Альтер Эго. Обретение любви

Глава 2. Почти любовь

Они жили вместе четвертый месяц, прошло лето, открылись новые сезоны в театрах.

Конечно, ни Мариинский, ни в Михайловский Сергея в труппу не взяли бы, но были еще коллективы. Балет Королькова, Сигаловой, Ефима Манфея. У Манфея Лазарев знал режиссера по звуку, случалось пересекаться на гейских тусовках. К нему и пошел с бутылкой армянского коньяка. Через неделю Залесского пригласили на просмотр, Сергей станцевал вариацию Актеона и был принят в солисты.

В тот вечер они пошли в ресторан “Ласточка” напротив Дома Книги на канале Грибоедова и в совершенной эйфории отметили свою победу. Не столько напились, сколько опьянели от радости, что все получилось. Строили планы.

— Теперь ты брось со мной возиться, займись дипломом, — говорил Сергей.

— Нет, — спорил Макс, — как раз теперь-то и надо тобой заниматься. Фиме палец в рот не клади, сядет и поедет, наслышан я о нем.

— У него постановки скандальные…

— Скандальные — это хорошо. Главное, чтобы платил достойно. Без меня ничего не подписывай, договорились? Теперь я буду твоим адвокатом, ты же у нас премьер, как-никак.

— Макс… постой, не шути, я серьезно хочу сказать тебе… спасибо!

— Из спасибы шубу не сошьешь, я с тебя процент возьму, — смеялся Лазарев.

— Да, — на полном серьезе подхватил Сергей, — процент! Я тебе уже сколько должен!

— Да прекратишь ли ты считаться долгами своими? Ведь обижусь…

— Ну прости. Но…

— А без “но”? Оставь нахрен эти антимонии, давай выпьем еще и пойдём уже, а то метро закроют.

Домой вернулись за полночь, лифт не работал — пошли пешком по лестнице, на своем этаже остановились на лоджии, смотрели на светящиеся квадраты окон в домах напротив, на небо над домами. Внизу в сквере подростки бренчали на гитаре, пели нестройным хором.

Ночь окутывала задумчивостью, подталкивала обниматься. Но Максим не стал. Что удержало? Черт его знает, с Залесским не выходило как с другими.

Захотелось курить. И стоять так долго, смотреть на город. Оцепенение чувств какое-то. Или страх? Скорее, неуверенность. А Лазарев не привык так, он всегда и во всем был уверен, знал, что делает. Ошибался редко, можно сказать — никогда. А тут…

— Знаешь, я так сегодня волновался, думал упаду, — признался Сергей.

— Ты чего? Я уверен был, что и открутишь, и отпрыгаешь чисто. Ты был великолепен, у Манфея челюсть отпала, я видел, как он смотрел, чуть не руки потирал.

— Правда?

— Да, ты только меня теперь слушай, чтобы Фима тебя не повязал договором. А хорошо сегодня, тепло совсем, как летом. Может, завтра на природу махнем? А то сидим в четырех стенах, я от своих зависимых и несамоуправляющихся территорий обалдел.

— А куда ты хочешь?

— Может, в Павловск? В Гатчину? Там осенью красиво. Эх, машину бы! Далеко бы поехали, к Выборгу, на берег — вот где красота!

— Поехали.

За то время, что они прожили вместе, Сергей привык не спорить с Максом, не сомневаться в решениях Лазарева. Максим освободил Залесского от всего, что мешало занятиям танцем. Зачем? Лазарев не знал, не понимал и не желал думать об этом. Восхищение Сергеем с каждым днем усиливалось и определяло все.

Была ли это любовь, или только дружба, или нечто другое? Почему он до сих пор даже не попытался сблизиться с Сергеем, а смотрел со стороны, на расстоянии? Нередко мучился неудовлетворенным желанием, тогда находил себе пару на раз.

Изначально Макс поставил между собой и Залесским преграду и не мог её преодолеть. Не был уверен, что стоит. И еще меньше был уверен, что поступает правильно.

Длинный коридор общежития был пуст и безмолвен. Свет на кухнях не горел. Максим и Сергей дошли до своей двери, Макс возился с замком и тихо матерился.

— Вторую неделю прошу Ольгу починить. Есть же слесарь…

— Давай я, — тихо смеялся Сергей, — пить надо меньше, а то и в скважину не попасть… Ну чего ты? Дай мне ключ…

— Мы сейчас еще добавим, сегодня можно.

— Нет, нам хватит уже, я завтра утром в зал пойду… Вот! Открылась.

