Амаркорд

10

Под раскаленным добела небом плывет в мареве набережная, расплывается гигантская глыба Гранд-отеля, плывет в слепящем зное мол, в мясных рядах пляжа расплываются фигуры купальщиков.

Асфальт плавится. На набережной — вдавлины от лошадиных копыт и длинный след велосипедной покрышки.

Необъятная поверхность моря дымится.

На Муниципальной площади ни намека на тень. Лишь скользит по камням крошечная тень голубя. Фонтан пересох. Главная улица словно вымерла. Все окна закрыты ставнями.

В витрине фотографии «Четыре времени года» теперь выставлен другой портрет Гэри Купера. Лицо у него потное, на голове кепи Иностранного легиона.

У дверей Коммерческого кафе стоя спит официант. Вдоль стены, высунув язык, трусит собака.

Внутри собора чуть прохладней. Дон Балоза сидит на скамье спиной к алтарю, опустив руки на колени, и ловит ртом свежий воздух из распахнутой двери ризницы.

Владелец кинотеатра «Молния» Рональд Колмен, один-одинешенек в пустом партере, уставился в угасший экран.

Огромное дерево во дворе одного из больших, населенных беднотой домов отбрасывает на землю круглую тень. В густых ветвях дерева, укрывшись от солнца, спят несколько ребятишек.

Над древнеримскими стенами на окраине города, над раскаленными крышами домов, над белым от камней и высохшим до последней капли ложем реки стоит неумолчное гудение шмелей.

Вечером принадлежащий муниципалитету грузовик с большой овальной цистерной поливает Главную улицу. Группка прохожих, наверное одна семья, спасаясь от струй, испуганно жмется к стене дома. В руках у них свертки. Вот поливальная машина проехала, и семейство продолжает свой путь.

Из подъезда в переулке выходит другая группа. У этих тоже в руках кульки и сумки. Они явно торопятся, должно быть уезжают или боятся опоздать к назначенному часу.

Перед нами — синьор Амедео. Он приостанавливается и оборачивается на идущих позади жену, Бобо и его братишку. Как только они приближаются, он трогается дальше, опережая их на несколько шагов и как бы возглавляя это маленькое шествие.

Группами движутся в том же направлении и другие. Люди идут по мостовой во всю ширь улицы, торопятся, словно боясь отстать от остальных. Восемь мальчишек бегут гуськом, в затылок друг другу.

С окраины движется запряженная лошадью телега. На ней полно народу. Сзади, свесив ноги, сидит мужчина с чемоданом на коленях.

А вот шествует дон Балоза во главе группы школьников. Колонну замыкает монахиня.

Из выходящих на набережную улиц выплескиваются все новые и новые людские потоки. Некоторые остаются стоять у парапета. Другие спускаются по лесенке на пляж. У самого берега моря не протолкнуться.

Лодочник отталкивает от причала большой катамаран, полный пассажиров. По морской глади скользят и другие лодки — белые, перегруженные до предела.

На молу давка, шум, крики. Пришвартованный к молу баркас наполняется пассажирами. Среди них мы замечаем Адвоката. Он пристроился на корме, взгляд его устремлен на горизонт. В порту одна за другой отваливают от берега лодки и лодочки.

В маленькую гребную шлюпку садятся Бобо, его брат, мать и отец. На веслах — один из работающих у отца каменщиков, которого мы уже видели на стройке. Вдруг с одной из лодок падает в воду арбуз, и какой-то парень бросается за ним в море.

Рональд Колмен, хозяин «Молнии», изящно правя веслом, ведет катамаран с Угощайтесь и ее сестрами. Угощайтесь в легком открытом платье, которое она приподнимает, чтобы не замочить. Сестры ее в купальных костюмах.

В окнах Гранд-отеля полно иностранных туристов, не отрывающих глаз от моря. Даже на самом верху, на террасе, меж мавританских куполов гостиницы темнеют маленькие фигурки. И мы тоже как будто смотрим вместе с ними на морскую гладь откуда-то сверху, шарим по ней взглядом сквозь окуляр подзорной трубы, пока не упираемся в линию горизонта.

Это обозревает морские дали через установленную на треноге длинную подзорную трубу директор гимназии Зевс. Рядом с ним физик и синьорина Леонардис. По асфальтированной террасе между мавританскими куполами (они выложены какими-то чешуйчатыми пластинами, сплошь побитыми и в трещинах) бродят несколько иностранных постояльцев Гранд-отеля. Среди них мы узнаем чешку: на плечах у нее белая шаль, раздуваемая ветром; она то и дело прикрывает ею лицо. Директор Зевс беседует с учителем физики.

— В скольких километрах он пройдет?

— В восьми. Так мне сказали.

— А подзорная труба во сколько раз приближает?

