Адмирал Вселенной

У BAG ЕСТЬ САПОЖНЫЕ ГВОЗДИ?

Трамвай — дорогое удовольствие. И Королев прошел бы пешком от института до Костельной, не развалился бы» вот только ботинок мог развалиться.

Он сидел в плетеном кресле, его лицо отражалось в стенке красного дерева. Он поглядывал на кондуктора. Мужчина в форме из черного гвардейского сукна с красным кантом и профессиональным выражением лица, наводящим ужас на мальчишек, воплощал величие государственного служащего. Кстати сказать, и Сергей, взглядывая на это профессиональное величие, чувствовал себя как мальчишка на трамвайной колбасе.

За окном моросил дождь. Трамвай шел по Крещатику. Королев соскочил против трехэтажного здания биржи труда и двинулся к Костельной, наступая на мокрые листья, прилепленные к тротуару. Машинально заглянул во двор, под арку: дома разных времен и народов были построены впритык, образуя лабиринт. Стеклянные террасы, водосточные трубы, балконы, балкончики, переполненные помойки, тощие коты.

Очередь от биржи заворачивала вверх, на Костельную.

Сергей поскользнулся на каштане и подумал:

«А в Одессе еще листья не пожелтели и каштаны еще не валяются на дороге».

Остановился у объявления.

«Сегодня явка безработных. Кто сегодня является? Являются все химики и кожевники, фамилии которых начинаются от «И» до «С» включительно. Медработники «В» и «Г». По союзу «Рыбкомхоз» от «Д» и до «Л». Строители от «Г» до «Е», по союзу Нарпит от «К» до «О»…»

«Надо что-то делать, — подумал Королев. — У дяди долго не протянешь, надо иметь собственный угол, а это упирается в деньги».

Юрий Николаевич Москаленко, брат Марии Николаевны, жил на Костельной, в трехкомнатной квартире. Сергей занимал диван в проходной комнате и чувствовал себя более-менее уютно, уткнувшись носом в диванную спинку. Тогда кажется, что ты наедине с собой и можно не заботиться о выражении лица и пропускать мимо ушей все нравоучения.

Костельная шла между высокими желтыми домами с коричневыми потеками древесных стволов. Кружевные перила балконов, рядом ложные перильца несуществующих балконов. Окна круглые, квадратные, узкие, широкие. Три каменных мужика с переразвитыми мускулами поддерживают маленькую тумбу с вазоном: не мужское это дело. А карниз поддерживают пухленькие младенцы — таких толстячков, наверное, и в природе не существует. На фронтоне слуховое окно в виде колеса с резными спицами.

Среди зелени мрачный, как административное здание, костел с циклопическими колоннами, поддерживающими хилый фронтон.

«Люблю тебя, неразбериха большого города, — думал Сергей, — здесь можно ходить даже бесцельно, не соскучишься. И думается лучше в этой неразберихе: она не дает забыть разнообразия жизни и глубины пространства. Во, почитаем газету».

«Борьба с бандитизмом. На последнем заседании комиссии по борьбе с бандитизмом были заслушаны доклады об уголовной преступности в городе и округах. Бандитизм в городе значительно сократился, хотя отдельные случаи уличных раздеваний все еще наблюдаются. В округах бандиты проявляют большую активность, но с ними ведется упорная борьба, причем за последние недели ликвидированы бандитские шайки Тюши, Кожедуба, Черныша и др.».

«Причина безработицы в общем состоянии нашей промышленности, оправляющейся от бесчисленных ран, нанесенных войной и революционными потрясениями».

«Знаменитая американская артистка Мэри Пикфорд в нашумевшем американском фильме «Найденыш Джудди». С воскресенья в театре КОРСО, Крещатик, № 30».

«И Киеву надо подчиститься. Москва приступила к очищению себя от той гнусной накипи, которой она, как корой, обросла в период нэпа… Железной метлой прошлось ГПУ по спинам всяких аферистов, шулеров, валютчиков, торговцев кокаином и спиртом, клубных «арапов» и проч, тунеядствующего жулья, жиревшего на легких хлебах, проживавшего в то же время в захваченных ими лучших помещениях. Около 1000 этих «вавилонян» выброшено из Москвы… Москва сделала почин. Следом за Москвой. Как всегда!»

«Христос… в Крыму. «Христос сошел на землю и живет на берегу Черного моря, скрываясь в прибрежных скалах» — так говорила орудующая секта баптистов… Крестьяне категорически отказались от свидания с Христом, заявляя, что если б он сошел на землю, то пришел бы к ним, а не скрывался бы как бандит».

«Москва знает свыше 2000 бездомных студентов. Они ночуют на вокзалах, в чайных, в незапертых парадных, в ямах с разогретым асфальтом, на рундуках базаров, просто на улицах. Молодость над многим смеется и многое побеждает смехом… Я смотрел как-то студенческое общежитие. Тут был раньше какой-то торговый склад и в стенах остались полки. Эти разгороженные полки среднее между собачьей конурой и гробом. И никто не пришел в уныние, никто не хныкал, не возмущался и не «страдал». Над конурами моментально появились плакатики вроде: «Без доклада не входить», «Звонок испорчен, стучите». По вечерам «гробы» обстреливаются под молодой, здоровый хохот залпами острот, и надо было посмотреть, как явно и свысока третировались конкретные неудобства! Вместе с вашим кор. эти конуры смотрел как раз один иностранный журналист. Он охал, ахал, все записывал что-то в книжечку… Когда он узнал, что здесь из, «общих» соображений не загружают трамвайной сети, а по пяти верст до вуза треплют пехтурой, иностранец сказал не то с изумлением, не то завистливо:

— Знаете, это поразительная сила духа!»

