Агами

Глава 22. Новый Новый центр

— Профессор, да ты ожил, в натуре! — верещал Витос, глядя на новое убранство палаты.

Занимался новый день, не такой жаркий, как предыдущий, и это было хорошо. Жара утомляла. Хоть и ждёшь тепла всю зиму, с октября по апрель, теперь хотелось хоть немного прохлады.

— Спасибо, Виктор, — довольно ответил Берман, принимая кружку с горячим чаем из худых крепких рук Витоса.

Старый профессор не любил кличек, погонял, погремушек, хоть люди вокруг были щедры на их изобретения и раздачу. С людьми в его мире, в том, где он жил и будет жить, принято называть по имени. Потому — Виктор. И это молодому человеку нравилось, несомненно. Сложно было смириться с твёрдой Пашиной просьбой не называть его Павлом. Ассоциировалось это у него, вероятнее всего, с эмпирическим данными, полученными в условиях длительного лишения свободы. Среда сформировала ассоциативный ряд. Павел значит Огородников. Следовательно — осуждённый. А Паша — это Старый. Вор в законе. Уважаемый человек. Принятие и толерантность в таких неприспособленных для жизни местах принимают неестественные формы, закольцовываются и становятся единственно возможным способом существования. Уважаемый вор. Уважение и вор — антагонистические семантические примитивы, обретшие вдруг общность смысла, лексическую сочетаемость и обиходность. Приходилось смиряться. Паша так Паша.

Единственное, о чём попросил как об ответной уступке совсем недавно, когда почувствовал странную общность с этим страшным человеком, — не называть его Берманом.

— А как? — удивился Паша.

— Меня зовут Аарон Яковлевич.

— Не обещаю, — честно признал Паша. — А профессором можно называть?

— Можно, — смирился Аарон Яковлевич.

После вчерашнего разговора Старый ушёл и вида не подал, что принял какое-то решение, что вообще понял, о чём шла речь. Арагорн, око Саурона — как только в голову пришло? Профессор даже поёжился. Фантазёр. Тюрьма тут, тюрьма! Образы должны быть понятней, а интрига очевидней.

Но ночью Аарон Яковлевич заснул спокойно. Подействовала ли размеренная беседа с умным собеседником — а Паша был, безусловно, умён, — или отвар из местных трав стал причиной, понять сложно, да и нужно ли? Снилась недавняя работа, спокойная, у моря, в Новом центре, в белых уютных корпусах научного заведения нового типа. Разработка устройств устойчивой связи в условиях низких температур, систем управления крупными промышленными комплексами, да мало ли чем? Он разрабатывал, Владимир Иванович создавал опытные образцы, всё работало, летало, бурило землю и автоматизировало процессы.

Сначала закончилось спокойствие.

— Как, как вы додумались до того, чтобы использовать это изобретение таким образом?! Оно в помощь людям, вы понимаете?! В помощь! — кричал он хрипло и высоко на совещании, где были очень важные люди из этих.

Но эти молчали, его слова, которые он так тщательно готовил и сначала произносил увесисто, как ему казалось, сохраняя лицо, летели мимо их ушей.

— Понимаете ли вы, что резонансное излучение, которое мы научились генерировать и применять, крайне негативно может сказываться на здоровье человека? — говорил он. — Установка предназначена для обеспечения безопасных условий работы в малоосвоенных местностях. Она сводит на какой-то период к минимуму активность диких животных и даже кровососущих насекомых. Но даже там её бесконтрольное применение чревато негативным воздействием на окружающую среду! Излучение не может применяться в зонах нахождения человека бесконтрольно! Оно опасно. А что сделали вы? Монтируете установки в пенитенциарных кластерах! Для чего? Чтобы уничтожать людей?..

Эти шептались и не скрывали улыбок. Потом профессор Берман стал громче, грозил пальцем, а позже и вовсе закричал, что из него сделали отца Кабани и пусть его тогда научат пить самогон, если его изобретения используют в весёлых башнях, которых понастроили невесть сколько.

Совещание стало шуметь и требовать прогнать блаженного. Так и говорили — «блаженного».

— И сказал я в сердце моём: «И меня постигнет та же участь, как и глупого; к чему же я сделался очень мудрым?» — пьяно бормотал вечером Аарон Яковлевич, выпивая с Владимиром Ивановичем.

Иваныч молчал.

