All You Need Is Kill

Часть 1

Не прошло и десяти минут с начала боя, как мерзкий страх прижал солдат к земле. И было из-за чего… Несущая смерть сталь рассекает воздух. Нутро сводит от низкого гула улетающего вдаль снаряда. За ним идёт ещё один, и от его высокого, душераздирающего свиста голова звенит, словно колокол. Он летит в мою сторону и вонзается в землю, поднимая клубы пыли. Следующий снаряд пробивает брешь в пылевой завесе.

В воздухе снуют тысячи кусков металла размером с палец, и каждая из этих пуль легко прошьёт человека навылет. Парень из моего десанта, с которым мы вместе смеялись и обменивались шутками, секунду назад стал грудой остывающего мяса.

Смерть приходит неожиданно. Мгновенно. Безжалостно. Но тем, кто лишился жизни, не успев даже этого осознать, ещё повезло. Многие солдаты с переломами и разорванными внутренними органами корчились, истекая кровью. Им оставалось лишь одиноко валяться в грязи, тяжело дышать и с тоской ждать, когда ангел смерти подкрадётся и задушит их своей ледяной рукой.

Если рай существует, то там наверняка прохлада, темнота и одиночество.

Мне страшно. Руки дрожат, напряжённый указательный палец сжимает спусковой крючок, я отгоняю ангелов смерти очередями раскалённых пуль. Автомат бьётся у меня в руках. Я чувствую ритм его ударов чётче собственного сердца. Душа солдата не в теле, а в его оружии. И когда ствол раскаляется от стрельбы, охвативший меня страх плавится, превращаясь в гнев.

Fuck you, командование, давшее мизерную поддержку с воздуха!

Fuck you, штаб, придумавший этот идиотский план!

Fuck you, артиллерия, просравшая артподготовку на левом фланге!

Fuck you, мёртвый товарищ!

Но мой самый большой «фак» — проклятым врагам, которым нужна моя жизнь! Почувствуйте ярость моей стали! Всё, что движется, — враг. Сдохните! Замрите навсегда!

Сквозь мои стиснутые зубы прорывается рык. Магазин двадцатимиллиметрового автомата, выпускающего четыреста пятьдесят пуль в минуту, почти опустел. Что с того? Разве мне понадобятся пули, когда я сдохну? Меняю магазин.

— Перезаряжаюсь! — кричу я, но все, кто могли бы прикрыть меня огнём, уже мертвы.

Мои слова, рассыпаясь радиоволнами, бессмысленно улетают в пустоту. Я нажимаю на спуск.

Моего товарища Ёнабару унёс первый же вражеский выстрел — копьё проткнуло его костюм. Сломанный наконечник, выскочивший из тела, был измазан кровью, машинным маслом и другими непонятными жидкостями. Костюм Ёнабару ещё секунд десять по-дурацки плясал, а затем замер. Звать медика не было никакого смысла — ниже груди зияла двадцатисантиметровая сквозная дыра. Сила удара опалила скрутившуюся на краях раны кожу. Вокруг плясало несколько язычков оранжевого пламени. И минуты не продержался после сигнала об атаке. Конечно, Ёнабару любил считать себя опытнее всех и рассказывать, кто в детективе убийца, но даже он не заслуживал смерти.

Сто сорок шесть человек моего подразделения — семнадцатой роты третьего батальона двенадцатого полка триста первой бронепехотной дивизии — компактно десантировались на северном краю острова Котоиуси. От нас требовалось лишь высадиться из транспортных вертолётов, залечь в засаде за левым вражеским флангом и перестрелять убегающих от лобовой атаки по центру. Но… Ёнабару умер внезапно, не успев толком повоевать. Интересно, мучился ли он перед смертью? Не успел я глазом моргнуть, как уже со всем своим отрядом оказался в гуще боя. В нашу сторону стреляли и враги, и союзники. В наушниках были только вопли, всхлипы и бесконечное «Fuck! Fuck! Fuck!». Что за срань! Наш взводный сдох, ответственный сержант — тоже. Не гудели вертолёты поддержки. Связи не было. Отряд разбежался.

Я выжил, потому что сразу после смерти Ёнабару припал к земле. Пока остальные проявляли чудеса героизма, я дрожал и прятался за бронекостюмом мертвеца. Костюмы, защищавшие нас, — гордость Японии, механизированная броня из композитных пластин. Я трусливо прикинул, что раз уж у одного слоя защиты не получилось остановить вражеские копья, то хотя бы два справятся. Надеялся, что если спрячусь и не буду смотреть на врагов, то те рано или поздно исчезнут.

Короче, я зассал. Я всего лишь новобранец, только прошедший подготовительные курсы. Меня научили обращаться с автоматом и сваебоем, но до нормального уровня владения ими мне как до звёзд. Любой дурак может нажать на спусковой крючок — ба-бах! — и готово! Но когда стрелять, куда стрелять, как попасть во врага? В кого целиться, чтобы вырваться из окружения? Мне отчаянно не хватало знаний о том, как вести себя на поле боя.

Над головой просвистел ещё один снаряд.

Во рту разлился железистый вкус крови, доказывающий, что я пока жив. Ладонь под рукавицей взмокла. Костюм вздрогнул, намекая, что батарея на последнем издыхании. Пахнет маслом — запах просачивается снаружи через барахлящий фильтр. Вонь от вражеских трупов напоминает запах мятой листвы.

Я уже давно не чувствую ничего ниже пояса. Раны, хоть и должны, не болят, и я не знаю, хорошо это или плохо. Говорят, боль доказывает, что ты жив, но с другой стороны — так я хоть не буду думать, что обоссался в костюм.

Детонирующие гранаты закончились. В двадцатимиллиметровом автомате осталось тридцать шесть патронов: хватит секунд на пять. Каждому солдату выдавали трёхзарядные гранатомёты, но мой куда-то потерялся ещё до того, как я успел им воспользоваться. Вспомогательная камера на голове повреждена, броня на левой руке наполовину разрушена, и даже в режиме полной мощности костюм выдаёт лишь сорок два процента тяги. Только сваебой на левом плече каким-то чудом уцелел.

Сваебой — оружие для рукопашной, которое при выстреле выбрасывает кол из карбида вольфрама. Пользоваться им можно только на маленькой дистанции, когда враг приблизился на расстояние вытянутой руки. Гильзы вылетают размером с кулак взрослого мужчины. Если бить им под прямым углом к поверхности, выдержит только танковая броня. Узнав, что в магазине сваебоя двадцать зарядов, я подумал, что сдохну задолго до того, как успею их потратить. Как ни странно, я могу оказаться неправ: у меня осталось ещё четыре. Я использовал сваебой шестнадцать раз, из которых пятнадцать ударов ушли мимо. Может, и все шестнадцать…

Картинка на сломанном дисплее перед глазами пошла рябью. Рябь — это слепота. Никогда не поймёшь, прячется ли за ней враг. Говорят, когда привыкаешь к костюму, даже без вспомогательных камер понимаешь, что творится вокруг тебя. В бою нельзя полагаться только на зрение. Нужно прислушиваться к каждому удару, который сквозь слои металлокерамики получает тело. К сопротивлению спускового крючка. К ощущениям подошв. Опытный боец уверенно читает показания всех датчиков и хорошо понимает, что происходит. Но ко мне это не относится. Новобранец, только что попавший на войну, ничего не понимает.

Вдох. Выдох. Противный запах испаряющегося пота. Хочется вытереть текущие сопли. Я гляжу на часы возле дисплея. С начала боя прошла шестьдесят одна минута. Надо же! Мне казалось, я сражаюсь без передышки уже месяца три.

Я смотрю за спину и по сторонам. Сжимаю ладонь в перчатке.

«Не слишком сильно, — напоминаю себе, — иначе линия огня сместится вниз».

Мелькнула тень. На доплеровский радар нет времени. Я начинаю просто стрелять.

Вражеские пули, грозно свистя, летят почти прямо в меня, а мои почему-то разлетаются в разные стороны, словно враг усилием воли раскидывает их. Инструктор на курсах говорил, что у автоматов такое бывает, но разве справедливо, когда противник не слышит надвигающегося свиста? Думаю, мы заслуживаем, чтобы враги, как и мы, чувствовали дыхание смерти, когда рядом с ними проносятся пули.

Но даже предсмертные вопли не могли внушить им человеческий страх, потому что Объединённая армия обороны воюет с чудовищами. Люди называют их мимиками. А впрочем, как ни назови, враг остаётся врагом. Сдохните, твари!

Патроны кончились. Из светло-коричневой дымки появилась фигура, похожая на помятый шар. Ниже человека — примерно по плечо бронекостюму. Но если человек похож на стоящую палку, то мимик — на бочонок с четырьмя короткими конечностями и хвостом. Нам всегда казалось, что они напоминают раздувшихся жаб-утопленников, вставших на задние лапы, хотя биологически они вроде бы ближе к ящерицам. Однако, несмотря на невысокий рост, из-за которого в них тяжело целиться, мимики гораздо тяжелее людей. По массе их можно сравнить с большой американской бочкой для бурбона, доверху наполненной влажным песком. Млекопитающим, на две трети состоящим из воды, до плотности тел мимиков очень далеко. Одного взмаха их лапы достаточно, чтобы с лёгкостью разорвать человека. А копья, вылетающие из отверстий в их телах, разят не хуже сорокамиллиметровой пушки.

Чтобы противостоять такому врагу, мы усилили свои мышцы приводами бронекостюмов; ощетинились самым современным оружием; спрятались за бронёй, которую не поцарапает и выстрел в упор из дробовика. Но даже так мимики гарантированно сильнее нас.

Когда человек сталкивается с мимиком, он не ощущает первобытного страха, как перед медведем или тигром. Мимики не рычат, не корчат страшные рожи, не расправляют крылья, чтобы казаться больше. Они лишь методично и без устали истребляют людей. Я чувствовал себя бездомным котёнком, который стоит посреди шоссе и ждёт, когда его задавит несущийся грузовик. Я не понимал, почему так вышло.

Патроны кончились. Мама, я умру. Здесь, на этом обоссанном поле боя, на острове хрен знает где. Без друзей, без знакомых, без семьи и без любимой. С болью, страхом и собственным говном. Неспособный поразить надвигающегося врага последним оставшимся у меня оружием. Словно моя воля кончилась вместе с патронами.

Мимик приближался. Я уже слышал в ушах дыхание смерти. И даже видел её на дисплее.

