Аксель и Кри в Потустороннем замке

ГЛАВА IV. ШВОРК

На несколько секунд Акселю показалось, что он опять — как в тот, первый раз — потерял сознание. Но это ощущение быстро сменилось другим: что его просто втянуло в тёмную комнату с живым, тёплым и мелко вибрирующим полом. Он приподнялся на руках и открыл глаза.

Это было большое овальное помещение размером — ну да, примерно с кузов грузовика «вольво», даже, пожалуй, больше. Слабый свет проникал сюда из небольшого, тоже овального оконца в правой (по отношению к направлению полёта) стене, как раз на уровне глаз Акселя. Окно было то ли затянуто мутной плёнкой наподобие бычьего пузыря, то ли закрыто серым стеклом — как в самолёте для защиты от солнца. По краям окна, снаружи, колыхалась какая-то тёмная бахрома. Стены и пол, не очень удобно пружинящие при каждом прикосновении, обтянуты серой, грубой кожей без швов. Аксель словно находился внутри гигантского живого яйца, которое куда-то летело.

— Он съел меня, — вслух сказал Аксель, чтоб услышать свой голос и убедиться, что он ещё жив. — Но какой странный желудок!

Действительно, всё было странным, хотя, пожалуй, не без удобств. У каждой стены желудка стояло несколько мягких плюшевых кресел, и перед каждым креслом — столик на колёсиках, вроде тех, какие возят в «Люфтганзе» стюардессы, угощая пассажиров. Между креслами на равном расстоянии друг от друга находились резные старинные шкафы тёмного дерева, но почему-то с современными стеклянными дверцами; за стёклами виднелись ряды канцелярских папок и книжных корешков, ветхих и новеньких, самого разного цвета, вида и размера. Не успевая изумляться, мальчик обвёл помещение взглядом, чтобы выяснить, где же тут вход или хотя бы глотка, которой его съели, и заметил в дальней торцовой стене небольшую белую дверцу. Противоположная стена зияла не то огромным темным камином, не то вентиляционной воронкой. Но это было ещё не всё: по полу летучей комнаты бежала красивая ковровая дорожка, а у обоих её концов — у камина-воронки и у дверцы — стояли две тёмно-синих японских вазы с карликовыми деревьями. И ещё две вещи заметил Аксель, оглядываясь и прислушиваясь. Во-первых, ниоткуда не тянуло даже самым слабым ветерком, хотя воздух не был тяжёлым. (Видно, помещение было закрыто наглухо, но имелась какая-то вентиляция). И, во-вторых, хотя это помещение вместе с Акселем явно куда-то мчалось, не доносилось никакого гула и шума, а значит, это был не самолёт и не вертолёт.

— Да. Меня съели, — ещё раз сказал себе Аксель, по-прежнему сидя на полу. — Всё идёт по плану. Но какой странный желудок!

Он неуверенно поднялся с колен (кажется, руки-ноги целы) и шагнул к отдалённой дверце, но споткнулся о лямку валявшегося рядом рюкзака и рухнул ничком. К счастью, ушибиться на упругом полу было бы трудно даже древней старухе, не то что такому крепкому, здоровому мальчугану, как Аксель. Шлёпнувшись рядом со своим имуществом и чуть вторично не раскроив себе голову о проклятый термос, Аксель не упустил случая проверить, цело ли содержимое рюкзака. Обошлось без потерь, если не считать павшего в неравном бою сэндвича.

Покончив с осмотром, Аксель встряхнулся и осторожно двинулся к белой дверце. В руках у него было самое настоящее подводное ружьё. И плохо пришлось бы тому, кто засел бы за этой дверцей, хрипло дыша в замочную скважину и высматривая сквозь неё Акселя выкаченными глазами в кровавых прожилках. Однако, толкнув дверцу, Аксель увидел, что перед ним — всего-навсего пустой туалет. Крошечный, но чистый и даже приятно пахнущий разными освежителями воздуха туалетик, точно такой, какие бывают в самолётах. Всё было на месте: и контейнер с жидким мылом, и полотенце, и рулоны туалетной бумаги. Мальчик нажал на педаль унитаза, и в лицо ему снизу ударила струя холодного воздуха. «Летим, — ещё раз подумал он. — Вот это да!»

