Африка: Сборник

ЗАСУХА

Фатима Тамаслухт стояла в тени дома и, приложив козырьком ладонь ко лбу, вглядывалась в пыльную дорогу, петлявшую по бесплодной равнине. Лишь несколько заморенных зноем и жаждой животных виднелись вдалеке, привязанные к деревьям, чьи кроны трепетали под палящим солнцем.

Один из сыновей Фатимы затеял драку со своим братом, потому что тот выхватил у него пук тряпок, заменявший им мяч. Этот тряпичный мяч смастерила сыновьям сама Фатима Тамаслухт, когда дети вконец доняли ее просьбами купить им мяч.

Проселочная дорога петляла по холмистой равнине, то появляясь на миг, то исчезая за поворотом.

Накануне Рукуш дала в долг Фатиме ведро воды и при том посоветовала:

— Постарайся растянуть эту воду подольше, приготовь еду себе и детям, но просто так пить им не разрешай. Они того и гляди опорожнят целое ведро одним глотком…

Что стало бы с Фатимой Тамаслухт и ее детьми, если бы не Рукуш! Муж Рукуш каждую неделю запасает по две бочки воды: он привозит их на осле от колодца за пять километров от дома. Но если бы Рукуш не доводилась Фатиме двоюродной сестрой, она никогда не дала бы той и глотка воды. Муж Фатимы не мог привозить воду, как это делал муж Рукуш. Он даже не ведал о том, что засуха охватила весь район. Он посылал ей деньги с оказией, когда односельчане возвращались из города в деревню, а в городе, сами знаете, всего вдоволь, в том числе и воды…

Уже более десяти лет, как муж Фатимы промышляет торговлей арахисом и тыквенными семечками в городских кофейнях, а она за всю свою жизнь в глаза не видывала ни кофейни, ни бара. Он рассказывал ей о городе два-три раза в году, когда наезжал домой, чтобы переспать с ней и дать жизнь новому ребенку.

А она по-прежнему ничего не понимала в этой жизни. Муж построил для нее каменный дом, точь-в-точь как городской, — так он сказал, — только гораздо просторней: дома в городе похожи на клетки, в них теснятся десятки семей, и нужду они все справляют в одном отхожем месте, толкаются у двери и ждут своей очереди… А здесь — совсем иное дело…

Перед взором Фатимы простиралась бесплодная, высохшая, растрескавшаяся земля. Всего год назад все вокруг зеленело, резвились ягнята и другой скот, и хоть мало его было, зато хорошо откормленный. А теперь, когда скота почти не стало, когда земля превратилась в бесплодную пустыню и пыль клубится над дорогой.

Один из мальчишек спросил:

— Фатима, когда отец привезет воду? Хочу пить!

— Заткнись! Тебе дай волю, так целое ведро вольешь себе в глотку! Скоро, скоро вернется отец, он специально отправился на базар, чтобы запасти для вас бочку-другую.

Накануне муж Фатимы неожиданно нагрянул из города. Он и ведать не ведывал, что Аллах за целый год не даровал им ни единого дождя. Односельчане, которых он порой встречал в городе, рассказывали о засухе, но он и вообразить себе не мог, что она разыгралась с такой силой. Ему говорили, что несколько овец из его отары пало, но он был уверен, что беды в том особой нет. Теперь же он убедился, что пала большая часть отары, и вдобавок засохли все саженцы, которые он купил на деньги, вырученные от продажи арахиса и тыквенных семечек. Когда Фатима рассказала ему обо всем, он словно оцепенел. Ей даже пришлось напомнить ему о чае:

— Пей, а то остынет.

— О Аллах! У меня от твоих слов ноги сделались как чужие.

— Да хранит Аллах тебя и твоих детей! Ты сам на себя все несчастья накликал. Говорила же я: возвращайся домой, живи здесь, ведь ты отец моих детей.

— Но овцы все сдохли.

— У других овцы тоже сдохли.

— Я не знаю, как они им достались. А я ноги в кровь сбивал, пока таскался с товаром от одной кофейни к другой да драпал как угорелый от полицаев, они и так не раз пинками и палками загоняли меня в каталажку.

— На все воля Аллаха!..

