Аквариум как способ ухода за теннисным кортом

Часть шестнадцатая

Незадолго до этого проявился Сережа Щураков, который неожиданно предложил мне присоединиться к его оркестру. Ещё год назад, он пригласил меня на запись альбома «Anabasis». Я сыграл в двух пьесах, и это оказалось неплохо. Сережа долго не мог придумать название оркестра. Музыкальный стиль он определил, как нео-барокко, и мне показалось, что было бы неплохо назвать в его итальянском стиле с некоторым элементом абсурда, и я придумал «Vermicelli Orchestra». Я давно не занимался на инструменте, и мне уже в сотый раз пришлось начинать с самого начала. О концертах речь пока не заходила, и мы репетировали на точке у Олега Шавкунова на Пушкинской, 10. Там тоже не было отопления и воды. И когда электричество отключили совсем, я предложил перебраться на Бакунина, коль скоро точка была оплачена, и там всё равно никто не репетировал. Но там оказалось неуютно, холодно и мрачновато. Сереже из-за зрения было трудно самостоятельно пробираться в это место по его темной лестнице и коридорам, и мы отказались от этой идеи и по привычке перебрались репетировать ко мне домой. У нас с Леной дома много места и репетиции вошли в привычное русло гостеприимного чаепития. Правда Сереже и сюда было добираться далеко, но зато у нас было тепло, и мы могли собираться в любое время. Состав оркестра значительно изменился, помимо меня вводились новые музыканты, и до концертов пока было далеко. Пока нужно было репетировать по группам инструментов, и Сережа отдельно занимался со мной, подтягивая меня до желаемого уровня. Я вспомнил забытую практику игры по нотам и был рад тому, что наконец смогу применить свой навык игры в оркестре. Предстояла большая работа.

Ещё осенью проявился наш старый дружок Боря Райскин, с которым мы вместе составляли струнную группу «Поп-механики». К этому времени он уже восемь лет жил в Америке, и ему в голову пришла шальная идея организации в Нью-Йорке фестиваля имени Курёхина. Он обладал фантастической энергией и трудоспособностью и очень быстро перешел к осуществлению этой идеи. И на середину января наметил десятидневный фестиваль. К этому времени Настя Курёхина только начала приходить в себя после горя, постигшего её семью. По началу она скептически отнеслась к этой идее, поскольку у неё было собственное представление о том, что следует делать во имя Сергея. Она привлекала меня к этой деятельности, но это было не совсем то, чем мне хотелось бы заниматься. Но Настя нуждалась в помощи, и ей невозможно было в этом отказать. Но к этому времени мы ещё ничего не успели сделать, а только зарегистрировали Фонд Курёхина, президентом которого стала Настя, а меня назначили председателем совета директоров. Я всегда сторонился всякого рода советов и никогда нигде не заседал, и потому без особенного восторга воспринял подобное назначение. Хотя речь шла всего лишь о том, чтобы совместными усилиями друзей сделать что-нибудь стоящее, чтобы о Курёхине не забыли уже через полгода. Алик Кан уже год работал в Лондоне на BBC, и, судя по всему, организация подобного рода деятельности ложилась на меня. В результате чего нам с Настей и Лизой предстояла поездка в Нью-Йорк на фестиваль, который Боря Райскин назвал «Sergey Kuryokhin International Interdisciplinary Festival» (SKIIF).

Это был очень рискованный шаг с его стороны, поскольку он пригласил кучу людей со всего света и надеялся на то, что фестиваль сможет себя окупить. Я уже имел горький опыт, когда взялся за дело, которое мне было не по плечу, но он вероятно знал на что идёт. Только из России поехало человек двадцать пять, но к сожалению его отцу не дали визу. Фестиваль вызвал живой интерес у русскоязычной Америки, и в Нью-Йорк слетелись тусовщики даже из других городов. На открытии в клубе «Knitting Factory», была тьма народу, но в последующие дни, хотя концерты были не менее интересны, народу было не так много. На одном концерте в «Washington Square Church» играл мой старый знакомец Тёрстон Мур с барабанщиком Томом Сёргалом, и их выступление было примерно таким, каким я слышал его года три назад. Он очень эрудированный человек и очень внимательно следил за творчеством Курёхина, и у него были все его пластинки, к этому времени изданные. При мне он купил все пластинки Вапирова, которого тоже очень чтил. Для меня концерты были очень интересными, хоть я и устал за десять дней, но это был Нью-Йорк, в котором концертами такого рода никого не удивишь, а русским, живущим там, музыка вообще не нужна, им нужно только потусоваться. Я же за это время не успевал всюду поспеть и ещё рассчитывал попасть на концерт «Sebadoh», но к сожалению, когда я собрался сходить, все билеты были проданы. Мы почти не виделись с Борей в ходе фестиваля, он был очень занят, и мы откладывали нашу встречу на потом. Помимо собственно организации фестиваля он выступал в двух или трех проектах, ещё успевая репетировать. Из Монреаля приехал Славка Егоров, которого Боря пригласил звукорежиссером на запись фестиваля, и подтянулся Ливерпулец. Таким образом у нас собралась старая компания. Но Славка, как обычно, в какой-то момент без предупреждения уехал домой, и через день за ним последовал Алексис, что меня крайне удивило – мы не так часто видимся. С Борей мне удалось увидеться только после окончания фестиваля, накануне отъезда. Уже было видно, что фестиваль не окупился, и Боря понес значительные убытки, пригласив всех гостей из России за собственный счёт. Он осуществил задуманное, но был подавлен, хотя и рад, что все уже позади. Но он знал, на что он шёл, хотя и надеялся на больший финансовый успех. Мы расстались на том, что теперь наша очередь делать фестиваль в России, на котором он будет желанным гостем.

В первых числах февраля состоялся очередной концерт «Химеры» в «Молоке». Мы не устраивали никакой презентации вышедшего альбома. Концерт был очень мощный с грязным сырым звуком. В группе появился некто Антон, который, не умея играть на трубе, вдруг стал претендовать на роль фронтмена, к музыке группы он ничего не добавлял, скорее наоборот. Эдик сам пользовался своим коронным приемом одновременной игры на гитаре и трубе, и это было восхитительно. Антон же просто оттягивал внимание на себя, и это мешало. У меня это вызывало недоумение. Я не знаю репетировали ли они вообще? После концерта я подошел к Эдику и предложил отказаться от точки, у меня больше не было денег, чтобы платить за неё. Но Эдик уверил меня, что точку непременно нужно сохранить.

В конце февраля я очень неудачно упал, поскользнувшись на горке в парке Лесотехнической академии, да так, что не мог встать. Меня подобрали добрые люди и довели до дому. Оказался сильный ушиб бедра с защемлением седалищного нерва. Несколько дней я лежал дома и даже не мог вставать, чтобы открыть дверь. Лена ездила кормить маму и с трудом переносила свинство, которое там устроил мой брат. В это время позвонила Тося, разыскивая Эдика. Потом стали звонить и другие знакомые. Я ничем никому не мог помочь, поскольку не имел ни малейшего представления о его перемещениях. Так продолжалось несколько дней.

В это же время неожиданно приехал Боря Райскин, чтобы навестить родителей. Как оказалось, до отъезда в Америку он жил в соседнем квартале, и он зашел навестить меня и рассказать об итогах Нью-Йоркского фестиваля. Мы долго говорили о том, что было не так, и как этого можно избежать в дальнейшем. Я посетовал на то, что не знаю с какой стороны подступиться к организации фестиваля здесь, и что было бы неплохо довести все это до той стадии, когда эти фестивали станут традиционными по обе стороны океана. Наш дружок Курёхин стоил того, чтобы о нём помнили. Перед отъездом Боря собирался навестить меня ещё раз.

