Алёша Карпов

Глава одиннадцатая

В субботу, вскоре после первой смены, Маркин зашел к Шапочкину. Поздоровавшись, он кивком головы показал на дверь.

— Собирайся, пора к лесорубам отправляться, — сказал он. — Завтра воскресенье, до понедельника успеть надо.

— Успеем, — добродушно отозвался Валентин, поправляя одеяло на своей холостяцкой койке. — К лесорубам, так к лесорубам.

— Сколько отсюда до Собачьей считают? — спросил Маркин. — Успеем до вечера или заночевать в дороге придется?

— Дойдем, коли не обленимся. Не так-то далеко — двадцать верст. Эка невидаль! Люди в Сибирь пешком ходят.

— Успеешь еще и в Сибири побывать. Вот помяни мое слово! — И Маркин выразительно поглядел на друга.

Стояла жаркая сухая погода. Каменистый тракт покрылся пылью. Путники шли обочиной.

Напоенный смолистым запахом воздух леса был как-то особенно чист. Спутникам то и дело встречались заросли малины, смородины, вишни. Ягоды уже созрели и кое-где начали осыпаться.

Валентин с восторгом глядел по сторонам.

— Эх, и красота же! — радостно говорил он своему другу. — Я степняк, родился и вырос в Оренбургской губернии. Вот думаю, думаю и никак не могу понять, почему так устроена природа? В одном месте густо, а в другом пусто. Здесь что ни шаг — речка, озеро или ручеек. Горы, масса травы, непроходимый лес. А там только солончаки, ковыль и суховеи.

Шапочкин задумался. Шли молча. Каждый думал о своем. Валентин заговорил снова:

— А как ты думаешь, Данило Иванович, что люди будут делать с природой, когда буржуев победят и свою народную власть установят? Не захотят же тогда оренбуржцы без дров сидеть и кизяком печи топить. Свобода, скажут, равенство!

— Ну и что же, что равенство? — неопределенно ответил Маркин. — Не в дровах же счастье.

— А я думаю, что там все изменится, — продолжал мечтать Шапочкин. — И в Оренбурге много леса и воды будет, так это и знай.

— У кого что болит, тот о том и говорит, — с улыбкой ответил Маркин. — Вы, степняки, о воде и о лесе тоскуете, а я до сих пор о земле думаю. Не было у нас ее, земли-то этой. По осьмой десятины надела на едока имели. Овец да кур на ней пасли. Для посевов у башкирской бедноты землю арендовали, а больше по заводам мыкались и в лесу. Много его здесь, леса этого, да что толку? Чужой он, господский. Господам от леса доход, конечно, а нам он, еж тя заешь, все жилы вытягивает. Я, например, с малолетства возненавидел его. От этого и кузнецом сделался, а потом и совсем на завод перебрался. Но о земле и до сих пор мечтаю.

— Словом, одна нога здесь, другая — там, — усмехнулся Шапочкин. — По виду рабочий, а душа крестьянская. Наверное, еще и о народниках иногда тоска гложет?

— Нет, это уж ты оставь, — недовольно махнул рукой Маркин. — Вихляющих людей, что подделываются под чужое, никогда я не любил.

— Говорят, лесорубы нашего брата тоже недолюбливают, — заговорил Валентин о другом. — Заработком будто бы больше интересуются, а революционеров считают прощелыгами и болтунами. Даже разговоров, если они против царя и попов, слышать не хотят. За земельку и за все старое еще держатся. Нелегко с ними разговаривать будет. Могут и выпроводить еще.

— Если хорошенько присмотреться, есть, конечно, и такие, которые за старинку держатся. Что правда, то правда, — ответил Маркин. — Но уж землей ты их совсем зря попрекаешь. Не на это смотреть надо. Темны они — вот что. Забиты. Их еще больше эксплуатируют заводчики, чем нас. А ведь это наши союзники, помогать им надо. И не все они такие, как тебе рассказывали. Увидишь вот, сам убедишься.

Опасения Шапочкина оказались напрасными. Лесорубы встретили гостей приветливо. Первой подошла к ним Марья.

