Из-за дезертирства в армейских частях осталась только половина личного состава. Солдаты ДНР и ЛНР в массовом порядке уходят к украинцам.
Дебаты в Крыму: как назвать предстоящий референдум — «Назад в Украину» или «Вперед в Украину»?
В связи с возвращением на российский рынок иномарок «ВАЗ» решил перепрофилироваться на производство ползающих пылесосов. Конструкторы заявляют, что кардинальной реконструкции завода для этого не понадобится.
Президент Мандельный обещал, что в новой прекрасной России даже тюрьмы будут прекрасными, и выполнил слово. Витриной тюремной реформы стал московский СИЗО-1, где содержали самых одиозных прислужников старого режима, в том числе главнейшего из них, вице-секретаря Хомяченко.
Начальника изолятора пригласили из-за границы. Раньше он директорствовал в тюрьме Скиен, где содержится массовый убийца Брейвик, поэтому бывшую Матросскую Тишину теперь называли Норвежской Тишиной. Ходили слухи, что арестованные воры в законе и коррупционеры платят огромные взятки за то, чтобы попасть в это образцово-показательное заведение — Россия, хоть и прекрасная, все равно осталась Россией.
Меня провели чистеньким коридором в крыло максимальной секьюрити, которая означала лишь, что всюду понатыканы видеокамеры. Перед дверью с табличкой (на ней имя «В. С. Хомяченко») дежурный надзиратель остановился, нажал кнопку интерфона.
Я удивился, потому что послышался звук гитары, приятный баритон задушевно пел: «Эта земля была нашей, пока мы не увязли в борьбе, она умрет, если будет ничьей — пора вернуть эту землю себе».
— У вас разрешено держать в камере музыкальные инструменты? — спросил я.
— Разрешено всё, что не запрещено, — объяснил дежурный и громко сказал в микрофон: — Господин Хомяченко, к вам посетитель.
Музыка оборвалась.
— Испортил песню, дурак, — довольно громко проворчал тот же баритон. — Кто там еще?
— Писатель Тургенчиков.
— Ну наконец-то! Можете войти.
— А что, без разрешения заключенного входить нельзя? — тихо спросил я.
— Только по ордеру прокурора, — грустно (как мне показалось) ответствовал надзиратель.
Внутри камера напоминала номер трехзвездной гостиницы, разве что с решеткой на окне, но не депрессивно-клетчатой, а в виде солнца с лучиками. В комнате никого не было.
— Располагайтесь, Борис Григорьевич, я только сниму юкату, — раздалось из-за двери санузла.
Больше всего меня поразил компьютер на письменном столе. По монитору скакали строчки какого-то чата.
— Ему можно пользоваться интернетом?!
— Контролируемым. Специальная программа отслеживает активность и блокирует всякий обмен недозволенной информацией. Подследственные подписывают обязательство соблюдать установленные правила.
Вошел подтянутый, какой-то очень компактный мужчинка, которого я много раз видел по телевизору, но всегда в галстуке, а сейчас он был в рубашке-поло, и лицо оказалось не гладенькое, как на экране, а в мелких морщинках.
— Здравствуйте, дорогой Борис Григорьевич! Руку не подаю, чтобы не доставлять морального дискомфорта — жать иль не жать, — весело сказал мне самый ненавидимый человек Российской Федерации. — А вы, молодой человек, идите. У нас с классиком конфиденциальный разговор.
Долго задерживаться здесь я не собирался.
— Я, собственно, пришел только потому что… — начал я, но он перебил:
— …Потому что к вам с ножом к горлу пристала лучезарная Вита Фениксовна. Что, собственно, от нее единственно и требовалось. Вы же, разумеется, предпочли бы выступить на моем процессе не в качестве общественного защитника, а в качестве общественного обвинителя, потому что я олицетворяю собою всё, что вы ненавидите.
— Примерно так, — согласился я, довольный, что можно не произносить заранее приготовленную речь.
Хомяченко сел к компьютеру, проворно зацокал по клавишам.
— Вы мягко говоря не одиноки в своей антипатии к моей персоне. Я вот вчера замутил интернет-опрос «Что нам делать с Бесом?». Варианты для голосовалки я предложил такие: «1. Пожизненно посадить. 2. Ради такого случая временно снять мораторий на смертную казнь. 3. Просто пустить Беса погулять по улице». Сгноить меня в тюрьме желают только 4 процента. 42 хотели бы моей казни, а 54 — встретить на улице и разорвать на части. — Он повернулся ко мне. — Вы предпочтете поучаствовать в публичной расправе надо мной или, будучи интеллигентом, тихо отойти в сторонку? А потом всю жизнь помнить, что жертва взывала к вам о помощи, кричала: «Борис Григорьевич, убивают, спасите!».
— Никакой расправы не будет. Вас ждет справедливый, независимый суд. Не такой, как при вашей власти.
— Вы уверены? Наши суды, конечно, были так себе, но по крайней мере они не изображали белоснежность. Всем было ясно, что судья — чиновник, выполняющий приказ. Ваш суд в тысячу раз гнуснее, потому что он с благородной ужимкой, с имитацией непредвзятости. А вся махина так называемой свободной прессы, так называемого свободного интернета, так называемого общественного мнения настроена раздавить одного человека — меня. И я не смогу себя защитить, потому что все меня ненавидят. Что бы я ни сказал, в ответ полетят только плевки.