В зеркале над умывальником он увидел взъерошенное существо с раскрасневшимися от волнения щеками, огромными испуганными серыми глазами и с кровавыми разводами на подбородке. Юный стрелок вздохнул и принялся умываться и причёсываться. Вскоре он выглядел почти нормально, если не считать небольшой царапины на подбородке. Обычного мальчика это наверняка удовлетворило бы. Том Сойер, любимый герой Акселя, вообще обдал бы чистюлю ледяным презрением, а от ссадины пришёл бы в восторг. Но Аксель собирался предстать не перед Томом Сойером, а перед похитителями своей сестры, поэтому надо было выглядеть прилично. Он достал из рюкзака пластырь и аккуратно заклеил.

— Вот так! — сказал Аксель, подбадривая себя. — А бриться будем завтра.

Он вернулся в «салон желудка» — а как иначе назвать всё это? — и попытался выглянуть в иллюминатор. Но ничего не увидел, кроме неба, на котором пару раз промелькнули — и с немалой скоростью — облака. Тогда Аксель попытался открыть окошко, и, к его удивлению, это ему удалось: стоило дотронуться до стекла, как оно само ушло в стену. В кожаные недра хлынул холодный воздух. Аксель торопливо просунул голову и худые плечи наружу и первым делом глянул влево и вправо. Сначала разглядеть толком ничего не получалось — чудище летело очень ровно. Был виден только огромный косматый бок, серо-чёрные шерстинки которого с проблёскивающими в них странными серебристыми волоконцами щекотали Акселю лоб и уши. Но вот животное сделало небольшой вираж и повернуло морду так, что Аксель увидел её сбоку метрах в десяти от себя. К тому же они пролетали над довольно широким каналом и двигались вдоль него довольно долго — словно над длинным зеркалом в зелёной раме, и в этом зеркале проплыло перед глазами потрясённого мальчика всё туловище.

Гигантский пудель — пудель, а никакой не шарпей! — с мохнатой чёрной мордой, оскаленными клыками-саблями (интересно, чего это он щерится?) и блестящим красным глазом величиной с арбуз мчал Акселя в своём чреве по ясному небу. И всё же не совсем пудель: уж слишком глубокие складки кожи были у него на шее и груди. Лапы — передние и задние — соединялись мохнатыми кожаными перепонками, как у белки-летяги, которую Аксель недавно видел в Хеллабрунне, а распластанный по небу чёрный косматый хвост был широким и плоским, как у бобра.

Мальчик глянул вниз. Они летели над небольшими ельниками и лиственными перелесками изумрудно-зелёных предгорий — самый красивый пейзаж в мире! На лугах там и сям мелькали деревеньки — группы домиков с красно-черепичными крышами. Где-то у горизонта ползли друг за дружкой два алых жука с тёмными глазками — поезд. А впереди, приближаясь с каждой минутой, заслоняли небо высокие сизо-снежные горы. Это были Альпы.

— Молодец, Вальтер! — сказал Аксель. — Прощаю тебе твои уродские очки. Не зря я взял тёплые вещи для Кри! Только чем же он так недоволен, этот пёс?

Ответ он получил тут же. Где-то далеко-далеко справа в ослепительно-голубом небе показались две тёмные точки, приближающиеся с каждой секундой. Увидев их, Шворк глухо и страшно завыл (видно, он давно их чуял, а это значило, что нюх у него просто потрясающий… или что он входит в какую-то опасную зону и нервничает). Но он и не подумал бежать, а наоборот, почти лёг на правый бок и с невероятной скоростью понёсся точкам наперерез. Бедный Аксель, повиснув вниз головой, не выпал из иллюминатора лишь потому, что проём был ему чуть тесноват. Он ослеп и оглох от ветра, он задыхался, голову его словно сжали ледяные тиски! Пришлось ему отжаться руками в глубь салона и захлопнуть окно; и, едва он успел вновь прижаться носом к стеклу, как воздушный бой разгорелся в считаных метрах от него.