Смерть была с ног до головы в красном, и двухметровая коса в её руках — того же цвета. Точнее, не коса, а топор. Друзья носили пустынный камуфляж песчаного цвета, враги были окрашены примерно так же, и только её фигура привлекала внимание. Обогнав мимика, смерть подскочила ко мне и отправила меня в полёт ударом алой ноги.

Заскрипела погнутая броня, страшный удар вышиб из меня дух, а небо с землёй поменялись местами. Половина дисплея стала багровой от предупреждений, вторая половина — от выхарканной мной крови. Выстрелил заглючивший сваебой. Я пролетел дюжину метров под скрежет тормозящих о землю бронепластин. Мир перед глазами оставался перевёрнутым.

Смерть взмахнула топором. Клинок кромсал твердь с душераздирающим лязгом, похожим на звук аварийного торможения поезда. Вверх взлетел обломок панциря мимика.

Один удар. Всего один удар — и мимик превратился в неподвижную массу! Из его ран сыпался серый песок, а разрубленное пополам тело слегка подрагивало. Человечество обрушило на врага всю силу своих достижений, но лёгкую победу принёс боевой топор, которым воевали варвары тысячи лет назад.

Смерть медленно обернулась. На экране, полном красных предупреждений, зажёгся зелёный огонёк сообщения от своего.

— …кажется… как?

Голос женский, но из-за шума почти ничего не разобрать. Я уже не мог встать. Ни тело, ни костюм меня не слушались, и сил едва хватило на то, чтобы перевернуться. Присмотревшись, я наконец-то понял, что это никакой не посланник загробного мира, а такой же, как я, солдат в бронекостюме. Отличий было всего три: боевой топор вместо сваебоя, нарукавный знак US вместо JP и алый цвет блестящей брони, хотя обычно костюмы красили в пустынный камуфляж цвета пролитого на песок кофе.

Боевая Сука. Я слышал об этой помешанной на войне бабе, в поисках битв переезжающей из одного конца мира в другой. Поговаривали даже, что половина всех убитых мимиков находится на счету спецназа США в составе ОАО. Если она до сих пор жива, нося броню такого вызывающего цвета, наверное, она и правда смерть во плоти.

Обладательница алого бронекостюма, продолжая держать топор, подошла ко мне. Её рука нащупала на плече разъём контактной связи.

— Хочу спросить одну вещь.

Теперь её голос стал отчётливо слышен. Такой высокий, что никак не сочетается с недавним боем и двухметровым топором.

— Я в одной книге прочла, что в японских ресторанах зелёный чай после еды подают бесплатно. Это правда?

Ветер рассеивал электропроводный песок, высыпающийся из останков мимика. Вдалеке выли пролетающие снаряды. Мы были на поле боя. Здесь валялись Ёнабару, капитан Югэ и другие мои товарищи по взводу. В воздухе свистели пули, а на земле солдаты гадили под себя, ползая по болоту из крови и грязи.

— Я уже как-то попала впросак, поверив написанному. Так что теперь всегда уточняю у местных.

И всё же эта женщина говорила со мной, словно с соседом, которого случайно встретила на дороге. Люди вокруг умирают в собственном говне — и зелёный чай после еды? Она пнула меня так, что я улетел на дюжину метров, — и говорит про зелёный чай? У неё все дома?! Я хотел в ответ выругаться, но не смог ничего сказать. Слова крутились в голове, но язык будто забыл, как двигаться, чтобы получилась членораздельная речь. Вся пришедшая на ум брань застряла у меня в горле.

— В художественной литературе автор пишет, как очевидец, о том, о чём не имеет ни малейшего понятия. Мне один писатель, который сочиняет книги про войну, рассказывал. Так, а теперь сглотнули, убрали палец со спуска и глубоко дышим.

Я послушался. Ударившая в голову кровь опускалась к шее. Каким-то непонятным образом её слова действительно меня успокоили. Вернулась боль в животе, о которой я уже успел забыть. Костюм сходил с ума, принимая спазмы за управляющие сигналы. Точно так же перед смертью плясал Ёнабару.

— Больно?

— Будто… сама не видишь, — выдавил я из себя голосом не громче шёпота.

Красный костюм опустился на колено, и его хозяйка принялась изучать оторванные бронепластины на моём животе.

— Ну и как там наши? — спросил я.

— Триста первая дивизия уничтожена. Основные силы отступили к берегу и перегруппировались.

— А твой отряд?

— За него бесполезно волноваться.

— Ясно… А что… со мной?

— Снаряд пробил тело и застрял в спинной пластине. Внутри одни угли.

— Совсем хуёво?

— Совсем.

— Бля… — Я посмотрел наверх. — Ещё и небо такое… ясное.

— Ага. Мне нравится здешнее небо.

— Почему?

— Когда со всех сторон море, у него красивый оттенок.

— Я умру?

— Да, умрёшь.

На глаза навернулись слёзы, и я поблагодарил шлем бронекостюма за то, что сквозь него точно ничего не видать. Хотя бы другим не будет противно смотреть, насколько я жалкий.

Красный костюм бережно приподнял мою голову:

— Можешь назвать своё имя? Не звание и не отряд. Просто имя.

— Кэйдзи… Кэйдзи Кирия.

— Я Рита Вратаски. Я буду рядом, пока ты не умрёшь, — ответила женщина.

Я очень обрадовался её словам, но, пытаясь скрыть смущение, заметил:

— Тогда и тебя убьют.

— Не волнуйся, Кэйдзи. Когда ты умрёшь, я заберу батарею твоего костюма.

— Вот сволочь!

— Именно. Поэтому спокойно отправляйся в мир иной и не переживай обо мне.

Вдруг Рита получила сообщение. Говорил мужчина. Я тоже слышал его голос по контактной связи:

— Старший Кобель вызывает Псину Бедствия.

— На связи, — деловито ответила Рита.

— Сервер Альфа и окрестности успешно захвачены. Продержимся максимум тринадцать минут. Займись доставкой пиццы.

— Принято, Старший Кобель. Больше на связь не выхожу.

Обладательница красного костюма встала. Наша контактная связь оборвалась. За спиной женщины прогремел взрыв; меня, лежащего на земле, изрядно тряхануло. Взорвалась упавшая с небес и забурившаяся глубоко в грунт бомба с лазерным наведением. Белый песок раздулся и треснул, словно печенье в духовке. Из разрыва выплеснулась грязь, похожая на чёрный сироп. Земля содрогалась, грязный дождь барабанил по костюму. Сверкал топор Риты.

Постепенно дым рассеялся. В самой середине кратера от бомбы копошились существа. На доплеровском радаре зажглись красные точки. Враги. Так много врагов, что точки сливались в единое пятно.

Рита словно бы кивнула… и кинулась вперёд. Она рубила, кромсала, разворачивалась, затем повторяла это снова и снова. Панцири мимиков разлетались с каждым движением топора, а струйки токопроводящего песка из их ран рассыпались по ветру. Клинок Риты резал врагов как нож масло. Она двигалась по кругу, защищая меня от мимиков.

Хотя мы с ней оба солдаты и прошли одинаковые подготовительные курсы, я валялся на земле, словно игрушка с севшей батарейкой, а Рита отважно сражалась, размахивая боевым топором. Никто не звал меня в это чёртово место, я припёрся сам. И вот я бесславно сдох, не принеся никакой пользы. Ладно бы просто сдох, так ещё и подставил под удар Риту, пришедшую мне на помощь.

Я решил: негоже умирать, пока не потрачу последние три заряда сваебоя. Встал на колено. Упёрся рукой в землю. Встал. Прокричал что-то неразборчивое… А затем побежал сломя голову. Обладательница красного костюма обернулась. В наушниках послышался шум. Я так и не разобрал, что сказала Рита.

В стае, с которой она воевала, был необычный мимик. Не то чтобы совсем другой — он тоже, подобно своим собратьям, выглядел как утонувшая жаба. Но что-то отличало его от остальных. Возможно, моё чутьё, обострившееся на пороге смерти, что-то мне подсказало. А может, я всего лишь увидел в нём достойного противника для последней битвы. Так или иначе, мой выбор пал на него.

Я прыгнул на мимика. Тот атаковал хвостом. Тело стало легче: он отрубил мне руку. Хорошо, что правую, — сваебой крепился к левому плечу. Я нажал на спусковой крючок.

Не пробил.

Но ведь я бил под прямым углом!

Ещё раз.

В панцире появилась дыра.

Ещё раз.

Я потерял сознание.

Часть 2

Недочитанная книга в мягкой обложке лежала у подушки.

Детектив про американца, который был весь такой эксперт по Азии. Я использовал указательный палец как закладку. Остановился на сцене, в которой все относящиеся к делу лица собрались в японском ресторане в Нью-Йорке. Итальянец собирался заказать после еды эспрессо, но детектив блеснул эрудицией и заверил его, что в японских ресторанах в конце трапезы всегда приносят зелёный чай, поэтому можно без этого обойтись. Далее он рассказывал о том, как хорошо сочетаются зелёный чай и соевый соус, почему индийцы добавляют в молочный чай специи и так далее. Он собрал всех, чтобы выявить преступника, но вместо этого болтал на отвлечённые темы.

Я протёр глаза и погладил под одеялом живот. За полгода на нём наросли кубики пресса. Не было ни раны, ни тем более углей. Правая рука тоже находилась на месте.

Я выдохнул. Заснул за книгой и увидел кошмар. Надо было догадаться, что это сон, ещё когда Психорита Безбашски вдруг задала вопрос из текста. Боец американского спецназа, который пересёк океан, чтобы поучаствовать в нашей войне, не будет читать детектив-бестселлер. Когда у таких людей появляется свободное время, они начинают вылизывать свои бронекостюмы.

Обидно! Сегодня ведь у меня первый бой. Почему вместо этого мне не приснилась пара внеочередных званий?

На верхнем ярусе моей узкой койки радио с убитыми басами извергало из себя музыку. Какой-то доисторический рок-н-ролл. Истеричный и чрезмерно энергичный диджей пробивался даже сквозь шум просыпающейся базы и болтовню моих сослуживцев. Его жизнерадостный голос, эхом отдаваясь в голове, зачитывал прогноз погоды: «Сегодня, как и вчера, над архипелагом безоблачное небо. Во второй половине дня берегитесь прямого солнца и постарайтесь не обгореть».

