Аленка, Настя и математик

Воспоминания и фантазии Виталия Петровича

В общем, мемуары Виталия Петровича не состоялись; что это, одернул он сам себя, ведь я собирался… ах да! Закончить и отшлифовать четырнадцатую главу, написать вчерне пятнадцатую, хотя бы в виде тезисов, и сделать некоторый замах на шестнадцатую. Это, впрочем, была уже программа-максимум. Но и минимума он не выполнил! Вот и дочь, дроча, дрочурка, дрочушка, давно стянувшая юбчонку и трусики, онанистка, ждущая папиного урока, совсем голенькая, сидит перед ним и ждет серьезных отцовых инструкций.

— Мастурбировать, кстати, — молвил он, напустив на себя вновь серьезный вид, — если ты конечно, дрочишь для кого-то (например, для cебя), в принципе все равно, как и когда. Но вот если… — папа замялся, ему хотелось шаркнуть ножкой и замочить что-нибудь куртуазное. — Вот если ты хочешь сделать это эстетно… Надо делать сие красиво.

— Да, папочка. — Нагая Валюшка вздернула подбородок, а потом резко опустила его в знак согласия. — Так скажи, папа, как подрочить, чтоб тебе понравилось? Хочешь, чтоб я подрочила еще?

Виталий Петрович засмеялся. «Дочь моя, — подумал он, — до чего же мне хорошо, когда ты просто ласкаешь себя, онанируешь, мастурбируешь, делаешь себе приятное. Ведь я — твой любящий отец, — и то, что приятно тебе, вдвойне приятно мне. Мне нравится ебать тебя, спускать на тебя, ворочать хуем в твоем рту, ол********[cenzored]*****т, когда ты солируешь без хора и бэк-вокала. Вот только ты просто дитя в этом вопросе; что ж, все вышесказанное — удел зрелых женщин. Поучу-ка я тебя уму-разуму».

— Дочь моя, раздвинь-ка пошире ножки.

— Но, папочка, они и так раздвинуты!

— Слушай меня, если хочешь сделать все по правилам и получить удовольствие. Вот так…. Не стесняйся. Потрогай клитор («Да, папочка?») Не сдвигай пока ножки (весь этот разговор необычайно возбуждал Вальку; она боялась потерять контроль над собой). Неплохо было бы, гм, чтоб ты была несколько одета… Впрочем, это граничит с порнографией. Почувствовался запах разврата! Но нам это совершенно ни к чему. А теперь берись за похотничок и начинай его дрочить. Примерно так, как ты дрочила мне пенис, только нежнее…

— Что, папик, ты и теперь не поможешь своей бедной доченьке?

Папа стал смотреть на то, как дочь уже умело и, главное, бесстыдно онанировала.

— Папочка… Ну папочка же! Мне неинтересно одной. («Аленку бы позвать, — подумал В. П. — Вот уж кто умеет дрочить. Мать пыталсаь отучить — так нет, сама заразилась… Правда, неудачно».) — Вид дочурки-мастурбантки с торчащими сосочками, на которых еще не успела высохнуть сперма, бесстыдно ласкающей клиторок перед папой, был настолько завораживающ для перезрелого романтика, что он тоже оказался не прочь настрополить и привести в действие свою сардельку.

Валечка убыстряла темп; казалось, это не ладошка двигается взад-вперед, а сам скользкий миниатюрный орган провоцирует его на это. — Папочка, я хочу кончить с тобой… Папа, ты так хорошо меня научил ласкать пипку… Давай же, отец, раз уж развратил меня (глаза Виталия Петровича полезли на лоб от этих слов), спускай со мной… — Его кулак, словно вспомнив юношество, стал приближать организм девочки к логическому финалу. Валька разошлась. Ее, в общем-то, и не нужно было ничему учить — только дать разрешение, вместо того, чтобы запрещать, на получение оргазма. Родители, не дающие дочерям познать самое себя, бесконечно глупы: в них говорит лишь безбрежная зависть.

