Африка, миграции, мифология. Ареалы распространения фольклорных мотивов в исторической перспективе

Особое положение среди повествований, рассматриваемых в данной главе, занимают тексты, в которых протагонистами бывают как люди, так и животные, что для рассмотренных выше сюжетов не характерно. Одни варианты могут быть отнесены к «сказкам о животных», а другие — к «собственно сказкам», но никакой существенной разницы между ними нет. При этом речь идет о героических приключениях, но в силу характера персонажей повествования иногда выглядят пародийно.

Козлята, ягнята и Верлиока

Тексты, содержащие мотив «волк и козлята» (L108, ATU 123), в Африке южнее Сахары встречаются достаточно часто и близки европейским (рис. 72).

Рис. 72. «Волк и козлята», мотив L108. Каждый раз, когда ушедший персонаж возвращается, он или она подает сигнал своему родственнику или другу, тот впускает к себе или выходит навстречу. Антагонист выдает себя за ушедшего, подражая его голосу, показывая якобы его руку и т.п. 1. Чтобы жертва не узнала его, антагонист делает свой голос тоньше с помощью механических средств — смазывает горло (язык) жиром, прижигает его, подвергает укусам муравьев, обращается к кузнецу и т.п. (мотив L108B). 2. Прочие варианты мотива L108. 3. Варианты, известные мне только по указателю ATU (протагонистами в них должны быть, согласно определению, волк и коза с козлятами, но наличие других подробностей требует проверки).

Вот пересказы нескольких версий.

Ареал мотива «волк и козлята» — это Нуклеарная Евразия и Африка с редкими параллелями в Меланезии и Сибири. В Австралии, Америке и на северо-востоке Сибири мотив отсутствует, что позволяет связывать его появление с западом ойкумены и ставит под сомнение палеолитический возраст. Приведенный выше корейский текст и другие восточно-азиатские версии в целом находят аналогии в Южной и Центральной Америке, особенно в Перу. Однако варианты из Нового Света эпизода с выманиванием жертвы антагонистом не содержат, так что в Восточную Азию мотив L108 мог проникнуть поздно и уже затем оказался использован там в истории о том, как брат и сестра убежали от людоедки на небо.

При всем разнообразии вариантов повествований они не только сходны в отношении основной композиции, но и чаще всего содержат специфический эпизод: антагонист исправляет свой голос с помощью механических средств (мотив L108B). Кузнец, к которому обращается за помощью антагонист, фигурирует как в евразийских, так и в африканских текстах. Соответственно в Африку южнее Сахары этот мотив не мог попасть раньше I тыс. до н.э. (ранее там не было кузнецов). В других случаях антагонист показывает жертвам предмет одежды или свою руку (лапу) таким образом, чтобы те поверили, будто пришла их мать и т.п. (мотив L108C). Этот последний мотив ни с какой технологией не связан, однако встречается он как раз только в Евразии, но не в Африке.

Большинство европейских, североафриканских, западноазиатских записей похожи и воспроизводят вариант либо с волком и козлятами, либо с демоническим персонажем и ребенком (восточно-славянская сказка «Ивашечка»). В Африке (тенда, фон, ньянджа, кига, не определенные точнее банту Анголы) и реже в Евразии (адыги, удмурты) жертвами антагониста иногда являются зайчата. Только в Нуклеарной Евразии (сербы, грузины, даргинцы, узбеки, казахи, буряты) волк (или медведь) убивает ребенка лисы, чаще всего приемного — козленка, жеребенка и т.п. (мотив L108E).

Конфигурация совокупного ареала распространения различных текстов, включающих мотив L108, свидетельствует, как уже было сказано, о его появлении после того, как миграции в Новый Свет прекратились. В каком именно регионе мотив появился впервые, сказать невозможно, но против африканского происхождения — часто встречающийся в Африке мотив кузнеца — явно поздний. На юге континента мотив «волк и козлята» есть у хойхой и банту, но отсутствует у бушменов. Как будет показано ниже, фольклор хойхой включает и другие мотивы, имеющие параллели на севере Восточной Африки (по-видимому, принесенные ранними мигрантами-скотоводами около 2 тыс. л.н.) Один из вариантов хойхой больше всего похож на записанные у камба и исанзу Кении и Танзании.

К той же категории мотивов, что «волк и козлята», можно отнести мотивы «Верлиока» (K77A, ATU 210, 210*) и «бременские музыканты» (K77B, ATU 130). Характером протагонистов (в основном животные и предметы, хотя в K77A также и люди) и содержанием (полупародийные рассказы о героических приключениях) оба мотива с мотивом «волк и козлята» сходны, однако ареалы L108, с одной стороны, и K77A — K77B, с другой, кардинально различаются. Если мотив «волк и козлята» для Африки характерен, то «Верлиока» и «бременские музыканты» южнее Сахары практически не представлены (мне известна всего одна запись и еще на одну есть ссылка в Uther 2004). Зато в Евразии ареалы этих мотивов в совокупности охватывают почти весь континент, а мотив Верлиоки даже проник в Новый Свет (рис. 73).

Рис. 73. 1. — 4. «Верлиока», мотив K77A. 1. Различные предметы и животные (редко: только животные, но включая таких, которые в реальности безопасны, а в повествовании активно не действуют, но могут мешать (например, наступив на них, легко поскользнуться), прячутся в доме, куда должен явиться сильный противник, и по очереди атакуют его. Противник гибнет или спасается бегством. 2. Мотив известен мне только по указателю ATU (сюжет 210). 3. Как в (1), персонажи идут воевать с мощным противником, но не прячутся в доме. 4. Частично сходные версии. 5. «Бременские музыканты», мотив K77B. Домашние животные встречаются с сильным противником. Тот не вполне понимает, кто перед ним, спасается бегством.

Мотив бременских музыкантов, по-видимому, возник где-то в западных или центральных районах Евразии — возможно, на основе «Верлиоки». Произошло это недавно, учитывая как характер персонажей (обязательно домашние животные), так и более ограниченную территорию распространения — в основном Европа с Северной Африкой, Центральной и Передней Азией. В Южной и Восточной Азии мотив бременских музыкантов отсутствует, хотя по степным районам через Казахстан он проник до Монгольского Алтая и Бурятии. Бурятский и тувинский варианты входят в ту же группу, что и среднеазиатские, казахские, кавказские и тюркские поволжские: козленок, теленок и прочие уходят в степь, где встречают волков или медведей (ср. ATU 125, 126A*). Мордовский и удмурдский варианты, равно как и курдский, напротив, сходны с большинством европейских — домашние животные отражают нападение разбойников или хищников в доме в лесу (ATU 130). В части европейских традиций есть оба варианта. Вот типичные примеры обоих.

Вариант, соответствующий ATU 125 («напуганные волки» в СУС), примыкает к «бременским музыкантам» только в случаях, когда речь идет о нескольких разных домашних животных, а не об одном (например, осле). Вообще вся рассматриваемая совокупность мотивов от «Верлиоки» до «напуганных волков» представляет собой последовательность, которую невозможно четко расчленить, при том что крайние варианты друг на друга мало похожи.

Согласно ATU сюжет 130 (соответствующие тексты отвечают нашему определению «бременских музыкантов», мотив K77B) есть также в Китае, но в указателе, на который ATU ссылается [Eberhard 1937, N. 3], описывается текст совсем иного содержания, а указатель [Ting 1978] сюжета, соответствующего ATU 130, также не содержит.

Поскольку американские варианты «Верлиоки» отделились от евразийских раньше, чем мог вполне оформиться вариант с мотивом «бременских музыкантов», не удивительно, что в них мотивы B77A и B77B четко не различаются. Некоторые евразийские тексты также включают элементы обоих в равной пропорции. Отсутствие «Верлиоки» и «бременских музыкантов» в Австралии, Меланезии и на большей части Африки южнее Сахары свидетельствует в пользу единого евразийского происхождения мотива. Все евразийские версии явно похожи. Североамериканские также не только аналогичны им в отношении общей композиции, но и содержат некоторые характерные эпизоды. Индонезийская версия, в которой речь идет об охоте за головами, с североамериканскими прямо перекликается. Вот примеры.