Меня же не покидало нехорошее предчувствие того, что с Эдиком могло что-то произойти. Мне продолжали звонить его друзья. Прошло уже десять дней, как его не видели. Я долго отгонял от себя дурные мысли, но когда я уже смог перемещаться с палочкой, за мной на машине заехала Наташа Воробьева, и мы поехали на Бакунина. Мы решили прочесать заброшенное здание, и к ужасу всех собравшихся наши худшие предчувствия оправдались. Эдик был найден на чердаке этого здания. Мне пришлось заниматься похоронными хлопотами и, самое страшное – регулировать отношения Тоси с родственниками Эдика. Отрегулировать их мне не удалось и в итоге, вопреки желанию Тоси, его похоронили под Выборгом, рядом с отцом. Это была ужасная ситуация, которая вымотала всех нас, и я не смог встретиться с Борей Райскиным, чтобы попрощаться с ним. Через несколько дней из Нью-Йорка пришло печальное известие о его кончине. Никто не мог найти никакого разумного объяснения происшедшего. Тем более его не мог найти я. Вокруг все рушилось. Меня это настолько ошеломило, что хотелось спрятаться и больше не высовываться. Я стал тупо заниматься на виолончели, просто наматывая часы.

Будучи в Америке, я возобновил знакомство с Женей Зубковым, с которым мы как-то пересекались у Дюши. Женя был занят прекрасным делом спасения русских алкоголиков. И многие наши друзья прошли курс лечения от этого недуга в Америке. Мне хотелось помочь брату Алексею, но я прекрасно осознавал, что отправить его лечиться в Америку по этой программе нереально. Однако Женя порекомендовал мне обратиться к отцу Маркелу, настоятелю Федоровского собора в Пушкине. Неожиданно оказалось, что мы с ним учились в одной школе, и он был на год старше меня. Отец Маркел согласился принять Алексея в приют, который они организовали в поселке Поги за Павловском. На моё удивление, брат согласился, и в этот же день, мы вместе с моим двоюродным братом Павлом, препроводили его в это заведение. Уклад этого приюта был очень простой, это было нечто среднее между монастырем и зоной. Всё было преисполнено покоем и любовью к ближнему, однако контингент был непростой. Через неделю мы ездили навестить брата, и я был приятно удивлен тем, что он там прижился. Пока его не было, я несколько дней наводил порядок на Восстания. Я выкинул всё барахло и вымыл всю квартиру. Я никак не мог поверить в то, что излечение возможно, и через две недели брат, конечно же, убежал. Мы сговорились с Владом, мужем моей племянницы, и снова препроводили братца в Поги. Так продолжалось ещё раза два. Нужно было постараться дотянуть до весны. В мае «Анонимные алкоголики» предполагали переехать в новый дом на горе под Красным селом. И Алексей попал в число тех, кого отправили на эту гору ремонтировать дом к приезду остальных. К этому времени он свыкся с пребыванием там, но вернувшись в город помыться, он оторвался, пустился во все тяжкие и больше туда уже не возвращался. Для того, чтобы туда снова вернуться, нужно было благословение отца Маркела, а уговорить брата снова поехать в Пушкин мне не удалось.

Лена заканчивала колледж и, ещё в процессе обучения, искала возможность заниматься домашними родами. Насколько я мог об этом судить, её не устраивала система деторождения, с котором она соприкоснулась в годы учебы и практики в роддомах. Изменить систему было невозможно, но оказалось, что детей можно рожать дома. Она познакомилась с домашней акушеркой Леной Ермаковой и, продолжая учиться в колледже, стала постигать премудрости домашних родов. Лена и Лёша Ермаковы уже несколько лет практиковали схему, которая готовит будущую мать к этому важнейшему моменту в её жизни и позволяет ей родить здорового ребёнка так, как это предусмотрела природа. Лена настолько глубоко погрузилась в это процесс, что постепенно и я принял эту точку зрения и стал вникать в природу таинства деторождения.

Тем временем я продолжал репетировать с «Вермишелью». Несколько лет назад, когда я уже давно распростился с игрой на виолончели, будучи в Самаре, я по случаю купил деревянный инструмент. Он требовал ремонта, но я столько раз уходил на пенсию, что не было резона приводить её в порядок. И вот этот случай подвернулся, я наконец играл в оркестре, и мог попытаться добиться правильного виолончельного звука. В силу своего характера, если я вовлекаюсь в какой-то процесс, то уже не могу быть пассивным участником. Я привык действовать, и естественно я стал думать, что можно сделать в этой ситуации для развития оркестра. Таким образом, имея некоторый опыт в менеджменте, я стал выполнять элементарные административные функции. При этом я придерживался своих принципов, которые разделяли не все участники оркестра. К этому времени Сережа уже лет шесть играл в «Аквариуме», в который он попал, когда этой группе уже не надо было никому ничего доказывать. Он постоянно концертировал, гастролировал и получал приличные гонорары за выступления, что для него было само собою разумеющимся. Он немного болезненно относился к тому, что Боб может прознать про его сольный проект, и боялся попасть в немилость. В том был свой резон.

Мне же в свое время пришлось пройти длинный путь от полной безвестности к тому, что впоследствии и стало известно, как группа с этим названием. Я имел опыт ожидания того, что если ты делаешь правильное дело, то рано или поздно события начнут разворачиваться. Сережа же нервничал и ждал быстрого признания «Вермишели». Мы сыграли несколько концертов, но на них приходило по двадцать человек. Музыка оркестра была отнюдь не развлекательная, хотя безусловно имела огромный потенциал, и может быть даже коммерческий. Но ситуация в этой стране к такой музыке пока не была готова. Все разговоры музыкантов почему-то сводились к тому, сколько нам могут заплатить за выступления. Я пускался в бессмысленные споры по поводу того, что в такой ситуации стоит делать, а чего категорически делать нельзя. Но суть этого противоречия лежала гораздо глубже, нежели я предполагал, и постепенно в наших отношениях с Сережей наметилась брешь, которая давала о себе знать в абсолютно разных ситуациях. Это мог быть саундчек перед выступлением, когда группа ещё не успела настроиться, а Сережа вдруг начинал прогон каких-нибудь пьес при полном отсутствии звука на сцене. Когда же в паузах по неосторожности я убеждал его прерваться и продолжить настройку звука, это неизменно вызывало его гнев. Он мог обидеться абсолютно по любому поводу.

Весной стали поговаривать о том, что в июне предполагается празднование двадцатипятилетия «Аквариума». Что под этим подразумевал Боб, я не знал. Мы с ним не виделись, и я так и не получил от него никакого приглашения. Ко мне пришли Лёша Ипатовцев и Владик Бачуров на предмет интервью, и от них я узнал, что Боб предполагал собрать «классический» «Аквариум». Я не знал, как к этому отнестись. Если бы юбилей пришелся на годы существования «TaMtAm»'а, я твердо знаю, что отказался бы. Но клуба больше не было, а после смерти Эдика образовалась пустота. Я знал, что я раз и навсегда покончил с независимой музыкой. Меня больше ничего не интересовало. Меня не интересовало, что станет с другими музыкантами группы «Химера». Не интересовало, что станет с другим группами. Я чувствовал, что свою функцию на этом поприще я выполнил до конца. Я мог распоряжаться своим прошлым по своему усмотрению и в итоге мог согласиться принять участие в помпезных концертах. Ещё за несколько месяцев до этого Боб обмолвился, что хотел бы записать несколько песен из далекого прошлого. Но потом вероятно передумал и сыграл их с другими людьми. Безусловно группа, с которой он играл в это время, была прекрасной, и они мастерски сыграли и записали этот альбом, но в нём был только один лишний элемент. Боб не заметил, что ещё один раз лишил нас нашего прошлого. Сейчас в процессе написания этих воспоминаний я, пожалуй, впервые за много лет переслушиваю альбомы этой группы. И это один из немногих альбомов, который я могу слушать почти до конца. Я слышу усталый голос Боба, который поет песни нашей юности, и меня охватывает ностальгия, которая граничит с сожалением о том, что это прошлое нас свело. Парадоксально, что скоро и этих прекрасных музыкантов постигнет та же участь. Между нами нет никакой разницы. Наверное это и послужило побудительным мотивом к тому, чтобы попытаться изложить это на бумаге и таким образом сбросить.