Виталий Петрович вспомнил сцену, которую все эти годы гнал от себя, как кошмар, просто не позволял себе вспоминать, потому как облико морале и все в том же духе. Как-то ранним утром, идя берегом карьера (не подумайте, что мой герой был таким уж любителем незрелых тел), он увидел трех почти голеньких малолеток — да что там сказать: малолеток и голеньких. Эх, сейчас такого не увидишь. Двухлетних девочек наряжают в лифчики (зато великовозрастные телки трясут своими чудовищными сиськами, сколько влезет, и называют это всяческой культурой). Впрочем, я отвлекся. Витадий Петрович обнаружил загорающих голышом девчат лет восьми, не более. Все они, не имея в светлых детских головках ничего дурного, лежали на пригорке по-разному и в то же время одинаково, расставив ножки и выставив на всеобщее обозрение свои голые детские писи; взрослых с ними не было, да эти невинные дети и не нуждались в опеке. Они не боялись педофилов (хотя, кстати, Виталий Петрович был им; не зря же он совокупился с собстсвенными дочерьми, а ведь младшей только-только исполнилось девять); педофилию почему-то всегда воспринимают как противоестественное принуждение, насилие над ребенком, а почему бы не рассмотреть это явление как нечто художественного характера? Возьмем классиков… С этими мыслями В. П. вскарабкался на соседний холм, прикинул на глаз экспозицию (что-то удержало его от пользования экспонометром), навернул на аппарат стодридцатипятимиллиметровый «Юпитер-37АМ» и благоприобретенное в некоем весьма странном магазинчике похабное оптическое приспособление, позволяющее снимать под углом в девяносто градусов по горизонтали (или по вертикали, это уж как повернешь, но нашего доброго маньяка не интересовали ракурсы) и попытался сфокусироваться на сладких объектах. Замена экрана на более допотопный сыграла хорошую службу: микрорастр не мешал наслаждаться; экран, впрочем, был мал, да и вообще вся картинка рисовалась общим планом. Что и не мудрено — Виталий Петрович довольно таки далеко отошел от голых детишек. Но не терял их из виду.

Увиденное заставило стучать сердце. Старшая девочка приподнялась, уселась на холмике и, раздвинув стройные обнаженные ножки, заглянула между них. Другие девчата тем временем перевернулись на животики; в этом не было почти ничего порнографического, если не считать того, что младшенькая выгнула спинку и, встав рачком, показала всему миру письку, не имея, впрочем, ничего дурного в виду. Она просто не знала, что существуют всякие Виталии Петровичи с «Зенитами-ЕТ» и прочей извращенческой аппаратурой — степень ее извращенности, честно говоря, с успехом соперничала с уровнем извращенности ранее не принятой культурой педофилов. Старшая, тем временем, оглянувшись на подруг — а не смотрят ли они на нее? — заглянула еще глубже в себя. Видимо, она была каким-то образом возбуждена, приоткрытые губки вкупе с крошечным возбужденным клитором навели ее на размышления. Щелкнул затвор. Такое, конечно, нельзя было пропустить. («Папа, а ты покажешь нам эту порнушку? — спросила как-то Аленка, наяривая свою кнопку. — Отчего же нет?» Папа был развратен. И показал тайный альбом. И Аленка, и Валька тут же спустили. Вот она, волшебная сила искусства).

Ах, как хотелось Виталию Петровичу выебать самого младшего ребенка, ведь срамные губки этой крохотули были настолько призывно раскрыты, хотя она и не подозревала об этом; хотелось всунуть туда свой член. Щелк, щелк, щелк. «Я немного вам помогу, если, конечно, хотите, — раздался внезапно довольно милый голос, — конечно, я уже давно не нимфетка, но кое на что еще сгожусь. Что, если вы будете по-прежнему фотографировать этих обнаженных детишек, а я тем временем возьму в рот ваш, так сказать, хуй, и немножко его полижу? Если вам, впрочем, не нравится лизание, то могу и пососать. Выбирайте. Я, знаете ли… — девушка скромно потупилась. — Умею делать и то и другое».

