Амазонка глазами москвича

Азеведу утверждал, что до реки нужно пройти около двадцати пяти километров.

Услышав об этом, старик серингейро протестующе взмахнул руками.

— Что вы! Здесь будет все тридцать шесть!

Приходилось брать нечто среднеарифметическое, скажем, тридцать километров. Тридцать километров по джунглям, тридцать километров по бездорожью, если не считать, что часть пути удастся пройти по заброшенным эстрадам. На переход, видимо, придется затратить не менее трех суток. Вы скажете: черепашьи темпы. Но ведь это не улица Горького в Москве, не шоссе Симферополь — Ялта и даже не Военно-Грузинская дорога. Это влажные бразильские джунгли.

Шли индейской цепочкой. Впереди Азеведу, затем я и сзади старик серингейро. За первые несколько часов пути он успел высказать недовольство непрекращавшимся дождем, поздним выходом в путь, грузом, который ему пришлось тащить за спиной, и, наконец, своим решением отправиться в Рио-Бранко. Такой уж, видимо, у него был характер. Ему все время хотелось о чем-то рассказать, что-то спросить и просто отвести душу в беседе. Он был полной противоположностью Азеведу. Тот молча шел впереди, время от времени обрубая мешавшие ему лианы, и иногда даже умудрялся успевать сворачивать с эстрады на несколько метров в сторону, надеясь обнаружить какую-либо дичь к предстоящему обеду.

Путь был довольно однообразный. Блокноты и фотоаппараты лежали без движения, потому что и записывать было нечего и снимать в таких условиях не имело никакого смысла. Практически шли все время в потемках. Азеведу двигался легко, не торопясь, как бы прогуливаясь. Потом объяснил, что делает это сознательно, стремясь сохранить как можно больше сил для наиболее трудного участка пути. И он оказался прав. Эстрада шла в нужном для нас направлении километра четыре-пять, потом свернула в сторону, а мы продолжали путь на юго-юго-восток. К счастью, в этом месте лес был какой-то редкий, росло немного лиан и кустарников. Старик серингейро высказал предположение, что часть растительности погибла здесь от какой-нибудь болезни. Лавируя среди сгнивших пней н мертвых деревьев, продолжавших стоять, зацепившись сухими ветвями за кроны своих собратьев, мы продвигались все дальше и дальше к реке Акре.

На покинутой эстраде встречалось много каучуконосных деревьев, испещренных шрамами, забытых и покинутых охотниками за каучуком. Все свои жизненные соки они отдали людям, а люди бросили их умирать. И деревья, вытягиваясь вверх, к свету, к солнцу, доживали последние годы.

Бездорожье продолжалось километра три, потом снова мы вышли на эстраду, такую же заброшенную, как и первая. Не успел Азеведу пройти по ней метров сто, как с ним чуть не случилось несчастье. По привычке Азеведу, взмахнув факоном, обрубил какую-то лиану, преграждавшую путь. Лиана с шелестом опустилась на землю, и тут что-то черное промелькнуло мимо его лица и скрылось в чаще. Азеведу отпрянул назад и очень длинно и витиевато выругался на какой-то смеси португальских и испанских слов, с добавлением местного, акреанского жаргона.

— Что такое? — спросил старик серингейро.

— Да старая ловушка! — Азеведу шагнул в сторону и вынес на эстраду самострел. Потом полез туда, куда улетел черный предмет, и вытащил стрелу метра полтора длиной. Он пояснил, что этот самострел был наставлен на кабанов. Хорошо, что упавшая лиана заставила его сработать, иначе неизвестно, какой оборот приняло бы дело.

— Сам я виноват, — лаконично сказал Азеведу. — Идти по незнакомой эстраде — осторожность нужна.

После происшествия темп нашего продвижения еще более снизился.

— Через час примерно дойдем до хижины, там будем обедать, — обернувшись, произнес Азеведу.

Вдруг далеко впереди послышался какой-то треск и затем дикий визг. Азеведу чуть-чуть прибавил шагу.

— Повезло, — сказал он. — Поросенок попал в западню.

Действительно, после нескольких поворотов эстрады мы увидели уже знакомый нам тип западни-ямы. Внизу между вбитыми в грунт острыми кольями метался небольшой поросенок. Падая, он не задел ни за один из кольев и остался совершенно невредим, до поры до времени конечно. Азеведу прицелился и выпустил в него заряд дроби.