— Какой, нахрен, зал?! Ты что. Завтра будем все утро валяться, а потом гулять поедем, договорились же!

— Верно, гулять. В Гатчину? Я там не был ни разу.

Они зашли в тесный общежитский предбанник, посовали вещи в шкаф, разулись.

Макс поддерживал в жилище чистоту и порядок, палас чуть не языком вылизывал, так что спать можно было хоть на кровати, хоть на полу. По комнате ходили босиком.

— Ну во-о-от, где тут наша заначка?

Лазарев рылся в тумбочке, а Сергей стянул на пол матрас с нижней кровати вместе с простыней, подушкой и одеялом, улегся и щелкнул пультом телевизора.

— Без звука поставь, а то Ирка снова разорется, что шумим по ночам. Нашел! — сообщил Макс и выставил на парту бутылку и стопки. — Будем пить за твое премьерство! Я вот что подумал, а если тебе к своему педагогу из академии пойти, пусть бы он с тобой частно позанимался. Не откажет.

— Он не откажет, только… я не пойду.

Вся эйфория Залесского улетучилась, он сел и принялся раздраженно щелкать по программам.

— Почему? — Макс разлил по стопкам коньяк. — Вы в ссоре расстались?

— Не знаю, я с ним не виделся и не общался с того дня, как с репетиции ушел. Яков же меня увез тогда в Финляндию. Ну а потом… — Сергей отбросил пульт, — потом поздно было извиняться. Представляю, что он обо мне думает.

— Ты не знаешь. Позвони ему, или, хочешь, я позвоню?

— Нет! — вскинулся Сергей. — Никогда не звони ему, слышишь?! Ни при каких обстоятельствах! Я тебе запрещаю!

— Ой, как страшно, — Максим протянул стопку Сергею, повернул стул, уселся, — слушаю и повинуюсь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ну правда, Макс, я прошу тебя!

— Даже на поминки не звать?

— Чего?

— Ха-ха… Да расслабься, ну что ты?

— Дурак! — Сергей хотел рассердиться, но тоже засмеялся, взял коньяк, не дожидаясь тоста, выпил. — Да плевать! Как вышло, так и вышло. — Лег навзничь, закинул руки за голову, потянулся. — У Манфея и свои репетиторы есть, с ними буду.

Максим тоже выпил залпом, как водку. Коньяк обжег горло, разлился теплом в груди.

— Действительно дурак, — пробормотал Лазарев, глядя на Сергея.

Три месяца вместе! Нет, больше, три месяца и пять дней, Макс считал их, каждый!

Случалось, Сергей придет с репетиций в клубе, полощется в душе сто лет, потом спать завалится без ужина, только воду. С тех пор, как стал форму восстанавливать, на ночь он не ел. А Макс сидит за книгами. Диплом, диплом, диплом… А мысли о другом, не монах же!

До Сергея Лазарев вел свободный образ жизни, постоянной пары не заводил, те связи, что имел, использовал не только для удовольствия. В мире юристов пробиться непросто. Ни исходного капитала, ни влиятельных родителей у Максима не было, но были театральные друзья и внешность, которая позволяла диктовать условия игры.

Нет, он не торговал собой, деньги зарабатывал не телом, без взаимной приязни ни с кем не трахался, однако партнеров предпочитал способных помочь.

К последнему курсу он и сам уже мог оказать услугу юридическим советом, составлением бумаг. Учился Максим хорошо, в профессию вникал. Так одно к одному и шло, Лазарев подумывал о собственной конторе, а тогда уже можно было бы и о постоянной паре. Но случился Залесский…

И все усложнилось до невозможности! А казалось легко, почему бы и нет, хоть в первый день. Ведь было у них притяжение, не раз искра проскальзывала. В конце концов Сергей первый подошел.

Макс выпадал в осадок, когда смотрел на Залесского, даже не танцы, экзерсис у палки — этого было достаточно, чтобы почувствовать возбуждение, тяжесть в паху и биение крови в сонной артерии. И чем дальше, тем горячее. Но не достичь! Он танцевал… Взлетал в прыжках… Вращался… Рельефные мышцы рук, ног и торса, свободные кисти, утонченные черты лица, высокие скулы, мокрые от пота волосы. А задница! Умереть можно, какая у Сергея задница.

И сколько раз Максим представлял себе… А потом со всей ясностью и последствия — Лазарев не сомневался, что предложение близости разочарует и оскорбит Сергея, будет расценено, как требование платы за благодеяния. Чем тогда Максим Лазарев лучше Якова? Из-за этого урода все через жопу выходит!