Оторваться от видоискателя было невероятно трудно, но Виталий Петрович себя превозмог и кинул мельком взгляд на собеседницу; этого мгновения было достаточно опытному наблюдателю для того, чтобы понять, с кем он имеет дело. Перед ним стояла девушка (хм, тогда они еще существовали), прикинутая как-то не очень похоже на соблазнительницу: никаких тебе полупрозрачных белых одежд, сквозь которые загадочно просвечивают стройные ноги и упругие груди; что совсем странно, она была в какой-то невзрачной футболке и джинсах, закатанных до колен. Тем не менее ее губы говорили о многом. Петрович небрежно расстегнул ширинку и выпростал дружка, мол, делай, что хочешь, а я буду продолжать наблюдение. Девочка в видоискателе тем временем, еще раз нерешительно оглянувшись на подружек и, решившись, дотронулась пальцем до эрегированного комочка. В тот же миг он почувствовал, как его крайнюю плоть обволокло нечто скользкое и очень теплое.

— Что это вы тут делаете, тетя Лена? — раздался внезапно тонкий голосок, звенящий, будто серебряный лесной ручей.

Тетя Лена была вынуждена оторваться от процесса.

— Не видишь, глупая? Сосу хуй.

— Так это и есть тот хуй? Тот самый, о котором вы говорили?

На этот раз тетя Лена была более свирепа.

— Вот, смотри, — она поболтала палкой.

— О! А я думала, он…

— Что?

— Даже не знаю, как сформулировать…

— Большой? Думала, он меньше?

— Не то, что меньше, но… залупища такая толстенная! В книжке-то он совсем не такой!

— Это потому, что, во-первых, в книжке, он, естественно, изображен в спокойном состоянии — кто ж тебе нарисует торчащий член! — во вторых, там изображен мальчишка твоего возраста или даже младше, а здесь — ого! — взрослый мужик!

— А, там так, как у Петьки! Видела я эту игрушку у него!

— Ну и умница, — пробормотала Лена и снова приступила к делу.

— Теть Лен, а можно и мне лизнуть?

— Ну на, — она с досадой повернула штуковину в сторону ребенка.

Виталий Петрович не отрывался от темного видоискателя, не смотря на то, что ему делали сосалко. Малышка привстала, затем присела на корточки — так ей было удобнее дрочить. Теперь ее движения были более ритмичными и глубокими. Обнаженной девочке показалось всего этого мало и тут она, выставив далеко вперед указательный палец, обернула его к себе вместе с кистью руки и на него насадилась. Громкий треск рвущейся целки разнесся над всем карьером.

— Вот теперь ты слышала, Танюшка, как она рвется. А все говорила: тетя Лена, пора раздирать! Да от такого саунда баня бы развалилась, когда мы мылись и ты предложила такое. Дрочи, мАленькая. Умеешь же? Я ведь тебя учила.

Затвор щелкал; В. П., сменив пленку, уже настроился было на сладкий миньет с малолеткой, но девицы дискутировали о чем-то и даже препирались. Ему пришлось еще раз оторваться от видоискателя, чтобы выяснить что-то с экспозицией. А что же это за Танюшка такая? Петрович отвлекся от камеры, взглянул на девочку и обомлел.

Перед ним стоял ангел. Длинные-предлинные белокурые волосы спускались почти до колен. Одето было это существо так же, как и первая знакомица — без затей, только в шортики вместо джинсов, шортики настолько короткие, что они наверняка натирали писюрку при ходьбе и, наверно, доставляли ребенку немалое удовольствие, в них была заправлена легкомысленная полурасстегнутая рубашечка; виднелись бледно-розовые сосочки довольно полных не по-малолетству девичьих титенек. Нет, неспроста они вели с Леной такие похабные разговоры. В бане у них, судя по всему, происходили какие-то интимные истории. Танюшка, похоже, текла. Да и тетя Лена тоже. Член лениво покачивался на ветру. Довольно узкие глазки Танюши (хоть она и не была азиаткой) так и просили быть забрызганы малофьей. Судя по всему, ей нравилось такое похабство.

— Как же тебя зовут, мой подарок? Тебе, наверно, неловко ходить в таких штанишках?

Первый вопрос был задан, так сказать, для поддержки разговора, а на второй В. П. получил исчерпывающий ответ:

— Дядя… Можно? — Танины губки вытянулись трубочкой и простремились к головке его члена.

