче» туда нечего и соваться. Вид встречной машины говорит о жестокой схватке с дорожной стихией.

Оказывается, между Целиноградом и Павлодаром широкой полосой в триста километров прошел ураган с ливнями, размыл дороги, затопил низины, вздул степные речки. Даже вездеходы не могут пробраться сквозь эту полосу раскисших степей.

После бесконечной пляски по колдобинам мы только что выскочили на хорошую дорогу, и неожиданное известие опечалило нас. Теперь ясно, почему так странно изменилась погода, обрушился вихрь на Тастинский совхоз, грозовая ночь бушевала под Аркалыком, зарядили дожди и вздулся Терис-Аккан. Это были отголоски урагана.

Во всяком случае, путь на Целиноград открыт. Выбрались на асфальтовую магистраль и устремились навстречу опасности. Молчим, каждый погрузился в свои думы. Неужели придется оборвать путешествие в Целинограде?

Дорога поднимается на пологий увал. Издали несется гул, усиливается с каждой минутой. На дорогу выползает вереница длинношеих механизмов. Издали не разберешь, что за машины. Словно бронтозавры скачут навстречу, загромождая всю дорогу.

Притискиваемся к кювету, стоим, ждем. Вот они, совсем близко: выкрашенные в красную краску, несутся с грохотом в кильваторной колонне, растянувшейся на добрый километр.

— Да это же земляки с Волги… самоходные комбайны.

С полсотни совсем еще новеньких машин с Саратовского завода. На мостиках комбайнеры, точно командиры танков в боевых рубках; у рулей — штурвальные. Вскидываем руки, приветствуем экипаж головной машины. Комбайнер взмахивает кепкой, штурвальный кивает, улыбается. Тяжелая колонна проходит мимо. Рядом с этими махинами наш «Москвич» кажется игрушечным. Техника стягивается на хлебный фронт…

Степь тут совсем обжитая. Зеленые нивы сменяются многолюдными селениями, на станциях громады элеваторов, по дорогам снуют машины. Целиноград встречает нас строительными лесами на окраинах, зеленью садов, новыми многоэтажными домами в центре.

Акмолинск основан в 1824 году, как крепость на Ишимской оборонительной линии. Крепость построили у перекрестка караванных путей из России в Среднюю Азию и Западный Китай. Вокруг крепости выстроилась солдатская слобода. Поселение быстро стало торговым купеческим центром. Долгое время почти весь городок был застроен одноэтажными домишками и походил на большое торговое село. Революция разбудила производительные силы Казахстана, дала жизнь городу. В годы Отечественной войны здесь развивалась многоотраслевая промышленность. Население с дореволюционных пятнадцати тысяч увеличилось до ста тысяч человек.

Приехали мы накануне крутого поворота в жизни города, подготавливалось образование нового края. Спустя несколько месяцев Акмолинск, переименованный в Целиноград, стал его столицей. Рядом с одноэтажными кварталами растет теперь многоэтажный город.

Целинный край объединил в природно-экономический узел пять ключевых областей казахстанской целины, шестьсот тысяч квадратных километров. Новый край мог бы вместить несколько европейских государств: таких, например, как Франция, Бельгия, Голландия…

Три почвенные зоны пересекают его просторы: обыкновенные и южные черноземы, темно-каштановые, светло-каштановые и каштановые почвы. Первая зона — сплошной распашки, вторая — преобладающей распашки и пастбищ, третья — сплошных пастбищ.

За годы освоения целины в черноземной и каштановой зонах края площадь пашни увеличилась с трех до двадцати миллионов гектаров. За девять лет государство получило на этих землях почти четыре миллиарда пудов хлеба. В Целинном крае сосредоточилось две трети всех пахотнопригодных земель Казахстана, край дает восемьдесят девять процентов товарного хлеба республики, что составляет пятнадцать-семнадцать процентов зернового баланса страны.

Сейчас в крае решаются задачи исключительной важности. Целинники обещали в ближайшие годы повысить сдачу хлеба до восьмисот миллионов пудов в год, увеличить в два с половиной раза поголовье коров и овец, а птицы впятеро; в восемь раз повысить сдачу мяса, достигнуть в конце семилетки рубежа 75 + 16, то есть получать 75 центнеров мяса на 100 гектаров пашни и 16 центнеров на 100 гектаров других сельскохозяйственных угодий.

Целинники решают эти задачи высокой организацией сельскохозяйственного производства, рациональным использованием земель, повышением урожайности с правильными севооборотами, очищением земель от сорняков, удобрением и орошением полей; интенсификацией отстающего животноводства — расширением производства питательных кормов, обводнением пастбищ, развитием скороспелых отраслей животноводства, освоением пустующей пастбищной зоны на юге.

На флангах Целинного края, на западе и востоке, осваиваются две богатейшие кладовые полезных ископаемых: Большой Тургай, о рудных богатствах и перспективах которого мы рассказывали, и Павлодарско-Экибастузский промышленный комплекс с миллиардными запасами энергетических углей, железных руд и уникальными месторождениями цветных металлов. На флангах края рождаются две мощные кузницы страны и два главных узла единой энергетической системы Казахстана.

Высоковольтными линиями передач соединяются Петропавловск с Кокчетавом, Караганда с Целиноградом, Атбасаром и Тоболом. В недалеком будущем мощные тепловые электростанции электрифицируют все сельскохозяйственное производство Целинного края.

В центре края, на перекрестке железнодорожных путей на Урал, Кузбасс и Караганду, строится большой завод сельскохозяйственных машин «Казахсельмаш». Центрами машиностроения стали Петропавловск и Павлодар. Целинники уже выпускают собственные сельскохозяйственные машины и запасные части к ним.

Пунктирные линии на карте — будущие трубопроводы. Трубопровод Курган — Атбасар направит в сердце Целинного края бензин и дизельное топливо. Четырехсоткилометровая магистраль соединит транссибирский нефтепровод Туймазы — Омск с нефтеперегонным заводом, строящимся в Павлодаре. Завод снабдит целину горючим и смазочными маслами. Газопровод Газли — Челябинск подведет большой газ к границе Целинного края. Уже сейчас начата газификация целинных совхозов, колхозов и населенных пунктов. Организуются газораздаточные станции, оптовые базы по снабжению населения газобаллонами. Совхозы и колхозы снабжаются жидким газом. Чабаны на отгонных пастбищах получают малогабаритные газовые плитки. В ближайшие три года газифицируются двести десять тысяч квартир; каждая третья семья на целине получит к концу семилетки голубое топливо. А когда заработает газопровод Газли — Челябинск, будет завершена сплошная газификация промышленности и коммунального хозяйства края. Дешевое топливо высвободит миллионы тонн угля.

В Целинном крае выросли заводы, комбинаты и полигоны железобетонных изделий. Строительная индустрия и промышленность строительных материалов развивается в Целинограде, Кустанае, Рудном, Джетыгаре, Петропавловске, Кокчетаве, Павлодаре, Экибастузе, Майкаине…

Целинники выпускают свой цемент, известь, силикатные, асбошиферные, камышитовые изделия, линолеум, отделочные материалы. Вся технология городского и сельского строительства переводится на индустриальные, поточные методы…

Целинный край создает одновременно все отрасли своего хозяйства. Рождение Целинного края как единого административно-экономического района со стройной системой управления сельскохозяйственным производством — необходимейшая мера в комплексном освоении целины.

Огромную роль сможет сейчас сыграть Совет по координации хозяйства Целинного края, составленный из талантливых ученых, квалифицированных специалистов и практиков, опытных партийных работников. Такой совет поможет координации и комплексному решению всех хозяйственных проблем края.

Агрономы сельскохозяйственного управления посоветовали нам переждать непогоду в Ижевском совхозе. «Пусть солнце подсушит дороги, схлынут из низин воды. Директор там — энергичная женщина Евдокия Андреевна Зайчукова, на целине единственный директор в юбке. Есть что посмотреть в ее хозяйстве». Ижевский совхоз был на пути в Павлодар, и мы покинули в тот же день Целиноград.

Грейдер на Ижевский совхоз весь в выбоинах — опять прыгаем, врезаемся в грязевые полосы, выталкиваем машину. Удается с ходу пролететь вязкое место, Федорыч шутит:

— Вот это вездеход! Включил передок — и готово!

