Аграрные реформы в довоенной Ичкерии

Земельный передел

Итак, по итогу событий 1991 года сельские пауперы привели к власти ОКЧН (Общенациональный конгресс чеченского народа), костяком которого была Вайнахская демократическая партия (прозванная своими противниками из либерального лагеря «ВДП(б)» за особо «демократичные» методы ведения политической борьбы) и его лидера — Джохара Дудаева. В связи с этим вполне ожидаемо, что мероприятия правительства, если оно хочет сохранить опору в обществе, хотя бы отчасти будут направлены на удовлетворение нужд своей массовой социальной базы. Как мы уже выяснили выше, в унаследованных от советской власти условиях дальнейшие пути развития было существенно ограничены, тем более, что «шабашничество» в качестве выхода из ситуации становилось попросту невозможным как по политическим, так и по экономическим причинам.

Прежде всего, исключим из нашего рассмотрения животноводство горных областей и экономику юга Чечни в целом, потому что первый из описанных вариантов аграрного развития реализовался там целиком и полностью. Будучи самой депрессивной отраслью сельского хозяйства, животноводческая экономика юга пала первой жертвой новых отношений.

Лучше всего процессы, происходящие в животноводстве, видны, что называется, «по итогам», то есть на послевоенном материале. Приведённая таблица (таблица 1) отражает распределение поголовья скота и птицы в хозяйствах всех категорий на 2001 год, когда новая российская администрация ещё не успела полностью развернуть свою деятельность, но уже смогла обобщить информацию о доставшейся ей от сепаратистов экономической обстановке. Эта статистика является своеобразным итогом деятельности ичкерийских властей. Хотя нельзя исключать и того факта, что по республике валом прошло две войны, но нас интересуют не количественные потери скотоводства, а доли различных форм собственности:

Таблица 1. Общее поголовье скота в Чеченской республике и его распределение по хозяйствам на 2001 год[92]

Обратите внимание, что практически весь скот находится не в собственности крупных предприятий и даже не в фермерских хозяйствах, а банально разделён по подворьям между населением. Ко всем приведённым свидетельствам можно приплюсовать и замечание Косикова о фактическом уничтожении товарного животноводства[93]. Это составляет большой контраст с распределением пахотной земли (таблица 2), которая даже после двух войн в основном осталась сосредоточена в рамках госхозов — роль ферм и подсобных участков незначительна:

Таблица 2. Распределение пашни по землепользователям на 2002 год[94]

Подобные данные — наиболее яркая иллюстрация двух путей в сельском хозяйстве Чечни, которые сепаратистам удалось реализовать одновременно. То, что они оформились уже в первые годы правления сепаратистов, подтверждают и современники: «Несмотря на развал экономики республики и отраслей производства, в Притеречье производилась вспашка зяби, выращивался хлеб, закладывался сенаж, было развито общественное подворье, чего нельзя было сказать о предгорных и горных районах, где всё было пущено с молотка…»[95].

Но, быть может, речь идёт не о натурализации хозяйства, а о бурном развитии мелкого предпринимательства? Отнюдь. В монографии «Экономика Чеченской республики» есть данные, что доля растениеводства в валовой продукции послевоенного сельского хозяйства колеблется в пределах 88—92 %[96]. То есть скот в республике есть и в достаточно больших количествах, но он просто выпадает из товарного оборота. Эти личные хозяйства населения перестали быть товарными. Липина в своей работе также подтверждает, что сельское хозяйство именно горных областей находилось в послевоенный период в наиболее тяжёлом положении, а мясное животноводство в целом было не рентабельно[97].

По косвенным источникам мы можем проследить планомерность этого процесса на протяжении всего периода власти сепаратистов. Например, свидетельство Тишкова о том, что стихийный раздел земли между собственниками особенно бурный характер принял именно в горных деревнях (учитывая структуру сельскохозяйственных угодий этих территорий, речь, скорее всего, о пастбищах)[98]. Правда, вот что странно — по данным, собранным коллективом под руководством Решиева, большая часть кормовых угодий (502,4 из 515,5 тыс. га) на 2002 год всё-таки находилась в собственности сельскохозяйственных организаций[99]. Это расходится с уже приведёнными выше свидетельствами многих очевидцев. Хотя чисто гипотетически можно предположить, что просто произошёл переход на стойловое содержание скота. Это подтверждается свидетельствами Зуры Альтамировой:

Наиболее раннее свидетельство потери этими новыми личными хозяйствами товарности относятся к январю 1992 года. Шерип Асуев пишет о том, что мясо практически исчезло из продажи[101]. Приблизительно к тому же времени относится видеозапись, хранящаяся в архиве Net-film.ru (в начале хронометража репортёр задаёт вопросы, связанные с вводом федеральных войск в Ингушетию и угрозой войны для Чечни, то есть видеозапись может быть датирована осенью 1992 года)[102].