«Губернская комиссия помощи детям извещает граждан гор. Киева, что клуб «Казино» по ул. Воровского, № 1 функционирует с разрешения Губисполкома от 19 сентября с. г. за № 58. Доходы от «Казино» идут на помощь беспризорным детям. Играющие в «Казино» никаким преследованиям не подвергаются».

Юрий Николаевич был неуловимо похож на мать.

— Как дела? — спросил он.

— Хорошо, — сказал Сергей. — На первых двух курсах идут общеобразовательные дисциплины, специализация будет дальше. Но авиация у нас на уровне самодеятельности — мастерские под лестницей. Делаем планер. Народу много, все старше меня, я пытаюсь обратить на себя внимание, лезу из кожи, ночую на верстаках, на стружке, а «старички» делают вид, что так надо. И если я пытаюсь на что-то претендовать, мне тихо говорят: «Осади, сынок».

— Ничего. Какие твои годы! Все будет. И взлеты и падения, но лучше, чтобы ни того, ни другого. Брось авиацию. Пусть ею занимается кто-нибудь другой. Мы, как честные граждане, вступили в «Добролет», ну и хватит.

Сергей открыл тетрадь с лекциями и углубился в чтение.

— Дядя, у вас есть сапожные гвозди? — спросил он.

ВРЕМЯ КАК ВРЕМЯ! ВСЕ В ПОРЯДКЕ

Занятия в институте начинались в четыре. С утра Сергей двинулся в поход по городу. (Какое это наслаждение — идти и не думать: развалится твой ботинок или нет!)

Он сказал себе так: «Надеяться, собственно, не на что, разве только на свидание с городом».

Он шел куда глаза глядят. Он делал вид, что гуляет по городу бесцельно. А на самом деле искал работу. Стояла прекрасная осень. Гулял он до двух часов по городу. И на углу Владимирской и Фундуклеевской нашел прекрасную работу: разносить газеты по киоскам.

Через два дня он писал матери в Одессу:

«Встаю рано утром, часов в пять. Бегу в редакцию, забираю газеты, потом бегу на Соломку, разношу. Так вот зарабатываю восемь рублей, И думаю снять угол».

Киевский политехнический институт Александра Второго (царь имел к технике точно такое же отношение, как и святой Владимир к Киевскому университету святого Владимира) был открыт в 1898 году. Но в тысяча девятьсот двадцать четвертом году от него остались только здания, прекрасный парк и преподаватели, которые не покинули Россию в трудные годы. Теперь институтские аудитории были заполнены вчерашними рабочими и крестьянами. Новые студенты были угловатые, темные, грубоватые, жадные до знаний. Буденовки, гимнастерки, галифе, крепкий запах махорки. Таких, как Сергей, со школьной скамьи было меньшинство.

Главное здание института П-образное, серого кирпича, с шестигранными башенками по углам. Сергей открыл тяжелую резную дверь и очутился внутри. Квадратные колонны с растительным орнаментом, прочные коридоры и крестообразные перекрытия.

Отыскал нужную аудиторию, поздоровался, сел. Должна быть электротехника. Студенты ждали преподавателя, старика Огиевского, одного из строителей третьей в России радиовещательной станции. Он вошел, махнул рукой.

— Садитесь!

Студент Красовский был чем-то возбужден. Он ерзал на месте, оглядывался, потом спросил:

— Товарищ Огиевский, это правда, что вы видели товарища Ленина?

Огиевский молча подошел к доске и написал мелом условие задачи.

— Идите-ка, товарищ Красовский, к доске и решите задачу.

По аудитории прокатился смешок. Красовский смутился и закашлял в кулак. Вышел к доске, написал знак интеграла, потом все уравнение и о чем-то задумался.

— Так-так, — поддержал его Огиевский. — Дальше.

Красовский думал.

— Ну что вы пишете? — проворчал преподаватель. — Неужели непонятно, что вы перепутали?

Красовский снова откашлялся и сказал:

— Товарищ Огиевский, три года назад я не умел написать свою фамилию.

Старик встал со стула, положил руку на плечо студенту и сказал;

— Простите меня, старика, товарищ Красовский. Отвечаю на ваш вопрос. Да, я видел товарища Ленина. Садитесь. Товарищ Королев!

Сергей вышел к доске. В институте он у многих преподавателей был любимчиком.

— Подождите минуточку, — сказал старик и задумался.

Студенты почтительно ждали.

— Мировая история не знала ничего подобного, — сказал он.

— Еще не то узнает, — пробасил с места Пузанов, друг Королева.

— Ну, продолжай, дорогой мой, — сказал Огиевский Королеву.

— Все верно. Только товарищ Красовский перепутал пределы интегрирования.

