Агами

Глава 19. Хозяин «Печоры»

Денис Александрович любил вечер и чем старше становился, тем меньше стеснялся этого. Ровно в 18.00 он выходил из кабинета, сколь важными бы ни были дела. По молодости и рьяности возбуждался, когда вызывал шеф. Чем выше занимал должность, тем важнее становились шефы и причины вызовов. Но возбуждение это постепенно теряло остроту, хотя случалось всякое: расскажи кому, ответит, что опаснее и важнее некуда. Опыт, думал Денис Александрович, вот в чём он заключается — в онемении нервных окончаний. Ты просто перестаёшь чувствовать.

После Конвенции, ареста и возращения на службу с серьёзным повышением в должности, Денис Александрович часто ловил себя на мысли, что не может представить себе чего-то по-настоящему пугающего и способного терзать болью и сомнениями изнутри. Он хорошо спал и не терял аппетита. Сохранил спортивную форму: соответственно возрасту — шутила жена, когда он иногда, усмехаясь, рассказывал, что проверял функциональные показатели и они снова немного снизились. Но он всё равно сильнее сверстников в спортзале. «Сильнее, ты всегда был сильнее», — говорила Татьяна. Было смешно, конечно. Раньше ты был просто сильным, а сейчас — «соответственно возрасту». И возраст сильнее тебя, каким бы ты ни пытался казаться самому себе.

Первые годы после возвращения нравились Денису Александровичу безоговорочно. Власть, к которой он так долго шёл, обволакивала его мягким туманом, проникла куда-то внутрь, стала им самим. Власть давала силу управлять другими, почти неограниченным их количеством, и почти без ограничений определять их судьбы. Власть оказалась универсальным растворителем зла. Сколько бы его ни было сотворено — власть объясняла и оправдывала всё самим своим наличием и своей необходимостью.

Денис Александрович очень скоро, возможно, потому, что время было сконцентрировано и рождало поток событий необычайной важности, сначала почувствовал, а потом принял как должное то, что вынужден быть неограниченно жестоким. Это оказалось обязательным условием сохранения власти над кругом людей, которых он должен был интегрировать в новую реальность. И тех, кого не мог или не хотел. И тех, кто не хотел сам. И тех, кто интегрировался и разочаровался.

А ещё у власти оказался крайне приятный бонус, побочный эффект. Выяснилось, что можно не переживать об ошибках. Решение, которое претворяется в жизнь, и неважно, правильное оно или нет — вот что такое власть. И неважно, какой результат повлечёт это решение: власть нуждается в любом и любой переварит. Эффективность решения не имеет значения. Одно лишь условие нужно соблюдать — не позволять, чтобы в решениях усомнились те, в отношении кого они принимаются, а тех, кто усомнился, — нейтрализовывать.

Осадок. Не давал покоя лишь он: какое-то смутное и малообъяснимое ощущение, что не всё идёт так, как надо, или, если совсем честно, всё идёт гладко, но не туда. «Налипли», вспоминал он слова Джона Смита, который вербовал его в «Мирном», арестованного, лишённого всего — званий и должностей, карьеры, семьи. Власти. Вы налипли — как мухи на ловушки. Этих мух можно не убивать, говорил тогда Джон Смит, вреда от вас нет.

Он оказался, конечно, не Джоном и не Смитом, но это неважно, иначе и быть не могло. Остался куратором Дениса Александровича, а это означало, что был всесилен по отношению к нему. Властен, насколько можно быть властным в отношении человека, которого всегда можно лишить всего и поменять на кого-то другого, да хотя бы на того, кого сам Денис Александрович и воспитал.

Но не это, не власть куратора давила беспокойством, нет, с этим каждый чекист приходит на службу и с этим живёт в пенсионной отставке до конца. Привыкает к добровольной беспомощности перед своим Personal Jesus в частности и всемогущим пантеоном в целом. Переживает, если вдруг возникает подозрение, что рассердил или потерял доверие.

Волновало другое. У власти выявился и стал всё отчетливее год от года проявляться один, но системный порок. Люди. Те, что должны жить решениями Дениса Александровича. Их становилось всё меньше. Они вживались в новые агломерации и растворялись в них. С ними уходила власть. Конечно же, Денис Александрович убеждал своих, что они будут нужны всегда, ведь даже интегрированных нужно контролировать. И те, что поглупее, верили. Он доказывал кураторам, что полномочия службы надо распространять и на интегрированных, его слушали, ему улыбались, но границы оставляли прежними — ваши полномочия завершаются в кластерах коренного населения, интегрированные выходят из сферы ваших полномочий. Довольно того, что в переходный период в пенитенциарные кластеры направляются преступники из вновь прибывших. Что тоже, по мнению аналитиков Конвенционального совета, способствует интеграции.

