Адаптированный Гораций

Прилетели птицы и улетели птицы,

Но печально в душе воцарилась

Мысль, что суждено здесь кости оставить,

Что не улететь за ними.

Вы-то, птицы, летите в теплые страны,

Легким клином рассекаете влажное небо,

А я сижу как дурак и стучу зубами,

Коченеть уж начал.

Вы ширяете крыльями влажное небо,

Впереди синева, океан и солнце,

Легкий воздух упруго скользит под крылами,

Наслаждающимися полетом.

Позади холода и пределы мира,

С каждым взмахом близясь теплому краю

Вы избрали сами себе погоду

И сладка усталость.

Будь ты проклято, мерзкое время года,

Эти гнусные зимы, ледняк вонючий;

Худшие дни, проклинать вас буду

Пока не умер.

Зимой, когда замерзает болото

И можно выйти из сел погонять медведей,

Прогуляться немного и пострелять соседей,

Чтоб не стучать о стакан зубами

Самое время вспомнить родную культуру,

Водку, наливку и прочию политуру,

Время забыть лозу винограда

И к корням вернуться, истокам, глубинам,

В теле сирокко разлить голубиный —

Время себе заказать погоду,

За недостатком печи забраться под одеяло,

Вместо свечи поставить сверху бухало

И пережить полгода зимы,

Остальное забыв, бестревожно

Став образом жизни, когда она невозможна,

Медленным зноем бредущих в песках Китая,

Засыпая, слонов считая,

Стужу, мраз бытия, огибая,

Проведя городами псоглавцев,

Диких бабищ, в Александрии краях, огнеядцев,

Время вывести их к Синаю,

Где под подушкой лежит Израиль,

Где-то в ногах непокорно шуршат арабы,

Теплое море шумит на остальном пространстве,

Чайки, зимуя не там, над одеялом летают,

В Эвбею летят, Ионию, Эолиду,

Трепетом крыл печаль разгоняя;

Так и бредут слоны…

Не грусти, Катулл, видно, ледняк этот вечный,

Раз уж боги судили, тебе уделом

Будет до смерти — а ведь глупо перечить

Своему уделу.

Крепче зубы сожми, поскольку это звучанье

Распугает муз, приведет несчастье,

У тебя не хватит денег и сил на то чтоб

Хотя бы выпить.

Наберись терпения чукчи: в тундре

Тоже теплые дни бывают,

Хотя не во всякой, увы, и десять лет я

Лета не видел;

Проще всего говорить: как худо, —

Но жизнь одна, и живи достойно,

Забудь о холоде, забей трубку,

Уже летят чайки.

Страшный зверь лубоед, я тебя не боюсь,

Хоть ты и в чаще живешь,

Я с собой бутылку возьму,

Выпью и буду таков.

Ибо ты боишься вина, и

И бальзама боишься ты; запах

Запах виноградной лозы и трав

В тебе вызывает дрожь.

Я с собой булавку возьму

И, пронзив твой жирный хребет,

Возьму у тебя два крыла,

Чтобы самому улететь.

Не прячь, птенец, свой клюв под крылья,

Скажи мне все, что уже знаешь,

Как воздух клюв точит, шипя резко,

Крича, как чайка.

И лесть и бляди все сего прелестнаго мира

Уже не взволнуют тебя — пойдешь степенно,

Не глядя на ложь, на обманы гнусны,

Летом красавиц ноги.

Нету вообще ничего, даже сердца и крыльев,

Только твой черный клюв да чего-то значит,

А уж затем просторы, дорога, степной ветер

И молодые кобылы.

Не забуду в аду, не забуду в гробу,

Я повсюду тебя, милейший, найду,

Я повсюду достану, страшон и могуч,

Чтобы знал, как парю меж лазури и круч,

Как Я птицу пугаю, взглянув между глаз,

Или рыбу, за жабру заткнув ватерпас;

То напротив, рудами гремлю под землей,

Рудокопов давлю, шелестя коноплей,

Как гляжу Я пластом, серебристой струей

В ледяную лазурь и земное нутро.

Расскажу, как все это сверну я в дугу

И никто не посмеет промолвить гу-гу.

Лучше сделай, чтоб не было больше зимы

И избавь мой народ от печальной чумы,

Не в аду клацнув зубом, до истин Твоих

И народу, и мне, что до девок тугих.

Чтоб чукча сеял ананас

К Магогу льды отправь в Техас.

Чтоб у Снегурочки растаяла слеза

Пора бы это, двинуть полюса.