На стене казармы, наскоро собранной из огнестойких панелей, висел постер с загорелой девчонкой в купальнике. Какой-то придурок оторвал ей лицо и вместо него наклеил фотографию премьер-министра из армейской газеты. Тем временем лицо красотки улыбалось с висевшего неподалёку постера, на котором позировал мускулистый мужик. А куда подевалось лицо этого мужика, пока было неясно.

Я потянулся на койке — одной из многих, стоявших длинными рядами. Заскрипел прочный каркас, сваренный из стальных труб.

— Кэйдзи, подпиши-ка.

С верхней койки свесился Ёнабару — тот самый парень, который в моём сне погиб в первые минуты битвы. Впрочем, говорят, умереть во сне — это к долгой жизни.

Дзин Ёнабару пришёл в бронепехоту на три года раньше меня, так что его тело по сравнению с моим было куда как суше и мускулистее. Думаю, на гражданке этот раздолбай стал бы жирным увальнем, но здесь превратился в настоящего солдата. Ну, как минимум, приобрёл мужественные черты лица.

— Для чего?

— Чистосердечное признание. Помнишь, объяснял?

— Я же вчера подписывал.

— Да? Что-то не помню. — Над головой послышался шорох. — He-а, нет подписи. Короче, подпиши ещё раз.

— Надеюсь, ты меня подставлять не собираешься.

— Это признание на случай, если тебя принесут в чёрном мешке. Там уже никак не подставишь. Разве что ты собираешься умереть несколько раз.

У передовой базы Объединённой армии обороны есть традиция: перед операцией пробираться на склад службы снабжения, воровать оттуда бухло и отмечать. Мертвецам алкоголь всё равно не нужен, а завтра — в бой. Тем более перед ним всё равно делают инъекцию, принудительно растворяющую весь оставшийся в крови ацетальдегид.

Кража — это минимум дисциплинарный комитет, а то и трибунал, но вскроется она уже после возвращения на базу, а прежде кого-нибудь обязательно убьют. Преступления мертвецов расследовать без толку, поэтому пропажу бухла списывают на погибших в бою. Для этого все солдаты заранее пишут признание в том, что это они всё провернули.

В службе снабжения прекрасно знают о кражах, поэтому заранее оставляют солдатам бухло, которое не жалко. Казалось бы, почему просто не наливать всем перед боем для поднятия боевого духа? Но так уж повелось с давних времён.

— Ты само спокойствие, — заметил я, принимая бумагу.

— Если я начну волноваться сейчас, то до пострелушек не дотяну.

— Тянуть-то осталось до полудня, дальше уже в костюмах будем.

— Ты из него вообще вылезать не собираешься? Ну ты и маньяк!

— Когда же его ещё надевать, если не сегодня?

— Выдвигаемся только завтра, алло!

Я грохнулся с койки и встретился глазами с соседом, который листал порножурнал.

— Чего это тебя перекосило? — спросил Ёнабару, уставившись на моё лицо.

— Операцию отложили, что ли?

— Нет же. Как была назначена на завтра, так и назначена. Сегодня в девятнадцать ноль-ноль у нас секретные учения по закладыванию за воротник. Надираемся в щи, а уже завтра тащимся в ад. Всё точно по плану.

Шумная попойка после кражи из ССС — вчерашнее событие. Я перенервничал накануне боевого крещения и был не в настроении лакать, поэтому ушёл рано и весь вечер читал детективчик. Я даже помню, как заталкивал Ёнабару на его верхнюю полку после того, как он, наобщавшись с какой-то дамой из другой роты, вернулся вдрызг пьяный.

Или… Или это мне тоже приснилось? Я подобрал валяющийся на кровати детектив. Эту книгу я взял с собой, чтобы было что почитать в свободное время, но из-за строевой подготовки и нарядов она так и пролежала на дне моей сумки. Я ещё с горечью усмехнулся, что единственная возможность почитать подвернулась буквально накануне битвы. Я перелистывал страницы. Да, уже начал читать. Американский детектив, выдающий себя за знатока Азии, всплыл в памяти и снова поделился исключительно полезными знаниями относительно зелёного чая. Но если высадка только завтра, откуда мне знать сюжет?..

Я окончательно запутался.

— Ну, ты это… Не заморачивайся особо по поводу операции.

— Ты серьёзно?

— Для тебя выжить и вернуться, не выстрелив никому из наших в спину, — уже твёрдая четвёрка. Так что не накручивай себя.

— Эх…

— Иначе космические сигналы грохнут тебя раньше, — с этими словами Ёнабару сложил из пальцев пистолетик и направил его себе в висок.

Моего предшественника отправили в запас из-за помешательства. Якобы сигналы из космоса, которые он начал ловить, рассказали ему, что человечество обречено. Хреново слышать голоса, особенно если ты бронепехотинец Объединённой армии обороны. В общем, такие потери в наших рядах тоже есть, хоть их значительно меньше, чем боевых.

На войне здоровое тело и здоровый дух одинаково важны. И если у меня, только что прибывшего на передовую базу, уже начались галлюцинации, это тревожный сигнал для моей кукушки.

— Но вообще, я вот что тебе скажу: тот, кто на войне не сходит с ума, самый псих и есть, — заявил Ёнабару.

— Не запугивай новобранца.

— Ты посмотри на Феррела — сразу всё поймёшь. Чтобы выжить, нужно потерять что-то человеческое. Увы, моя благородная чувствительная натура не рождена для поля битвы.

— Сержант — хороший мужик.

— Я не говорю, что он плохой или хороший. Я про то, что у него сердце из вольфрама, а мозг, пока он бицепсы качал, совсем усох.

— Хорош его говном поливать!

— Может, ты ещё скажешь, что и Безбашски — человек?

— Ну, как бы…

Сержант объявился ровно в тот момент, когда мы начинали в тысячный раз перемывать кости Рите. Бартоломеу Феррел — ответственный сержант нашего взвода, ветеран, переживший множество битв, и, по сути, человек, на котором держится весь отряд. То есть на семьдесят процентов он — заботливый отец полка, на двадцать — охеревший физрук, а на остальные десять — сплав высокоуглеродистой стали. Феррел обвёл нас хмурым взглядом и помрачнел ещё сильнее, как только увидел пачку признаний в руках Ёнабару.

— Это ты прокрался в ССС?

— Так точно! — без запинки ответил тот.

Бездельничавшие на других койках солдаты быстро попряталась под одеяла, словно невезучие тараканы, заметившие банку инсектицида. Они прекрасно знали, что такое выражение на лице сержанта означало лишь плохие новости.

— Неужели охрана подняла тревогу?.. — спросил я у Феррела, морщины на лбу которого уже напоминали слой брони. Именно это случилось в моём сне: пока Ёнабару и остальные залезли в ССС, на базе, к их несчастью, случился переполох. Из-за этого охрана обнаружила пропажу алкоголя не после окончания операции, а сразу.

— Ты-то откуда знаешь?

— Ну, я так… догадался.

— Что случилось? — спросил Ёнабару.

— Какой-то мудак накосячил. Не из ваших, но в девять ноль-ноль всем приказано собраться на первой прибрежной тренировочной площадке в форме номер четыре. Передай остальным.

— Вы прикалываетесь, что ли? Какая ещё физподготовка за день до операции?

— Приказ понятен, капрал?

— Так точно! Сбор в форме номер четыре на первой прибрежной тренировочной площадке в девять ноль-ноль! Но, сержант, «штурм Грузии» происходит каждый раз. Откуда вдруг сейчас претензии?

— Ты точно хочешь знать? — Феррел уставился на нас таким взглядом, что я нервно сглотнул.

— Конечно! Это ведь пиздец какой-то!

— Вот и выясни.

— Сержант, постойте!

Феррел остановился, сделав три идеальных строевых шага.

— Хоть подсказочку, а? — настаивал Ёнабару, прячась с кипой признаний за стальными трубами.

— Генерал-майор оскорбился дырявой охраной нашей базы. Ни я, ни ротные тут ничего не можем сделать. Забей.

— Может, он хочет, чтобы мы выполняли упражнения для повышения командного духа? — предположил я.

— Не будь дебилом, какая ещё магия дружбы за день до операции?!

На самом деле я уже знал, что случилось. Причём тоже благодаря сну. После серии поражений последних полутора лет, начавшихся с разгрома сухопутной операции на Окинаве, японцам Объединённой армии обороны позарез нужно отбить у врага остров Котоиуси, расположенный недалеко от берегов полуострова Босо. Если противник там закрепится, ему откроется прямая дорога на Токио. Конечно, Император и правительство уже эвакуировались в Нагано, но Токио по-прежнему оставался важным экономическим центром. В штабе прекрасно понимают, что от успеха этой операции зависит само существование Японии, поэтому войска усилили двадцатью пятью тысячами бронепехотинцев и самыми мотивированными офицерами, которые сейчас заполнили передовую базу «Флауэрлайн»[1] на полуострове Босо. Более того, командование запросило поддержку американского спецназа, хотя до этого на Окинаве отказалось от предложенной помощи.

Готов поспорить, американцы и бровью не поведут, если Токио превратится в пустыню, но им тоже не хочется, чтобы мимики разгромили приморскую промзону, где производятся самые лёгкие и прочные бронепластины в мире. Хотя две трети комплектующих уже делаются в Китае, бронекостюмы — высшее достижение человеческого гения — по-прежнему зависят от японских технологий. Вот почему их спецназу пришлось пересечь океан.

Кроме них подогнали подкрепление из других стран, так что базу охраняли строже, чем обычно. Так что наш дружный алкогольный рейд случился ровнёхонько перед переучётом, и офицеры, узнавшие о недостаче, были вне себя от ярости.

— Вот невезуха, а? Кто же этот накосячивший мудак? — спросил Ёнабару.

— He мы точно, — ответил я. — Там же сокровище американцев прибыло — батальон Железной Принцессы. Поэтому мы весь вечер вели себя осторожнее, чем девственница на сельской дискотеке.

— Эх… — картинно вздохнул Ёнабару. — Ой, мать, у меня живот разболелся! Сержант! Я болен! Аппендицит! Нет, это столбняк от раны на физподготовке!

— Рассчитывайте, что мы до заката не закончим. Не забывайте пить воду. До завтра успеете отдохнуть.

— Больно, больно! А-а-а-а…

— Слышал меня, Кирия? Вода. Не забывай.

— Есть!

Феррел вышел из казармы, даже не посмотрев в сторону койки симулянта Ёнабару.