— А как судили ваших врагов вы? — не выдержал я. — Вспомните судилища над тем же Мандельным?
— Вы хотите, чтобы ваш суд был таким же? Чем же вы тогда лучше нас? — улыбнулся Бес, довольный, что подловил меня. — Только тем, что у вас контролируемый интернет в тюрьме?
— Найдите себе какого-нибудь другого защитника, — сказал на это я, потому что возразить было нечего. — А меня увольте.
— Да это не моя идея — пригласить именно вас. Я на прошлой неделе провел опрос: «Хотите ли вы, чтобы на процессе у Беса был общественный защитник?». Восемьдесят восемь процентов ответили, что хотят.
— Ничего удивительного. Толпа обожает всяческие шоу.
— Второй вопрос был «Кого бы вы хотели видеть защитником Беса?». Называть можно было любое имя. И на первом месте оказались вы. Обошли на восемь пунктов даже Ольгу Бузову.
— Это потому, что все СМИ как раз пишут о моем возвращении. Но я вам не энтертейнер, не звезда эстрады!
— А вы почитайте, что комментаторы пишут. Модератор под ником «Дьявол» (это я) спрашивает: «Почему именно Тургенчиков?». Люди отвечают: «Прикольно посмотреть, как автор „Виртуоза“ рубится с Фемидой». Или еще — типичное: «Даже создателю „Виртуоза“ не отмазать Беса от кичи».
— Не берите меня на слабó! — разозлился я. — Манипулируйте кем-нибудь другим!
— А еще подумайте вот о чем, — вкрадчиво молвил Бес. — Вы же писатель. Какой уникальный материал сам идет к вам в руки! Представьте, что вы Казимеж Мочарский.
— Кто?
— Ну вот, — укоризненно развел он руками. — Интеллектуал, а такой великой книги не читали. Мочарский, офицер Армии Крайовой, после войны оказался в одной камере с группенфюрером Штропом, палачом Варшавского гетто. Записал откровения эсэсовца и потом выпустил книгу «Беседы с палачом». Я, палач российской демократии, тоже открою перед вами душу. И вы потом выпустите книгу. Ее переведут на все языки, вот увидите. Глядите, я уже и расписку приготовил. — Хомяченко взял со стола листок. — Не возражаю против диктофонной записи, предоставляю Б. Г. Тургенчикову право использовать мои слова любым способом, без дальнейшего согласования. Документ заверен моим адвокатом, всё железно. Тварь ли вы дрожащая, Борис Григорьевич, или вы писатель? Доставайте вашу мобилу, жмите на красную кнопочку. Палач демократии расскажет вам, как и почему он ее казнил.
Не знаю, кто из писателей устоял бы. Я не устоял. Вынул телефон, включил запись.
БЕС:
Вы, наверное, согласитесь с тем, что идеальное государство должно напоминать семью, в которой детей любят, защищают, хорошо воспитывают, заботливо лечат и помогают им развиваться. В идеале гражданин должен знать и чувствовать, что Родина — его мать, а правитель, вождь, лидер (назовите как хотите) — отец.
Я:
Нет, я, знаете ли, сторонник демократии, в которой ко всем гражданам относятся как к взрослым людям.
БЕС:
Если бы судили вас, а мне нужно было выступать вашим защитником, я бы непременно постарался проникнуться вашей правдой. Но сейчас прошу вас сделать над собой усилие и попытаться понять мою правду. А она есть. Не спорьте со мной, просто выслушайте.
Я:
Хорошо. Не буду спорить.
БЕС:
Собственно и вы сами, если будете честны с собой, признáете, что подавляющее большинство жителей любой страны безответственны, недальновидны, падки на халяву, постоянно принимают глупые и даже саморазрушительные решения, — в общем совершенно не взрослы, а инфантильны. Они именно что дети, только при демократии сильно испорченные — капризные, взбалмошные, жадные до запретных и вредных удовольствий. Это семья, в которой отца переизбирают каждые четыре года, и ему приходится завоевывать расположение мелюзги всякими невыполнимыми обещаниями, поблажками, подачками. Все мысли папаши только о том, что скоро опять выборы. Более длинных планов, чем на четыре года, он не строит.
Одной из самых лживых политических концепций является идея, что всякая власть исходит от народа и должна принадлежать народу. Предполагается, что народ сам создает законы через своих представителей-депутатов. Но демократические выборы — насквозь фальшивый балаган, где большие деньги всегда привлекут на свою сторону ловких технологов, популярных артистов, красноречивых журналистов — и проведут в парламент того, кто будет обслуживать олигархов. Как в анекдоте. «Вчера учил детей демократии. Голосовали, какую заказать пиццу и какое смотреть кино. А потом я выбрал то и другое сам. Деньги-то мои». Избиратели являются стадом, которое даже не замечает, как его доят и стригут.
Я:
Спасибо, мне известно стихотворение Пушкина:
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич.