— Ну если тетя не возражает! — В. П. пощелкал еще немного еблом, скорее для очистки совести (ведь здесь намечался более интересный сюжет).

— На самом деле меня зовут Чистая Струйка Спермы, дяденька…

— Как? — Виктор Петрович не поверил своим ушам.

— Тетя Лена, — кивнула девочка в сторону наставницы, — придумала мне такой ник. А сперму я и в глаза не видела…

«Сейчас увидишь», — подумала тетя Лена.

— Предлагаю сделать так, — заявила стройная блондинка в джинсах. — Я тружусь над вашим членом почти до конца. А уж когда останется совсем чуть-чуть, ротик сменится на Танин. Предлагаю сделать именно так потому, что она еще никогда не сосала, и если девочка сейчас приступит, даже под моим чутким руководством, это наверняка это займет очень много времени — сосать она не умеет. Ей нужно учиться.

— А лизать, тетя Лена? Вы же сказали, что мужской член как эскимо, только теплое.

«Э-эх, дитя. Он не теплый. Он горячий. Горячий, как солнце — оно всегда с нами».

— Слово за вами, — вынесла вердикт Лена.

— Ну, это, я…

— Догадываюсь. Любите мАленьких?

— Ох, и люблю!

— И вам, наверно, ни разу ребенок не сосал?

Виталий Петрович смутился. Было ведь как-то раз, но давно, да и толком ничего не вышло — слишком уж была девчушка мала.

— Разрешаете? — в тоне тети Лены чувствовалась закалка то ли военного, то ли юриста.

— Разрешаю, — Виктор Петрович вздохнул и поудобнее устроился на траве.

— Два вопроса. Первый. Вы не будете возражать, если в течении процесса я дам Тане кое-какие инструкции? — спросила Лена.

— Нет, — сказал В. П.

— Второй. Можно я…. Можно, я буду…

Вся суровость слетела с юной, находящейся на грани оргазма, дамы вмиг. Виталию Петровичу хотелось ее подбодрить, но он не знал, как это сделать не очень похабно. Он догадывался, о чем сейчас пойдет речь, и пытался проявить такт. Сказать? Нет, пусть произнесет эти слова сама.

— Я буду, глядя на вас, мастурбировать… — и добавила совсем робко: — Можно? Очень люблю смотреть на то, как мАленькие девочки отсасывают у здоровенных мужчин. Нравится мне это, понимаете? — девушка чуть не разрыдалась от стыда. Но с похотью было не совладать.

— Почему бы и нет, — великодушно разрешил Виталий Петрович. — Танюшка, иди сюда. Член тебя ждет.

Голоногая девчонка сняла венок из полевых цветов, чтоб он ей не мешал, встала на колени, затем легла и взяла наконец-то головку животрепещущего пениса Петровича в рот. Уроки тети Лены явно не прошли даром: несмотря на неопытность, малолетка так мило полизала залупу, что рот ее почти моментально заполнился семенем. А что тетя Лена? Тетя Лена развратно имела себя рукой, глядя на то, как член Виталия Петровича движется во рту Танюшки на манер поршня в цилиндре двигателя внутреннего сгорания. Поправка: дело было скорее всего, наоборот, это цилиндр насаживался на поршень.

— Проглотить? — спросила нимфетка. Сперму она держала во рту, сгусток серебристой жидкости лежал на языке; это явление она и продемонстрировала В. П. и рвущимся в облака штанам. Он не стал терять времени зря, а повелел ей сделать это. Девочка, исполняя волю, совершила сие. — Мне, Виталий Петрович, приятно занматься подобными вещами. Вы меня поебете?

— Отчего же нет, — Виталий Петрович был добр. «Заодно и маму выебу, так-то».

Малолетка, передислоцировавшись, стала карабкаться на В. П.

— Только я сверху…

Девочка поелозила и, раскрыв писькины губки, стала было насаживаться на мужскую дубинку, как вдруг слегка передумала.

— Дядя Виталий! Я писать захотела. Сейчас быстро сбегаю в кустики, а потом вернусь.

— Не надо никуда бегать. Писай здесь. Прямо на меня.