— Эта подзорная труба сокращает расстояние в сорок раз. Таким образом, получается, что «Рекс»[12] пройдет от нас всего в четырехстах метрах.

Директор разочарованно разводит руками.

— Ну, на расстоянии четырехсот метров я ничего не вижу!

— На земле или на море?

— А какая разница?

— Дело в том, что в открытом море видимость в десять раз выше по сравнению с тем же расстоянием на земле.

Директор Зевс крайне удивлен.

— То есть?

— То есть при помощи нашей подзорной трубы мы увидим «Рекс» в четырехстах метрах, но это все равно, как если бы он проходил в сорока!

Директор Зевс долго стоит, недоверчиво глядя на учителя физики, а потом обменивается взглядом с учительницей Леонардис, как бы желая поделиться с ней своими сомнениями.

В открытом море плывет человек. Это Дешевка. Он останавливается передохнуть и оглядеться. В километре от него, в открытом море целая флотилия лодок и катамаранов. Оттуда еле слышны какие-то крики. А берег теперь уже совсем далеко. С пляжа не доносится никаких звуков. Дешевка плывет дальше.

Большие и маленькие катамараны, баркасы, лодки, которые раньше бороздили необъятные морские просторы, стоят сейчас неподвижно, борт к борту, вытянувшись в длиннющий полукруг. Они слегка покачиваются на волнах.

Какой-то человек, сидя на борту переполненного баркаса, спрашивает Адвоката:

— Скажите, а сколько он, по-вашему, весит?

Адвокат обводит взглядом всех сидящих в ряд попутчиков, словно пытаясь угадать, кто из них его таинственный недруг. Не желая отвечать на трудный вопрос, он вновь устремляет взгляд к линии горизонта.

За него отвечает другой пассажир, стоящий возле каюты:

— Как два Гранд-отеля!

Задавший вопрос говорит соседу:

— А я думаю — больше. Как два Гранд-отеля плюс арка Юпитера.

— Добавь еще мою фигу, — отзывается сосед.

На носу сидит красавчик Джиджино Меландри со своей матерью — худой, томной дамой. Они нежно держатся за руки: мать хочет всем показать, что, когда сын с нею, он принадлежит только ей и ни одну женщину не удостоит даже взглядом.

Крупным планом мужское лицо. Это крестьянин, замкнутый и робкий. Он подыскивает слова, чтобы высказать свое мнение.

— А по мне, «Рекс»… — начинает он в замешательстве. — Не знаю, что и сказать…

Неподалеку беседуют несколько господ. Это люди уже немолодые, по виду банковские служащие.

— Теперь он плывет в Венецию, а потом вернется в Геную. А из Генуи отправится в Америку и впервые пересечет Атлантический океан.

— На этот рейс заказал себе билет Беньямино Джильи — он будет петь в «Тоске» в Метрополитен-опера.

В разговор вмешивается сидящий рядом рабочий в майке:

— Да будь у меня такой голос, как у Беньямино Джильи, я б куда хочешь поехал!

На одном катамаране разрезают арбуз. На другом тоже начали закусывать, запуская руки в бумажные кулечки.

Многие купаются. Среди купальщиков и Бобо. Он подплывает к катамарану Угощайтесь и, замерев между двумя его корпусами, любуется снизу мощными ляжками красотки, которые свисают с белых реечек сиденья.

Внезапно всеобщее внимание привлекает какой-то шум, доносящийся со стороны далекого берега. В последних лучах заходящего солнца к флотилии, застывшей в бесконечном ожидании, широкими кругами приближается маленькая моторка, оставляя за собой длинный пенистый след.

За рулем уже можно различить Шишку. Рядом с ним две молодые блондинки, с виду немки, а сзади восседает на голубой подушке Лалло — романтический завсегдатай Гранд-отеля; по морю от винта расходятся пышные усы морской пены. Лодка останавливается метрах в двадцати от остальных. Шишка выключает мотор. С катерка слышатся голоса, взрывы смеха.

Угощайтесь, пожалуй, с большим вниманием, чем другие, наблюдает за тем, что происходит на моторке, которая чуть покачивается на волнах, похожая на большую, неизвестно откуда прилетевшую чайку. С катера, словно звук выстрела, доносится негромкий хлопок. Там откупорили бутылку шампанского.

Какой-то тип, наблюдая за происходящим с борта рыбачьего баркаса, с изумлением констатирует:

— Шампанское!

И глотает слюнки, словно сам сделал глоток из бокала.