«А ТЫ ЗНАЕШЬ, СЕРЕЖКА ПРАВ»

А в это время в Коктебеле проходили Вторые Всесоюзные планерные состязания.

По приезде в Киев Сергей сразу же отыскал планеристов. Они тогда готовили планер КПИР (Киевский политехнический институт, рекордный) на эти состязания. И Сергей с ходу попытался завести знакомства, скромно намекнул о планере собственной конструкции. Но никому не было дела до пацана и его наверняка детского проекта, который пылился где-то в Харькове.

Тогда Сергей написал в Одессу Фаерштейну.

«Многоуважаемый Борис Владимирович!

Напоминая Вам о Ваших словах при моем отъезде, обращаюсь к Вам с просьбой; устройте мне командировку на состязания в Феодосию. Из Киева едет большая группа, и я как новый человек настаивать на командировке из Киева не могу. Т. о. я рискую и в этом году не увидеть состязаний, посещение которых дало бы мне очень много… Надеюсь, что Одесский Губотдел ОАВУК сочтет возможным и нужным отправить меня на состязания, помня мою прежнюю работу по руководству планерными кружками, Кроме того, эта командировка позволила бы мне устроить некоторые мои личные дела и увеличила бы в Киеве влияние и вес Одесского Губотдела. Прилагая при этом марки, надеюсь получить скорейший ответ по адресу: Киев, Костельная 6–6. Москаленко для С. П. Королева. Между прочим: я кончу свои дела до 27–28/VIII и тогда смогу выехать, чтобы быть 30-го в Феодосии. Если дело выгорит, то напишите мне, пожалуйста, о деталях моего путешествия, где, как и каким образом это устраивается. Уважающий Вас С. Королев».

Интересно, какова судьба моего проекта и чертежей?»

Ответ не заставил долго ждать.

«Тов. Королеву

Относительно командировки на Всесоюзные состязания имеется определенное положение, в силу которого для участия в состязаниях избираются правлением ОАВУКа тт., имеющиеся налицо при губспортсекции. У нас такие выборы уже произведены, и часть участников уже выехала в Феодосию. Остальные отправляются 30 августа. Все места, предоставленные Одесской губспортсекции, заняты, средства на дополнительные командировки не отпускаются, а потому просьба ваша, к сожалению, исполнена быть не может.

Председатель губспортсекции, член правления Одесского губотдела ОАВУКа Фаерштейн. 23–25 августа 1924 г., гор, Одесса. № 2363».

Сергей вертел в руках ответ Фаерштейна и думал: «Конечно, Фаерштейн деловой человек, и у него энергия, он много сделал для «Добролета». Просто он не видит людей: за лесом не видит деревьев, Только ты, Сережа, никогда не будь таким. И если скажешь «нет», сделай это иначе. Ну и точка. «Замыто!» — как скажет Пузанов».

Но мысли снова и снова возвращались к письму.

«Что бы ты стал делать на его месте? Ведь и в самом деле нет средств, Я бы написал, пожалуй, так:

Сережа, пойми мое положение. Денег мало, желающих много, — и все они — хорошие ребята, ты их знаешь: Василий Долганов, ну и так далее». Надо попасть на Третьи состязания… И зря я жаловался дядюшке: «Сплю на стружках!» Кап-кап-кап! Слезки. Подумаешь; подвиг! Другим вообще спать негде…

Сергей прочитал в газете объявление:

«Сегодня в 11 час. утра в Пролетарском саду устраивается детский утренник по специальной программе: игры под наблюдением специалистов, танцы и т. д. Каждому ребенку, посетившему сад, будет выдан воздушный шар. В 6 час. вечера над пролетарским садом будет произведен парад самолетов».

«Нет, я не пойду туда. Все равно мне воздушный шар не дадут, — подумал Королев. — Пойду я на закладку ангара. Надо примелькаться среди авиаторов: с тем, кого «где-то видел», говорят иначе».

В Киеве он чувствовал себя неуютно. У него постоянно было плохое настроение: бытовая неустроенность, Ляля где-то на другом конце земли (вокруг нее вьется рой элегантных красавцев, каждый из которых чемпион по боксу и знаток мировой философии), но главное — невозможность утвердить себя среди авиационной братии. Тут он был на десятых ролях. Планерным кружком руководили дипломники, очень сильные конструкторы — Томашевич и Железников, но прежде всего Константин Яковчук, крепкий, коренастый брюнет, резкий и точный в словах и движениях, кавалер ордена Красного Знамени. Летал он давно, еще в гражданскую. В журнале «Авиация и воздухоплавание» был некролог об его. героической гибели: и в самом деле он сутки провалялся без сознания под обломками аэроплана, пока его не отыскали и не отправили в госпиталь с перебитыми ребрами и ногами. После госпиталя — снова в воздухе, первое время с гипсом на ноге, Недавно он выполнил в Пролетарском парке агитполет. Вначале его отговаривали: это не агитполет, а самоубийство: взлететь и сесть на площадку шириной в восемь метров и длиной в сорок невозможно. Потом приказали оставить свою затею. Он отмерил такую же площадку на аэродроме и сделал с нее десять взлетов, но главное, посадок. После его полета в Пролетарском парке, когда он взлетел в сторону обрыва, народ вносил свои средства не раздумывая.

