Алекс Делавэр - 1-5

Глава 18

Когда я вернулся домой, меня ожидали сразу два сюрприза.

Первым была Робин, в моем обтрепанном желтом купальном халате, которая растянулась на кожаном диване, попивая горячий чай. В очаге пылал огонь, а на стереосистеме крутилась «Desperado» группы «Иглс».

На шее у нее, словно у уличного «человека-бутерброда», висел плакатик с вырезанной из журнала фотографией Лесси[76].

– Привет, дорогой, – сказала она.

Я перебросил пиджак через спинку стула.

– Привет. А при чем тут собака?

– Это просто такой способ дать тебе знать, что я была сукой и очень об этом сожалею.

– Не о чем тебе сожалеть. – Я убрал плакатик, присел рядом с ней и взял ее руки в свои.

– Я подгадила тебе сегодня утром, Алекс, дала тебе так вот уйти. Я начала по тебе скучать, едва только закрылась дверь. Сам знаешь, каково это, когда начинаешь прокручивать все это в голове: а что, если с ним что-то случится, что, если я никогда опять его не увижу – просто с ума сходишь! Я не могла работать, не могла даже подойти к станкам в таком состоянии. День пошел псу под хвост. Я звонила тебе, но так и не дозвонилась. И вот я здесь.

– Добродетель вознаграждается, – пробормотал я про себя.

– Что-что, милый?

– Ничего. – Любое изложение моих опрометчивых действий сильно пострадало бы в пересказе и выглядело бы либо как грубая надпись в общественном туалете – «знаешь, детка, я тут по-быстрому потискал другую телку», – либо, что еще хуже, как признание.

Я прилег рядом с ней. Мы обнялись, ласково ворковали, по-детски сюсюкали, гладили друг друга. Я был весь напряжен ниже пояса – частично из-за остаточных явлений сеанса у тротуара с Ракель, но в основном по причине текущего момента.

– В холодильнике два гигантских бифштекса, салат «Цезарь», бургундское и дрожжевой хлеб, – прошептала Робин, щекоча мне нос мизинцем.

– У тебя ярко выраженный оральный тип личности[77], – прыснул я.

– Это психическое отклонение, доктор?

– Нет. Это замечательно.

– А как насчет этого? И вот этого?

Халат распахнулся. Стоя на коленях, Робин склонилась надо мной, дав ему соскользнуть с плеч. Подсвеченная сзади мерцанием огня, она выглядела как изящная золотая статуэтка.

– Ну давай, милый, – уговаривала Робин, – вылезай из всей этой одежды.

И взяла этот вопрос в собственные руки.

* * *

– Я правда тебя очень люблю, – сказала она чуть позже. – Даже если у тебя кататония.

Я отказывался двигаться и лежал на полу, раскинув руки и ноги.

– Я замерз.

Робин укрыла меня, встала, потянулась и рассмеялась от удовольствия.

– Как ты можешь после этого прыгать и скакать? – простонал я.

– Женщины сильнее мужчин, – весело объявила она, продолжая танцевать по комнате, напевая под нос и продолжая потягиваться – так, что бугорки мышц бегали по стройным колоннам ее ног, словно пузырьки по плотницкому уровню. Глаза отсвечивали оранжевым бесовским огнем. Когда она двигалась, по всему моему телу пробегала дрожь.

– Продолжай выплясывать в таком духе, и я покажу тебе, кто сильнее.

– Не спеши, большой парень. – Робин тронула меня ногой и тут же отскочила от моих загребущих лап, подвижная, как ртуть.

* * *

К тому времени, когда стейки были готовы, стряпня миссис Гутиэрес стала уже расплывчатым воспоминанием, и поел я с удовольствием. Мы сидели бок о бок в уголке за кухонным столом, глядя сквозь узорчатый переплет стекла, как на холмах один за другим загораются огоньки – будто маячки далекой поисковой партии. Ее голова лежала у меня на плече. Я обнимал ее за плечи, мои пальцы слепо отслеживали контуры ее лица. Мы по очереди потягивали вино из единственного бокала.