— А мы вас, товарищ Шапочкин, давно ожидали, — сказала она, подавая Валентину шершавую руку. — У нас ведь даже штучка одна ваша спрятана.

— А листочки, — не стерпел Алеша, — мы с тятей в тот же вечер все до одного по завалинкам разбросали. Шуму потом сколько было, страсть!

Шапочкин с недоумением посмотрел на Алешу.

— Листочки? — переспросил он, хмуря брови. — Какие листочки?

— Да на ярманке, не помнишь разве? — удивился Алеша. — Мальчишку торговец бить хотел, а ты его выручил. Потом еще чуть драки не было с торгашами. Интересно!

— Ну-ну, — пробасил Валентин. — Теперь вспомнил. Крендель тогда мальчишка, кажется, украл? Один крендель.

Алеша насупился и недовольно ответил:

— Не украл, а взял, чтобы поесть. Голодный он был.

Теперь Валентин посмотрел на мальчика с удивлением.

— Это правильно! Молодец. Конечно же, не украл, — улыбаясь, он погладил взъерошенную голову мальчишки.

Хозяева пригласили гостей к костру. Сюда постепенно сошлись все лесорубы. Вначале разговор не клеился, потом кто-то напомнил о засухе и плохом урожае, затем заговорили о расценках, о дороговизне.

Гости остались на ночлег. Лесорубы успели поужинать, поэтому для гостей снова принялись варить кашу и повесили над огнем чайник.

Становье расположилось в неглубокой котловине у отвесной гранитной скалы. Справа, за пригорком, тихо плескались волны горного озера, слева — с высоты в пятнадцать сажен, прямо из каменной стены с шумом низвергалась речка. Впереди высилась покрытая столетним лесом Собачья гора. Все здесь было большое, сильное, сказочно-прекрасное. Только сплетенные из молодой березы и покрытые пологами балаганчики лесорубов казались маленькими, жалкими и ненужными.

Алешу томило нетерпение: хотелось поскорее сообщить о револьвере Шапочкину, но тот был занят. Он рассказывал собравшимся о тяжелом положении заводских рабочих, о снижении по всему заводу заработной платы и о других притеснениях со стороны властей и хозяев.

— А мы думали, одних нас ограбили, — качая головой, вздохнул дедушка Иван. — Оказывается, и до заводских добрались. Всем, значит, погибель готовят.

— Да, тяжело стало рабочему люду, — продолжал Шапочкин, — в дугу нас гнут хозяева, последние капли пота выжимают. А чуть что — в тюрьму тащат, шомполами бьют, издеваются.

Дедушка вздохнул:

— Что и говорить, все крепче и крепче ярмо-то натягивают. Не знаю только, до какой поры рабочие терпеть будут?

— Подожди, Иван Александрович, мы еще свое возьмем, — вмешался в разговор Маркин. — Девятьсот пятый всем открыл глаза — и нам и крестьянам. Мы теперь не только ошибки, но и силу свою почувствовали. У буржуев впереди ночь, а у нас — день. Вот оно как надо понимать это дело-то.

— Пока мы этого дня ждем, они нас голодом уморят или передушат, — тоскливо оглядываясь по сторонам, ответил Зуев. — У меня вот жену лесиной задавило, теперь один остался. Как жить-то? Совсем невмоготу становится. А им что? Плаксин сказал: «Сама виновата». Это покойница-то, значит, Марфа моя. Ну разве это не ирод рода человеческого? Да што там и говорить. Вы лучше знаете, что это за люди за такие! — Спиридон заплакал.

Шапочкин был искренне взволнован. Не ожидал он услышать такие слова в среде лесорубов. Ему начали задавать вопросы.

— Про царя-то правильно сказал, а что про чужаков молчишь? Куда ни плюнь, везде чужаки. Все как есть кровососы, а у нас и своих таких девать некуда. Почему это так? — спрашивали лесорубы.

На эти настойчивые вопросы Валентин вначале даже не нашелся что ответить.

Подавив нахлынувшее чувство растерянности, Шапочкин посмотрел на возбужденные лица лесорубов: что им сказать?

