Ада, или Эротиада

1

Как уже было сказано в предисловии, «Ада» занимает особое место в творчестве Владимира Набокова. Работа над этим произведением продолжалась (со значительными временными перерывами) около десяти лет.

В феврале 1959 года Набоков взялся за написание философского трактата «Ткань времени» (впоследствии он был отдан в авторство Вану Вину и вошел в четвертую часть «Ады»). В ноябре того же года писатель загорелся идеей создать научно-фантастический роман (он получил рабочее название «Письма на Терру», а затем трансформировался в «Письма с Терры» — очередную книгу набоковского протагониста). Увлеченный другими проектами (среди них — создание сценария по роману «Лолита»), Набоков оставил этот замысел. Последующая пятилетка оказалась для него поистине ударной. Помимо переводов собственных произведений («Лолиты» — на русский, «Дара», «Соглядатая», «Защиты Лужина» — на английский), Набоков был занят созданием очередной версии своих мемуаров, вышедших в 1966 г. под названием «Speak, Memory» («Память, говори»), и реализацией давнего замысла, получившего окончательное воплощение в форме необычного литературного кентавра «Pale Fire» (в русских переводах: «Бледный огонь» и «Бледное пламя»). Тем не менее в этот период писатель спорадически возвращался к «Ткани времени». Всерьез за новый роман Набоков взялся в феврале 1966 года, решив связать воедино «Письма на Терру» и «Ткань времени» с историей о «страстной, безнадежной, преступной, закатной любви»[565] между братом и сестрой — отпрысками одного из наиболее знатных и богатых семейств вымышленной страны Эстотии, возникшей по его воле на мифической планете Антитерра.

В октябре 1968 г. был закончен последний фрагмент «Ады» — рекламная аннотация (blurb), против всех правил помещенная ироничным автором непосредственно в самом тексте «семейной хроники».

Роман появился на свет в мае 1969 года. Предваряя выход книги, фрагменты «семейной хроники» (ч. I. гл. 5, 6, 9, 15, 16, 18, 19, 20) были напечатаны в апрельском номере журнала «Плейбой».

Хотя выход книги не сопровождался той истеричной атмосферой сенсационности, которая возникла после публикации «Лолиты», интерес к ней был огромен: ведь ее автором был всеми признанный мэтр, завоевавший себе громкое литературное имя и почетное звание прижизненного классика, капризный законодатель литературной моды, осаждаемый в своей швейцарской резиденции тучей любопытных журналистов и кинопродюсеров, алчущих заполучить права на экранизацию свежеиспеченного шедевра. (Информация к размышлению: еще до публикации романа права на его экранизацию были приобретены компанией «Коламбия пикчерз» за 500 тыс. долларов.)

Интерес к «Аде» был подогрет мощной рекламной кампанией, умело организованной главой издательства «Макгроу-Хилл» Фрэнком Тейлором. Живое участие в ней принял и сам Набоков. Об этом свидетельствуют некоторые опубликованные письма, относящиеся к интересующему нас периоду зимы — весны 1969 года. Обратимся к одному из писем, адресованных Фрэнку Тейлору: «Дорогой Фрэнк, мне не хотелось бы каким-либо образом мешать твоим планам по рекламе. „Эротический шедевр“ звучит неплохо. <…> Подстегнутый твоим вопросом, я быстро выбросил из статьи такие эпитеты, как „фантастический“, „радужный“, „демонический“, „таинственный“, „волшебный“, „восхитительный“ и т. п.; но позволь мне повторить: я полностью полагаюсь на твой вкус и опыт» (14 января 1969)[566].