Кто-то из детей снова крикнул:

— Когда вернется отец, Фатима?

Она пнула мальчишку ногой прямо в живот. И тут же ей стало жаль его, хотела было приласкать, но он уже был далеко. А его братья похохатывали, сидя в тени у изгороди.

Муж поклялся, что вернется с двумя-тремя бочками воды, за ценой он не постоит, было б только на чем переправить. Если повезет, достанет осла… Фатима Тамаслухт устала стоять. Неподалеку врос в землю большой валун, она подошла и присела на него, продолжая вглядываться в пыльную дорогу. Казалось, что скотина уже не в состоянии двигаться. Истощенные и слабые животные безропотно ждали своего конца. Муж наверняка прирежет их всех и попытается сбыть мясо за бесценок. Но люди теперь почти не едят мяса, поэтому подскочили цены на зелень, даже на помидоры… Она снова пригрозила детям:

— Если кто-нибудь подойдет и выпьет хоть глоток этой воды, я ему так всыплю, что он наделает в штаны!

У них никогда еще не было штанов, вся их одежда состояла из широких рубашек, донельзя изодранных и ветхих.

Мальчишки не обратили ни малейшего внимания на слова матери. Каждый из них был занят чем-то своим, и она тоже была занята своим — смотрела на дорогу.

…Она сказала мужу:

— Лучше бы ты пошел за водой с кем-нибудь из родных, одолжил бы осла у Аита или у Хусу, все-таки они тебе братья.

— А ты уверена, что Аит или Хусу дадут мне осла?

— А почему бы и нет? Разве вы не родня?

— Я пока еще не забыл о том, что произошло после смерти матери.

— А что такого произошло? Обычное дело, поссорились. С кем не случается…

— Я бы не сказал, что дело обычное. Слава Аллаху, что они вынудили меня податься в город, в Касабланку. Если бы не засуха, я бы скупил все их земли, и уж они бы у меня на этих землях покорячились!

— Я говорю только, чтобы ты одолжил осла, а не покупал землю.

— Ни за что, слышишь! Ни за что не заговорю я с ними первый, даже если завтра встречу их на базаре. Никакие они мне не братья, и ничто не связывает меня с ними!..

Она вспомнила, как передернулось его лицо и изменился голос прошлой ночью, когда он произнес эти слова. Она испугалась, что вот-вот с ним случится приступ бешенства, один из тех приступов, которые охватывали его иногда. Но постепенно он успокоился и в конце концов заснул рядом, так и не повернувшись к ней лицом. Он просил разбудить его пораньше, но сам проснулся ни свет ни заря и ушел на базар.

От сидения на камне у Фатимы заломило в пояснице, она поднялась, но в дом так и не ушла.

Если муж привезет одну или две бочки воды, то на первое время ей и детям хватит, земле и саженцам все равно уже ничем не поможешь, а большинство овец уже пало…

Наконец она решила вернуться в дом, но внезапно заметила на горизонте очертания грузовика. Она так и впилась в него глазами, грузовик постепенно приближался, и стало заметно, что он бурого цвета. Дети прекратили игру и сломя голову понеслись ему навстречу. Нечасто им доводилось видеть грузовик, гораздо привычней для них были телеги, запряженные лошадьми. Грузовик поравнялся с ними, они освободили ему дорогу, а потом побежали вслед, размахивая руками. Грузовик направлялся к их дому. В кузове сидели двое солдат, а с ними — их отец. Машина остановилась, и Фатима шмыгнула в дом: никому из мужчин, кроме ее мужа, не позволено видеть ее лицо.

Мужчины спрыгнули на землю и торопливо сгрузили три бочки. Потом солдаты все с той же поспешностью вскочили обратно в кузов, взревел мотор, и военный грузовик помчался назад по пыльной дороге среди умирающих засохших деревьев.

Фатима вышла из дома:

— Где ты раздобыл воду?

— Я отдал за нее триста дирхамов. Это Амсакан Вальд Утагрит указал мне на этих двух солдат. Они крадут воду из казармы и продают ее на черном рынке.

— А откуда у солдат вода?

— Они же военные! У них все есть. Государство снабжает их всем.

— Вот счастливчики!