— Больно… Тьфу ты, у него совсем чувства юмора нет. Наверное, уронил где-то под Фудзи. Надеюсь, я в его возрасте таким не буду. Не буду же?

— Ну-ну…

— Эх, этот день… этот день… какая-то жопа без конца и края! Беспросветная жопа!

Всё происходило ровно как во сне. Дальше всю семнадцатую роту ждут три долгих часа физподготовки. Когда мы окончательно вымотаемся, увешанный медалями майор, прежде чем отпустить, будет полчаса полоскать нам мозги на тему дисциплины. Я хорошо помню, как проклинал его: «Дай только добраться до своего костюма — я тебе все волосы на жопе механическими пальцами повырываю».

Во сне я не вмешивался в разговор между Ёнабару и Феррелом, но само пробуждение было почти таким же. Я начал задумываться, действительно ли это был сон…

Часть 3

Есть такое упражнение — отжимание с удержанием. От обычного отличается тем, что нужно подолгу стоять на вытянутых руках в упоре лёжа. Казалось бы, проще простого, а вот хрен там плавал. Мало того что у тебя ноют руки и пресс, ты ещё постепенно теряешь чувство времени. Когда счёт прыгающим в голове овцам переваливает за тысячу, ты уже готов на всё, лишь бы тебе разрешили наконец согнуть руки. Руки — это ведь не палки. Мышцы и суставы в них созданы для сгибания и разгибания. Вот это как раз приятно — сгибать, разгибать, сгибать, разгибать… Нет, нельзя об этом думать, а то совсем расклеюсь. Я палка. Я должен быть палкой. Прямой и твёрдой.

Штука в том, что бронепехотинцу не обязательно быть мускулистым. Неважно, сколько ты жмёшь ладонью, тридцать или семьдесят, внутри бронекостюма твой максимальный жим всё равно триста семьдесят. Для нас важнее выносливость и способность долго оставаться неподвижными. Поэтому мы делаем сраные отжимания с удержанием. Ещё иногда сидим на несуществующих стульях.

Говорят, в старых силах самообороны отжимания с удержанием использовали в качестве дисциплинарного наказания, потому что побои к тому времени уже запретили. Но ещё до моего рождения силы самообороны вошли в состав Объединённой армии обороны, и мне с трудом верится, что старые традиции перекочевали в бронепехотные войска. Тем не менее тому, кто придумал это упражнение, я желаю гореть в аду.

— Девяносто восемь!

— Девяносто восемь!

— Девяносто девять!

— Девяносто девять!

Ротный прапорщик считал вслух, а мы повторяли за ним, яростно крича в землю. В глаз попала капля пота.

— Восемьсот!

— Восемьсот!

Fuck you!

Под ярким солнцем тени от наших тел особенно чёткие. На высоком флагштоке развевается полковое знамя. Прибрежную площадку обдувает морской ветер, покрывая кожу солёной влагой. Сорок один человек из семнадцатой роты удерживают одну и ту же стойку посреди большой тренировочной площадки. Трое взводных неподвижно стоят каждый перед своим отрядом. Ротный прячется в тени навеса и смотрит на нас кислым взглядом. Рядом сидит майор из штаба. А что до упомянутого генерал-майора, решившего выразить своё драгоценное мнение по поводу порядка в части, то он, наверное, прохлаждается в кондиционированном кабинете, попивая зелёный чай. Вот мразь!

Для нас генерал-майор — небожитель. Он выше по званию и меня, и Ёнабару, и Феррела, и взводного, и ротного, и капитана. Он аки бог управляет базой «Флауэрлайн» на пару с полковником из храма под названием «полевой штаб». Он настолько главнее любого из нас, что кажется мифическим существом.

Генерал-майору не нужно тырить алкоголь, он рано ложится и рано встаёт, не забывает чистить зубы и ухаживать за бородой. Уверен, даже сегодня, накануне операции, из которой многие не вернутся живыми, он спокоен как удав. Тьфу! Сидел бы себе в Нагано, рисовал планы на бумажке и не лез в жизнь передовой базы. У нас тут свои правила.

«Сунься он на поле боя, я бы шальной пулей добавил его в список случайных потерь», — промелькнула у меня в голове расстрельная мысль.

Посмотреть на пытку пришёл не только майор. Больше всего наши мучения радовали четвёртую роту. Мы с ними не ладим, особенно после того, как с перевесом в тридцать очков разгромили их в регби. Сегодня вечером они тоже собирались выпить, но сейчас делают вид, будто кража их вообще не касается. Какие твари, а! Если попадут в беду на Котоиуси, их я спасать не буду.

Издалека на нас и нашу дурацкую стойку поглядывает американский спецназ, возле которого ошивается кто-то похожий на военного журналиста. Мускулистые спецназовцы тычут в нас пальцами и посмеиваются: видимо, для них это упражнение в диковинку. Бриз доносит до меня их голоса. Вроде и стоят далеко, а всё равно умудряются раздражать болтовнёй. Вблизи они, наверное, своими голосами могли бы шарики лопать. Эй, ты чего камеру навёл? He снимай, гад! Всё, теперь ты тоже кандидат на попадание в список убитых. Помни у меня!

Усталость и боль разъедают тело. Как же я вымотался!

Я изнывал от скуки. Считая сон, эта физподготовка была для меня уже второй. Тем более отжимания с удержанием, во время которых нельзя двигаться. Инструктор на подготовительных курсах учил: когда больно, надо найти что-нибудь более интересное. Поэтому, не имея возможности повернуть голову, я шарил взглядом по местности. Американский журналист с пропуском на шее непрерывно щёлкал фотоаппаратом. Мужик очень мускулистый: рядом с верзилами из спецназа смотрелся достойно. Настолько, что был даже больше похож на солдата, чем я. Спецназовцы напоминали мне сержанта Феррела. Они давно подружились с болью и стрессом, а когда опасность подбирается к ним, они улыбаются ей в лицо и встречают как старую знакомую. Мне, новобранцу, такое недоступно.

Но один человек выбивался из стройного ряда спецназовцев. Женщина, стоявшая в стороне от остальных. Из-за её скромного роста — особенно на фоне бугаёв — казалось, что она стоит намного дальше. Мне сразу пришло в голову название: «Энн из Зелёных Крыш идёт на войну»[2]. Так Монтгомери бы назвала очередную книгу о своей героине, если бы сошла с ума и отправила Энн на поля Первой мировой с винтовкой под мышкой. Её волосы были цвета старой ржавчины, а вовсе не цвета пламени, крови или отваги, как иногда описывают рыжеволосых писатели. Не будь на ней рубашки пустынного камуфляжа, она могла бы сойти за студентку, заблудившуюся во время экскурсии по базе. Верзилы держались от маленькой, им по грудь, женщины на расстоянии, словно средневековые крестьяне, не смеющие приблизиться к аристократке.

Вдруг до меня дошло. Это же Рита! Само собой, а как иначе? Какая ещё женщина, на первый взгляд максимально не похожая на бронепехотинца, могла стоять возле американских спецназовцев? Дамы, которые служили в нашей дивизии, обычно выглядели так, будто несколько поколений назад их предки породнились с гориллами. Особы другого телосложения просто не выдерживали службы в рядах бронепехоты, которая всегда сражается на передовой.

Рита Вратаски — самый известный в мире солдат. Когда я записывался добровольцем в армию, в Сети каждый день выходили статьи о ней под заголовками типа «Новый гениальный солдат!», «Валькирия во плоти!» и тому подобное. Поговаривали даже, что Голливуд собирается снимать фильм с Ритой в главной роли, но я записался в ОАО до премьеры, поэтому посмотреть не успел. Американский спецназ, в котором она служила, ответственен за уничтожение доброй половины всех мимиков, которых человечество умудрилось истребить. Меньше чем за три года они стёрли с лица земли столько же врагов, сколько остальные вооружённые силы за двадцать лет. Она практически спасла Объединённую армию обороны, которая до того терпела от мимиков поражение за поражением. По крайней мере, так говорят на гражданке.

Мы у себя считаем, что она не более чем член специального пропагандистского отряда, который показывает нам, как нужно наносить ответный удар с помощью нового оружия и боевой подготовки. Как ни крути, армия состоит из мужчин процентов на шестьдесят, а проливающая кровь бронепехота — и на все восемьдесят. Кого после двадцати лет поражений в войне с неизвестными созданиями выбрать на роль спасителя армии мужиков, которых научили сначала стрелять, а думать — потом? Да, будь я в штабе, тоже выбрал бы женщину.

Успехи американского спецназа значительно подняли боевой дух на фронтах, и зажатая в угол ОАО постепенно начала отвоёвывать позиции. После успешной кампании в Северной Америке спецназ поучаствовал в битвах за Европу, потом за Северную Африку, а теперь пришёл помочь Японии с врагами, уже почти начавшими вторжение на Хонсю. Американцы называли Риту Боевой Сукой или Королевской Сукой, мы же придумали ей своё прозвище: Психорита Безбашски.

Рита Вратаски сражается в ярко-красном бронекостюме, вот ведь чокнутая! Инженеры изо всех сил потели, чтобы сбить врагов с толку, и придумали специальную краску, поглощающую электромагнитные волны, но Рита смеялась над их достижениями и нарочно покрасила свой костюм в яркий алый цвет. Более того, она выбрала фосфоресцирующую краску, которая светится в темноте.

Недоброжелатели говорили, что это и не краска вовсе, а кровь убитых ею товарищей по оружию. И красит свою броню она, чтобы выделяться на поле боя. Поговаривали, что иногда она равнодушно пинает союзников и красуется, защищая их от вражеских снарядов. Что у неё бывают ужасные мигрени, во время которых она перестаёт отличать своих от чужих. И тем не менее она всегда возвращалась из глубин преисподней без единой царапины на бронекостюме. О ней вообще ходило множество баек.

Ровно это и нужно было скучающим солдатам, чтобы убить время: байки, о правдивости которых можно спорить бесконечно. Рита уже давно живёт на нашей базе, а я до сих пор её не видел. Пожалуй, мы её недолюбливали. Она ведь такой же солдат, как и мы, но отношение к ней особое.