Отдадим должное «дорогому Фрэнку»: он и впрямь обладал немалым опытом в области книжного маркетинга. «Ада» еще не успела выйти из печати, а уже в марте расторопный издатель прислал писателю экземпляры двух журналов[567] с превосходной «Адорекламой», как выразился в благодарственном письме Фрэнку Тейлору польщенный автор[568]. Кампания по раскрутке набоковского романа на этом не закончилась. «Ада» еще не успела дойти до прилавков книжных магазинов, а уже крупнейшая американская газета «Нью-Йорк Таймс» салютовала Набокову хвалебной рецензией влиятельного критика Джона Леонарда: «Он [Набоков] — единственный ныне живущий литературный гений. Никто, кроме него, не мог написать этот антидетерминистский шедевр, исполненный презрения к Фрейду <…> и Марксу (здесь нет ни политики, ни экономики, ни даже какой-либо истории); вместе с тем это эротический и философский роман, великолепная научная фантастика, внушающая благоговейный страх пародия <…>. Если он [Набоков] и не получит Нобелевскую премию, то единственно потому, что она недостойна его»[569]. Спустя три дня на страницах литературного приложения к «Нью-Йорк Таймс» появилась восторженная рецензия Альфреда Алпеля, бывшего набоковского ученика по Корнеллскому университету, ставшего одним из самых рьяных исследователей и истых пропагандистов творчества писателя: «„Ада“ — это великая сказка, в высшей степени оригинальное создание творческого воображения <…> — любовная история, эротический шедевр, райская фантазия, философское исследование времени»[570].

День в день с выходом книги из печати (пятого мая) в популярном еженедельнике «Ньюсуик» американский критик с не очень-то американской фамилией Соколов благоговейно сравнивает «Аду» с «Поминками по Финнегану», честно предупреждая, что по достоинству оценить набоковский роман смогут далеко не все читатели[571]. Спустя пять дней «Ада» удостоилась похвал наиболее авторитетного американского критика того времени Альфреда Кейзина: «Наш Владимир Владимирович — выдающийся художник <…>. „Ада“, вышедшая в свет после „Лолиты“ и после другой, гораздо более сложной и замечательной книги — „Бледный огонь“, вместе с ними образует своего рода трилогию, не имеющую аналогов по выразительной силе деталей, по своей увлекательности, по архитектонике формы и, наконец, по капризной изысканности языка. Она просто изумительна. Как любовная история она скорее необычна и символична, нежели достоверна, но необычность и символизм — это именно те факторы, особую любовь к которым приписывают Набокову. По богатству фантазии и изобретательности это, пожалуй, самое удачное из сумасбродных созданий со времен „Алисы“»[572].

К концу мая кампания по раскрутке «эротического шедевра» достигла своего апогея. 23 мая выходит очередной номер многотиражного, глянцевитых кровей журнала «Тайм». Его обложка украшена портретом Набокова и броским рекламным слоганом: «Роман жив и обитает он на Антитерре». Далее следовало интервью с писателем, в котором тот знакомил читателей с историей создания своего «эротического шедевра».

Фейерверк радужных славословий, озаривший выход «Ады» — «великого произведения искусства, необходимой, лучезарной, восхитительной книги, утверждающей власть любви и творческого воображения» (А. Аппель), — возымел свое действие: одно из самых «непрозрачных» творений Владимира Набокова попало в список бестселлеров за 1969 г. и заняло там почетное четвертое место, немного отстав от таких «хитов» книжного сезона, как «Крестный отец», «Любовная машина» и «Болезнь портного». (Во Франции, где несколько лет спустя вышел отредактированный самим Набоковым перевод романа, «Ада» добилась еще больших успехов и стала бестселлером № 2 в книжном «хит-параде» за 1975 г.)

Тем не менее я погрешил бы против истины, если бы стал настаивать на том, что «Ада» получила единодушное одобрение критиков. Наоборот, ни одно набоковское произведение (за исключением разве что «Бледного огня») не вызвало таких противоречивых, взаимоисключающих критических отзывов.

