Альтер Эго. Обретение любви

Глава 7. Игнаша и Матильда

— Серж? У нас разве есть класс по расписанию?

— Сегодня нет, но я могу позаниматься с Игнашей индивидуально, — пытаясь сохранить серьезность, отвечал Сергей, но не выдержал и со смехом снова повалился на диван.

— Стучать надо, — упрекнул Макс, — видишь, что с человеком делается. Нервный срыв.

Максим, в отличие от Залесского, умел сохранять невозмутимый вид в любых ситуациях.

— Извините… Я, может, пойду тогда?

— Да чего уж, оставайся, раз пришел. Кстати, я собирался звонить тебе, — вспомнил Максим. — Скажи, у тебя сольные номера есть? Женские…

— Есть.

Макс удовлетворенно кивнул

— Это хорошо. Тогда пошли куда-нибудь позавтракаем и поговорим. Про номера.

— А можно к нам пойти, я тут с девушкой живу, в двух шагах от метро. Она готовит хорошо.

— Овсянку варить умеет? — отсмеявшись, спросил Залесский.

— Да, еще как. У неё диплом шеф-повара.

— Твоя девушка — повариха?! — тут уже не смог оставаться серьезным и Макс. — Вот так союз. Тогда почему ты такой худой… А-ха-ха… Пошли, Серж, познакомимся. Все у нас с тобой было, а поварих не было!

— У неё свой ресторан, ну… папин, но как свой, — обиделся Игнатий.

— Да не сердись, шучу я. Сам понимаешь… не совсем ты вовремя тут оказался… Извини. А кто же папа её?

— Андрей Ильич Куприянов.

— Да ладно! — воскликнул Макс. — А ведь я его знаю, если не тезка, а самый тот, хороший мужик, спонсором у меня был в проекте, сеть ресторанов Чайнатаун. Он?

— Он.

— Отличная партия. Это я про девушку, — приобнял он Игнашу. — Не дуйся, ко мне привыкнуть придется, если хочешь с нами работать. А ты вроде хочешь… Ну, раз приглашаешь, так пошли овсянку варить. Собирайся, Серж, хватит валяться.

— Я в коридоре, может, подожду? — предложил Игнатий. Парень явно был без комплексов.

— Нет, мы… вечером закончим, — ухмыльнулся Макс, глянув на Сергея.

— Ладно, раз приглашают на домашний завтрак — пошли, — согласился Залесский, — только я сначала помоюсь.

— О-о-о-о, если Серж в душе — это надолго, — пошутил Лазарев. И подумал, что каламбур суть есть истина. Только не “надолго”, а “навсегда”. Но утяжелять утро философией не хотелось. На столе красовался не убранный в тайник чайник — это навеяло мысли более приятные. — Подождем, что делать. Хочешь кофе?

— Можно.

— Хорошо, давай по одной и расскажешь мало-мало о себе, как чукча в балета папала.

Игнатий хотел обидеться, но Сергей отмахнулся от Лазарева и пояснил:

— Ты, Игнаша, на него внимания не обращай. Сам же видел, что с такого взять. Больной на голову. А ты не обижай мальчика! Не все твои шуточки переваривают, — развернулся он к Максиму.

— Ничего, привыкнет. Иди уже, русалка, без воды не живущая.

Душ был оборудован при кабинете и назывался “премьерский”, остальные душевые кабины располагались в конце этажа за раздевалками. Макс любил комфорт и уединение и чтобы никто в личное пространство не врывался.

Но Игнатий оказался настолько непосредствен, что сердиться на него не имело никакого смысла.

Они пили уже по второй чашке, и Игнаша от истории о том, как он оказался в балете, перешел к саге о встрече с дочкой господина Куприянова, девушку звали Офелия. Потрясающее имя, Максим представил себе бледное, тщедушное, молчаливое существо с опущенным долу взором. С образом поварихи это не очень вязалось, но связать два в один он не успел. Дверь снова без стука распахнулась, и на пороге возникла Инна Гасилова, а рядом с ней еще одна женщина — яркая брюнетка внушительных размеров. Во всяком случае два Игнатия в неё точно поместились бы, а может, и два с половиной.

Максим кивнул Гасиловой, но с дивана, на котором они с Игнашей расположились, не встал.