Репетиции к юбилею двадцатипятилетней творческой деятельности Боба начались в его студии на Пушкинской, 10, в которой я ни разу до этого не был. Мне было интересно наблюдать за Бобом. Казалось, что он нисколько не включает эмоциональный уровень. Вчера были одни музыканты, сегодня другие, завтра снова будут те же или ещё другие. Он поет свои песни. Эти песни больше не являются нашими песнями. Не имеет никакого значения, кто их играет. Может быть даже не имеет значения, кто их поет? В процессе репетиций с «Вермишелью» я достаточно хорошо разыгрался и находился в рабочей форме. И после двух-трех репетиций на точке, где было понятно, что в принципе все всё помнят, было объявлено, что за неделю до концертов будут репетиции на аппарате. Я решил специально подготовиться к этим концертам и заказал Лёше Михееву сделать татуировочку на моем многострадальном гринчелло. Мне хотелось, чтобы мой инструмент носил признаки того, с чем было связано моё недавнее прошлое, и Лёша покрыл его причудливым узором в стиле «TaMtAm».

На этот концерт собрался странный состав, в котором группа никогда не существовала. Из музыкантов той эпохи не было Рюши и Титовича, который сейчас невыездной. Вот бы в пору на бас-гитаре играть Файнштейну, но речь об этом даже не зашла, и на басу играл Володя Кудрявцев из последнего состава. Приехал Женя Губерман из Голландии, и мы все встретились на сцене ДК Железнодорожников. За те годы, что мы не играли вместе, каждый из нас приобрел разный опыт. Я тоже экспериментировал со звуком и представлял себе, какого именно звука виолончели хочу добиться на этих концертах. Я сообщил директору Боба Стасу Гагаринову, что мне нужен персональный усилитель. Группа уже давно вышла на такой уровень, когда составляется технический райдер и компания, организующая концерт, обеспечивает группу аппаратурой, согласно райдеру. Но почему-то на репетиции этого усилителя для меня не оказалось. Мне пришлось включиться в линию и слушать себя через мониторы, для чего надо было найти подходящую точку, чтобы было себя слышно и не было фидбэка. Я тщетно настаивал на том, что имею право требовать выполнения условий. Звукорежиссер Олег Гончаров ходил и слушал, как все звучит на сцене. Он подходил и спрашивал: «Как, в кайф?» В конечном счете я кое-как приспособился. Я думал, что и ему не безразлично, как я себя слышу и по наивности думал, что и он хочет меня услышать, коль скоро ему предстоит рулить концерт. Но на практике оказалось совсем по-другому.

В день отъезда в Москву, где должен был состояться первый концерт, я поехал на Восстания покормить мать. Когда я приехал, то застал её лежащей на полу с разбитой головой. На кухне пьянствовала компания друзей Алексея, сам он спал. Я не знаю упала ли она сама, или её ударил тот человек, которого я почему-то ещё называл своим братом? Я собрал в узел основные пожитки матери и отвез её на Орбели. Тот человек этого даже не заметил. Слава Богу, рана оказалась просто ссадиной. Лена осталась ухаживать за мамой, и я спокойно уехал в Москву.

Когда мы приехали на саундчек в Лужники, то я к вящему неудовольствию обнаружил, что пресловутый усилитель мне заказан не был. Я тщетно пытался выяснить это у Стаса. Он не дал мне никакого вразумительного ответа, поскольку такого быть просто не может. Апеллировать к Бобу было бессмысленно. Ему по-прежнему было всё равно. Мое место было прямо пред Сашей Ляпиным, за спиной которого стоял стоваттный «Marshall» с двумя кабинетами. Он расчищал перед собой пространство для того, чтобы ему было удобно двигаться. Как ни крути, я оказывался у него под ногами. И где бы я ни сидел, я насквозь простреливался его комбиком. Мне же пришлось довольствоваться одним монитором, через который я почти себя не слышал. На репетицию пришли «маркшейдера», которые уже долго обитали в Москве. Они пришли днем, потому что вечером у них самих был концерт в каком-то клубе. После саундчека они подошли ко мне и сказали, что виолончели в зале нет как класса. Я пытался добиться от Олега комментариев, он сказал, что все будет нормально. То же самое произошло и с микрофонами. Мы с Дюшей, по давней привычке, должны были подпевать Бобу. Но этого почему-то не было слышно. Вероятно это можно списать на то, что у меня слабый голос. Но когда в песне про «Двух трактористов», я подходил к Бориному микрофону и пел один, а второй запев мы пели вдвоём в один микрофон, мой голос звучал в два раза громче его. Это была какая-то глупость. Вероятно, за годы обслуживания группы звукорежиссер привык к лакейской роли, чтобы в первую очередь ублажать звезду. После концерта ко мне подошли Ильховский с Нехорошевым и сказали, что, дескать, приятно было посмотреть на нас в старом составе, но вот виолончели почему-то так и не было слышно.

Перед концертом всплыла подробность, что в то время как оговаривалось, что билеты будут стоить какой-то минимум, я уже не помню сколько это в тех деньгах, но оказалось, что они стоят раза в три дороже. Это меняло характер всей акции. Но Стас Гагаринов делал вид, что он не причем, это дескать, Дворец спорта сам определил цену на билеты. Хотелось на все плюнуть и просто уйти. Боб расположился в отдельной гримерной, в то время как нам семерым предоставили комнату раз в пять меньшую. Я не к тому, что нам не хватило места. Мне просто было любопытно посмотреть какого запредельного «профессионального» уровня отношений достигла та группа, которая теперь называлась «Аквариумом». Зал был заполнен на одну треть. Праздник удался. Также мне было «приятно» отметить, что кроме Сашки Липницкокго, который наверное не пропустил ни одного концерта «Аквариума» в Москве, да Ильховского с Нехорошевым, не было никого из наших старых московских друзей. После концерта мы все поехали в мастерскую к скульптору Александру Рукавишникову, другу Сашки Липницкокго, где хозяин устроил нам роскошный импровизированный банкет. Менеджментом группы банкет запланирован не был. В поезде нам заплатили невероятного размера гонорар и получалось, что обижаться вроде было не на что, предстоял концерт на Родине.

По счастью, дома нам удалось исправить некоторые ошибки. Билеты были дешевле, и нам позволили пригласить неограниченное число друзей. Таким образом список гостей состоял из полутора тысяч человек. Мне привезли персональный усилитель и удалось добиться кое-какого звука на сцене. Правда мне не удалось отсесть от Саши Ляпина, который так и мочил мне в затылок, и с микрофонами была такая же история. Ну да Бог с ним. После концертов я пытался объяснить Олегу, в чем собственно состоит моя концепция звука группы, и в чем заключается роль звукорежиссера. А именно – не нарисовать картинку по своему вкусу, а оптимальным образом передать звук группы, и максимально выигрышно подчеркнуть игру каждого музыканта, что собственно эту группу и отличает от других. Ну да ладно, нам больше не придется играть вместе.

На следующий день мы все встретились на вечеринке на Пушкинской, 10. Мы с Леной пришли ранним вечером. Я был потрясен увиденным. Все молча сидели за длинным пустым столом, во главе которого сидел Боб, и внимали его новым песням, которые он почему-то сходу решил спеть всем собравшимся. Судя по всему это продолжалось уже довольно давно, так как большинство артистов оркестра уже ерзало и кашляло. В бюджете группы не нашлось денег на организацию даже внутренней вечеринки. В результате все стали скидываться и артисты побежали в соседний ларек. Когда выпили и немного повеселели, мне стало невообразимо скучно, и мы с Леной ушли. Была белая ночь, мы сели на велики и поехали просто покататься.

Интересно, что статьи в газетах были удивительно похожими, все сетовали на отсутствие фуршета. Крупный авторитет Андрей Бурлака просто негодовал, что самым беспардонным образом были попраны все права журналиста. Осенью вышел альбом с концертной записью, к которому прилагался CD-ром с историей группы. Послушав альбом я убедился в том, что был абсолютно прав, виолончели не было. Больше всего меня порадовал плакат, посвященный 25-летию группы, на котором было 5 фотографий Гребенщикова и ни одного музыканта ни из одного состава. Я поинтересовался, где я могу получить означенный альбом. Выяснилось, что нигде. Боб сказал, что он даже и не знает о том, что такой альбом вышел. В итоге Сашка Липницкий отдал мне свою копию.

Печальным итогом этого опыта было то, что очередной состав этой группы был распущен, и все были уволены без выходного пособия. Это был дежурный способ смены состава, который Боб уже много лет практиковал. Обычно торжественно объявляется, что группа наконец прекратила существование, а через некоторое время она собирается снова, за исключением тех, с кем Боб больше играть не хочет. При этом не надо увольнять неугодных и пускаться в сложные объяснения. Просто некоторые люди вычеркиваются. Правда это оказывается не всегда так просто, музыканты последующих составов, прекрасно зная историю группы, очень цепко держатся за свои места в группе, поскольку Борис Борисович для них является гарантом их благополучия. И их так просто не возьмёшь.