И способствовало, что и говорить. Один за другим кластеры закрылись за ненадобностью, последние два общегражданских за Уралом — в прошлом году. Пенитенциарные, в которых Денис Александрович не сомневался, тоже сжались до одного — «Печоры». Ликвидированы даже «ЗФИ», «Мирный» и вообще все якутские. На их месте выросли гражданские поселения. А в них власти УПБ не предусматривалось.

Хозяином «Печоры», вот кем я стал, думал Денис Александрович. Предавать то, что даже предавать поздно, и властвовать над теми, кто в твоей власти не нуждается, — вот что осталось. Вкупе с осознанием того, что он и вообще все, кто что-то мог, опоздали с этим пониманием на полвека. Даже тридцать лет назад понять это было не поздно. А сейчас цена этому пониманию грош, а назначение — оставаться осадком в душе человека, властвующего над тремя миллионами людей, живущих в последнем кластере и ещё не обнаруживших за забором мира.

Страшна не временность власти сама по себе, а временность неотвратимая, обозримая в том близком будущем, где ты ещё жив, в уме и способен страдать. Как это воспринимать — как предназначение или как вызов? Нет смысла думать об этом, если твоё назначение — отвечать на вызовы и создавать их другим.

Подошёл вечер, и Денис Александрович вышел из кабинета. Помощник поднялся, посмотрел выжидательно.

— Перекуси пока. Буду через час. Работа ещё есть. Закажи кофе и бутерброды, — коротко приказал Денис Александрович и ушёл.

Лидия Фельдман, очень сообразительная, понимающая с полуслова и даже без слов, была его помощницей долго. Справлялась, но было видно, что не её это. Шире мыслила, хотела работы и поездок, оперативного пространства. Перспективная, а значит, нужно идти в оперативную работу. Рост может быть только оттуда. Говорили об этом в последней совместной командировке, вечером, после бутылки Luce, старого и прекрасного. Денис Александрович разрешал себе иногда вот так, безобидно, ужинать с Лидой. Помнил и ценил, как она стреляла в Сергея, как ликвидировала Давида Фельдмана. Держал дистанцию. Не только потому, что видел тогда её настоящую, сильную и холодную, но и потому, что не хотел рисковать — Лида обещала вырасти в большого функционера, нужно было лишь поддержать. Аккуратно. Забравшиеся наверх по головам других и получившие власть не любят тех, кто пользовался ими в прежней жизни. Это Денис Александрович знал наверняка.

Допустимые шаги к нему Лида прогнозируемо сделала при первой возможности. Получив мягкий отказ, попыток не повторяла. А собеседником оказалась идеальным — слушающим, думающим и немногословным.

— Берлин, Лида, вот наше болевое место, — объяснял он ей тогда.

Долго объяснял. Обстановку. Задачу. Цель и подходы к ней.

Лида слушала, думала, задавала короткие вопросы. О Софии Керн она знала, но ожидаемый вопрос задала:

— В чём необходимость нейтрализации? Таких много. Уехали, эмигрировали, пишут. Недовольные, но такие всегда были и всегда будут. Допуск на недовольных нужно оставлять в любых расчетах, вы сами нас так учили. Самых влиятельных надо брать на контроль. Вербовать, в конце концов. Опыт имеется.

Лида в такие моменты говорила короткими фразами, без лишнего. Денис Александрович любовался даже неосознанно. Лида чувствовала. Ждала ответа, чуть приподняв брови, и глядя в глаза — с уважением, но прямо. Да, далеко пойдёт, нет сомнений.

— Понимаешь, Лида, опасны не недовольные и мыслящие иначе. Сами по себе они достаточно управляемы. Установление оперативного контроля над их группами чаще всего не представляет сложностей: эти люди склонны к рефлексии и тревожности. Как результат — снижение критичности восприятия негативной и компрометирующей информации о единомышленниках, склонность к скорому и публичному суду над ними как над предателями. Всё это от страха за себя и неуверенности в собственной безопасности и устойчивости статуса, причём когда им ничего не угрожает. Не нужно тебе объяснять, что в таких условиях простор для манипулирования этими людьми безграничен. Но есть другие, есть успешные, состоявшиеся пассионарии, — Денис Александрович любил это слово. — Это люди, обеспечившие себе устойчивое материальное и социальное положение. Имеющие обширную сферу влияния. Убеждённые противники органов государственной безопасности. Не поддающиеся вербовке. Контролирующие информационную и личную безопасность. И представляющие угрозу.