— Еще по одной? — предложил Макс.

— Напиться хочешь? У нас и закуски нет, — Сергей рассеяно смотрел в экран, где внемую вещала затянутая в корсет диктор центрального телевидения.

— Да сегодня грех не напиться, Сережа! Ты снова на сцене будешь, ну пусть не настоящий театр, зато они по гастролям ездят. Мир посмотришь.

— А ты?

— А что я… — Максим опешил. Сейчас они вместе, про гастроли он еще не думал. Сергей уедет? — А что я? — повторил Лазарев. — Буду дальше грызть гранит юриспруденции, может, в аспирантуру пойду, или не пойду, практику найду, устроюсь куда-нибудь.

— А говорил, со мной останешься. Ладно, давай еще по одной. Повод есть.

Разговор повис и не клеился дальше. Не помог и коньяк.

Они выпили по одной, и еще по одной, Макс почувствовал, как алкоголь снимает напряжение, но вместе с ним и контроль. Сергей лежал на спине, руки вдоль тела, глаза прикрыты. В руке пульт. Макс наклонился, осторожно высвободил его, выключил телевизор, потянулся за одеялом, но Сергей открыл глаза.

— Я думал ты спишь, — Максим смотрел не отводя взгляда, и Сергей глаз не опустил.

— Нет, не сплю… Скажи, ты почему со мной? Только честно.

Максим этого вопроса ждал, но отвечать не торопился. Что он мог сказать вразумительного? Увидел и влюбился? Так нет, не это, может, и влюбился в танец. Или все-таки в Сергея? И что за хрень эта любовь? Просто захотели друг друга до ломоты в яйцах. Это любовь? Или что другое? Вдруг подумал, что оба — и он сам, и Сергей — неправильно взрослые для своих лет. Слишком много знают…

— Честно? Тогда в двух словах не получится.

Хотелось сесть, а лучше лечь рядом с Сергеем, но Максим оставался на месте. Залесский как угадал, подвинулся, хлопнул ладонью по матрасу.

— Иди сюда, чего ты как не родной?

Макс сполз со стула и завалился рядом.

— Так лучше?

— Да… А все-таки напились, — засмеялся Сергей.

— Проспимся.

— Не хочешь отвечать, — вдруг серьезно и тихо и так, что с Лазарева весь хмель сполз.

Зато другое что-то — и не похоть, другое — накатило с такой силой, что он сцепил зубы, чтобы не застонать. Вот что это? Что? Непонятное и потому… Черт его знает, как с этим быть. Макс выдохнул резко, как перед прыжком в воду.

— Отвечу. Только… ты не смейся…

— Хорошо… Ха-ха-ха… Извини… Ну не могу-у-у-у, — Сергей перекатился на живот, спрятал лицо в скомканную постель и трясся от беззвучного хохота.

— Что? — Макс сел по-турецки и ждал, пока приступ безудержного веселья не закончится.

— Извини! Я не нарочно! Это коньяк и нервяк. Знаешь, как я сегодня боялся? Никогда еще так не трясло, — все это невнятно, в подушку, а потом поднял голову и серьезно и тихо, — если бы ты в кулисе не стоял, я не смог бы.

— Ну вот еще, брось! Не поверю. В академии на экзаменах не боялся?

— Нет. Вообще никогда. А тут…

— Скажи, как ты пришел в балет? Сам хотел?

— Нет, — Сергей уселся напротив в такой же позе, — мама хотела, она… — Он запнулся и опустил глаза. — Вот бы сегодня посмотрела. — Дальше продолжал, избегая взгляда Макса: — Не знаю, что ей так приспичило заталкивать меня в балет, где она могла увидеть, или кто подсказал. Вначале спортивная секция была, и у меня хорошо пошло, но платить за участие в соревнованиях не получалось, на жратву-то не хватало, мы к тому времени уже плохо жили, отец болеть начал, и все посыпалось. Да и было не очень, среднестатистические обыватели. Ни машины, ни дачи, все деньги проедались за полмесяца, потом мама бегала, где б занять.

Нет, она пыталась экономить, стенку купила, ковер, посуду там всякую. Не знаю, что еще… но с тем, что я у Якова увидал, не сравнить. Как в другом мире. Так вот… балет. Может, она по телевизору очаровалась. Или потому что бесплатно. Я не сразу же в Вагановское поступил, сначала ходил в студию во дворце культуры.