Как было сказано в начале главы, рассмотренные повествования, с одной стороны, включают анекдотические эпизоды и пародируют обычные рассказы о подвигах с участием антропоморфных персонажей. С другой стороны, зооморфные протагонисты (по крайней мере, некоторые из них) наделены храбростью, умом и обязательно побеждают врагов. Наличие подобного «сочувственного пародирования» позволяет сопоставить данные тексты с многочисленными древневосточными иконографическими материалами — сценами борьбы, жертвоприношений и ритуалов с участием не людей, а животных. Например, на древнебактрийском косметическом флаконе изображена сцена, в которой козел восседает на троне, а волка приносят в жертву (похожая сцена известна и с участием антропоморфных персонажей [Крюкова 2012: 225, рис. 11]).

Вполне возможно, что как древнегреческая «Батрахомиомахия», так и сюжеты ATU 222A, 222B (война птиц со зверями, нередко начинавшаяся со ссоры мыши и воробья) относятся к тому же кругу текстов и образов. В Новом Свете повествования о соревновании и борьбе двух групп протагонистов, каждая из которых состоит из многих зооморфных участников, известны главным образом на западе США, причем в большинстве случаев эти повествования не пародийны, а скорее связаны с космологией (определение числа и границ сезонов года, обретение солнца и т.п.). Наличие американских параллелей для мотива «Верлиоки» позволяет датировать появление «сочувственного пародирования» в ритуально-мифологичекских комплексах Евразии как минимум финальным палеолитом.

Лиса, заяц и другие трикстеры

Прежде чем обратиться к трикстерским мотивам в фольклоре Африки, повторю еще раз, что я имею в виду, говоря о персонажах-трикстерах [Березкин 2004: 98—99; Berezkin 2010: 124—125].

Тип персонажа есть категория описательная. Это не архетип, порождающий конкретные образы, а абстракция, используемая для систематизации материала. Возможность подобной систематизации связана с простотой психологической характеристики действующих лиц в фольклорных повествованиях. Определяющее значение имеют две оппозиции: свой — чужой и обладающий — не обладающий способностью одерживать верх. Простейшая система персонажей представляет собой треугольник, в углах которого находятся герой (свой, сильный), противник (чужой, сильный) и неудачник (свой, слабый). Четвертое сочетание (чужой, слабый) не имеет для развития действия большого значения (рис. 74).

Рис. 74. Типы фольклорных персонажей в пространстве оппозиций «сильный — слабый» и «свой — чужой».

Типы удобно представить в виде образующего круг спектра значений. Абсолютно враждебны чудовища, чья единственная функция — пожирать неудачников и быть побежденными героем. Менее враждебны и одновременно более могущественны неуничтожимые духи природы, например хозяин или хозяйка животных, рыбы, грозы, моря и пр. Герою удается обмануть хозяина, избежать его гнева, неудачнику — не удается. Двигаясь через мифологический спектр в другую сторону от чудовищ, мы достигаем разного рода «мелких бесов» — чужих, но почти нестрашных и описываемых комически. От этих персонажей логичен переход к неудачнику, а от неудачника снова к герою.

Слабые персонажи (неудачник и слабый противник) нередко бывают смешными, сильные — нет. Если сильный персонаж (герой или противник) выглядит смешно, то это маскировка, а тем, кто поверил в нее, приходится плохо. Герой, однако, часто выступает в образе шутника, провокатора, который дурачит других. Из анализа сотен связанных со смехом эпизодов индейских и сибирских мифов следует, что рассмеявшийся в ответ на попытку его рассмешить персонаж гибнет или лишается ценностей, которыми владеет [Березкин 2002]. Когда герой прибегает к трюкам и фокусам или ставит себя в комическое положение, это лишь помогает ему одержать верх. Если же противник действительно смешон, то он и слаб. Гибель преследователя часто вызвана тем, что он совершает поступки, не совместимые со здравым смыслом (пытается выпить реку, лезет на дерево ногами вперед и т.п.).

Обычно трикстером именуется любой персонаж, для которого характерно трюкачество, создание абсурдных и комических ситуаций. Естественно, что без трюков трикстера нет (это предполагает этимология термина), но есть смысл называть трикстером не любого плута-озорника [Мелетинский 1982: 26], а такого, в чьем образе противоречив набор основных свойств: сильный и слабый, свой и чужой. Трикстер то выигрывает, то проигрывает в результате своих проделок, то совершает благие деяния, то творит зло. Трикстер воплощает собой «ум без чувства ответственности» [Стеблин-Каменский 1963: 198] и совмещает «полярные свойства обоих братьев-близнецов» [Абрамян 1983: 166]. В отличие от героя, противника и неудачника, трикстеры занимают место не по периметру упомянутого выше круга значений, а внутри него.

Создание характерного для трикстера противоречивого образа невозможно без циклизации эпизодов вокруг определенного имени. В Африке южнее Сахары, в Америке и у палеоазиатов преобладают зооморфные персонажи, в Евразии есть как антропоморфные, так и зооморфные, причем те и другие в общем и целом связаны с разными жанрами. Антропоморфные — с новеллистической сказкой, шванком, анекдотом и т.п., зооморфные — со сказкой о животных. Деление это, однако, приблизительное, есть множество исключений и особых случаев.

Животные как персонажи фольклора, ассоциируемые не с особью, а с видом и поэтому неуничтожимые (об этом [Boas 1940: 485]), легко оказываются центрами циклизации. Некоторые антропоморфные персонажи, чьи имена хорошо известны носителям традиции, в данном отношении аналогичны животным. Сюда же относятся персонажи, при обозначении которых имя нарицательное выступает в качестве собственного («Безбородый», «Плешивый» и т.п.). Но есть и такие герои мифов, которые либо вообще безымянны, либо носят имена, встречающиеся лишь в каком-то одном сюжете. В некоторых эпизодах обычно участвуют животные и антропоморфные персонажи с популярными именами, тогда как в других — безымянные.

Как говорилось выше, к югу от Сахары трикстерские повествования с зооморфными протагонистами преобладают над всеми прочими видами фольклорных текстов. В этих повествованиях действуют либо собственно трикстер (герой и неудачник в одном лице), либо пара персонажей, которые стараются обмануть и одурачить других, но один действует успешно, а другой — глупо и неосторожно. Зооморфная идентификация трикстера меняется по регионам и слабо коррелирует с набором сюжетов. Подобная ситуация свойственна и повествованиям североамериканских индейцев, с которыми африканские имеют много общего.

За пределами Северной Америки с прилегающим регионом Берингоморья и тропической Африки трикстеры вообще и зооморфные в особенности нигде больше не играют в фольклоре столь важной роли. Правда, в пределах большей части Северной и Центральной Евразии положение трикстера-лисы (а южнее — шакала) также уникально, но здесь этот персонаж целиком вытеснен в сказку о животных, тогда как в Америке и в Африке южнее Сахары местные зооморфные трикстеры довольно часто оказываются еще и демиургами. В любом случае африканские и североамериканские трикстерские повествования если и связаны исторически друг с другом, то через континентальную Евразию, а не через индо-тихоокеанский регион.

Почему именно те, а не другие животные первоначально стали центрами циклизации трикстерских эпизодов, сказать невозможно. Картографирование данных свидетельствует о том, что ко времени заселения Америки соответствующие предпочтения уже сформировались.

Мы постарались оценить, как часто различные виды животных оказываются протагонистами подобных эпизодов и в скольких из выделенных нами на данный момент этноареальных традиций они представлены. Для этого из каталога было выбрано 120 мотивов, связанных с трюками и обманом, и к категории трикстеров отнесены те персонажи, которые являются протагонистами в текстах, основанных на соответствующих мотивах.

Результаты оказались следующими: лиса, койот или шакал представлены в 271 традиции, заяц или кролик — в 119, ворон — в 76, черепаха, жаба или лягушка — в 70, опоссум — в 23, паук — в 23, росомаха — в 21, обезьяна — в 21, скунс — в 20, небольшие копытные — в 20, ягуар, оцелот или пума — в 19, гиена — в 18, сова — в 17, ястреб — в 13, поганка, гагара, оляпка и прочие средние по размеру или небольшие птицы, живущие у воды, — в 13, сойка — в 12, крыса — в 12, норка — в 10, крапивник — в 9, мышь — в 9, муравьед — в 8, енот — в 7. Еще полтора десятка видов встречаются совсем редко.