Передней передачи у нас и в помине нет, и мы проскальзываем пока на мастерстве водителя. На крутых, скользких выездах машина едва выкарабкивается, Федорыч подается вперед, ободряюще понукает:

— Ну-ну, милка, поднатужься… Еще немного…

Когда же бывает хуже и мотор, словно от боли, воет и ревет, он ругает себя:

— Старый хрен, запоздал с передачей… Ну прости, пожалуйста…

Разговор с «Москвичем» продолжается в том же духе, пока впереди не появляются встречные машины. Упускать их нельзя. Останавливаемся, расспрашиваем о дороге. Шоферы хмуро говорят:

— Дорога — никуда! Еле-еле через Ишим переехали — переправу вода срывает, по настилу хлещет.

Зевать нельзя. Чего доброго, смоет мост перед самым носом. Вот он, Ишим, бурлит, мечется. Поднялась вода, катит мутные воды вровень с настилом. К переправе спускается мощный трактор, волочит на прицепе огромный воз — целый стог сена. На волосок, впритирку, обгоняем ревущий трактор. Прошмыгнули переправу! И вдруг…

— Бац! — позади треск и грохот, не выдержали доски, провалились колеса прицепа, накренился стог, вот-вот ухнет в воду. Намертво закрыл переправу.

Поднялись на бровку к маленькому поселочку, останавливаемся — не нужна ли помощь? Но там и без нас справляются.

К переправе подъезжают машина за машиной. Шоферы бегут с тросами и вагами, быстро организуют спасательные работы.

У крайнего домика женщина обмазывает стены, размытые ливнем. Белоголовые загорелые девчурки месят босыми ногами глину, чему-то смеются. Из соседних домов выбегают малыши, окружают машину.

Вчера мы отпраздновали шестидесятилетие Сергея Константиновича. Валентин преподнес ему художественно расписанный адрес. Купленные по этому случаю в Целинограде конфеты оказались как никогда кстати. Теперь нам есть чем угостить ребятишек. Шум, веселье поднялось, как на елке.

— Всем досталось? — спрашиваем.

— Эх, а Вальку забыли! — девчушки кинулись в хату, вывели оттуда девчоночку, малюсенькую, с васильковыми глазами. Ей тоже пришлась горстка конфет.

— А Саньку-то! Чуть не пропустили! Эй, Санек, беги скорей! — От соседней хаты бежит босоногий малыш, ухватил сладости.

Совхоз Ижевский издали кажется белым городком в зелени. Так оно и есть — среди молодых тенистых деревьев новенькие выбеленные домики совхозной конторы выглядят как дачки. А совхозу ведь всего шесть лет. Повсюду чувствуется заботливая женская рука. Стены в конторе обиты светлым линкрустом. На тумбочках — блестящие счетные машинки, чистые полы, просторно, светло, ничего лишнего…

Евдокию Андреевну — директора совхоза — мы не застали: уехала в город на совещание. Экономист — симпатичная, словоохотливая женщина рассказывает о совхозе хорошее и плохое. Под зерновыми в совхозе двадцать пять тысяч гектаров, урожай собирают в среднем одиннадцать центнеров с гектара. Земледелие приносит совхозу миллионные доходы. А животноводство пока только развивается, укрупнять его надо, развивать свиноводство, механизировать фермы, кормовых культур выращивать побольше. Быстро растет птицеводство. Через несколько лет в совхозе будет пятьдесят тысяч кур, шестнадцать тысяч уток. Совхоз становится комплексным хозяйством.

Осматриваем усадьбу. Куда ни пойдешь — порядок, чистота, уют. Везде следы заботливых рук Евдокии Андреевны. С ней садили целинники на воскресниках парк, строили Дворец культуры, самодеятельность организовали — около сотни людей пошли в кружки: хоровой, музыкальный, драматический, танцевальный. Она и птицеводству широкую дорогу открыла.

Приехали на птицеферму, будто снежные хлопья упали на землю — весь двор в белых курах. Тут водовоз подъехал — пожилой, усатый мужчина, и пошел разговор…

— Люди тянутся к нам из города, из армии, как в родной дом. Душевная у нас Евдокия Андреевна, до людей ласковая, как мать. Лодырей только не любит, гонит — жалуйся не жалуйся. Воздает человеку по труду. Вот дела и идут. Нужны хорошие люди, быстро с такими вожаками коммунизм построим.

На Днепропетровщине Евдокия Андреевна была простой работницей. А на целине Двуречный совхоз поставила на ноги, потом два года секретарствовала в райкоме. Услыхала о Гагановой — ушла в Ижевский совхоз, поднимать его, из прорыва вытягивать…

Ну как тут будешь сложа руки сидеть, у моря погоды ждать? Каждый должен свое дело делать. Ехать вперед надо, и никаких гвоздей! Пробиваться на Павлодар. Погода неважная. Вчера наметилось просветление — облака плыли, как серые овчины, за ними по степи бежали быстрые тени. Сегодня голубые просветы исчезли, все небо закрылось тучами, пасмурно.

Только выехали за поселок — колея глубокая пошла, посредине высокий гребень. Не проехать «Москвичу» — слишком низкая у него посадка, застрянет. И объехать нельзя — грязь кругом непролазная. Навстречу трактор идет с ножом, вроде бульдозера. Тракторист увидел, что машина в беде, опустил нож и срезал гребень до основания по всей дороге. Выскочили из западни, а тракторист только блеснул улыбкой на прощание.

Промчались километров десять и опять в грязевой участок угодили, застряли — ни туда, ни сюда. Возимся в грязи. И опять удача — водовоз подоспел на лошади. Подцепил «Москвича» к телеге. Включили газ, напрягли все силы — люди, лошадь, мотор. Вытянули. Еще немного проехали — в Ишим уперлись, около Михайловки. Течение быстрое, речка широкая…

— Без трактора не суйтесь. Не проедете! — предупреждают местные жители.

Обследуем русло. Дно твердое: мелкими камушками усыпано, лишь кое-где пески мягкие. Расставляем вешки — брод извилистый. Скидываем ремень с вентилятора, чтобы свечи не забрызгать. Ринулся Федорыч в реку, змейкой провел машину, только волна пошла. Глубокое место с разгона проскочил и вылетел на другой берег.

Беспокойным стало путешествие — настоящие скачки с препятствиями.

Спускаемся в широкую низменность. Пшеница зеленая вокруг, растет словно рис на болоте. Едва-едва проползли к трактору — он выделен колхозом для буксировки машин через размокшую падь. Подцепил нас и потащил легко, как на салазках. Машина скользит кузовом по липкой грязи. Перебрались через самое трудное место, теперь на Николаевку путь открыт.

Дорожка луговая, ровная. Расхрабрились — с ходу лужи грязи пролетаем. Солнце садится в облака — ветер будет. Пошли колхозные луга, копны и стога сена. Блестят розоватым отсветом разлившиеся озера. С потемневшей равнины веет прохладой.

От самых озер Тенгиза тянется всхолмленная озерная равнина. Сюда стекают воды с возвышенностей Казахского мелкосопочника. Пожалуй, это самый трудный путь.

Где-то близко верховья Ишима — речка Моилда; за речкой — Николаевка. Нужно проскочить Моилду засветло.

Заблестела впереди вода. Что такое?! Вся низина затоплена. Вероятно, недавно здесь была луговая степь, теперь плавают стаи диких уток и гусей, расхаживают цапли. Разлившиеся воды держит плотина — пруд, что ли, был тут или степной лиман? Вода тонким слоем переливается через дамбу, размывает ее. За плотиной — островок, а еще дальше опять вода — это Моилда, совсем мелкая речушка. Нам через плотину ехать нужно.

У острова мутный поток врезается в плотину, спадает водопадом в овраг. Напирает вода, вот-вот сорвет дамбу. Переезжать надо поскорее. Гоним машину по плотине, разбрызгиваем воду, въезжаем в ручей…

И вдруг — бум!

