Адмирал Нимиц

Глава 27. ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ

Трюгве Ли убедил адмирала Нимица уйти в отставку и поработать на Организацию Объединенных Наций в качестве «странствующего посла доброй воли». Нимиц согласился, так как осознавал необходимость такой деятельности. Адмирал заметил в связи с этим, что Индия и Пакистан должны прийти к соглашению, ведь Нимиц все еще оставался администратором плебисцита. В последующие два года он проехал по всем Соединенным Штатам, рассказывая о главных проблемах Организации Объединенных Наций и о предложенных американской стороной решениях. Тем самым он помог погасить разочарование среди тех американцев, которые ждали слишком многого от создания ООН.

В начале 1951 г., год спустя после начала, эта миссия адмирала Нимица едва не была прекращена распоряжением самого президента США.

После сенсационных обвинений сенатора от штата Висконсин Джозефа Маккарти, который утверждал, что многие важные посты в правительстве занимают тайные коммунисты, президент Трумэн назначил Нимица руководителем комиссии из девяти человек, потребовав от этой комиссии безотлагательно рассмотреть вопрос: «Как лучше всего защитить Соединенные Штаты от подрывной деятельности, при этом не подвергая опасности свободу граждан Америки». Таким образом, президент надеялся успокоить националистическую истерию, вызванную постоянными обвинениями «Джо» Маккарти. Нимиц принял предложение, но комитет Сената, который возглавлял Пэт Маккэрэн из Невады, установил такие критерии «благонадежности», которым члены Комиссии Нимица не удовлетворяли. Опечаленный Трумэн писал адмиралу: «Я надеялся, что Конгресс, так же как и я, будет более озабочен нерушимостью «Билля о правах», чем своим стремлением остановить подрывную деятельность».

Летом 1952 года Нимиц понял, что его новое назначение в ООН рано или поздно заставит его уйти в отставку с действительной военной службы. Адмирал признал, что на этот раз ему все-таки придется уволиться, причем независимо от привилегий пятизвездочных офицеров. Желая быть уверенным, что он получает зарплату, а не выходное пособие, он принял титул помощника по Западному Побережью министра ВМС. Конечно, Нимиц знал, что заниматься реальной деятельностью на этом посту ему не придется.

Ему предлагали различные должности в колледжах и университетах, а также хорошо оплачиваемые места в бизнесе, но он отверг все эти предложения. Он чувствовал, что не имеет навыка возглавлять учебные заведения, а бизнес и вовсе его не Интересовал.

Честер-младший протестовал: «Папа, Господи, почему же ты отказываешься от столь заманчивых предложений? Ты уже выполнил свой долг перед страной, сделай же что-нибудь для себя. Если тебе не нужны деньги, дай их, по крайней мере, своим детям».

Со временем сын понял точку зрения отца. «Он верил, что представляет флот в глазах тех людей, чьи родственники погибли во время Тихоокеанской войны.

И считал, что не вправе занимать должности, которые не соответствуют статусу человека, под началом которого служили их погибшие родственники», — говорил Чет годы спустя.

Миссис Нимиц старшая согласилась: «Честер чувствовал, что он должен оставаться только «старшим советником». Для него было важно не смешивать свое место в истории и свое имя, с каким бы то ни было бизнесом. Он знал, что меня, как и его, не интересуют деньги».

Джоан Нимиц, жена Чета, вспомнила, что ее свекор однажды сказал: «Мама — главная. Я провел всю свою жизнь, делая то, чего от меня хотел флот. Теперь, когда я ушел в отставку, мама будет решить, где нам жить и что нам делать». Затем Джоан добавила: «Я уверена: мама Честера надеялась, что он сумеет как-нибудь занять себя. Ведь он всегда был полон энергии и возможностей, отличался трезвым рассудком и массой других достоинств, но при этом собирался бездельничать, так как никакая работа, которую ему могли предложить, ему не подходила. К тому же он абсолютно не интересовался финансовыми вопросами».

«Так он и поддерживал этот имидж до смерти», — говорил Чет.

Адмирал Нимиц очень серьезно относился к своим служебным обязанностям в Калифорнийском университете. Он посещал все ежемесячные собрания, погружался в проблемы связанные с финансированием, административными и политическими вопросами. Он долго и, к сожалению, безрезультатно спорил (еще когда служил в Корпусе подготовки офицеров запаса ВМС) против практики рассматривать количество печатных публикаций как основной критерий для найма, увольнения, а также продвижения по службе преподавателей и сотрудников кафедры. Он чувствовал, что университет теряет многих превосходных специалистов из-за политики «или публикуйся, или не суйся» (нет публикации, нет и работы).

Еще больше Нимица обеспокоило решение университета требовать от всех членов факультета принесения «присяги верности». Он рассматривал эту политику, как необдуманную реакцию на националистическую истерию, вызванную обвинениями Маккарти, но скоро осознал тщетность подобных мер. Законопослушных профессоров это оскорбит, а для остальных — ничего не измениться.

«Присяга верности» была основным требованием при приеме на работу в Беркли. Она же была главной темой для обсуждения в аспирантском совете Гарвардского университета. Его члены пригласили молодого человека из Калифорнии, чтобы он обрисовал им ситуацию. На члена совета Нэнси Нимиц произвели сильное впечатление слова этого молодого человека: «Знаете, есть один военный, человек по имени адмирал Нимиц, из Попечительского совета, так вот даже он не присягнул».

Несмотря на внимание к делам Университета, у Нимица все же оставалось свободное время. Нэнси подметила: «Объем работы по собраниям Попечительского совета, судя по документам, которые он приносил в своем чемодане, не мог отнять у человека с его способностями больше двух дней. Но, как раз в то время вышло предостаточно книг о войне. Их постоянно присылали ему, так что и моему мужу было что читать… Ну, еще он писал письма, очень длинные письма, был безумно пунктуальный корреспондент. Напишешь ему письмо — через два дня тебе пришлют ответ». Действительно, когда ему нравилась какая-нибудь книга, он писал об этом автору, а потом, как правило, переписывал его ответ на форзац книги.

В любом случае у Нимица было время подумать о себе. Один друг прислал ему «Молитву сдержанности», которую он чтил потом, как свою личную:

Хотя адмирал Нимиц никогда не отказывался от своей привычки быть пунктуальным и ожидать этого от других, он постепенно начал жить без каких-либо существенных обязанностей. Сильнее, чем раньше, его стали интересовать дела семьи.