Две огромные голенастые птицы самого мерзкого вида со свистом кружили над Шворком. Аксель отчётливо видел их длинные клювы, полные мелких острых зубов. Каждая из них была всего лишь вдвое меньше пуделя, то есть тянула на крупного птеродактиля. Но выглядели они скорее как помесь птеродактиля, страуса и ощипанной курицы, которая залежалась в рефрижераторе и приобрела от этого синюшный оттенок. Они резали воздух перепончатыми крыльями с тремя большими когтями на сгибе. Ни на этих крыльях, ни на туловищах и длинных морщинистых шеях не было ни пёрышка. Только из куцых хвостов торчало нечто наподобие безобразных тёмных веников. Птицы туго ворочали плоскими плешивыми головами со злобными сверкающими глазками. Обе красавицы хрипло каркали, делали обманные рывки и, суча мощными страусиными лапами, пытались зайти к Шворку с флангов. Помедлив пару секунд, пёс не стал уворачиваться. Тогда из-под хвостов у птиц выползли длинные прозрачные нити, извивающиеся, как змеи, и, встретившись в воздухе перед самым носом пуделя, попытались лечь ему на морду. В последнюю секунду Шворк резко взмыл вверх на манер вертолёта и, кинувшись на одну из птиц справа, моментально откусил ей голову, словно взмахнув гигантской бритвой.

— Молодец, пёсик, дай им как следует! — закричал Аксель, с первого взгляда возненавидевший птиц-пауков. К его изумлению, жертва Шворка не рухнула вниз, а, вихляясь из стороны в сторону, полетела прочь. Но пса это явно не устраивало. Догнав беглянку, он принялся драть её клыками и когтями, и наконец истерзанное тулово косо пошло к земле и, подняв брызги, рухнуло в канал. Акселю даже показалось, будто останки птицы вмиг растворились в воде, словно их никогда и не было. Шворк тут же сменил курс и уже приближался ко второй гарпии, которая поняла, что бежать бесполезно, и готовилась дорого продать свою жизнь.

Эта оказалась хитрее. Втянув паутину и подпустив Шворка поближе, она проворно опрокинулась на спину, а затем лягнула его в нос трёхметровыми лапами с такой силой, что пёс кубарем отлетел. Акселя отшвырнуло от иллюминатора прямо в одно из кресел, и непонятно почему он мигом прилип к нему без всякого ремня (хотя ремень имелся). Его чуть не стошнило от увиденного и от всей этой воздушной карусели. А пудель тем временем пришёл в себя, и плохо пришлось бы голенастой боксёрше, если бы она, по-прежнему лёжа на спинке, не пустила ему в глаза из-под хвоста струю отвратительной грязно-зелёной жижи. Залепив Шворку глаза, птерокурица радостно заорала и кинулась наутёк, всего за несколько секунд превратившись в еле заметную точку над горизонтом.

Яростно взревев, Шворк камнем полетел в воду и, рухнув в канал, принялся тереть лапами глаза и морду. Видимо, гадость, которой его оросили, обладала качествами хорошего суперклея, и, не разыграйся бой над водой, вероятно, полёт на этом и закончился бы. К счастью, воды в канале хватало, и вскоре пудель с довольным фырканьем опять взмыл в небо и, описав круг, взял курс на Альпы.

— Ну и ну! — сказал Аксель, робко вылезая из кресла. — Старик, я тебя уважаю. Но больше не надо, о’кей? (И подумал: «Вот бы мне такого пса. Уж я бы не пожалел для него мясной косточки…» Однако он тут же вспомнил, что Шворк утащил Кри, и решил погодить с добрыми чувствами.)