На ладонь только отклонились в сторону. Проваливаемся в глубокую вымоину, набок перекашиваемся, буфер где-то под водой уперся в стенку промоины. Передние колеса в зыбкое дно ушли. Бурлит вода, заливает машину. Плавают между сидений газеты, блокноты, фотоаппарат потонул. Рядом водопад в овраг.

Темно, зажгли фары — плотина держится на волоске. Жмет вода из низины, того и гляди сметет дамбу с провалившейся машиной! А кругом ни души, время позднее — некому помочь, кто поедет в такую пору по бездорожью! Ходим в воде вокруг машины, грязные, мокрые. Что делать, неизвестно…

Стянули вьюк с крыши, разгрузили машину, поставили палатку на островке, словно потерпевшие кораблекрушение. Виктор Николаевич облачается в штормовку, натягивает сапоги и уходит в ночь искать помощи.

Сидим на вьюках, ни пить, ни есть не хочется, поспешили с разведкой, придавила нас неудача. Ума не приложим, как спасти наш степной корабль. Степь окутывает черная ночь, звезд не видно, небо в тучах. Комары напали — кусают.

Над головой проносятся гуси, утки, где-то близко плюхаются на воду. Истошно орут лягушки — перед дождем, верно. Комары рассвирепели. Угораздило же въехать в промоину. Чуть правее взять — и прошли бы. Теперь давно бы у деревни молоко парное попивали.

Долго сидим, прислушиваясь к тревожному шуму воды. Где запропал наш атаман? Вдруг художник вскакивает.

— Смотрите! Слушайте!

Звезда, не звезда разгорается в далекой тьме. Едва слышен рокот мотора.

Трактор идет! Зашевелился лагерь. Федорыч схватывает лопату, срезает крутую глинистую стенку промоины. Мы мигаем электрическим фонариком — сигналим трактору, раскручиваем трос.

А огонь все ярче и ярче, ближе и ближе, то потухнет, то засияет — наверное, трактор в лощину ныряет. Горит одна фара. Вот уже совсем близко рычит мотор. Через речку на остров пошел, разбрызгивает сверкающие в луче капли, ослепляет ярким пучком света.

«Беларусь»! В кабине молодой паренек Эрик, с которым Виктор Николаевич уже успел подружиться. Закипает работа. Тракторист разворачивает трактор, пятится к промоине. Мечутся тени в лучах трех фар. Подцепили трос.

— Давай, Эрик, натягивай!

Взревел трактор, скрипнул «Москвич» и пополз на берег к палатке. Буфер смят, кузов в грязи, но вид у машины бравый. Федорыч тут же заводит мотор. Все в порядке, опять на своих колесах. Не знаем, как благодарить тракториста. Ведь с постели поднялся парень.

— Раз нужно так нужно, — улыбается он; тискаем ему руку. Улыбка у него мягкая, застенчивая. — У нас всякое бывает, вот буря недавно грянула, крыши ураган сорвал, мазанки ливень размыл — дождь сутки лил, низины затопило, телята, козы, овцы гибли. Пришлось спасать, да еще ночью под ливнем…

Прощаемся с колхозным трактористом — он поехал досыпать. Мы тоже успеваем отдохнуть, а утром отчищаемся, отмываемся, и снова в путь. Проехали Новоалексеевку. Дорогу развезло. Едем босые, даже Федорыч тапочки под сиденье забросил, босиком управляет педалями. То и дело останавливаемся, обследуем лужи. Нащупываем фарватер, становимся вместо вешек. Федорыч разгоняет машину полным ходом.

— Ж-ж-ж! — мутная вода разлетается веером, и «Москвич» проносится как по воздуху. Задержка на мгновение чревата бедой. То тут, то там выволакивают нас из грязи попутные машины, тракторы или случайные пешеходы.

Впереди открывается целый городок. Трубы, как на фабрике, силосные башни, какие-то каркасы, двухэтажные дома. Совхозов тут нет, значит, добрались до Ново-Долинки — колхоза имени Тельмана. Подъезжаем к столовой — уже четыре часа, обед окончен. Знакомимся с белокурой буфетчицей, ее зовут Эрна Нейверт. Оказывается, колхоз немецкий.

— Ничего нет, — сокрушается она, — повара ушли… Ужин будем готовить скоро.

— Зеен зи, фрейлин, по кастрюлям, — пускает в ход все свое знание немецкого языка Федорыч.

Девушка смеется, заглядывает в кухню, гремит крышками.

— Холодное все…

— О-о! Фрейлин, давайте подогреем. Мы подождем.

Шумит примус. Через десять минут уплетаем горячую лапшу со свининой, закусываем пышным калачом. Эрна поит нас чаем и компотом. Она явно благоволит к Федорычу — видимо, принимает его за земляка. Лицо у Федорыча широкое, красноватое, глаза светлые, брови и волосы выгорели. И впрямь он смахивает на немца.

Едем в правление колхоза — интересно, как живут на целине немцы Поволжья. В большом доме правления пусто, все в поле. В конторе чисто, за стеной чуть слышно стучит машинка. Голубые рамы у окон, отмытые стекла. Стены аккуратно побелены, голубые двери, голубые занавески. Дверь в кабинет председателя колхоза приоткрыта: обставлено просто, со вкусом. Ковровая дорожка, стол под сукном, новенькие стулья.

Встречает нас полная, молодая и красивая женщина — Роза Ример. Девять лет назад окончила она восемь классов и уже семь работает секретарем — все хозяйство колхоза у нее как на ладони. Руководит колхозом Андрей Иванович Кехтер. Знает, как к кому подойти, как вести дело, вот и толк получается. А хозяйство крупное — одной пшеницы семнадцать тысяч гектаров, восемьсот коров, тысячи полторы свиней, пятнадцать тысяч овец. В колхозе — многонациональный состав тружеников. Вместе с немцами работают русские, украинцы, кавказцы, казахи. Климат трудный. В степи и засухи бывают, и многоснежные зимы. В эту зиму кормов не хватило: все пастбища завалил снег, пришлось снежное покрывало взрыхлять тракторами со снегопахами — спасать скот. Так по следу тракторов и пасли отары на отгонах — в горах Ерементау, где обычно зимой ветры сдувают снег и обнажают травы.

— Поедете через горы, непременно заезжайте, посмотрите стойбища скотоводов, летом там приволье. Работают у нас все: отцы, матери, школьники — в бригадах, на плантациях, на строительстве. Жизнь дружная! Если кто задумал хату мазать и белить, собираются человек двадцать, в один день все кончают. А кто дом ставит — по сорок помощников приходит. Вот так сообща, локоть к локтю, лучше жизнь строить. Понимают люди — счастье в собственных руках.

А зимой укутается степь снегом, бураны завоют, а в домах тепло, уютно. Клуб просторный, кружки самодеятельности во всю работают — школьные учителя руководят, всякие курсы действуют, свадьбы справляют, и скучать некогда.

Разговорились с Розой. Едва уехали. Улицы широкие, куда ни глянь — строительный лес, стропила новенькие, шиферные крыши. Из книжного магазина выбегают ребятишки со связками учебников. Через десять дней они пойдут в школу. Надвигается осень. Спешить надо, спешить!

Выехали в степь. Из-за ближних увалов вырисовываются далекие синие горы — это Ерементау, там отгонные пастбища. Чтобы попасть в Павлодар, нужно пересечь эти горы. Но пробраться к ним трудно. Дорога все хуже и хуже, в низинах грязевые трясины. К счастью, дорога оживленная: идут тракторы, автовездеходы — близок полевой стан колхозной бригады. То там, то здесь водители помогают нам. Уже в сумерки пробираемся к полевому стану.

На пригорке — вагончики, навес, крытый соломой; стоят тракторы, сенокосилки, грабли. Люди только что вернулись с поля. Трактористы чинят навесные орудия, готовятся к рассвету. Не поедешь на ночь глядя дальше по такой дороге. Рядом с полевым станом ставим палатку на пологом кургане. Раздолье степное кругом — на десятки километров все видно. Между увалами блестят озера, зеленеют низины, далекие фиолетовые горы вытянулись во всю ширь горизонта. Они заметно приблизились.

После Целинограда слишком часты стали ночлеги, медленно продвигаемся вперед. Неподалеку от палатки под открытым небом молодые стряпухи готовят ужин, варят на плите ароматную уху. В колхозе есть бригада рыбаков, ловят для общественного стола, и питание на полевом стане обходится удивительно дешево.