На плёнке с 00:18:24 до 00:19:57 двое продавцов рассказывают о том, как выгодно возить мясо из Ставрополя в Чечню, т. к. «в местных магазинах ничего нет, а в Ставрополе всё есть». Среди покупателей завязывается оживлённая дискуссия, слышны выкрики «спекулянты!». Один из продавцов в ответ на порицание рекомендует пройти в государственный магазин и попытаться отовариться там.

Однако по этому вопросу имеются не одни лишь источники личного происхождения. Статистика также свидетельствует, что за Ⅰ полугодие 1992 года самые большие проблемы в продовольственном секторе были именно с производством мяса (по отношению к аналогичному периоду 1991 года производство упало на 82,5 %), колбасных изделий (упало на 81,2 %) и цельномолочной продукции (падение на 75,1 %). Только производство масла животного показало рост (на 20,1 %)[103].

В межвоенном периоде особенно примечательно следующее свидетельство Тимура Музаева, относящееся к декабрю 1998 года: «6−7 лет назад в Веденском районе (горная Чечня — В. П.) было создано более 100 фермерских хозяйств, часть из которых получили государственные ссуды на приобретение скота и техники. Теперь осталось около 10 хозяйств, которые практически не занимаются сельскохозяйственным производством»[104]. Данное свидетельство никак не позволяет трактовать уменьшение фермерских хозяйств как концентрацию производства — это явный процесс утраты товарности.

Если же вести речь о том немногочисленном земледелии в горной зоне, которое располагалось на 6 % расположенных там пахотных земель, то оно, скорее всего, тихо умерло, скатившись в самое настоящее средневековье:

И это не единственное свидетельство, вот ещё одно:

Сложно представить себе более яркий пример деградации производительных сил. В июне 1999 года Музаев в том же духе отмечает, что «сельское хозяйство приходит в упадок, особенно в горной зоне»[107]. Не лишним будет также заметить, что такой замкнутый тип хозяйствования, наслаиваясь на местность и исторический опыт, не мог не привести к возрождению традиционности в её самом худшем, средневековом смысле. Подобная среда оказывается легко уязвимой для лозунгов национал-популистов и впоследствии ваххабизма. Весьма верно замечал Маркс, что «средства труда не только мерило развития человеческой рабочей силы, но и показатель тех общественных отношений, при которых совершается труд»[108].

Тут хотелось бы, с позволения читателя, сделать небольшое отступление. Не только о производственных отношениях здесь следовало бы вести речь, но и о общественных отношениях в принципе (эта категория шире). Примечательно, что уже упомянутый нами демограф Бабёнышев считает процессы, происходившие с нравственными ориентирами чеченцев в тот период, далеко выходящими за общесоветские тенденции. Само собой падала роль образования как ценности (зачем оно, если больше не является социальным лифтом?), падал статус женщины в обществе (даже интеллигенция отзывалась о попытках советской власти поднять статус женщины в мусульманских странах крайне пренебрежительно) и так далее и тому подобное. Всё это характерно для бывшего Союза в целом, но процесс вышел за рамки простого возврата к традиционным ценностям. Например, катастрофически упало уважение к старшим, а в вайнахском обществе это одна из несущих конструкций. После Первой чеченской войны началось стремительное проникновение агрессивно настроенного в отношении местного суфистского ислама арабского салафизма (ваххабизма) в республику. Это тоже ни разу не возврат к традициям.

Ещё более пёстрой картину делает факт умопомрачительного роста роли кровной мести в жизни общества. Уже хотя бы потому, что в исламе крайне негативное отношение к кровной мести. Это вообще считается пережитком от адатов — доисламского традиционного права. В 1995 году одобрение кровной мести выражали 80—90 % мужчин и 55—60 % женщин[109]. Это довольно занятная для историка (но наверняка печальная для современника) эклектика ещё ждёт своего исследователя. Вообще идеологическую составляющую чеченского сепаратизма тех лет сейчас довольно сложно реконструировать уже потому, что большинство источников по данной теме либо не в открытом доступе, либо являются подсудным делом.