— Кому? — спросила Лида.

— Нам, — честно ответил он.

Денис Александрович доехал до парка неподалеку, оставил водителя и охранника в машине и пошёл гулять. Снова думал об ответе на тот вопрос Лиды. Он был очень прост до отсечки 2024-го, до Конвенции. Можно было сказать: «Национальным интересам Российской Федерации». Даже когда их не стало, когда страна начала жить на ренту от углеводородов, сведя свои интересы к перераспределению этой ренты, фраза всё равно звучала хорошо. Солидно.

Ещё можно было сказать: «Интересам государственной безопасности». Но какое сейчас государство? Ответ, казалось бы, вот, прямо перед тобой, висит в воздухе, протяни руку и бери. Всё та же Российская Федерация. Но от прежней структуры государственного управления ничего не осталось, как не осталось и от государственных корпораций, их вообще в первую очередь разогнали. Есть парламент, есть правительство, есть премьер-министр и даже президент — как там его? Выборы есть. И кто же в этой власти? Новые поселенцы и интегрированное коренное население. Полномочий в отношении них у Управления президентской безопасности в целом и лично у Дениса Александровича нет. Его полномочия — пенитенциарный кластер «Печора». Население, которым он мог управлять, которое признавало и не сметало по каким-то причинам с лица земли его «государственную безопасность», осталось только там. Остальным он не был нужен: они жили, радовались и не боялись ни его, ни того, что он нёс с собой.

«Мнимое величие и реальные пытки — вот всё, что есть у органов государственной безопасности. Даже государства уже нет», — сказал два дня назад на допросе профессор Берман, которого Денис Александрович решил профилактически поморозить три-четыре года в «Печоре», уж очень стал своеволен. Допрашивал профессора Игорь Сидоров, сотрудник из новых, рьяный. Излишне рьяный, Денис Александрович даже морщился от некоторых сцен, когда смотрел нарезки видео с допроса.

Парк прекрасный. Разбили его на месте рощи, где росли тисы, самшиты и местное субтропическое. Привели в порядок старый туристический объект. На малый маршрут, чтобы посмотреть Оползневую балку и Белые скалы, уходит сорок минут. Денис Александрович гулял здесь часто — если нет дождей, то почти каждый день. Можно любое дело отложить на час, но отменить дождь нельзя. Человек властен над другими людьми, но другой человек властен над ним самим, а дождь властен над ними обоими.

Сегодня с утра встала жара, душно было и к вечеру, потому Денис Александрович шёл медленно, не любил ощущения горячей влажности под одеждой. Пока шёл, поговорил с Татьяной, женой. Она почти перестала приезжать сюда, жила безвылазно в Шотландии. Сидела сейчас на террасе, там тоже было солнечно. На столе — свежий хлеб из деревенской лавки, мягкий солёный сыр, кофе. Она любила пить кофе в это время, вместо вечернего чая. Сочетание вкуса кофе и тёплого ещё хлеба, тёплого вечера и воздуха, пронзительно прозрачного в предгорье, — всё это остро ощущалось и кольнуло под сердце.

— Неспокойно мне за тебя, Дениска, — сказала она.

Дениской она называла его в особых, тревожных случаях, когда и впрямь беспокоилась. Он не стал спорить, промолчал.

— Прилетай на выходные. Сейчас же удобно с этой новой дорогой. Час — и ты у нас. Встречу в хабе. Макс с Лизой тоже приедут. Прилетай.

Захотелось, конечно, туда, где кофе и свежий хлеб с рассольным сыром, хотя он больше любил сыры твёрдые, выдержанные. Соответственно возрасту, вспомнил он и рассмеялся тихо.

— Не в эти выходные, — ответил Денис Александрович. — Как Лиза?

Про Максима не спросил, с ним говорил накануне. С сыном складывалось проще: он понимал или делал вид, что понимает, что отец делает то, что нужно кому-то делать. Что это грязная и неуважаемая работа, но необходимая и уберегает от большого зла, от беженцев и крови, от войны, в конце концов. Окончив Гарвард, нельзя не понимать, что мир — это не царство розовых единорогов. Realpolitik, будь она неладна, и отец Максима — её винтик и актор, в зависимости от ситуации. Да и понимал сын, каких усилий стоило отцу устроить его в Гарвард. Почти никому не удавалось вот так, из ниоткуда. Деньги и влияние, вот что нужно. А какое влияние у офицера государственной безопасности из России? Такое, о котором лучше молчать. Максим и молчал.