Чуть поодаль — лагерь студентов, прибывших на уборку. Шум, гам: в ловушку попались два жирных сурка, теперь ребята готовят жаркое. Приглашают нас отведать степного блюда.

Мясо сурка вкусное, похоже не то на свинину, не то на молодую медвежатину. Раздобыли топливо. Ярко запылал костер у палатки. Ужинаем у огня. Вокруг тьма. Разговорились о курганах. Кто покоится под этими древними насыпями? Раскопать бы, узнать историю Притенгизья, наверняка земля хранит здесь любопытные находки…

Тут и гости пожаловали — обитатели полевого стана: трактористы, бригадиры, смешливые стряпухи. Только студентов нет — намаялись с непривычки, уснули, ведь на рассвете снова в поле. Расположились гости вокруг костра. Федорыч вскипятил ведро чая. Смех, шутки, разговоры пошли; о чем только не говорили: о путешествии, что видели, кого встречали, о космосе, о луне и международном положении, о буре, пережитой недавно тельмановцами.

В предгорьях Ерементау ураган бушевал с особенной силой. Сплошной стеной почти сутки лил дождь. По равнине вода шла валом выше колен. Заливало коши и базы, наступил холод. Окоченеет овца или теленок, обессилеет, упадет в воду и захлебнется. Люди верхом, с риском для жизни, перебирались через залитую степь, вплавь преодолевали вздувшиеся, бушующие речки, выходили к отарам на залитые базы, тормошили овец и телят, не давали ложиться. Ураганный ветер и ливень разрушали глинобитные дома в поселках. Всю ночь и следующий день в залитой степи и в селениях шла битва со стихией.

Незаметно разговор переходит на колхозные дела. Главная беда в колхозе — нехватка тракторов, комбайнов. Не успевают с малой техникой зябь обрабатывать, сеют больше по весновспашке, с севом запаздывают, а тут ранний сев решает часто судьбу урожая; уборка на полтора месяца растягивается, разве это дело?

До полуночи затягивается беседа.

Утро радует ясным, словно умытым небом. На востоке голубеет цепь Ерементау с лазоревыми вершинами. Солнце только показалось из-за гор. В низине, откуда вчера приехали, еще плавает туман.

Полевой стан опустел. На рассвете трактористы выехали в поле на тихом ходу, чтобы не будить путешественников. Оставили товарища с трактором — помочь трудное место проскочить в низине.

Тронула нас забота простых людей. Кого только не перевидели в пути, и часто душа народа раскрывалась вот так, внезапно — будто блеснет самоцвет под лучом солнца.

ВОЛШЕБНАЯ СКОВОРОДКА

Ее трудно было достать. Долго ходил Сергей Константинович по Саратову в поисках обычной чугунной сковородки. Вообще сковородок было много — больших и маленьких, с ручками и без ручек, простых и никелированных, но… все дюралевые. Какая же хозяйка предпочтет их обыкновенной, чугунной, испытанной столетиями, на которой ничто не пригорает.

Сергей Константинович, принявший на себя хозяйственное снаряжение похода, перед самым отъездом отправился на Сенной рынок и все-таки разыскал чугунную сковородку в полметра диаметром, единственную во всем городе.

Дома он очистил ржавчину, прокалил ее на газовой плите, тут же протер разрезанной луковицей и раскаленную промазал подсолнечным маслом.

Сковородка вышла на славу. Картошка и караси в походе получались румяными, соскальзывали от прикосновения ножа, таяли во рту, похрустывали корочкой. Но в пути пользовались мы ею редко, больше обходились ухой или вареной картошкой в мундире. Сковородка занимала место в багажнике, увеличивала и без того непомерный груз, и в жаркие дни, в безводных степях между Волгой и Уралом мы не раз собирались вышвырнуть ее из багажника или променять на айран.

Но Сергей Константинович упрятал сковородку в дальний угол багажника с глаз долой. Кто бы мог подумать, что именно она выведет нас к Павлодару.

Расставшись с молодым трактористом полевого стана тельмановцев, мы довольно быстро двигались по размытой дороге на Благодатное. Справа бесконечной грядой тянулась цепь Ерементау. Горы медленно приближались. Вблизи станции Ерментау мы должны были пересечь их.

У Благодатной с ходу проскочили речку с твердым каменистым дном, выехали на высокий берег и остановились расспросить дорогу около паровой мельницы. Мельница старая, стекла покрыты серой мучной пылью. У подъезда сгрудились машины с мешками, телеги. Разный люд толпился, как на ярмарке. Одни мешки с зерном таскают, другие грузят машины мукой; ожидающие очереди курят, беседуют о чем-то, женщины обновки показывают, примеряют, судачат.

Появление легковой машины, доверху забрызганной грязью, видимо, производит впечатление. Нас окружают шоферы, подводчики, рабочие.

— Откуда? Из Саратова? Тут и на грузовой не проедешь — топи да болота. А они на «Москвичонке» с Волги доперли?! Шутите!

Показываем карту маршрута, люди замечают царапины, смятый буфер, приметные вмятины на кузове, досконально осматривают повреждения, кузов, багажник с палаткой.

— На Павлодар не проедете! — сочувственно говорят они. — Грузовые машины с двойной передачей и те стоят. Низины Ерементау залиты водой, реки из берегов вышли, топко.

Сидим грустные. Что делать? Шоферам понятно наше состояние: может, и можно пролезть на грузовой машине, и то если через горы по отгонам в обход, низины левее оставить и речку Оленты в горах пересечь, где она мельче. Если доберетесь к Ерментау, правее забирайте, в горные долины.

Уж больно колоритная толпа собралась у мельницы. Понравился нам и гнеденький жеребенок. Свистнуть, и он помчится пружинистым бегом, распушив короткий дымчатый хвостик; мать забеспокоится, заржет, и он поскачет к ней. Хорош конек! Но как же быть? Вчера за день прошли всего полсотни километров, сегодня около тридцати, что же будет завтра?

— Поехали, проводим вас, — вдруг говорят шоферы, — вот погрузим муку, и айда…

Через полчаса выезжаем в сопровождении эскорта: впереди ГАЗ-51, позади вездеход ЗИЛ-151. Быстро едем, хоть дорога и скользкая. Шофер передней машины то и дело высовывается из кабины, посматривает: бежит ли легковушка. Увидит несущегося «Москвичонка» с горбом вьюка, и на небритом, щетинистом лице мелькает улыбка.

Почти непреодолимое препятствие встретилось в солончаковой ложбине. Солончаки пятнами покрывают всю низину, перехватывают дорогу. В жаркую погоду они плотные, как асфальт. А теперь, после дождей, набухли и засасывают колеса в трясину. ГАЗ-51 не смог одолеть опасного участка, едва выкарабкался обратно. Тогда Федорыч садится на ЗИЛ и с разгона пролетает через топь. Прошел по его следу кое-как и ГАЗ-51. «Москвичу» здесь и соваться нечего. На буксире тоже не протянешь — грузовые машины едва налегке проскочили.

Идем искать обход. Наконец находим лазейку между солонцами, надо лишь проскочить через болотистую потяжину и узенький ручеишко у самой дороги. Босиком нащупываем безопасный путь, Федорыч с разгона проскакивает болото, перепрыгивает ручеек и врезается в жесткую кочку.

— Бах! Багажник с вьюком точно ветром сдунуло, слетел на капот. Все тем же горемычным буфером стукнулись. Третий тяжелый удар принимает он на себя. В десять рук подхватываем вьюк. Шоферы подцепили трос и вмиг выкатили нас на хорошую дорогу. Преодолели все-таки опасную ложбину. Водители прощаются:

— Нам на Павловку — налево, а вам прямо на Звенигородку; теперь до Ерментау проедете на своем вездеходе.

Разъезжаемся в разные стороны. Вскоре показывается железная дорога. Обрадовались мы ей; наездились, набродились в глухой степи. Подкатываем к переезду почти одновременно с тепловозом; промелькнул тяжеловесный состав, помчался к далекой Москве. Не страшна ему грязь и непогода на стальных путях. И впервые тронула нас легкая тоска по городу. Скрылся поезд, смотрим вслед, вздыхаем. Задумался у руля Федорыч. Через три дня у него кончается отпуск, а мы никак к Павлодару не пробьемся.