Яковчук всех давил своим авторитетом, покрикивал, но он, пожалуй, имел на это право. С ректором Бобровым он здоровался за руку. Вот попробуй сунься к такому со своим детским проектом, он глянет на тебя как на пустое место и спросит:

— А вообще кто ты такой? И как тебя зовут?

Сергей понимал разницу между собой и Яковчуком. Незаметно он стал работать «под Яковчука»: купил такую же серую рубашку, широкий пояс и стал так же засучивать рукава. И научился говорить коротко и точно. Однако под этой оболочкой пока ничего не скрывалось. В дальнейшем авиация научит Королева мгновенной реакции, манере говорить и поступать с наименьшими затратами усилий, как раз тому, что Константин Яковчук уже делал сам по себе, не актерства ради.

На закладке ангара Королев был вместе с Пузановым. Михаил Пузанов был старше Сергея лет на восемь и уже кое-что испытал в жизни, впрочем, как и все его ровесники. Но это не ставило Сергея в подчиненное положение.

Во время всяких выступлений и приветствий Сергей вдруг увидел Савчука. Точно, это был Иван Савчук из гидроотряда. Сергей обрадовался ему как лучшему другу, хотя в Одессе особенно нежных чувств они на испытывали друг к другу.

— Как ты сюда попал? — спросил Сергей.

— Отряд перевели в Севастополь, а я сюда. Ты-то где?

— В КПИ.

— Рядом со мной. Будешь ходить ко мне в гости. Кстати, пойдем сейчас.

— Я не один.

— Еще лучше. Иван Савчук.

— Михаил Пузанов, учусь с Сергеем.

— Выруливаем, братва, отсюда, кирпичек смогут положить и без нашей помощи.

В небе раздался треск мотора.

— Глянь, глянь — перекидывается! — раздался сзади испуганный возглас: самолетик делал «мертвую петлю», вот сверкнул на солнце и выровнялся.

Приятели двинулись в авиагородок. Треск мотора приближался. Оглянулись — самолет пикировал на Савчука, который оказался чуть в стороне. Иван вынужден был нагнуться, чтобы его не задело колесом. Самолетик взмыл, подняв облако пыли. Вот развернулся и пошел над землей на бреющем полете. Приятели вынуждены были лечь на землю.

Гул исчез, но тут же снова приблизился. Самолет развернулся и покачал крыльями. И Сергей увидел в кабине летчика. Он улыбался, Его белые зубы сверкнули, как у молодого, опьяненного собственной силой зверя.

— Лешка Павлов бесчинствует, — сказал Иван, отряхивая руки, — воздушный пират.

— Я, честно говоря, испугался, — сказал Пузанов. — Черт его знает. Действует на нервы.

— Михаил — один из шестерых, кто остался после Трипольской трагедии, — сказал Сергей.

— А что это такое? — спросил Иван у Михаила.

— Он этим оправдывает мой страх, — засмеялся Пузанов.

— А что это за трагедия?

— Рассказывать неохота. Я уже рассказывал раза четыре. Короче, пиратствовал тут атаман Даниил Терпило, по кличке Зеленый. Против него выступили все пацаны с общегородской конференции КСМ, среди них шесть девчонок. Расклад был не в нашу пользу: две тысячи штыков против двадцати тысяч. А большинство из нас — ровесники Сергея. Отмахали ножками до черта, не спали ни черта, взяли с боя Триполье. Место тяжелое — горы и кручи над Днепром. Поутру нас шестерых отправили на мельницу — корректировать артиллерийскую стрельбу. Короче, да чего я болтаю? Ведь у меня есть сегодняшняя газета, там все описано.

Иван и Сергей остановились.

«Внезапно напали бандиты с трех сторон и начали избиение захваченных в живых комсомольцев. Их посадили в каменный сарай. Оттуда стали выводить по 6–8 комсомольцев, подгоняли их к высокому берегу, связывали и бросали в реку. Затем стреляли по ним. Никто не просил пощады у бандитов. Героически вели себя и шесть комсомолок. Пьяные бандиты издевались над ними, все, стиснув зубы, молчали… После резни в течение нескольких дней по Днепру и по широким степям Екатеринославщины плыло много, много трупов. Эти трупы разносили по всей Украине весть о трагедии. Под Трипольем погибли краса и гордость киевской комсомолии».

Пузанов, Савчук и Королев молча двинулись дальше. Они молчали и не глядели друг на друга.

Когда они подходили к дому, где жил Савчук, их встретил рослый красавец. Он улыбался. В его улыбке было что-то знакомое.

«Где же я его видел? — подумал Сергей. — Такая же улыбка была у Алатырцева, Но я его где-то еще видел. Алатырцев тут ни при чем».

— Алексей Павлов, — представил его Иван. — Вы его только что наблюдали в воздухе.

Павлов неожиданно для Сергея покраснел и кашлянул в кулак.

— Алексей делает авиетку, — продолжал Иван.

Королев и Пузанов оживились. Павлов по их оживлению тут же догадался, что перед ним свои.

— Где ты летаешь? — спросил он Сергея.

— Меня в основном возили, — сказал Сергей, — Сейчас учусь.