Потом закончилась работа. Берману и его инженеру не давали больше новых проектов, а потом и вовсе перестали приглашать новых чуждых на совещания.

— Чего они хотят? — спрашивал профессор себя, иногда вслух.

— Покаяния твоего, — сказал ему раз Владимир Иванович, услышав, — любят они, когда им каются.

Владимира Ивановича забрали первым, а через месяц и Бермана. Сознание сохранило это как полёт сквозь прокуренный туннель, и, когда он снился, организм переходил в режим бодрствования независимо от времени суток.

— Вкусный чай получается из местных трав, Виктор. Стоит их изучить потом, — с удовольствием произнес Берман, ставя чашку и намереваясь взять сушку из заботливо сложенных Витосом в тарелке чайных прикусок.

Но стало не до чая, хотя, конечно, прихлебывал его потом профессор, не замечая ни вкуса, ни температуры, как бывало в дни важной работы, когда вот-вот — и случится нечто, из-за чего на душе хорошо — открыл. Никто не додумался, хотя рядом ходили, а он открыл!

В палату ввалился Паша Старый, по-хозяйски ступая и раздавая резкие команды суровым бритым мужчинам, которые шли за ним: были там и блатные в новеньких тёплых ботинках, и работяги-мужики в кирзовых сапогах.

— Ну что, профессор, битва за Мордор? Братва против орков?! — весело и зло проорал Паша.

Аарон Яковлевич собирался было поправить вежливо, что битва была не за сам Мордор, а при Чёрных вратах, но вовремя осёкся и спросил просто:

— Чем могу быть полезен?

— Иваныч, тащи аппаратуру. Профессор с нами. Тут будет ваш Новый центр. Обустраивайтесь.

— Новый Новый центр, — проговорил Аарон Яковлевич, но его уже никто не слушал, а затем он и сам забыл обо всём.

Сосредоточенный и важный Иваныч, покрикивая на приданных ему в помощь зэков, затаскивал аппаратуру. Всю из той их с профессором тайной лаборатории, где они провозились много месяцев, устанавливая связь с самыми крупными зонами-подкластерами, где изобрели и смогли собрать тот прибор, ради которого и с которым сейчас где-то шёл Трофим.

И ещё кое-что заносили подручные Владимира Ивановича из технического арсенала, какого у арестанта быть не могло, пусть он и трижды вор в законе — голографические мониторы, настоящие компьютеры, коммуникаторы. Всё, что нужно для устойчивой связи и управления системами безопасности и жизнеобеспечения колонии. Или нескольких, с кем есть связь. Или, если Трофим дойдёт, задача приобретёт новый масштаб. Какой, думать, конечно, хотелось, но не стоило.

А потом Аарон Яковлевич увидел у многих оружие. Такое, какое видел у охранников. Точнее то самое, что видел у них.

— Да, профессор, — ответил на незаданный вопрос Паша, — бунт. Подняли зону, пока ты спал.

И рассказал как. Не стал только говорить, что утром шепнул «хозяину», чтоб сваливал, и почему это сделал, тоже говорить не стал. Не всё надо знать людям рядом. Арсений Иванович заслужил, чтобы шкуру дали спасти, да и понял всё сразу, исчез с зоны через час после разговора со Старым. Умён, что говорить.

А потом началось. Шестеро блатных, которых накануне чуть не опустили в бараке Паши, доверие братвы отработали по полной. После обеда, когда у столовой толпились зэки в ожидании конвоирования по отрядам, блатные предъявили вертухаям двух дохлых мышей, якобы найденных в каше. Нашли или не нашли, разбираться поздно, факт, что находили раньше, бывало. Народ заволновался, вертухаи заорали благим матом, а потом вызвали подмогу и увели всех шестерых зачинщиков в дежурную часть, оформлять в штрафной изолятор на воспитание. По дороге те не сопротивлялись, терпели, иначе было нельзя — наручники бы нацепили и отмудохали раньше времени.

— Должен сказать, хорошо, что не отмудохали, — вставил Аарон Яковлевич.

Паша ухмыльнулся и отметил, что когда не отмудохали — это всегда радость. Порадовался, что профессор уже встаёт сам, и продолжил рассказ.

Заведённые в дежурную часть блатные выждали момент, когда вертухаи проорутся и начнут писать рапорта, и устроили бойню. Пробили головы трём сотрудникам, двоих положили «на глушняк», остальных тоже люто поломали — всего десять их там было. Сами потеряли троих тоже «наглухо»: попали под шальные пули старшего смены, тот сдуру начал палить во все стороны. Остальные живы и вполне здоровы. Прощение братвы заслужили. Тревогу дежурные объявить не успели.