Переехали железную дорогу, катим к Звенигородке песчанистым проселком. В речушке у села отмываем машину. Уже совсем близко большой железнодорожный поселок Ерментау. Прорвались наконец к станции! И тут у подъезда к поселку сталкиваемся с неожиданным препятствием:

— Стой! Стойте!

На дороге перед кучей бутового камня поднял руки здоровенный русоволосый парень в новеньком, с иголочки, костюме, в блестящих полуботинках. На обочине — самосвал, вероятно, только что привезли и сбросили кучу камня. В кабине, рядом с шофером, расфранченная смазливая девица посматривает в зеркальце, прихорашивается. Рядом с машиной второй парень в разутюженном светло-сером костюме. Чего надо щеголям, откуда взялись?

— Стойте! — вопит опять русоволосый, раздвигая руки, словно закрывая путь машине.

Останавливаемся. Тут пересыпают бутовым камнем болотистую низину, соединяют дорогу бутовой перемычкой с шоссе.

— Доставай лопату! — кричит русоволосый. Он не особенно твердо стоит на ногах. Сегодня суббота, короткий день, и парень, видно, успел приложиться к бутылке.

— Какую лопату, зачем? — высовывается из окна Федорыч.

— Камни будете раскидывать… помогать. Мы вам чиним дорогу, а вы помогайте…

В таких костюмчиках дорог не чинят. Арапы привезли камень и ловят проезжих — не хотят сами работать. Наверное, и наряд уже оформили за починку дороги, и деньги пропили. Федорыч злится, не любит он лодырей.

— А ну, уйди с дороги, дурная голова, нам некогда…

— Не пущу, не поедете! Я хозяин дороги! — Парень бросается к дверке, тянется ручищей к ключу машины, а затем забегает вперед, встает перед радиатором.

— Не пущу! Раскидывайте камни!

Второй, в сером костюме, тоже загораживает путь. Высыпаем из машины. Вид у нас не парадный: загорелые, босиком, в пятнах грязи, в штанах, подвернутых до колен, в рубашках, изрядно пострадавших в схватке с дорожной стихией. У Федорыча один рукав оторван, на нитке держится, мускулистое плечо выпирает. Парни чуть стихают.

— Вам понятно, что мы спешим, машина в дальнем перегоне, — вежливо говорит Виктор Николаевич, — садись, Федорыч, проезжай.

Вежливое обращение приводит к обратным результатам. Парень в сером налетает на Федорыча, как петух.

— А ну, с дороги!

Взревела машина, прыгнула вперед, и буфер почти уперся в ноги русоволосого. Увидел он смятый в лепешку буфер, завопил благим матом:

— Ага! Вот оно что, лихачи, аварийщики! Не пущу! Попались!

Терпение наше лопнуло. Шагнули к хулигану, и тот, оступившись, очутился в кювете. Садимся в машину, въезжаем на перемычку. В кювете злые, бледные, сжимая булыжники в руках, стоят оба хулигана. Видимо, никто их тут не осаживал. Поняв, что выходки их к добру не приведут, они только ругались.

Ерментау проезжаем не останавливаясь. Выбираем правую дорогу и уходим в горы. Дорога жесткая, то песчаная, то каменистая. Спускаемся и поднимаемся без конца — вокруг сопки. Красиво: зеленые, голубые косогоры, в распадах прозрачные, как слеза, речушки. Дно твердое, каменистое — легко переезжаем. У речек березовые и осиновые рощицы, в траве лиловые сыроежки. Спускаемся в широкую межгорную низину, закрытую островерхими голыми сопками.

Кажется, что въехали в обширную горную страну с пиками, перевалами, хребтами. Дорога разветвляется. Опять выбираем правую — она в горную долину уходит. Все ближе и ближе ворота в горы. Замечаем верхового в степи. Едет по травянистой целине, нагаечкой поигрывает, не спешит, в эти же ворота метит. Припустились за ним, догнали.

Казах в пушистой лисьей шапке, с вьючными торбами у седла; лошаденка мохнатая, монгольская. Лицо скуластое, мужественное, в глубоких морщинах. Беркута лишь не хватает на плече. Наверное, пастух в стойбище возвращается.

— Как на Павлодар проехать?

— Ой, далеко, совсем плохая дорога, не сюда ехать надо. Вот на те сопки путь держите, там малый лес будет, краем проедете, потом аул у перевала, красные камни у дороги, дальше речка — Кызылтас. Через нее проходить надо, за рекой на отгонах люди, скажут куда ехать. Только как Кызылтас в такой машине переедете?

Угощаем всадника папиросами. Эта дорога ведет в горное селение — там скотоводческий колхоз. Прощаемся и прямо по ковыльной степи мчимся к дальним горным террасам. Приятно в горах — сухо, хоть и погода пасмурная.

Выезжаем на террасу у тригонометрического знака, оглядываемся — едва приметной точкой у ворот в горную долину чернеет всадник. А вот и дорога. Проезжаем березовую рощицу, поднимаемся на перевал по каменистому серпантину. Промелькнул безлюдный аул с плоскокрышими домиками из дикого камня, напоминающими сакли. Миновали горное озеро, спускаемся в долину, закрытую суровыми сопками. Пусто, ни души…

— Смотрите… каменная лягушка!

Груда разрушенных скал громоздится у дороги. Гигантская каменная лягушка готова прыгнуть с пьедестала на дорогу и сплющить машину. Въезжаем точно в заколдованные ворота и попадаем в иной мир. Гребни близких сопок, запирающих долину, изукрашены останцами. Они кажутся то панцирными остриями дракона, то позвонками ископаемых чудовищ, то башнями древних крепостей или изваяниями, высеченными рукой человека.

Эта дикая долина с фантастическими кекурами похожа на ущелья горной Монголии. Мрачную красоту пейзажа подчеркивает серое небо в тяжелых свинцовых облаках. «Москвич» кажется крошкой у ног каменных великанов. Охватывает смутное чувство тревоги, странное ощущение нависшей опасности.

Ерементау издавна были колыбелью скотоводов. В этих горных долинах зеленели рощи, расцветали травы, струились хрустальные речки, родники били из-под земли. Скот почти круглый год находил тут пищу и воду, защиту от ветров. Много веков назад эти горные районы облюбовали ханы, управлявшие отсюда кочевыми ордами. Здесь они чувствовали себя в безопасности, словно в замке. В долинах Ерементау встречаются остатки древних поселений, никому не ведомых стойбищ и старинные погребения.

Путь преграждает река — это и есть Кызылтас. Она разлилась после дождей и катит мутные воды по широкой плоской долине. Исследуем брод — в самом глубоком месте чуть выше фар. Дно твердое, каменистое. К таким переправам мы привыкли. Разрезая пенящуюся воду, благополучно выползаем на противоположный берег.

Долина, куда мы попадаем, соединяется с круглой межгорной низиной. На плоском дне ее блестят озера, зеленеют осоки и камыши. Она заперта кольцом островерхих сопок. Может быть, здесь было когда-то огромное озеро? Под колесами крепкий грунт, теперь наверстываем упущенное время. Дорога вьется у подножия сопок с причудливыми кекурами. Вот дракон улегся на сопке над самой дорогой, вздыбил каменные шипы…

И вдруг «Москвич» сам тормозит, будто в масло въехал, идет юзом. Дорога пропитана водой. Подножия сопок сложены черноземом, повсюду сочатся родники, жирная земля набухла. Останавливаться нельзя — сядешь и не выползешь.

Воет мотор, колеса буксуют, летят комья грязи. Машина ни с места. Выскакиваем и тонем по колено в грязи. Наваливаемся: вперед — назад, вперед — назад. Не держит разбухшая земля — уходят колеса глубже и глубже в топкий грунт. Днище машины ложится в грязь. Крепко засели среди гор. Вдали темнеет кош, наверно, это первые отгоны. В низине около дороги настоящее болото, ступишь на мокрую траву — колышится земля, колеблются стебли, трясина! Один путь — назад, там суше, степь ковыльная, можно палатку поставить. Но как выбраться. Дорога глухая, не видно свежих следов. Трактор у скотоводов не добудешь. Лошадей бы найти!