— Доброго утра, Инночка. Чем обязан твоему раннему визиту?

Гасилова без приглашения тремя широкими гренадерскими шагами достигла середины кабинета, брюнетка — шагами поменьше, но не отставала от предводителя. "Лесбиянки, что ли? " — мелькнуло у Макса, но он отмел эту мысль, перехватив взгляд брюнетки, устремленный на Игнашу.

Гасилова выдержала паузу, указующий обвинительный перст в семи тонких золотых кольцах уперся в Игнатия и она изрекла:

— Ты! Почему на репетицию не явился?

Парень внимания не обратил на разгневанную матрону, он смотрел на брюнетку. Новая догадка Макса превратилась в уверенность, когда Игнатий пролепетал,

— Феля. А ты чего тут?

— Нет! Это ты чего тут? Опять по бабам пошел?! Ты же обещал, ты мне обещал, — растеряв всю свою решительность, она хотела уже зарыдать. Максим упредил.

— Уверяю вас! Это совершенно безосновательные подозрения.

Гасиловой не понравилось, что разборка перешла в неправильное русло. Пытаясь исправить положение, Инна приступила к Игнатию вплотную, теперь он смотрел на неё снизу вверх.

— Еще раз тебя спрашиваю, почему ты не на репетиции? — отчеканила она.

— Инночка, что ты так наехала на человека? — встрял Макс. — Садись, выпей кофе, обсудим.

Он встал с дивана, предлагая место Гасиловой.

— Не собираюсь я тут с тобой кофея распивать, Лазарев. У меня премьера через неделю!

— Поздравляю, — усмехнулся Макс — он прекрасно был осведомлен о положении дел в коллективе Инны. Гасилова прогорала. Надеялась на мужской балет и солиста Игнатия. Но на него уже надеялся и Максим.

— Извини, но Игнаша совершенно ни при чем, он на класс пришел, как обычно.

— На какой класс?

— К Залесскому. Разве ты не знаешь, Игнатий у нас танцует, солистом. В концертах, весь сезон до июля.

— Что? Это правда, Игнатий? — Гасилова не поверила. — Он у меня танцует! И я не позволю… Ах ты, шестерка, перебежал? Неустойку мне будешь платить, так и знай!

Игнаша, хлопая глазами, промычал что-то нечленораздельное, его сейчас больше тревожила разгневанная Офелия.

В душевой раздался стук, Феля обратила внимание на звук включенной воды.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— А-а-а-а-а-а, вы мне тут зубы заговариваете, а она там!

— Кто?! — не понял Игнаша.

— А вот кто!

Феля подскочила к двери душа и распахнула её одним рывком. Матовая панель кабины также не была задвинута. Вся компания воззрилась на мокрого Залесского в костюме Адама. Сергей смывал мыло с головы и не мог видеть зрителей.

— Закрываться надо, — второй раз за утро сказал Максим.

— Извините, — выдавила Феля и тихонько притворила дверь.

— Фелечка, ну какие тут бабы? Ты что, не понимаешь? Они же геи, — приободрился Игнатий, с одной из разгневанных женщин он нашел консенсус. С Гасиловой было труднее, но тут за дело принялся Макс.

— Инна, разве Игнатий договор подписывал?

— Договор устный был! И тебе-то какое дело до него? Игнатий, идем! — Гасилова развернулась без тени сомнения, что отщепенец последует за ней.

Офелия, увлеченная порывом Инны, пошла, Игнатия Макс остановил.

— Нет, Игнаша, подожди, давай разберемся. С Инночкой у тебя договор был устный? Или… не был? — Лазарев в упор смотрел на Игнашу, гипнотизируя его на правильный ответ. Юноша оказался сообразителен.

— Не припомню… Может, и не был.

— Ах ты паршивец! Я же тебя с улицы подобрала, — возмутилась Гасилова. — Или ты уже поголубел тут?

— Это к делу не относится, — Макс не позволял диалогу скатиться в свару, — мы сейчас о договоре. У нас письменный вариант имеется, так что про неустойку, Инна, в другой раз.

— Письменный? Вот как?! А предъявите, я посмотреть хочу. Феля! Я тебе говорила, я тебя предупреждала…

— Можем и предъявить, — не моргнув, отвечал Макс.