Нэнси Нимиц, которая в то время находилась в Гарварде и работала над диссертацией, углубилась в изучение советской политики, экономики, а также истории. Она ожидала присвоения ученой степени и назначения в Вашингтон (на эту тему у нее были контакты с правительственными эмиссарами, рекрутирующими кадры для государственной службы). Когда же она посетила столицу во время пасхальных каникул 1951 г., ей сказали, что она не пройдет проверку на благонадежность. Члены комиссии, судя по всему, покопались в ее прошлом и серьезно заинтересовались ее связями с радикалами, которые имели место во время ее обучения в Университете Джорджа Вашингтона в тридцатые годы. Дух «Джо» Маккарти все еще витал над американской землей.

В Стэнфорде Мэри Нимиц занималась биологией, предметом, который всегда ей нравился. Ее увлечение началось с нескольких маленьких зеленых черепашек, которых ей подарил контр-адмирал Джон Шафроф, и морских раковин, присланных ей с Тихого океана другим контр-адмиралом, Вильямом Колхауном. На протяжении учебы в Сан-Рафаэле Мэри с удовольствием коллекционировала морские раковины; часть из них сильно пахла, так как внутри оставались мертвые моллюски. В течение всей Второй Мировой войны друзья отца посылали или приносили ей необычные экземпляры.

Родители Мэри всячески потакали увлечениям дочери. Миссис Нимиц промолчала даже тогда, когда Мэри приспособила все 36 ее чашек для взбивания крема для наблюдения за развитием личинок саламандры. Правда, всему были пределы. Например, когда миссис Нимиц обнаружила, что Мэри принесла домой тараканов, то внятно объяснила, что, если хоть один из них начнет ползать по дому, у Мэри будут большие неприятности.

Когда же Мэри, наконец, закончила Стэнфорд, она объявила, что ей предназначено связать свою жизнь с Римской католической церковью. Родители не возражали; они предоставили детям возможность самим выбирать свою судьбу, без их вмешательства и ненужных советов.

Адмирал и миссис Нимиц, несмотря на то, что в своем роде они были глубоко религиозными людьми, не считали для себя возможным присоединиться к какой-либо из существующих церквей, но уважали чужие убеждения. Нимицы не крестили своих детей, пока те не достигали возраста, когда сами могли решить, какую веру избрать. Однако они посылали детей в воскресную школу, чтобы они получили базовое представление о религии и сами решили бы, хотят ли они присоединиться к какой-либо из церквей.

Интерес Мэри к Римской католической церкви был вызван ее обучением в школе при женском монастыре. Во время Второй Мировой войны миссис Нимиц работала в Оакнолльском госпитале. Она отправила Мэри в начальную школу при женском доминиканском монастыре в близлежащем Сан-Рафаэле. Миссис Нимиц приняла такое решение, потому, что эта закрытая школа славилась своими высокими стандартами обучения, а также тем, что девочки за стенами школы хорошо охранялись.

«Да, тогда было опасно, — говорила миссис Нимиц. — И флот чувствовал это. Кто-нибудь вполне мог похитить Мэри, для того чтобы расстроить адмирала, ведь девочка была так молода. Поэтому я и решила, что единственный способ обеспечить ее безопасность — отправить в монастырь. Я знала эту школу многие годы и уверена, что в ее стенах никто не сможет нанести вред Мэри. За ней там прекрасно следили».

Когда адмирал Нимиц вернулся с Тихого океана, где был командующим, родители отправили Мэри в старшую школу при монастыре. Там она вдумчиво изучила догматы католицизма, приучилась посещать мессу и пришла к выводу, что будет счастлива в лоне католической церкви. Несколько месяцев она откладывала окончательное решение, так как хотела проверить, как она будет себя чувствовать в миру.

Мэри не знала ничего, кроме того, чему ее научили в монастыре. Ее родители, тем не менее, были шокированы, когда она объявила о своем желании стать монахиней. Уединенная жизнь, которая ее ожидала, весьма отличалась от того, к чему привыкла семья Нимицев. Получалось, что они практически теряют дочь. Адмирал попросил Мэри повременить год с принятием окончательного решения. Миссис Нимиц очень расстраивалась и временами думала, не допустила ли она ошибку, послав Мэри в школу при монастыре.

«Послушай, — нетерпеливо говорил адмирал жене, — Если Мэри будет счастлива, сделав это, то почему все остальные так переживают по этому поводу?» Возможно, он рассматривал ее желание служить Церкви как аналогию своему желанию служить Родине и Флоту.

В Стэнфорде, с учетом ее высоких академических достижений, Мэри стала членом общества Фи-Бета-Каппа. В январе 1953 года она закончила Стэнфорд с отличием.

Она начала писать диссертацию по биологии в Стэнфорде, однако, решив принять постриг следующим летом, она переехала в Калифорнийский университет в Беркли, чтобы провести последние шесть месяцев мирской жизни с родителями.

Когда широкой публике стало известно, что дочь адмирала Нимица собирается постричься в монахини, поклонники начали донимать семью телефонными звонками и письмами. Эти люди даже устраивали демонстрации ночью возле «Лонгвью» и подсовывали пасквили под дверь. Чтоб отгородить Мэри, родители запрещали Мэри отвечать на звонки и прятали от нее почту.

Первого августа 1953 г., в тот день, когда Мэри должна была стать монахиней, представители прессы караулили ее с самого утра, держа наготове свои камеры и карандаши. Тогда мать Маргарет, настоятельница, позвонила миссис Нимиц и сказала: «Они уже ждут Мэри. Я сказала им, что она приедет только в полдень. Сейчас они как раз направляются к вам».

Мисс Нимиц сказала: «Отлично! А мы как раз поедем к монастырю». И действительно, они проехали толпу репортеров и газетчиков, которые направлялись в другую сторону и не заметили в машине ни саму Мэри, ни ее мать.

Мэри успешно провела шесть месяцев как послушница и год как кандидат на вступление в Орден. В феврале 1955 г. она взяла себе имя сестра Мэри Аквинат. Пока она служила сестрой-преподавательницей, она закончила работу над своей Диссертацией в Калифорнийском университете, а также получила степень доктора философии в Стэнфорде.

После того, как она несколько лет преподавала в средних католических школах для девочек, в январе 1964 года Мэри пригласили на биологический факультет доминиканского колледжа в Сан-Рафаэле, деканом которого она стала в 1970 г.

Когда Мэри еще училась в Сан-Рафаеле, родители часто навещали ее и подружились со многими монахинями. Последним нравилось слушать рассказы адмирала, многие из которых вполне соответствовали их религиозным представлениям. Нимица же интересовали древние строения и монастырские земли, он давал советы насчет посадки деревьев. Однажды морской офицер, обеспокоенный судьбой своей дочери, тоже собирающейся стать монахиней, спросил Нимица, уже пережившего это, что он чувствовал тогда. Нимиц с улыбкой ответил, что никогда не чувствовал, будто потерял дочь: «скорее, я приобрел еще триста сорок пять дочерей».