И всё-таки… пудель-самолёт! Пудель-гостиница! А кстати, если так, может, здесь и телефон найдётся? И потом, в приличных самолётах и гостиницах людей принято кормить… особенно если до этого испортили им сэндвич… Аксель не обязан таскать с собой консервы! Правда, он не платил за билет. Но, с другой стороны, Шворк и не просил его об этом. Сам-то небось упитанный, вон как дерётся!

— Да, — с вызовом сказал Аксель, вернулся в кресло и, почти утонув в нём, сжал для пущей решимости подлокотники (в виде двух резных голов каких-то рогатых зверей). — Меня оторвали от обеда, и неплохо бы кое-кому об этом подумать…

Ни звука. Ни шороха. Может, он выразился недостаточно ясно? Может быть, его просто не поняли? Для чего-то же эти столики здесь стоят!

— Есть хочу! — набравшись смелости, повелительно крикнул Аксель, ещё сильнее стиснув подлокотники кресла.

Раздался короткий лязг, и металлический колпак столика, стоящего перед его креслом, откинулся на шарнире. Аксель увидел перед собой серебряный обеденный прибор такой красоты, что годился скорее для музея, чем для того, чтобы неприлично и грубо набивать с его помощью живот. Столешницу покрывала хрустящая белая салфетка с голубым изображением рогатой морды и буквой «S» посредине. Тугой веер таких же салфеток в серебряном стакане и свежие розы в хрустальной вазе Аксель воспринял уже как должное. Одно ему почему-то не понравилось: на двузубых вилках, фигурных ложках, ножах, ножичках и щипчиках для сахара и бог весть чем ещё — на всём были выгравированы изображения тех же рогатых морд, что украшали салфетки и кресла.

И ещё: почему на чудесной тарелке нет никакой еды? А в высоком хрустальном бокале — питья? Не смеются ли над ним?

— А еда? — вежливо напомнил Аксель пустому пространству. И добавил: — Руки у меня чистые.

Но это, похоже, никого не волновало. Обед не появлялся.

— Ах, да, — осенило вдруг Акселя. — Я же ничего не заказал! Что тут у вас дают?

Молчание.

— Ничего не дают? А это всё тогда зачем? По-моему, не стоило так стараться и накрывать на стол, словно я король или герцог, а потом морить меня голодом…

Тишина.

— Да что же это! Безобразие… Ну хорошо… вспомним, что я делал, когда моё первое желание исполнилось. Я… ничего не делал. Нет! Я держался за подлокотники кресла!

И Аксель решительно взялся за резные морды, как рулевой океанского судна за штурвал.

— Хочу сосиски с клёцками и кетчупом! — срывающимся голосом заклял он пустую, ослепительно блещущую тарелку, сверля её глазами. И всё появилось!

— А-а-а!.. — торжествующе завопил Аксель. — Ну, теперь вы у меня все попались! — заявил он в пустоту неведомо кому. — Немедленно отдавайте Кри!!!

Тишина. Молчание.

— Отдайте Кри… — упавшим голосом сказал Аксель. — Сейчас же!

Ничего. А что, если отдавать-то уже и некого? При этой мысли Аксель чуть не заплакал. Но тут же в его возбуждённом мозгу возникли сразу две спасительных мысли, за которые он уцепился, как утопающий — за соломинку. Первая — что его желание, может быть, не исполнилось потому, что они уже и так летят к Кри. И второе: нельзя же заказывать свою сестру, словно тарелку супа! Эти рожи исполняют, вероятно, вовсе не любое желание, а лишь связанное с едой.