Настоящими трикстерами, т.е. персонажами, не только встречающимися в соответствующих ситуациях, но и постоянно выступающими в качестве то героев, то неудачников, являются прежде всего лиса/шакал/койот, заяц/кролик, ворон (реже — ворона) и паук. Иногда подобный статус имеют и другие персонажи, в частности сойка, крыса и норка, но эти трикстеры характерны лишь для отдельных относительно небольших ареалов. Что касается трикстера-паука, то он типичен для Западной и Центральной Африки (от верховьев Нигера до Уганды), а также для сиу Великих Равнин, точнее для носителей языков миссисипской ветви этой семьи. Данный факт можно сопоставить с другими африкано-североамериканскими параллелями. Больше пауки и вообще беспозвоночные в роли трикстеров нигде не встречаются.

В 32 традициях трикстером оказался Месяц. Число традиций, в которых обманщиком является ночное светило, несколько больше, однако нельзя принимать в расчет те ситуации, в которых протагонистом является не Месяц-мужчина, а Луна-женщина, а обман совершается не из озорства, а ради спасения людей (см. выше мотив M104, «якобы убитые родственники»). Трикстером в норме всегда выступает мужской персонаж. Лиса-женщина в некоторых европейских традициях в этой роли, скорее всего, оказалась под влиянием грамматики соответствующих языков, в которых данное животное — женского рода (в большинстве языков Северной Евразии категория рода отсутствует). Наделение сказочной лисы специфически женскими признаками — явление, как мне кажется, позднее, поскольку для большинства ситуаций с ее участием эти признаки не релевантны.

Даже и без учета азиатских традиций, в которых Луна спасает землю от излишнего жара, Месяц в списке занимает довольно высокое четвертое место. В фольклоре многих аборигенов Австралии и некоторых папуасов с выделенными в нашем каталоге трикстерскими мотивами Месяц не связан, но чертами трикстера либо трикстера-неудачника наделен. Так что реальное число традиций, для которых характерен Месяц-трикстер, несколько больше, чем указано выше.

В Новом Свете Месяц-трикстер представлен в Амазонии, Чако и Восточной Бразилии, т.е. там, где чаще всего записаны тексты, имеющие меланезийские параллели. Весьма вероятно поэтому, что наделение Месяца трикстерскими чертами произошло либо на раннем этапе формирования индо-тихоокеанского комплекса мотивов до его переноса в Новый Свет, либо даже еще в Африке.

Насколько древними являются основные зооморфные трикстеры, оценить трудно, но речь почти наверняка идет не о тысячах, а о десятках тысяч лет.

Лиса/шакал/койот в роли трикстера есть северный, континентально-евразийский мотив. В Новый Свет он попал давно, хотя и не с самой первой миграцией: данный образ отсутствует в тех ареалах Центральной и Южной Америки, где обычно локализованы параллели с Восточной и Юго-Восточной Азией и Меланезией. В Северной Америке лиса/койот в роли трикстера встречается к югу от области, которую в финальном плейстоцене занимали ледники. По-видимому, мотив лисы-трикстера проник на данные территории прежде, чем ледники растаяли, и оказался в основном перенесен на близкий местный вид — американского койота.

Лиса в трикстерских эпизодах на основной территории Северной Америки тоже встречается, но намного реже койота. Трикстер-лиса (либо чаще песец) есть также у эскимосов, но только западных, причем повествования с ее участием не могли распространиться раньше, чем в Арктике появились сами эскимосы.

Время первого попадания мотива «лиса-трикстер» в Новый Свет можно, таким образом, оценить в 14—15 тыс. л.н. Это значит, что в Сибири данный образ должен был быть известен еще раньше. Ни на большей части Сибири, ни в Европе, ни в Средней и Передней Азии лиса в роли трикстера не имеет конкурентов, поэтому вполне вероятно, что именно вокруг образа лисы изначально циклизировались трикстерские мотивы в пределах всего огромного бореального региона. С какого в точности времени, сказать невозможно, поскольку единственным хронологическим ориентиром служит заселение Америки.

Рис. 75. 1. Антропоморфный трикстер в Сибири и Америке. 2. Трикстер-мышь.

Некоторую аномалию представляет Западная Сибирь (рис. 75). Трикстеры здесь чаще всего антропоморфны, хотя многие ситуации, в которые они попадают, те же, что в историях про лису (в Сибири) или ворона (в Берингоморье). Никакого отношения к трикстерам из шванков и анекдотов, распространенных на тех территориях, где давно укоренились христианство и ислам, западно-сибирские трикстеры не имеют. В то время как трикстер-лиса встречается в Западной Сибири очень редко, здесь есть трикстер-мышь — вариант достаточно необычный. Кроме Западной Сибири, мышь является протагонистом трикстерских эпизодов еще у атапасков западной Аляски (ингалик и верхние кускоквим) и единично у казахов и западных шошони. Что касается антропоморфных трикстеров, то они характерны для многих традиций Северной Америки. В отдельных ситуациях аналогом западносибирских трикстеров выступает и юкагирский «сказочный старик» (с параллелями у эвенов), хотя в других ситуациях он описывается как демоническое существо.

По сравнению с ареалом койота/лисы, ареал антропоморфных трикстеров в Северной Америке немного смещен на север, а в Южной Америке подобный персонаж вообще известен лишь у матако в Чако. Это довод в пользу того, что соответствующие связи между Западной Сибирью и Северной Америкой относятся к несколько более позднему времени, чем связи между евразийской «зоной лисы» и североамериканской «зоной койота» (чем дальше на юг в Новом Свете прослеживаются евразийско-американские параллели, тем вероятнее их связь с более ранними миграционными эпизодами).

На юге Евразии и в Африке в роли трикстера чаще действует не лиса, а шакал. «Зона шакала» закономерно охватывает Северную Африку, фольклор которой и в других отношениях близок западноевразийскому, а не фольклору Африки южнее Сахары. У туарегов есть как североафриканский шакал, так и типичный для тропической Африки заяц, что вполне ожидаемо. В текстах фульбе лис встречается в роли трикстера, но сюжет, в котором он действует, скорее всего, недавно заимствован от европейцев или арабов, поскольку характерен для Европы и Северной Африки (глупец принимает отражение луны за сыр; ATU 34, 1336; у фульбе лис обманывает гиену). Другое дело — юг Африки, где шакал-трикстер и лиса-трикстер тоже распространены, несмотря на то что данный регион от Евразии находится дальше всего (рис. 76).

Рис. 76. Животное из семейства псовых в роли трикстера, мотив M29B. 1. Лиса. Те традиции на западе США, в которых трикстер-лис встречается наряду с койотом, но гораздо реже, чем он, специально не отмечены. 2. Шакал. 3. Койот. 4. Волк (в Америке) или пес (у долган). 5. Продвижение на юг восточноафриканских скотоводов около 2000 л.н., мелкий и крупный рогатый скот. 6. Продвижение скотоводов около 1800 л.н., крупный рогатый скот. По [Smith 1992, fig. 1].

Это не единственный мотив, связывающий Южную Африку с северными территориями. Об аналогиях в связи с мотивом «волк и козлята» уже говорилось, но есть и более специфичные примеры. Один из характерных для континентальной Евразии и Северной Африки трикстерских мотивов обозначен номером 56A по системе ATU, или M85 в нашем каталоге.

Хищник, не способный забраться на дерево, грозит птице или белке повалить его или залезть по стволу, если та не сбросит детеныша или яйцо. Советчик объясняет, что персонаж не сможет исполнить свою угрозу. Мотив этот не известен в Америке, а также отсутствует у чукчей и азиатских эскимосов (хотя есть у коряков). Видимо, он распространялся уже после того, как миграции в Новый Свет прекратились. В районе Берингова пролива деревья не растут, но практика показывает, что фольклор легко приспосабливается к новым реалиям, заменяя их ближайшими соответствиями. У нганасан, тоже живущих в безлесной тундре, мотив M85 зафиксирован, так что его отсутствие в Новом Свете для датировки распространения показательно. В Восточной Африке мотив M85 зафиксирован, а протагонистом в соответствии с ареальным «фоном» является не шакал или лис, а заяц. Однако в Южной Африке в этой роли снова оказывается шакал, а у гереро — лис (рис. 77).

