Толкнувши дверь, под скрип заржавленных петель
Я медленно вошел, предчувствуя обман,
В тот садик, где, блестя сквозь утренний туман,
Искрилася листвы росистая купель.
Все так, как было. Я проверил все: тоннель
Хмельного лозняка и трепетный платан,
И в чуткой тишине чуть слышимый фонтан
Роняет с шепотом серебряным капель.
И розы, как тогда, дрожали, как тогда
Кувшинки ветерок ласкал, едва дыша,
Здесь каждый стебелек я вспомнил без труда.
Я также отыскал Веледу у воды,
Чья гипсовая плоть истлела и, шурша,
Все сыплется под пошлый запах резеды.
Я — одрябший изнеженный Рим, что, давясь от зевоты,
Сочиняет от нечего делать чудной акростих,
А на кончике стиля танцует в лучах золотых
Слишком долгий закат, погружаясь в трясину дремоты.
Что такое, Аврелий, очнись, почему ты притих?
Ах, Батилл, нехороший, пусти наконец, ну чего ты…
Повалившись на стол, вот свинья, прямо в лужу блевоты,
Сотрапезник, икая, хрипит среди кубков пустых.
И бегут легионы, и варвары рвутся к столице,
Вам повсюду мерещатся их идиотские лица,
Ах, все выпито, съедено все, да чего тут жалеть!
Из провинции снова приходят тревожные вести,
И ваш раб начинает, пожалуй, немножко наглеть,
И такая, такая тоска! А душа не на месте…
Мне нравится мечтать о женщине одной,
Что мне с ней хорошо, и ей со мною тоже,
Что все в ней на нее всегда так не похоже,
И мне с ней хорошо вдвоем, а ей со мной.
Она умеет быть и не совсем иной,
И не такой как все. Она — одна. О боже,
Пусть это только сон, я знаю, пусть, и все же
Мне дорог мой обман, наивный и блажной.
Блондинка ли она, брюнетка, что мне в этом?
А имя у нее, наполненное светом,
Из звонких тех имен, что вверены Судьбе.
И взгляд ее похож на статуй взгляд далекий,
А голос, он хранит, торжественный, в себе
Смысл изначальный слов утраченных, глубокий.
Ах, первая любовь, томленья, розы-грезы,
О странные глаза застенчивых подруг,
О трепетный союз еще не смелых рук,
О клятвы, о слова, о боже — эти слезы!
О боже, с той поры лишь ропот и угрозы
Невидимых врагов мне чудятся вокруг,
Весну моих утрат зима сменила вдруг,
И вот уж дни мои полны угрюмой прозы.
И, словно сирота безродный, с той поры
Один, совсем один, без брата и сестры,
Я горестно терплю несчастье за несчастьем.
О та, что и без слов привыкла понимать,
О женщина! Когда, с заботой и участьем
Она порою в лоб целует нас, как мать.
Надежда вновь блестит соломинкой в сарае,
Хватайся за нее, не думай о былом.
Бьют полдень. Спи. Оса кружится над столом,
А ты все ждешь, свой лоб руками подпирая.
Ах, бледная душа, и столько лет спустя
Ты не устала ждать. Бьют полдень. Это снится.
Пей! Вот вода, и жди. А я, сомкнув ресницы,
Забормочу сквозь сон, как кроткое дитя…
Бьют полдень. Ах, мадам, уйдите, ради бога,
Пусть он еще поспит, да-да, еще немного…
И гул ее шагов все чудится ему.
Как камушек из рук сквозь брызнувшие слезы,
Надежда падает в таинственную тьму…
Когда же зацветут сентябрьские розы!