Алеша

II

По традиции, заведенной месье Колинаром, все субботние утренние уроки французского посвящались тому, что он называл «свободное изложение». Каждый ученик должен был перед классом рассказывать понравившееся ему стихотворение. Алексея настолько покорили «Джинны», что он решил выучить их наизусть. На переменке он поделился планами с Тьерри Гозеленом. Тот удивился.

– Знаю, – сказал он. – Это блестящее упражнение в стихосложении. Ловкая штука, если хочешь. Но по сути – ничто. Мишура!

– А мне очень нравится! – возразил Алексей. – Мне кажется, что это похоже на оркестр, который сначала играет тихо, потом взрывается, а потом опять тихо.

– Ты знаешь, что он написал это, когда был совсем молодым?

– Тем более замечательно! А что ты будешь рассказывать?

– Отрывок из Виньи, «Смерть волка».

– Тебе нравится?

– Очень мудро, – ответил Тьерри Гозелен просто.

Разочарованный, что не получил одобрения друга, Алексей тем не менее не отступился. В тот же вечер после ужина, когда управились с посудой, он принялся учить «Джиннов». Он расхаживал по столовой с книжкой в руке и громко декламировал. Отец и мать закрылись в своей комнате, оставив свободной столовую. Но дверь была приоткрыта. Они, конечно же, слушали и разделяли его восхищение гением Гюго. Это облегчало его усилия, с которыми удерживалась в памяти длинная вереница строф с неравным ритмом. В одно из мгновений это показалось ему настолько трудным, что он готов был отказаться. Решив посоветоваться с родителями, Алексей толкнул дверь. Мать читала русскую книгу, отец погрузился в газету, тоже русскую. Слышали ли они его? Он неожиданно спросил:

– Что вы об этом думаете?

– О чем? – спросила Елена Федоровна.

– Об этом стихотворении… «Джинны»…

– Извини, Алеша, я не обратила внимания. Я настолько увлеклась чтением «Смерти Ивана Ильича» Толстого. Захватывающе! Ты обязательно должен открыть для себя великих русских писателей. И не во французском переводе. На русском, на русском, конечно же, чтобы постичь всю красоту!

Алексей хорошо говорил по-русски, но читал с трудом и не имел никакого желания приняться за столь же тяжелое, сколь бесполезное дело. Чтобы раз и навсегда покончить с настойчивостью матери, он ответил:

– Да, да, согласен… Но сейчас я по уши погрузился в Виктора Гюго. Это великолепно!

Он вернулся в столовую разочарованный, обиженный, считая, что родители оскорбили Францию. Более часа он продолжал упрямо учить стихотворение строфу за строфой. И чем больше повторял, тем больше убеждался в его сверхъестественной музыкальной силе.

В субботу утром он был готов. Когда пришел его черед рассказывать, он, волнуясь, встал перед классом и едва слышным голосом начал:

По мере того, как лились стихи, голос его становился более уверенным. Дойдя до александрийских строф, он выкрикнул со всей силой, чтобы воспроизвести гам, с которым обрушились «ночные бесы» на дом:

Хохотал весь класс. Известный кривляка Дюгазон, закатив глаза и сцепив руки, в изнеможении катался по парте. Алексей боялся хватить лишку. Но взгляд месье Колинара придал ему уверенности. Учитель поддержал его улыбкой. Алексей вернулся к спокойной, менее чеканной речи. Джинны удалялись, их шум таял в тишине ночи:

Он замолчал, и хохот усилился. Месье Колинар, свежее лицо которого опиралось на жесткий со скошенными углами воротник, постучал по краю кафедры линейкой:

– Тихо! Очень хорошо, Крапивин. Вы постарались прочесть с выражением. Семнадцать из двадцати!

Сердце Алексея колотилось от радости. Сидевший через ряд Тьерри Гозелен повернулся и аплодировал ему. Можно ли желать лучшего? Пять минут спустя встал его друг, чтобы прочитать отрывок из «Смерти волка».

У Тьерри Гозелена была короткая – из-за горба конечно же – грудь и длинные ноги. Когда он сидел, то казался маленьким, когда стоял – нормальным. Скрестив на груди руки, он решительно начал:

Его голос казался монотонным. Он трижды запнулся, читая текст, и получил только четырнадцать. На переменке Тьерри поздравил Алексея.

– Я не силен в чтении, – сказал он, – но что ты думаешь о стихах?

– Очень красиво, – ответил Алексей. – Особенно, когда речь идет о том, как нужно уходить из жизни.

– Да. Благородный пример мужества. Только поэтому я и выбрал его. Каждый из нас должен помнить о нем в момент смерти.

– Ты часто думаешь о смерти?

– Да. А ты?