Уходим на разведку к кошам. Моросит дождичек, неуютно стало в горах. Облегчаем машину, перетаскиваем скарб на ковыльную степь, растягиваем палатку. Быстро густеют сумерки в горных ущельях. Дракон будто задремал, опустил голову. Сколько же просидим в этой западне?

Разведка вернулась с неутешительными вестями: кош пуст, табуны ушли в горы, одна семья чабана осталась. Машины здесь ходят редко — самим выкарабкиваться надо. Федорыч говорит, что единственный выход — поднять домкратом поочередно колеса, умостить наш след чем возможно и выбраться задним ходом. Ставим домкрат, качаем ручку, машина даже не шелохнется — донышко пяты уходит в трясину. Подсовываем еще лопату, и она тонет. Хоть на вершину лезь за каменными плитами.

Вдруг Федорыч хлопает себя по лбу, бросается к багажнику, вытаскивает из дальнего угла позабытую сковородку.

— Вот она, родимая. Лишь бы не треснула…

Укладываем ее в грязь, на нее домкрат, качаем ручку.

Поверхность у сковородки большая, пружинит, а в грязь не идет. Вмиг поднимаем колесо на воздух. Устилаем колею ветками таволги, дерном, ковылем. Поднимаем таким же манером второе ведущее колесо, включаем задний ход, наваливаемся разом, машина двигается и выскальзывает из трясины. Так, прыжок за прыжком — и вырвались на волю. Через час машина уже стоит на сухой ковыльной степи у палатки.

В руках у нас оказалось волшебное средство. На самой грязнющей дороге бывают два-три непроезжих места, осилишь их — весь путь пройдешь. Трясина, откуда нам помогла выбраться сковородка, была непроходимой…

Ночью не раз просыпаемся. Прислушиваемся — гудит ветер, бушует, непогода разыгралась, кажется, шумит, вздувается близкая речка. Что будет завтра? Виктор Николаевич сбрасывает одеяло, расшнуровывает палатку, выползает в ветреную ночь и тихо свистит. Чистое звездное небо над головой — ветер разогнал облака, дождя и в помине нет, светит луна, улеглись по долине черные тени гор.

Утром палатку пронизало солнце. Выскакиваем: небо голубое, горы тоже голубые, ковыли мечутся на ветру серебристыми метелками, повсюду качаются саблевидные листья ирисов. Это предвестники сибирских степей.

Воздух свеж и прохладен. На крошечном туристском примусе варим какао. Примус с причудами — иной раз зарычит, зашипит, вспыхнет столбом огня, вот-вот взорвется. Все же пускаем его в ход, в сторонке от палатки. Топлива-то вокруг нет.

Позавтракав, укладываемся, расспрашиваем у чабана дорогу. Вся его семья сидит на кошмах у самовара: жена и шестеро детей — от карапуза до взрослой дочери, миловидной девушки с темными монгольскими глазами. Девушку зовут Бахит, она приехала на каникулы из Целинограда — учится в педагогическом училище, но мечтает стать переводчицей. Вчера она казалась хмурой и недружелюбной — вероятно, двое наших разведчиков смахивали на подозрительных бродяг. Сегодня побрились, умылись, почистились — совсем другой разговор. Ее сестренка Сарират учится в интернате в Благодатном, тоже хорошо говорит по-русски.

Сам чабан — Беким Хусаинов — прекрасно знает Ерементау, всю жизнь пасет отары на отгонах. Не советует ехать через горы — на пути попадется речка Оленты, дно ее усыпано глыбами.

— Грузовая машина кое-как проходит, а «Москвич» сидит низко — сорвете картер, да и кардан поломаете.

Чабан хорошо разбирается в технике и, видимо, отлично знает дороги. Он советует лучше возвратиться к железнодорожному разъезду, переехать там полотно и через Сарыдар выехать на стойбище Токм, что на реке Оленты.

— В русле там камней нету, переправитесь через ту реку, а там и Павлодар, — заключает он.

Послушались старого чабана, хотелось нам пробраться через горы, но делать нечего — нельзя рисковать. Возвращаемся к нашему лагерю по осоковому болоту, земля под ногами ходуном ходит. Заросшее озеро, что ли, внизу?

Вчерашним путем через Кызылтас перебираемся, мимо каменной лягушки. Дорога сухая, каменистая. Слева сопки с новыми кекурами, справа — зеленая низина; на севере сопки раздвигаются в широкий проход. Вдалеке открывается железная дорога, она пересекает озерную низменность у подножия Ерементау. Там ползет пассажирский поезд, кажется, что плывет по воде. Вся низменность вдали залита ливневыми водами.

А вот уже и рельсы, разъезд у подножия гор. Здесь собралось несколько машин. Шоферы на солнышке сидят, ругаются — обходчик через путь не пускает. Нет тут переезда, утвержденного министерством. А степная дорога вопреки инструкции давно стала ходовой. Дорожный мастер чувствует себя хозяином пути. Хочет — пустит через рельсы, хочет — нет. В трех километрах отсюда застряла в грязи путейская машина, и он предъявляет ультиматум шоферам — вытащите машину, тогда и путь через полотно открою.

Возмущаются молодые шоферы, ругают обходчика, заодно и управление дороги: «за бумажками не видят жизни», «сидит паук на перекрестке в фуражке с молоточками, без взятки не пропустит». Федорыч вмешивается:

— Давно бы съездили, ребята, ведь товарищ сидит в беде, плюньте на обиду, езжайте, выручите…

— Тоже нам Христос выискался. Да он тут, собака, переездом торгует государственным…

На грузовике подкатил кавказец, заросший иссиня-черной щетиной, узнал в чем дело, блеснул ослепительной улыбкой.

— Ха! Сэйчас достанэм.

Развернул машину и скрылся за поворотом. Раскладываем прямо на земле карту, уточняем дорогу на Павлодар. Ребята качают головами: еще ни одна машина после ливня с той стороны не прорывалась, наверное, вода в реках поднялась высоко. Где же на «Москвиче» пробиться?

Советуются между собой, спорят.

— Один только путь вам — на Сарыдар. Может, и выйдет что. Главное, через Оленты перебраться, осилите — в Павлодар попадете.

— Едем с нами, — вдруг говорит высокий казах в шляпе и коричневой вельветовой куртке, — перетащим вас через Кызылтас — сами там не проедете.

— Опять Кызылтас? В третий раз?

Оказывается, Кызылтас пересекает железную дорогу, и нам придется снова переправляться через эту речку. Казах в вельветовой куртке не один, его окружают семеро казахских парней, все как на подбор, молодец к молодцу, статные, плечистые, как семь Симеонов из русской сказки. Это бригада из колхоза имени Калинина.

Из-за горы вылетели две машины. Кавказец вытащил путейца. Все оживились, закипела работа, шпалы между рельсами кладем, машина за машиной перебираются на ту сторону полотна. Едем за колхозным ЗИСом, не отстаем, хоть дорога скользкая, как мыло. Позади — хвост машин, спокойно так ехать. Кызылтас ниже железной дороги разлился в бурный поток, вровень с берегами несет взбаламученные воды.

Подцепились к ЗИЛу, забрались в просторный кузов, пошли в воду; Федорыч в «Москвиче» законопатился, вцепился в руль, плывет на буксире. И эта переправа окончилась благополучно.

Прощаемся на развилке дорог. Все машины опять уходят налево, а нам прямо ехать — на Сарыдар, никуда не сворачивать. Выстроились семь Семеонов, улыбаются, в гости в колхоз приглашают; жмем семь крепких рук — чудесные ребята! Так и сняли мы их вместе, с такими горы можно свернуть на целине!

Одни остались на дороге. Пошла степь с пологими травянистыми увалами. Вдоль дороги кукуруза, зеленая, с пузатыми початками. Остановились, бродим в кукурузных зарослях, пробуем мягкие сладкие початки. Хорошо растет в этом году королева полей.