Рис. 77. «Лиса блефует», мотив M85. Персонаж, не способный забраться на дерево, грозит птице или белке повалить его или залезть по стволу, если та не сбросит детеныша или яйцо. Советчик объясняет, что персонаж не сможет ни повалить дерево, ни добраться до гнезда.

Другой характерный мотив, широко представленный в Нуклеарной Евразии, изредка встречающийся в Западной Африке и в Судане, но среди бантуязычных групп обнаруженный пока только у южноафриканских коса — «рог изобилия» (I120): из рога домашнего животного (вола, коровы, козы) можно извлечь еду и одежду.

Появление на юге Африки мотивов, типичных для Нуклеарной Евразии, объяснимо миграцией с севера, реконструируемой по археологическим данным. Речь идет о продвижении восточноафриканских скотоводов на юг около рубежа нашей эры. Их потомками (или группой, подвергшейся их влиянию) являются хойхой, которые, в отличие от бушменов, разводят домашних животных [Phillipson 2005: 270-271; Plug, Voigt 1985: 191; Smith 1992: 134-135]. Древнейшие следы групп, разводивших мелкий рогатый скот, недавно обнаружены в западно-центральном районе Намибии, где они датируются временем 2300-2000 л.н. [Pleurdeau et. al. 2012].

Заяц (или кролик) — второй по популярности фольклорный трикстер. Он характерен прежде всего для Африки южнее Сахары, обычен в Восточной Азии, встречается на юго-востоке Северной Америки и в Мезоамерике (рис. 78). Правда в Америке, особенно в Карибском бассейне, фольклорный образ зайца/кролика в ряде случаев явно имеет африканское происхождение. Тем не менее существуют и доводы в пользу знакомства с ним индейцев в эпоху до Колумба. Кролик изображается в сложных сценах на керамике майя Классического периода и (очень похоже) является там трикстером (в частности, он отнимает одежду у одного из богов), и этот трюк с похищенной одеждой героя характерен для повествований, записанных на американском Юго-Востоке [Березкин 2003б]. С кроликом ассоциируется также персонаж алгонкинов области Великих Озер — трикстер и демиург. Правда, по ходу повествований эта ассоциация практически не реализуется и персонаж всегда выступает в антропоморфном облике.

Рис. 78. Заяц или кролик в роли трикстера, мотив M29G. Fig. 78. Trickster hare or rabbit, motif M29G.

В Южной Азии основным трикстером является лиса/шакал, хотя не исключено, что этот образ принесли сюда мигранты с северо-запада — от ранних земледельцев, спустившихся в долину Инда из Белуджистана в IV тыс. до н.э., до исламских завоевателей. Выше говорилось, что образ зайца на луне связывает Восточную и Южную Азию (рис. 25). В Восточной Азии и Тибете трикстером является заяц, и возможно, что некогда то же было и в Индии. Связан ли азиатский фольклорный заяц с африканским, сказать трудно. Ясно лишь, что как в Западной Африке южнее Сахары, так и у народов банту заяц — самый популярный персонаж-трикстер.

Этот образ отсутствует, однако, в области тропических лесов бассейна Конго, хотя зайцеобразные там обитают. Сходное с мотивом «заяц-трикстер» ареальное распределение имеют мотивы ложной вести (рис. 12, 13, 15) и «расступившиеся воды» (рис. 53).

Лакуна в распространении соответствующих мотивов примерно совпадает с той территорией, где до расселения банту жили пигмеи. Сейчас там представлены языки банту, в наибольшей степени близкие «бантоидным», от которых они отделились 4—5 тыс. л.н. (рис. 1). Основным трикстером в этих районах является карликовая антилопа. Вне Африки копытные в роли трикстера встречаются лишь в западной Индонезии (карликовый олень Tragulus javanicus).

Трикстерские мотивы и африканско-сибирско-американские параллели

Уже говорилось, что для Африки южнее Сахары и для Северной Америки характерны некоторые мотивы, которые на других территориях либо отсутствуют вовсе, либо встречаются реже. В тех случаях, когда мотив хорошо представлен в Северной Евразии, объяснить африкано-американские параллели относительно просто: речь, вероятно, идет о диффузии мотива из Евразии в двух направлениях — в Африку и в Северную Америку. Однако выше упоминались и такие мотивы («расступившиеся воды», «жена Потифара»), которые в Северной и Центральной Евразии не зафиксированы. В этих случаях мы не предлагали сценариев, объясняющих сходство американских и африкано-переднеазиатских вариантов их общим генезисом.

Однако к теме далеких трансконтинентальных аналогий стоит вернуться, обратившись к мотивам трикстерского характера.

Самым ярким примером служит «неумелое подражание» (мотив M38). Персонаж видит, как другие действуют с помощью магии или приемов, отвечающих их природе. Он подражает их действиям, но терпит фиаско. Действия не имеют характера испытаний или соревнований и не связаны с совершением подвигов — это добывание или приготовление пищи или иные формы повседневного поведения (рис. 79). Мотив в основном соответствует мотиву The Bungling Host, J2425 С. Томпсона, но не предполагает обязательного ответного посещения трикстера тем персонажем, у которого сам трикстер до этого побывал. Впрочем, как для Африки, так и для Северной Америки наиболее характерен именно вариант с хождением в гости, когда трикстер, вернувшись домой, неудачно подражает трюкам, которые видел.

Рис. 79. «Неумелое подражание», мотив M38. Персонаж видит, как другие действуют с помощью магии или приемов, отвечающих их природе. Он подражает их действиям, но терпит фиаско. 1. Персонаж подражает зятьям (у шошони — мужьям сестер либо братьям жены), мотив M38A. 2. Отвергнутая жена или одна из невесток готовит еду или осуществляет иные действия с помощью волшебства. Другие женщины пытаются подражать ей, но гибнут или опозорены, мотив M38B. 3. Прочие варианты.

В Африке мотив встречается по всему тропическому поясу. Он зафиксирован у сонгаи, лаади, бондеи, этон, ньятуру, йебеколо, булу, ронга, тсонга, ганда, мампруси, коно, бауле, джолуо, ланго, мофу-гудур, мбути, занде, нзакара, сандаве, у не уточненных в публикации обитателей Либерии и знаком, несомненно, также многим другим группам данного региона. У ибибио на востоке дельты Нигера речь идет о прямом обмане, а не о магии (летучая мышь лишь делает вид, что варит суп, прыгая в кипяток, а лесная мышь верит ей), но в целом содержание текста то же, что и у других групп. Столь же часто мотив представлен в Северной Америке, за исключением Арктики и Субарктики. В Южной он тоже встречается, хотя и значительно реже. Вот для примера несколько вариантов.

С меньшей частотой мотив неудачного подражания представлен в разных районах Евразии. Южно-азиатские и вьетская версии существенно не отличаются от африканских и американских. Примером служит текст тибето-бирманцев северо-восточной Индии.

Такого же рода тексты записаны у разных групп тибетцев, а на Дальнем Востоке у орочей, удэгейцев и нанайцев. В амурско-приморских версиях выдра прыгает в кипящий котел, достает рыбу, угощает ворону. Ворона тоже зовет выдру в гости, прыгает в котел, гибнет.

Западно-сибирские (ненцы, энцы, селькупы, манси) и юкагирские версии балансируют на грани анекдотических сказок и рассказов о чудесах, которые совершают шаманы, но основная структура (не обладающий магической силой персонаж гостит у обладающего такой силой и затем безуспешно пытается повторить трюки) прочно связывает эти тексты с америндейскими, хотя в сибирских все персонажи чисто антропоморфны. Амурско-приморские варианты и текст азиатских эскимосов к америндейским еще ближе, поскольку в них действуют птицы или животные.