Глаза у Игнаши округлились, но он продолжал честно подыгрывать. Было очевидно, что особым желанием работать у Гасиловой парень не горит. Удивляться нечему — успел попасть в поле тяготения Сержа, оно держало намертво.

Лазарев порылся в ящике стола, извлек несколько листов А-4, заполненных пунктами договора.

— Вот, — листы оказались под носом у Инны, но стоило Гасиловой протянуть руку, как Макс отвел свою за спину, — глазами, Инночка, только глазами.

— Да что я, хабалка с рынка, думаешь, порву, что ли? — возмутилась она.

— Я ничего не думаю, руководствуясь примерами из прошлого. Итак, вот договор, вот Игнашина подпись. Это ведь твоя подпись? — снова взгляд Кашпировского и едва уловимое движение бровями.

— Моя, — энергично мотнул головой Игнатий.

— Постой, Лазарев, там же другая фамилия и имя, ну-ка, дай, — ловкие пальцы Инны ухватили бумаги.

Чтобы не порвать, Максим вынужден был выпустить листы. Или это расчет такой? Игнаша и Офелия с интересом следили за изменением в лице Инны. От удивления она перешла к изумлению и наконец к смеху.

— Матильда Петровна Ягужинская? Ты хочешь сказать что… Игнатий… а-ха-ха-ха… боже мой, какой идиотизм, а я-то поверила. Лазарев, ты в своем уме? Может, и паспорт Матильды мне покажешь с Игнашиной фотографией?

— Паспорт не покажу, он и не нужен. Это театральный псевдоним, который по договору указывается в афишах и прочей рекламной продукции. У нас есть такой пункт, и это больше для заказчика, — продолжал пространно объяснять Максим, — а со мной Игнатий Илларионович заключал соглашение под паспортным именем, как раз когда ты пришла. Это его добрая воля, насильно я никого к себе в антрепризу не тяну. Если он передумал, то и договор с Матильдой мы аннулируем без неустоек из уважения к таланту.

— Каких еще неустоек? — обрела дар речи Феля. — Вы что его делите? Игнаша, пошли домой! Там ты мне все объяснишь!

— Конечно, Фелечка, я все… только я не успел сказать тебе…

— Что? — глаза Офелии снова налились слезами. — Ты меня бросаешь? А Инна предупреждала…

— Предупреждала, — поддакнула Инна, — причем геи гораздо хуже блядей! Прилипнут так, что и не отвяжешься.

— Именно поэтому ты и решила собрать мужской балет? — поддел Макс.

— Не поэтому! Сейчас актуально… Да ну тебя к черту, Лазарев, ты как угорь, скользкий. И что такого в твоей антрепризе пидорской? Весь город про вас с Залесским знает, а как медом намазано. И чем ты берешь только? Членом? Чем им лучше, что от меня к тебе рвутся?

— Кормить надо, тогда не улетят, — ответил Макс. — Бумаги верни, будь любезна.

— Подавись своим договором! — Гасилова швырнула листы и развернулась на каблуках к двери, но с порога еще раз пророчески изрекла с убежденностью Кассандры: — А ты, Феля, пожалеешь, помяни мое слово. Пожалеешь!

Дверь за Гасиловой захлопнулась одновременно с тем, как открылась дверь душа. Причесанный, выбритый и полностью одетый Залесский присоединился к компании.

— Добрый день, — вежливо произнес Сергей с легким поклоном и вопросительно посмотрел на Макса. — Я что-то пропустил?

Круглое лицо Офелии залилось краской и цветом стало похожим на помидор фирмы “Лето”.

Максим подавил улыбку.

— Не очень много. Инна Гасилова заходила с визитом, приглашала на премьеру.

— А-а-а… ну… пойдем, наверно?

— Если не совпадет с нашими мероприятиями. Еще договор смотрела.

— Какой?

— Мотин. Неважно… Матильда у нас давно не работает, значит, и псевдоним свободен, мы его Игнатию передадим вместе с остальными условиями. Мотя прилично получала, — заверил он Игнашу. Хотя тот и не пытался возражать, в правовых вопросах он явно не был так силен, как в танцах на пуантах.

— Ладно. Но кто-то кашу обещал, — напомнил Залеский.