— Да, по телеку могла увлечься, генсеки у нас мерли, и Лебединое озеро обязательно крутили, это я помню. По всем программам. А сам ты куда хотел?

— На ветеринара. Я собаку хотел, всю жизнь хотел собаку, но куда её, в одной комнате жили. А у Якова далматинец!

— Слушай, мы про тебя говорим или про Якова? — возмутился Макс, его злило, нет, не просто злило, выбешивало, что Сергей сравнивает, вспоминает. — Неужели нравится?

— Нет, не нравится. Я боюсь. Все время боюсь, что он придет и заберет меня…

— Да ты что? Ты вещь, чтобы прийти и забрать?!

— Ты не понимаешь… Он за все платил.

— Ну и что, так он и пользовался, — при этих словах Сергей поморщился, как от боли. — Прости! Это я спьяну, прости…

— Почему? Ты прав, он пользовался. И друзья его тоже. Яков говорил — для дела, чтобы результаты были, что одни тренировки ничего не решают, все куплено, и места дают тем, у кого есть связи.

— Да нахер тебе эти места были?

— Спортсмены получают много. Я хотел всем доказать, что не хуже их, что и у меня все будет! В академии разные учились, там была каста театральных, они к себе не допускали, даже в столовой сидели отдельно, точно знали, что отучатся и в хорошие места на работу попадут. А я ничего не знал. И отец все твердил, что хуже балета только манекенщик.

— Ну вот, значит, мы с тобой докатились до ручки.

Максим уже и не рад был, что начал этот разговор. То, что он узнавал, заставляло его сожалеть лишь об одном — слабо ударил, Якову шею не свернул. Мразь! Ну ладно взял парня в любовники, но продавать? Под дружков подсовывать? Вот же мразь пузатая.

— Выходит, да, докатились, — грустным эхом отозвался Сергей.

— Ну вот, отпраздновали называется! Начали за здравие — закончили за упокой. Забудь ты про все это. Нельзя так жить — думать и думать.

— Я правда боюсь, Максим, вот честно, проснусь ночью и на дверь смотрю, что сейчас ворвутся и потащат.

— И такое было?

Сергей только неопределенно мотнул головой, но Макс понял, аж зашипел от злости.

— Сука! Сука ебаная, почему я не убил его?

— Ты что говоришь! — Сергей схватил его за руки, успокаивая, и оба замолчали испуганные прикосновением. Пальцы их сплелись. — Ну его, не ругайся, я не буду больше вспоминать, ты прав. Не хочу! А ты не угрожай ему, он страшный человек. — И, совсем по-другому, прикрыв глаза длинными ресницами: — Макс… скажи… а позавчера в клубе после станка, когда я занимался, а ты смотрел… ты чего так долго в сортире делал? Дрочил?

Пришла очередь Лазарева отводить глаза. Он бы сказал! Обо всем сказал, что и по ночам, бывает, срывается передернуть, потому что крышу сносит и не вдохнуть, и трясет, и ломает от близости Сергея, и невозможно что-то сделать с этим. Сказал бы… но не так же прямо.

— Сереж, ну… да… тогда правда пошел, насмотрелся на тебя.

— А со мной, значит, не хочешь, — Сергей не отпускал руки Максима, — брезгуешь, что я с Яш… ну… и не только с ним…

— Да ты чего?! — Макс резко выдернул руки. — Не то совсем! — в голосе его звенела обида. — Да я тронуть тебя боялся, чтобы ты не подумал, что должен мне, что требую за помощь… Блядь… Я сам хотел, чтобы ты сам!

— А теперь? Чего ты хочешь?

— И теперь того же, — выдохнул Максим. — Хер ли мы разговоры разговариваем, пока совсем не протрезвели в позе лотоса. Уже ноги затекли, а давно бы…

И он схватил Сергея в охапку, притиснул к себе, повалился с ним вместе на матрас, нашел податливые губы Залесского, стал целовать, прикусывая. Стонал, прижимался, ощущая, как молниеносно, с болью встает член. Вздрогнул, когда Сергей коснулся его, освободил из одежды, обхватил рукой. Макс застонал в голос.

— Тише… тише ты…

— А-а-а-а-а, не могу… Давай разденемся… Я всего тебя хочу.

Они посрывали одежду и снова приникли друг к другу. Максим наконец мог трогать, гладить, сжимать совершенное тело. Тогда, в первый раз, он не понял еще, что Залесский позволяет, но сам не проявляет стремления. Он так был искушен и нежен в ласках, что Макс сорвался и кончил ему в ладонь. Куда уж позорнее…

— Прости!