– Я тоже, – вдохновенно подтвердил Алексей.

На самом же деле он совсем о ней не думал, но ему хотелось попасть в тон настроения своего друга. Мгновение они помолчали, наслаждаясь метафизическим отчаянием посреди мальчишеских шалостей. Их товарищи играли вдали в футбол. Неожиданно старшеклассник – грубиян по имени Нейра – перехватил мяч и, убегая, толкнул Тьерри Гозелена, который, потеряв равновесие, тяжело упал на гравий. Алексей бросился за ним и, схватив его за руку, прокричал в лицо:

– Не можешь ли быть повнимательнее, мерзавец?

Нейра рывком освободился и показал Алексею кулак:

– Ты, большевик, заткнись, если не хочешь, чтобы я раздавил тебя как клопа!

– Я не большевик, – закричал возмущенный Алексей. – Я русский белый!

– Все русские – предатели! – возразил Нейра. – Мы проиграли из-за них в семнадцатом!

– Вы проиграли из-за красных, а не из-за белых. Белые, наоборот, хотели продолжить войну вместе с вами!

– Для меня что белые, что красные – одно и то же! Вы – грязные иностранцы, не более того! Пошел вон, сопляк! Убирайся в свои степи!

Он грубо толкнул Алексея. В это время к ним быстрыми шагами приближался надзиратель.

– Кончай драку! Разойдись! – приказал наставник.

Нейра пнул ногой мяч и удалился вразвалку. Тьерри Гозелен поднялся, отряхнул одежду. У него была поцарапана щека.

– Спасибо, что вступился за меня, – пробормотал он. – Но не стоило. Я слышал, что сказал этот дурак. Никто не думает так, как он. Все нормальные люди понимают разницу между нашими русскими союзниками и теми, кто нас предал.

– Не уверен! – возразил Алексей.

– Не сомневайся! Такие нейра будут всегда!.. Они не в счет… Презирай их, это все, чего они заслуживают…

– Ты оцарапал себе щеку…

– Ничего, – ответил Тьерри Гозелен, прикладывая к щеке носовой платок.

Его узкое лицо неожиданно осветилось улыбкой.

– Я хочу, чтобы ты пришел к нам в воскресенье в гости, – сказал он. – Я познакомлю тебя с моими родителями.

Неожиданное предложение застало Алексея врасплох. Он обрадовался и смутился. Его никогда еще не приглашали к себе французы. Сможет ли он вести себя так, как это у них принято? Алексей испугался. Однако соблазн оказался сильнее страха. И он прошептал:

– С радостью, старик.

– Значит, договорились: завтра в четыре часа. Я дам тебе свой адрес в классе.

После уроков они вместе вышли из лицея. Тьерри Гозелена, как всегда, ждала припаркованная у ограды машина. «Делаг» бутылочного цвета с длинным капотом и двумя запасными шинами, закрепленными сзади на багажнике. Шофер в ливрее прохаживался рядом. Тьерри Гозелен сел в машину и помахал Алексею. Машина тяжело тронулась и покатилась по Инкерманскому бульвару. На тротуаре толпились ученики. Лавалетт толкнул Алексея локтем и громко сказал:

– Богач! Родители повсюду таскают его на машине. Даже тогда, когда он покупает книжки, его сопровождает шофер!

– Ты откуда знаешь?

– Он мне сам сказал. Над ним трясутся, естественно, потому, что он убогий. Как бы то ни было, но у него отличная колымага!

Алексей на мгновение задумался. Все в Тьерри Гозелене казалось ему загадочным. Его горб, ум, его образованность, его богатство. Что нового узнает он завтра о своем друге? Он был так поглощен этим вопросом, что лишь мельком заметил двух девушек, выходивших из средней школы. В этом заведении, расположенном напротив, учились очаровательные юные особы, и порой между ними и старшеклассниками из лицея Пастера завязывалась идиллия. Однако мальчикам не разрешалось пересекать дорогу. Сентиментальные встречи могли назначаться только в конце бульвара у церкви Святого Петра. Тем не менее иногда какой-либо смельчак, игнорируя правила, отваживался перебраться на противоположную сторону и протягивал между деревьями веревочку, рассчитывая, что одна из этих барышень упадет. Однако трудился он напрасно. Чаще всего девушки обнаруживали ловушку. Они тоже носили в портфелях тетрадки и книжки. Хотя трудно было поверить, что они что-либо учили. Казалось, что они находились там только для того, чтобы будить воображение мальчиков. Алексей посмотрел вслед двум девушкам, которые шли держась за руки и громко смеялись. Они не отличались красотой. И были много старше его. Шестнадцать лет, как минимум. У той, что шла справа, была оформившаяся высокая грудь. Наглый двоечник Паскье пересек улицу и пристал к ним. Они одернули его, и он, хихикая, вернулся. Он не струсил. А Алексей никогда не отважился бы. Ему казалось, что девочки принадлежали непостижимому миру шепота, хитрости, слабости, секретов и грации. Паскье, считавший Алексея за хорошего товарища, показал ему на прошлой неделе «сальную» газету. Там были изображены голые женщины в вызывающих позах. Эти картинки настолько потрясли Алексея, что две ночи подряд он видел их во сне. Паскье говорил, что у него их целая куча дома. Эти грязные штучки приносил ему старший брат, и он читал их, закрываясь в уборных. В который раз он предложил Алексею купить несколько газет.