— У нас в «Гидро» летал механиком, — бросил Савчук.

И Сергей не стал спорить, хотя это было сказано слишком крепко.

— А я, — сказал Пузанов, — учусь с Сергеем на авиационном отделении, а вообще-то работал токарем.

— Ну так где же проект? — спросил Королев.

Поднимаясь по лестнице, Павлов сказал:

— В Коктебеле разбился Климентьев на Узун-Сырте. Он облетывал свой планер в условиях спокойного воздуха, а там бешеные восходящие потоки. Крылья сложились.

Все четверо не заметили, как наступила ночь. Ползали по чертежам на полу, не хватало места на кровати и столе. Просматривали расчеты и высказывали свои суждения.

— А вот здесь ты напортачил, — сказал Сергей. — Крыло будет так.

Он провел пальцем по уже рассчитанной и вычерченной плоскости и отхватил половину ее.

— Ну да! — удивился Павлов.

— Верь не верь — твое дело, но напортачил.

— Сережа, мы с тобой взрослые люди, — сказал Павлов. — Вот расчеты.

— Ну-ка, — протянул свою могучую волосатую лапу Пузанов, — дай арифметику. И линейку тоже. Мы шустренько отучим Сергея говорить не думая.

Савчук с готовностью протянул Михаилу логарифмическую линейку, как будто тот собирался бить ею пацана.

Все глядели на руки Михаила, пока он считал.

— Все! — сказал Пузанов.

Павлов со снисходительной усмешкой поглядел на Сергея.

— Что?

— Методика расчета у тебя вся правильна. Все в порядке. Но Сережка прав.

— Как?

— Ты ошибся в арифметике. В самом деле, тебе крыло надо обрезать, как сказал Сергей Павлович.

ПОСТОРОННИЕ ДЕЛА И МЫСЛИ

Сергей просыпался без будильника. Приближалось утро, но еще стояла ночь. Поднимал руку, чтобы поймать в белеющий циферблат часов свет уличного фонаря. Без пятнадцати пять. Вместо утренней гимнастики он говорил себе:

«Жизнь прекрасна, все отлично, даже хорошо. И я здоров, и у меня все отлично и даже хорошо. И все у меня прекрасно. И в хаосе и неразберихе этого мира в растворенном виде живут мои планеры и самолеты».

После этой «молитвы» он вскакивал с дивана и, стараясь никого не разбудить, одевался, аккуратно, почти без шума засовывал в карман сверток с куском хлеба и, вытянув руки, отыскивал в темноте замок. Только бы не щелкнул. Так. Не щелкнул. Хорошо.

Надоело быть бедным родственником. Конечно, никто тебе слова не скажет, но все-таки… надо иметь свой собственный угол.

На лестнице он как будто стряхивал с себя тяжесть: выходил в «нейтральные воды». Его путь лежал по крутым тротуарам Костельной, к Владимирской.

«Отвратительно, когда какая-то часть твоего мозга постоянно занята изысканием средств для поддержания тела. А что бы я сделал, будь у меня деньги? Снял бы угол где-нибудь недалеко от института. Съездил бы к Ляле. Купил бы ботинки, хорошо бы еще и брюки.

И технический словарь Хютте. Вот, пожалуй, и все, чего мне не хватает до полного счастья».

Город еще спал. Только тронутую лимонным рассветом брусчатку иногда пересекали тощие коты, ночные хозяева города. Наверное, у них были свои строго определенные маршруты от помойки к помойке.

«Кстати, наши маршруты совсем не продуманы», — Сергей остановился. Кот тоже застыл с поджатой передней лапой. От его трех лап падали тени на гладкие квадраты брусчатки.

— Что скажешь? — спросил Сергей. Кот юркнул в ближайшую подворотню.

«Его путь абсолютно прям. А маршруты нашей газетной экспедиции ни к черту не годятся».

В подвале на углу Владимирской и Фундуклеевской было светло и шумно, как будто здесь собрались все, у кого бессонница. Сергей глянул на часы — рановато пришел. Отыскал листок бумаги и стал чертить схему города. Его карандаш двигался быстро и уверенно. В углу он написал цифру «12» и обвел ее кружком.

Стали собираться разносчики газет, в большинстве своем студенты.

— Что рисуешь? — спросил один.

— Думаю, — пробормотал Королев, потом поднял голову и сказал: — Товарищи! Полминуты внимания. В нашей работе самое главное поскорее разнести газеты. Но в том, как мы выполняем эту работу, нет логики. Мы заканчиваем свои дела на полтора часа позже, чем следовало бы. Мы тратим время попусту, наши маршруты не продуманы. Вот схема. Сплошные линии — путь с грузом. Пунктирные — порожняк. Порожняк здесь сведен до минимума. Итак, нас двенадцать человек… Глядите сюда…

Свою речь он уложил в полминуты. Все задумались, глядя на схему.

— Правильно, — сказал один.

— Как это мы раньше не догадались? — сказал другой. — Кто это тебя надоумил?

Сергей вспомнил кота и улыбнулся.

— Да так, один приятель.

