Алеша Джапаридзе

Первый арест

Мать Прокофия, Анна Григорьевна, все эти годы жила в том же селении Боква. Как-то пришло от нее письмо с вестью: сестра Пакии, Вера, вышла замуж и переехала к мужу в селение Аргветы Шорапанского уезда. Мать сообщала, что теперь она сможет приехать к сыну.

Как было не радоваться этому сообщению! Прокофий очень любил мать и сестру и нередко огорчался, что не может им помочь материально, влиять на их жизнь, проявить заботу. Ведь революционная деятельность, которой он посвятил свою жизнь, поглощала целиком все его силы и время.

Прокофий нашел подходящую квартиру на Николаевской улице. Мать приехала, и они зажили вдвоем.

А потом вскоре приехала погостить Вера. Брат встретил ее с мужем на вокзале, привез их домой.

В комнату занесли огромные корзины и ящики, полные фруктов, сладостей и других деревенских яств.

Прокофий вынул из корзины пахучие гроздья винограда, чурчхелу — застывший виноградный сок с орехами, пироги с сыром, мед. Затем сбегал вниз и позвал товарищей, ожидавших в потайной комнате. Нерешительно остановились они в дверях.

— Заходите, ребята, посидим вместе! — сердечно пригласила Анна Григорьевна.

— Друзья моего брата — мои друзья. Прошу вас, разделите с нами трапезу! — поддержала Вера предложение матери.

С этими словами она разложила на столе домашние яства, поставила кувшины с имеретинским вином. Все сели за стол.

Вера не подозревала, что товарищи брата пришли не в гости, а на собрание нелегального кружка. И она, естественно, не могла скрыть своего удивления, видя, что молодые люди, которых брат давеча называл Кобой, Ладо, Георгием, вдруг неожиданно встали из-за стола, поблагодарили за угощение и вышли. Потом они занесли во двор какой-то груз и исчезли в темноте.

— Куда ушли товарищи Прокофия? Да и сам он где? — с недоумением спросила Вера.

Мать спокойно ответила:

— Придут, дочка, не волнуйся!

Только тут Вера стала догадываться…

На следующий день, когда Вера уже знала о потайной комнате и незаметной двери в стене, она ласково обратилась к брату:

— Пакия, дай и мне какое-нибудь дело, введи и меня в вашу компанию!

— Эх, сестричка моя, — ответил Прокофий, — пока не могу. Даже нам тяжело и трудно, а тебе… Но не огорчайся, настанет время, и ты, может быть, станешь в наши ряды.

Как раз в ту пору в Главных железнодорожных мастерских Тифлиса начались волнения рабочих. Готовилась стачка. Ее организаторы — Калинин, Аллилуев, высланные властями из Питера, а также Сталин, Джапаридзе и другие. Они печатали прокламации, которые расклеивались на улицах города, особенно в рабочих районах. В одной из прокламаций было сказано:

«Люди, обремененные семьями, изнывают в тяжелой обстановке. Мы должны потребовать:

Безусловное недопущение побоев.

Увеличение зарплаты.

Отмена штрафов.

Улучшение гигиенических условий.

Освобождение из тюрьмы наших товарищей!..

Это единодушное решение 4000 рабочих.

Мы пострадаем и умрем за идею, добиваясь правды и справедливости.

Если просьба наша не будет уважена, то от Батуми до Баку все низшие служащие прекратят службу, а затем остановится и движение».

Стачка началась. Разгоняя ее участников, жандармерия и полиция бесчинствовали. Казаки жестоко избивали людей. Наиболее активных рабочих арестовали. В их числе оказался Прокофий Джапаридзе. Докладывая властям о его аресте, жандармский штабс-ротмистр Лавров в своем донесении сообщал: «Что касается бывшего ученика Тифлисского учительского института Прокофия Джапаридзе, то поводом к его аресту послужили следующие обстоятельства.