В Европе и на Ближнем Востоке распространены два варианта. Северный (удмурты, русские, литовцы, шведы, может быть, также норвежцы) совпадает с характерным для Южной Америки (макуши, вапишана, калинья, напо, мауэ, мундуруку, Нижняя Амазонка, тенетехара, каяби). В Северной Америке похожие тексты записаны на западе континента (сэлиши района Сиэтла, нэ персэ и — с оговорками — северные шошони). Одна версия есть на севере Индии у пахари. Во всех случаях тесть пытается последовательно подражать своим зятьям (мотив M38A). Приведем для сравнения версии, записанные на разных континентах.

Согласно южному европейско-переднеазиатскому варианту (мотив M38B), отвергнутая жена или одна из невесток с помощью волшебства производит различные действия, в частности готовит. Другие жены/невестки пытаются ей подражать, в результате чего гибнут или опозорены. Этот мотив зафиксирован у итальянцев на Сицилии, у арабов Ирака и Палестины, албанцев, русских, марийцев, абхазов. Приводим два примера — албанский и сицилийский. Русский и марийский варианты (с «царевной-лягушкой») похожи на албанский, а абхазский и арабские — на сицилийский.

В Австралии, Океании, Юго-Восточной и Восточной Азии мотив неумелого подражания отсутствует полностью. Это снижает вероятность его самостоятельного возникновения в разных районах и соответственно повышает вероятность исторической связи между всеми имеющимися версиями. В Африке мотив неумелого подражания тоже известен не повсеместно: его нет у койсанов. В Северной Америке он отсутствует у эскимосов и большинства северных атапасков (исключение составляют тагиш, находившиеся в контакте с тлинкитами). Такое распределение почти наверняка означает, что в Новый Свет мотив проник до того, как растаяли ледники, т.е. никак не позже 12 тыс. л.н., скорее всего, несколько раньше.

Глобальная же картина встречаемости «неумелого подражания» заставляет предположить, что мотив зародился либо в Африке и проник в Америку через континентальную Евразию, либо в Евразии и оттуда распространился как в Африку, так и в Америку. Первый вариант следует отвергнуть по той же причине, по какой ранее мы поставили под сомнение гипотезу африканской прародины мотива космической охоты. В тот период, когда шло заселение Нового Света, Африка южнее Сахары от Евразии была почти полностью изолирована, а распространение мотива в период до опустынивания Сахары, т.е. в эпоху ранее 60 тыс. л.н., практически невероятно. Соответственно остается второй вариант — мотив распространился в Евразии, а затем был принесен как в Новый Свет, так и в Африку.

Если сравнить карту мирового распространения мотива неумелого подражания, то можно заметить значительные совпадения с картой распространения мотива космической охоты. Главных различий два: «неумелое подражание» известно в Южной Азии и не известно в пределах большей части Сибири, а «космическая охота» — наоборот. Объяснить расхождения, обращаясь к особенностям этнокультурной истории соответствующих регионов, нетрудно, но вряд ли такие рассуждения много добавят сейчас к доказательной базе.

Есть еще один исключительно популярный и нетривиальный трикстерский мотив (или, точнее, кластер близких мотивов) известный в Африке (только Западной), Евразии и Америке (преимущественно в Северной) при отсутствии в Австралии и на юге Африки.

Речь идет о мотиве «мнимый покойник» (F65). Ради того чтобы соединиться с любовницей или любовником, вступить в инцестуальную связь или есть в одиночестве, не делясь с близкими, персонаж имитирует свою смерть (рис. 80). Мотив имитации смерти ради желания есть в одиночестве или встречи с любовником/любовницей распространен в Западной Африке, Евразии (в основном Северной) и в Северной Америке (главным образом на северо-западе континента, одна версия записана также в Эквадоре у колорадо). Вариант, описывающий инцест с дочерью и т.п., характерен для основной территории Северной Америки (на северо-западе континента его как раз нет), изредка встречается у южно-американских индейцев, включая огнеземельцев, отмечен единожды на островах Торресова пролива.

Рис. 80. «Мнимый покойник», мотив F65. Чтобы удовлетворить свое желание, связанное с нарушением социальных норм (запрещенный секс, отказ поделиться пищей с родственниками), персонаж притворяется умирающим, покинут(а) на месте погребения. 1. Персонаж имитирует смерть, чтобы жадно есть в одиночестве, мотив F65B. 2. Супруг(а) оставляет персонажа на месте погребения; (мнимый) мертвец оживает, уходит к любовнику/любовнице, мотив F65A. 3. Персонаж имитирует смерть, чтобы, представившись другим человеком, сочетаться с близким родственником по нисходящей (реже — восходящей) линии, мотив F64.

Ареалы мотивов «неумелое подражание» и «мнимый покойник» в Северной Америке в основном совпадают с ареалом распространения на этом континенте образа койота и (редко) лисы в качестве трикстера. Видимо, все три мотива проникли в Новый Свет если не в комплексе, то по крайней мере в одно время — до того, как в основном растаяли североамериканские покровные ледники. В эпоху европейских контактов евразийский и североамериканский ареалы распространения фольклорного образа лисы/койота не смыкались — их разделял ареал трикстера-ворона. Однако конкретные эпизоды с участием ворона в регионе Берингоморья и с участием койота на западе основной территории США (а также с участием других трикстеров, характерных для индейцев северной Калифорнии, Орегона, Вашингтона и Британской Колумбии) часто совпадают [Березкин 2004: 105-134]. Особенно показательны мотивы, которые встречаются только в этих двух регионах. Вот резюме текстов с использованием мотива «дичь танцует вокруг охотника» (M53).

Пока трудно сказать, какой образ первым попал в Новый Свет — «трикстер-ворон» или «трикстер-лиса/койот». Однако даже если связанные с этими образами фольклорно-мифологические комплексы первоначально значительно различались, в Америке они вступили во взаимодействие на ранних этапах колонизации континента и далее уже не менялись, сохранившись до периода европейских контактов. Поздних мигрантов было немного, и они в основном заимствовали культуру субстрата — только так можно объяснить сохранение в индейском фольклоре цепочек мотивов, по которым удается проследить движение ранних миграционных потоков. В результате получилось, что в североамериканском фольклоре мы имеем разнообразие трикстеров при сходном наборе «трюков» в отдельных ареалах.

При сравнении Сибири с Северной Америкой картина оказывается противоположной. Как в Восточной Сибири, так и на значительной территории США видовая идентификация трикстеров одинакова (лиса или койот), но лишь незначительная часть конкретных «трюков» с участием этих трикстеров встречается в фольклоре обоих регионов. Объяснить это можно тем, что образ лисы в качестве трикстера был известен с глубочайшей древности на большей части Евразии и не имел здесь конкурентов. Поэтому хотя этнокультурная карта Сибири за последние 15 тыс. лет менялась, по-видимому, многократно и от набора трикстерских мотивов, который существовал накануне заселения Нового Света, остались лишь единичные мотивы, видовая идентификация основного евразийского трикстера (лисы) сохранилась.

Отсутствие или редкость некоторых мотивов в пределах Евразии при их распространенности в Африке и в Северной Америке не должны удивлять. Сохранение архаики на периферии при изменении ситуации в том регионе, который являлся центром культурогенеза (а континентальная Евразия таким центром, несомненно, являлась), — вполне ожидаемая и обычная ситуация. Памятуя об этом, обратимся к мотиву спора о старшинстве (M83).

В Африке, Евразии и Северной Америке встречаются повествования, где сюжетообразующим мотивом является спор персонажей о старшинстве (некоторые мы уже упоминали). При этом варианты, распространенные в континентальной Евразии, с одной стороны, и по всему периметру этого региона, с другой, систематически различаются в одном отношении. В центральной Евразии участники спора заведомо лгут относительно своего возраста, причем от Кавказа до Кореи речь идет об исторически безусловно связанных друг с другом повествованиях с лисой в роли протагониста. Когда контрагент лисы называет свой возраст, та отвечает, что в это время умер ее ребенок или младший брат (мотив M83A). По периферии территории, в пределах которой распространены подобные тексты, зафиксированы иные традиции: протагонисты соответствующих рассказов действительно считались жившими в эпоху творения и даже выступали в роли демиургов (рис. 81).