Я с любопытством разглядывал концы вьющихся коротких волос Риты. Вообще, если присмотреться, личико у неё довольно милое. Наверное, её даже можно считать красивой: узкая переносица, точёный подбородок, тонкая по солдатским меркам шея и бледная кожа. Кстати — хотя, скорее, некстати, — сисек нет. Вообще нет, будто она местная. Хотя какая разница…

У того, кто, посмотрев на неё, подумал: «Боевая Сука», точно не всё в порядке с головой. Какая она сука… Так, щенок. Впрочем, щенок, сохраняющий невозмутимость посреди стаи доберманов, тоже вызывает уважение. Если бы в моём сне Рита вышла из своего красного бронекостюма, я бы прифигел от её внешности. Мне почему-то казалось, что она должна быть высокой, хладнокровной, бессердечной и самоуверенной женщиной с божественными пропорциями тела. Я подумал, насколько смешны были мои предположения. И тут…

Наши глаза встретились.

Какое-то время она молча сверлила взглядом дерзкого новобранца, который посмел на неё пялиться. Я лишь смотрел в ответ, замерев, словно вмёрзшая в лёд жаба.

Затем она пошла в мою сторону.

Рита двигалась словно хищный зверь — быстрым, пружинящим шагом. Правда, из-за маленького роста она так быстро двигала ногами, что почти семенила, и в итоге это производило странное впечатление.

А я-то никуда деться не могу! Не подходи! Кыш! Свали куда-нибудь, пожалуйста!

Но Рита шла прямо ко мне. Чёрт! У меня затряслись руки. Она прошла ещё несколько шагов. Остановилась. Повернула в другую сторону.

Видимо, мои беззвучные мольбы были услышаны, потому что, пока я на неё смотрел, она повернула к навесу, под которым сидел майор.

Рита безупречно отдала честь — не слишком расслабленно, но и не настолько резко, чтобы щёлкнули суставы. Идеальное воинское приветствие для Боевой Суки. Майор посмотрел на неё с подозрением. Она имела звание прапорщика, то есть с точки зрения субординации разница между ней и майором примерно как между обедом в слегка претендующем на элитарность ресторане и бизнес-ланчем в сетевой забегаловке. Ну а я, как новобранец, был вообще фастфудом. Точнее, заказанной к гамбургеру большой порцией картошки фри.

Но есть несколько нюансов: Рита служила под началом Американского штаба Объединённой армии обороны, считалась ключом к успеху завтрашней операции и вообще была одним из известнейших в мире бойцов. У кого из них больше реальной власти — вопрос открытый.

Рита молча стояла.

— Чего тебе? — спросил майор.

— Разрешите присоединиться к тренирующимся, — ответила она на беглише высоким, прямо как в моём сне, голосом.

— Но ведь тебе завтра в бой.

— Им тоже, однако наш отряд не участвует в этой физподготовке. Я считаю, перед тем как сражаться плечом к плечу в предстоящей операции, нам надо укрепить дух товарищества в коллективе.

Майор хмыкнул, а стоявшие поодаль спецназовцы присвистнули.

— Разрешите принять участие ради успеха завтрашнего боя.

— Гм, ладно. Разрешаю.

— Благодарю за понимание!

Ещё раз откозыряв, Рита повернулась направо и приблизилась к мужчинам, сверлящим землю напряжёнными взглядами. Она остановилась возле меня, приняла упор и замерла. В неподвижном воздухе я чувствовал жар её тела.

Я не двигался. Рита тоже. Палящее солнце постепенно нас припекало. Из-под мышки скатилась капля пота. На коже Риты тоже появились капли. Fuck! Чувствую себя цыплёнком, которого засунули в духовку вместе с рождественской индейкой. Внезапно Рита заговорила.

— У меня что-то не так с лицом? — спросила она тихим, одному мне слышным шёпотом.

— А?

— Ты так внимательно на меня смотрел.

— Я… нет…

— В меня слово лазерный прицел направили. Не привыкла к пристальным взглядам.

— Прости. Э-это я так, просто…

— Нет? Ну ладно.

— Кирия! Бестолочь! Стой ровно! — рявкнул взводный.

Я торопливо выпрямил руки. Рита продолжала удерживать стойку с таким видом, словно никогда в жизни не разговаривала с соседями во время упражнений. Физподготовка продлилась меньше часа. Успокоившийся майор отпустил нас в казарму без своего дисциплинарного бенефиса. Семнадцатая бронепехотная рота толково распорядилась оставшейся половиной дня.

События развивались не как во сне — в нём я не говорил с Ритой, а она не участвовала в физподготовке. Может, я выдаю желаемое за действительное, но такое чувство, что Рита присоединилась к нам, чтобы утихомирить майора. Сократить назначенное офицером наказание в условиях войны, когда приказы старших по званию — всё… Да, такое могла провернуть только эта валькирия! А может, мозговая антенна психопатки просто почуяла что-то интересное в отжиманиях с удержанием?.. И всё же я решил, что Рита Вратаски совсем не такая сволочь, как о ней рассказывают.

Часть 4

— Эх, как же вчера было классно!

— Да-да, я уже слышал.

— Ух, как она реагировала! Даже не знаю, откуда в маленьком теле столько упругости. Я прям прессом чувствовал!

— Только не говори ей, а то разозлится.

— Это ж комплимент, чего ей злиться? Ну, главное, что было круто, — повторил Ёнабару, двигая бёдрами.

Учитывая, что он был в бронекостюме, его кривляния выглядели смешно, ведь любого энергичного толчка его чресел сейчас было достаточно, чтобы развалить небольшой дом. Наш взвод надел выключенные костюмы и залёг на северном краю острова Котоиуси. Перед нами стоял полуметровый экран, транслирующий пейзаж за нашими спинами. Эта система называется активным камуфляжем. Кто бы ни посмотрел на нас спереди, ему покажется, что нас нет. Правда, бомбардировки уже превратили остров в пустыню, так что пейзаж спереди ничем не отличался от пейзажа сзади.

Бо́льшую часть времени мимики сидят в гротах, уходящих под воду. Перед высадкой на сушу мы хорошенько обстреливаем берег ракетами с зарывающимися в землю боеголовками. Это безумно дорогое удовольствие: каждая ракета обходится в сумму, сравнимую с моим годовым жалованием. Но враги всё равно избегают их с такой лёгкостью, будто каким-то образом заранее знают о наших планах. Несмотря на превосходство в воздухе, человечеству приходится выкуривать мимиков масштабными наземными операциями.

Поскольку мы сидели в засаде, мы не захватили с собой крупнокалиберных, размером с автомобиль, орудий. Только двадцатимиллиметровые автоматы, объёмно-детонирующие гранаты, сваебои и трёхзарядные гранатомёты.

Я связался коммуникационным кабелем с Ёнабару, он — с Феррелом. От Феррела, командира нашего отряда, расходились кабели к взводным, которым он передавал шифрованные сообщения. Температура воздуха двадцать восемь градусов Цельсия. Атмосферное давление 760 миллиметров ртутного столба. Ещё немного — и основные силы начнут наступление.

Накануне, после часовой физподготовки, я, наперекор событиям сна, всё-таки присоединился к пьянке — не хотелось читать ту же книгу по второму разу. Зато я точно так же, как во сне, запихивал Ёнабару, утомлённого дамой и алкоголем, на его койку.

Кстати, любовница Ёнабару тоже из бронепехоты. Если не считать спецназа, мужские и женские роты на передовой держат врозь, так что вряд ли мы её тут встретим.

— Как думаешь, если… Ну, а вдруг?.. Если кто-то из вас умрёт, второй будет грустить? — спросил я.

— Да. Ещё как!

— И тебя это не остановило?

— Рай — это не швейцарский банк. Нет никакого тайного счёта, который ты будешь тратить после смерти. Солдатская мудрость: сделай всё, что хотел, до битвы.

— Я понимаю, но…

— Не будь ханжой. Сколько раз тебе говорил — найди себе девчонку.

— Я не ханжа.

— Как насчёт Безбашски? Вы ведь говорили на физподготовке? Ты ей понравился, что ли?

— Не надо об этом.

— Не думал, что она такая мелкая. Зато трахается, наверное, как подорванная.

— Кончай пошлить.

— Что пошлого в ебле? Развитие человечества привело к тому, что и рядовые, и даже Его Величество генерал-майор хотят иногда кому-нибудь присунуть, поэтому…

— Ёнабару, слишком много болтаешь.

— И вы туда же, сержант? Обидно! Я же говорил: я дурачусь, чтобы сберечь свою тонкую душевную организацию. Вы ведь тоже так делаете?

— Иногда.

— Я бы промолчал, — заметил я, взяв небольшую паузу. — Но если устав велит мне ответить, то я согласен с товарищем.

— Я уже настроил фильтр, чтобы он не пропускал твои шутки. Тарахти дальше.

— Кажется, Ёнабару и Кирии следует подкачать чувство юмора.

— Командир! Мне срочно надо перезагрузить костюм! Не хочу, чтобы он завис посреди битвы!

— Курить-курить-курить… Как же, сука, курить охота!

— Ты до сих пор не бросил, что ли?

— Хорош пиздеть уже! Поспать не даёте!

Через кабель донеслись голоса других парней из взвода. Феррел вздохнул и пожал плечами.

Правильно нас учили: когда лопаешься от напряжения, лучше думать о приятном. И ничего не поделаешь с тем, что те представители человеческой расы, которые ближе прочих к животным, понимают под приятным половые отношения. Для меня единственной девушкой, о которой я мог думать, была та библиотекарша, но даже её я начал подзабывать. Фиг его знает, как она там сейчас. Со свадьбы прошло полгода — может, уже с пузом ходит.

Я продолжаю убеждать себя, будто моё решение сразу после школы пойти в армию не связано с тем, что она разбила мне сердце. Главной причиной стать солдатом для меня был поиск смысла в этой сраной жизни. Я думал, что найду его на поле боя, перед лицом смерти. В те времена я был наивным подростком с голубыми мечтами — не как униформа голубыми, а намного, намного хуже. Увы, пока я постиг лишь, что моя шкура стоит меньше пуска одной ракеты. Мне ещё не встретился добродушный продавец смысла жизни, принимающий риск в качестве платы.

— А вообще, я что думаю… Может, нам тут окопаться стоит? — снова заговорил Ёнабару.

— В окопе не спрячешься, — ответил Феррел.

— Мне кажется, от активного камуфляжа толку тоже нет. Кто сказал, что у врагов видимый диапазон, как у нас? Вон на Окинаве какая жопа была: они влёгкую сбивали вертолёты, которые не должны были видеть.

— Хорошо. Встретим мимиков, я обязательно спрошу у них, заметили они нас или нет.

— Окопы — величайшее изобретение человечества. Хочу копать!