Пошли, Господь, в Америку чуму

Бубонную, а сербов буйных загаси,

Всем остальным сверни рога

Чтобы вздохнуть спокойно мне.

Где лугами течет свята лабуда

Там услышишь последнее «да».

Сдохнешь ты, сдохнут все,

Сдохнут все на земле,

Только Я никогда не умру.

Пустоты той кору

Как водица пройду

И на небо как облак пойду!

Серафимы мои, серафимы,

Птички с крыльями вместо ушей!

Вы духовною жаждой томимы,

Обличать прилетайте людей.

Мы зовемся, увы, серафимы,

Но отнюдь посему не томимы,

Проживая не в Пантикапее,

Но туманной Кассиопее;

Там летает гугнивый сирокко

И ломает нам крылья жестоко,

Там играет святая водица,

Помавает хвостом кобылица, —

Прилетай посмотреть, как струится

Ледяная соленая…[1]

Проглоти уголек и тверди

Ту-ру-ру ла-ди-да ди-ла-ди.

Усни, мертвый человек, не тревожь наш дух,

Усни, мертвый человек, не тревожь наш слух

И не тревожь себя.

Услышь, вслушавшись, шептанье воды на дне,

Усни, вслушиваясь в шелест воды в Неве,

Свой молчок не бубня.

Вода движется, струящее никогда…

Ты привыкнешь жить без друзей, подруг,

Без надежд на что-либо-нибудь,

Твоя жизнь будет проще, чем ад,

Ибо ты не захочешь назад.

Ты привыкнешь жить в пустоте

Среди тысячи полых тел,

Твоя жизнь будет лучше, чем рай,

Это будет бесплатный трамвай.

Если даже и выйдешь куда

Всюду будет везде и всегда,

Ты бутылку откроешь свою,

Ты молитву закончишь свою.

Ту-ру-ру, ту-ру-ру,

Я когда-нибудь умру.

Добрый дяденька пилот,

Забери меня в полет,

Если, сука, не возьмешь,

Значит, скоро я умру.

Ту-ру-ру, ту-ру-ру,

Значит, скоро я умру.

Уважаемый пилот,

Пропустите в самолет,

Если, сука, не возьмешь,

Значит, скоро я умру.

Ту-ру-ру, ту-ру-ру,

Значит скоро я умру.

Если ты меня не выручишь, пилот,

Если ты меня не пустишь в самолет,

То от холода и мраза на двору

Я зимою следущей умру.

Ту-ру-ру, ту-ру-ру,

Я зимою и помру.

Ту-ру-ру, ту-ру-ру,

Я зимою и помру.

Подонки пасть разевают и выдыхают: «Лето»,

И ха-ха идиота к лицу и в тему;

Гнус встает над болотом, гады ползут на стены,

Самое время в петлю.

Мирные чукчи, мы теплых ночей не знаем,

Все комары кусают, рядом матросы воют,

Ляжешь на землю — геморрой и чего похуже

Будут тебе наградой.

Сверху мелькнут, прокричав вья-а-кха,

И стремятся к югу обратно чайки.

Остановившимися глазами

Смотрю далеко.

Надо смириться и не мечтать о большем.

Лучше не думать, что будет дальше,

Чем сидеть и ждать смертного часа,

Пока не стукнет.

Как освоивший последние два квадратных,

Я края родные люблю, я здесь прижился,

И в раздольях вязких сырой земле

Кости свои отдам.

Все на душе моей ангельския трубы,

Все надрываются оне, и ей неймется.

Но все равно поставь дурацкую пластинку,

Чтоб она крыльями махала.

Мусoргского далече забивая,

Крути, печаль, верти свою канцону.

Когда похабная зима прервется

Я подпою тебе, как раньше.

Давай с тобой поселимся в Иране,

Там, где в тени чинары реют баобабы,

Жара, в чадре стыдливо шастают юницы.

Переживем прелестные позывы.

И в жилах бьется ком вина густого,

Тяжелое струенье разгоняя.

То ангелы, а то стрекозы, в клюве

Несите ящерку. Златая младость

Вкушает радость и мученья

И в тишине любви неловкие движенья.

Помедли; еще раз мы вот что скажем:

Перед вами сухое иранское небо,

А я навеки пропал для мира и жизни

И вокруг меня ходят гнусные люди…

Летите скоро: рассекая воздух

Обжили небо перелетных стаи,

Стрекочет ширь звенящими крылами

И синевы уста смыкаются за нами.