В этот раз роспуск группы особенно сказался на почти слепом Щуракове. В годы службы в прославленном коллективе он мог содержать всю семью. И на собственные средства он даже смог записать первый альбом «Вермишелей». Оказавшись без работы, он в полном смысле слова оказывался на улице. Заработанного хватило на первое время, но вскоре ресурсы подошли к концу, и Сережа стал нервничать, пытаясь форсировать развитие событий со своим сольным проектом. Мы продолжали репетировать у нас на Орбели и через какое-то время собрали полуторачасовую программу. Но постепенно репетиции стали носить характер нескончаемого спора с Сергеем. Основной причиной стала моя игра на виолончели. Спор же заключался в следующем – я играл по своему, в то время как ему нужна была просто квалифицированная игра на инструменте. Из чего следовал вопрос, если ему нужен был просто виолончелист, почему он пригласил именно меня? Вероятно я ему подходил по каким-то другим параметрам. Что же касательно моей игры, то у меня давно сложилась своя манера игры, свой звук. Он был обусловлен абсолютно моим персональным опытом. Мы уже касались этой темы вначале моего повествования. Я не доучился ровно десять лет. И за последние двадцать лет без систематических занятий я совершенно утратил то, что имел, но при этом я что-то и приобрел. Мы стали заниматься с Сережей, но он стал учить меня играть на виолончели. Безусловно он более опытный музыкант в плане образования и интересный композитор. Мне очень нравится его музыка, и я очень хотел достичь того уровня, который стал бы его устраивать. Но для осуществления его планов у меня не было впереди этих десяти лет, за которые я мог бы наверстать упущенное. И вообще мой рок-н-ролльный опыт подсказывает мне, что этот жанр музыки больше основывается на индивидуальности, нежели на школе. Но он стал быстро терять терпение. У меня опустились руки, я знал, что мне его не догнать и рано или поздно мне придется уйти.

Осенью неожиданно приехал Дэвид Гросс. Он был приятелем Бори Райскина и помогал ему с организацией фестиваля в Нью-Йорке. Он не был музыкантом и с продюсерской деятельностью впервые соприкоснулся во время фестиваля. Он очень уважал Борю и через полгода после его кончины решил на свой страхи риск продолжить начатое им. Это была прекрасная идея. Он предложил сделать в Нью-Йорке второй фестиваль имени Курёхина. Имея в запасе больше времени, он рассчитывал сделать это точнее с учетом ошибок, которые совершил Боря. Мы встретились с Настей, и на меня опять легла ответственность координатора этого фестиваля с русской стороны.

Эта осень унесла жизнь ещё одного замечательного человека – Миши Шишкова, без которого моя жизнь обеднела. Он был странен и доставуч, но при этом никто никогда не слышал о том, что Миша мог причинить кому-нибудь зло. Он был всегда и везде. Ни одно сколько-нибудь значительное событие в городе не могло обойтись без него. Меня он доставал едва ли не больше других. Как я уже говорил, где бы я не жил, мой день начинался с Мишиного звонка. Большей частью меня это раздражало, но, когда его не стало, образовалась пустота. С ним у меня был связан один странный эпизод, который произошел лет пятнадцать назад. Как-то ясной зимней ночью я пешком возвращался от Боба с улицы Софьи Перовской. Был легкий мороз, много снега, и на улицах ещё горело освещение. Мой обычный маршрут пролегал мимо Замка, по Пестеля и далее по Манежному до Восстания. Где-то, в одном квартале от моего дома, на углу улицы Маяковского я увидел фигуру, которую невозможно ни с кем спутать – мне навстречу шёл Миша. Я инстинктивно перешел на другую сторону улицы и сделал вид, что его не заметил. Когда мы с ним поравнялись, он повернулся и стал читать афишу, как будто бы он меня тоже не заметил. Я ускорил шаг и через пять минут был дома. Когда я вошел в свою теплую комнату, меня вдруг ошарашило – Миша звонил мне накануне и сказал, что едет в Таллинн. Это безусловно был не он. А если это был он? Миша живет в Красном селе. Я встретил его зимней ночью и даже не пригласил зайти обогреться и выпить чаю. Если он опоздал на метро, мне ничего не стоило постелить ему на полу и уложить спать. У меня часто кто-нибудь ночевал. Полночи я думал про Мишу. Что я знаю об этом человеке? Кроме того, что он каждый день предлагает мне свою дружбу. Почему мы гоним того, кто давно ближе многих? Миша позвонил мне дня через два. Я спросил его, как он съездил в Таллинн? Он рассказал мне неправдоподобную историю про то, что он опоздал на поезд и поехал в Таллинн автостопом. Можете себе представить? Зимней ночью ехать автостопом в Таллинн. Даже самому закоренелому хиппи такая рискованная идея не могла бы придти в голову. Он же сказал, что благополучно доехал. Конечно же я ему не поверил. Но я изменил тактику отношения к нему и спросил, почему он давно не заходит? Я стал звать его в гости и уверил его в том, что он желанный гость в любое время суток. И что вы думаете? Миша исчез. Он стал реже звонить и очень редко заходил, только если ему действительно это было очень надо. То есть я добился того, чего пытался добиться, старательно избегая его долгие годы.

В это время в городе объявился Брайан Ино. Как-то Саша Емельянов вписал меня на концерт «Бастонады» в клубе JFC. Я чувствовал себя очень неуверенно – мы не играли вместе со времени «Турецкого чая». Он собрал целый оркестр, и в рецензии на концерт в газете «St.Petersburg Times» было написано, что «Бастонада» – это образ жизни. Это был пошлый штамп Гребенщикова, и что имел ввиду Емельянов, я не понимал, тем более, что многие музыканты в первый раз видели друг друга. И вдруг, о ужас! – за столиком с «профессором» Волковым сидит Брайан Ино. Мы с ним уже встречались несколько раз в светских тусовках, но толком не разговаривали. Концерт получился неудачным, и я был раздосадован, что он пришёл не вовремя. Однако, как человек интеллигентный, после концерта он поздравил с «успехом», правда заметил, что не совсем понял концепцию оркестра. Я не знал куда деваться со стыда, поскольку ни малейшего представления о ней не имел. Я стушевался и поспешил уйти.

Наша семейная жизнь входила в новую колею. Забрав мать, надо было что-то придумывать с квартирой на Восстания. Так продолжаться больше не могло. Пока же я решил забрать кое-какие вещи, потому что брат, вступив в полное владение квартирой, стал продавать все подряд и не ровен час мог взломать дверь в мою комнату и распорядиться остатками моих вещей. Брат достал всех соседей по лестнице, и наша соседка предложила встретиться с её родственником, маклером, который мог предложить варианты обмена. Маклер пришёл и предложил условия, на которых брат вдруг согласился меняться. Когда эти условия прозвучали, то у меня в голове постепенно созрел альтернативный план. Коль скоро брат согласился уехать в коммунальную квартиру с доплатой, то я решил занять денег, купить ему комнату и заплатить ему ту сумму, которая его устраивает, и, тем самым, сохранить эту квартиру за собой. Постепенно на этом я и остановился. Можно было найти менее болезненный вариант, но мне почему-то хотелось сохранить именно эту квартиру, с которой была связана вся моя жизнь. Я вплотную занялся этой проблемой, и к декабрю месяцу мне удалось купить брату комнату и его выписать. Я дал ему месяц на то, чтобы собраться и переехать. Он же этот месяц использовал на то, чтобы продать остатки мебели из комнаты матери. Мне было всё равно.

Моя схема была такова – я должен был сделать хороший ремонт и постараться сдать квартиру, чтобы покрыть затраты на покупку комнаты и ремонт. Если бы этот вариант всплыл немного раньше, до моих опытов с клубом и продюсерской деятельностью, мне не пришлось бы занимать столько денег. Ну да ладно. Я искал способ начать этот ремонт, и мне на глаза попался Денис Можаев, который помогал мне со строительством дачи. Он предложил свои услуги, и мы сговорились, что он там будет жить и по мере сил будет делать ремонт. Он занял маленькую комнату, а пока суть да дело, я предложил «Вермишели» переместиться туда с репетициями. Пока ремонт не начался активно, это было всем удобно, особенно Сереже, которому очень трудно передвигаться по городу без провожатых. В это же время переговоры с «Бомбой Питер» привели к тому, что она выпустила альбом «Вермишели» на кассете (выпускать его на CD Олег Грабко не решился).