Сергей только засмеялся и потянулся к Максу губами.

— Хочу, чтобы тебе было хорошо со мной, поцелуй еще, я с ними ни с кем не целовался. Честно.

— Мне с тобой хорошо, Сережа… И никогда никто тебя не тронет насильно, даже я, клянусь… А Яшку я урою, посажу его.

— Да оставь ты… не вспоминай про него.

— Посажу урода… А-а-а-а-а… Сережа… блядь…

Макса трясло и выгибало, когда Сергей прокладывал губами дорожку по груди, через живот к паху, пальцы закололо мурашками, сознание помутилось, а горячие губы Залесского вобрали член Макса и язык заскользил по головке, играя с ней. Сколько это продолжалось? Максим перестал контролировать время. Так ему еще никто никогда не отсасывал. Он кончил снова и вырубился. Как будто в обморок съехал. Когда очнулся — понял, что продолжает обнимать Сергея, а тот спит, дышит ровно. Вот оно счастье!

Проснулся он оттого, что Сережи не было рядом. Обиделся, ушел! Но шум воды в душе успокоил — моется. Максу и самому бы не мешало, он поднялся со сбитых в ком простыней и пошел к Сергею. Тот встретил его как ни в чем не бывало, потянулся, обнял, прижался. Мокрый, скользкий от мыла.

— Вот дурной, чего ты ночью мыться пошел? — пробормотал Макс.

— Уже давно не ночь… Давай намылю…

Мылись долго, целовались под душем, и странно было, что ждали эти три месяца. Макс не мог понять, как это он был с кем-то другим, думая о Сереже, разве можно сравнивать, когда есть только одно совершенное воплощение? Теперь танец — недосягаемый, загадочный и неудержимый — можно было трогать, проводить пальцами по линиям плеч, бедер, по позвоночнику. Ласкать губами. Любоваться икрами и стопами. Уткнуться носом под мышку или в пах и ощутить запах разгоряченного тела, а не обнюхивать нестиранную майку.

Много чего можно было теперь, кроме одного — полноценного секса. Сергей тоже кончал от рук и губ Макса, удовольствие испытывал, судя по всему, не меньшее. В любви был искушен, как опытная валютная проститутка, но стоило Лазареву попытаться взять его по-настоящему — Сергей замирал. Не сопротивлялся, нет, и позволил бы, но выключался, как будто и не присутствовал и все происходило не с ним.

Макс доходил до черты и останавливался, понимая: что-то страшное и болезненное не отпускает Сергея, не дает довериться близости. Максим боялся спрашивать, чтобы не потерять то, что есть.

Ни в какую Гатчину они назавтра не поехали, более того, даже из комнаты не вышли. Оставались в постели, вернее, на полу, куда стащили и второй матрас. Продолжали ласкаться, но до настоящего так и не дошло. Максим смирился.

Тогда он был согласен на все. Лишь бы касаться, трогать, целовать, сплетать пальцы, слышать шепот и стоны, будоражащий чувственность смех.

Лишь бы быть вместе.

Прошла осень, наступила зима, работа у Манфея настолько захватила Залесского, что он готов был ночевать в репетиционном зале. Ставили новый спектакль в стиле модерн. Это было необычно, непривычно, невыполнимо, Фима требовал от танцовщиков другой архитектуры тела, гибкости, смелости, изломанности линий. Новые комбинации и поддержки, акробатика. Вот здесь-то и пригодился не состоявшийся спорт, Сергей при своем героическом телосложении и высоком росте легко мог сделать флик-фляк, был невероятно пластичен, выразителен. И то, что увидел в нем Максим, видел, конечно, и Манфей. Он стал ставить на Залесского, тот в одночасье вознесся на премьерский Олимп и достиг бы большего, если бы отвечал взаимностью на “интересные предложения”. Но ничто не могло заставить Сергея изменить Максу.

Лазарев тоже держался, он был очарован Сергеем на сцене и в постели, смирился теми ограничениями, которые они негласно установили. В конце концов, Макс не испытывал при этом дискомфорта, Сергей умел довести партнера до такого кайфа, что сознание меркло, небо осыпалось звездами, а яйца звенели пустотой.

Казалось, они давно живут вместе, занимаются любовью, варят кофе по утрам… Да, только для кофе желательна своя кухня, а для комфорта — ванная не такая, как в общаге, и кровать шире, и комната больше, а лучше — квартира.