Бурная рекламная кампания, вознесшая «Аду» на вершину коммерческого успеха, очень скоро вызвала активное противодействие. Многие американские, а тем более консервативные английские критики посчитали «Аду» откровенной неудачей писателя и, более того, «изменой тому Набокову, который написал „Лолиту“ и „Пнина“»[573]. «Гениальная книга — перл американской словесности»[574] (так, с присущей ему скромностью, оценил «Аду» сам Владимир Владимирович, сделав соответствующую надпись на форзаце авторского экземпляра) — была воспринята ими как непонятный, амбициозный, чрезмерно растянутый опус, написанный Набоковым исключительно для себя (в последнем утверждении они были близки к истине), как бесцельное «упражнение в лингвистической пиротехнике» (П. Брендон)[575], лишенное значительного содержания. Обозвав «Аду» каждый на свой лад — «оргия социосексуального вуайеризма» (К. Шортер)[576], «мешанина всевозможных эффектов, „Улисс“ для бедных» (М. Дикстейн)[577], «образчик непрекращающегося эксгибиционизма» (Ф. Тойнби)[578], — рецензенты наперебой обвиняли Набокова в холодной рассудочности, заносчивом эстетизме, самодовольном щеголянии «суетливой эрудицией», а главное — в нарциссическом самолюбовании и снобистском презрении к читателю. Много писалось об эгоцентризме главных героев, о нарочито карикатурной аляповатости большинства персонажей, о психологической неубедительности некоторых эпизодов романа, о чрезмерной перегруженности его повествования утомительными трехъязычными аттракционами, «редакторскими» вставками и примечаниями, указывалось на недопустимый тон многих авторских «шуток» и пр. и пр.

Не избежал Набоков и обвинения в порнографии. Так, один из рецензентов (М. Дикстейн), пристрастно разбирая «жеманный» и «оранжерейный» стиль эротических описаний романа, пришел к выводу, что его «претенциозные метафоры и аллюзии не могут скрыть „порнографической стратегии“» автора: «Если „Лолита“ рассказывала о стареющем развратнике, то некоторые эпизоды „Ады“ читаются так, будто они написаны им самим <…>. Секс в „Аде“, как и в большинстве порнографических произведений, сводится к спазмам и эякуляциям, к изобилию оргазмов»[579]. Это же обвинение, пусть и высказанное менее категорично, прозвучало и в рецензии английского критика Дж. Тиндэлла, обнаружившего в «Аде» «время от времени появляющуюся порнографию»[580].

Характерно, что «эротический шедевр» Набокова был забракован даже теми критиками, кто прежде восторгался другими набоковскими работами. Например, писательница Мэри Маккарти, давняя знакомая Набокова, в свое время написавшая комплиментарную рецензию на «Бледный огонь», была настолько разочарована «Адой», что посчитала необходимым сделать полную переоценку всех набоковских произведений[581].

Как мы видим, литературная судьба «Ады» была далеко не безоблачной. И по сей день по ее поводу не утихают споры. Даже в стане англоязычных набоковедов нет единства. Одни исследователи расценивают «Аду» как «наивысшее достижение Набокова-романиста, наиболее полное выражение всех его интересов и пристрастий» и даже как «апофеоз одной из величайших традиций западной литературы»[582] — традиции «высокого модернизма» Джойса и Пруста; для других (например, для Эндрю Филда и Дэвида Рэмптона) «Ада» — это свидетельство творческого упадка писателя.

Как бы там ни было, судьбы литературных произведений решают не критики и не специалисты по литературоведческой вивисекции, а читатели, в помощь которым составлены данные комментарии. Разумеется, они не могут претендовать на то, чтобы полностью разобрать и объяснить все элементы причудливой повествовательной мозаики набоковского романа, который изначально предполагает бесчисленное количество специальных литературоведческих исследований и интерпретаций.