С наступлением каникул он записался в бригаду грузчиков, вспомнил Одессу, прямые спины, потные между лопаток, вспомнил спину «того» рабочего. Разгружали баржи с цементом, иногда с сахаром, иногда с какой-то прессованной бумагой в квадратных тюках. В цепочке грузчиков он всегда становился за стариками: эти не будут тратить сил попусту. Он учился у них не тратить сил попусту. Итак, прямая спина, груз точно по центру и ритм.

Грузчики предпочитали иметь дело с сахаром, хотя совсем безразлично, чем харкаться после работы, цементом или сладким.

Опытные грузчики относились к Сергею как к пацану. В первый же день один старый атлет сказал ему:

— Сало не ешь пока и колбасу тоже. Ведь не лезет в горло?

— Не лезет.

— То-то и оно. Пей молоко или простоквашу. Вот держи банку, налью тебе молока. И сахару ешь побольше. Срубил себе сахару-то?

— Нет.

— Ha-ко, я тебе маленько отсыплю.

Старик показал Сергею свой карман: длиной до щиколоток.

— По сорок фунтов ношу, — объяснил он. — Сделай себе такие же, только пояс должен быть покрепче. После молока чаю попьешь. А после работы нужно водки, Немного, но нужно. Тогда руки и спина не будут дрожать, Ведь дрожат с непривычки?

— Дрожат.

— А она расслабляет. Понял, отчего грузчики пьют? А курить не надо. Воздуху будет мало. Не куришь? Ну и правильно.

Когда баржи прошли, Сергей подрядился чинить крыши. Это было гораздо приятнее, чем работа грузчика; не тяжело, и перед тобой весь город с куполами церквей и зеленью. Город сверху казался еще более зеленым, чем был на самом деле. Но кровельщикам платят негусто.

Наконец он съехал от дяди. Так спокойнее.

Он стал хозяином крошечной комнатушки недалеко от института, на Богоутовской.

После газетной экспедиции он целый день наслаждался одиночеством. Пел песни, занимался гимнастикой перед зеркалом, врезанным в комод, читал «Постройку и ремонт планера» и «Аэродинамический расчет планера», спал, снова пел песни, а вечером пошел прогуляться. И встретил студента из соседней группы.

— Пойдешь в киноартисты? — спросил тот.

— Этого мне только и не хватало, — улыбнулся Сергей. — Внешность у меня неподходящая, немужественная. Глаза круглые, шея короткая, щеки румяные.

— Массовые сцены — это чепуха. Наденут на тебя шинель, и будешь бегать с трехлинейкой и стрелять холостыми по бандитам.

— Что за бандиты?

— Бандиты такие же, как ты сам. Только считается, что они из банды Зеленого.

— Что за фильма?

— «Трипольская трагедия».

Сергей задумался. Он вспомнил Михаила Пузанова.

— А возьмут меня?

Еще как возьмут. А если и плавать умеешь, то и совеем хорошо. Еще им нужен смельчак.

— Зачем?

— Нужен им человек, который бы согласился прыгать с кручи в Днепр за главных героев. Но пока дураков нет. Никому еще жить не надоело. Вниз глядеть — и то страшно.

На другой день он стал киноартистом. Он получил шинель, обмотки и трехлинейку. Молодой парень, режиссер, сказал:

— Погуляйте, постарайтесь привыкнуть к одежде и к оружию.

Через час он выбрал бугорок и как будто чего-то ждал. «Артисты» насторожились.

— Забудьте все! — сказал человек. Его лицо окаменело и казалось твердым даже на ощупь. — Забудьте все свои мелкие заботы. Сейчас девятнадцатый год. Голод, разруха, страдания, Петлюра, Зеленый, революция в опасности. Из сонных украинских городков, розовых от мальв, всплыло самое уродливое и темное. Средневековье с его ужасами — невинное детство. Человеческая жизнь ничего не стоит. Русь отдана на поругание. Вы — комсомольцы с Киевской городской конференции. Вы — цвет киевской молодежи, вы — соль земли, вы — апостолы революции. Вы не говорите проповедей, вы просто готовы отдать свою жизнь за дело — вот ваша проповедь. Ваши сердца горят ровным рубиновым пламенем революции.

Сергей почувствовал, что его дыхание делается глубже, голос режиссера действовал гипнотически. И он забыл обо всем на свете. Он защищал революцию.

— Теперь ни слова! Начали!

И началось. Дым, пальба, бандиты. Королев двинул рослого бандита прикладом, и тот неожиданно бабьим голосом запричитал:

— Что ж ты, сволочь, по правде дерешься? Товарищ режиссер, он по правде дерется!

— Все правильно, поехали!

— Вот чмырь! — рассердился «бандит». — Он хочет, чтобы мы по правде друг друга поубивали.

Потом Сергей плыл по Днепру вниз лицом. На его спине белая рубашка вздулась пузырем. Он изображал убитого.

— Перекур! — крикнул режиссер. — Есть желающие прыгнуть?

— Есть! — сказал Королев неожиданно для себя.

— Дно промерено. Глубина в порядке.

И с этой минуты все стали очень вежливыми и предупредительными к Сергею. А режиссер был в него прямо влюблен.

Только у кручи он почувствовал слабость под ложечкой, но тут же, глядя вверх, сказал своему сердцу:

«Потише. Помедленнее стучи, еще медленнее. Вот теперь я не боюсь. Теперь не думать ни о чем. Прыгнуть солдатиком ничего страшного».