Поэтому он заказал себе ещё апельсинового сока и принялся за еду, стараясь не ронять слёзы в тарелку. Чай Аксель попил из термоса, чтоб не злоупотреблять чужим гостеприимством. И потом, может быть, за всё это ещё придётся платить? Его сбережения — не считая оставшихся дома неприкосновенных альбомов с двумястами четырнадцатью монетами и одной, затерявшейся неизвестно где, — были при нём. Но составляли они всего лишь восемьдесят семь евро пятьдесят центов. Одно только волшебное свиное филе в такой вот собаке-ресторане, может быть, стоит дороже.

Наевшись и напившись, Аксель отложил нож и вилку, но тут у него мелькнула ещё одна мысль.

— Спелый банан, — велел он, дотронувшись не до подлокотника кресла, а до рукоятки ножа, иначе говоря, до серебряной рогатой морды. Банан тут же — уже очищенный и нарезанный аккуратными ломтиками — с чпоканьем вздулся из маленькой тарелочки прямо перед его носом. Словно пузырь в болотной воде! И появился он даже, кажется, ещё скорей, чем возник бы с помощью кресла. Наверное, чем ближе была морда к будущей цели заклинания, тем сильнее оно действовало.

— Спасибо, уберите! — вздохнул Аксель (он был слишком сыт и сделал заказ для проверки). Банан не шелохнулся. Сердце мальчика забилось сильнее: значит, надежда ещё есть! Он не сказал, ЧТО надо убрать, и волшебство не сработало. А ведь и Кри он полным именем тоже не назвал…

— Уберите, пожалуйста, остатки банана, — сказал он, проглотив ломтик для виду. — Я в другой раз доем!

И тарелочка послушно исчезла.

— Ну, — сказал себе Аксель, откинувшись на спинку кресла и закрывая глаза, — последняя попытка…

И громко отчеканил дрожащим голосом:

— Доставьте мне сюда немедленно мою сестру Кристине Реннер! Я жду.

Тишина. Молчание. Аксель тяжело поднялся с кресла и побрёл прочь от столика.

— О’кей, — мрачно сказал он. — С вами всё ясно…

Но на самом-то деле ничего не было ясно, кроме одного: жить в грязи и голодать не придётся… если только Шворк не выплюнет его через пять минут, как сластёна — надоевший леденец. Впрочем, он ли здесь хозяин? Аксель присел на корточки перед креслом и принялся разглядывать рожи-подлокотники. И чем больше разглядывал, тем меньше они ему нравились. Формой они напоминали львиные морды, но у какого же льва нет носа, зато есть бычьи рога? Что-то в этих мордах было не человеческое и не звериное… Ладно, а что, если попросить у них не еду, а что-нибудь посерьёзнее?

— Уберите, пожалуйста, посуду, — распорядился он, — и поставьте мне на столик… телевизор!

Грязные тарелки тут же исчезли, а вместо них перед Акселем очутился огромный телевизор «Панасоник», точь-в-точь такой, как у семьи Реннер в гостиной. Но, приглядевшись, Аксель не обнаружил на корпусе ни одной кнопки, равно как и гнёзд для антенн. И вообще, с чего он взял, что это «Панасоник»? Названия фирмы нет, а вместо него под экраном в центре — уже знакомая серебряная рогатая морда.

— Включись! — велел мальчик, позабыв — а может, по какому-то наитию не захотев прикоснуться к морде пальцем. Экран ожил, на нём замелькали цветные тени.

Аксель довольно улыбнулся: значит, вовсе не обязательно трогать морды, чтоб они тебя слушались, достаточно просто посмотреть! Приятно всё-таки знать, что у тебя способности к волшебству… Но улыбка тотчас исчезла с его губ, глаза расширились, лицо исказилось от ужаса.