БЕС:
А я вам цитировал не Пушкина. Я вам цитировал статью Победоносцева «Великая ложь», в которой Константин Петрович камня на камне не оставляет от так называемой демократии. Это был великий человек, бескорыстный и вдохновенный, которого оболгало, опорочило, закидало грязью и в конце концов растоптало ваше интеллигентское сословие. Если бы Победоносцев остался у руля, не было бы ни революции, ни гражданской войны, не понадобились бы ни Сталин, ни большой террор, да и мировых войн скорее всего не было бы. Россия без крови и натуги, плавно, вошла бы в двадцатый век и сегодня была бы самой благополучной страной мира, с населением в 600 или 700 миллионов человек. И знаете почему? Потому что самодержавная власть не спринтер, а марафонец. Она не мыслит четырехлетней чехардой, она строит планы на век вперед. Государь не казнокрадствует — зачем? Ему и так принадлежит вся страна. Государь не заискивает перед подданными, ему ведь не переизбираться. Самодержавная монархия или диктатура (это в сущности одно и то же) — семья крепкая, дружная, построенная не на каких-то там абстрактных законах, а на теплых, живых принципах любви, уважения и доверия к отцу нации. Люди чувствуют себя в стабильности и безопасности, потому что верят: наверху лучше знают, им виднее. Как дети верят в то, что родители всемогущи, мудры и желают своему ребенку только добра… Я вижу, что вы закипаете, Борис Григорьевич. Вы хотите сказать, что наша власть была совсем не такая? Не тратьте порох, я это отлично знаю. Я описываю вам идеальную Россию, какою она может быть, какою она должна быть. Это прекрасная цель, которую мы перед собою ставили. Реальность, конечно, всегда оказывается хуже. Но вы вспомните, с чего мы начинали. И не забудьте напомнить об этом присяжным.
Я:
О чем я им должен напомнить? Что ваша шайка застала Россию одной из самых свободных стран на свете, а потом превратила ее в зону общего режима?
БЕС:
Вы должны напомнить им о том, что на исходе прошлого столетия в России царил хаос. Ее природные ресурсы были поделены между олигархами, которые нагло, на глазах у всех, сражались между собой за власть над государством. Что политическая элита была расколота. Что в стране шла кровавая сепаратистская война, дикие абреки отрезали головы и устраивали взрывы. Что губернаторы вели себя как царьки. Что повсюду правил криминалитет. Что люди жили очень-очень бедно. В считанные годы наша, как вы выражаетесь, шайка совершила все подвиги Геракла. Мы поставили на место олигархов, приструнили политиканов, восстановили порядок на Кавказе, угомонили региональных тузов и загнали под шконку уголовников, мы повысили жизненный уровень, мы вернули Россию в клуб великих держав.
Я:
Но какой ценой? Уничтожив парламент, свободную прессу и независимый суд, расплодив коррупцию?
БЕС:
Система, которую мы назвали «суверенной демократией», не предполагает разделения властей. Это нерусский путь, чреватый раздором и распадом. А то, что вы называете «коррупцией» — как раз именно русский, традиционный способ стимулирования элит и контроля над ними. В прежние времена это называлось «посадить на кормление» нужного государству человека — и снять его с кормления, если окажется нехорош. В России ведь феодалов не было, были помещики. Им давали землю и крепостных за службу, во временное пользование. Но пускаться в исторические экскурсы перед присяжными не нужно — заскучают. Я вам подготовлю список конкретных, эмоционально сильных историй о том, как несоблюдение сухой буквы закона и сугубо административное вмешательство, мое вмешательство, спасало людей и помогало решить кризисные ситуации, с которыми демократическое правительство никогда не справилось бы. Вы напомните присяжным, как позорно вела себя слабая власть с Басаевым и Радуевым, плодя новых террористов, и как решительно, безжалостно, но эффективно выжгли язву терроризма мы.
Я:
Вы собираетесь похваляться «Норд-Остом» и Бесланом?!
БЕС:
Борис Григорьевич, вы пожилой человек, давно живете на свете. Когда израильтяне в свое время отказались вести какие-либо переговоры с палестинскими террористами и гибли заложники, это ведь вас не возмущало? Вы, поди, Голде Меир рукоплескали?
Я:
Послушайте, вам не удастся обратить меня в вашу веру. Только зря тратите время! И потом, есть аргумент, о который разбиваются все ваши государственнические фантазии. Если самодержавие столь прекрасно, как же это вы привели Россию к такому краху? Ведь страна разваливается.
БЕС:
Как и почему это произошло, мы поговорим в следующий раз. А кроме того я и не собираюсь вас переубеждать. Я хочу, чтобы на первом этапе вы убедили присяжных, что Владислав Хомяченко — не шкурник. Если вы намерены честно, по совести, исполнять обязанности моего защитника, используйте свой писательский дар, чтобы показать меня человеком со своей правдой. Он, может быть, и ошибался, но желал стране блага, всегда хотел как лучше. Если с вашей помощью присяжные увидят перед собой не дьявола во плоти, а живого человека, это будет уже пол-дела.
Я:
А вторые пол-дела — это что?