– Я люблю тебя, – сказал я.

– Я тоже тебя люблю. – Она поцеловала меня снизу под подбородок.

Бокал понемногу пустел.

– Ты сегодня занимался расследованием этих убийств, так ведь?

– Да.

Робин подкрепила себя большим глотком и вновь наполнила бокал.

– Не переживай, – сказала она. – Я не собираюсь напрягать тебя по этому поводу. Не буду делать вид, что мне это нравится, но и не стану следить за каждым твоим шагом.

Вместо благодарности я обнял ее.

– В смысле, мне не хотелось бы, чтобы ты обращался со мной подобным образом, так что и сама так поступать по отношению к тебе не собираюсь.

По идее, очередная декларация взаимной свободы должна была меня ободрить, но беспокойство так и осталось висеть в ее голосе, словно муха в янтаре.

– Я сам за собой прослежу.

– Знаю, – откликнулась Робин, слишком уж поспешно. – Ты у нас парень с головой. Вполне можешь и сам о себе позаботиться. – Она передала мне вино. – Если ты хочешь поговорить об этом, Алекс, то я слушаю.

Я замешкался.

– Ну давай же, не томи. Я хочу знать, что происходит.

Я вкратце изложил ей события предшествующих двух дней, закончив рассказ стычкой с Энди Гутиэресом и оставив за скобками десять бурных минут с Ракель.

Она слушала, взволнованная и внимательная, переварила сказанное и сказала мне:

– Могу понять, почему ты не можешь все это просто бросить. Так много всего подозрительного – и никакой связующей нити…

Робин была права. Это был в некотором роде гештальт[78] наоборот – целое оказывалось намного меньше суммы составляющих его частей. Того случайного набора музыкантов – водящих смычками, дующих в трубы, бьющих в барабаны, – которому сильно недоставало дирижера. Но кто, черт побери, я такой, чтобы строить из себя Орманди?[79]

– Когда ты собираешься рассказать Майло?

– А я и не собираюсь. Сегодня утром я с ним уже говорил, и он вообще-то предложил мне заниматься собственными делами, держаться от всего этого подальше.

– Но это же его работа, Алекс. Он знает, как и что надо делать.

– Милая, да Майло просто из штанов выпрыгнет, если я расскажу ему, что побывал в Ла-Каса!

– Но этот бедный ребенок – который умственно отсталый… Разве Майло не мог бы что-нибудь на этот счет предпринять?

Я покачал головой:

– Этого недостаточно. Всему обязательно найдется какое-нибудь пристойное объяснение. У Майло есть и свои подозрения – и я готов поспорить, что они посильней, чем он мне выдает, – но он по рукам и ногам связан правилами и процедурами.

– А ты нет, – тихонько проговорила Робин.

– Не волнуйся.

– Сам не волнуйся! Я не собираюсь пытаться тебя остановить. Я имела в виду то, что сказала.

Я отпил еще вина. Горло сжалось, и вяжущая холодная жидкость подействовала успокаивающе.

Она поднялась и встала у меня за спиной, положив мне руки на плечи. Это был жест поддержки, не слишком отличавшийся от того, что я предложил Ракель всего несколько часов назад. Затем протянула руку вниз и поиграла с гребешком волос, вертикально рассекающим мой живот.

– Я здесь, Алекс, если ты нуждаешься во мне.

– Я всегда в тебе нуждаюсь. Но не для того, чтобы втягивать тебя во всю эту свистопляску.

– Для чего бы ты во мне ни нуждался, я здесь.

Я поднялся со стула и притянул ее к себе, целуя в шею, уши, глаза. Робин откинула голову и подвела мои губы к теплому пульсу у основания горла.

– Пойдем-ка лучше в постель, там поуютней, – сказала она.

* * *

Я включил радио и настроил его на волну KKGO[80]. Сонни Роллинз[81] извлекал из своего из саксофона какую-то текучую, как жидкость, сонату. Убавив яркость освещения, я откинул покрывало.