— Ну а как же хозяин? — решил задать я вопрос. — Он придет к ловушке и увидит, что она пуста.

— Нет, — ответил Азеведу. — Он не придет к ловушке. Это брошенная эстрада, и ловушка специально подготовлена и налажена для таких путников, охотников вроде нас.

Выкинув поросенка из ямы, Азеведу срубил несколько лиан и снова аккуратно накрыл ловушку.

— Пускай она еще поработает на других. Раз в четыре-пять дней обязательно в нее кто-нибудь попадет — или виадо, или поросенок. В этих местах часто бродят охотники, они и воспользуются добычей.

Я вспомнил об имеющемся в наших местах обычае — в Сибири, на Дальнем Востоке, на Кавказе — думать о тех, кто может прийти после тебя. Хорошие традиции распространены по всему миру. Это и понятно: просто очень много настоящих людей можно встретить на всех континентах.

Хижина, к которой мы подошли, не казалась заброшенной. Около плиты лежали аккуратно сложенные дрова, в тряпочке была завернута соль и даже немного маниоковой муки. Отдельно в плотно закрытой жестяной банке хранился почти целый коробок со спичками.

— Здесь долго задерживаться не будем, — произнес Азеведу. — Пообедаем — и опять в путь. Мы сегодня очень хорошо шли. Отмерили уже километров двенадцать. Если пройдем еще четыре до темноты, будет замечательно.

— Так завтра сможем добраться до места, — добавил я.

Азеведу скептически улыбнулся.

— Впереди нет дороги, впереди трудно идти.

Сушить одежду было бесполезно. Во-первых, за час она не высохла бы, а во-вторых, надевать сухую рубашку, чтобы она через три минуты снова стала мокрой, было по меньшей мере неразумно. Надежды же на прекращение дождя не было никакой. Видимо, началось настоящее тропическое лето — период тропических ливней.

Обед был замечательным. Все по достоинству оценили качества жареной добычи. Дикий поросенок тоже бывает нежным.

Начался самый трудный участок пути. Мы вступили в нехоженые джунгли — мате. Да, путь пo мате не устлан розами. Азеведу приходилось непрерывно пускать в ход свой факон. Прорубать тропинку было бы бесполезным занятием. Поэтому он старался выбирать наиболее удобопроходимые участки, пролезал под деревьями, раскидывал в стороны колючие ветки кустарников, и так, метр за метром, шаг за шагом, группа двигалась вперед. Солнце все время находилось у нас за спиной. Невозможно было подсчитать, на сколько километров удалось продвинуться за оставшиеся до темноты три-четыре часа, но, вероятно, не больше четырех. Это при самом оптимистическом подсчете. Перед наступлением сумерек Азеведу сбросил с плеч мешок и расчистил небольшую площадку.

— Здесь будем ночевать, — сказал он. — На сегодня все.

Повесить гамаки — дело одной минуты, но повесить гамак — это еще не все. Когда устраиваешься на ночлег в джунглях, необходимо тщательно осмотреть стволы деревьев, на которых вешаешь свое ложе, а сам гамак необходимо предварительно несколько раз встряхнуть, потому что очень часты случаи, когда в него забираются так называемые пауки-краболовы, укус которых, говорят, может быть смертельным для человека. Возможно, эти рассказы бывалых людей содержат некоторое преувеличение, но лучше поверить в них, чем подвергать себя ненужной опасности. Дождь начал постепенно стихать. Это не принесло облегчения путникам: вместо дождя появились миллиарды москитов. Москиты — это бич путешествующих по тропическому лесу. Вряд ли природой создано что-либо более неприятное для человека, чем москиты. Они залепляют глаза, залезают в уши, в рот. Кажется, что ты дышишь не воздухом, а заглатываешь какую-то странную смесь, больший процент которой состоит из москитов. К счастью, у запасливого Азеведу оказался в мешке большой кусок марли, вполне достаточный для того, чтобы обмотать лица.

Место для ночлега было выбрано очень удачно, и вода почти не проникала сквозь толщу листьев могучих деревьев. Мы лежали в гамаках, а кругом лес жил ночной жизнью. Было очень интересно наблюдать за множеством светлячков, носившихся в разных направлениях, и слушать свист, клекот, крики ночных птиц, устроивших бесконечный концерт по случаю прекратившегося дождя. Казалось, присутствуешь на музыкальном представлении, где звуки сопровождаются световыми эффектами, — столь причудливые линии образовывались множеством резвящихся светлячков.