— Нельзя, товарищи, всех иностранцев под один гребень причесывать. Разобраться надо. За границей рабочий класс тоже есть, да и лесорубов там немало. Им тоже нелегко живется. Мы только не видим. Те, которые здесь, — это же буржуйские прихвостни. Таких много и у нас. Плаксин, например.

— Да что там Плаксин? — вмешался в разговор Маркин. — Все правители наши такие. Это они помогают иностранцам грабить нас. А почему? Да потому, что сами они и есть главные грабители.

— Словом, одни кровососы, а другие живоглоты, — вставила Марья.

— Во, правильно, — обрадовался Маркин. — Одного поля ягода!

— Так-то оно вроде так, Данило Иванович, но если хорошенько подумать, так чужаки-то, пожалуй, еще хуже. Они сюда, как воронье, налетели, чтобы нахвататься — и домой. До нас им никакого дела нет, — сказал дедушка Иван.

— Верно, те, которые сюда хозяйничать приезжают, именно такие, — согласился Маркин. — Вот, например, управляющий наш: решил весь лес около завода вырубить.

— А кто же его там рубить-то станет? — удивился дедушка. — Пропади они пропадом, чтобы мы туда рубить поехали, — вспылил старик. — Что мы враги, что ли, заводскому люду.

— Значит, мы можем так и передать рабочим, что вы на эту удочку не пойдете? — спросил Маркин.

— Так и передайте, — за всех ответила Марья. — Пусть англичанин, если ему надо, сам рубит. А мы палец о палец не ударим.

Маркин посмотрел на Шапочкина, в его глазах мелькнула ирония.

Взволнованный рассуждениями лесорубов, Шапочкин задумался.

Дедушка Иван напомнил было о сварившейся каше.

— Погоди, Иван Александрович, — попросил Маркин, — успеем с ужином. — О вашем заработке надо бы поговорить, — предложил он сгрудившимся у костра лесорубам. — Крепко обидел вас заводчик, воевать, наверное, придется.

— Кабы от этого толк был, так мы бы хоть сейчас, — оглядываясь на товарищей, сказала Марья.

— Будет толк, если дружно возьмемся, — уверенно заявил Маркин. — Забастовку объявить надо, требования предъявить, чтобы старые расценки восстановили и лесничего-подлеца убрали. Напирать надо. Какого черта на них смотреть?

Лесорубы заволновались, зашумели.

Обсуждая вопрос о забастовке, лесорубы решили ждать, что скажут заводские рабочие. Выработать окончательные требования поручили забастовочному комитету.

Прощаясь с гостями, лесорубы крепко жали им руки и просили приходить почаще.

Когда стали укладываться спать, выяснилось, что нет Алеши. Вначале мать подумала, что он засиделся у друзей, но и там его не оказалось.

— Куда это он запропастился? — спрашивала Марья свекра, но тот только разводил руками.

Гостей он уложил спать в своем балагане, рассказал им, как пройти к черемшанским лесорубам, пожелал спокойной ночи и пошел спать к Спиридону.

Заметив сидящую у костра Марью, Иван Александрович остановился.

— Иди, Марья, спать. Я знаю, где он, — и лукаво улыбнулся. — Знаю, а сказать вот не могу. Не разрешил. Ты, говорит, дедушка, пока что про это никому. Ну-ну, иди отдыхай, не скоро он еще будет.

Алеша пришел на рассвете. Глаза его блестели, лицо еще больше осунулось.

— Ты где это шатаешься? — укоризненно спросила Марья.

Алеша полез за пазуху.

— Я, мам, домой бегал.

— Ты с ума спятил, — охнула Марья, — пятнадцать верст туда, пятнадцать назад. Зачем это тебе понадобилось? Да еще ночью.

Алеша вынул из-за пазухи сверточек:

— Я все время бегом, мама, шагом нисколько не шел. Торопился. Бабушка хотела меня оставить ночевать, да я не согласился. На, отдай, он, поди, им нужен. А нам для чего? Лежит без всякой пользы в земле…

Мать схватила Алешу за плечи и радостно прижала к своему сердцу.

— Настоящий ты у меня молодец, Алешенька. Поди, там каша осталась, поешь. Устал-то ведь как, родной.