На заляпанной гудроном барже Заклинатель Змей и еще несколько человек едят мидий — берут их руками из стоящей перед ними большой глиняной миски и с жадностью высасывают. Заклинатель, оторвавшись от этого занятия, начинает свой рассказ:

— Меня животные любят так, как никого на свете… видно, запах у меня какой-то особенный… Вот вам один случай: в прошлом году я отправился в море на катамаране… Было, наверно, часа два пополудни. Вышел я в открытое море и остановился выкурить сигарету, как вдруг вижу — подплывает к самому борту дельфин и глядит на меня… На следующий день возвращаюсь на то самое место, тихонько свистнул, и дельфин тут как тут: высовывается из воды и кладет голову на борт… На третий день поглядел-поглядел на меня и вдруг говорит: «Мама!»

И, нимало не заботясь о том, верят ему или нет, Заклинатель принимается сосредоточенно высасывать очередную ракушку.

Дешевка доплывает наконец до лодок. Никто не обращает на него внимания, может, просто не замечают. Он хватается за борт ближайшей лодки, чтобы немного передохнуть.

Потом вновь пускается вплавь и кружит между лодок, словно кого-то ищет. Неожиданно катамаран Угощайтесь становится носом кверху. Она изо всех сил цепляется за сиденье, Рональд Колмен и сестры ползают по дну, а за спиной у них держится за борт Дешевка и изо всех сил тянет вниз. При этом он оглушительно хохочет.

— Прекрати, болван! Отпусти!

Дешевка разжимает руки, и катамаран, раза три сильно качнувшись, вновь обретает равновесие. Угощайтесь хватает весло и замахивается на Дешевку, но тот мгновенно исчезает под водой.

Море постепенно темнеет. Далекий берег угадывается лишь по цепочке светящихся точек.

Бобо с братишкой, перегнувшись через борт, вглядываются в черную морскую глубь, в которой сверкают, словно светлячки, мириады фосфоресцирующих рыбок.

Их отец любуется звездным небом. Взглянув на молчаливо сидящую рядом жену, он говорит, словно сам себе:

— Человек живет в своем городе и не замечает, что за столпотворение у него над головой! Вертятся миллионы таких шариков, как земной, и все они куда-то летят… Все, все вокруг куда-то летит… Летят Солнце, звезды, наша Земля, а значит, летим и мы… И тут говори не говори, а на самом-то деле все не так: идем мы или стоим на месте, как вот сейчас, мы все равно в то же время летим… Вот ведь, черт побери, какая штука! И как она только держится, эта махина? Возьмем, к примеру, меня: надо мне построить дом, что ж, дело нехитрое — берешь столько-то кирпичей, столько-то мешков извести… А в воздухе-то, скажи на милость, где ты положишь фундамент?! И подумать только, не какие-нибудь там игрушки, мелочь всякая… все тяжеленное, огромное… одной земли сколько… а не земля, так огонь… везде огонь, горит, пылает… пылает, черт его подери, миллионы лет, пылает себе и пылает… а мы вспыхиваем и гаснем, как спички… Миранда, тебе не холодно? Накинь что-нибудь на плечи. Хочешь мой пиджак?.. И нечего на это закрывать глаза… ну сколько мы можем еще протянуть — самое большее — десять, ну еще двадцать лет… Ты замечаешь, как быстро бежит время?..

На одной из лодок — дон Балоза с группой школьников и монахиня. Они молятся, и их приглушенные голоса сливаются в невнятное бормотание.

Одного мальчика укачало и рвет.

Вдруг раздаются звуки аккордеона. Все умолкают и прислушиваются.

Играет слепой по прозвищу Шарманщик; ему лет пятьдесят с лишним; черные очки, рыжеватые волосы, бледное, чуть перекошенное лицо.

Он все время передергивается от какого-то внутреннего тика, словно его щекочет невидимая рука. От звуков аккордеона в воздухе разливается грусть.

Угощайтесь слушает самозабвенно. Мелодия внезапно обрывается, и вновь наступает тишина.

Когда аккордеон смолкает, Угощайтесь чувствует в душе пустоту. Она начинает говорить, и эту проникновенную исповедь обращает к себе самой, к Рональду Колмену, к своим сестрам, а также и к нам:

— Да, может быть, я ошибалась: я метила слишком высоко… Но в этом я виновата лишь отчасти. Поймите меня правильно, я и не думаю задаваться… это не в моем характере… однако я сама должна признать: во мне есть что-то такое, чего нет в других девушках… например походка… ведь мне достаточно нацепить на себя любую старую тряпку, или сделать несколько шагов, или просто поднять руку, и я, сама не знаю почему, сразу произвожу впечатление, все на меня смотрят — одним словом, я не из тех, мимо кого проходят, не заметив. О встрече с такими, как я, вспоминают долго. И мне это льстит: женщине всегда приятно, когда она чувствует на себе взгляды… Взгляды — но не руки… А кто только и думает, как бы тебя облапить, того я всегда ставлю на место… Правда, и я сделала в жизни несколько ошибок не так уж много, — но иногда все же поддавалась, уступала… я ведь тоже не кусок льда. Теперь я, конечно, раскаиваюсь и поняла: красота порой доставляет тебе радость, но это с одной стороны, а с другой — она может тебя и погубить. Знаете, сколько мне лет? Я не стыжусь сказать правду. Я даже всегда немного прибавляю себе, не то что другие. Мне тридцать лет! И все же я продолжаю ждать… Да, мне хотелось бы дождаться одной из тех долгих встреч, которые длятся всю жизнь, мне хотелось бы иметь семью, детей, мужа, чтобы вечером, быть может за чашкой кофе с молоком, было с кем словом перемолвиться… А иногда — почему бы нет? — и заняться любовью, потому что без этого ведь тоже нельзя… Однако главное чувства, они куда важнее, чем физическая близость… А чувства меня просто переполняют… и я готова их все отдать… Но кому?.. Кому они нужны?..