— У тебя будет такая возможность, когда вернёмся на базу. Я лично прослежу.

— Не, это уже попахивает тюремной пыткой.

— Я иногда думаю, что, если кто-то изобретёт замок для твоего рта, я отдам ему своё жалование за год… Бля!.. Наступление началось! Соберитесь, пока вам яйца не отстрелили!

Крик Феррела потонул в грохоте перестрелки. Под ногами дёрнулась земля — видимо, где-то вдалеке разорвался снаряд. Я посмотрел на Ёнабару. Если судить по эпизоду с физподготовкой, события из сна не обязательно сбываются. Но если его убьют в самом начале боя, я всё равно потом уснуть не смогу. Копьё прилетело с двух часов, пробив камуфляжный экран, в течение первой минуты после начала операции. Я напрягся, готовясь отпихнуть Ёнабару с траектории его полёта. Руки дрожали. Спина чесалась. Складка на рубахе тёрла под мышкой. Да стреляйте уже!

Ёнабару так и не сдох.

По неясной причине копьё, предназначавшееся ему, досталось мне. Я даже на миллиметр сдвинуться не успел. Картинка, как это хе́рово копьё в меня летит, навсегда отпечаталась в моей башке.

Часть 5

Недочитанная книга в мягкой обложке лежала у подушки.

Детектив про американца, который был весь такой эксперт по Азии. Я использовал указательный палец как закладку. Остановился на сцене, в которой все относящиеся к делу лица собрались в японском ресторане в Нью-Йорке. Я не вставая осмотрелся. Та же унылая казарма. Постер с девчонкой в купальнике, у которой голова премьер-министра. Хриплая музыка из радио надо мной. Музыкант тихо пел о том, что не надо грустить, хотя твоей девушки больше нет на свете. Дослушав прогноз погоды, зачитанный анимешным голосом диджея, я поднялся и сел на койке. Потом изо всех сил ущипнул себя. Кожа покраснела. Больно было до слёз.

— Кэйдзи, подпиши-ка.

С верхней койки свесилась голова Ёнабару.

Я промолчал.

— Ты чего? Не выспался, что ли?

— Нет-нет… Подписать, да? Ща.

Голова Ёнабару исчезла.

— Можно задать странный вопрос? — бросил я вдогонку.

— Какой? Чур, с тебя только подпись, ничего не дописывать. И рожу взводного на обороте не рисовать.

— Даже не собирался.

— Правда? А вот я в первый раз так и сделал.

— Сравнил тоже… Ладно, я не про то. Операция ведь не сегодня? Она завтра?

— Конечно, будто ты сам не знаешь!

— А может, мы застряли в одном дне, который повторяется снова и снова?

— Просыпайся давай! За вчерашним днём идёт сегодняшний, потом завтрашний. Иначе не было бы ни дня святого Валентина, ни Рождества, и мы окончательно охренели бы.

— Да, конечно…

— Ты, это… Не заморачивайся особо по поводу операции, хоть она у тебя и первая.

— Ага.

— Иначе космические сигналы грохнут тебя раньше.

Я смотрел на трубчатую раму койки, и в голове у меня было пусто.

Война человечества с мимиками началась, когда я был ещё ребёнком. В те годы дети, играя в войнушку, любили делиться на «людей» и «пришельцев». Игрушечные пластиковые пистолеты подходили для этого как нельзя лучше: пульки бьют не больно, и, даже если стреляли в упор, можно вытерпеть.

Мне нравилось быть умирающим героем. Я нарочно прыгал под вражеские пули, и каждый раз, когда в меня попадали, драматично дёргался, словно от силы выстрела. Это удавалось мне лучше всего. Моя геройская смерть воодушевляла друзей, которые наносили ответный удар. Жертва помогала человечеству победить пришельцев, и всё заканчивалось хеппи-эндом. А когда люди праздновали победу, их враги присоединялись к ним, чтобы радоваться вместе.

Я делал так потому, что герой в глупой детской игре умирал понарошку. Немного повзрослев, Кэйдзи Кирия решил, что в настоящей войне точно не будет геройски умирать. Даже во сне.

Бывают такие кошмары, когда знаешь, что смотришь сон, но проснуться невозможно. Вот и тут я с какого-то раза понял, что вижу по кругу один и тот же сон, но не могу из него вырваться. Я начал паниковать. Кажется, всё повторяется по новой.

Начинался день перед операцией, который я уже два раза пережил. Возможно, мне это снится, а я на самом деле лежу у себя в койке. Поскольку это сон, в нём может из раза в раз повторяться одно и то же, ведь всё происходит у меня в голове…

«Да ну на хер!» — подумал я и ударил кулаком по матрасу.

Та приближающаяся точка — тоже сон? Копьё, пробившее насквозь бронекостюм и моё тело, — игра воображения? Кровь с кусками лёгких, хлещущая изо рта, — картинка, нарисованная в мозгу?

Знаете, что происходит с человеком после разрушения лёгких? Он захлёбывается, только не водой, а воздухом. Сколько ты ни напрягаешься, пытаясь вдохнуть, ты не получаешь в кровь кислорода, который нужен мышцам. Твои товарищи как ни в чём не бывало продолжают дышать, и только ты тонешь, окружённый воздухом со всех сторон.

Я знаю об этом, потому что только что пережил это сам. Мне никто не рассказывал. Я не мог это придумать. Ощущения были слишком достоверными.

Наверное, мне ещё много раз будут сниться эти события, и я буду вскакивать с воплями посреди ночи, пытаясь отдышаться. Но сейчас это однозначно был не сон. Такое никому не расскажешь, да никто мне и не поверит, однако мои собственные чувства кричат, что всё было правдой — и боль, электричеством пронзившая тело, и налившиеся свинцом ноги, и сжимающий сердце страх. Мозг не мог придумать всего этого просто так. Получается, я и правда уже дважды погибал в бою.

Я не против вести с Ёнабару повторяющиеся беседы хоть десятки, хоть сотни раз. В моей жизни на базе и до этого мало что менялось. Но я отказываюсь ещё раз умирать в бою. Если я ничего не сделаю, меня снова убьют. Раньше Ёнабару или позже — неважно. Я не смогу выжить, как бы яростно ни сражался.

Мне нельзя здесь оставаться. Я должен бежать. Куда угодно.

Говорят, на третий раз даже Будда гневается. Конечно, я не настолько доверчивый, чтобы верить в Будду или Иисуса, но небеса дали мне третий шанс, и я должен грамотно им распорядиться. Лежать в кровати и сверлить взглядом стены — гарантированный путь к чёрному мешку. Если я хочу выжить, мне надо действовать, а потом думать. Разве не этому учили на курсах?

Если я действительно попал во временную петлю, через пару минут в казарме появится Феррел. В первый раз это случилось, когда я отошёл по-большому, во второй раз — когда мы с Ёнабару болтали о какой-то ерунде. Затем нас против воли потащат на физподготовку, где выжмут все соки.

Но что, если подумать? На физподготовке будет вся семнадцатая бронепехотная рота, а помимо неё, на прибрежной площадке соберётся куча скучающих зрителей. Это ли не идеальная возможность убежать с базы? Учитывая, что после физподготовки я буду обессилен, надежда на успех есть только сейчас.

Можно попробовать покалечиться. Раненых на физподготовку не тащат. Травма должна быть достаточно серьёзной, чтобы меня освободили, но не настолько, чтобы я не мог двигаться.

Я припомнил, чему меня учили на курсах первой помощи: кровотечение из головы выглядит ужасно, даже если рана неглубокая. Я ещё тогда подумал: «Что толку от первой помощи, когда мимик может снести башку даже солдату в броне?» Но теперь полученные знания неожиданно пригодились.

Надо действовать быстро. Fuck! Столько времени потрачено впустую на бессмысленные повторения, а теперь приходится торопиться. Грёбаный сержант уже почти здесь. Скорее! Скорее!

— Ты чего там возишься? — беззаботно спросил Ёнабару.

— Мне надо отойти!

— Ты куда намылился? Эй! А подписать?!

Я выбежал в проход, сэкономив время на завязывании шнурков. Повернул, едва не врезавшись в постер с девчонкой, и помчался по бетонному полу мимо бойца с порножурналом.

Я пока не знал, куда бегу. Моя первоочередная задача — не столкнуться с Феррелом. Затем травмироваться в каком-нибудь безлюдном месте и вернуться окровавленным как раз под конец разговора сержанта и Ёнабару. Неплохой план для бегущего в незашнурованных ботинках!

Тьфу, надо было прихватить из-под подушки боевой нож! В бою с мимиками от него толку никакого, но это всё равно лучший друг солдата, способный открывать консервы, рубить ветки и разрезать ткань. Во время подготовительных курсов я кучу раз им резался. Расхерачить таким ножом лоб проще простого.

Выбежав из казармы, я, не сбавляя скорости, бросился в противоположную от штаба сторону. Завернул за угол. Впереди кто-то был. Как же не вовремя!

Женщина толкала перед собой тяжёлую тележку, груженную картошкой. У женщины были чёрные вьющиеся волосы, белоснежный фартук, здоровый загар, внушительного размера грудь и осиная талия. Если делить человеческих самок на красавиц, уродин и горилл, которым только и место в армии, эта женщина однозначно будет в категории красавиц. Рэйчел Кисараги, если не ошибаюсь. Гражданская, работает во второй столовой.

Сейчас, спустя двадцать лет с начала войны, экономика бы не выдержала, если бы в армии работали одни бюджетники. Даже на передовых базах стараются нанимать как можно больше сторонних подрядчиков. Парламент обсуждает, не доверить ли коммерческим компаниям транспортировку армейских грузов в областях, где нет военных действий. А в народе хотят несмешные шутки о том, что скоро и солдат будут вербовать гражданские подрядчики.

Насколько я знаю, Рэйчел не столько повар, сколько диетолог. Я хорошо её помнил, потому что Ёнабару отчаянно подкатывал к ней до того, как нашёл свою нынешнюю подружку. Кстати, с Рэйчел у него ничего не получилось потому, что та недолюбливает легкомысленных парней.

Вспоминая об этом, я на полной скорости врезался в картофельную гору. Я попытался устоять и топнул правой ногой, но попал по упавшей картофелине и шлёпнулся на задницу. Лавина клубней обрушилась на моё лицо. Град ударов, достойный чемпиона мира по боксу. Финальным аккордом меня приложила в правый висок перевернувшаяся тележка. Моё падение сопровождалось таким грохотом, словно взорвалась граната. Какое-то время я даже дышать не мог.