Но уже на стадии гипотезы можно принять как данность, что государственная машина ЧРИ лишь прикрывалась лозунгами «национального возрождения», на деле поощряя формы сознания весьма далёкие от тех, что давали как советские общественные институты, так и традиционные вайнахские. Скорее всего, идеологическая модель в Ичкерии была очень эклектичной (помимо вышеперечисленного, местный ВЛКСМ, а это весьма стандартная ступень в жизни любого советского человека, так и продолжил работать при новой власти, просто сменив вывеску на Союз молодёжи Чечено-Ингушской Республики[110]) и утилитарной, что делало её предельно грубой и мифологизированной, но пригодной для массового потребления теми маргинальными социальными слоями, на которые она была рассчитана. Нужно ли говорить, что практически вся интеллигенция республики от новой власти решительно отвернулась.

Тем не менее, вернёмся к основной линии повествования.

Из приведённых данных по отрасли можно сделать вывод, что сепаратистское правительство предпочитало «не бить труп дефибриллятором», оставив и без того практически нерентабельное животноводство, игравшее к тому же меньшую по сравнению с растениеводством роль в экономике, естественным образом натурализироваться, реализуя чаяния своей основной социальной базы в обретении собственного хозяйства, пусть даже и не товарного. Нет данных о том, как конкретно происходил данный раздел, но вполне возможно, что по его результатам своё хозяйство получили даже те, кто его никогда не имел. В противном случае мы наблюдали бы какую-никакую, но всё же концентрацию производства.

К тому же нельзя забывать о морально-психологическом эффекте — ведь трудности всегда можно представить как временные, а фактическое растаскивание производственного потенциала произошло здесь и сейчас при полном попустительстве властей.

Диаметрально противоположную позицию ичкерийские власти заняли по отношению к северной Чечне и земледельческому сектору, однако, произошло это не сразу. По воспоминаниям всё того же Таймаза Абубакарова, Дудаев пришёл к власти как рыночник[111], однако, под влиянием внешних проблем очень скоро выбрал путь автаркии и государственного регулирования. Благодаря этому выбору очень скоро вместо курса на рыночные отношения «…все усилия дудаевского правительства были направлены на недопущение обвального падения допотопной экономики советского типа»[112].

Чем же вызвано столь резкое различие аграрной политики на севере и юге республики и в чём оно заключалось?

К причинам, определившим совершенно иной курс в отношении северной Чечни, следует отнести, прежде всего, внешнюю угрозу. Правительство Дудаева довольно быстро успело поссориться с федеральным центром, что вынуждало изыскивать внутренние средства для решения большинства проблем, в том числе и проблемы продовольственной безопасности. Попустительство приватизации этому никак не способствовало.

Готовящееся к военному столкновению ичкерийское государство стало кровно заинтересовано в спасении аграрного сектора хотя бы в самом урезанном виде. Тем более что земледелие, в отличие от местного животноводства, обладало некоторым запасом прочности и давало почти ⅔ всех сельскохозяйственных продуктов республики — подобное положение вещей делало данное мероприятие ещё и перспективным.

Вполне возможно, что свою роль в проведении двух противоположных курсов на селе сыграло и давнее внутриэтническое разделение, которое своей базой имело исторически сложившееся экономическое неравенство регионов. Неоднократно упоминавшееся в данной статье хозяйственное различие между двумя регионами носило не одномоментный, а довольно длительный характер и, в конечном счёте, породило вполне осязаемые культурные различия.

К примеру, вот как этнолог характеризует сложившиеся на севере стереотипы о горных чеченцах:

В свою очередь горные чеченцы также вырастили свои стереотипы относительно севера:

Приводится также свидетельство респондента, что для тех лет данное деление было более чем актуально:

Вполне возможно, что с учётом социальной базы Дудаева выбор относительно того, какая часть страны должна против своей воли стать «житницей» нового государства был более чем очевиден. Нельзя при этом забывать, что механическое разделение страны на антидудаевский север и продудаевский юг неверно. Это неизбежное огрубление в связи с недостатком источников и исследований по теме. Мы говорим именно о социальных силах, а не об внутриэтнических. Ниже будет подробно описана система госхозов, выстроенная Дудаевым, которая могла не устраивать трудящееся сельское население Чечни, но вместе с тем никак не задевать тех равнинных жителей, которые уже приучились «жить революцией».