Получены агентурные сведения, что рабочим в организации забастовки помогают какие-то студенты. Принято во внимание, что бывший студент Пушкарев вместе с каким-то грузином, оказавшимся впоследствии Джапаридзе, весьма внимательно следили за движением рабочих, появляясь рядом во всех случаях скопления забастовавших рабочих. 7-го августа сего 1900-го года Джапаридзе задержан, произведен обыск. Найдено:

Письмо из Владикавказа от его товарища Николая Домостроева. В нем, между прочим, говорится, по-видимому, в отношении Тифлиса: „В воздухе чувствуется духота. Не быть ли грозе?.. О, если бы!!! Душно без „т“ или „сч““. В конце же письма приписка: „Будь цел, мудр“.

Цинковая ванночка для гектографа (поскольку воззвание к помощникам машинистов было напечатано на гектографе, печатание можно приписать Джапаридзе).

Банка с гектографическими чернилами.

Клочок бумаги с адресом Пушкарева и каким-то другим нерасшифрованным пока адресом: „Измайлов, левая пустошь, ворота, двор, лесенка, стена, балкон, крыша, труба“…»

Джапаридзе пытался уничтожить эту записку, но ее успели отобрать и порванные части склеить.

У Пушкарева были найдены рукописный экземпляр брошюры «Торжество социал-демократической партии» и несколько листов бумаги, употребляемой для печати.

Донесение жандармского штабс-ротмистра не вызывало никаких сомнений. Джапаридзе и в самом деле был одним из организаторов забастовки железнодорожных рабочих. Однако жандарм ошибся, комментируя фразу «В воздухе чувствуется духота» и связывая ее лишь с Тифлисом. Николай Домостроев под этими словами подразумевал всю Российскую империю и надвигавшуюся первую русскую революцию. Что же касается весьма загадочного — «Измайлов, левая пустошь, ворота…», то это был конспиративный адрес их единомышленников Кистеневых. Поэтому-то Прокофий и хотел уничтожить записку. Дальнейшие события показали, что адрес этот для жандармского управления остался не раскрытым до конца. Сколько ни допрашивали Джапаридзе, сколько ни угрожали ему, он так и не выдал товарищей.

Метехский старинный замок на левом берегу Куры стал первым местом заключения Джапаридзе. Одновременно были арестованы рабочие-революционеры Курнатовский, Франчески, Выборгин, Аллилуев, Чодришвили, Пушкарев и другие.

Такого «опасного преступника», как Джапаридзе, полагалось держать в одиночной камере. Метехский же застенок был слишком переполнен, поэтому Прокофия переводят в губернскую тюрьму.

Что делалось за стенами тюрьмы, Джапаридзе и его товарищи не знали: связь с волей им строжайше запретили.

А забастовка между тем продолжалась. Машинисты и их помощники, кочегары, обходчики, вся поездная прислуга, не говоря уже о рабочих железнодорожных мастерских, держались стойко. Правда, положение их с каждым днем становилось все хуже и хуже. Стачечный фонд, собранный до ареста их руководителей, был весьма незначительным, а собственный кошелек каждого, конечно, давно истощился. В знак солидарности рабочие предприятий Тифлиса устроили складчину для бастующих товарищей. Но этого хватило ненадолго.

Через некоторое время бастующие рабочие и их семьи вновь очутились в бедственном положении. Уже были распроданы и мебель, и скудная одежда, и даже утварь. Помогали друг другу чем могли, делились последней горстью кукурузной муки, но голод все крепче и крепче сжимал свои холодные тиски.

Последний удар забастовщикам нанесли жандармы и полицейские. Начались повальные аресты, массовые увольнения рабочих. Газета «Кавказ» приводила цифры арестованных рабочих в связи с забастовкой. В Метехской тюрьме находилось 393 человека, а в губернской — 831.

Число уволенных рабочих из железнодорожных мастерских достигло двух тысяч человек, а из депо — 150.