— Ты в порядке? — спросила Рэйчел, вроде бы невредимая.

— Навер… ное, — простонал я.

— Прости. С этой тележкой совсем не вижу, куда еду.

— Нет, это я виноват, что внезапно выскочил.

— Ой, ты же…

Зелёные глаза Рэйчел уставились на меня, валяющегося на полу.

— Опять мы наткнулись друг на друга. — Я с трудом выдавил из себя слабую улыбку.

— Так и знала! Новобранец из семнадцатой роты!

— Да, это я. Прости, — сказал я, продолжая сидеть на земле.

Рэйчел упёрла руки в бока и окинула взглядом рассыпавшийся картофель. Красивые брови сложились печальным домиком.

— Ну, что поделать. Рассыпалось и рассыпалось.

— Угу.

— Картошка вообще легко рассыпается. Круглая же.

— Извини.

— Тебе, конечно, здорово досталось. Знаешь, если ты мне поможешь, мы её быстро соберём.

— Н-нет, я… т-то есть да, но…

— Ну так что? — настойчиво спросила Рэйчел, выпятив пышную грудь.

На счету была каждая секунда. Я должен сбежать, или завтра сдохну. У меня нет времени подбирать картофель. Но в то же время с первого дня на базе я не мог спорить с этой женщиной. Поэтому я сидел и тянул время, делая вид, что борюсь с болью. Я вдохнул, чтобы ответить… И услышал чеканящую шаг походку.

— Какого хрена тут творится?

Феррел. Он вышел из-за угла казармы и окинул рассыпавшийся картофель тоскливым взглядом. Его гулкий голос показался мне похожим на рычание Цербера.

— Простите, я… — протянула Рэйчел.

— Кирия, это ты там, что ли?

— Так точно! — выкрикнул я, вскакивая.

У меня закружилась голова. Феррел вытаращил глаза.

— Сержант?

— Ты ранен. Покажи.

— Не беспокойтесь, ерунда!

Сержант подошёл ко мне и потрогал лоб рукой. Приступ боли пронзил голову. Толстые пальцы Феррела разжали края раны, и кровь, пульсируя в ритме рок-н-ролла, толчками полилась наружу. Густая жидкость стекла по носу, обогнула рот и закапала с подбородка. На бетоне расцвёл алый цветок. Запахло железом. Я услышал, как ахнула Рэйчел.

— Хм. Какой аккуратный порез. Обо что стукнулся?

— Я уронила на него тележку. Извините.

— Это правда?

— На самом деле это я в неё врезался, но в принципе так и есть.

— Ясно… Не боись, рана ерундовая.

Феррел хлопнул меня по затылку. Брызги крови полетели на рубашку. Пока я стоял истуканом, Феррел отошёл к углу казармы и рявкнул голосом, способным убивать спящих на стене цикад:

— Эй, Ёнабару! Выходи!

— Да-да-да, уже бегу выполнять лёгкую и приятную солдатскую работу. Что случилось?.. О, Рэйчел, привет. Смотрите, какая сегодня прекрасная погода, сержант, — картошка прямо на бетоне выросла!

— Кончай дурачиться и притащи людей это собрать.

— Почему я?

— Потому что он сам видишь в каком состоянии.

— Ох, ебать! Ты с тяжеловесом до первой крови дрался, что ли? То есть всё это Кэйдзи рассыпал? Бля, всё утро к чертям собачьим!

— О, ты не хочешь мне помочь? — спросила Рэйчел.

— Нет-нет! Ради тебя что угодно: хоть картошку, хоть тыквы, хоть противопехотные мины!

— Меньше трёпа, — отрезал Феррел. — И почему мне достались балбесы, которые вечно всё портят…

— Ну что вы так! Я сейчас же приведу самых рукастых парней нашей роты.

— Кирия! Прекращай ловить мух и двигай в госпиталь! На физподготовку можешь не ходить, я скажу взводному.

— Физподготовку? О чём вы? — спросил Ёнабару.

— Вчера в ССС какой-то мудак накосячил. Не из ваших, но в девять ноль-ноль всем приказано собраться на первой прибрежной тренировочной площадке в форме номер четыре. Передай остальным.

— Вы прикалываетесь, что ли? Какая ещё физподготовка за день до операции?

— Приказ понятен, капрал?

— Так точно! Сбор в форме номер четыре на первой прибрежной тренировочной площадке в девять ноль-ноль! Но, сержант, «штурм Грузии» происходит каждый раз. Откуда вдруг сейчас претензии?

— Ты точно хочешь знать?

Я сбежал в госпиталь под звуки уже знакомого разговора.

Часть 6

Охранник с подозрением изучал мою карточку. Я стоял у ворот, которые отделяли «Флауэрлайн» от внешнего мира. С тех пор как на базу приехал американский спецназ, постовых выставляли две страны. Японские охранники отвечали за общий порядок, но в силу политических причин не могли вмешиваться в дела, касающиеся американцев. А американские охранники интересовались в принципе только своими. Новобранец Кэйдзи Кирия не мог покинуть базу без пропуска, выписанного офицером. С другой стороны, американцев выпускали наружу по карточкам. Ворота на базе одни, и я подумал, что американский охранник не будет против выпустить японца просто так. В конце концов, их задача здесь — беречь свой ценный спецназ, а не ловить новобранцев, пытающихся дезертировать с базы.

Охранник изучал незнакомую карточку. Сканер карточек на воротах всего лишь регистрировал входящих и выходящих. Волноваться нечего: никто не станет менять сложившуюся систему за день до операции. Я втянул живот. Охранник сравнивал моё лицо с мутной фотографией на карточке.

Рана на голове болела не переставая. Эскулап из госпиталя наложил три шва без обезболивающих. Казалось, будто горячие искры разбегаются от пореза по всему телу. Ныли даже колени. Никакого оружия при мне не было. Я до сих пор жалел, что оставил нож под подушкой. Будь он у меня — давно бы уже подобрался к этому придурку со спины и… Тьфу, о чём я только думаю! Нельзя сбежать, просто уложив охранника. Выпрямить спину. Вести себя естественно. Не отводить взгляд, когда смотрит.

Охранник лениво нажал на кнопку. Открылись скрипучие ворота к моей свободе. Я обошёл жёлтый шлагбаум и медленно обернулся. Вдалеке виднелась первая прибрежная тренировочная площадка. Бриз доносил солёный запах моря аж досюда. По ту сторону забора приседали похожие на горошины солдаты — мои товарищи по семнадцатой роте. Сколько раз я тренировался и обедал с ними… Я успокоил разыгравшиеся чувства и неторопливо зашагал, подгоняемый влажным ветерком. Всё правильно: иди, пока не покинешь поле зрения охранника. Не беги. Потерпи. Заверни за угол. Теперь можно.

Я бежал не останавливаясь.

От передовой базы «Флауэрлайн» до Татэямы с её оживлённым центром пятнадцать километров. Двадцать, если выбирать окольные пути. На месте можно будет переодеться и раздобыть вещей в дорогу. До Тибы придётся избегать поездов и магистралей, но там меня уже никто не найдёт. Подземная часть города превратилась в трущобы, где не бывает ни армии, ни полиции. Собрание взвода в восемнадцать тридцать, через восемь часов. На нём станет ясно, что я ушёл в самоволку. Они могут бросить на поиски машины или вертолёты, но к вечеру я уже растворюсь в толпе.

После шестнадцатикилометрового марш-броска в полной выкладке у подножия Фудзи пробежать половину полуострова Босо должно быть проще простого. К началу завтрашней операции я уже буду в укромном тёмном уголке, свободный от повторяющихся смертей.

Зависшее в небе солнце ослепительно сияло. В тени береговых укреплений через каждую сотню метров располагалось по скорострельной пятидесятимиллиметровой пушке, каждая из которых была накрыта белым винилом. За долгие годы их стойки побурели от ржавчины. Такие же орудия установлены по побережью всей страны на случай вторжения мимиков с моря. В детстве эти пушки казались мне очень крутыми. По непонятной причине их тусклая сталь вызывала у меня доверие. Но теперь, побывав в настоящем бою, я могу спокойно утверждать, что они мимиков не остановят. Да как вообще в них можно попасть из этих неповоротливых штуковин? Каким придурком надо быть, чтобы на это надеяться? Тем не менее есть ответственные люди, которые раз в неделю их проверяют. Война — дело затратное.

«Возможно, человечество проиграет», — вдруг подумалось мне.

Когда я рассказал родителям, что ухожу в Объединённую армию обороны, они посоветовали мне записаться в береговую охрану. Мол, там можно повоевать вдали от передовой, да и защита городов, где живут люди, — тоже важная работа. Но я хотел воевать с мимиками не ради людей. Героев и в фильмах хватает. Сколько бы я ни копался в своих чувствах, там не было желания спасти человечество. Вместо него было раздражение, словно какой-то пазл никак не хотел собираться. Я был безвольным тюфяком, который не способен привлечь внимание той библиотекарши. И я надеялся, что война меня изменит. Но, даже наивно мечтая о том, как последняя деталь пазла под названием «Кэйдзи Кирия» отыщется на поле боя, я не видел ни капельки смысла жертвовать собой ради других. Всё, чего я хотел, — чтобы несколько близких друзей наконец-то увидели, что я тоже толковый парень.

А в результате?.. Полгода подготовительных курсов дали мне только неплохой пресс и несколько бесполезных в бою навыков. Я остался безвольным, а мир — безнадёжным. Папа, мама, простите: очевидные вещи доходят до меня слишком туго. Забавно, что понимание пришло ко мне во время бегства с базы…

Других людей на берегу не было. За последние полгода побережье сильно опустело. Почти час я бежал трусцой, прежде чем сесть на один из бетонных блоков береговых укреплений. Где-то восемь километров позади. Я на полпути к Татэяме. Песочного цвета рубашка почернела от пота. Марлевая повязка на лбу уже отклеивалась. Шею обдувал морской воздух, куда более свежий, чем на нашей базе. Если бы не пушки, казавшиеся пришельцами из какого-то аниме-сериала, берег мог бы сойти за курортный.

В тени блока валялся использованный фейерверк — пластиковая трубка от примитивной ракеты. Ни один дурак не будет пускать фейерверки возле передовой базы ради развлечения. Скорее всего, это след психа, который получил сигнал из космоса, а теперь пытается предупредить мимиков об операции «Флауэрлайна». Есть такие люди, которые выступают против войны с мимиками, считая их разумными существами, и пытаются выйти с ними на связь. И этим придуркам кто-то дал право голоса на выборах!