Вместо ведущего новостей или сцены из фильма на непроглядно-чёрном, с какими-то багровыми отсветами, экране возникла страшная морда. Примерно такая же, как на мебели или салфетках, только живая и в тысячу раз более отвратительная! Она была мертвенно-серой, словно грубо слепленной из асфальта. Скошенный шишковатый лоб, торчащие над ним, будто у жирафа, небольшие остроконечные уши, напоминающие рога, и горящие свечки-глаза. Никаких признаков рта или волос Аксель не заметил. Но самым мерзким у этого монстра был нос — обычный человеческий, правда, в пять раз больше, чем положено, почти равный по величине остальным частям головы. Под тяжестью носа это существо при ходьбе должно, наверное, сильно наклоняться вперед? Вот о чём успел подумать Аксель той крохотной частичкой своего мозга, которая не омертвела от страха и даже пыталась убедить остальные частички, что всё это просто «ужастик» для взрослых и надо скорее выключить телевизор, и… и… Но у него не хватало сил шевельнуть языком или пальцем. Вид чудовища просто заморозил его, даже льняные волосы на макушке встали дыбом.

Зато самого экранного монстра вид перепуганного Акселя вовсе не зачаровал. Секунду морда сверлила человека горящими глазками и вдруг, к ещё большему ужасу и омерзению мальчика, вытолкнула их из глазниц на подвижных белых стебельках. И повела ими в стороны, явно высматривая, нет ли в «салоне желудка», кроме Акселя, ещё какой добычи. Ничего не найдя, монстр с гнусным чмоканьем вывернул наизнанку кончик носа, ставший из асфальтово-серого розовым и склизким. Затем изнанка, похожая на свиной пятачок, начала дёргаться и сокращаться, издавая непонятные звуки — так тупым ножом водят по точильному камню. Но, может, это был незнакомый язык? Акселя чуть не стошнило от отвращения прямо на пол — и, если бы не страх перед Шворком, он бы не удержался. А чудовище, не дождавшись ответа, злобно взревело и подалось вперёд. Аксель, оцепенев, увидел: белый от напряжения нос начинает медленно выступать из экрана — будто утопленник всплывает из воды. Ещё несколько секунд — и зверь прыгнет на ковровую дорожку перед столом…

— Выключись!!! — заорал он, стряхивая оцепенение.

Экран погас.

Аксель, дрожа, вытер пот со лба. Но опасность ещё не миновала! Экран мог включиться сам, и тогда…

— Убе-уберите… те-телевизор. Навсегда! — еле выговорил перепуганный насмерть волшебник, глядя на ближайшую морду в подлокотнике кресла: дотронуться до неё он себя заставить не мог. Страшный телевизор исчез.

Аксель вздохнул, упал на ковровую дорожку и зарыдал. Он не ждал больше, что ему вот-вот вернут Кри. Как мог он надеяться, что она уцелела, столкнувшись со всеми этими… этими… И как можно было надеяться уцелеть самому, подставившись так по-дурацки? Он должен был убедить комиссара Хофа караулить Шворка вдвоём или целым отрядом полиции… Но даже в таком состоянии, как сейчас, мальчик не мог не понимать, что это ничего бы не изменило. Летающая собака или не стала бы никого глотать, развернулась и улетела навсегда, или утащила бы кого угодно, ведь её, наверное, никакая пуля не берёт! Ясное дело — она заколдована, как и обед, которым накормили Акселя! Да и как иначе могло бы живое существо таких размеров спокойно летать над густонаселённой страной, оставаясь незамеченным? И, хотя три разных телефона комиссара (рабочий, домашний и «хэнди»), уже давно были выучены наизусть и записаны в блокнотике Акселя, а сам блокнотик лежал на дне рюкзака, в ушах мальчика ещё раз прозвучали слова Хофа, сказанные там, в подвале: «Если речь идёт о волшебстве, то я тебе тут не помощник». Нечего обманывать себя: или сам Аксель найдёт выход, или никто!

«Забудьсвоёотчаяньеононенебесамибезднойрождено…» — забормотал Аксель, закрыв глаза и сжав виски руками. Хватит! Надо выбираться отсюда! Куда везут его все эти рожи? Он подбежал к иллюминатору и смёл стекло в сторону движением ладони. Рывком просунул в отверстие голову и плечи и… замер от восхищения.