— Это души серингейрос, — раздался вдруг голос старика. — Нашего брата столько погибло в этих лесах! Никто даже и сосчитать не может. На каждой эстраде лежат кости. Одни умерли своей смертью, других убили индейцы. Раньше очень большие сражения происходили между белыми серингейрос и индейцами. Сейчас не те времена.

— Нет, ты не говори, — возразил Азеведу. — Незачем все сваливать на индейцев. Ведь раньше, куда ни кинь, были все их земли. Разве ты бы не сопротивлялся, если бы у тебя была земля, а тебя стали бы сгонять с нее пришлые люди?

— А что, по-твоему, — недовольно ответил старик, — индейцам нужен каучук? Пусть себе ловят рыбу, а нам оставят каучук. Мы же больше в нем понимаем.

— Не знаю, больше или меньше, — резонно заявил Азеведу, — но мне знающие люди рассказывали, что, еще когда здесь не было ни одного белого, индейцы уже добывали каучук и продавали его хозяину-серингалисту.

— Кому они продавали? — ехидно заметил старик.

— Не знаю, — признался Азеведу. — Но индейцы раньше нашли каучук, чем белые, — упрямо повторил он и замолчал.

Вмешиваться в их спор не хотелось. К тому же Азеведу своим последним замечанием как бы поставил точку. Но вспомнилась легенда, услышанная еще во время поездки по реке Тапажосу.

Однажды, говорится в легенде, очень-очень много лет назад один индейский воин, по имени Татаита, раскрыл секрет добывания огня, случайно ударяя одним твердым камнем по другому. Татаита обрадовался и каждый день с наступлением сумерек стал разводить костер и приготовлять на нем пищу. Узнал об этом индейский бог Тупа и пришел в страшное негодование, считая, что, кроме него, добывать огонь никто не имеет права. Все индейцы живут, как известно, по законам бога Тупа, а так как Татаита нарушил один из законов, Тупа решил наказать своенравного вассала. Призвав к себе Татаита, он сказал ему: «Ты должен за свою провинность доверху наполнить водой чан, стоящий на вершине горы». Чан был колоссальный, и воду Татаита приходилось доставать с самого глубокого места реки Амазонки. Для смелого воина Татаита выполнить задание Тупа не представляло большой трудности, но сложность заключалась в одном: бог приказал Татаита носить воду в сетке, служившей индейцу для хранения стрел. Сетка имела большие ячейки, и донести в ней хотя маленькую толику воды от Амазонки до вершины горы было довольно сложно. Но приказ есть приказ, и Татаита не мог его ослушаться. День и ночь он носил воду, хотя когда добирался до вершины горы, то в сетке удерживалось всего лишь несколько капелек. Страдания юноши возбудили жалость у жены бога — богини Иара, которая решила помочь индейцу. Иара жила на дне большого озера во дворце. Вынырнув из глубины, Иара вручила Татаита большую раковину. «Юноша, — сказала воину Иара, — ты подойди к дереву, растущему на берегу озера, сделай раковиной надрез на коре его н, когда дерево начнет плакать, собери слезы и омочи ими ячейки своей сетки. После этого спокойно выполняй задание бога Тупа». Татаита исполнил все советы богини Иара, и таким образом в несколько дней бочка была до краев наполнена водой. По ходу дела были открыты и замечательные свойства каучука, которым пользуемся мы до наших дней.

Когда на следующий день я рассказал эту легенду старику, он воспринял ее как достоверный факт.

— Да, конечно, — произнес он, — может быть, и так открыли каучук. — И неожиданно добавил: — Вероятно, светлячки — это не только души умерших белых серингейрос. Может быть, среди них есть также и индейские души. Конечно, если они до своей смерти успели принять нашу католическую веру.

Между прочим, замечание старика серингейро о том, что индейские души могут стать светлячками и если они до своей смерти успеют принять католическую веру, имеет свой подтекст. Несмотря на все старания различных миссионеров, индейцы не испытывают никакого желания принимать католическую веру и вообще избегают контакта с «цивилизаторами», особенно индейцы, живущие в юго-западных районах Бразилии, куда вот уже многие десятилетия наблюдается самый большой приток авантюристов, искателей приключений, в том числе охотников, добытчиков каучука и т. д. Встречи индейцев с этими людьми не несут первым ничего хорошего. Примером этому может служить история племени синта-ларга (длинные пояса).