Дорога грязная, в трудных местах вытаскиваем сковородку, поднимаем над раскисшей дорогой колеса, устилаем колею таволгой, выкарабкиваемся, и дальше. Так проскакиваем непроходимую топь. Вездеход тут в трясине засел, шофера нет — наверно, пошел за помощью…

Но вот увалы стали повыше, дорога суше. Проехали наконец Сарыдар. Спускаемся в широкую долину Оленты. Табун коней пасется в боковой травянистой лощине. Вдали маячит противоположный берег Оленты с юртами и мазанками стойбища. Пропустит ли река? На равнине тут и там вода блестит; чего доброго, и к реке не выберемся, в болотах и солонцах застрянем. Волнуемся — последнюю преграду перепрыгнуть надо…

Отару овец повстречали. Девушка чабан в бордовом бархатном платье, в красивой шапочке, завидев нашу машину, скачет прочь от дороги, уходит за отару. Степь здесь глухая, да и вид у нас странный. Болото преграждает путь — залило дорогу. Остановились, бродим босиком, меряем лужу. Везде твердо, можно, не опасаясь, ехать. Два всадника скачут во весь опор от речки. Один с длинным шестом, на конце ременная петля.

— Аман! — здороваются табунщики, — куда едете? Там река.

Молодые казахи сидят в седле словно пришитые, будто срослись с конями. Внимательно и чуть настороженно осматривают машину, босоногую команду.

— Табун коней не видели?

— Видели. Между увалами, в лощине пасется.

— Вот хорошо… ночью ушел, комары заели; на ветер ускакали кони…

Табунщик с гиком мчится по нашему следу, к дальним увалам. Оставшийся паренек, коренастый, крепкий, быстроглазый, критически осматривает «Москвича». Спрашиваем его:

— Через Оленты переправимся на Павлодар?

— Глубоко стало, — качает головой табунщик, — опасное для вашей машины течение. Лучше к железной дороге поезжайте, там плотина бетонная есть…

Зовут табунщика Женя. Он выводит нас на дорогу — гарцует на резвом коньке впереди машины. Ведет напрямик по болотистой низине. Машина по его следу проходит — парень знает тут каждую кочку.

— Вот дорога на станцию…

Простились с пареньком. Мчимся по узкой полевой стежке быстрее ветра. Она ведет на станцию Уленты. Через десять минут мы уже у плотины.

Вода перекатывается во всю ее ширь через бетонный парапет. Переполнилось водохранилище. Бетон скользкий, воды на плотине хоть и по колено, но под стремительным ее натиском трудно устоять. Смоет машину в водопад. К станции тоже не проехать — со всех сторон окружена водой, залило всю низину, улицы, как в Венеции, хоть на гондолах плыви. Поворачиваем обратно вдоль Оленты. Полноводная река несется, размывает берега. В такой поток и с трактором не сунешься. Останавливаемся против стойбища. На том берегу у юрт и мазанок ребятишки играют, хлопочут женщины. Кричим хором:

— Же-еня-я! Же-еня-я!

Ребятишки в стойбище забегали, на машину показывают, потом гурьбой к мазанке понеслись. Знакомый табунщик Машет. Взлетает в седло, скачет к реке, показывает вниз по течению — там она разливается на перекате. Переправляется к нам вброд на коне. Глубина выше брюха лошадиного, течение быстрое, как у горной реки. Перебираются к нам и ребятишки, кто вплавь, кто по шею в воде, взявшись за руки. Окружают машину.

Исследуем брод. Дно в общем твердое. Главная опасность — стремительное течение. Разгружаем машину, переправляем весь скарб на тот берег с помощью добровольных носильщиков. По правому борту к буферам привязываем репшнуры, подцепляемся веревкой к луке седла — как на аркане. Если будет сносить, поможем стропами.

Никогда не забыть этой переправы. Федорыч, как всегда, задраился, в машине.

— Пошел!

Женя пронзительно гикает, пришпоривает коня, аркан натягивается как струна. Федорыч дает газ — и все сломя головы несутся в воду. Наваливаемся, как бурлаки, на репшнуры, прыгаем по грудь в воде, едва поспеваем за машиной, малыши падают, барахтаются в потоке, плывут, догоняют. «Москвич» разрезает фарами быстрину, поднимает пенящиеся волны. С гиком, с посвистом проносимся через глубокое место, через весь перекат. «Москвич» победно трубит, карабкается на противоположный берег. Преграда взята — мы благополучно форсировали Оленту!

Глаза у ребят сияют. Они помогли путешественникам. Ребят тут много — больших и маленьких. Несколько мальчиков приехали из Алма-Аты провести каникулы на далеком степном коше. Дарим табунщику заряженные дробью патроны, мешочек дроби, порох. Он в восторге — охота началась, у Жени есть ружье, но мало боеприпасов, теперь поохотится вволю.

Палатку разбиваем рядом с кошем, над обрывистым берегом. Расстилаем кошмы. Казашата забираются в наше походное жилище, усаживаются на корточках. Тоненькая, как тростинка, девочка с большущими черными очами — Алма — помогает хозяйничать: приносит кизов, воды из колодца. Разжигаем огонь под таганком, варим рисовую кашу в самой большой кастрюле, чтобы всем гостям хватило; кипятим чай. Приятно сидеть в вечерней тишине у огонька. Радостно, что одолели все преграды, открыли путь на Павлодар.

Подходят гости — молодые казахи с женами. Усаживаем всех в круг. Хлеба у нас нет, лишь печенье осталось. Алма заметила и помчалась домой, принесла баурсаков — казахских пышечек, жареных в масле, и молока. Запиваем кашу чаем с молоком.

Кош, куда мы попали, — отгон колхоза имени Калинина. Здесь летом пасется скот. На травянистых террасах Оленты с великолепными водопоями скот быстро жиреет. Чабанами работают и старые и молодые казахи. Знакомый нам табунщик Женя, например, окончил десятилетку, и теперь отлично справляется с табунами. Алма притащила еще бидон крепкого кумыса.

Здесь своя степная жизнь. Где-то во тьме лают собаки, ржут кони. Гикают табунщики. Через речку с шумом переходят стада, их сгоняют на ночь к кошу. В степи опасно оставлять — появились волки.

Последним перешел речку табун лошадей, вода плещется, бурлит, огненные глаза вспыхивают во тьме. Топот копыт заглушает голоса. Табун проносится мимо. И вдруг за рекой заржал жеребенок — тревожно, испуганно. Кобылицы откликнулись с нашего берега. Одна из них метнулась к воде. Через минуту мать с жеребенком проскакали вслед за табуном.

К палатке подъезжает верховой табунщик, закутанный в плащ, с брензентовым шлемом на голове, наглухо закрывающим шею, уши, щеки. В мокрой степи в этом году много комаров, трудно пасти стада. Табунщик стар, лицо словно выдублено.

— Садись чай пить, бабай…

— Некогда, табун пошел — комар гонит. Пропасть комаров! Нет ли какого лекарства от гнуса, давай, пожалуйста.

У нас оставалось немного рипудина, наливаем старику в пустой флакон. Много комаров вьется в палатке. Гости принимаются мазать рипудином лицо, шею. Удивляются — ни один комар не подлетает, все исчезли из палатки.

— Нынче совсем комар съел, — говорит табунщик, бережно пряча пузырек за пазуху. — А у нас в магазинах ничего нет от комаров — наказание…

Табунщик пришпорил коня и пропал во тьме. Действительно, почему в Москве разные средства от комаров продаются, а тут, где они необходимы, днем с огнем не сыщешь. Федорыч костерит незадачливых снабженцев. Всыпать бы им жару-пару за такую торговлю! Глаза у Алмы слипаются, ребята уже разошлись спать, а она сидит и слушает, слушает разговоры взрослых.

Утром она первая появляется около нашей палатки, личико полусонное, улыбка доверчивая, приветливая.

— Айда к нам чай пить, — приглашает она.

Подходит ее брат Бектал и тоже зовет в гости.