Перед ним на зелёных приальпийских просторах раскинулся нарядный городок. Белые двух- и трёхэтажные дома с остроконечными красными или коричневыми крышами и торчащим среди них, как и положено, церковным шпилем. Впереди справа, за лугами, поднималась к небу гора, покрытая зелёными лесами, а ещё дальше и выше на горизонте застыл в голубом небе громадный бело-сизый гребень. Аксель понял, где он находится: городок внизу — это Гармиш-Партенкирхен, где он не раз бывал с родителями и Кри, а белый гребень трёхкилометровой высоты — Цугшпитце, самая высокая гора Германии. Сам по себе городок не удивил бы мальчика: такие виды были ему привычны, но на Альпы и Цугшпитце он всегда смотрел с восторгом.

А Шворк, словно решив доставить удовольствие своему юному пассажиру, как раз свернул вправо и помчался прямо на гигантский гребень, резко увеличив скорость. В ушах у Акселя пел ветер, голова и плечи мёрзли, но он твёрдо решил не отходить от окна. Во-первых, если Шворк надумал садиться, надо приметить дорогу от городка к его логову. А во-вторых, на Цугшпитце, наверное, полно туристов — они, может быть, всё-таки заметят собаку, а Акселю, может быть, удастся крикнуть им что-нибудь с высоты…

Увы, его постигло жестокое разочарование, подтвердив самые печальные его догадки. Люди, конечно, были — они буквально кишели на смотровой площадке, на самой вершине горы. Шворк пролетел в каких-нибудь тридцати метрах над ними, да ещё, как нарочно, снизил скорость — мол, кричи, если хочешь, а я пока поглазею на этих букашек… И Аксель закричал:

— Эге-ге-ге-е-ей!!!

Не увидеть и не услышать его было невозможно. Но ни один из туристов даже не повернул к ним головы — ни суеты, ни вскинутых фотоаппаратов, ни криков… Ничего. И Аксель понял, что, пока он сидит внутри Шворка, он для них — как и для всего мира, в котором он родился и вырос, — безголосый невидимка. Он попал в иной мир, с иными законами, и до открытого столкновения с ними ему, наверное, остаются считаные минуты…

Шворк повернул лохматую голову, зарычал и оскалил клыки. Пришлось закрыть окно, сесть на рюкзак (садиться в кресло, поближе к этим мордам, не хотелось) и гадать, где они приземлятся — в Баварских Альпах или Австрийских. Судя по направлению полёта и скорости, они вот-вот могли оказаться в чужой стране. А у него, Акселя, — ни большого запаса еды, ни денег…

Вдруг рюкзак под мальчиком подпрыгнул — как и весь «салон желудка», и как желудок самого Акселя, — а затем всё ринулось вниз. Шлёпнувшись животом на пол и забыв о своём отвращении, Аксель выбросил вперёд руку и ухватил кресло за ножку. Только тут он заметил, что с боков каждого кресла свисают ремни, как и положено в самолёте. Мальчик рывком перебросил тело на сиденье и успел защёлкнуть замок, прежде чем пол встал почти вертикально. Не пристегнись Аксель, он неминуемо помчался бы головой вниз и, как живая торпеда, врезался в камин.

Однако он рано радовался. В воздухе разнёсся ломкий хрустальный звон, ремень, на котором висел Аксель, вдруг сам собой расстегнулся, и невезучий пассажир с придушенным криком заскользил по ковровой дорожке к тёмному зеву камина. Следом нёсся рюкзак, настигший своего владельца как раз тогда, когда тот влетал в камин. Ощутимый толчок под зад заставил бедного Акселя пролететь лишних полтора метра в темноту. Вдруг перед глазами у него заплясали голубые искры (хотя ни ушиба, ни боли он не почувствовал), и наступила совсем уже непроглядная тьма.