Выпуск кассеты ничего существенным образом не изменил. Мне же казалось, что рано или поздно с такой музыкой можно будет найти свою аудиторию и выйти на уровень участия в западных фестивалях. По стилю музыку этого оркестра можно было отнести и к этнической, и к арт-року, а иногда даже к джазу. Дело было только во времени. Нужно было просто набраться терпения, чтобы не разбежаться. Но наши взаимоотношения с Сережей складывались не лучшим образом, и иногда я отчаивался настолько, что у меня опускались руки. Пока же события не начали происходить, и все концерты надо было устраивать самим.

Со времени отъезда Алика Кана в Лондон в городе не стало фестиваля современной музыки. И вот как-то мне позвонил Коля Судник из группы «Зга», и предложил мне принять участие в организации подобного фестиваля. Инициатором его стал Валера Соколов, редактор газеты «На дне», которая взялась его профинансировать. И так в феврале мы решили провести трехдневный фестиваль «Другая музыка» в Молодежном Театре на Фонтанке. Мы очень быстро определились с составом участников и сделали небольшую рекламу. Фестиваль получился интересным, правда время было не самым подходящим. Середина февраля не самое тусовочное время года, и люди не очень охотно идут слушать странную музыку. Однако в городе давно ничего такого не было, и какой-то народец всё-таки слетелся. Правда мы категорически не сошлись с Валерой по части организации, и тандем не получился. Я предлагал арендовать аппарат у Паши Марюхты и пригласить его со своей командой обслуживать концерты, но Валера пригласил своих аппаратчиков, и несмотря на то, что аппарат был фирменный, звук получился отвратительный. С горем пополам мы записали и отсняли на видео весь фестиваль. Валера собирался выпустить CD, но я поссорился с его аппаратчиками, и у меня не было настроения обрабатывать материал фестиваля с ними же. Так на этом все и затихло. Валера дотянул до осени, а там гавкнул кризис, и все само собой рухнуло. На этом фестивале состоялось последнее выступление группы «Сказы леса», которая трансформировалась из любимых мною «Nord Folk». Две недели спустя нелепо погиб вокалист этой группы Гарри (Игорь Коршунов).

Ремонт в квартире на Восстания пошел не в ту сторону. Мои работники все переломали, а потом стали тянуть время, и все остановилось. Репетиции в этом месте пришлось прекратить, и, за не имением другой альтернативы, пришлось снова переехать на Орбели. Весной мы сыграли в одном концерте с Питером Хэммиллом, который в этот раз приехал один. Перед концертом была какая-то интрига, кого-то пригласил Игорь Гришин, кого-то Пиночет, но в итоге его разогревали три коллектива. Это было явно много для одного артиста. И Игорь поставил непременное условие, что все разогревающие группы должны играть не более двадцати минут. Мы сыграли коротко, как и договаривались. В то время как два других коллектива не могли уняться, превращая разогрев в сольное выступление. Игорь Гришин нервничал, и я его хорошо понимал. Музыканты же нашего оркестра жаловались, что и мы могли бы сыграть подольше. К сожалению мы все имели настолько разный опыт и настолько разные представления о том, как правильно следует делать дело, и как правильно себя подавать, как правильно оценивать ситуацию, что понять друг друга нам было практически невозможно.

Мне было очень приятно снова встретиться с Питером Хэммиллом. К сожалению, в этот раз он приехал один, и это было не одно и то же. После концерта мы все поехали на вечеринку в бар «Трибунал». Я не знал, что это за место, но не предполагал, что это настолько убого. Поговорить с Питером нам толком не удалось, потому что прямо над нами висел громкоговоритель, а на соседних столах танцевали девушки. Когда нам принесли эротическое меню, я выждал паузу, подарил ему пластиночку «Вермишелей» и поспешил уйти. Бедный Питер провожал меня понимающим взглядом.

Неожиданно проявилась наша старая подруга Наташа Васильева, которая несколько лет назад уехала в Лондон. Она вышла замуж и решила начать свой бизнес. Как многие, кто не сразу отрывается от корней, она хотела наладить мостик с Россией и решила основать лейбл «Whitehorse», который будет выпускать русскую музыку. В свое время она была рок-фотографом, и у неё были свои привязанности. «Вермишель» попала в число групп, которые она решила выпустить, и в апреле вышел наш альбом «Анабасис». К этому времени наши отношения с Сережей достигли критической точки, и мы все время были на грани того, чтобы расстаться. Помимо этого в оркестре происходили и другие перемены. Основная проблема была с флейтистами. Поскольку все они были заняты в разных оркестрах, Сереже иногда приходилось репетировать сразу с двумя, чтобы предложенный концерт не застал нас врасплох. Происходили смены барабанщиков, и неожиданно материализовался Петя Трощенков. В то время как перкуссионист Олег Шавкунов, который играл в «Вермишелях», только поступил на службу в «Аквариум». Таким образом, у нас уже было значительное число людей, прошедших через это горнило, и получалось так, что мы неизбежно оказывались в курсе того, что происходит с Бобом и группой, которую он называл «Аквариумом». Это, по-прежнему, вызывало недоумение и у бывших участников, у и тех, кто только что поступил на службу. Те, кто играл там после смерти группы, обычно испытывали неловкость при встрече со мной и наверное с другими. Им почему-то хотелось извиняться, дескать они не причем, это все Борис Борисович. Да они знают, что это продлится недолго, и что скорее всего с нового сезона контракт с ними продлен не будет. Это было неприятно слышать. Неужели Боб действительно не замечает того, что музыкантам неинтересно с ним играть, и что их удерживает только громкое имя группы и стабильный заработок.

В мае в Нью-Йорке состоялся фестиваль SKIF-2. Дэвид Гросс решил сохранить название, предложенное Борей Райскиным, лишь сократив его до лаконичного SKIF. Таким образом, этим фестивалем имени Курёхина он отдавал дань и Боре Райскину. Мы опять поехали с Настей и Лизой. А также Дэвид пригласил «Колибри», «Tequilajazzz» и «Волковтрио». Я прилетел на три дня раньше и остановился у Дэвида. Поездка в Нью-Йорк это всегда приключение, и я был рад, что в этот раз оказался там в хорошей компании. Аркаша Кириченко, трубач из группы «Три-О» работал таксистом, и мы поехали с ним встречать русскую делегацию. Мы всех встретили и отправили в город. А сами поехали с Женькой Федоровым, Андрюшей Алякринским и Славой Курашовым. Аркаша уже несколько лет работал таксистом в Нью-Йорке, и конечно же, много повидал. Он обладает своеобразным чувством юмора, и по пути из аэропорта он выбрал маршрут через Восточный Бруклин, один из самых мрачных районов Нью-Йорка, рассказывая всякие страшилки. Музыкантов «Tequilajazzz» поселили в мансарде одного мексиканца по имени Сальваторе, мансарда находилась в Трайбеко. Это было лучшее место, которое можно было найти. Все жили в одном большом пространстве с выходом на крышу, откуда открывался фантастический вид. Там было удобно готовить еду и вообще жить. Хозяин выходил на улицу только для того, чтобы поменять фильмы, которые он смотрел целый день. У него всегда был хороший сорт травы, которой он охотно угощал русских гостей. Но самое интересное, что он был родом из деревни Tequila. Но даже ради таких странных гостей выходить из дома, чтобы сходить на концерт, было выше его сил. По совместительству Сэл был ещё и директором Марса – он имел патент на изображение странного лица, которое можно увидеть при большом увеличении фотографии Марса.

Приехал Славка из Монреаля, который тут же поселился вместе с ними, а Ливерпулец в этот раз приехать не смог. Настя с Лизой и Девушки из «Колибри» жили этажом выше в более комфортабельных условиях, но они были в дурном настроении, теплые отношения с ними как-то не сложились, и мы тусовались раздельно. В первый же вечер мы с Текилой пошли гулять и зашли в CBGB. Играли какие-то средние группы, но все ребята были в восторге. На следующее утро, когда мы просто болтались, мы снова зашли в CBGB и «Continental», оставили CD, и в обоих клубах мгновенно сговорились о концертах.