В мемуарах Келиматова, одного из командиров антидудаевской оппозиции, можно найти упоминания об усмирении продудаевских мятежей на равнине, а Руслан Мартагов[116], также один из деятелей оппозиции, весьма резонно во время диалога заметил, что если бы вся горная Чечня стояла бы за Дудаева поголовно, то тот бы в 1993 году не стал предпринимать силовых акций, а согласился бы на референдум, который в конечном счёте, имея за собой столь монолитную поддержку, выиграл бы.

Непосредственным же поводом для смены курса, явился, скорее всего, товарный кризис 1992 года. По сведениям Решиева, 2 января 1992 года в Чечне, как и в остальной России, произошёл резкий отпуск цен[117]. Он, к слову, мало зависел от желания самого чеченского правительства по той причине, что самопровозглашённая республика не имела ещё толком своей финансовой системы и могла только оперативно реагировать на то, что происходит в рублёвой зоне в целом.

Естественно, что при галопирующем росте цен денежной массы в Чечне стало не хватать, а собственного печатного станка для проведения эмиссии у республики не было, что заставило судорожно возвращаться к государственному регулированию этой сферы.

Уже 29 января 1992 года Джохар Дудаев подписал распоряжение, существенно ограничивающее наличный расчёт в республике: все предприятия между собой должны были рассчитываться в безналичном порядке, все юридические лица могли получить на руки от банков не более 1000 рублей (исключение — закупка продукции в сельскохозяйственном секторе), для физических лиц расчёт в магазинах при покупке на сумму более 1000 рублей был возможен только при помощи чеков сберегательного банка республики, а их обналичивание, как и перевод денег за пределы Чечни были строго ограничены[118].

Фактически, это была мера военного времени, представляющая собой более мягкий вариант карточной системы. По крайней мере, рядовым населением, не особо желающим вникать в экономические перипетии, это так и воспринималось:

То же признаёт и Абубакаров[120].

Уже 30 января в Грозном пришлось организовать специальный продовольственный магазин, отпускающий продукты питания по ценам ниже рыночных[121]. Есть также сведения, что государство пыталось держать цены на цельномолочную продукцию, но делать это смогло недолго — только до марта 1992 года[122]. 20 февраля было принято постановление «О частичных изменениях в политике либерализации цен»[123], вводящее предельные уровни рентабельности на товары народного потребления и услуги по отраслям, призванные смягчить общероссийский рост цен. Согласно тексту закона, их можно было превышать, но в таком случае 70 % прибыли, полученной от превышения, следовало направить в бюджет. Уровень предельной рентабельности для сельского хозяйства был установлен в 25 %, в пищевой промышленности 15 %, а в хлебной 35 %. При этом в торговле и общественном питании уровень предельной рентабельности составлял 4 %. По-видимому, подобные параметры объясняются стремлением удержать деньги в реальном производстве и предотвратить рост спекуляций. В этом же указе впервые говорилось о принудительных закупках хлеба у хозяйств по фиксированной цене. Достаточно оперативно был ликвидирован Госкомитет по приватизации и антимонопольной политике[124].

Но по итогу чрезвычайные меры не дали ожидаемого результата — ситуация для населения продолжала оставаться крайне тяжёлой. Только за Ⅰ полугодие объём рыночного товарооборота вырос в сравнении с 1991 годом в 2,1 раза, но индекс цен на продовольственные товары при этом составил 700,3 %, так что рост оборота произошёл в основном из-за переплаты конечным потребителем. По факту продажа всех основных продуктов питания снизилась на 70—90 % в зависимости от категории, некоторые исчезли вовсе[125]. Производство непродовольственных товаров, к слову, упало на 31,7 % от объёма прошлого года[126]. Выше уже приводилась статистика по падению производства продовольственной продукции.

Возможно, именно с этим, а не с деятельностью ФСК (Федеральная Служба Контрразведки, правопреемник КГБ на территории РФ и структура-предшественник современной ФСБ), «рукой Москвы» и прочей деятельностью «врагов чеченского народа» связано и первое вооружённое выступление против режима Дудаева в Грозном, произошедшее в 1992 году. Джабраил Гакаев писал в тот год следующее:

Конечно, факт того, что Москва на определённом этапе стала покровительствовать антидудаевской оппозиции, отрицать нельзя, однако в республику можно было завезти деньги, инструкторов, оружие, но нельзя завезти настроений в умы людей, готовых взяться за оружие. Это неизбежно требует объективных предпосылок в самой действительности.