По плану дорога между столицей — городом Бразилиа и столицей штата Акре должна будет проходить по землям, где живут индейцы этого племени, хотя дорога и не построена, но уже большая часть индейцев синта-ларга погибла от вооруженных нападений на них. Организовала нападения компания, которая имеет подряд на строительстве дороги.

В штате Акре синта-ларга насчитываются лишь немногочисленные группы. В основном это племя живет в муниципалитете Арипуана, в штате Мату-Гросу, от левого берега реки Журуена до левого берега реки Рузвельт, уже на территории Рондонии. В этом районе водится много дичи, земля тут плодородная, растут деревья ценных пород, говорят, что в этом районе много золота и алмазов.

Деревни индейцев племени синта-ларга располагаются в центре полей, которые они возделывают, очищая участки густых джунглей от деревьев и кустарников. Сейчас бразильские власти предпринимают попытки переселить индейцев племени синта-ларга, которых, по неполным данным, насчитывается около 5 тысяч человек, а также 5 тысяч индейцев других трех племен на территорию национального парка Арипуана, занимающую площадь в 32 тысячи квадратных километров. Что выйдет из этой затеи, пока неясно, потому что индейцы не хотят уходить с земель, искони им принадлежащих. В дальнейшем мы еще не раз будем сталкиваться с таким названием — национальный парк. Это значит, что на этой территории запрещено всякое строительство, запрещен свободный въезд на эту территорию, развитие промыслов, золотоискательские работы, сбор каучука, промысловая охота. На территории парков организуется несколько постов, работники которых обязаны наблюдать за соблюдением вышеуказанных правил. Чаше всего эти национальные парки создаются там, где живут индейские племена, с тем, чтобы сохранить их от истребления. Идея хорошая, но, к сожалению, очень часто национальные парки остаются парками лишь на бумаге.

Второй день пути прошел совершенно так же, как и конец первого. Мы пробирались через мате. Вечером, устраиваясь на ночлег, старик почувствовал себя неважно. Действительно, лицо его пылало, а он жаловался на холод. По всей видимости, у старика начинался приступ лихорадки. Это значительно осложняло наше положение, так как никто не мог ответить на вопрос: сколько осталось до реки. Тридцать с лишним часов пробирались мы по джунглям, а конца все не было видно.

Вторая ночевка прошла менее спокойно, чем первая. Не прекращавшийся ни на минуту мелкий дождь постепенно все усиливался, пока не перешел в тропический ливень. Лежать в гамаках было невозможно. Мы уселись в них и, вероятно, со стороны казались большими ночными птицами, примостившимися на нижних ветвях деревьев. Ливень шел несколько часов. Представьте, что на вас непрерывно опрокидываются ушаты теплой воды. Может быть, первый ушат покажется даже приятным, но проходит пять-десять минут, час, другой, а потоки воды все низвергаются сверху, и вы только плотнее закутываете фотоаппараты и продукты в старый полиэтиленовый мешок и постепенно приходите к мысли, что пусть лучше снова начнут кусать москиты, но только бы прекратилась водяная пытка.

Дождь кончился как-то сразу, будто сверху задвинули нужную заслонку, и лес снова зажил своей обычной ночной жизнью. Несмотря на страшную духоту, старика била лихорадка. Это совсем некстати, потому что скоро наступит рассвет и мы смогли бы, воспользовавшись отсутствием дождя, пройти быстрее оставшиеся до реки километры. Эх, знать бы, сколько осталось идти!

Азеведу берет факон и, как обычно, отправляясь на разведку пути, произносит:

— Пойду посмотрю, что и как.

На этот раз он вернулся необычно быстро и сказал только: «Мы выходим на свежую эстраду». Лучшего известия Азеведу не мог принести. Выход на эстраду означал конец нашим мытарствам потому, что, без сомнения, эстрада должна была привести к большой воде, должна была привести к реке Акре. Собрать нехитрый багаж — дело одной минуты. Старик с трудом встал на ноги. Однако самостоятельно идти он не мог. Пришлось разделить поклажу серингейро на две части и добавить к нашему грузу. Азеведу по-прежнему шел впереди, старик, еле передвигая ноги и тяжело опираясь на мое плечо, медленно тащился вслед. Подобным образом нам предстояло пройти минимум пять-шесть километров. Практически преодолеть такое расстояние можно было только за целый день. Через каждые несколько сот метров приходилось останавливаться и делать привал.

После очередной остановки Азеведу сказал:

— Давайте я пойду вперед, посмотрю, что и как. Может, быстро доберусь до дома серингейро и приведу мула для старика.