Кэтрин и Честер всегда следовали золотому правилу и делали для людей все что могли, не ожидая вознаграждения в этой жизни. «Ты не знаешь, что ждет тебя за пределами этого мира, — говорила Катрин, — если что-то ждет — это хорошо. Но даже если там нет ничего, ты должен довести свой труд до конца или, по крайней мере, сделать все от тебя зависящее для его завершения».

Хотя у Нимицев хватало проблем с воспитанием четырех собственных детей, они удочерили еще четырех сестер по фамилии Батца. Их звали Мария, Магда, Маргит и Марта. Родителям девочек пришлось остаться в Венгрии, но они успели отослать своих дочерей на запад во время русского наступления, поручив их заботам Римской Католической церкви. Церковь переправила девочек в Калифорнию, где они попали под опеку двух сварливых женщин. Сестры Батца пошли в ту самую школу в Сан-Рафаэле, где училась дочь адмирала Нимица. В старшей школе Магда Батца и Мэри Нимиц учились в одном классе.

Весной 1949 года, когда старшие Нимицы разъезжали по делам ООН и Нэнси жила одна в «Лонгвью» одна, она пригласила Мэри к себе домой на пасхальные каникулы.

Мэри сказала сестре: «Нэнси, у нас в школе учатся четыре венгерские девочки. У них нет ни денег, ни друзей — им нужна помощь. Может, возьмем их к себе домой?»

«Ну, в принципе, можно, — ответила Нэнси, — Я переговорю с Матерью Маргарет».

Мать-настоятельница была рада, что девочки смогут жить с Нимицами: «Слава Богу, теперь у них будет настоящий дом».

Так Нэнси забрала домой четырех сестер Батца. Позже она написала родителям: «Я никогда не видела более трудолюбивых детей».

Когда адмирал и миссис Нимиц вернулись в Беркли, а Мэри пошла в колледж, сестры Батца по прежнему были желанными гостями в Лонгвью на Пасху, Рождество, День Благодарения и прочие праздники. Они даже приводили друзей с разрешения миссис Нимиц. «У них у всех есть ключи от дома, поэтому никогда не знаешь, сколько там детей», — призналась как-то Кэтрин.

Однажды, в один из первых месяцев обучения в Стэнфорде, Мэри посетила доминиканскую школу и обнаружила Марту, младшую, из сестер Батца, выглядевшую явно больной. Мэри позвонила маме, которая немедленно приехала в Сан-Рафаэль. Правда, миссис Нимиц показалось, что девочка скорее испугана, нежели больна. С разрешения матери-настоятельницы они забрали Марту домой и осторожно спросили, что с ней. Оказалась, что девочка до смерти боится, что ей придется возвращаться в Южную Калифорнию к своей злобной опекунше.

Адмирал и миссис Нимиц сочли необходимым разобраться в сложившейся ситуации. Они решили, что старшая Батца, Мария, сама будет опекуншей своих сестер. Мария окончила колледж, имела жилье и работу в Сан-Франциско; а к концу семестра ей должен был исполниться 21 год. Органы социального обеспечения под давлением адмирала, который предоставил все необходимые рекомендации, разрешили Марии взять опекунство над сестрами. Нимицы сообщили матери-настоятельнице, что если монастырь позаботится об образовании девочек, то они возьмут на себя остальное. Когда Марта узнала, что ей не придется возвращаться к опекунше, она сразу поправилась. «Она стала самым счастливым ребенком, которого я когда-либо видела», — рассказывала позже миссис Нимиц.

Другой проблемой семьи Батца было получение американского гражданства. Квота новых граждан на текущий год была уже выбрана, однако у адмирала Нимица были влиятельные друзья в Вашингтоне, которые провели через Конгресс специальное постановление, гарантирующее детям гражданство.

Магда, Маргит и Марта закончили Доминиканский колледж. Магда хотела поступить в аспирантуру в Миллсовском колледже в Окленде и собиралась взять кредит, чтобы оплатить обучение там, однако Нимицы взяли ее расходы на себя.

Так «Лонгвью» стал для сестер домом, а Нимицы — второй семьей. Когда Магда, Маргит и Марта выходили замуж, адмирал Нимиц был их посаженным отцом.

В 1954 году адмирал и миссис Нимиц поехали в Европу, где они не были с 1913 года, когда флот посылал Честера старшего в Германию изучать дизельные двигатели. На этот раз все внимание было обращено к Честеру-младшему и его семье. Чет служил в Лондоне в одной из структур НАТО, а жил возле Виндзорского замка, в Уэнтуорфе. Прогулки по Уэнтуорфу адмиралу Нимицу очень понравилось.

После Англии Нимицы, проехав через Голландию, посетили Францию, Италию и Мальту. Впервые после Второй Мировой войны они радовались анонимности: похоже, никто в Европе не знал адмирала Нимица в лицо. Единственное исключение случилось во время поездки в Рим. Нимицы спокойно отдыхали в своем купе, когда звуки снаружи отвлекли их внимание.

«Господи, Честер, — испугано спросила Кэтрин, — Что это?…»

Из коридора пыталась пролезть к купе огромная толпа, люди стояли на цыпочках и сгибали шеи. Единственное, что Нимицам оставалось делать, — улыбаться и притворяться, будто они увлечены чтением.

Однако, Кэтрин пробурчала: «Если мы хотим покоя, нам придется опустить жалюзи».

На Мальте Нимицы стали гостями старинного друга семьи вице-адмирала Джеймса Файфа. Файф был представителем адмирала лорда Льюиса Маунтбэттена, который служил в НАТО в качестве главнокомандующего объединенных сил в Средиземноморье (за вычетом Шестого флота США, который не был ему подчинен).

Адмирал Файф думал, как бы ему развлечь гостей, однако на этот счет ему не стоило волноваться. Когда Нимицы прибыли на остров, их уже ожидали десятки приглашений от известных жителей Мальты. Приглашений оказалось так много, что совершить все визиты не было никакой возможности.

Лорд и леди Маунтбэттен тоже дали ужин в честь гостей из США и даже — вместе с адмиралом Файфом — провожали Нимицев, когда они улетали.

Осенью 1955 года адмирал и миссис Нимиц пересекли континент, чтобы навестить Ли в Арлингтоне, штат Вирджиния и отметить пятидесятую годовщину выпуска класса Морской Академии. Контр-адмирал Уолтер Бун, руководитель Академии, пригласил Нимица, как старшего по званию и самого известного выпускника 1905 года, возглавить смотр гардемаринов на дневном параде. Правда, Нимиц отказался от этой чести и попросил руководителя предложить ее старосте класса, кептену Корту.