— Они мне еще пообещали, если я буду держать язык за зубами, достать все, что угодно: и воду, и скот. И по сходной цене. Так что и ты помалкивай.

— А вдруг Амсакан Вальд Утагрит проболтается?

— Зачем ему это? Он и сам покупает у них воду.

— Не очень-то я доверяю этому человеку. Ненадежный он, вон сколько раз женился и разводился.

— Какое тебе дело до него? Может, замуж за него собралась?

— Помолчал бы лучше! Давай откатим эти бочки под навес.

Они покатили первую бочку, за ними увязались дети и стали помогать, радуясь звукам плещущей в бочке воды.

Фатима прогнала их.

— Идите-ка лучше играть! Вот здесь вода. Но если хоть один из вас подойдет без спросу к бочкам, я дам ему хорошего пинка.

Муж Фатимы вытер пот со лба и присел на землю у изгороди. Фатима сама откатила оставшиеся бочки под навес. Как только она управилась, муж велел ей приготовить чай. Она поспешила в дом. Он взглянул на небо — чистое, ярко-голубое, без единого облачка. В Касабланке небо тоже было безоблачным и ярко-голубым, но у тех, кто там живет, есть все, даже вода в бассейнах. Он видел, как они плавают, пьют вино, жуют бутерброды, мужчины обнимают женщин, и все они смеются. И откуда только у людей берутся такие деньги?

Фатима вышла во двор и спросила:

— Пойдешь в дом или подать тебе чай сюда?

— Принеси чайник и займись своими делами.

Она поставила перед ним фарфоровый чайник и вернулась в дом. Откуда-то издалека до него доносились голоса детей. Он налил себе чаю. Чай был очень горячий. Тут подбежал один из мальчишек и захныкал, выпрашивая чаю. Фатима выглянула из дверей и прикрикнула:

— Дай отцу спокойно попить чаю!

Но муж поднял голову и сказал:

— Принеси ему тоже стакан.

Фатима исчезла в доме и вернулась со стаканом, проворчав по-берберски:

— На, возьми, чтоб ты подавился!

Муж Фатимы заметил на горизонте приближающуюся машину, поначалу она казалась черной точкой. Он встал и, напрягая зрение, стал вглядываться в нее. У него были слабые глаза, но он был уверен, что машина ему не привиделась. Уж не едут ли снова солдаты еще с одной бочкой воды? Он крикнул жене:

— Фатима! Солдаты везут нам еще одну бочку.

Она выскочила из дому и побежала к нему. Потом взобралась на валун и, приставив ладонь ко лбу, стала вглядываться в дорогу.

— Что-то не похоже на их машину. У тебя глаза совсем никудышные сделались, ничего не видишь.

Фатима вернулась в дом, а он вышел за изгородь. Теперь он и сам убедился, что это не военный грузовик, а обыкновенный джип. Тут же примчались дети, они скакали по двору от радости. Один из них кричал:

— Воду, воду везут!

Отец рассердился:

— Кыш отсюда! Ступайте к матери!

Муж Фатимы разглядел, что это был полицейский джип, и заторопился в дом, дети побежали следом.

…Полицейские ввалились в дом. Муж Фатимы испуганно отступил к стене и побледнел. Полицейские вышли во двор, хлопнув дверью, один из них стал мочиться у изгороди, а другой тем временем подошел к мужу Фатимы, постоял, постоял и вдруг с силой пнул его ногой в живот:

— Вор, сукин сын! Крадешь воду из военной казармы! Где бочки?

Первый полицейский у изгороди застегивал ширинку, не обращая внимания на окружающих.

Муж Фатимы, корчась от боли, упал на землю. Полицейский схватил его за грудки и заставил подняться:

— Говори, где вода?..

ПРОВОДНИК

Мы сидели в кафе «Хуана де Арко», с наслаждением потягивали холодное пиво. Часы показывали половину двенадцатого. В глазах моего приятеля-англичанина застыла неизбывная скука, и все же он казался более оживленным, чем я. И тут он спросил меня, будет ли в ближайший час автобус на Арсилу. Я ответил, что не знаю, но пусть его это не волнует — полно такси.