"Все будет, — клялся себе Максим, — лбом стены прошибу, а будет!"

И прошиб, сделал невозможное, рисковал многим, но выгорело. Конечно, он не собирался посвящать Сережу в то, какими судьбами и комбинациями собрал денег на кооператив. Противозаконного не было, остальное — дело ловких рук и гибкого ума.

В результате пусть не в центре и не хоромы, но свое жилье. Свое! Пока без мебели, из обстановки только кухонный стол да две табуретки, а в комнате матрас на полу. Но пол-то не казенный, а свой собственный. “Были бы кости — мясо нарастет!” — Макс любил эту оптимистичную поговорку и часто повторял её. Как и другую, про “карты лягут”. Комбинации жизни часто оказывались удивительнее всего, что придумала мировая литература и кинематограф вместе взятые. Главное, вовремя понять замысел и либо подставить шляпу, либо уносить ноги.

Макс ничего не говорил Сергею, сглазить боялся, да и сюрприза хотелось, порадовать, удивить. Труппа Манфея болталась по гастролям сначала в Прибалтике, потом в Швеции и, наконец, по задворкам Америки. Вернуться должны были к лету, чтобы во время простоя театральных залов, освобожденных основными коллективами, занять собой нишу и до бесконечности крутить “Лебединое Озеро” для иностранцев.

Но Манфей пошел ва-банк: поставил свое и хотел обкатать это в России. Также он надеялся и на успех “Родена”, весьма далекого от оригинальных номеров Якобсона.

Макс уже неплохо освоился в балетном мире, в его истории и современности, в тонкостях, подводных течениях, стилях, именах. Он фанатично погружался в это, начиная с истоков. Над своим дипломом столько не корпел, сколько над книгами по балетному искусству.

О том, что происходит у Манфея, знал от Сережи, который исправно докладывал ему по телефону о перемещениях, концертах, отзывах в прессе. О том, как их принимают, а принимали на ура. Победное шествие завершалось на Манхеттене, и после этого к началу июня Манфей должен был вернуться в Санкт-Петербург и выступать в Эрмитажном и Александровском театрах. Это официально. Неофициально же — на вошедших в моду презентациях, где сильные мира сего общались и расслаблялись. И по привычке, привитой еще в СССР, дышали они неровно не только к попсе, но и к балету.

Макс скучал. Может, в первый раз за всю жизнь скучал по любовнику. Или считал близость с Залесским более значимой, чем временная связь? Иначе так долго не продержался бы. В постельных играх Максим любил перемены. Но Сережа… Так и не разобравшись, что у них за отношения, Максим старался уберечь его от новых разочарований. Чутье подсказывало: измену Залесский примет болезненно.

Конечно, необязательно было докладывать, Максим умел вдохновенно лгать, невинно глядя в глаза. Но в этом конкретном случае — не хотел. Не с Сергеем. Потому два с половиной месяца стоически терпел, а когда припекало, передергивал в общежитском душе, горячо, со стонами и долгим оргазмом, предаваясь мечтам о совершенной заднице и идеальном торсе и нежных губах Залесского.

За три дня до возвращения труппы Манфея Макс навсегда распрощался с Ольгой Николаевной и соседями по общаге, в два приема перевез вещи в новую квартиру и завершил скитальческий этап в своей и, как он надеялся, Сережиной жизни.

Их встреча многое изменила. Лазарев и без того стремился бы к успеху — еще в университете, на первом курсе он сказал себе, что не останется внизу, пробьется сам, обрастает друзьями и не станет искать покровителей, торгуя собственной жопой. Для этого у человека еще и голова есть.

А еще, и он иногда думал об этом, что судьба, обделив его в одном, лишив так рано отца, оттолкнув от матери, дала компенсацию — путеводный огонь удачи. Хранила в рисках, подсовывала необычные решения в, казалось бы, безвыходных ситуациях. Для юриста это можно было считать королевским подарком.

Контору свою Максим открывать передумал, кроме расходов на аренду и персонал, это ничего бы не принесло. Практика Лазарева сосредоточилась в “полутени”, там, где более всего востребованы оказались его способности по вытаскиванию, отмазыванию, защите прав тех, кто в большей или меньшей степени преступал закон. Тот самый, которому Макс когда-то мечтал служить.

Теперь игры в поддавки с законом начали приносить ощутимые плоды. Макс знал меру и потому выходил сухим из воды, вернее, помогал выйти тем, кто мог за это хорошо заплатить. Его так и называли: “Наш юрисконсульт по долговым и тюремным вопросам”.