Чтобы избежать проблем с протоколом и не отвлекать тем самым внимание от Корта, Нимиц задержал свой отъезд из Арлингтона ровно настолько, чтобы пропустить парад. Когда адмирал спускался по лестнице в доме Ли, он смотрелся великолепно — в своей белоснежной форме с золотыми погонами, служанка Ли воскликнула: «Ты действительно выглядишь сексуально!»

Нимицы и Ли поехали в Аннаполис на служебной машине с шофером, сопровождаемые начальником морских операций. Вечер начался с «самой большой в мире вечеринки с коктейлями» в Далгрен холе, где Нимиц стоял под надписью «1905», написанной золотом, и заправлял своим выпуском, держа в руке бумажный стаканчик с выпивкой.

Пока Нимиц и его одноклассники с дамами пробирались к столу по огромному залу, Нимиц сказал: «Минуточку. Никто из мужчин сегодня не должен сидеть со своей женой». Не смея ослушаться его, пары разделились и сели кто где. Но, вскоре адмирал понял свою ошибку, обнаружив, что сам сидит рядом с парой печально известных болтушек, которые не дали ему спокойно поесть. Одна из них хотела провести какой-то законопроект через Конгресс.

После обеда, Ли и Нимицы вновь встретились в машине. Адмирал сказал жене: «Дорогая, на 75-летие выпуска мы не пойдем. Лучше — сразу на сотую годовщину. Ох уж мне эти женщины».

Всю дорогу назад в Арлингтон все, включая шофера, потешались над тем, как Нимиц пародировал несчастных болтушек.

В августе 1957 года Честер-младший уволился со службы в ранге контр-адмирала. В публичном заявлении он объяснил причину своего ухода тем, что ему нужна более высокооплачиваемая работа, дабы обеспечить своим трем дочерям приличное образование. Это и в самом деле была одна из причин, но далеко не главная. Честер оставил флот потому, что ему наскучила эта работа. Почти четверть века он отслужил в ВМС, и флот ему просто осточертел.

Адмирал флота Нимиц сообщил прессе, что понимает решение сына, а Чету сказал: «Я рад, что ты наконец освободился от этого. Давно пора».

«Я не знаю, почему он решил, что я поступил правильно, — сомневался Чет, Возможно, это связано, с тем, что Эйзенхауэр называл «военно-промышленным комплексом»… Он чувствовал, что Пентагон чересчур раздувает свой штат за счет гражданских. Престиж военной службы падает, а адмиралы становятся мальчиками на побегушках.

Его беспокоили новые типы оружия: носимые ракетные комплексы, ракеты «воздух-воздух», «воздух-земля», межконтинентальные ракеты. Вся эта «новая эра» ракет и массированных бомбардировок… Слишком много потерь среди мирных жителей. Это теперь не борьба армии против армии, а хладнокровный бизнес на человеческой крови.

Я думаю, он чувствовал, что ни флоту, ни вооруженным силам больше не нужны люди, подобные ему. Те, кто теперь требовались армии, не были людьми, которыми хотелось бы стать».

Адмирал Нимиц так и остался представителем и символом Старого Флота, который он так любил. Но он не ждал от сына, что тот захочет быть символом того, чем флот стал ныне.

Молодой Нимиц завоевал прекрасную репутацию как командир подводной лодки во время Второй Мировой войны.

Он имел множество наград, включая «Морской крест», самую высокую награду, исключая Медаль Почета. Эти отличия и громкое имя создали ему прекрасную репутацию, которую он мог обратить на пользу своего бизнеса. Честер-младший работал на корпорацию «Тексас-инструментс» до 1961 года, когда он перешел в другой промышленный концерн, в «Перкин-Эльмер-корпорейшен» в штате Коннектикут. Как бизнесмен он показал себя с самой лучшей стороны.

Ему еще не было шестидесяти, когда он стал президентом и председателем «Перкин-Эльмер-корпорейшен».

В 1958 году адмирал Нимиц был вызван в Вашингтон Сенатской комиссией по делам вооружений, председателем которой был Линдон Джонсон. Билл Левертон, назначенный помощником Нимица, проводил его в здание сената. Там, сидя в переднем ряду, он созерцал Нимица и сенатора Джонсона, соревнующихся в остроумии.

Левертон рассказывал: «Техника Линдона Джонсона состояла в том, чтобы процитировать длиннющий отрывок текста, а затем спросить:

— Все с этим согласны?

Адмирал спрашивал его:

— Могу ли я прочесть документ?

— Нет.

— Тогда, прочите его еще раз.

Когда Джонсон заканчивал, адмирал отвечал:

— Я вполне согласен, если это не значит то-то и то-то…

Они говорили на сложном, неоднозначном языке.

Джонсону приходилось признавать, что «того-то и того-то» он, отнюдь, не имел в виду, и тогда адмирал соглашался с ним».

В августе следующего года адмирал Нимиц вновь отправился на восток. Он поехал на похороны Билла Хэлси, и остался в Арлингтоне у Кэтрин Ли и ее трех мальчиков. Кэптен Ли-младший тогда был в плавании. Во время этого поспешного визита Нимиц бы с удовольствием взял в адъютанты человека с опытом Билла Левертона. Но вместо этого департамент флота прислал ему на официальной машине молодого офицера, у которого не было ни умения шофера, ни таланта помощника: он даже не знал, как правильно проехать через Вашингтон.

В день похорон была ужасная жара, которую 74-летний Нимиц, привыкший к прохладной свежести Калифорнии, переносил с трудом. Он собирался утром съездить в Пентагон, но его помощник-водитель заблудился. Причем Пентагон было прекрасно видно, но они целый час искали дорогу к реке, чтобы повернуть оттуда к нему.

Ближе к полудню, Нимиц и его бестолковый помощник вернулись домой к Ли. «У нас нет времени на ленч, — сказал адмирал. — Мне нужно одеться». И он поспешил облачиться в парадную белую форму.

Помощник же, находясь в неудобном положении, спросил, можно ли ему переодеться в гостиной.

— Пожалуйста, — согласилась Кэйт.

Вскоре совсем изжарившийся адмирал спросил: «Дай мне, пожалуйста, пару носков из формы младшего». Он развернул ту пару, что принес: там была большая дырка на пятке.

— Вот черт возьми!. — выругалась Кэйт: — Младший не носил белую форму уже целую вечность.

В поисках носков она залезла на чердак. «Температура там, была, наверное, 100 градусов, — сказала она после, — Там можно было умереть, и времени у нас не было. В конце концов я нашла белые носки для парадной формы и отнесла их вниз».

Вскоре послышался жалобный голос помощника из гостиной: «Эй, нет ли у кого-нибудь английской булавки?» На воротнике его кителя недоставало крючка.

Кэйт в шоке смотрела мимо него, однако не могла не посочувствовать бедному парню. В конце концов она нашла ему булавку и попыталась приколоть на воротник. Но это было бесполезно, ткань была двухслойная и к тому же хорошо накрахмалена. Кэйт силой пыталась через доску приколоть булавку.