По-видимому, он принял единственно правильное решение. Мы привязали к лианам, обвивавшим толстенные пальмы, гамак, положили в него больного, и только Азеведу собрался тронуться в путь, как на эстраду из леса вышел человек, державший в руках кожаный мешок. Это, без сомнения, был серингейро, потому что такие мешки наряду с железными бидонами употребляют сборщики каучука для хранения латекса. Увидев нашу группу, незнакомец слегка попятился назад. На лице у него был написан крайний испуг. Конечно, серингейро никак не ожидал встретить в этот ранний час в глубине джунглей трех путников.

— Эй, приятель! — закричал Азеведу. — Мы идем с западного участка Параизо к Акре, чтобы ехать в Рио-Бранко. Не знаешь, сколько до реки осталось километров?

Сборщик каучука, все еще нерешительно поглядывая на нас, приблизился, но, увидев старика, видимо, успокоился и сказал:

— А, это старик Мане. Я его знаю. Опять трясет лихорадка? Сейчас мы доставим его на реку. Река-то здесь, рядом. Пойдемте по эстраде до моей хижины, там я дам вам осла, и мы перевезем Мане ко мне. Только, если хотите быстро попасть в Рио-Бранко, торопитесь, а то через полтора часа должен пройти баркас, который везет туда болас. Может быть, уговорите капитана, и он подбросит вас до города.

Не прошло и часа, как мы сидели на берегу реки, наблюдая за тремя парнями, выкатывавшими из-под небольшого навеса семидесятикилограммовые каучуковые шары — болас.

Мы пришли к большой воде. Она должна была доставить нас в мир цивилизованных людей, где существуют дома с крышами над головой, где под ногами не хлюпает мутная жижа тропических болотец, где можно не опасаться, что тысячи москитов подвергнут вас непрерывной пытке, и где есть более или менее чистая питьевая вода. Вы не можете себе представить, какую воду приходится пить во время путешествия по джунглям.

— Вы знаете, — спросил Азеведу, — куда мы пришли? Это не маржей (центральный барак). Скажи, приятель, — обратился Азеведу к нашему новому знакомому, — сколько отсюда до маржена?

— А зачем вам это нужно? — настороженно ответил серингейро. — У вас есть какие-нибудь дела к хозяину?

— Да нет, — пояснил Азеведу, — мы даже не знаем, кто здесь хозяин, просто желаем знать, сколько километров осталось до Рио-Бранко.

— До центра серингала Параизо примерно три километра. А вы находитесь на участке, который называется Капатара.

— Да ты не бойся, — вступил в разговор наш старик. — Это же не инспектора. Это хорошие люди. Они тебя не подведут.

Кто кого мог подвести, понять было не так-то просто. И только потом Азеведу рассказал, что, оказывается, три арендатора участков в тот момент, когда мы вторглись в их владения, готовились к контрабандной операции. Сложенные на берегу реки болас предназначались не для хозяина-серингалиста, а для баркаса контрабандистов — «диких» скупщиков каучука, которым можно было продать заготовленный каучук по цене, значительно большей, чем арендаторы-серингейрос могли бы получить у хозяина. Если хозяин накроет серингейрос за продажей каучука контрабандистам или впоследствии узнает о проведенной операции, то серингейрос ждет тяжелое наказание, вплоть до физической расправы.

Баркас подошел ровно через полтора часа. Экипаж его состоял из двух человек: капитана и матроса. Капитан, старик лет пятидесяти пяти, одетый в рваные парусиновые штаны и тапочки на босу ногу, сначала артачился, видимо не доверяя ни нашей честности, ни нашей кредитоспособности. А проезд-то стоил всего-навсего пятьсот крузейро на брата. Это что-то около пятидесяти копеек. Еще одно лишнее подтверждение того факта, что у тех, кто бродит по джунглям — у охотников, серингейрос, — большей частью не водится денег. Дело начинало принимать плохой оборот. И лишь когда арендатор вместе с Азеведу стали доказывать контрабандисту, что мы такие же, как он, честные люди и не подведем его, и когда капитану половину суммы отдали вперед, он разрешил устроиться на борту его шаланды сверху кучи уже погруженных каучуковых болас.

К посудине никак не подходило название «баркас». Это была просто большая лодка с подвесным мотором. Экипаж не стал отходить далеко от берега и заводить мотор.