— Да! Вот! Я же и говорю, — Игнаша, опасаясь, что его в очередной раз перебьют, выпалил одним духом. — Фелечка, я пригласил Сергея и Максима к нам в гости и обещал им твою фирменную овсянку с сухофруктами. Ты ведь не против? Я им сказал, что ты варишь кашу лучше всех в городе, а может, и в мире.

Лицо Офелии осветилось улыбкой прощения.

— Ну, ты уж скажешь тоже… в мире…

— Так мы можем рассчитывать? — спросил Максим.

— Конечно, я буду рада, — еще шире заулыбалась Феля, — я очень люблю гостей, а Игнатий редко приглашает.

С Максом она говорила свободно, а вот встречаться глазами с Сергеем избегала.

— Каша — это хорошо… Мне на ум пришел один смешной южный анекдот, — собирая с пола листы, начал рассказывать Макс, — вернее, игра, это проделывают на юге с вновь прибывшим отдыхающим, когда идут купаться. Ему предлагают зайти в воду по грудь и поиграть, похоже на “баба сеяла горох”, но слова другие. Говорить надо: “Я не ем кашу”, и сразу же нырнуть, просчитать под водой до трех, вынырнуть и повторить.

— И что, — не понял Сергей, — когда смеяться?

— Ты не дослушал. В то время, как новичок сидит под водой, коварные купальщики кричат хором: “Ну ешь дерьмо”. Весь смысл в том, что он не подозревает о подставе. Они знают, а он нет!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍До Фели дошло раньше всех, она закрыла лицо руками и затряслась от смеха, за ней Игнаша. Макс скромно улыбнулся. Залесский чуял подвох, но не мог понять, в чем заключается.

— Лазарев!

— Что, дорогой? Ты гневлив, как Аполлон Бельведерский.

Ремарка вызвала новый приступ смеха. Сергей только пожал плечами и покрутил пальцем у виска.

— Я тебе потом объясню, — давясь от смеха, пообещал Игнаша. — Аполлон Бельведерский…

Они вышли из студии и остановились на ступенях крыльца. Оно было защищено типичным “козырьком”, какие часто встречаются на Петроградской стороне в старых домах. По проекту фасад сохранили в неприкосновенности, и снаружи дом ничем не отличался от своих собратьев дореволюционной застройки. А двор, заваленный снегом, ничем не отличался от дворов блокадного Ленинграда зимы сорок третьего года.

— Да что же такой за день сегодня, — не выдержал Максим, — не Гасилова, так снег… Хорошо на машине не поехали, — он махнул в сторону погребенных под грязно-серыми шапками машин и обреченно зашагал напрямки.

— Максим, из двора направо и там за Дворцом культуры снова во двор, — пристроилась в следы Макса Феля, — нам недалеко совсем, через двор пройдем, а во втором как раз…

— Что, господин Куприянов не мог вас получше поселить, чем в доме с двором колодцем… а… Черт! Опять полные ботинки снега…

— Мы высушим, вы не переживайте. И дом не с колодцем, сами посмотрите. Там внутри все перестроили.

Игнаша с Сергеем шли молча по тем же самым протоптанным следам. Наконец выбрались на Каменноостровский, благополучно промесили снежно-соляную кашу у бывшего Дворца культуры Ленсовета и завернули под арку во двор-колодец. Проезжая часть была почищена, тротуары — нет. Сразу из-под арки — здоровый сугроб, и в нем бабка с клюкой барахтается. Сергей с Игнашей вытащили бабушку из снега, Феля отряхнула, Макс нашарил в сугробе клюку.

— Ах вы, мои дорогие, спасибо! Сыночки, доченька, — запричитала бабулька, — дай вам Бог здоровья. А я-то увязла! Ой, там еще сумка моя, сумка-то.

— Ну что за день! — Макс снова полез в сугроб, нарыл сумку, похожую на саквояж, отдал пострадавшей от нерадивости городских служб бабушке, вытряхнул снег из перчатки.

— Да недалеко уже, — заверила Феля, — за спортплощадку, и там наш лифт.

— Лифт? — переспросил Максим.

— Ну да! Там паркинг внизу, а на втором уровне двор… Пошли, а то вон вы весь мокрый. До свидания, бабушка!

И Феля потащила Лазарева вперед.

— Вот она такая у меня, — одобрил Игнатий, — всех спасает.