Шишка запускает мотор, и катер удаляется, оставляя за собой длинную, освещенную луной дорожку. Потом отплывает баркас с доном Балозой и мальчиками. Теперь лодочная флотилия — это множество застывших в безмолвном ожидании теней. Вот ее покидает еще несколько катамаранов. Возвращающиеся на берег насмехаются над теми, кто еще остается.

— Какого черта вы ждете?!

— Появится он вам, как же!

— В лучшем случае схватите воспаление легких!

Оставшиеся обескуражены, разочарованы. Люди закутываются потеплее, потому что стало прохладно. Они уже утратили всякий энтузиазм. Шевелятся тени. Во тьме горит огонек сигареты. Густой туман окутал вдалеке берег и скрыл мерцавшие точки света.

Сколько времени уже прошло?.. Синьор Амедео неотрывно уставился в темноту. Жена его уснула. Растянулись на дне лодки и Бобо с братишкой. И на большом баркасе многие спят.

Но вот, когда все уже потеряли надежду увидеть трансатлантический лайнер, в ночи раздается хриплый рев сирены. На баркасе кто-то кричит: «Рекс»! Кажется, это голос Мудреца. На катамаранах и всех прочих плавучих средствах поднимается страшная суматоха. Люди вскакивают на ноги, каждый пытается забраться повыше. Родители расталкивают сонных детей.

Темная, чернее ночи, гора растет и с каждой минутой надвигается все ближе, мощно, с глухим шипением разрезая взбудораженные волны. На лодках и катамаранах начинается паника, мечутся неясные тени, воздух пронизывают испуганные крики.

— Он нас раздавит!

— Стой!

— Помогите!

— Мама!

Кричат взрослые, плачут дети — всеобщее смятение.

И действительно, кажется, что черная громада гигантского лайнера вот-вот обрушится на сбившиеся в кучу суденышки. Все бросаются в беспорядочное бегство — мелькают весла, корпуса катамаранов, кили яхт… Паруса не хотят подниматься, моторы никак не заводятся. Многие в отчаянии прыгают в воду. Сдавленные от страха голоса, крики, проклятия:

— Джино! Джино!

— Не волнуйся!

— Спокойствие! Сохраняйте спокойствие!

— Ах, чтоб его!..

— Да перестаньте же, мы спасены!

И в самом деле, теперь уже многие видят, что «Рекс» пройдет на некотором расстоянии от их лодчонок. Все быстро успокаиваются и, разинув рот, тяжело дыша, глядят на лайнер…

Огромный, весь сверкающий огнями корабль проносится мимо них, как сказочное видение. Даже слепец Шарманщик вскочил и спрашивает:

— Ну, какой он?

— Весь белый, — шепчет ему сосед.

Слепой снимает черные очки и смотрит прямо перед собой в тщетной надежде хоть что-нибудь увидеть своими незрячими, пораженными катарактой глазами.

С верхней палубы «Рекса» выглядывают люди, маленькие фигурки в вечерних костюмах. Кто-то машет рукой. Доносятся звуки музыки. На палубе танцуют.

Отец Бобо, сняв шляпу, застывает в немом восторге перед этим олицетворением могущества.

Угощайтесь стоит и плачет. Плачет потому, что, несмотря на свои недавние признания, понимает, что сердце ее навеки отдано таким вот блестящим господам.

В одном из баркасов Черная Фигура запускает вхолостую мотор своего мотоцикла и приветствует лайнер оглушительным грохотом. Многие аплодируют.

Но вот «Рекс» уже далеко — маленькая цепочка огней, одно из многих созвездий в ночном небе. В который раз доносится далекий хриплый вой его сирены.

Люди на лодках по-прежнему стоят молча — переваривают фантастическое зрелище. Но вдруг до флотилии докатываются огромные волны, поднятые могучим винтом «Рекса». Они обрушиваются на катамараны, грозя их перевернуть и вновь создавая неописуемый хаос. И все же в темноте звучит смех и раздаются веселые возгласы.