Остальных по зоне повязали мужики, тихо и без крови. Один из сотрудников уже оказывает поддержку, вон, профессор может посмотреть сам, устанавливает аппаратуру.

— Сладкий? — поразился Аарон Яковлевич. — Он же злой, как цербер.

— Переобулся. Скоро остальные начнут, вот увидишь. Когда поймут, что подмоги не будет.

— А её не будет?

— Ты думаешь, зачем мы здесь технику тебе таскаем, профессор Яковлевич? — кратко резюмировал вводную беседу Паша.

Профессор Берман мягкотелостью не отличался никогда. Научный мир суров, чудаковатые, всклокоченные и наивные учёные существуют только в глупых сценариях. Но ровный, местами насмешливый, а порой одобрительный тон, которым Паша произносил страшные слова — «на глушняк», «наглухо», «люто поломали», заставлял вздрагивать. А потом всё стерлось и ушло далеко на задворки сознания, которое озаботилось иным. Вдруг стало нужно быстро совместить, настроить, запустить массу разных, изначально неприспособленных к тому устройств. Задача заполнила время и пространство вокруг. Всё остальное перестало существовать. Аарон Яковлевич впал в блаженство — момент высшего напряжения ума — и забыл о боли. Ходил по палате и коридору, где разместили часть аппаратуры, резко бросал короткие команды, иногда останавливался и курил.

Через час был установлен полный контроль над всеми автоматическими системами колонии. Вообще над всеми — от закрывания и открывания дверей до системы распознавания людей в периметре и за ним.

Только тогда Аарон Яковлевич сформулировал и задал вопрос, который болтался где-то рядом с гортанью, но не находил момента:

— Паша, почему мы не в здании администрации всё это, — он повёл головой в сторону мерцавшего только что созданного аппаратного комплекса, — устраиваем?

— Эх, профессор, не знаешь ты хода ментовского, — рассмеялся хрипло Паша. — Мент же ждёт, что зэк, если бунт поднимет, пойдёт в администрацию громить и там обоснуется. Потому те места самые опасные, их и штурмовать будут в первую очередь. Мы там для виду народец запустили, китайцев молодых с нашей братвой беспредельной, пусть пошуруют, пошумят. Мы с тобой тут пока поработаем. Спокойно. Тепло.

— Разумно, — согласился Аарон Яковлевич. — А как же другие зоны?

— Много поднялось зон, и ещё поднимутся. Мы первые.

— Профессор! — прервал разговор Владимир Иванович. — Гости летят.

На одном из экранов, транслирующих данные внешних камер, показались два тяжёлых вертолёта.

— Максим, — позвал Паша, — глянь, кто к нам?

Лицо напряглось, хотя говорил Старый с чуть наигранной усмешкой.

Максим подошёл. Спешно подошёл, даже торопливо. Присмотрелся.

— Космонавты. Спецназ тюремный, что вас на шмонах ломает. Полсотни бойцов. Приземлятся на площадке, займут плацдарм. Стрелять будут на поражение. С вертушек поддержат. Кстати, долго летели, раздолбаи. От нас связи нет уже почти три часа.

Он очень спокойно держался. Словно в жизни случилось главное — он почувствовал себя нужным и способным сделать нечто большое. И делал, надо сказать. Очень оказался полезным и хватким, Аарон Яковлевич даже отметил себе — способный.

— Ну что, Максим Олегович, мы принимаем бой? — вежливо по содержанию, но с едкими блатными интонациями, врастяжечку и с вызовом проговорил Паша.

Максим с профессором уже стояли за спиной Иваныча, который оперировал кнопками на их «самолепных» — так их называл Паша — компьютерах и голографических сенсорах. На экране появилось красное перекрестье прицела. Само по себе навелось на ближний вертолёт. В открытое окно стал доноситься глухой гул двигателей.

— Работает установка, Аарон Яковлевич, — шептал Иваныч, — работает. Я не для того её запускал, чтобы пушкой водить. Они сами так решили. И работает, посмотри, Аарон!

Перекрестье заморгало. Цель вошла в зону поражения.

— Стреляй, Максим Олегович, — в той же развязной и насмешливой манере скомандовал Паша.