— Я не заинтересован в рекламе, — заявил, добродушно ухмыляясь, капитан. — Товар весь на борту, и больше никто не должен знать, куда и зачем мы едем.

Течение в этом месте было сильное, и, несмотря на то, что матрос, сидевший на веслах, еле-еле ворочал ими, лодка двигалась быстро. Дождь прекратился, и яркое солнце в полчаса высушило нашу одежду. Старик Мане тоже стал чувствовать себя гораздо лучше. Между прочим, так уж принято в Бразилии — очень часто можно долго прожить с человеком и не знать его имени, а только прозвище. Мы все время звали спутника-серингейро Вельо — Старик и даже не подозревали, что его зовут Мане.

— Часто вас так трясет лихорадка? — спросил я Мане.

— Да как вам сказать? Примерно раз в несколько месяцев обязательно случается такая беда. Но не думал, что она захватит меня в пути. Вероятно, это произошло после вчерашнего купания, — и Мане засмеялся, вспомнив происшествие, случившееся ровно сутки назад.

Идя по джунглям, мы вдруг наткнулись на топкое место. Азеведу и старик были очень опытными людьми в джунглях Акре, но тут они потратили, наверное, более полутора часов, ища удобный брод. Брода так и не нашли, но зато открыли участочек, где ширина топи не превышала метров пятнадцати. Конечно, можно было попытаться свалить пару деревьев и перебросить их через трясину. Но на это ушло бы в лучшем случае не менее суток, так как факоны для «лесозаготовительных работ» абсолютно не приспособлены. Ими можно рубить лишь лианы и кустарники. Выход был найден довольно оригинальный: между деревьями, росшими по обеим сторонам топи, протянулась масса лиан, от небольших, в палец толщиной, до гигантов, каждая из которых была толще человеческой руки. Азеведу подошел к стволу одной из пальм, обрубил несколько лиан, но не бросил их, а задержал концы трех в руках. Затем, ухватившись за одну лиану, он поджал ноги и, как на трапеции, перелетел на ней на другой берег тони. Мне удалось сделать снимок начала путешествия Азеведу. Старик проделывал операцию последним. Но то ли лиана, на которой он путешествовал, была большей длины, чем наши, то ли он, не удержавшись на гладком стволе, соскользнул с нее немного, но, не долетев двух метров, старик шлепнулся в вязкую темную жижу болотца. Хорошо, что это случилось рядом с берегом и его легко вытащили, правда, в очень плачевном состоянии. Болотная вода имела далеко не приятный запах. Вероятно, после такой грязевой ванны у старика и начался приступ лихорадки.

Наш капитан особой болтливостью не отличался. Но все же к концу пути немного рассказал о себе и о своей работе контрабандиста. Впрочем, контрабандистом он был только с точки зрения владельцев серингалов. А так в его действиях не было ничего противозаконного, и к судебной ответственности привлечь его было никак нельзя. Поэтому-то владельцы серингалов и применяли самосуд, застав нежелательных для них перекупщиков «на месте преступления».

Капитан уже около года промышлял в этом районе. Я спросил его, ходит ли он в другие города штата Акре и существует ли вообще в природе какая-нибудь ассоциация контрабандистов — скупщиков каучука.

— Конечно, организация существует, но я кустарь-одиночка, — был ответ. — Мне много не надо. На мой век хватит. Эй, — крикнул он матросу, — ты что, не видишь, что мы прошли Параизо! Пора заводить мотор.

Действительно, Параизо остался позади. С мотором лодка пошла еще веселее. И вот мы уже проходим мимо Бока-до-Мосо, Иза, Флор-до-Оуро, Амапа и других серингалов. Не доезжая полутора километров до Рио-Бранко, капитан пристал к берегу и вместе с матросом стал выгружать болас.

— А вы сидите, сидите, — обратился он к нам. — Я довезу вас до самой пристани. Только товар на всякий случай выгружу здесь.

Уже наступил вечер, и на столичной церквушке надрывно звенели колокола, когда мы подошли к Рио-Бранко. Старик Мане отправился домой к Азеведу, я двинулся к гостинице, а капитан с матросом завели мотор лодки и скрылись в том направлении, где оставили свои болас. Все были очень довольны. Пассажиры — тем, что добрались наконец до места назначения, команда — получив от нас сумму, в два раза превышавшую обусловленную.

В гостинице «Шуи» никаких изменений не произошло. Только хозяин, увидев клиента, почему-то смутился и очень любезно стал расспрашивать, как прошло путешествие. Причина его поведения стала ясна сразу же после того, как я направился в номер.