Рис. 81. «Кто старше», мотив M83. Каждый из спорщиков заявляет, что он старше и появился до того, как возник этот мир. 1. Услышав о возрасте оппонента, лиса отвечает, что в это время умер ее ребенок или младший брат, мотив M83A. 2. Другие ситуации, в которых участники спора заведомо лгут. 3. Участники спора действительно участвовали в творении мира и их претензии на огромный возраст обоснованы. 4. Евразийская зона распространения вариантов, согласно которым участники спора заведомо лгут.

На северо-западном побережье Северной Америки таким демиургом-трикстером считался ворон, на западе основной территории США — койот, в Западной Африке — паук, в Западной Сибири и в регионе Великих Озер Северной Америки — антропоморфные персонажи. Нельзя сказать, что такое совмещение функций логично — скорее парадоксально. Не удивительно, что в большинстве мифологий мира оно не встречается.

Приведем сначала примеры текстов, характерных для центрально-евразийских традиций, а затем — для «периферийных», локализованных в Америке, Африке, а также на севере и юге Евразии.

Нельзя ли предположить, что задолго до формирования как известной нам этнокультурной карты Старого Света, так и системы евразийских фольклорных жанров именно в континентальной Евразии произошло слияние образов трикстера и демиурга и что именно отсюда этот комбинированный образ пришел в Африку и в Северную Америку? Если так, то евразийским трикстером-демиургом могла быть только лиса, точнее персонаж, имевший лису в качестве своего зооморфного воплощения. В таком случае мотив спора о старшинстве в евразийском фольклоре первоначально мог иметь столь же реальное наполнение, как у финнов, тлинкитов или ашанти.

Похожая эволюция от космогонии к сказке о животных или по крайней мере к этиологической легенде произошла, по-видимому, с евразийскими повествованиями, основанными на мотиве «кто первым увидит солнце» (A23A, ATU 120). Персонажи спорят о превосходстве или старшинстве, соглашаются решить в пользу того, кто первым увидит восходящее солнце. Побеждает персонаж, чья победа казалась маловероятной (рис. 82). Этот мотив распространен по Евразии от Ирландии и Португалии до Японии, а также известен индейцам пуэбло на Юго-Западе США (селения Акома, Лагуна, Кочити). Мне не известны австронезийские версии из Юго-Восточной Азии, но они должны быть, так как независимое появление мотива у мальгашей на Мадагаскаре не кажется вероятным. При этом в большинстве евразийских версий речь идет о «трюке», с помощью которого небольшое животное доказывает свое превосходство над более сильным и крупным, но у айну и у пуэбло — о споре первопредков и тем самым о судьбах мира. Айнский и америндейский фольклор можно считать более «архаическим», поскольку в этих традициях сказку о животных и космогонии разграничить практически невозможно. В то же время протагонистом айнского мифа является все та же лиса.

Рис. 82. Кто первым увидит солнце, мотив A23A. Персонажи спорят о превосходстве или старшинстве, соглашаются решить в пользу того, кто первым увидит восходящее солнце. Побеждает тот, чья победа казалась маловероятной.

С картиной распространения мотивов «неумелое подражание», «мнимый покойник» и «кто старше» (отдельные анклавы от Африки до Америки) полезно сравнить распространение трикстерских мотивов, наиболее типичных для Нуклеарной Евразии, т.е. для территории, где на протяжении последних полутора тысяч лет интенсивность межкультурных контактов была особенно высока. Возьмем три таких мотива, из которых два использованы в сказках о животных, а один — в анекдотических сказках.

Ареал мотива «птица смешит лису» (M127A, ATU 223) в основном охватывает Европу, Кавказ, Среднюю Азию, Казахстан и западные Гималаи, т.е. территории, в пределах которых наиболее плотно сконцентрированы и другие мотивы, зарегистрированные в указателе ATU (рис. 83). Птица садится на голову человеку или скотине — обычно в ответ на просьбу лисы (шакала) рассмешить ее. Другой человек пытается подбить птицу и случайно убивает или калечит того, на кого птица села. Чаще всего в том же тексте присутствуют еще два эпизода, связанные с просьбой лисы или шакала их накормить и напугать. Протагонистами являются птица и животное, но жертвами трикстера оказываются люди.

Рис. 83. «Птица смешит лису», мотив M127A. Птица садится на голову человеку или скотине — обычно в ответ на просьбу лисы (шакала) рассмешить ее. Другой человек пытается подбить птицу и случайно убивает или калечит того, на кого птица села.

Мотив «дважды покойник» (M91, ATU M1537, The Corpse Killed Five Times) обычно бывает использован как один из эпизодов в серии похождений молодого обманщика. Сделав вид, что сравнительно давно умерший человек только что был жив, персонаж обвиняет других в его смерти, получает выкуп, подарки. Мотив известен значительно шире, чем предыдущий — вплоть до Сибири, Южной и Юго-Восточной Азии, Японии и Африки, однако в центре его ареала находится все та же Нуклеарная Евразия, а область распространения резко обрывается на границе между алтайцами и палеоазиатами (рис. 84).

Рис. 84. «Дважды покойник», мотив M91. Сделав вид, что сравнительно давно умерший только что был жив, персонаж обвиняет других в его смерти, получает выкуп, подарки.

Содержание всех без исключения текстов, в которых использованы оба мотива, предполагает достаточно развитые технологию и социальные отношения, это ни коим образом не общество палеолитических охотников-собирателей.

Мотив «хвост в проруби» (Tail-fisher, ATU 2, у нас M109) отличается от предыдущих в ряде отношений. Он лишен какой-либо привязки к состоянию общества и может быть использован в любом культурном контексте, но зато привязан к определенной природной среде (рис. 85). В африканских вариантах опущенный в воду хвост, конечно, не вмерзает в лед — леопарда или гиену хватает за хвост крокодил, хвост оказывается привязанным и т.п. Однако в этой измененной трактовке мотив, вероятно, утрачивает свою привлекательность, поэтому на юге он нигде широко не распространился. Зато этот мотив представлен в Северной Америке от Арктики до Юго-Востока.

Рис. 85. 1. «Хвост в проруби», мотив M109 (ATU 2). Один зооморфный персонаж советует другому протянуть, опустить хвост так, чтобы к нему пристало нечто съедобное. Хвост невозможно вытащить, персонаж гибнет или остается без хвоста. 2. То же, но мотив известен мне только по указателю ATU. 3. Частично сходные варианты.

Те версии из Нового Света, которые зарегистрированы на Аляске и севере Канады, скорее всего, имеют сибирское происхождение, а версии с основной территории США, вероятно, заимствованы от европейцев. Трикстером в них почти всегда является лиса, хотя в соответствующих традициях в этой роли в норме должны выступать койот, кролик или иной персонаж. В силу простоты и легкой запоминаемости мотива он, видимо, быстро распространялся повсюду, где зимой в водоемах замерзает вода. На это указывает то обстоятельство, что в Евразии два основных варианта (жертва — медведь либо жертва — волк) перемежаются бессистемно. Однако в Америке медведь встречается чаще — возможно, потому, что так было в том европейском варианте, к которому восходят заимствованные индейские.

Большинство евразийских текстов стандартны, но в Казахстане, Сибири и на северо-западе Северной Америки сохранились своеобразные варианты. В частности, у многих тюрков Южной Сибири лиса предлагает волку или медведю не опустить в прорубь хвост, а сидеть на льду, пока с неба им не сбросят еду (мотив M109A). Записи же с основной территории Северной Америки очень похожи на европейские.

Ареальное распределение мотивов M38, F65 и M83 кардинально отличается от того, которое демонстрируют три мотива, описанных до этого. «Мнимый покойник», «неумелое подражание» и «кто старше» тематически не привязаны ни к социокультурным, ни к природно-климатическим обстоятельствам. Они известны на огромной территории, но при этом не по всему миру, их ареалы в значительной степени совпадают, но при этом раздроблены. Плотная концентрация записей в отдельных регионах («кто старше» на Кавказе, «мнимый покойник» в Берингоморье и на основной территории США) отражает не древнейшую ситуацию, а относительно более поздние и территориально ограниченные процессы. Все эти соображения позволяют относить начальное появление данных мотивов к очень ранней эпохе и связывать их с демографическими и миграционными процессами, протекавшими в период от ледникового максимума до раннего голоцена.