Адмирал появился в дверном проеме: «Что это вы тут делаете? — спросил он. Кэйт и помощник выкрикнули одновременно: — Мы пытаемся приколоть булавку через…»

«У нас нет времени на это, — буркнул адмирал: — Пошли, на тебя там все равно смотреть никого не будет!»

Нимиц и его молодой помощник, с полу расстегнутым воротником, пошли на похороны. Все, включая Кэйт, устали, покрылись потом, были полностью измождены жарой.

Вернулись они к середине дня, форма прилипала к телу и вообще была не в лучшем виде. Адмирал направился в комнату для гостей, высказав намерение принять душ.

Помощник стоял с виноватым выражением лица. Кэйт стало интересно, какую очередную глупость он сотворил.

— Не хотите холодного пива? — предложила она.

— О, с огромным удовольствием, — обрадовался помощник.

Как раз в этот момент адмирал вышел из гостевой в халате и с полотенцем через плечо, он повернулся к помощнику и спросил:

— А ты вообще женат?

— Да, сэр.

— Тогда твоей жене следует проверять твою морскую форму, — придрался адмирал.

Кэйт это совсем не понравилась, она рассердилась на отца:

— Ты, между прочим, тоже женат. Почему же твоя жена не проверила твои носки?

Позже Кэйт, рассказывая об этом помощнике, сказала:

— Ох, бедняга, мне было очень жаль его. Правда, должна признать, когда мой папа тоже выпил пива и охладился, он стал таким же приветливым, как и прежде. Я не помню, как звали его помощника, но, уверена это был самый темный день в его жизни.

Когда адмирал Нимиц с женой вернулись домой в Калифорнию после своей деятельности в ООН, они возобновили привычку каждую неделю посещать Симфонический оркестр Сан-Франциско. У них всегда были места в первом ряду, так как адмиралу очень нравилось наблюдать за музыкантами. Миссис Нимиц была членом попечительского совета Симфонического оркестра, поэтому они знали дирижера и многих музыкантов.

С возрастом любовь адмирала Нимица к классической музыке усилилась. Его любимым композитором был

Брамс, особенно его первая, вторая и четвертая симфония. Он все больше и больше ненавидел современную музыку, особенно музыкальные диссонансы.

Однажды, когда Нимицы сидели в концертном зале и собирались слушать музыку, Честер просмотрел программку и одобрительно заметил: «Это будет просто прекрасно!». Он прочел программку слишком быстро, поэтому решил, что первой будет исполняться вещь Роберта Шумана, композитора-классика, родившегося в 1810 г. Увы, им пришлось слушать произведение американского композитора, Вильяма Шумана, который родился ровно на сто лет позже и был до сих пор жив. Кэтрин, поняв, что ее муж ошибся, сказала себе, «О, это будет просто великолепно!»

Когда музыканты взяли свои инструменты, дирижер поднял палочку, и началась одна из самых диссонансных симфоний Вильяма Шумана. Адмирал выглядел озадаченно. Он нахмурил брови, взглянул на музыкантов и прочел программку еще раз, на этот раз внимательно, а после сидел мрачно и тихо. Когда симфония закончилась, он высказал Катрин все свои чувства, с отвращением произнеся одно слово: «Вильям!»

Этим вечером они обедали с дирижером и несколькими музыкантами. Миссис Нимиц описала реакцию мужа, и они разразились смехом. После этого на всех современных концертах, если кто-нибудь замечал Нимица, то передавал слово «Вильям!» шепотом ближайшим музыкантам, а они остальному оркестру.

Нимицы интересовались не только музыкальными и общественными событиями, но и спортом — профессиональным и любительским. Они и сами были причастны к спорту: Честер, пока мог, совершал длинные прогулки, но Катрин из-за артрита не сопровождала его. Зато она никогда не изменяла привычке плавать каждый день, и даже на свой 73-й день рождения проплыла свою привычную милю. Честер, наоборот, боялся, что плаванье ухудшит его слух, и без того неважный.

Честер больше всего любил совершать свои прогулки в Тилденпарке, раскинувшемся в холмах позади Беркли. Он предпочитал гулять, общаясь с кем-нибудь, но иногда ему составляла компанию лишь собака Дина, жесткошерстная такса, преемница Гиги, черного пуделя. Он гулял по холмистому парку, часто думая о нем как о своем собственном. Он думал посадить на нем клумбы желтых люпинов, растущих на побережье Тихого океана. Он привез семена с острова Буэна и посадил их по всей длине аллеи. В городе Беркли перед этой аллеей построили арку, где было написано: «Дорога Нимица».

В то же самое время власти назвали новое скоростное шоссе, проходящее через Окленд и Сан Хосе, «Шоссе Нимица». Адмирал был рад такому признанию, пока не увидел газетный заголовок: «Двойная смерть у Нимица».

До увольнения из корпуса морской пехоты в 1961 году его водителем был Козард. Для неофициальных поездок Нимиц поменял свой «Крайслер» на новый «Меркьюри» и иногда водил сам. Однако его вождение оставляло желать лучшего. Козард признался, что он лучший штурман, чем водитель: «Если он видел поворот, где можно врезаться в угол или поцарапаться, он всегда говорил, что лучше поехать по другой улице…»

Однажды адмирал ехал по одной крутой улице в Беркли, тормоз вдруг сломался, и он потерял контроль над машиной. Разгоняясь, машина проехала через две улицы, не задев ничего, а на третьей Нимиц наконец повернул машину и остановил. Потом он объяснял свое спасение не иначе как божественным вмешательством. Он сказал торжественно: «Сам Бог сидел рядом со мной в тот день».

Хотя глухота адмирала Нимица усугублялась с возрастом; он не утратил способности к общению во время встреч в небольших компаниях. Правда, на публичных собраниях и вечеринках с коктейлями он всегда недоумевал и жаловался: «Люди что-то бормочут». Поскольку он был неспособен поддерживать разговор при этих обстоятельствах, он приобрел склонность к длинным монологам.

«Лонгвью» был Меккой не только для Ли и их детей, но и для младших Нимицев с детьми, а также для служащих и друзей флота. К Нимицам приходило столько народу, официально и просто так, что адмиралу приходилось расписывать собственное время.

Но в любом случае ему доставляли удовольствие эти визиты, ничто так не развлекало его, как разговор с друзьями на морские темы. Еще он периодически писал статьи или читал доклады, но постепенно начал избегать публичных обсуждений событий Второй Мировой войны, чтобы нечаянно не вызвать противоречий. Поэтому он наотрез отказался писать свою биографию или помогать в ее написании.