Дом Офелии действительно не было видно с проспекта. Высотку возвели на месте нескольких домов, ни один из них не выходил фасадом на улицу, они группировались вокруг двора колодца и были разрушены полностью, поэтому строение из стекла и бетона беспрепятственно поднялось внутри старого квартала. Тринадцать этажей элитной недвижимости, собственный, огражденный решеткой охраняемый двор, к которому их поднял бесшумный просторный лифт. Ухоженный, без единой снежинки двор, вымощенный плиткой, деревянные скамьи, в центре двора круглая чаша фонтана, снег сметен даже со странных лаконичных фигур, которые вполне вписываются в архитектурный стиль дома.

В подъезде Макс присвистнул и сказал Сергею:

— Ты посмотри только, что делается. Какая конторка у консьержа, сигнализация, холл с зимним садом…

— Да, красиво, — согласился Сергей.

Феля тем временем что-то тихонько бубнила на ухо Игнатию. Тот согласно кивал и посматривал в сторону Залесского и Лазарева.

— Ну, не знаю, они где-то за городом живут, — расслышал Макс окончание разговора.

— Просто спроси! — наседала Феля. — Все равно будете ждать, пока я готовлю.

— Спрошу, Фелечка.

Поднялись снова на лифте, на площадке их было два пассажирских и один грузовой.

В квартире Максим уже и не свистел, только оценивающе оглядывался.

Феля с порога по-хозяйски начала командовать, сняла с Лазарева все мокрое, унесла куда-то вглубь квартиры сушить. Любовное гнездышко Офелии и Игнатия соединяло в себе студию с комфорт-классом “евро”. Было очевидно, что здесь еще на стадии перепланировки поработал дизайнер.

— Нравится? — спросила Феля, довольная удивлением Макса. — Папа дольщиком был в строительстве и вот… Ну, Игнаша, — она показала глазами.

Игнатий отвлекся от устройства места для Залесского и мимоходом сказал:

— Фелечка предлагает, пока снегопады, чтобы не мотаться туда сюда, может, вы тут поживете?

— С вами? — уточнил Максим и многозначительно повел глазами в сторону Сергея, который уже устроился на низком диване, положил ноги на валик.

— Нет, зачем с нами, через три этажа есть пентхаус, он тоже наш и там никто не живет. Папа хотел его в аренду сдавать. Ключи у меня.

— Заманчивое предложение… Давайте мы позже обсудим?

— Тогда я на кухню, а вы располагайтесь, можете телевизор включить.

— Да мы так посидим. В ванную можно сначала, а то снег этот грязный, — поморщился Максим.

— А бабушка смешная такая, — прыснула Феля, она все свободнее общалась с Лазаревым, было очевидно, что он приятен ей, несмотря на то, что Игнатий так открыто объявил об отношениях Лазарева и Залесского, да и Инна на эпитеты и уточнения не скупилась.

Макс оценил дружеское расположение Офелии, приязнь оказалась взаимной. Фелю совершенно не шокировали ни его мат, ни манера называть вещи своими именами.

В ванной она выдала Максу полотенце и заявила:

— Хотите, можете и душ принять, или хоть ноги погрейте в воде, а то промерзли же. Костюмы спортивные Игнашкины вам не подойдут, но у нас есть большой папин халат, а я бы пока и брюки посушила, штанины-то мокрые.

— Нихрена город не чистят. А пожалуй, не откажусь от душа. Сантехника у вас, как в Версале…

— В пентхаусе еще лучше. Серьезно, Максим, оставайтесь. Хотя бы на несколько дней. Я открою. Там очень хорошо, правда, вид на крыши.

— Это даже романтично. Ладно, поговорим еще. И я неловко себя чувствую с этим “Вы, Максим”. Лучше — Макс и на ты.

— Давай, — улыбнулась Феля. — Ну… вот полотенце, вон халат висит, с кранами разберешься, гель, шампунь — на полочке. А я пойду уже на кухню. Сергей кашу просил, а уже, наверно, обедать пора.

Домашность Фели обволакивала, как пуховое одеяло, легкое и теплое. Через полчаса Лазарев почувствовал себя как будто сто лет тут жил. И халат господина Куприянова впору пришелся…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍По квартире плыл изумительный аромат корицы и муската.