Максим подошёл, кратко спросил у Иваныча, какую кнопку нажимать, и нажал. Ничего не взорвалось, в небе не появилось шлейфа от ракеты. Но вертолёт накренился, потом закрутился вокруг своей оси и упал. И вот тогда до больничного барака донёсся отзвук взрыва. Перекрестье на экране нашло второй вертолёт, и кнопку в этот раз, отодвинув всех, нажал Паша Старый. Через несколько секунд в небо поднимались два столба чёрного клубящегося дыма.

Возникла тишина, её мог бы заполнить страх, но опытный смотрящий не позволил.

— Теперь пойду смотреть за зоной, чтобы мародерствовать мужички не начали. А ты, профессор, постарайся сделать так, чтобы нас к ночи не укатали. Захотят.

Быстро раздал команды, оставил Витоса за старшего и пошёл.

С основными подкластерами, большими колониями, с которыми связь наладили давно, получалось быстро — везде были люди, которых готовили исподволь, да и не надо было там создавать больших командно-аппаратных центров, достаточно подключить местные автоматические системы к палате профессора Бермана.

Витос смотрел на профессора, Иваныча, нескольких инженеров, помогавших им, и даже на Сладкого с нескрываемым уважением. К последнему даже подошёл и руку пожал. Хотел что-то сказать, но видел, что отвлекать нельзя, пробормотал: «Понял, понял» и отошёл.

К вечеру, когда начинало темнеть, пришёл Паша, молча стоял и наблюдал. В подкластере «Ижма», который Аарон Яковлевич поставил под наблюдение одним из первых, уже почти затемно, Иваныч сбил ещё один вертолёт. Зоны, что были на связи, ликовали. Паша включился в командование территорией и всю ночь раздавал указания, на кого-то кричал, кого-то приказывал наказать, а кому-то присваивал новое положение в сложном блатном мироустройстве. На связь выходили положенцы, смотрящие, какие-то ещё люди из воровской иерархии, которой Аарон Яковлевич не понимал. Паша убеждал всех, что главное будет завтра, что пока не сунутся, сил больше нет, побоятся потерь, но завтра подтянутся основные и начнется бойня.

— Если бухать кто будет — на месте валите. Воровского спроса не будет, отвечаю, — командовал он. — Оружие ищите, но не выдавайте парням, решите, кому дадите, но только когда делюга пойдёт, а то перестреляют там на радостях друг друга. Или патроны растратят по бутылкам.

И снова убеждал, убеждал, убеждал.

Наступило утро. Оно оказалось дождливым, прохладным и ароматным, потому что ветер дул из леса. Холодный ветер, но это радовало, он размыкал веки и заставлял лёгкие дышать глубоко. Люди спали кто где.

Витос, свежий и бодрый, отлучился ненадолго и вернулся с ковшиком тёмной, почти чёрной жидкости с земляным запахом.

Поставил на стол перед мониторами:

— Профессор, Старый, чифирните. Иваныч, давай тоже.

После первого глотка Аарон Яковлевич ничего не почувствовал, но после третьего усталость пропала, мозг обрёл свежесть и ясность.

— Удивительно, такая дрянь, а работает, — пробормотал он.

— Лишь бы у тебя всё работало, а этого я тебе наварю, — веселился, глядя на профессора, Витос.

Хлебнули и Паша, который не любил чифиря, и Иваныч, который, как и Аарон Яковлевич, не пробовал его и не собирался. Если бы не обстоятельства.

Время шло, мужики стали просыпаться, и тишина ушла. День занялся. Тот день, который грозил стать последним, а иным стать и не мог. Гнетущее ощущение сомнений в дне вчерашнем накрыло всех троих, державших сейчас чашки с остатками оседающего хлопьями в бурую муть варева.

— Пойду пройдусь, что ли, — буркнул Паша. — Гляну, как ночь прошла.

Встал, но остановился — на столе заработал тёмный до того монитор. На экране показался мужчина с аккуратной бородкой и в белом халате, который несколько раз повторил:

— Нарьян-Мар, видите меня? Агами на связи.

— Дошёл, — выдохнул Паша Старый, снова сел на хлипкую табуретку и закрыл лицо руками.

Потом встал, подошёл к Берману и спросил, встав вполоборота и опершись ладонью на стол, будто стесняясь своего вопроса:

— А в этих-то твоих двух, что в Агами, ты уверен, профессор?

— Ученики, — просто ответил Аарон Яковлевич.