Лиза этого понимать не хотела и принимать не собиралась. «Грязный чекист», — сказала Денису Александровичу как-то в порыве, это было когда она только начала учиться в университете. Добавила, что у него руки по локоть в крови. И осталась при своём мнении, становилось только хуже — больше узнавала. Последний разговор совсем удручил его и подвёл к разлому: дочь прямо спросила, откуда у него столько денег, и заявила, что уйдёт из дома, если он не сможет объяснить ей. Он попытался даже повысить голос, назвал неблагодарной, требовал проявить уважение к тому, что он сделал ради семьи — дом, Шотландия, школы и университеты, — но всуе. Лиза облила холодным презрением. Сказала: «Есть вещи важнее твоих наворованных денег».

— С Лизой сложно, — ответила Таня. — Думаю, что я не смогу её удержать.

— Посмотрим, — ответил Денис Александрович, попрощался и завершил разговор.

Это казалось удивительным. Сам мир, в котором он жил, стоял на неписаных правилах. Нельзя было сомневаться в достатке. Самим своим наличием богатство подтверждало законность происхождения. Можно было не дать стать богатым, усомниться в честности состояния, но ровно до того момента, пока человек состоятельным не становился, не пересекал индульгирующую отметку, после которой мог пользоваться добытым относительно спокойно, не беспокоясь о вопросах типа «откуда?».

Лиза и её друзья этого не принимали. Надежда была лишь на то, что дочь просто не знает иной, нищей жизни и быстро одумается, когда придётся жить иначе. Жить как большинство, о котором она так печётся. Но малую эту надежду Денис Александрович держал в закутках сознания: уж очень иллюзорна, а оттого вредна.

Навстречу из-за поворота вышла компания. Коренные, интегрированные, определил Денис Александрович. Двое заводских работяг с девушками. Все молодые, крепкие, загорелые до красноты первым загаром, громкие. Приехали издалека на отдых, в отпуск. Эти категории — заводские работяги и курортные отпускные — вернулись в страну с заводами, которых стало много.

Денис Александрович передвинулся к краю дорожки, чтобы пропустить. Не получилось, один из парней задел его.

— Аккуратней, — автоматически произнёс Денис Александрович.

И зря. Девушки, алкоголь, пустынная парковая дорожка. Бить парни начали сразу, кинув пару дежурных «Ты чё!». Свалить не смогли, но пару раз достали серьёзно — в нос и в висок. Замутило, и упасть бы Денису Александровичу под ботинки, но закричали вокруг женские голоса на разных языках. Компания убежала. Подошла участливая женщина, из русских. Стала предлагать помощь, пыталась вызывать полицию. Пришлось жёстко остановить. Женщина обиделась и ушла. Оставила салфетки.

Денис Александрович сел на лавку и усмехнулся, утирая кровь из носа. Несильно, но обидно. И пришла другая мысль, больная по-настоящему. Полиция? То есть ему, офицеру государственной безопасности, совсем недавно способному вытащить этих двух мордоворотов из любого притона в течение часа, изуродовать или закинуть на пару лет в далёкие места, нужно обращаться в полицию.

Он беспомощно повертел головой. Гулял без охраны, сам виноват. А что он сейчас может на этой территории? Здесь он обычный гражданин. Есть полиция, иди туда, гражданин. Не хочешь? Вали в свой пенитенциарный кластер «Печора», там ты ещё можешь пытать людей и загонять их в штрафные изоляторы. Больше нигде твоей власти нет, да и в «Печоре» есть только потому, что там живут остатки тех, кто привык подчиняться таракану и не может встать и сказать: «Нет, усатая дрянь, ты никто, мы не будем больше отдавать тебе своих детушек на ужин, а тебя растопчем».

Так вот в чём был замысел, вот оно, простое и смешное до кровавой слезы: пусть тот, кто не может иначе, живет как жил, с ГУЛАГом и ЧК, а тех, кто не хочет и готов биться за себя, — надо забирать. Интегрировать. Да, будут неизбежные потери, но работает же схема? До «Печоры» сузились. Скоро и того не останется.

Завибрировал коммуникатор. Не ставя в режим голограммы — всё же люди вокруг, да и рожа пока пугающая, — Денис Александрович поднёс его к уху. Выслушал короткое сообщение. Резко скомандовал: «Полная мобилизация. Все силы на подавление. Совещание у меня через 20 минут». И быстро пошёл к машине.