Он поднес стакан к губам и равнодушно уставился в окно. Улица была почти пустынна, лишь несколько девушек направлялись в сторону пляжа, перекинув снятые юбки через плечо или держа их под мышкой, они смеялись. Он не проявил ни малейшего интереса ни к этим девушкам, ни вообще к миру, наверное, потому что приехал из страны, где полным-полно светловолосых красавиц. Я был намного моложе его и проводил девушек долгим взглядом.

— А они хорошенькие.

Он вздрогнул, словно его укололи.

— А?.. Что ты сказал?

— Я говорю, они ничего себе.

— Кто?

— Да вон те девушки.

— М-да, ничего… Ваша страна сильно изменилась. Пей пиво. Еще заказать?

— Спасибо.

— Пей сколько хочешь. Может, перекусишь? Или подождешь, пока мы доберемся до Арсилы?

— Как скажешь.

— Как ты хочешь, мне-то что. Я поел рано утром, мне теперь надолго хватит. Ты и вправду думаешь, что они нам там не откажут в просьбе?

— Я знаю тамошних людей. Это отчаянные смельчаки, к тому же очень добрые, никому не откажут в содействии.

Вошел бродячий торговец и принялся раскладывать перед нами товар — носки.

— Новый товар из Гибралтара, чистая шерсть, — сказал он.

— Да чего уж там, говори правду: с Канарских островов, — вмешался официант. — Разве неделю назад ты не ездил в Лас-Пальмас? Признайся, Абдо, сделай приятное клиентам.

Торговец ответил:

— Не мешай и нам попытать свое счастье, Хамидо.

— Пошел вон из кафе! Ищи свое счастье в любом другом месте, Танжер город большой. Слушай, почему бы тебе не поехать в Фес, или в Мекнес, или в любой другой город подальше от побережья?

— Потому что контрабанду из Себты и Мелильи доставляют и туда. Да простит меня Аллах за мое ремесло! Дай мне лучше что-нибудь перекусить, ни крошки во рту не было с самого утра. Да и пообедать едва ли удастся. Туристов мало в этом сезоне. С раннего утра на ногах, а продать так ничего и не удалось.

Официант принес ему блюдо кефты, вывалил прямо в него с двух небольших тарелок помидоры и жареный картофель.

Торговец возмутился было:

— Что это еще за мешанина?!

— А ты чего хочешь, голоштанник! — заорал официант. — Подумаешь, какой господин выискался. Ешь, свинья, набивай себе брюхо! Ходят тут всякие…

Бродячий торговец принялся за еду, ел он жадно — видно, и впрямь проголодался. Он чуть не вытер губы носками, которые перед тем разложил на стойке. Но взял салфетку из вазочки перед собой, вытер пальцы и продолжал есть.

Англичанин бросил мне:

— Ну что, пошли?

— Как хочешь.

Он расплатился, забросил рюкзак на правое плечо, а я подхватил кожаный чемодан, стоявший в углу. Мы прошли мимо отеля «Рембрандт», перешли улицу, направляясь к стоянке такси. Вскоре мы уже были на пути к деревне Дар-аш-Шави. Там англичанину предстояло взять интервью у нескольких бывших бойцов армии Франко, воевавших против «рохос», то есть красных. Мой спутник сказал мне, что представляет одну газету в Манчестере. Я, признаться, не очень-то склонен был верить этому. Может, они и вправду были журналистами и художниками, все эти европейцы, а может, и не были — поди разберись… Ясно одно: у каждого из них положение получше моего. Уже черт знает сколько времени я добиваюсь заграничного паспорта, чтобы поехать куда-нибудь в Европу или страны Персидского залива, но так мне ничего и не светит.

Я спросил у англичанина:

— Почему ты так спешишь? Дар-аш-Шави совсем близко, всего в нескольких минутах от Арсилы.

— Тебе, наверное, хочется выйти где-нибудь у моря, искупаться. Но ты мне нужен, чтобы переводить.

— Не так уж я люблю купаться в море.

— Тогда догадываюсь, чего тебе хочется.

— Чего?

— Пива!

— Ты угадал, — ответил я.