И он прыгнул. Сквозь ресницы он увидел сверкающую поверхность воды, она стремительно надвинулась на него, и он проткнул ее босыми ногами. И хотя оттянул носки, вода больно ударила его по подошвам.

Он вынырнул и поднял голову. Над обрывом висели десятки покрасневших, наклоненных вниз лиц.

Через несколько дней он вернулся в газетную экспедицию. Бросать такую работу он не хотел: она не отнимала времени для дела, а только сокращала сон. А еще он имел бесплатно газету на каждый день.

«Пасха и рабочие. Группа рабочих 1-го Государственного гвоздильного завода отпраздновала второй день пасхи в заводе, проработав пять часов в пользу подшефных детей при сотрудничестве заводской комячейки».

«Безработные — воздухофлоту! Погрузочная артель безработных кожевенников отчислила от своего скудного заработка на постройку самолета «Подарок Ильину» 7250 рублей».

«Подарок Ильичу» будет говорить! «Как уже сообщаюсь в «Известиях», рабочие и служащие радиозавода решили построить радиопередатчик для самолета «Подарок Ильичу». Общее собрание завода постановило безвозмездно изготовить радиостанцию для самолета Подарок Ильичу». В настоящее время завод занят разработкой лампового передатчика. Поставленные на заводе опыты дали более-менее удовлетворительные результаты».

В МОСКВУ!

Остаток каникул Сергей решил провести под лестницей, в мастерских, он понял, что явился к шапочному разбору.

Лихорадочно готовились к Третьим состязаниям, и планеры уже отчетливо просматривались в хаосе планок, стружек и мелькающих рук. Вид у всех был озабоченный и злобный по отношению к тем, кто повесничает. И Сергей сразу схватился за спасительный рубанок и принялся обстругивать брус.

Он, конечно, понимал, что занимается ерундой, но надо осмотреться и прикинуть, каков расклад и откуда ветер. С рубанком он почувствовал себя увереннее, потому что с этой минуты он уже не был бездельником.

Впрочем, сам-то он к себе относился в этот момент юмористически: так же бывало и в гидроотряде: двое надрываются, навешивают мотор, а третий с умным видом крутит гайки, доступ к которым свободный, «работает», но к нему уже нет претензий.

— Вырежи по контуру, — сказал Яковчук и подал Сергею лист авиационной фанеры с вычерченным полушпангоутом.

«Вот теперь я занят делом, — подумал он и завернул рукава рубашки по локоть. — Поздновато я сюда явился. Но что я мог поделать? Слишком уж сильна группа Яковчука, они и поедут».

Ночевал он на стружках, в ящике.

Как-то вырвался к Савчуку и Павлову.

— Ты слышал о Германии? — спросил его Пазлов.

— Да, слышал, там живут германцы, — сказал Сергей.

— Я о планерных состязаниях в Германии, — небрежно кинул Павлов, и Сергею сделалось не до шуток. Он заерзал на ступе.

— Ничего не слышал.

— После Версальского мира Германии запрещено развивать собственную авиацию, и они все силы бродили на планеры, чтобы подготовить себе авиационные кадры.

— Знаю. Ну и что?

— Ну так и вот, — продолжал Павлов тянуть. — У них лучшие в мире планеристы: Мартинс, Папенмайор, Шульц…

— Знаю, ну и что?

— Общество Рен-Розиттен пригласило наших планеристов, дабы утереть нам нос.

— Кто едет?

— Арцеулов, Зернов, Кудрин, Сергеев, Яковчук.

— И Яковчук?

— Да. А из Германии прямо в Коктебель. Ничего, Серега, не грусти. Когда-нибудь и ты прорвешься.

— Я не уверен, что германцы так уж легко утрут нос русским, — сказал Сергей.

— Но у них планеризм живет уже не один десяток лет, а у нас он в зародыше.

Настал долгожданный день. Планеры вынесли перед главным корпусом, было нечто похожее на парад. Явились преподаватели и ректор Бобров. Бегал парень с «Кодаком», фотографировал планеристов. А на другой день рекордные КПИР-4 и КПИР-1БИС разобрали, сложили в ящики и надписали «Планеры».

Сергей грустил. Надежд у него не было почти никаких.

На железнодорожной станции кладовщик, принимавший груз, спросил:

— Шо це такэ «планер»?

— Самолет без мотора, — сказал Яковчук. — Только поскорее, пожалуйста.

Но добродушный кладовщик заартачился.

— Самолеты без моторов не бувають. Ты нэ дури мэнэ.

— Бывают, бывают. Потом поговорим. Завтра.

— Не, почему ж завтра? Ты давай сейчас.

— Черт! — выругался Яковчук, зачеркнул слово «Планер» и написал «Запчасти». — Теперь доволен?

— О, то другэ дило. Так и запышемо: «Запчасти».

Учебный КПИР-3 отправлять в Коктебель было рано. И его решили облетать здесь, в Киеве. Отыскали пустырь.

Это были не полеты, а скорее «подлеты»: планер выстреливали резиновым амортизатором как из рогатки. Управлять таким аппаратом было так же трудно, как и бумажным голубем. Да и пока вспомнишь о ручке управления, земля — вот она.