– Двадцать су за каждую, – сказал он. – Это недорого!

Алексей отказался. У него не было денег, и, кроме того, он стеснялся обнаружить перед Паскье низменный интерес к женской анатомии. Тьерри Гозелен, казалось, игнорировал проблемы секса. Во всяком случае, никогда не говорил о них. Конечно же из-за убогости. Он был всего лишь сгустком ума. Поднявшись вверх по бульвару, Паскье повернул направо, на авеню Руль.

Избавившись от него, Алексей вновь подумал о «Джиннах», принесших ему такую хорошую оценку. После второго места за сочинение по французскому это был еще один успех на этой неделе. Если бы его результаты по другим предметам, особенно по математике и латыни, не были столь незначительными, он бы смог соперничать с Тьерри Гозеленом. Однако хотел ли он этого на самом деле? Ему достаточно было находиться в тени друга.

Вернувшись домой, он застал только мать, занятую приготовлением обеда. Заведомо непринужденным тоном Алексей объявил о своем новом успехе. Она поздравила его, поцеловала и сказала, что если он по-настоящему любит поэзию, то никогда не потеряется в жизни.

– Знаешь, – сказала она, – когда мне бывает особенно трудно или грустно, я читаю стихотворения Пушкина, и все проходит!

И для того, чтобы убедить его в этом, прочла стихотворение об одиночестве и скуке, которые испытывал Пушкин во время снежной бури в своем деревенском доме. В который раз она намеренно пыталась разбудить в сыне интерес к русской литературе. У нее был мелодичный голос и великолепная дикция, однако Алексей остался равнодушным к красоте языка, лелеявшего его детство. Он бы охотно отказался разговаривать на нем. Привязанность матери ко всему, что касалось России: речи, музыке, привычкам, кухне, воспоминаниям… – показалась ему вдруг немного смешной… Слушая, как она читает стихи, он чувствовал странную угрозу своей независимости. Это походило на то, как если бы она хотела заставить его съесть нелюбимый десерт под предлогом того, что всем остальным он нравится. Что будет он делать с какими-то Пушкиным, Лермонтовым, Толстым, когда перед ним вся литература Франции? Он не сменит французскую реальность на русский мираж! Было бы обманом провозгласить себя человеком, принадлежавшим одновременно двум родинам. Можно быть гражданином только одной земли, обладать только одним наследием. А для него это наследие было связано с Мольером, Расином, Лафонтеном, Бальзаком, Гюго… Он, конечно, не прочитал у них всего – до этого далеко! – но их имена с утра до вечера звучали в нем. Они были частью воздуха, которым дышали в лицее. А его родители – люди не только другой страны, но и другого времени. У них больше не было ни корней, ни будущего. Их сын отказывался быть потерпевшим кораблекрушение, как они, и это совершенно естественно. Он повернется спиной к призрачной России и пойдет вперед по твердой французской земле. Это было для него вопросом жизни и смерти. Мать наконец замолчала. Он смотрел на нее – сияющую, вдохновленную прошлым – и жалел ее.

– Тебе понравилось? – спросила она весело.

– Очень, – пробормотал он, неловко улыбнувшись.

– Пушкин написал это стихотворение, вспоминая ссылку в Михайловском, где он в уединении жил со своей старой няней.

– А!

– Это такой поэт! Даже больше чем поэт, друг, друг всех русских! Он умер восемьдесят семь лет назад, а мне кажется, что он здесь, за дверью, что сейчас войдет и заговорит со мной… Странно!..

– Да, да, – разочарованно вздохнул Алексей.

И добавил так, как если бы речь шла о незначительной для него новости:

– Знаешь, завтра я приглашен к Тьерри Гозелену.

Мать на мгновение удивилась – в глазах ее промелькнуло беспокойство, – затем, улыбнувшись, сказала:

– Тьерри Гозелен – это твой горбатый друг?

– Да.

– Хорошо, Алеша! Но у тебя ничего нет подходящего из одежды. Я отпущу рукава твоего голубого костюма.