Мы вошли в ближайшее кафе. Он заказал не пиво, а тоник. Я понял, что мое желание пришлось ему не по душе, но перечить не стал. А спустя совсем немного времени мы уже были в деревне Дар-аш-Шави. Нас встретил молодой горец, одетый в короткую джеллабу и пеструю широкополую шляпу. Он говорил по-английски, и я подумал про себя: «Вот и пришел конец моей работе!» Казалось, англичанин и горец уже давно знакомы между собой. Ко мне он обратился по-арабски:

— Ты из Арсилы?

— Нет.

— Тогда откуда? Из Танжера или из внутренних районов?

— Нет. Я из Ксар-ас-Сагира. Среднюю школу окончил в Танжере, но дальше учеба не пошла.

— Таких, как ты, много. Я лично предпочитаю жить здесь, хотя мне довелось жить и в Лондоне, и в Стокгольме, просидел там даже шесть месяцев в тюрьме. Вы с Томом давно знакомы?

— Нет. Мы случайно встретились в Танжере.

— Том смелый парень. Мы с ним встречаемся по два-три раза в году. Если ты с ним сойдешься поближе, сам увидишь, что он за человек.

— Значит, он уже приезжал сюда, чтобы взять интервью у жителей?

— Интервью? Какие интервью? Ах, тогда все понятно…

Горец умолк и вытащил из кармана пачку сигарет. Мы шли по разбитой проселочной дороге, усыпанной белой галькой.

Птицы щебетали вокруг нас: дорогу обступали невысокие деревца и колючий кустарник; нещадно палило солнце. Юноша взял у меня из рук чемодан, а Том сказал:

— Подожди меня здесь. Они, наверное, будут стесняться тебя.

— А что им меня стесняться? — обиделся я.

— Видишь ли, когда люди говорят на волнующие их темы, например, о войне, они смущаются посторонних. А этот юноша среди них свой.

— Как хочешь.

Он бросил мне пачку сигарет. Я перешагнул через высохшее русло ручейка, вокруг прыгали кузнечики… Я прошел еще немного вперед и улегся под смоковницей. Я лежал и смотрел, как они поднимаются все выше в гору, покуда совсем не скрылись из виду. На небе не было ни облачка. Время от времени пролетала какая-нибудь птица, и ничего не было слышно, кроме птичьих голосов. Я лежал в тени под смоковницей и наслаждался легкими дуновениями ветерка, потом уснул. Не знаю, сколько я проспал, меня разбудили голоса.

— Ну как спалось? — спросил Том. — Наверное, проголодался?

Молодой горец сказал смеясь:

— А я уж думал, что ты всю смоковницу ободрал.

— Далась мне твоя смоковница!

Горец немного проводил нас, распрощался и зашагал обратно. Когда мы вышли на шоссе, я присел на обочине, а Том остался стоять, потом тоже уселся на землю. Молодой горец заверил нас, что автобус на Арсилу вот-вот подойдет. Действительно, минут через пятнадцать подъехал автобус; из него вышли несколько босоногих горцев и горянок. Головы детей, словно перезрелые плоды, болтались за спинами матерей.

Уже в автобусе я спросил Тома:

— Ну как, взял интервью?

— Взял. Все в порядке.

— Небось эти старики похвалялись, как били «рохос» и как старались убить побольше?

— Еще бы!

— И еще как убивали детей и разрубали их тела на части?

— Вот именно. Все это я записал.

Я поставил чемодан между коленей. Я знал, что в чемодане — магнитофон, и попытался представить себе, какие подлинные и вымышленные истории таит в себе этот магнитофон. Старые вояки любят приврать и не прочь приписать себе чужие подвиги. Мы ехали примерно десять минут, неожиданно автобус остановился, немного не доезжая до Арсилы. Никто не вышел. Передние и задние двери открылись, и в салон вошли королевские жандармы. Я почувствовал, как вздрогнул Том. Жандармы открыли наш чемодан. Никакого магнитофона там не было. Он был до отказу набит индийской коноплей. Надевая мне наручники, жандарм сказал:

— Решил нажиться на продаже наркотиков, а мы тут должны умирать от жары?!

— Господи… Но ведь я…

— И слушать тебя не желаю.

И в тот же миг сильнейший удар кулаком обрушился на меня. Я вывалился из автобуса, и рот мне забило землей.