Фестиваль проходил в моем любимом клубе «Cooler». И почти на всех концертах был аншлаг. Дэвид был счастлив. Мне дико понравился Отомо Йошихиде, которого я уже слышал в Петербурге и группа «Silver Apples». Их всего два человека, и один из них играл на синтезаторе, сконструированном им самим ещё в шестидесятые годы. Звук был невероятный, но меня больше всего потряс барабанщик, который играл с фантастическим драйвом. На концерт «Колибри» пришёл Бенни Кэй, музыкант, который участвовал в записи альбома «Лилит». Мы разговорились. Он пригласил меня пообедать, и естественно разговор зашел о нашем хорошем знакомом. Он подарил мне версию альбома под названием «Black Moon», на запись которого он был приглашен как продюсер. Но, к сожалению, Боб об этом позабыл и, вернувшись в Россию, выпустил свою версию альбома, забыв упомянуть Бенни Кэя. Когда же Бенни Кэй только закончил мастеринг, этот альбом уже появился на Брайтон Бич. Мне было интересно послушать этот альбом не только потому, что там играет группа «The Band». Мне всегда было интересно послушать, что делает Боб в любом составе. Как правило, не имея новых собственно музыкальных идей, он прибегал к давно испытанному способу смены состава. И в данном случае «The Band» выглядел всего лишь новым составом «Аквариума». Конечно же каждая группа имеет свою ауру и свое звучание. Но я думаю, что такую ауру имела и группа «Аквариум», которая ничем существенным от «The Band» не отличалась, просто это была группа «The Band», которая жила и развивалась в других условиях. Мы даже поговорили с Бенни о том, почему бы Бобу Дилану не записать свой следующий альбом с «Аквариумом». Причем он высказал предположение, что результат мог бы быть не хуже. Другое дело, что эта группа на сегодняшний момент представляет? Я с безмерным уважением отношусь ко всем тем музыкантам, которых Боб одарил этим именем. И никогда не позволю себе бестактность, лишить кого-либо этого имени. Поэтому отобрать какой-нибудь вариант состава для такого проекта я не смог бы. Оставим подобного рода привилегию за Бобом. Да и вступать с ним в единоборство было бы глупо.

Я пытался воспользоваться ситуацией и сделать промоушн «Вермишели». Бенни Кэй предложил отправить пластинку Полу Уинтеру. Я отнес пластинки в «World Music Institute» и Дэвиду Бёрну в «Todo Mundo». К сожалению самого Дэвида не оказалось в городе. Также я встречался с журналистом Ларри Бернбаумом, который пишет для журнала «Rythm Music». Он послушал альбом и сказал, что с удовольствием написал бы рецензию, но коль скоро у «Whitehorse» нет дистрибьюции в Америке, то писать бессмысленно. Также мы с Дэвидом ходили на американское отделение «Shanachie» к Тайсону Догерти, который приходил на концерт «Tequilajazzz». Но, к сожалению, ни от кого из них я не получил никаких ответов. А бомбить людей я не умею. Хотя в Америке, говорят, принято напоминать о себе.

Андрюша Алякринский повел себя самым странным образом, он вдруг захандрил и попросил меня поменять билет, чтобы улететь раньше. Это было трудно объяснимо. Естественно проявился Димка Гусев. К сожалению они расстались с Гулей, но продолжали играть вместе. Их дети повзрослели, и их старший сын Гленн очень эффектно играл на барабанах. Димка, будучи всегда полон планов, предложил сделать импровизированный концерт на крыше у Сальваторе. Они притащили барабаны и два комбика и средь бела дня устроили джем на крыше. Прямо как в «Let It Be». Я, к сожалению, на нём не был, поскольку должен был ехать в агентство менять билеты, потому что «Колибри» решили остаться на неделю. Говорят, что через десять минут появился полицейский вертолет. Который повисел, подумал, да полетел дальше. «Tequilajazzz» сыграла в абсолютно пустом клубе «Continental» и при немногочисленном скоплении русских в CBGB, после чего все абсолютно счастливые полетели домой.

По приезде, я сразу приступил к репетициям. В июне Антея Ино предложила «Вермишели» сыграть в одном концерте с Майклом Найманом во Дворце Белосельских-Белозерских. С ним приехал Артем Троицкий, и заранее было оговорено, что мы должны играть не более сорока минут. Но Сережа был готов рубиться за каждую минуту и предлагал сыграть минут пятьдесят. Убеждать его в обратном было нереально. Репетируя на Орбели, мы пытались прохронометрировать программу, но в процессе репетиции поссорились из-за того, что в паузе я завел разговор с Олегом о том, что мне на Пушкинской, 10 предложили снять репетиционную точку. Это почему-то вызвало гнев Сережи, и на этом репетиция закончилась. Концерт мы всё-таки сыграли, но он был никаким, все пришли на Майкла Наймана. Так всегда бывает, когда ты играешь на разогреве. И всегда нужно чувствовать тот момент, когда люди теряют внимание, потому что они пришли за другим. Мы же затянули минут на пятьдесят. Артем Троицкий делал мне знаки, что пора заканчивать, но Сережа этого, конечно, не видел. Но если бы я попробовал ему подсказать, что мы уже переиграли, то вызвал бы его гнев. Мы играли очень громко и долго и перетянули баланс на себя. Майкл Найман во втором отделении, играя один на фортепьяно, показался скучен. К тому же рояль был не в порядке и в антракте между нашими выступлениями его долго пытались подстроить. В тот же день я уехал в Москву, и мне удалось сходить на его концерт в Большом зале Консерватории, где он играл уже со своим оркестром, от чего я был в полном восторге. Я видел и слышал, как мог бы звучать наш оркестр.

Но мне уже было не суждено в нём играть. Когда я вернулся из Москвы, то случайно встретил своего тренера по теннису Иру Варфоломееву. Мы давно не виделись и разговорились. У неё уже было двое детей, и она давно не тренировала. Она живет в Лисьем носу, и неподалеку от дома, в Александровской, она нашла корты и подыскивала кого-нибудь на работу. В теннис я прекратил играть с тех пор, как закрылось наше место на Каменном острове, но поскольку я не имел никаких планов, то решил заехать к ней посмотреть. Приехав туда, я сразу согласился работать. Таким образом начался новый этап моей жизни. В очередной раз я взялся за лопату и почувствовал огромное облегчение. Оказывается я очень устал. Последняя фаза репетиций с «Вермишелью» совершенно выбила меня из колеи, и после первой недели работы я позвонил Сереже и заявил о своем уходе. Он это ожидал и не был удивлен. Впервые за несколько месяцев мы говорили спокойно. Мы оба надеялись, что через некоторое время мы сможем восстановить по крайней мере наши дружеские отношения.

Корты находились на территории мотеля «Ретур», который расположен прямо на берегу залива, сразу за дамбой. Наверное это не самое красивое место на побережье, но зато оно оказалось совершенно спокойным. На территории мотеля был полный набор буржуазных развлечений – ресторан, шашлыки, бар, бильярд, баня и открытый бассейн. Пожалуй, самым привлекательным в этом месте было наличие бассейна, которые ещё не получили широкого распространения в России. Корты были в состоянии средней запущенности, и в первую очередь их надо было привести в порядок. Ирина рассчитывала постепенно перетянуть туда теннисную тусовку из города, что оказалось не так легко. В городе было полно кортов, и к этому времени настолько взвинтили расценки на аренду кортов, что предложение стало превышать спрос. Отдыхающие же в мотеле играли крайне редко, и почти никто не приезжал туда специально поиграть в теннис из города, что оказалось существенным фактором для меня и Лены. Место охранялось, и хотя вход туда был свободный, это отпугивало местных жителей. За долгие годы я немного устал от постоянной тусовки и в этом случае значительным плюсом было то, что это место достаточно далеко от города. Нам же добираться было очень удобно, поскольку мы живем недалеко от Ланской, и дорога занимала всего час. Поскольку моим работодателем была Ирина, я не имел никакого отношения собственно к мотелю, и мы могли совсем не вступать ни в какие отношения с его администрацией, главное было просто соблюдать дистанцию. Как обычно, мы стали обзаводиться своим хозяйством. Почти все время, когда Лена бывала свободна, мы туда ездили вместе. Мы привыкли к кочевому образу жизни, и это нас абсолютно устраивало. Единственным неудобством было то, что у нас не было никакого навеса, и, в случае дождя, надо было укрываться в кафе. Я стал немного тренироваться и быстро восстановил какую-то форму. Больше я ничего не хотел делать.