Как и все значительные произведения литературы, «Ада» может читаться и без комментаторских подсказок. Хотя, чего уж тут лукавить, для самостоятельного путешествия по набоковскому лабиринту требуется сверхподготовленный читатель: для полноценного чтения «Ады» требуются хорошее знакомство с мировой литературой (причем не только с произведениями классиков — Шекспира, Пушкина или Пруста, но и опусами малоизвестных писателей), знание истории (хотя бы для того, чтобы разобраться, чьими пародийными двойниками являются антитерровские политические деятели — милорд Голь, Шляпвельт и Дядя Джо), а также философии, ботаники, энтомологии, географии, живописи. Особенно — живописи! «Ада» — одна из самых «живописных» книг Набокова — изобилует экфрасисами (развернутыми описаниями различных произведений искусства — картин, эстампов, литографий, — уже несущих в себе изображение действительности), ссылками на творчество Босха, Тициана, Бронзино, Пармиджанино, Сурбарана, Рембрандта, Тулуз-Лотрека, Врубеля… Особенно примечательны частые ссылки на живопись итальянских маньеристов. Внимание будущих интерпретаторов «Ады» (свято помнящих рассуждения Умберто Эко: «не является ли постмодернизм всего лишь переименованием маньеризма как метаисторической категории»[583]) должны привлечь факты типологического сходства художественно-эстетических принципов Набокова и маньеризма. Отметим некоторые из них. Образ человека как объект изображения утрачивает содержательность и самостоятельное значение, человек теряет роль главного героя произведения (виртуозно, с натуралистической иллюзорностью выписанные аксессуары платья на портретах упоминаемого в «Аде» Бронзино обладают большей выразительностью, чем человеческие лица, чья безжизненная застылость едва ли не специально подчеркивается художником, как и в статичных описаниях Набокова); нарочитое противопоставление искусства и реальной действительности, которая, причудливо искажаясь, целиком подчиняется прихотливой фантазии художника, его «внутреннему рисунку» (по выражению теоретика маньеризма Федерико Цуккари); авторское стремление к проведению дистанции между живописным / литературным образом и зрителем / читателем — сравним приемы «авторской игры» и «остранения» у Набокова и, например, у Пармиджанино в его знаменитом «Автопортрете в зеркале» (ок. 1522–1524, Вена, Художественно-исторический музей), где блестяще решена задача изображения не самого человека, а полусферического зеркала, своеобразно преломляющего его облик, т. е. не действительности, а искажающего ее эффекта.

Но главное, что необходимо для адекватного восприятия «Ады», — это хорошее знание литературного творчества самого Набокова, представление о его эстетических взглядах, пристрастиях в литературе и искусстве — без этого многие места романа могут вызвать лишь досадное недоумение. Многочисленные автоцитаты и автореминисценции (так же как прямые или замаскированные критические выпады против тех писателей, художников или переводчиков, кто имел несчастье чем-либо не угодить автору «Ады») занимают важное место в художественной системе «семейной хроники»: подчеркивая искусственность, вымышленность описываемых событий, они создают эффект авторского присутствия в повествовательном пространстве романа, выдвигают на первый план не сюжетное действие, а авторское «я» с его субъективными вкусами, капризами и фантазиями. Этому способствуют и прямые авторские вторжения и «самовыставления», усиливающие игровое начало «Ады» и разрушающие инерцию ее наивно-реалистического, миметического восприятия, — например, с помощью ироничного саморецензирования или саморекламирования (как в финале романа) или — внедрения в текстполномочных набоковских представителей, его анаграммированных двойников: «блестящего и малоприметного В.В.» или БАРОНа КЛИМаАВИДОВа.

В качестве одного из таких полномочных представителей выступает и Вивиан Даркблоом, фиктивный автор примечаний ко второму, «пингвиновскому», изданию «Ады» (1971). Дабы не превращать чтение «Ады» в скачки с препятствиями, в настоящем издании эти примечания даются в сокращенном виде: выпущены французские и русские фразы — первые переводятся в подстрочных примечаниях, вторые не требуют разъяснения для русских читателей. Полные недомолвок и довольно туманных намеков, примечания Даркблоома в целом продолжают литературную игру Набокова и потому могут восприниматься как полноценная часть романного текста — своего рода «метатекст», наподобие пародийного предисловия к «Лолите», написанного велеречивым Джоном Рэем.

Предтечей комментариев следует считать комментарий к первому русскому переводу «Ады», написанный моим коллегой Н. Синеусовым. Ему, а также Илье Лихтенштейну, без чьих подсказок мои комментарии многое бы потеряли, я выражаю сердечную признательность.

Перевод сделан по кн.: Nabokov V. Ada, or Ardor: A Family Chronicle. N.Y., Toronto: McGraw-Hill. International Inc., Fawcett Publications, Inc., Greenwich, Conn. (A Fawcett Crest Book), 1969.

Принятые сокращения: S.О. — Nabokov V. Strong Opinions. N.Y., 1973.

NWL — The Nabokov-Wilson Letters: Correspondence between Vladimir Nabokov & Edmund Wilson: 1940–1971. N.Y., 1979.

SL — Nabokov V. Selected Letters, 1940–1970. San Diego, 1989.

(коммент. Н.М.)