Из-за глобального потепления пляж во время прилива целиком уходит под воду. Вечером этот кусок пластика смоет в океан, и никто его больше не увидит. Я пнул оплавленные останки фейерверка.

— Ты солдат, шоль? — раздался вдруг голос, и я обернулся.

Давненько я не слышал чистой японской речи. Кажется, я настолько выпал из реальности, что не заметил, как ко мне кто-то подошёл со спины. На набережной стояли двое: старик и маленькая девочка. Загорелая кожа дедули сморщилась и просолилась за долгие годы его жизни; в руке он держал какой-то прямо сказочный трезубец. Девочка, на вид младшеклассница, крепко держала его за правую руку. Но хотя она пряталась за ногами старика, это не мешало ей пялиться на меня из-под соломенной шляпы. В отличие от своего дедушки, она была настолько бледной, словно никогда в жизни не выходила на солнце.

— Шото я тебя не припоминаю.

— Ну да, я ведь из «Флауэрлайна»…

Бля, зачем я проболтался?!

— О как.

— А ты что тут забыл, дедуля?

— Дык рыбку дома не поймаешь, надо в море выходить. Остальные из дома все в Токио укатили.

— Есть же береговая охрана.

— А мои как услышали, что наших на Окинаве побили, так сразу и уехали. Так шо, солдатики, если вмажете этим крякалам, нам сразу спокойнее станет.

— Угу.

Видимо, крякалами он называл жаб, то есть мимиков. У обычных людей нет возможности увидеть мимика вживую. Иногда рыбаки вылавливают останки подстреленных, но к тому времени весь токопроводящий песок из тех уже высыпается в море. Из-за этого среди людей ходят слухи о том, что мимики — подвид линяющих жаб.

Дед так шепелявил, что я понимал только два слова из трёх, но я узнал главное — береговая охрана покинула этот район. Похоже, поражение на Окинаве было сокрушительнее, чем я думал, и вынудило штаб отозвать все войска с Утибо[3]. Всю береговую охрану перебросили на защиту больших городов и промышленных зон.

Старик молча кивал, а девочка смотрела на него большими удивлёнными глазами. Кажется, он возлагает большие надежды на войска «Флауэрлайна». Мне стало даже неловко, хотя я тренировался и сражался совсем не ради них.

— Солдатик, а нет ли у тебя сигаретки? А то военные все ушли, стрелять теперь не у кого.

— Прости, не курю.

— Ничо страшного. — Старик посмотрел на море.

Среди бронепехотинцев почти нет курильщиков. Сильнее всего затянуться хочется посреди боя, а всё равно нельзя.

Я стоял молча. Хватит необдуманных слов и действий. Нельзя, чтобы дед догадался, что я дезертир. Побег из армии карается расстрелом. Глупо убегать от мимиков, чтобы быть расстрелянным своими. Девочка потянула деда за руку.

— А… у неё здоровье слабое. Зато глазастая — ух. Родилась бы парнем, стала бы хорошим рыбаком.

— Ага.

— Я чо ещё спросить-то хотел… Во, никогда такого не видал. Как заметил, сразу из дома выбежал, а тут на удачу как раз солдатик попался. Скажи — это чо такое? С крякалами как-то связано?

Старик поднял руку и указал заскорузлым пальцем на море. Я перевёл взгляд и увидел зелёное пятно. В южных морях часто бывает чистая зелёная вода, но эта была светлее и грязнее. Казалось, где-то там сел на мель танкер, доверху груженный коктейлем из молока и зелёного чая. Между волнами блестели трупики рыб.

Я знал, что это за пятно. Нам показывали на курсах. Мимики, как черви, питаются землёй. Вот только когда грунт проходит сквозь мимика, на выходе он становится ядовитым для живых существ. Когда мимики убивают всю флору и фауну на земле, получается пустыня. Когда в море — зелёное пятно.

— Красные приливы видал, а такого — ни разу.

Послышался пронзительный звук. Одна из мелодий поля боя. Лицо деда продолжало хмуриться, даже когда его голова полетела по параболе. Брызги крови из разбитого подбородка и шеи окрасили соломенную шляпу в красный.

Девочка не поняла, что произошло. Копья мимиков летают с гиперзвуковой скоростью — тысяча двести метров в секунду. Первое оторвало деду голову. Я медленно поднял взгляд. Вот и второе. Чёрные глаза девочки ещё не успели увидеть мёртвого дедушку, когда оно безжалостно пронзило её. Маленькое тело разорвало в клочья.

Обезглавленное тело старика пошатнулось от ударной волны. Его правую половину заляпало кровью. В воздухе пролетела соломенная шляпа. Я застыл, не в силах шевельнуться.

У кромки воды стояла на задних лапах раздувшаяся жаба-утопленник. Мы находились на внутренней стороне защитного периметра. В новостях не было ни слова об атаке на разведывательные корабли. Передовая база тоже пока держалась. Здесь не могло быть мимиков. Тем не менее один из них уже убил двоих. Дед-рыбак и его внучка, надеявшиеся на бронепехотинцев, погибли на глазах у бронепехотинца-дезертира.

У меня не было оружия. И нож, и пистолет, и бронекостюм остались на «Флауэрлайне». Всех своих товарищей я час назад бросил там же. До ближайшей пятидесятимиллиметровой пушки метров тридцать. Добежать — не проблема. Как пользоваться — знаю. Но всё портит белый водоотталкивающий винил. Нет времени возиться с этим чехлом. Мне, помимо него, надо вставить карточку в дверцу на стойке, ввести код, с трудом поднять тридцатикилограммовый магазин, зарядить пушку, дёрнуть за рычаг блокировки, повернуть её и навести на цель, сесть в кресло оператора, схватить ржавую рукоять и, сука, крутить-крутить-крутить! Стрелять ведь надо!

Я знал, насколько силён мимик. В разы сильнее, чем вооружённый до зубов пехотинец в бронекостюме. Он весь покрыт панцирем, под которым прячется прочный скелет. Чтобы пробить такую тушу, нужны пятидесятимиллиметровая пушка и бронебойные снаряды. Я ничего не смогу ему сделать, а он без жалости разорвёт меня. Я почувствовал себя жучком, которого вот-вот раздавит сельскохозяйственный комбайн.

— Пиздец.

Первое копьё навылет пробило мне бедро и развернуло спиной к мимику. Второе сделало дыру в спине. Куда попало третье — не помню: был слишком занят тем, что пытался проглотить собственные органы.

Я потерял сознание.

Часть 7

Недочитанная книга в мягкой обложке лежала у подушки.

Ёнабару пересчитывал признания на верхней койке.

— Кэйдзи, подпиши-ка.

— Слушай, у тебя пистолет при себе?

— Конечно.

— Можно посмотреть?

— Что, начал ценить хорошее оружие?

— Не, мне для другого…

Свисающая с верхней койки рука исчезла, затем появилась снова, держа чёрную блестящую сталь.

— Учти, заряжен. Чур, в меня не целиться.

— Лады.

— Давай-давай! Вот станешь капралом, тоже сможешь брать игрушки в постель, и мама не заругает. Сам понимаешь, против мимиков эта пукалка ничего не сделает. В бронекостюме у тебя с собой двадцатимиллиметровый автомат и трёхзарядный гранатомёт. А в обед, как говорится, лишний банан не считается. Кстати, подпиши.

Я молча вставил в рот холодный ствол, в котором пряталась девятимиллиметровая пуля. И спустил курок.

Часть 8

Недочитанная книга в мягкой обложке лежала у подушки.

Я вздохнул.

— Кэйдзи, подпиши-ка. — С верхней койки свесилась голова Ёнабару.

— Как скажешь.

— Что-то ты мрачный. Не заморачивайся особо по поводу операции.

— Я не заморачиваюсь.

— Забей, поначалу у всех так. Это как с бабами — чего только не нафантазируешь, пока не потрахаешься в первый раз. А в итоге самое кайфовое — дрочить в предвкушении.

— Не ожидал от тебя такого.

— А вот! Я знаю, о чём говорю.

— Интересно… Что, если бы твой первый раз продолжался вечно?

— Это как вообще?

— Никак, но ты попробуй представить. Допустим, ты играешь в игру, делаешь первый ход, но затем игра начинается сначала.

— Ну ты загнул… — На лице Ёнабару отразился мыслительный процесс. — Ты сейчас про секс или про войну?

— Я тебя никогда в жизни не спрошу про секс.

— Если кто-то предложит мне заново пережить Окинаву, он пойдёт на хуй автоматически. Даже под угрозой расстрела — нет.

«А если бы и этот расстрел из раза в раз повторялся?»

Человек — существо самостоятельное, может и жопу себе подтереть, и важное решение принять. Обстоятельства, конечно, играют роль, но не главную.

Разумеется, я не говорю, что выбор есть у каждого. Кому-то с раздачи достаются никудышные карты, а кому-то — козырной туз. Бывает и так, что жизненный путь внезапно заканчивается тупиком. И всё же до тех пор человек идёт по дороге самостоятельно. Даже перед лицом палача у человека есть выбор: смиренно склониться или брыкаться, пока тебя держат четверо.

Но я не мог избежать боя. Возможно, за Татэямой есть огромный водопад, обозначающий край мира, но я никогда не смогу это выяснить. Мне предстоит каждый день бродить по базе, валяться на поле боя и умирать, как бессильному жуку. Подует ветер, и я оживу, чтобы умереть снова. Я не могу брать с собой ничего в следующий виток петли. Ничего, кроме одиночества, запредельного страха и памяти об отпечатке спускового крючка на пальце…

Что же, в этом хре́новом мире есть хренова временная петля. Хорошо. Я достал из-под подушки гелевую ручку и написал на руке: «5». С этой маленькой цифры начинается моя борьба.

Всё-таки кое-что я могу переносить между витками. И это — лучшее, что только есть во всём грёбаном свете. Теперь я смогу в последний момент уворачиваться от снарядов и убивать мимиков одним ударом. Рита Вратаски научилась сражаться на недостижимом для человека уровне, но с бесконечным запасом времени этому научусь и я.

Если я способен хотя бы на это…

Если у меня есть способ хоть как-то менять этот повторяющийся день…

Если это единственное, чем я могу ответить этому сраному миру…