Но к этому времени Настя Курёхина получила грант от Фонда Сороса на проведение фестиваля, и пора было приступать к его организации. Она рассталась со своими помощницами, и получалось так, что почти всей организацией предстояло заниматься мне. Но единственным местом, где мне хотелось быть, была Александровская. Конечно же мы виделись с дружками, и когда мы уже обосновались, то решили устроить традиционный велопробег, на который собралось человек двадцать, и мы все прикатили туда. Мы до вечера валяли дурака, и я думал, что мне это поставят на вид, но все обошлось и постепенно все вернулось на круги своя – место стало работать независимо от нас. Наших многочисленных знакомых не смущало расстояние, все время кто-нибудь приезжал, и таким образом на нашей «даче» стала опять концентрироваться тусовка.

Несколько лет после смерти брата Андрея я собирался съездить в Москву со своим племянниками. Они успели вырасти, но тут наконец, появился подходящий повод для осуществления задуманного – в Москву приезжают «Rolling Stones». Конечно же я поехал бы в любом случае и предполагал взять с собой Василия. Но, когда племянница Ольга узнала, что мы едем, настояла на том, чтобы мы взяли её с собой. Алик Кан приехал в Москву в командировку, и я попросил его купить мне три билета. Накануне отъезда я узнал, что наша подруга Катя Голицина будет работать переводчицей у их менеджера Руперта Лоуенстайна, и я попросил её, если будет возможность, купить билеты с более удобными местами. На вокзале мы встретили массу знакомого народа, который пробирался в Москву. Не надо было спрашивать – понятно, что все ехали на «Rolling Stones». Мы встретили Севу Грача, который с компанией метался про платформе, пытаясь договориться с проводниками. Я опрометчиво сказал в каком вагоне мы едем, и, когда мы уже трогались, в наш плацкартный вагон ввалилась вся их компания во главе с дьяконом, отцом Александром. Они сговорились с проводником, и пока тот разбирался куда их поместить, они дружно расположились в нашем купе и стали пить. Через некоторое время мы все же предприняли попытку лечь, но они так и остались. Иногда я просыпался от того, что у меня в ногах нестройный хор тихо мурлыкал: «Hey, Hey, Hey, That's what I say», но это меня почему-то не возмущало. В эту ночь всем можно было все простить. Рассчитывая на то, что у меня будут билеты с хорошими местами, мне нужно было успеть продать те, что мне купил Алик, и я обрадовался, что Грач охотно согласился их купить. Правда деньги он обещал отдать по возвращении домой, что вселяло в меня слабую надежду. Когда мы приехали и позвонили Кате, выяснилось, что она сумела достать нам персональные проходки с очень дорогими, но бесплатными билетами. Весь день шёл дождь, но мы поехали в Парк Горького кататься на каруселях и американских горах, ведь мы столько лет планировали эту поездку. Потом мы поехали на Арбат, и когда проголодались съели какую-то несъедобную дешевую пиццу в расчете на то, что до поезда нам будет уже не поесть. В означенный час мы приехали в гостиницу «Балчук Кемпинский». Нас встретили Катя с Иваном Бахуриным, который приехал к ней на несколько дней, и Алик Кан. Но к сожалению, Алику не достался пропуск, и на концерт он поехал самостоятельно. Группа уже уехала на саундчек, а мы погрузились в автобус со всеми их родственниками и гостями. Мы подьехали прямо к стадиону и пошли по коридорам, по которым сновал обслуживающий персонал. Были открыты все двери, и мне было интересно видеть всю эту кухню изнутри, мы проходили мимо гигантской залы, которая была гардеробом группы, где висели тысячи костюмов, которые артисты комбинировали по ходу годичного тура. Первый человек, который стоял возле тента, где расположились музыканты, был Чарли Уоттс. Он оказался очень маленьким дядечкой, и мне очень хотелось задержаться, но все прошли мимо, как будто это был рабочий сцены. Все гости прошли в бар, который группа привезла с собой. Проводя полжизни в турах, они привыкли окружать себя привычным комфортом. У них была целая служба, декораторы, которые организовывали пространство, в котором им было бы удобно находиться. С ними ездили повара, которые готовили еду для них и всех гостей группы. Это было пространство, куда не допускаются журналисты и тусовщики, а место, в котором группа хочет видеть только своих друзей. Таким образом мы оказались в святая святых. Было удивительно оказаться среди большого числа людей и не встретить никого из знакомых. Единственным человеком, которого я узнал, оказался Бари Алибасов, который сидел в окружении юных блондинов. Он посмотрел в мою сторону, и я не понял узнал ли он меня? Мы с ним познакомились ещё на фестивале в Тбилиси восемнадцать лет назад, и за это время прожили очень разные жизни. Я не являюсь поклонником его питомцев, но не подойти к нему было бы глупо. Тем более, что ситуация была настолько иррациональная, что можно было совершать любые безрассудные действия. Он узнал меня и для приличия спросил, как я поживаю, было бессмысленно рассказывать, как я это делаю, и на этом наш разговор был исчерпан. Там оказалось такое количество вкусной еды, что мы с горечью вспоминали про пиццу, которая до сих пор ещё стояла поперек горла. Но отступать было нельзя, и мы кинулись дегустировать. Когда я накладывал себе очередную порцию салата с артишоками, то лицом к лицу столкнулся с Китом Ричардсом, и тарелка чуть не выпала у меня из рук. Он улыбнулся и сказал: «Hi!» Я ответил: «Hi!» Когда мы перешли к десерту, начал играть «Сплин», выступление которого можно было смотреть по гигантскому телевизору. Но я уже не понимал, что происходит и забыл, зачем мы приехали и где оказались. Когда все же мы свыклись с ситуацией и стали чувствовать себя уверенней, Катя представила меня Мику Джеггеру, как музыканта из Петербурга. Он переспросил ещё раз моё имя и сказал: «Hi, Sieva!» Я же потерял дар речи и опомнился уже когда объявили их выход на сцену, и всех гостей попросили удалиться. Ольга вышла в туалет и потерялась, и мы с Васей пошли на свою трибуну, надеясь найти её там. Шел проливной дождь, но проходя через полупустое поле мы решили, что за каким хреном идти на трибуны, когда мы пришли на концерт «Rolling Stones», а сцена так близко. Я знал, что в середине будет сюрприз, и знал, в чем он заключается, и мы расположились прямо перед малой сценой, на которую они перекидывают мост. Нет смысла рассказывать о том, каким был концерт, об этом уже было много написано. Сказать, что это был лучший концерт в моей жизни, может быть я слукавлю. Я очень восторженный человек, и все концерты, которые я видел, были лучшими концертами в моей жизни. Но это был особенный концерт, за полчаса до этого Мик Джеггер смотрел мне прямо в глаза. И в этот день, находясь среди тысяч людей, я знал, что этот концерт для меня. Неожиданно в толпе, перед собой, я увидел дьякона Александра, который прыгал и вместе со всеми подпевал. Мы были абсолютно мокрыми и счастливыми и жалели только, что с нами нет Оли. Слава Богу, она оказалась благоразумной, и ждала нас при выходе со своей трибуны. Выяснилось, что Алик Кан вместе с Плюхой был в десяти метрах от нас с обратной стороны малой сцены.