Стачка, продолжавшаяся шестнадцать дней, была подавлена. С одной стороны, нужда и голод, а с другой— террор и насилие властей заставили рабочих отступить.

Между прочим, администрация Управления железных дорог пыталась набрать штрейкбрехеров, но их не оказалось. А вот листовки, несмотря на массовые аресты, появлялись по-прежнему.

И все-таки забастовка не достигла цели.

Когда эта печальная весть дошла до губернской тюрьмы, «Неистовый» в своей одиночной камере заметался. Он тяжело переживал подавление стачки, но продолжал горячо верить в дело революции и ждал только момента выбраться на волю, чтобы внушить эту веру всем. Джапаридзе ни минуты не сомневался, что будущее — за пролетариатом.

Массу хлопот причиняет он жандармам. Заключенный требует у администрации разрешения на чтение книг, заявляет о своем праве на переписку с сестрой, на свидание с матерью, хочет курить табак и получать все продукты, присылаемые родственниками.

— Я потомственный дворянин! — с вызовом говорит он тюремным властям.

Тюремщики в самом деле озадачены. Как быть? Начальник жандармского управления рвет и мечет из-за дерзкого поведения заключенного. Он предписывает смотрителю тюрьмы: «Объявите Джапаридзе, что заявления, написанные им в резкой несоответствующей форме, будут оставаться без рассмотрения».

И тем не менее «Неистовый» добивается своего, ему разрешают даже письменные занятия, которые он в первую очередь использует для общения с товарищами, оставшимися на свободе. Добивается он и передачи. Четверть фунта табака, коробку папиросных гильз, четыре коробки спичек, продукты, а также пару белья, два носовых платка, наволочку и простыню — все это он получает сполна.

В то же время жандармы тщательно за ним следят и доносят по инстанции. В результате главноначальствующий по гражданским делам на Кавказе князь Голицын повелевает жандармскому управлению продлить «опасному преступнику» срок тюремного заключения.

Джапаридзе задумывает побег. Пять месяцев он уже томится в тюрьме. Больше не в силах терпеть, он должен быть на свободе!

Но бежать из губернской тюрьмы не так-то просто. Прежде нужно выбраться из одиночки, миновать множество надзирателей, дежуривших в каждом коридоре, избежать выстрелов часовых во дворе, перелезть через высокую каменную ограду…

Однако план побега уже есть: надо устроить в тюрьме панику, под шумок легче будет скрыться. И Джапаридзе умудряется тайно передать записки товарищам по заключению. Договаривается и с теми, кто остался на свободе, чтобы к условленному времени за стенами тюрьмы его ждал фаэтон.

И вот однажды вечером, незадолго до Нового года, когда разносили ужин, Джапаридзе притворился больным. Надзирателю, который на окошечко тюремной камеры поставил ему миску баланды с куском хлеба, заключенный, охая и стоная, сказал:

— Господин надзиратель… мне очень плохо. Я не могу встать… Пожалуйста, занесите мой ужин в камеру.

Прокофий рассчитывал, что, как только надзиратель войдет в камеру с миской и хлебом в руках, он набросится на него, скрутит, заткнет кляпом рот и через открытую дверь выскользнет в коридор.

План, однако, провалился в самом начале. Надзиратель поставил тарелку на полочку и буркнул: «Захочешь есть, сам возьмешь». А дверь так и не отпер.

Тем временем в тюрьме началась паника, о которой Прокофий заранее договорился с товарищами. Во всех камерах застучали ложками в металлические тарелки, забарабанили кулаками в двери, кричали: «Не будем есть эту поганую пищу! Протестуем!.. Начальника тюрьмы требуем!»