К этой же хронологической группе следует отнести мотив космической охоты. Если «жена Потифара» и «расступившиеся воды» не возникли самостоятельно в Старом и в Новом Свете, то и эти два последних мотива тоже входят в данную группу.

Африкано-европейские параллели

Не все мотивы, используемые в анекдотической и животной сказке, представлены от Африки до Америки. Есть такие, которые характерны прежде всего для Африки и Европы, хотя отдельные версии в отдаленных районах Азии и даже в Северной Америке тоже встречаются. Среди мотивов, рассмотренных в начале книги (в гл. 1), похожее ареальное распределение демонстрирует образ персонажа — воплощения смерти (мотив H7). В Европе этот мотив тоже используется главным образом в анекдотических повествованиях, причем не только в поздних фольклорных, но и в древнегреческом мифе о Сизифе.

Мотив «нянька-людоед» (M120) за пределами Африки и Европы либо отсутствует, либо изредка встречается в форме, весьма отличной от африканских и европейских версий. К сожалению, собрать европейские варианты пока не удалось, а указатель ATU такой информации не предоставляет. В нем под номером 37 объединены мотивы «нянька-людоед», «плакальщица съедает покойницу», «мнимый пастух съедает животных стада» и «лиса и птица решают вместе воспитывать своих детей». По крайней мере третий из этих мотивов имеет отличное от других ареальное распределение, и смешивать его с остальными нельзя. Тем не менее ясно, что истории о кошке-няньке, которую мышка взяла следить за мышатами, в Европе обычны, а в Азии — нет.

Однако некоторые истории о съеденных детенышах и о мнимом пастухе действительно содержат одинаковый эпизод, который выделен нами в отдельный мотив — «показанный многократно» (рис. 86). В африканских сказках трикстер (чаще всего это заяц или паук) берется нянчить детенышей более сильного хищника — леопарда, крокодила и т.п. Убивая и съедая детенышей, трикстер каждый раз выносит родителям того последнего, который еще остался, а родители верят, что целы все. Подобные тексты зафиксированы в бантуязычной и центральной Африке (лингала, монго, конго, куба, ньянджа, ндау, ньоро, зулу, суто-чвана, тсвана, занде, нзакара), а также у чадцев (хауса, мофу-гудур), но не далее на запад. У сомалийцев шакал-пастух аналогичным образом показывает гиене одну и ту же овцу, а в памирской сказке, записанной у сарыкольцев, это делает лиса (она пасет скот крестьянина, каждый день съедает овцу, а через щель в изгороди последовательно показывает нос, уши, шею и т.д. последней оставшейся овцы). Памирский и сомалийский тексты не могут быть связаны напрямую: схожие варианты должны быть и в ближневосточном фольклоре.

Рис. 86. «Показанный многократно», мотив M119. Персонаж берется ухаживать за детенышами другого, съедает их или они гибнут из-за его небрежности, либо (сомали, сарыкольцы) нанимается пастухом и съедает скот другого. При проверке показывает родителю или владельцу стада одного и того же несъеденного детеныша или одну и ту же овцу, тот верит, что все детеныши или животные целы. 1. Съеденные детеныши. 2. Съеденные овцы.

Большинство африканских текстов отличаются от сомалийского и памирского в отношении как образа трикстера (типичные для Евразии и Северной Африки лиса/шакал и типичные для Африки южнее Сахары заяц или паук), так и содержания (съеденный скот либо съеденные детеныши). Сходство основного мотива при различии в деталях характерно и для другого тематического кластера, связывающего Африку и западную Евразию. Речь идет о текстах с мотивом «звери у колодца», или «птицы копают реку» (M112).

Рис. 87. «Звери у колодца» («птицы копают реку»), мотив M112. Зооморфный персонаж отказывается копать или чистить источник питьевой воды, поэтому ему запрещают пользоваться водой. 1. Животное отказывается работать. 2. Птица отказывается работать.

Когда другие животные или птицы собираются вместе, чтобы выкопать водоем (реку, колодец), кто-то один отказывается работать вместе с другими (рис. 87). В Африке персонаж, прибегая к обману, пытается нарушить запрет пользоваться водой, причем этим обманщиком почти всегда является заяц, хотя у суто и хойхой — шакал, а у сонгаи — цапля. О вероятных причинах того, почему шакал и лиса оказались в числе трикстеров на юге Африки, было сказано выше. В Европе протагонистом повествований всегда является птица, видовая принадлежность которой варьирует, но характерной особенностью служит ее пронзительный крик в летнее время. За отказ работать птицу наказывают — обычно ей запрещено пить летом воду из водоемов, так что своим криком она призывает дождь (рис. 88). В циркумбалтийском ареале (поляки, литовцы, карелы и, видимо, шведы Финляндии) встречается сходный, гораздо менее распространенный мотив — животные строят дорогу, а крот или землеройка отказываются принимать в этом участие. В указателе ATU оба мотива объединены под номером 55.

Рис. 88. «Птице запрещено пить», мотив M113. Летом в разгар жары или же постоянно птицам определенного вида запрещено пить из водоемов и источников, они пьют лишь из луж или ловя на лету капли дождя.

Подавляющее большинство вариантов с птицей зарегистрированы в Европе (не в Азии), но есть вероятность того, что в прошлом евразийский ареал мотива был значительно шире — текст с мотивом «птицы копают реку» представлен в фольклоре ао нага на северо-востоке Индии. Что касается мотива «птице запрещено пить» (M113), то он распространен еще шире — не только в Европе и у нага, но и в Японии, у одной из групп банту (субия) и даже в Орегоне у такелма. Вот выборка из типичных версий.

Вариант такелма можно было бы проигнорировать, но это не единственная параллель, связывающая евразийский фольклор с Орегоном. У другой группы орегонских пенути, а именно у сахаптин, представлен еще один евразийский мотив, касающийся птицы и жажды (B72). Дети или другие родственники не дают женщине воды, она обижается и превращается в птицу, обычно в кукушку. Вот содержание некоторых текстов (рис. 89).

Рис. 89. «Кукушке не дали воды», мотив B72. Дети или другие родственники не дают женщине воды. Она обижается, превращается в птицу, обычно в кукушку.

(В обоих случаях эпизод служит завязкой длинного повествования на другой сюжет, но он определенно похож на тот, который характерен для сибирских и европейских вариантов.)

Подобные тексты записаны также у белорусов, различных групп ненцев, северных селькупов и югов (сымских кетов). Понятно, что болгары и украинцы в обозримое историческое время не контактировали с манси и энцами, но и независимое возникновение соответствующих вариантов совершенно невероятно. Многие из них, помимо прочего, объясняют, почему кусты, земля или мох имеют красноватый цвет. Не только у алтайцев, но и у кумыков, даргинцев, башкир, казахов, русских Томской области, телеутов, хакасов, японцев кукушка, вопреки реальности, считается имеющей ноги разной окраски — в рассказах о ее происхождении персонаж успел надеть обувь лишь на одну ногу (мотив B73).

Этот мотив тянет следом другой — персонаж, улетевший на луну и теперь видный там (либо сам ставший Месяцем), успевает надеть обувь или наголенник лишь на одну ногу (мотив A43, «Месяц в одном мокасине»). Данное истолкование лунных пятен связывает телеутов с северными атапасками и с эскимосами юпик (у инуит этого мотива нет). Трансъевразийские параллели указывают на устойчивость повествований, с древности сохранивших одинаковые этиологические мотивы, и американские аналогии на этом фоне не выглядят экстравагантными.

В отличие от евразийских и американских текстов, африканские сказки с мотивом «звери у колодца» отличаются редкостью этиологических мотивов и обилием мотивов трикстерских, переходящих из сюжета в сюжет. Таковы «смоляная кукла, к которой приклеивается бьющий ее персонаж» (ATU 175), «черепаху в наказание бросили в реку, а зайца в кусты», «схваченный за ногу или за хвост персонаж говорит преследователю, что тот схватился за корень дерева» (ATU 5).

