Адаптированный Гораций

В Петрополе гуляя у залива

Я всматривался в небеса лениво

И жуткие знамения увидел.

Волну отъяв небесного прилива

Крутилося веретено лазури

И утка синевы сучила нити.

Мой друг упал из рук киндзмараули,

А разум проникал прямые сходства:

Чего века, я понял, ожидали

Произвело в итоге вычитанье

И ничего в остатке не осталось.

Земля и небо были неспокойны.

Деревья трепетали, стылый ветер

Драл парусину с рей, трепал прически

Простоволосых модниц синеглазых.

Так начиналася агония природы

И пустота в моих очах зияла;

Я вопль издал и дикий и беззвучный

И он сердца прожег летящих серафимов

Зане горел не уголь, но порода,

Звучал не человека глас — народа.

На набережной парусиной ветер

Трещал, я чайку мертвую увидел

У волнолома; садилось солнце.

Как первенец, отчаливший последним,

Моя любовь с надеждой умирали,

А жизнь и кончилась, и продолжалась.

Вода как будто что-то отражала,

Но роль свою забыла, и журчанье

Уже невразумительно цедила.

Так отходя иные в небо смотрят

Дабы погоды верные приметы

Узнать на случай, если откачают.

Прохожие куда-то уходили,

Но как за камнем воды, стылый воздух

За ними, канувших стерев, смыкался.

Исчезновенья не узрев последних

Я с каждым новым дуновеньем с моря

Терял обличье, погружаясь в бездну.

Друзья с ушами, душки серафимы!

Утеха сфер, начальники эонов!

Махая крыльями и сокрушаясь

Сокрылся образ ангельского чина

И выполнив предписанные сроки

Мы возвращаемся в исходное безличье.

Я шел домой и хлопали тугие

Парадных двери; мертвецы, вестимо

Спешили встретиться с друзьями,

Из темных окон доносилась свара

За место прожитой бесцельной жизни

И мне навстречу плыли косяками

Жильцы гробов, насельники кладбища,

Бельмом сияя, что варена рыба,

Могильников ближайших горожане,

Они толпясь совали всюду руки

И шаркали расслабленно ногами.

Где пролегла прогулка роковая

Роилась их порука круговая.

Темнело. Я домой вернулся в чувствах

Расстроенных, в волнении дичайшем.

Вы дети, ты жена, моя душа

Объята ужасом! и гибелью полна.

Смертельно то, чему я очевидец.

Мело, за окнами носилась буря,

Волна толкнула в бок гранитный берег

И хлынула на улицы, сметая

Наследье дней, которые мы знали;

Дыбя гнедого, как ему пристало

По волнам царь разгневанный носился,

Валькирии ужасные летали,

А мраморные львы сбивались в стаи,

Мяуча дико; безголовый ангел

За вереницей белых серафимов

С крестом летал над черною Невою

Безумие картины довершая.

Они утихли, вволю побуянив.

На кухне Дант с женою пили вина,

Он говорил: «Я видел эти виды

В адах естественных», и вскоре некто

Увел его, а темнота замкнулась.

Тьма обступила все и сжала город

И светлой чернотой она горела

На стогны черный свет бросая.

Покойных ветром уносило в море.

Мосты свели, волнение утихло.

Мело, снежинки падали на землю

Беззвучно ожидавшую кончины.

Ничем погибель не знаменовалась.

Протыкают сердце иголки синие,

Проживаю я на Десятой линии.

За углом дается халва ванильная,

За спиной смыкается тьма могильная.

У меня в кармане кулек с конфетою,

Неминучей кажется эстафетою.

За иглой ушко, как в рванине тающей,

Слава Богу, путь находит мерцающий.

Мессала. Ты летишь по блеющим волнам

Где ночь могильная насквозь озарена

Зияньем колтуна косматой Береники,

Девичий хоровод в беспоясных туниках

Тебя уводит в круг, все босы и легки

Как души в юности, и груди их крепки

Летейской чернотой. В болотистом Аиде

Я жертвы принесу карающей Киприде

Чтоб дни твои вела, как некогда блесной

Той равнобедренной и пылкою весной,

Красавицы сустав сведя крестообразно,

Во власти пламени, влекущего к соблазнам,

Златые времена! Скрипящая кровать

Томимой Делии, где некогда страдать,

Прогулки с Цербером, приемы Персефоны,

На небе чудные рублевские плафоны,

На стогнах городских архангелов посты

И через Стикс ночной понтовые мосты —

Я помню вас, друзья! Забудешь ли такое?

Пусть жилы боевой биение тугое

Стремнины бдителя, которого играл —

Суровый славянин, я стопы не считал —

Разбудит Миноса дворцовые угодья,

Что возле Гатчины, в летейски половодья

Там Делия жила и мучила свирель

Пытаясь превозмочь доставшую капель.

Там мох благоухал и ели трепетали,

Я за базаром не следил и мне внимали,

Винище жрали мы и каждая бутыль

Весенних чувств моих не миновала брыл.

Невидимые за стигическим порогом

Мы шли за Делией к Эребовым отрогам,

Ты чушь несла, жена, крутя веретено,

Пряла и как могла бодяжила вино;

Где Приапеи край и острова святые

Глядишь, сокочут ли развратницы младые,

Там улиц майских лен летел заподлицо

И Коцита дуга смотрела мне в лицо;

Мне виден зоркий мир и я готов стараться,

Уж Маша в шлепанцах летит! власы струятся

По воздуху, в дверях задумчивый супруг

Вкушает отходной оторванный досуг

И зацветает лавр и киннамона лозы,

У Флегетона мирт, на Ахеронте розы…

Теперь все кончено. Я сам уже причтен

К незримым сущностям, косарь, Наполеон,

Я по понятию живу, я существую

Онтологически, ансельмово паную,

Несуществую я, и с этого вполне

Богов отсутствие доступно стало мне,

Как Эпикура тень, живу и привечаю

Жизнь незаметну — я и сам не замечаю,

Харон мой друг, его шумит таксомотор,

Трамвай в Элизиум уносится, востер,

А я не борозжу небесны пропилеи

Поскольку Делия внимает Лорелее.

Что было горевать? К чему трагедий чин?

Пропащие миры? Сомнительный зачин

Расколотых сердец, несчастных мифологий,

Которыми, увы, не скрасишь эпилога?

Остался я один, среди других светил

Мерцает заодно бабахнувший тротил;

Зевс Всевластитель! что мы сделали из жизни…

Несутся в воздухе крылаты организмы

Как жмуриков привет; что было горевать?

На кой? Я так хочу всю жизнь переиграть

Вписав под тяжкими пустыми небесами

Тебя и Делию, фонтан вазисубани

Неиссякающий, раскола избежать,

Потягивать мерло и жребии бросать.

Они нас предали, кудлаты серафимы,

Мир поломался и несчастья неделимы.