В конце 1956 года несколько гражданских сотрудников факультета Военно-Морской академии, включая автора этой книги, решили написать всемирную историю морских вооружений. Предполагалось, что эта история будет использована как учебник для Корпуса подготовки офицеров запаса ВМС. Мы попросили у адмирала Нимица совета по этому проекту, и он согласился помочь. Так он нашел способ высказать некоторые свои мнения касательно Второй Мировой войны, не написав мемуары.

Редактор и автор книги поехали в Беркли на встречу с адмиралом. Им объяснили главный принцип: «Офицеры по понятным причинам обидятся, если их операции будут критиковать гражданские лица, поэтому мое предложение такое: давайте все факты настолько аккуратно, объективно и честно, насколько сможете. И не делайте заключений, пусть их делает читатель. Пусть факты говорят сами за себя».

О работе отца по созданию учебника истории ВМС, Нэнси Нимиц сказала: «Он занимался стилистикой так же обстоятельно, как и фактологией. Помню, как я пришла однажды утром к нему в офис, и он показал мне рукопись. Я думаю, это была работа, которую он выполнял с большим удовольствием, чем любое другое дело после его отъезда из Вашингтона. Ничто так не радовало его, как получение верстки очередного тома этой «бесконечной книги» и ее редактуры. Я смотрела его карандашные заметки и места, где он вычеркивал что-то одной или двумя линиями. Я знала: это доставляет ему удовольствие».

Книга называлась: «Морская сила: Военно-морская история». Она вышла летом 1960 г., как раз вовремя для использования на занятиях следующей осенью. Раздел, посвященный Второй Мировой войне в США и Великобритании, был опубликован под названием «Великая морская война». Главы, связанные с операциями на Атлантическом и Тихоокеанском театрах военных действий, были отдельно изданы в мягкой обложке и озаглавлены: «Триумф на Атлантике» и «Триумф на Тихом океане». «Военно-морская история» целиком или выборочно была переведена на семь языков.

Адмирал Нимиц отказался от гонорара за свое участие в создании этой книги и ее продолжений. Он даже отказался обсуждать этот вопрос. Нимиц попросил использовать редактора этого труда и его заместителя Юджина Флаки, который в 1960 г. имел звание кэптена и являлся главой научного отдела Военно-морской академии. Редактор и Флаки решили от имени Нимица вложить $1000 в создание мемориального стадиона в Аннаполисе, а все дополнительные выплаты — «роялти», предназначаемые Нимицу, перечислять на счет атлетической ассоциации Военно-морской академии.

Хотя Нимиц был возмущен плохим обращением японцев с военнопленными, он восхищался японской нацией, а японцы, когда они узнали правдивую историю войны и увидели его отношение к ним, тоже стали восхищаться Нимицем. У японских военно-морских офицеров вошло в привычку посещать Соединенные Штаты, чтобы приехать в «Лонгвью» и выразить уважение к адмиралу. Их всегда с радостью принимали.

В ходе разоружения Японии силами оккупации возникла неожиданная проблема с русскими. Они считали, что броненосец «Микаса», корабль-музей стоящий на бетонном основании был «крепостью». Русские настаивали, чтобы этот памятник победы, одержанной адмиралом Того в 1905 г., был разрушен. Британцы и американцы отказались уничтожать корабль-памятник, однако они снесли его мачты и антикварные пушки. По окончании оккупации японцы могли бы вернуть все это обратно, но дух пацифизма был тогда в Японии столь силен, что они просто не стали этого делать, а вместо этого приспособили знаменитый корабль «работать» в качестве танцевального зала.

Когда Нимиц узнал, что случилось с броненосцем «Микаса», он написал статью в японский журнал «Бандзи Синдзи», напоминающую людям Японии о победе адмирала Того и о его роли в морской истории. 20000 йен (56 долларов), полученных как гонорар за статью, Нимиц попросил истратить на восстановление корабля-памятника, чтобы поощрить японцев отреставрировать «Микаса».

Принимая вклад Нимица, адмирал Ко Нагасава, начальник штаба морских сил Японии, писал: «Я должен сказать, как глубоко я оценил дружбу, продемонстрированную вами. Я знаю, насколько ваш прекрасный поступок укрепил связи между нашими странами и между двумя флотами.

Ваше имя никогда не будет забыто. Оно вместе с именем Того и названием его флагманского корабля «Микаса» войдет в истории японского флота».

Напоминание адмирала Нимица и его пример заставил японцев собрать достаточно денег, чтобы их вместе с правительственными ассигнованиями, хватило на ремонт старого корабля. Броненосец «Микаса» был отреставрирован к 27 мая 1961 года, в день японского флота и в 56-й юбилей Цусимского боя. Адмирал Нимиц был приглашен в качестве специального почетного гостя. Он не смог принять приглашение, но прислал свою фотографию, на которой написал послание:

Адмирал Нимиц приложил усилия и к восстановлению Храма-памятника адмиралу Того. Этот храм был построен в 1940 году, а в 1945 был уничтожен во время бомбардировок Токио. На месте храма была возведена маленькая временная часовня, и возникло движение за воссоздание этого великолепного здания.

У адмирала Нимица появилась возможность принять участие в восстановлении храма в 1962 году, когда японский издатель собирался перевести на японский язык ту часть книги «Военно-морская история», которая была связана со Второй Мировой войной. Издатель попросил Нимица написать предисловие к книге. Нимиц определил, что деньги, которые ему заплатят за это, пойдут в фонд реставрации мемориала адмирала Того.

Издатель, решив, что это прекрасная реклама, устроил из этого пожертвования театрализованное представление. В посольстве США в Токио, перед репортерами и фотографами, он вручил чек на 100 ООО иен (280 долларов) кэптену Джону Г. Ронингу, военно-морскому атташе США, который представлял Нимица. Ронинг передал этот чек Масаяси Косака, военному губернатору Токио и отставному вице-адмиралу Сигео Уемура. Косака и Уемура представляли на этой церемонии храм Того.

Описание этой церемонии появилось во многих японских газетах, что принесло двойной выигрыш. Во-первых, был полностью отреставрирован мемориал, во-вторых, книга стала бестселлером в Японии. Опубликованная 7 декабря, в годовщину Перл-Харбора, как «История войны на Тихом океане, рассказанная адмиралом Нимицем», книга была распродана меньше чем за месяц.

Книга, получила одобрительные отзывы, в которых все восхваляли Нимица. В газете «Асахи Синбун» от 7 января 1963 года содержалась такая удивительная информация:

В апреле 1961 г. вице-президент Линдон Джонсон пригласил адмирала Нимица, стать его гостем на своем ранчо «LBJ», чтобы помочь ему развлечь западногерманского канцлера Конрада Аденауэра, который приехал в Америку с государственным визитом. Адмирал, будучи Секретарем флота (Нимиц был не секретарем, т. е. Министром флота, а помощником по Западному побережью), принял приглашение и прибыл вместе с миссис Нимиц в Техас. 16 апреля Джонсон, Нимиц и Аденауэр полетели на вертолете в близлежащий Фридрихсбург, где Нимиц родился. Многие жители говорили там на немецком так же хорошо, как на английском.