Второй сюрприз за вечер лежал как раз там – простой узкий белый конверт без марки, частично прикрытый подушкой.

– Он уже был здесь, когда ты приехала?

Робин успела снять халат и теперь прижимала его к обнаженной груди, словно ища укрытия, будто конверт был живым дышащим захватчиком.

– Вполне мог. Я не заходила в спальню.

Я открыл его ногтем большого пальца и вытащил единственный листок белой бумаги, сложенный пополам. Ни даты, ни адреса, ни какого-либо отличительного логотипа. Просто белый бумажный прямоугольник, заполненный рукописными строчками, которые пессимистично съезжали вниз. Почерк, тесный и корявый, будто курица лапой, был мне хорошо знаком. Я уселся на край кровати и начал читать.

Дорогой доктор!

Пишу в надежде, что вы будете спать в ближайшем будущем в своей собственной постели и получите возможность это прочесть. Я взял на себя смелость отжать вашу заднюю дверь, чтобы войти и доставить сие послание – надо бы вам поставить замочек получше, кстати.

Сегодня днем я был окончательно освобожден от обязанностей по делу Х.-Г. Сеньор капитан считает, что дело только выиграет благодаря вливанию свежей крови – безвкусный выбор слов принадлежит ему, а не мне. У меня есть серьезные сомнения относительно его истинных мотивов, но никаких рекордных детективных показателей я определенно не добился, так что не в том я положении, чтобы открывать по этому поводу дебаты.

Должно быть, вид у меня при этом известии был довольно потрясенный, поскольку он вдруг проявил сочувствие и предложил мне взять отпуск, проявив хорошее знакомство с моим личным делом: зная, что я накопил очень много неиспользованного отпускного времени, он настоятельно рекомендовал мне воспользоваться им хотя бы частично.

Поначалу я был не слишком-то вдохновлен этим предложением, но по зрелом размышлении оно представилось мне просто превосходным. Я уже нашел себе место под солнцем – прелестный маленький оазис под названием Уакатлан, чуть северней Гвадалахары. Кое-какие предварительные изыскания по междугородней связи открыли, что означенный городишко исключительно хорошо подходит для кого-то с моими отпускными интересами, среди коих не последнее место занимают охота и забрасывание удочек.

Рассчитываю отсутствовать два или три дня.

Телефонная связь там работает через пень-колоду – местные ценят уединение. Позвоню, когда вернусь. Привет Страдивариусу (Страдиваретте?), и держись подальше от всяких заморочек.

Всего хорошего, Майло

Я дал прочитать это Робин. Закончив, она отдала мне письмо обратно.

– Так что – его все-таки вышибли из этого дела?

– Да. Наверняка из-за давления извне. Но Майло едет в Мексику явно только для того, чтобы изучить прошлое Маккафри. Похоже, что когда он туда звонил, то выяснил по телефону достаточно, чтобы ему захотелось копнуть поглубже.

– Он едет за спиной своего капитана.

– Должно быть, чувствует, что дело того стоит.

Майло, конечно, храбрый парень, но и отнюдь не святой мученик. Перспектива остаться без пенсии его столь же не вдохновляет, как и любого другого.

– Тогда ты был прав. Насчет Ла-Каса.

Робин забралась под простыню и натянула ее до подбородка. Поежилась, но явно не от холода.

– Да. – Никогда еще собственная правота не казалась мне столь слабым утешением.

Музыка из радиоприемника, которая до сих пор робко шарилась по углам, вдруг отмочила неожиданный пируэт. К Роллинзу присоединился ударник – и теперь вышлепывал тропическую зорю на своих том-томах. В голову сразу полезли всякие каннибалы и лианы, густо переплетенные змеями. Сушеные головы…

– Обними меня.

Я залез под одеяло рядом с ней, поцеловал ее, обнял и вообще постарался никак не выдавать своих чувств. Но все это время мыслями витал где-то совсем далеко, в полном одиночестве на каком-то замороженном куске тундры, выплывающем прямиком в открытое море.