— Прямо на вас?

— Да, прямо на меня.

Теплая золотистая струйка ребенка! Девочка, не стесняясь, опоржнила мочевой пузырь на развратного дядю. Виталий Петрович изгибался, ловя волшебный поток — малолетка не умела толком писать в рот мужчине, это было в первый раз.

Лена, не в силах больще сдерживаться, присела над лежащим мужчиной и тоже пустила мощную струю, куда более толстую и длинную, нежели тоненький ручеек воспитанницы. Оросила и мужика, и девочку заодно.

…Некие оргазмические воспоминания были прерваны вздохами черноволосой девушки, его дочери, кстати, широко и бесстыдно расставившей ноги и дрочащей свои влажные губки и киску.

— Так, папа? — то и дело спрашивала она, наяривая так и сяк.

— Так, доченька. А теперь ты спустишь не просто так, а с грязными ругательствами.

— О-о, папа! Как это пошло!

— Говори гадости! Бесстыдно!

— Моя п…, папочка… О-о-о! Ах!.. Ну все.

В. П. подошел к полногрудой девчушке (ее соски по-прежнему стояли), стал двигать шкурку туда-сюда своего стоящего как безобразную палку члена. Валька не прекращала трогать свой клиторок. В. П. наконец-таки брызнул дочери на лицо. В момент оргазма он приблизил головку пениса к прекрасным глазам красавицы. И вот…

Он поводил головкой обмякающего инструмента по щекам пятиклассницы, провел по губам, запачканными малофьей; не забыл поласкать пенисом и ушки, сначала левое, а потом правое. Даже ушной раковине девицы досталось некоторое количество липкой жидкости. Но приятней всего было мазать остатками спермы ее пухлые губки.

— О-о…

— Папа, тебе хорошо?..

В. П. молчал.

— Папа, тебе понравилось, как я дрочила?

Папа отставил большой палец на манер древнего римлянина — дарую, мол, свободу. Девчонка села на подушку-думку голой пиздой, поерзала и изрекла:

— Да, папаня, это совсем неплохо! А теперь мы поебемся. Мне надоело дрочить.

С этими словами девчушка, на мАленькие упругие титечки которой стекала светло-серая жидкость с лица (В. П. обратил внимание на то, как большие капли спермы, синхронно задержавшись на какое-то мгновение на эрегированных сосках дочери таки синхронно же и упали на милый животик, внизу которого находилась заветная игрушка), положила отца на диван и ловко оседлала его, предварительно погладив мокрой обспермленной головкой пениса свои широко растопыренные девчачьи губки, не забыв и клитор. Начавший было опадать толстый член снова воспрял и легко вошел в горячее мокрое лоно возбужденной дочери.

— Так, папочка, так, еби свои доченьку… — Валька скакала на хую отца подобно ковбою на не очень-то объезженной кобыле. Хотя кто тут был ковбоем, а кто лошадкой — вопрос философский. Наконец она в изнеможении легла. Виталия Петровича поразило, как современные девчата легко, просто на ура прощаются с девственностью; мало того, дочь, на миг замерев, стала сокращать мускулы влагалища таким образом, что приятно было и ей, и ему — ну кто ее учил такой науке?

— Папа… А теперь, после всего этого, пососи меня…

Девочка приподнялась и, оглянувшись, словно опасаясь чьего-то непрошенного визита, уселась влажной вагинушкой на рот отца. Влагалище двенадцатилетней девочки оказалось немного глубже, чем он предполагал.

Дочь хотела кончать. Наверно, пора было учить уроки. Что скажет она завтра Агнессе Ксенофонтовне?

Да, вульвеныш дочери не то чтоб глубина бездонная, но, однако, вылизать его до конца — не такая уж и простая задача. Дочери хотелось, чтоб отец проник до конца, прикоснулся кончиком языка к самому дну ее мАленькой убогой вселенной. Тогда она испытает еще один оргазм, на этот самый раз самый нешуточный.

Язык папани был не настолько длинным, каким его воображала Валя. Тем не менее, сидя на его рту, она с удивлением поняла, что удовольствия бывают несколько разными.