Вертолет приземлился рядом с местом проведения выставки. Там Нимиц и Джонсон произнесли речи на английском, а Аденауэр на немецком. Вице-президентом Джонсоном, знакомым соседом, фредериксбурские жители пренебрегали, не выражая столько энтузиазма, сколько по отношению к Нимицу и Аденауэру, которые напомнили им обо всем лучшем из наследия их предков.

Потом граждане стали развлекать Гостей старинными немецкими песнями. Затем они поехали по городу, каждый в отдельной машине. Так Аденауэр смог увидеть старинные дома, оставшиеся от изначального германского поселения. Нимицу, которому все это было знакомо, пришлось выйти из процессии, чтобы навестить двух больных теток: Лизи и Мини, которые лежали в разных больницах. Когда охрана Нимица наконец нашла его, Джонсон и Аденауэр уже улетели из города на вертолёте, поэтому Нимицам пришлось возвращаться на ранчо на машине.

В течении 50-х годов имя Нимица для широкой публики было связано в основном с внушительным титулом. Генерал Макартур и адмирал Хелси были куда более известны. Их яркие личности и сенсационные заявления привлекали внимание, в отличие от высказываний других офицеров, воевавших на Тихоокеанском театре. Правда, с появлением книг о Второй Мировой войне, особенно написанных Элиотом Морисоном, люди начали восхищаться тихим, но очень способным человеком, который всю войну командовал Тихоокеанским флотом США.

На 75-й день рождения гардемарины Военно-морской академии преподнесли ему мемориальную доску со следующей надписью:

На следующий год выпуск 1961 года, где-то около 900 гардемарин, подписали адрес от военно-морских сил и прислали Нимицу.

7 октября 1964 года, было провозглашено днем Нимица в Беркли. Футбольная команда Военно-морской академии должна была играть там с командой Калифорнийского университета. Из Аннаполиса также прибыл большой контингент гостей: учащиеся, офицеры, гардемарины. Все билеты были распроданы и стадион полон зрителей. Практически вся «сторона гостей» была заполнена персоналом, прибывшим из военно-морской базы Сан-Франциско и даже из более отдаленных гарнизонов.

Когда адмиралу Нимицу предложили прибыть на эту игру в морской форме, он выразил сомнение, разумно ли будет демонстрировать адмиральские погоны и воинские регалии, если в разгаре Вьетнамская война, а студенты, особенно в Калифорнийском университете, настроены против всего военного. Тем не менее, Нимиц решился одеться в голубое с золотом.

В перерыве игры Кларк Керр, ректор университета, подошел к микрофону, расположенному в середине поля, и представил губернатора Калифорнии Эдмонта Брауна. Некоторые люди начали вскакивать с сидений. Затем на поле въехала машина с открытым верхом с двумя морскими офицерами на заднем сидении. Когда вышел первый, Керр представил его как контр-адмирала Чарлза Минтера, руководителя Военно-морской академии. Минтеру умеренно поаплодировали.

Но когда второй офицер вышел из машины и поднял фуражку, Керр даже не успел представить его как адмирала Нимица. Все встали со своих мест и рассыпались в овациях и свистках, началось настоящее столпотворение. Хотя немногие из этих людей знали Нимица лично, и уж совсем немногие служили под его началом, он определенно завоевал их сердца. Они знали о его репутации офицера, который управлял колоссальными силами, не проявляя высокомерия и не стремясь к роскоши, знали, что он был сильным лидером, но оставался дружелюбным, приятным и доступным, командуя миллионами подчиненных.

В начале 1960-х обслуживание дома в «Лонгвью» превратилось для адмирала и миссис Нимиц в обузу. Особенно для Кэтрин — с ее артритом было тяжело подниматься по лестнице. Решение проблемы было найдено летом 1963 г., когда полномочия командующего Западным побережьем были переданы командиру 12-го округа ВМС. Это служебное перемещение оставило резиденцию № 1 на острове Йерба Буэна без владельца, поэтому флот предложил это помещение Нимицам, которые с удовольствием переселились туда. В доме были все удобства: лифт, чтобы не подниматься по лестнице, стюарды, которые приглядывали за всем. В дом к Нимицам по-прежнему приходило большое количество народа. Адмирал периодически бывал в своем офисе в федеральном здании и отвечал на огромное количество почты. Он давно уже обходился без адъютанта, хотя по статусу адмирала флота их ему было положено трое.

В октябре 1963 г., посещая свой офис, адмирал упал и разбил правую коленную чашечку. После операции и нескольких недель в больнице он смог снова ходить, но заработал боль в правом бедре и спине.

«Спускаясь к завтраку, он выглядит неплохо и даже идет играть с Гиги, — рассказывала Кэтрин: — Однако когда он идет обратно, становится несколько мрачным. Эта та самая старческая боль, которой не можешь помочь… Настолько глубокая, что не можешь до нее добраться. Я обычно в таких случаях предлагала ему потереть спину или положить что-нибудь на нее, но он отказывался и говорил: «Дорогая, это там, где ты не достанешь, ты ничего не можешь сделать».

Адмиралу поставили диагноз: остеоартрит позвоночника. Эту болезнь он, возможно, получил в результате травмы еще будучи лейтенантом, и усугубил после недавнего падения. У него пострадал спинной мозг.

Осенью 1965 года Честер так страдал от боли, что решил поговорить с доктором Гэйлом Кларком, выдающимся нейрохирургом. Когда Нимиц вернулся в резиденцию № 1, он сказал Кэтрин: «Я поеду завтра в больницу, где доктор Кларк протестирует меня. Он спросил, поедешь ли ты».

Кэтрин ждала результатов анализов, и когда они были получены, оказалось, что для освобождения спинного мозга от давления нужна тяжелая и сложная операция. Доктор также добавил, что если бы он делал эту операцию молодому офицеру, он не разрешил бы ему приступать к обязанностям где-то на протяжении трех месяцев. Кларк считал, что адмирал Нимиц слишком стар для этой операции, но Честер настоял на ней, даже если операция не принесет облегчения.

Кларк назначил операцию на следующий день, на 10 ноября, в День корпуса морской пехоты. Она была крайне сложная и продолжалась несколько часов. Надо было буквально срезать кость вокруг спинного мозга. Когда Нимиц открыл глаза, он узнал доктора Кларка и усмехнулся: «Знаете, доктор, сегодня я должен был резать торт по случаю Дня корпуса морской пехоты. Но получилось, что вместо этого вы резали меня».