Учитывая весь рассмотренный выше набор мотивов, хотя и представленных в Африке, но имеющих, по всей видимости, евразийское происхождение, историческая связь африканских и евразийских текстов выглядит возможной и в случае с мотивом «звери у колодца». И что сомнений не вызывает, так это почти полное отсутствие в Африке этиологических концовок, столь обычных в Евразии и Америке.

В качестве еще одного примера распространения в Африке явно евразийского по происхождению трикстерского эпизода можно привести мотив «бычий хвост» (M124). Персонаж закапывает хвост (либо голову, уши) домашнего животного, уверяя, что оно ушло в землю. Обычно он просит других тянуть за хвост (голову) и когда хвост «отрывается», обвиняет других в том, что скотина пропала (рис. 90). Указатель ATU фиксирует данный мотив главным образом для Европы (ATU 1004), между тем он характерен также для Средней Азии, встречается в Сычуани, а также в Западной, Восточной и Северной Африке. Для Индии в указателе [Thompson, Roberts 1960] зарегистрированы лишь два случая с не вполне стандартными подробностями. В Евразии мотив распространен шире, чем в Африке, а упоминание домашних животных предполагает его относительно позднее проникновение к югу от Сахары — не раньше, чем там появился евразийский домашний скот. Как говорилось, на северо-востоке Африки, возможно, существовал и свой древний очаг одомашнивания крупного рогатого скота, однако южнее распространились виды, заимствованные из Азии.

Рис. 90. «Бычий хвост», мотив M124 (ATU 1004). Персонаж закапывает хвост (голову, уши) домашнего животного, уверяя, что оно ушло в землю. Обычно он просит других тянуть за хвост (голову) и, когда хвост «отрывается», обвиняет других в том, что скотина пропала.

Африкано-дальневосточные параллели

Последняя группа текстов, протагонистами которых являются животные, а фабула основана на обманах и трюках, связывает Африку с Дальним Востоком.

Мотив «посчитать обитателей вод» (M3A) распространен вдоль тихоокеанского фронта Азии (рис. 91). Персонаж предлагает водным обитателям пересчитать их и для этого просит образовать цепь, по которой переходит на другой берег или выбирается из воды на сушу. Самая ранняя версия содержится в «Кодзики»: заяц просит морских чудовищ вани образовать цепь от острова до мыса. Среди современных фольклорных записей вариант «Кодзики» ближе всего китайским. В континентальном варианте (точное место записи не установлено) заяц перебегает на другой берег реки по спинам черепах, а в тайваньском (но записанном на западе острова, а не у тайваньских аборигенов) заяц перебегает на остров по цепочке из рыб (Inimicus didactylus, морской пучеглазый гоблин).

Рис. 91. «Посчитать обитателей вод», мотив M3A. Персонаж предлагает водным обитателям пересчитать их, для этого образовать цепь, переходит по ней на другой берег или выбирается из воды на сушу.

На российском Дальнем Востоке протагонистом является трикстер-лиса, обычно перебегающая на сушу по спинам тюленей (аянские эвенки, эвены, нивхи, нанайцы, орочи, удэгейцы, негидальцы, оленные коряки), и этот же вариант проник к долганам и казахам. В многочисленных индонезийско-малайзийских фольклорных текстах, записанных от Суматры до Западного Ириана и проанализированных К. Антони [Antoni 1982], карликовый олень (на западе региона) или обезьяна (в восточной Индонезии) перебегает через реку или пролив по спинам крокодилов. Протагонистом филиппинской истории (апаяо северного Лусона) является некто Дам-от. В индийском варианте из Махараштры героем, как в Японии и Китае, является заяц. Он просит крокодилов вытянуться, чтобы сравнить, кто из них длиннее, и перебегает по их спинам на другой берег реки.

На этом фоне одиноко и изолированно выглядит версия конголезских лингала, очень похожая на индонезийские: обезьяна перебегает реку по спинам крокодилов. Это совпадение можно было бы счесть случайным, если бы в том же тексте не был представлен еще и мотив «забытая печень» (M110, ATU 91): узнав, что его везут по воде, чтобы съесть, сухопутное животное говорит перевозчику, будто забыло на берегу тот орган, без которого мясо невкусно, который должен быть использован как лекарство и т.п. Перевозчик соглашается вернуться за этим органом, животное убегает.

Рис. 92. «Забытая печень», мотив M110. Узнав, что его везут по воде, чтобы съесть, сухопутное животное говорит перевозчику, что забыло на берегу тот орган, без которого мясо невкусно, который должен быть использован как лекарство и т.п. Перевозчик соглашается вернуться за этим органом, животное убегает.

Данный мотив зафиксирован в Восточной, Юго-Восточной, Южной и Юго-Западной Азии, Европе и в Африке — Северной, Восточной, Центральной бантуязычной и (одна известная мне версия) Западной (рис. 92). Европейские версии, безусловно, поздние и, весьма вероятно, распространялись не только при устной передаче, но и как письменные тексты, восходящие к «Панчатантре» (отсюда образы обезьяны и крокодила). Японский вариант известен как минимум с XI в., причем источник того времени указывает на его индийское происхождение. Вместе с тем данный вариант совпадает с одним из филиппинских (тагалы Лусона) и оба они отличаются от всех остальных (перевозчик — медуза, которую затем так побили, что она стала желеобразной). Не исключено поэтому, что на Дальнем Востоке распространение мотива забытой печени могло происходить независимо от южно-азиатских влияний. В таком случае «Панчатантра» не является единственным источником всех более поздних версий, а лишь фиксирует наличие мотива в индийском фольклоре не позже первых веков нашей эры.

О наличии мотива «забытая печень» в Северной Африке я сужу только по указателю ATU, который не содержит подробностей. В вариантах, записанных южнее Сахары, протагонистом всегда является обезьяна, перевозчиком — крокодил, рыба или (у амхара) бегемот. Наиболее вероятно, что в Африку мотив попал так же поздно, как и в Европу. Соответственно мотив «персонаж считает обитателей вод» тоже должен был проникнуть к банту поздно — либо через долину Нила, либо через Восточную Африку. Ни того, ни другого мотива нет не только в Америке, но и в Океании, поэтому можно предположить, что даже в пределах Азии оба распространялись уже в голоцене и, весьма вероятно, не раньше I тыс. до н.э.

Мотив неудачной раскраски (B38; птицы или животные раскрашивают друг друга, но один из участников недоволен результатом) за пределами Африки представлен главным образом в индотихоокеанских районах Азии и на северо-западе Северной Америки (рис. 93). В Африке удалось найти три варианта — малави, мурле и нанди. Во всех протагонистами являются животные, тогда как в большинстве азиатских, океанийских и американских текстах это птицы. Варианты с животными за пределами Африки встречаются реже. Вот примеры.

Рис. 93. «Неудачная раскраска», мотив B38. Персонаж раскрашивает птиц или животных или те раскрашивают друг друга. Это происходит иначе, чем задумано. 1. Речь идет исключительно о раскраске птиц. 2. Речь идет о раскраске рыб, рептилий, млекопитающих или же один из протагонистов птица, а другой — четвероногое.

Как и в других случаях, выбор в пользу повторного независимого возникновения мотива в разных ареалах или наличия у всех традиций общего источника зависит от конфигурации ареалов распространения мотива. Мотив неудачной раскраски наиболее характерен для областей, прилегающих к Тихому океану от Юго-Восточной Азии до северо-запада Северной Америки. В Евразии частота встречаемости мотива резко падает по мере удаления от Тихого океана, при том что уровень изученности западно-евразийского фольклора выше, чем фольклора Южной и Юго-Восточной Азии. В Африке вариант нанди очень похож на тайваньский, который записан у ами. Тексты того же типа, в которых неудачная раскраска одного из персонажей связана с тем, что рисовальщика отвлекли или испугали, записаны также на Филиппинах у багобо, в Индокитае у вьетов, седанг и тайцев, в Северной Америке у кадьякцев, чугачей, эскимосов устья Маккензи и эскимосов иглулик.

Если учесть, что африканские версии представлены исключительно близ восточного побережья, контакты которого с Юго-Восточной Азией, несомненно, имели место, азиатский источник для соответствующих африканских текстов наиболее вероятен.