Идя рядом, хозяин говорил:

— Вы, пожалуйста, извините меня. Мы не думали, что вы вернетесь так рано, и осмелились поселить в ваш номер одного постояльца. Видите ли, в чем дело: неожиданно прибыла большая группа посетителей. У нас не хватало места.

Может быть, следовало протестовать. Но настроение было такое хорошее, как будто человек действительно вернулся домой. Хозяину было заявлено, что к нему не только не имеется никаких претензий, а, наоборот, даже будет интересно познакомиться с новым человеком и поделиться с ним своими впечатлениями. В комнате была поставлена вторая койка. На ней лежал молодой человек в роговых очках и читал какую-то книжку. Увидев нас, он встал и представился не то Линстре, не то Лундстем. Я так и не понял названного им имени, но догадался, что передо мной стоит не бразилец, а какой-то иностранец. Хозяин, видимо решив загладить свою вину, поспешил сообщить хорошую новость, сказав, что в душе имеется вода и можно привести себя в порядок, не дожидаясь следующего утра. Безусловно, это было очень кстати. Вы можете себе представить, какой вид имеет человек, вернувшийся после недельного шатания по джунглям.

Ужинать спустились вместе с соседом по комнате. Он очень плохо говорил по-португальски, но, оказавшись словоохотливым человеком, сразу же сообщил, что является членом американского «Корпуса мира». В Акре находится уже около месяца и выполняет задания по изучению жизни серингейрос и экономических факторов, которые могут послужить для дальнейшего увеличения сбора каучука в Бразилии, и в частности в штате Акре.

— Однако, — жаловался американец, — знаете, я не встречаю понимания со стороны местных властей. Кое-какие материалы мне удалось получить. Но необходимо гораздо больше сведений. Срок командировки скоро кончается, я опасаюсь, что когда привезу отчет, то руководство останется мною недовольно. И есть опасность, что больше меня никуда не пошлют. А вы с какой целью приехали сюда? — спросил американец. — Вы кто по национальности, аргентинец или боливиец?

Когда он услышал, что имеет дело с русским, советским журналистом, изумлению его не было предела.

— Первый раз в жизни разговариваю с советским человеком, — почти с испугом произнес он, оглядывая собеседника с ног до головы.

С этого момента его как будто подменили. Разговорчивость куда-то исчезла, и каждое слово приходилось вытаскивать из него клещами. Торопливо проглотив свой ужин, он поднялся наверх. Войдя через час в номер, я не обнаружил американца в комнате. Хозяин на другое утро объяснил, что совершенно неожиданно освободилось одно помещение и «боец» «Корпуса мира» переехал в него.

Впоследствии один из чиновников штата объяснил, почему местные власти отказывались показывать представителю американского «Корпуса мира» документы. связанные с производством каучука в штате Акре. Дело в том, что очень многие участки принадлежат американским предпринимателям, большинство, правда, никогда не появлялось в Акре, а имеет здесь своих представителей, которые действуют от их имени. В последнее время эти эмиссары стали проявлять значительную активность, пытаясь скупить у бразильских владельцев наиболее выгодные в экономическом отношении участки. Когда в Рио-Бранко приехал этот представитель «Корпуса мира», то возникло подозрение, что его специально подослали с целью разузнать, какие из участков производят большее количество каучука. Получив такие сведения, можно было бы впоследствии оказать нажим и скупить лучшие серингалы для американских хозяев.