В мазанке их отца — табунщика Исы Жусупова — застаем всю семью. Расселись на кошмах вокруг низенького столика. Алма опустилась около отца, ластится к нему. Рядом ее мать, уже не молодая, симпатичная женщина. Бектал с женой усаживаются, около молодой хозяйки шумит блестящий самовар. В нем крепко заваренный, подбеленный сливками, чуть подсоленный чай. Нам он кажется удивительно вкусным и приятным. Пьем из цветных пиал, только выпьешь чашу, молоденькая жена Бектала подливает новую порцию. Клеенка завалена баурсаками, на блюдцах свежесбитое масло, в чашках сливки, кувшин с кумысом. Хозяева шутят, смеются, и мы чувствуем себя как дома.

— Алма по-русски яблочко, — поясняет Иса.

Больно хороша девочка!

— Мы ее заберем с собой, — шутит Федорыч, — она такая заботливая, будет у нас вести хозяйство.

— Так это ваша девочка? — пряча улыбку, будто удивленно спрашивает Иса. — Вы ее потеряли давно? А мы ее девять лет назад на дороге нашли.

— Я и вижу, она самая, — продолжает Федорыч.

— А мы думали со старухой — откуда взялась? Теперь что сделаешь, раз она ваша… Может, ей будет лучше, берите, — печально тянет Иса.

Алма прильнула к отцу и громко шепчет:

— Нет, нет, ата, я твоя… твоя, никуда без тебя не пойду.

И счастливо смеется. Видно, любят ее в семье. Хозяева не перестают угощать нас, и старый Иса говорит:

— Первый день новый человек далеко стоит; другой день живет — ближе будет; третий день пойдет — совсем другом становится. Живите, пожалуйста, еще день-другой, бешбармак сварим, гулять будем.

— Спасибо, друг, спешить надо…

Спешка — неотвратимое условие автомобильного путешествия. Не успеешь оглядеться, уже пора в путь. Сегодня мы должны по графику подъезжать к Барнаулу, а до него еще тысяча километров. Иса говорит, что жизнь чабанов хорошей стала. Четыре тысячи он зарабатывает в год, да пшеницы накопилось в колхозе десять тонн.

— Не беру, куда ее столько. В этом году уберем урожай, все лишнее государству сдам…

Пришел сосед — старый казах с домброй. Присел на кошмы — настраивает домбру. Заплакали струны, запели протяжную песнь. И чудится: шумит, выходит из берегов река, воет, свистит ветер, хлещет ливень по камышам; стихает буря, ветер уносится вдаль, солнце осветило умытую степь, шумит вода, табуны идут через речку на росистые травы. Тихо, журчат серебряные струи Оленты.

Хорошо играет старик, заслушались все — будит он домброй в сердце теплые чувства, видишь все, о чем поют струны. Слушаем и слушаем, не хочется подыматься. Но пора в путь, прощаемся с друзьями. Высыпают все провожать, желают доброго пути, счастливой жизни. Бектал говорит:

— Хорошо нигде до уступа не проедешь. Самая прямая — летняя дорога. Вон мимо кургана пошла…

Алма прокатилась с нами, выглядывает из окошка, машет ребятишкам тонкой смуглой ручкой — будто прощается навсегда. Вот и последняя юрта, высаживаем девочку, грустные у нее глаза, и нам жаль расставаться с Алмой. Через минуту все скрывается позади за ковыльной гривой. Едем молчаливые, задумчивые. Кем станет Алма — румяное яблочко, может быть, она посадит сады на берегах Оленты, и зацветут они в степи?

Никому и в голову не приходит, что через час мы попадем в ловушку. Подсохшая дорога идет по увалам, только кое-где лужи остались. Долго едем без всяких приключений. Внезапно открывается большая пятнистая низина, за ней ближний уступ. О нем говорил нам Бектал. Быстро доехали — до уступа рукой подать, километров семь. Спускаемся в низину и руками разводим — дальше вместо дороги сплошная топь. Тут и со сковородкой не пробьешься. Едва выбираемся на склон пологого увала, поросшего ковылем. Прямо ехать нельзя. Останавливаемся — придется искать обход.

Справа — болотистая котловина; километрах в двух какие-то люди убирают сено. Туда с машиной не сунешься. Слева — травянистая степь медленно поднимается к дальнему увалу. Обход там искать нужно. Но степь здесь коварна — она набухла, не держит колеса. Бродим, ищем лазейку. Федорыч медленно пробирается по нашим следам. То и дело застревает машина. Художник сковородку вынимает, подымаем на домкрате завязшее колесо, камни подкладываем — их много на склонах увала.

Часа два мучаемся, проходим не более километра. А обхода нет, везде пухлая, напитанная влагой степь, не пропускает машину. Двигаемся прыжками: пройдем сотню метров, завязнем, выберемся со сковородкой и опять застрянем. Теперь уже ясно видим, попали в гигантскую западню — лабиринт топких лощин. Они изрезали весь склон — куда ни кинься, ловушка! Выберемся из одной, попадаем в другую. Время за полдень переваливает, а мы ползем не быстрее черепахи. Замучились с домкратом, с поисками камней. Протолкнем машину до следующей ложбины, завязнем, упадем в траву, не хочется подниматься…

Одинокая фигура идет к нам по степи. Человек шагает с трудом по топкой солончаковой низине. Пригляделись — женщина. Пошли навстречу. Вот она совсем близко. Молодое нежное лицо, серые глаза, русые волосы, выбивающиеся из-под платка. Глаза грустные, смотрят внимательно, испытующе. Лицо доброе. Поздоровались.

— Вижу — мучаетесь… Вот и пришла. Ехать надо вверх, самым хребтом.

— Но там камни.

— А кроме нигде не проедете. Осторожней езжайте. Мы всегда с отцом по весне в полую воду там ездили. Поднимитесь на вершину — проберетесь; другого пути нет. Мокрая степь кругом, потонете.

В ее речи слышен едва уловимый украинский акцент. Два километра прошла она с сенокоса по топкой степи — показать проезжим дорогу, помочь в беде незнакомым людям. Хорошая душа у человека. Разговорились. Во время войны приехала она сюда с родителями с Волги. Скучала по великой реке, потом привыкла. Везде можно хорошо жить. Добрые люди кругом есть, на каком бы языке ни говорили.

— Вам только бы на уступ выбраться, а дальше до самого Павлодара дорога проезжая, — закончила она.

Благодарим проводницу, желаем добра и счастья в жизни. А у нее в глазах слезы. Повернулась и пошла быстро, не оборачиваясь. Стоим, смотрим ей вслед. Кто эта женщина? Какое горе у нее на душе? Вот так пройдет мимо хороший человек, и до боли жалко, что никогда не встретишься с ним…

Снимаем багажник, вытаскиваем тяжелые вещи. Легче стала машина. Выбрались из лощины, повернули прямо в гору. Быстрее дело пошло. Только кое-где хватаемся за сковородку. Чем выше поднимаемся, тем суше степь. Наконец въезжаем на каменистый гребень. Переносим вещи, тащим багажник с грузом, запеленутым в палатку. Странная процессия в степи.

— Кажется, выкарабкались!

Осторожно едем по гребню, виляем между здоровенными каменюгами. Уступ совсем рядом, осталось через неглубокую балку проскочить. Спускаемся на дорогу. Она вся в лужах. У подножия уступа солончаковая топь и узкий ручей. Вышли из машины. Опять на разведку идти? Федорыч разъярился, кричит:

— Пустите! Отойдите! Я ей покажу-у! — кому грозит, неизвестно. Разогнался полным ходом. Ленты липкой грязи полетели в стороны, подпрыгнул «Москвич» на кочке, вильнул задом и… проскочил топь, пролетел через ручей, разбрызгивая мутную воду. Взревел и пополз на уступ.

— Давай, давай жми!

А мы босиком напрямик, через топь, через холодный ручей по скользкому склону. Взбегаем на пригорок. Вот и наша машина — вся в грязи, вода с кузова ручьями сбегает.

— Ур-ра-а! Победа!

Одолели трехсоткилометровую полосу бездорожья. Путь на Павлодар открыт. Позади остается солончаковая низина. Далеко-далеко на зеленом лугу у стога сена маленькая фигурка машет чем-то белым.

— Она!

Стаскиваем рубашки, крутим над головой. Последнее прости нашей проводнице.

— Эх, братцы, — восклицает Федорыч, — если б не сковородка, сидеть бы нам в степи до белых мух…