Пытаясь избежать уже своего собственного свержения, новая власть активно предпринимала мероприятия по стабилизации цен, тем более, что пришла на волне дешёвого популизма:

Судя по статистике за 1992 год, КП ЧИР, по-видимому, существенных богатств не накопила.

Таким образом, все условия подталкивали правительство к тому, чтобы провести коренные изменения в самой системе производства и ввести прямое государственное регулирование в сельском хозяйстве, так как системные мероприятия имели потенциал явно куда больший, чем обещания благосостояния за счёт раздела имущества компартии. И власти приступили к осуществлению ряда весьма жёстких мероприятий.

Надо отметить, что оставленные в первое время без присмотра со стороны государства аграрные комплексы стремительно растаскивались. Абубакаров вспоминает, что уже в 1992 году путём самозахватов из оборота было выведено 100 тысяч гектаров плодородной земли и сложился стихийный земельный рынок[129]. Данный процесс был пресечён весьма своеобразным образом. Тот же министр экономики и финансов в правительстве Д. Дудаева пишет следующее:

Благодаря данным, приведённым в монографии Решиева, мы можем более точно датировать данное мероприятие 1992 годом[131]. Также известно, что одним из первых своих постановлений Парламент вновь созданной республики запретил любую приватизацию в принципе, что само собой означало и запрет приватизации земли[132]. Сам Джохар Дудаев подвёл под это следующее идеологическое обоснование — земля собственность Аллаха, а потому дележу не подлежит[133].

Правда, в самих коридорах власти существовало на удивление земное объяснение подобного решения, никак не связанное с волей всевышнего:

По-видимому, ситуация с возможным падением товарности разодранных на тысячи клочков хозяйств, а следом за этим — стремительное падение и покупательной способности их владельцев, способное обрушить промышленность, в президентском дворце прекрасно осознавалась. Весьма любопытен и акцент именно на пахотных угодьях, что может указывать на целенаправленность разделения сельского хозяйства на две части — той, где «дикая» приватизация была допущена, и той, где этому воспрепятствовали.

Но сама по себе данная мера была явно недостаточна. Следующим шагом стало директивное переподчинение всех этих хозяйств Министерству сельского хозяйства республики, и включения в его состав всего сельского строительного комплекса, предприятий по переработке сырья, торговли, материально-технического снабжения, банков (!) и сферы услуг[135]. По сути, всё Министерство превратилось в огромную аграрную корпорацию, собравшую в своём составе полный цикл сельскохозяйственного производства. Образование концернов и «корпоративизация» производства в принципе было одним из основных направлений экономической политики сепаратистов[136].

Как уже упоминалось выше, с 1992 года государство стало закупать хлеб по фиксированной цене у хозяйств. В госторговле этот хлеб продавался по цене в 1 рубль за килограмм[137]. По утверждениям Абубакарова, в этом месте экономического механизма образовались ножницы цен, пожирающие значительную часть бюджета, так как закупать хлеб приходилось за приемлемые для сельхозпредприятий деньги, позволяющие им существовать далее, а продавать всего за 1 рубль. Реальную стоимость хлеба за граждан фактически уплачивало государство. В результате, по его же свидетельству, вся экономика Ичкерии оказалась заложницей её аграрного сектора[138].

В целях сбережения наличности внутри республики и организации своевременных выплат населению с 29 июня 1993 года была введена налично-денежная развёрстка, с обязательной инкассацией в отделениях Национального банка, что являлось явным элементом директивного планирования[139]. Со 2 августа 1993 года специальным указом Президента Чеченской республики было введено в действие Положение «О поставках продукции и товаров для государственных нужд ЧР»[140]. Основными его моментами является установление следующей системы взаимоотношений государства и хозяйствующих субъектов: государственный заказчик размещает контракты на конкурсной основе, при этом поставщики-монополисты не в праве от них отказываться; изменение и расторжение контракта возможно только со стороны государственного заказчика.

Этот акт завершил систему огосударствления сельского хозяйства равнинной Чечни. Министерство сельского хозяйства, представляя собой единый аграрный концерн, обеспечивало полный цикл производства сельскохозяйственной продукции по государственным контрактам, от которых не могло отказаться и сдавало продукцию по фиксированным ценам, в одностороннем порядке установленным государством. При внутренних операциях между звеньями производства использовался преимущественно безналичный расчёт, а конечная прибыль, оказавшаяся на балансе предприятий, инкассировалась в национальный банк наряду со всеми другими отраслями, где осуществлялась развёрстка для последующей выдачи сумм работникам. Широкое распространение получил взаимозачёт.