На другой день после приезда было выяснено, что самолет доктора Миранды застрял в городе Бразилиа и вряд ли в ближайшее время сможет вылететь, так как на днях там произошло восстание сержантов и все рейсы военных самолетов отменены. По правде говоря, помощь Миранды была уже не нужна, срок командировки истекал через два дня. В авиационной компании «Крузейро-до-Сул» я не стал брать сквозной билет на самолет от Рио-Бранко до Рио-де-Жанейро. План был другой: долететь из Рио-Бранко до Порто-Вельо, а там пересесть на поезд, идущий до Гуажара-Мирин, откуда можно было продолжать путешествие опять на самолете прямо до Рио-де-Жанейро. Дело в том, что эта железная дорога самая знаменитая в Бразилии, и, вероятно, не только в Бразилии, а на всем Южноамериканском континенте. Расстояние между двумя городами небольшое — всего 366 километров, и дорога называется официально Мадейра — Маморе. Она была построена вдоль одного из самых труднопроходимых участков реки Мадейры, там, где очень много водопадов и перекатов. Местные жители называют ее «Дорогой ужасов», «Золотой дорогой», «Дорогой смерти». Говорят, что вдоль дороги больше крестов на могилах погибших здесь строителей, чем шпал под железнодорожным полотном. Это в какой-то степени соответствует истине. Для строительства дороги рабочих набирали во многих странах мира, потому что мало кто хотел ехать в Гуажара-Мирин. Рабочие долго не выдерживали условий жизни на строительстве. Кое-кому удавалось выбираться из этого ада, но очень многие умирали в джунглях от лихорадки, от разных болезней, от укусов змей, от голода, от нечеловеческих условий труда. Точной статистики «текучести рабочей силы» здесь не велось. Но по самым приблизительным подсчетам только за пять первых лет строительства дороги умерло более десяти тысяч человек. Действительно, на отдельных участках возле маленьких зданий полустанков виднеются кладбища с множеством крестов, где похоронены строители дороги.

Поражает та бесхозяйственность, с которой расходовались деньги, отпущенные на сооружение дороги Мадейра — Маморе. Достаточно сказать, что 512 400 шпал, которые потребовались для строительства дороги Мадейра — Маморе, были привезены из… Австралии. Говорили, что было невозможно на месте организовать изготовление шпал. Но разве эти же самые шпалы нельзя было привезти по реке из Белена или же из Манауса, где имелись превосходные лесопильные заводы? Видимо, кто-то очень сильно, как говорят, погрел руки на поставках.

В Порто-Вельо все очень долго дожидались прихода поезда из Гуажара-Мирин, потому что практически никакого твердого расписания на участке не существует. Выехали из Гуажара-Мирин на пять часов позже, чем предполагалось. Состав из трех вагонов вел старенький-старенький локомотив, работавший на дровах. Бразильцы называют такие локомотивы Мариа-фумаса — дымящая Мариа. Запаса дров локомотиву хватало примерно на восемь часов. Во время нашего рейса эти восемь часов закончились под вечер, а потом всех пассажиров — мужчин поезда пригласили в лес рубить дрова и готовить топливо для локомотива. После трехчасовой стоянки двинулись дальше. На рассвете, когда многие пассажиры дремали, сидя на скамейках, потому что плацкартных мест там не существует, я, открыв глаза, вдруг почувствовал, что поезд стоит. Отодвинув защелку, открыл дверцу купе и выпрыгнул на полотно. Подойдя к локомотиву, спросил у машиниста, почему мы стоим.

— А как же? Сейчас пять часов утра. У нас опять кончились дрова. Пускай пассажиры поспят. Не стану же их будить. Вот часиков в семь, когда все проснутся, мы снова пригласим всех в лес, нарубим еще дров и двинемся дальше. Нам осталось всего четыре-пять часов до Гуажара-Мирин.

На вопрос, приедем ли мы вовремя в Гуажара-Мирин, машинист ответил:

— Конечно, мы никогда не опаздываем, хотя бы потому, что расписания у нас никакого не существует, — и засмеялся, надеясь, что пассажир оценит его юмор.

Когда начиналось строительство дороги в 1908 году, то власти штатов Амазонас и Пара были очень заинтересованы в быстрейшем ее окончании. Дорога облегчила бы доступ из самых далеких районов Бразилии к Атлантическому океану, удешевляя доставку каучука из штата Акре. Но к моменту завершения строительства на мировых рынках уже появился английский каучук. Производство бразильского каучука стало катастрофически падать. Наступил кризис бразильского каучука, и железная дорога Мадейра — Маморе, еще не успев вступить в строй, сразу же потеряла свое значение. В настоящее время экономический эффект от эксплуатации дороги Мадейра — Маморе совершенно ничтожен. Она содержится на бюджет государственных властей и приносит довольно большие убытки, потому что грузовых перевозок практически нет, а от пассажиров какой же доход, если в каждом поезде едет не больше тридцати-сорока человек.

Из Гуажара-Мирин самолет за полутора суток быстро доставил меня в Рио-де-Жанейро. Путешествие в джунгли Акре закончилось.

Уже после того, как были написаны эти строки, я получил из Бразилии письмо от приятеля, в котором он сообщал, что власти ликвидировали железную дорогу Мадейра — Маморе. Таким образом, я оказался первым и единственным советским пассажиром, которому удалось проехать по ней.