Сергей подошел к Яковчуку.

— Геноссе Яковчук, — сказал он, — кто поедет в Феодосию?

— Не все.

— Как вы смотрите на мои шансы?

— Никак. Ваша очередь, геноссе Королев. Поехали.

Сергей забрался в кабину планера, поставил ноги на педали.

— Рулями не шуруй, — сказал Яковчук, — никакой художественной самодеятельности.

Желающих тянуть резину было больше чем достаточно, и поэтому с каждого конца амортизатора стоило человек по десять, одиннадцатый держал хвостовой трос, намотанный на кол.

Начали считать шаги, чтоб натяжение было равномерным, вот уже стартовая команда топчется на месте.

— Бегом!

И в этот момент отпустили хвостовой трос, и Сергей ударился затылком о спинку сиденья, и это было бы, пожалуй, самым сильным его впечатлением о полете, если бы земля не приблизилась и не раздался сухой треск раскалываемой лучины. Но это была не лучина — это был фюзеляж. Королев скривился, как от боли, и почувствовал, что продолжает полет, только уже без планера. Землю он встретил полусогнутыми напряженными руками, тут же перекувырнулся и покатился как мячик.

К нему неслись со всех сторон планеристы. Сергей с трудом поднялся и пошел, хромая, к планеру.

— Поздравляю с первым полетом, — сказал Яковчук.

— Благодарю, — проворчал Королев.

— Здесь какая-то труба торчит из земли. Никто не подумал, что можно сюда долететь, и ее не выкопали, — сказал кто-то.

— Ты что, не пристегнулся?

— Пряжка плохая.

— Ты не ранен?

— Я не ранен, я только убит. Морально.

— Что с тобой?

— На душе противно.

Он повернулся и пошел прочь.

— Пойду умоюсь, — сказал он, но умываться не стал. Кое-как добрался до Богоутовской, свалился на койку и скривился от боли и разочарования.

«А не самообман ли планеры и небесная лазурь?» — подумал он.

Глянул на часы — подарок Баланина. Оказалось, что они разлетелись вдребезги.

Все было прекрасно. В Германии русские планеристы оказались впереди Мартинса, Неринга, Папенмайера и Шульца, цвета немецких планеристов, а ведь они были лучшими в мире. Франкфуртская газета писала: «Только русские планеристы внесли в этом году лихость в состязания».

Призы, подарки, газеты, фотографии, ну и так далее. Королев радовался успехам наших планеристов.

А потом состязания в Коктебеле — и новые успехи.

Сергей с нетерпением ждал возвращения участников, чтобы услышать о том, что не сказано в газетах.

В Киев вернулись загорелые, овеянные нездешними ветрами победители.

— Ну как? — спросил Королев у Грацианского. — Расскажи.

— А что, собственно, рассказывать? За три года мы добились того, чего немцы добивались десятилетиями. Яковчук на КПИР-4 взял третий международный приз.

— Ну а как в Коктебеле?

— В первый же день Шульц держится в воздухе 5 часов 47 минут, на второй день Яковчука не пускают на КПИР-1БИС — техническая комиссия забраковала аппарат. Мы возились всю ночь, устранили дефекты, но нам не поверили, что мы довели планер до толку за ночь. А Яковчук, отчаянная башка, летит и бьет Шульца. Наступила ночь, а он все летает. Разложили костры. Он парил девять с половиной часов и сел только из-за «маргариты».

— Кто она такая?

— Она — это немецкий планер с подслеповатым немцем, который сослепу раза два чуть не врезался и КПИР. «Марго» мы разыскали в темноте по лаю собак: немец почему-то не понравился нашим собакам. На другой день Шульц обходит Яковчука и бьет мировой рекорд. Он тоже летает в темноте, немцы выкладывают из досок римскую цифру двенадцать, обливают ее мазутом и поджигают: сигнал «садись». На другой день Яковчук думал бить Шульца без помощи слепой «маргоши», но… но.

— И что?

— Открой ящики с планерами — увидишь.

В ящиках с «запчастями» лежали запчасти. Планеры были разбиты бурей. Планеристы вынуждены были спасать немецкие аппараты в то время, как их владельцы мирно спали: все их имущество было застраховано, и за него пришлось бы расхлебываться золотыми рублями.

— Ну а еще что?

— Арцеулов — рекорд высоты, Юмашев — дальности. Неплохо, одним словом. Немецкий начальник Гофф сказал: «Мы удивлены безграничной храбростью русских пилотов».

— Нашел чему удивляться. Нужно было бы удивляться трусости русских.

Прошла неделя, вторая, и Королева стал раздражать бесконечный поток воспоминаний о победах на Васеркуппе и Узун-Сырте.

— Надо строить новые планеры, — говорил он, но от него отмахивались.

И пошла полоса неудач: Пузанов женился, и Сергей почувствовал разницу в возрасте; Савчук перевелся в Гидроавиацию, Павлов уехал в Оренбург, в институте авиационная специализация была на уровне самодеятельности.

— Надо рвать в Москву, — решил Королев. — Там и мама и Гри, там не нужно будет постоянно отвлекаться на посторонние мысли. Решено! Делать здесь нечего.