Операция прошла успешно, однако Нимиц заработал пневмонию. Доктора погасили ее антибиотиками; в конце ноября боль в спине исчезла, и адмирал смог совершать прогулки с двумя тростями. Потом у него начались проблемы с сердцем. Когда его сын приехал из Коннектикута к родителям, он сказал Кэтрин: «Мама забери его домой, он все равно долго не протянет, забери его домой».

Тогда Катрин настояла, чтобы доктора разрешили ему покинуть больницу. 11 декабря Честер вернулся в резиденцию № 1 на «скорой помощи» и устроился в маленькой солнечной комнате наверху. Оттуда он мог смотреть на залив и наблюдать за движением машин по мосту.

Для того чтобы ухаживать за Честером, Катрин наняла одного штатного работника, Б.Л. Эстебаля, филиппинца, который собирался работать в больнице. Катрин восхищалась: «У него был прекрасный характер. Он был очень предан адмиралу. Эстебаль мог каким-то образом заставить его хоть что-то съесть, ни у кого больше это не получалось. Эстебаль в таких случаях говорил: «Адмирал, съешьте еще одну ложечку. А теперь еще одну». Он готовил ему ванну до завтрака, чтоб Честер потом мог лечь в постель. Он проводил там почти все время».

Посетителям разрешалось видеть адмирала всего несколько минут, очень редко и не более двух человек. Флот направил астронавта коммодора Скотта Карпентера посетить его. Они с Нимицем вели увлекательную беседу о чудесах космических путешествий. На Рождество Эдуард В. Бриверс, бывший сосед Нимицев, пришел повидать адмирала.

«Не больше двух в одно время, — с грустью подумал Честер и сказал: — «Я знаю Бриверсов как семью и хочу увидеть их всех». Когда, они пришли он сидел в кресле в халате и банных тапочках, с полотенцем на коленях — «очень ухоженный».

В новогодний праздник 1966 г. Джек Рэдмен зашел с женой и увидел, как адмирал смотрит футбол по телевидению. Рэдмен рассказывал: «Он выглядел довольно тощим и слабым, но был очень рад увидеть нас. В руке у него был стакан хереса. Много говорить ему было тяжело, но я помню как он сказал: «Джек, можешь выпить что-нибудь покрепче, если хочешь».

В январе адмирала Нимица вновь отправили в больницу, но ему явно там не нравилось, а доктора мало чем могли помочь, поэтому вскоре он вернулся домой. Затем он погрузился в кому и лишь периодически приходил в сознание. Тогда Кэйт приехала с восточного побережья вместе с сыном Диком.

«Вот что я тебе скажу, — обратилась к ней миссис Нимиц. — Если ты хочешь увидеть отца — это прекрасно, но я думаю, ты будешь счастливее, если не сделаешь этого».

Кэйт была только рада запомнить своего отца таким, каким она видела его в последний раз, когда он был полностью здоров.

В воскресенье, 20 января, Катрин, сидела около своего мужа, так как служащего, дежурившего в тот день у адмирала она не знала. Где-то в пять часов, Катрин увидела, как он покрывает Адмирала одеялами.

«Ты так укрываешь его», — удивилась она.

«Да, — ответил служащий, — он весь дрожит».

«Он не дрожит, а умирает… Быстрее, позови доктора!» Молодой человек убежал.,

Оставшись наедине с Честером, Кэтрин, положила руку ему на плечо, и он перестал дрожать тогда она посмотрела на мужа в последний раз и поцеловала его. Когда доктор пришел, он уже был мертв.

Нэнси, которая недавно посещала родителей, немедленно вернулась в Беркли. Мэри приехала из монастыря, а Честер-младший прилетел с западного побережья и помог в организации похорон. Правда, приготавливать там было немного, так как его отец все продумал.

Адмирал Нимиц знал, что он имеет право на государственные похороны на Арлингтонском кладбище, но ему не хотелось этого. Он предпочел простую церемонию, а в качестве места погребения выбрал свободную полосу на Национальном кладбище «Золотые Ворота» в Сан-Бруно, в нескольких милях к югу от Сан-Франциско. Он выбрал это место вместе с ветеранами Флота и войны на Тихом океане адмиралами Рэймондом Спрюэнсом, Келли Тернером и Чарлзом Локвудом. Он знал, что все они и их жены будут похоронены здесь, и у каждого из них будет такой же надгробный камень, как у остальных. На всех остальных надгробных камнях был либо христианский крест, либо еврейская звезда. Нимиц, же хотел, чтобы на его надгробном камне были высечены лишь пять звезд адмирала Флота. Конечно, это не религиозный символ, но зато показывает, чего добился в жизни.

Разумеется, для такого известного человека, как адмирал Нимиц, было невозможно организовать простые похороны. Отпевание происходило в Национальном соборе Вашингтона, и многие друзья и знакомые приехали со всех уголков страны, — даже его одноклассники пришли, опираясь на трости.

24 февраля, 1966 года, в середине дня, на 81-й день рождения Нимица, его закрытый гроб был помещен в часовню флота. Так он там лежал в окружении почетного караула. До 13:45 разрешалось входить в часовню. В это время семья принимала друзей в клубе старших офицеров.

В 14:00 гроб поместили на катафалк. Автоколонна из более чем ста транспортных средств с полицейским эскортом направилась на Национальное кладбище «Золотые Ворота». Дорога в Сан-Бруно была окружена толпой людей, в основном бывшими военнослужащими, которые готовы были ждать много часов, чтобы увидеть катафалк.

У ворот кладбища столпилось огромное количество народа. Лафет несли двенадцать моряков, а замыкал церемонию конь, украшенный морскими атрибутами, в том числе кортиком. Процессия медленно продвигалась к месту захоронения.

Кэйт рассказывала позднее: «Я помню там моряка, который не мог служить вместе с напой, но он стоял, внимательно слушая, и слезы катились у него по щекам».

Когда лафет достиг места погребения, 70 морских реактивных самолетов пролетели над кладбищем, сопровождаемые 19 залпами салюта и фейерверком. Протестантская похоронная служба была проведена контр-адмиралом Джеймсом Келли. Молитва была предложена старым другом Нимицев кардиналом Фрэнсисом Спелменом, который прилетел из Нью-Йорка. Министр ВМС Пол Нитз подарил Кэтрин национальный флаг и личный флаг адмирала.

Брюс Кенага умер спустя несколько дней. «Может, это и неплохо, что они ушли в иной мир вместе», — призналась Кэтрин.

Одному из друзей, который выражал соболезнования, Кэтрин ответила: «Мне не грустно. Для меня, он как будто ушел в море, как делал много раз, и однажды я последую за ним. Он всегда в моем сердце, и я могу услышать его смех, когда натворю очередную глупость».