Тотчас по коридорам пробухали сапожищами надзиратели. Они врывались в камеры, набрасывались на «бунтовщиков», избивали их кулаками и дубинками, топтали ногами. Только к Джапаридзе никто не зашел: он ведь не кричал, ничего не требовал, сидел на нарах, в отчаянии сжав голову руками и чуть не плача. Побег не удался, подвел товарищей, которые ради него подняли шум и теперь подвергаются зверским побоям.

Тут мелькнула мысль: раз он не убежал, а товарищи из-за него страдают, не сочтут ли они его провокатором? Вдруг он вскочил, бросился к двери и тоже стал дубасить в нее кулаками и ногами. При этом он громко кричал:

— Палачи! Изверги! Убийцы! Прекратите избиение!.. Подождите, придет наше время, и мы жестоко вам отомстим!

Ну что ж, он добился своего: дверь в его камеру открылась, ворвались два надзирателя и жестоко избили его. Они били его с особым упорством: уж очень досадил им этот заключенный из «благородных» своими постоянными, по их мнению, наглыми требованиями.

В начале января 1901 года Джапаридзе освобождают. И первым делом он отправляется в Учительский институт, где берет справку об окончании трех курсов. Потом встреча с матерью. Какой счастливой была она после пятимесячной разлуки! За это время мать переехала в другую, более скромную квартирку на Красногорской улице.

И уже этот новый адрес жандармское управление знало. Оно предписывает полиции: «Установить негласное наблюдение за деятельностью и знакомствами освобожденного из-под стражи Прокофия Апрасионовича Джапаридзе, проживающего в 9-ом участке по Красногорской улице № 7». Одновременно начальник управления уведомляет князя Голицына о том, что Прокофий Джапаридзе «крайне озлоблен и характером необуздан, что для предотвращения его вредной деятельности желательно немедленно удалить его высылкою на место родины, в Шардомети, без права въезда в Тифлис».

В свою очередь князь Голицын незамедлительно дает тифлисскому полицмейстеру секретное распоряжение: воспретить Джапаридзе жительство в Тифлисе, Баку, Елисаветполе, Батуми, Поти и на станции Михайлово (Хашури). Полицмейстер повелевает приставу 9-го участка вызвать Джапаридзе для объявления ему приказа его сиятельства.

Пристав мчится на Красногорскую улицу.

— Где у тебя тут Прокофий Джапаридзе? — строго вопрошает он домовладельца Назара Назарова. — Подать его сюды!

— Какой Джапаридзе? — вежливо улыбается хозяин. — В моем доме такой никогда не жил и не живет.

Пристав в гневе наливается кровью.

— Врешь! — орет он. — По имеющимся сведениям, государственный преступник Прокофий Джапаридзе уже несколько месяцев живет в твоем доме. Обыскать!

Разумеется, обыск ничего не дает.

Обескураженный пристав отправляется к полицмейстеру и, весь дрожа, докладывает:

— Так что, ваше высокоблагородие, по указанному адресу Джапаридзе не обнаружен.

Теперь багровеет полицмейстер. Он вскакивает с места и, заложив руки за спину, принимается расхаживать по кабинету из угла в угол. Как тяжелые булыжники, падают его гневные слова на голову съежившегося пристава.

— Это вы сами и сообщили, что Джапаридзе живет по Красногорской улице! Это вы доносили, что за ним установлена негласная слежка!

Пристав ежится еще больше.

— Немедля разыскать и доставить Джапаридзе! В отношении его есть распоряжение самого главноначальствующего гражданской частью на Кавказе!

— Будет исполнено! — лепечет пристав и в страхе пятится к двери.

Через несколько дней он, сияя от радости, примчался к полицмейстеру.

— Ваше высокоблагородие! — докладывает он, запыхавшись. — По имеющимся агентурным сведениям, Джапаридзе проживает в настоящее время в селе Шардомети, на родине-с, так сказать. Выбыл из Тифлиса вместе с матерью полтора месяца назад.

Но и это донесение было ложным. Джапаридзе уже находился в Кутаиси.