Максим понял, что зверски хочет спать — после душа, что ли, или ночь на узком диване впрок не пошла.

Он опустился в кресло, часть кожаного мебельного уголка перед плазмой уже занимали Сергей и Игнаша. Увлеченные обсуждением вариации Актеона, они не обратили внимания на Лазарева, показывали позы на пальцах, сыпали французскими терминами. Вот уж родственные души! А в самом деле… хорошее тут место, может, и права Офелия, умная девушка. Что же так спать-то хочется…

— Макс, Максим… пойдем…

— М-м-м-м… Куда? — Лазарев потер глаза. Уснул все-таки…

— На кухню, — это Феля трясла его за плечо, — я оладьи испекла и кашу сварила. Мальчики уже там.

— Ну кто бы сомневался. Где каша, там и мы. Идем. Феля, постой, а скажи мне, на чье имя апарты?

— Какие? — она присела на диван.

— Пентхаус, или как ты это называешь.

— На мое и Игнашино, пополам.

— Папа знает?

— Конечно, он не был против.

— И давно вы… вместе с Игнатием?

— С его выпускного курса, — Феля улыбнулась воспоминаниям. Макс подумал, что она гораздо моложе, чем показалась ему вначале. — Как-нибудь расскажу. Пойдем, оладьи остынут.

Еще через полчаса Лазарев мог только с сожалением смотреть на блюда, что были выставлены перед ним.

— Вот это попробуй еще! — уговаривала Офелия.

— Не могу, Феля! Глазами бы все съел, но… не могу.

— Ладно, и то хорошо, я хоть одного накормила по-человечески, а то эти-то, — она кивнула на Сергея и Игнатия, которые довольствовались кашей и соком, — не едят ничего.

— Ничего себе “не едят”! Игнатий, прекрати жрать, а то я тебя не подниму, как Ленку! — заявил Сергей. — Все, отдай мне кашу.

— А тебе, значит, можно? — возмутился Игнаша.

— Мне можно, я не балерина, — Сергей экспроприировал тарелку Игнатия, в качестве утешения отдал ему свой бокал, — вот тебе за это сок.

— Не сок, а глинтвейн, — уточнила Феля, — не попробовал даже!

— Я думал сок, тогда отдай, — Залесский забрал стакан обратно.

Максим засмеялся на кислое выражение лица Игнаши.

— А я, выходит, балерина? — вздохнул тот.

— Определенно, Игнатий, ты даже и по договору так будешь числиться, — подтвердил Максим. — Я Гасиловой старый Мотин договор подсунул, там число не пропечатано, мы проект составляли без дат.

— А Мотя это кто? Её правда Матильда зовут, или она тоже не женщина?

— В джазе только девушки, — продолжал смеяться Макс.

— Что? — не понял Игнатий.

— Фильм такой есть старый голливудский, очень смешной. Про двух парней из джаза, один на контрабасе играл, другой, кажется, на саксе, и оба бабами притворялись. Фелечка, извини, я посторонних женщин так называю. Которые вроде Гасиловой и иже с ней, — пояснил Лазарев.

— Так насолили? — Офелия смотрела на него без тени насмешки, скорее, с жалостью, и Максим смутился. Это было невероятно! Но факт…

— Игнаша не обманул, таких вкуснейших оладий я никогда не ел, и джем необычный. Но все рекорды бьет глинтвейн — это шедевр.

Феля улыбнулась уголками губ, поняла, наверно, что Максим разговор переводит, но поддержала игру.

— Рецепт глинтвейна — семейная тайна, мне от бабушки перешла, папиной мамы. Она была поварихой в столовой генштаба, в Москве. Сталина живьем видала.

— Ладно, давайте же выпьем сталинского глинтвейна за знакомство и дружбу, — предложил Макс. — И наверно, нам с Сергеем пора.

— Не думаю, — Феля улыбнулась шире.

— Почему? — Максиму не понравился её тон. Он очень напомнил его собственный там, в студии, когда он рассказывал Залесскому про “баба сеяла горох”. Неужели спелись…

— Как тебе сказать… Зимой без штанов… — задумчиво произнесла Офелия. — Да постирала я их, — рассмеялась она, — все равно мокрые были да в соли, разводами пошли. Куртку рукава оттерла, а брюки пришлось стирать. Высохнут — поглажу.