Как-то, приехав в Белоостров, я решил зайти к Плюхе. Мы выросли в одном дачном поселке, но в разное время. Я лет на десять старше его, и мы почти не пересекались, но оба сохранили романтическое отношение к этому месту. Иногда мы встречались в городе, но никогда не дружили. Несколько лет он прожил в Москве, где играл в группе «Лолита». К сожалению, я не застал эту группу во время её московского периода, но один раз они попытались сыграть в «TaMtAm»'е в слегка усеченном составе. Но количество выпитого перед выходом на сцену превысило разумную дозу, и музыканты группы, вероятно, плохо слышали друг друга. Прекрасный знаток музыки и настоящий коллекционер пластинок, несколько лет назад Плюха основал магазин «Нирвана» на Пушкинской, 10, который стал самым интересным музыкальным магазином города. Я ещё был весь полон своими впечатлениями от последних концертов, и мы с ним попили чаю, обменявшись впечатлениями. Это было плодовитое лето, незадолго до этого приезжал Ринго Старр, на концерт которого мы ходили с Леной. Это тоже было очень трогательно, правда этот концерт у меня не вызвал никакой ассоциации с «Beatles», а скорее было похож на Васинский праздник. Кстати, Васин сидел прямо перед нами и ворчал, что другие музыканты слишком много поют. Джек Брюс оказался очень смешным, и когда он пел «White Room», то это выглядело как-то карикатурно, он почему-то пытался заводить зал, хотя зал и так был в состоянии абсолютной готовности и покорности. Что сразу стало видно, когда запел Гари Брукер, и, таким образом, кульминацией концерта стала «Whiter Shade Of Pale». Получилось, что для меня этот концерт прошел под девизом «Procol Harum – Forever!»

Саша Кострикин не оставил идеи восстановления Молодежного центра и получил новое помещение, почти прямо напротив старого. Как это часто бывает в этой стране – старое помещение так и стоит пустым. Каким-то образом Плюха оказался вовлечен в деятельность новоиспеченного ВМЦ. Он был полон энергии и воодушевился новой идеей. Я же рассказал ему про фестиваль, который мы делаем с Настей Курёхиной. Ему было интересно, и он предложил помощь, которую я охотно принял. Я познакомил его с Настей, хотя они уже много лет были знакомы, и скоро к нам также присоединился Паша Литвинов. Мне стало значительно легче. Я очень любил Сергея и безмерно уважаю Настю. Но в эти годы, что я оказался вовлечен в эту деятельность, я всегда искал повод, чтобы уйти. Делом моей жизни она, по многим причинам, стать не сможет, и я никогда не смогу воспринимать её, как свою работу. Поэтому я был очень рад, когда встретил людей, которые оказались готовы разделить эту деятельность со мной. Мы уже имели опыт двух фестивалей в Нью-Йорке, а каким должен быть фестиваль в России до последнего момента оставалось загадкой. Мы начали фантазировать и постепенно разработали концепцию. Уже были концерты и другие мероприятия памяти Сергея, наверное будут ещё. Этот фестиваль должен был стать фестивалем не памяти Сергея, а фестивалем, носящем его имя. И эти фестивали потеряют всякий смысл, если они не дадут взойти росткам всего нового и самобытного, что рождается в этом городе. «Поп-механика» включала в себя все жанры современной музыки, которые Курёхин смешивал с традиционными формами, военными оркестрами, циркачами, фокусниками и животными. Мы же решили дать возможность всем этим элементам существовать параллельно в одном пространстве, но в своем времени и темпе, подчиняясь внутреннему закону жанра. При этом никто не должен брать на себя функцию дирижера и режиссера. В этом была мера отношения к гению Курёхина. Только он один мог свести это воедино и сделать из этих элементов произведение искусства. Мы собрали все самое живое, странное и причудливое, что попалось в поле нашего зрения, и пригласили всех старых дружков, которые участвовали в «Поп-мехниках». И таким образом, во Дворце Молодежи состоялся странный фестиваль. Много был не так, много было неточностей и технических сбоев, но, в целом, нам удалось воссоздать атмосферу мира, в котором жил и творил наш великий современник.

Незадолго до фестиваля мы встретились со Щураковым и решили, что по прошествии некоторого времени мы можем снова попробовать играть вместе. И «Vermicelli Orchestra» тоже выступил на фестивале. У меня не было времени как следует разыграться и почти не было времени для репетиций. И хотя за это время без меня сделали только одну новую песню, Сережа решил, что я смогу выйти на сцену и присоединиться к оркестру только на трех последних песнях. Я был немного удивлен, но не возражал. После фестиваля я присоединился к группе, и мы снова начали репетировать. За это время они нашли точку в районной библиотеке для ветеранов на улице Рубинштейна, прямо напротив «Рок-клуба». Все шло своим чередом, но в конце октября семью Насти постигло ещё одно большое горе. В результате несчастного случая скоропостижно скончалась её дочь Лиза. Её отпели в том же храме Спаса Нерукотворного Образа, что и её отца, и похоронили рядом с ним, на кладбище в Комарово. На похоронах были все друзья Сергея, которые пришли поддержать Настю и предложить ей дружескую помощь. Бедная Настя стоически перенесла этот удар судьбы. Всё потеряло всякий смысл. Казалось, что все, что она затеяла во имя Сергея, было зря. Что тот источник, из которого она черпала силы все эти годы, иссяк. Но жизнь продолжалась, и ей нужно было найти силы, чтобы снова начать жить ради сына Федора, её единственной отдушины. Никто их нас не верил в то, что у Насти достанет сил продолжать деятельность, связанною с Фондом и организацией фестивалей. И мы все были восхищены ею, когда через некоторое время она, мобилизовав все силы, решила продолжать. Это ещё больше сплотило вокруг неё друзей Сергея, которые постепенно стали и её друзьями.

Мой бесконечный ремонт зашел в тупик, я вынужден был расстаться с Денисом, и нашёл новых рабочих. Также туда въехал Витя Волков с сыном Жорой, который стал помогать с ремонтом и следить за порядком. Я почти каждый день ездил на Восстания и везде натыкался на афиши концертов Бориса Гребенщикова и группы «Аквариум». Это было какое-то наваждение. Как-то я ехал в метро и при выходе на станции «Лесная» меня сдавило в толпе. Прямо над моей головой из плоского аквариума, который водрузили на будку, в которой сидят тетечки, на меня взирал мой старый друг, который почему-то выглядел лет на десять моложе. Так меня мотало несколько минут, пока наконец не втянуло на эскалатор. И тут среди прочей ерунды, которой тебе забивают голову, я услышал, что в «Октябрьском» зале состоятся традиционные рождественские концерты классического «Аквариума» с программой «Электрический пес». Мне стало очень грустно от того, что постепенно переписывается история. Та группа, с которой он сейчас играет, уже стала классической, только между ним и ею появилась буква И. По счастью мы не дожили вместе до того дня, когда нас стала разделять эта буква. Я вернулся домой и написал Бобу электрическое письмо. Писать оказалось легко, не могу себе представить, что мы когда-нибудь смогли бы говорить о том, что он делает, и почему он делает именно так? Его же никогда не интересовало то, что делаю я или кто-то из нас. Он неожиданно быстро ответил. Впервые за много лет появилась эмоция. Казалось он был искренне рад, что мы случайно нашли способ общаться, но только мои вопросы заставили его защищаться, и это долго продолжаться не могло, мы быстро исчерпали все темы возможного разговора, и наша переписка оборвалась. Это был конец. Скорее всего это конец нашей дружбы, и почему она кончилась именно так, я не знаю. Почему я среагировал так именно в этот момент времени? Ведь прошло столько лет и мы редко, но пересекались. Всё было в убийственной интонации, которой эти концерты были объявлены в метро. Это был итог, это был финал, это было то, ради чего стоило делать все это, все те и эти годы. Жалко, что Боб не ездит на метро, я посоветовал бы ему разок спуститься и послушать.

За то время, что я не играл в оркестре, Сережа пригласил виолончелиста Васю Попова из Заслуженного оркестра Филармонии. Он ознакомился со всеми партиями и должен был принять участие в записи второго альбома. Но у него не было времени репетировать с оркестром и выступать, и Сережа продолжал репетировать со мной. Наши отношения были лояльными, но что-то безвозвратно ушло, и они не были особенно теплыми. Всё зависело только от его настроения. Он был в постоянном напряжении и мог сорваться в любую минуту. Сразу после Нового девяносто девятого года предстояла запись нового альбома. Он сразу оговорил, что я смогу сыграть только в одной песне. Я знал, что могу сыграть не только в одной песне, но не стал настаивать. Запись проходила на «Мелодии», и звукорежиссером был наш старый друг Саша Докшин. Сережа приглашал меня приезжать в студию в процессе записи, но я не вникал в происходящее, а просто ждал своей очереди.