— Понятно.

— Так что ты с договором этим хочешь? — вернулся к делу Сергей.

— Мы сейчас в стадии оформления театра-студии, если получится, то это будет негосударственное коммерческое предприятие. Ну… неважно, главное, что тогда мы сможем создать труппу, пусть небольшую. Она и так есть, и Мотя в ней числилась. Опуская подробности… Вместе с псевдонимом Игнаша получит и оклад Матильды. Но нашему дорогому спонсору до поры до времени придется не говорить, что Игнатий мальчик. В любом случае, партии он танцует женские, а под юбку никто ему заглядывать не станет.

— То есть… — глаза Фели округлились, а губы приоткрылись, — то есть… он будет девочкой?!

— В каком-то смысле — да. Но это стабильный заработок, реализация. И это его амплуа.

Максим приготовился к долгим уговорам, но к его удивлению Офелия радостно всплеснула руками.

— Это хорошо! Макс, ты даже не представляешь, как хорошо!

— Почему, Феля? — возмутился Игнатий. — Я что, для мужских партий совсем не гожусь?! Я могу, например, Голубую Птицу.

Максим закрыл лицо руками.

— Голубую Птицу… а-ха-ха… я сейчас под стол лягу, Игнаша… нельзя же так смешить!

— А что смешного-то? Нежинский танцевал, Нуреев танцевал, Лифарь…

— Потому хорошо, что бабы к тебе липнуть не будут! Меня достали эти бесконечные поклонницы, у Гасиловой отбою же не было! — перебила Феля.

— Ну, Фелечка, я разве виноват? Я и повода никогда не подаю.

— Еще не хватало бы подать! И без этого сплошные нервы. Сколько я от них гадостей наслушалась.

— Кстати, а как ты меня нашла сегодня? — вспомнил Игнатий.

— Я и не искала, Инна мне позвонила, говорит: “Игнаша твой там с Лазаревым бл… — она осеклась, — ну… репетирует". Я и пошла с ней.

— Интересно, а Инна откуда узнала? — потягивая глинтвейн, спросил Залесский.

— Кто-то со вчерашнего класса слил инфу, — Максим встал из-за стола. — Ну что, идем в комнату, у меня в ноуте проект есть, подрихтуем его, забьем числа, и вперед. Если Феля не против, значит, и Игнаша согласен? А Ленке тогда атанде, пусть худеет.

— Да, Макс, избавь меня от неё! — обрадовался Сергей. — С Игнатием идеально все. Неужели Гасилова так тебя научила, Игнаша?

— Нет, я еще в академии когда учился, к Нинель Кургапкиной в театр бегал, сначала в шутку, для капустника какого-то просил показать пальцы, а потом, ну вот не знаю, она меня стала учить, ей нравилось. Никто не знал. Она мне такие номера свои передала, “Весенние воды” Мессерера.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— “Весенние воды” — это же раритет!

— Вот видишь, Игнаша, Макс уже думает, как нас продать.

— А что такого, — неожиданно рассердилась Феля, — у вас своя работа, у него — своя. Нет бы спасибо сказать!

— Да мы и так ему в ножки кланяемся, спасибо вам, господин директор.

— А уж я-то как поклонюсь, — без тени шутки сказала Феля, — папа обещал, если Игнаша найдет работу, то мы поженимся, а за безработного не пускает.

— Правильно делает, — одобрил Лазарев, — с такими талантами и за безработного. Да за одни оладьи женихи в очередь будут стоять.

— Вот еще, — Феля передернула плечами, — нужны они мне. Ой, ну это же надо, Игнаша будет Матильдой. А я папе не скажу, пусть пока не знает! Потом разыграю его.

— Бедный папа, — покачал головой Максим.

— А нечего запрещать, условия ставить. Я сама решу, когда и за кого мне замуж выходить… Уже решила! За Мотю… ха-ха-ха… Макс, ну ты куда, съешь еще что-нибудь.

— Не-е-е-ет! Мне и так три дня теперь железо в тренажерном зале кидать за этот завтрак. Пошли, пошли…

— Ладно, идите, я тут уберу все, а потом наверх сходим, посмотрим пентхаус. Вам понравится.

— Да уж лучше, чем снег грести, — заранее согласился Сергей.