Амазонка глазами москвича

Путешествие на гайоле

Перелет до Итаитубы занял примерно три часа. Посадочную дорожку было уже очень плохо видно, но летчик мастерски посадил свой самолетик, который был немного больше теку-теку. Необходимо было срочно разыскивать моториста ботика Ганса Вилли Шварца. В Итаитубе сделать это не представляло больших трудностей. Городишко не отличался солидными размерами. Число жителей вряд ли перевалило за тысячу.

— Лучше всего, — посоветовал летчик, — пойти в префектуру или в магазин сеньора Лопеса на авениде Вианна. Здесь всего один проспект, он называется авенида Вианна. Вам каждый покажет. Там сможете узнать, где искать вашего моториста.

Дорога с аэродрома проходила по берегу реки, и до города было всего метров семьсот, хотя название «город» не совсем подходило к небольшому поселочку. Около пристани стояло несколько лодочек и шаланд. Рядом с причалом виднелась крохотная будка, где, видимо, продавали билеты на ватикано, совершавшие рейсы между Итаитубой и Сантареном. Спустившись к воде, я окликнул паренька, сидевшего на борту шаланды и время от времени глубокомысленно плевавшего в чистые воды реки Тапажос.

— Эй, приятель, ответь мне на один вопрос: где можно найти механика ботика коммерсанта Ганса Вилли Шварца?

— А зачем он вам нужен?

— Это уже второй вопрос.

— Ну, я механик ботика Ганса Вилли Шварца. Он что, прислал мне свадебный подарок или решил оставить мне в наследство все свое состояние? — парень был из тех, кто за словом в карман не полезет.

— Нет, он только шлет горячий привет и спрашивает, когда ты думаешь направиться в Сантарен. Он очень заинтересован, чтобы я сопровождал тебя в этом путешествии.

Паренек соскочил на берег.

— Вы собираетесь идти со мной до Сантарена?

— А что, разве к тебе не приходила телеграмма от Шварца?

— Нет. Я целый день здесь сижу и не знаю, что делать. До Манауса с таким мотором не доберешься, а разрешения на оплату за ремонт в Сантарене до сих пор от Шварца нет.

— Тогда можешь не беспокоиться. Шварц мне поручил передать, что согласен на ремонт бота в Сантарене. Когда сможем отправиться и как тебя зовут?

— Зовут меня Ассис. Ночью, я думаю, идти нет никакого смысла. Переночуем здесь, в Итаитубе, и утром двинемся в путь.

На этом и порешили.

Отель «Уирапуру» был по сравнению с гостиницей в Итаитубе настоящим дворцом. Но провести ночь можно в любом месте, особенно если нет выбора. В Итаитубе находились гостиница и два постоялых двора. Неплохо для маленького городка, застывшего в своем развитии на уровне 1900 года. В начале века в Итаитубе насчитывалось три улицы, семь переулков, один проспект и две площади, из которых одна — длиной в километр, вероятно предназначавшаяся для парадов и демонстраций. Но нам довелось попасть в Итаитубу в будний день, когда на площади не проводилось парадов, а лишь паслось стадо коз.

Тапажос проникает очень далеко в глубь территории страны. Отсюда ясна вся важность ее для национальной экономики Бразилии — вернее, важность в будущем, потому что сейчас многочисленные водопады и перевалы затрудняют продвижение по Тапажосу вверх. Некоторые исследователи утверждают, что Тапажос берет свое имя от измененного названия индейского племени тапаюна, или тапаюирапарана, что в переводе на русский язык должно означать «воды темной реки». Однако с этим утверждением согласиться трудно, потому что воды реки Тапажоса, которая течет по каменной и песчаной подушке, очень чистые и даже вполне пригодны для питья. Утверждают также, что индейцы, жившие у места впадения Тапажоса в реку Амазонку, стали называться тапажо по имени реки. Однако вероятнее всего, что река стала называться Тапажос, потому что у ее устья жили индейцы племени тапажо.

В районе реки можно встретить многочисленные фазенды, на которых разводят скот. Отсюда его отправляют на бойни Манауса. На Тапажосе расположена масса католических миссий, обосновавшихся здесь еще более века назад. Придя сюда для обращения в христинство индейцев племени мондурукус, они попутно стали заниматься разведением скота. Но так как скотоводство давало им большие прибыли, то очень скоро они в основном перешли на разведение скота, а обращение в христианство индейцев племени мондурукус отошло на задний план.

Моторист пришел рано утром.

При ярком дневном свете можно было хорошо рассмотреть ботик, на котором предстояло совершить путешествие до Сантарена. Конечно, ему было далеко до ватикано, но все же посудина выглядела довольно солидно. Над средней частью лодки находился деревянный навес, под которым помещался стационарный мотор. Сбоку на носу можно было прочитать название лодки, хотя буквы частично и облезли: «Эсперанса» — «Надежда» называлась гайола Ганса Вилли Шварца. Подобные лодки на Амазонке называются гайолами.

— Каким временем вы располагаете? — спросил Ассис, укладывая на корме рюкзаки с продуктами и сумку с фотоаппаратами.

— Откровенно говоря, спешить мне особенно некуда. Если мы пробудем на реке двое суток, то возражать не стану.

— Вам нужно успеть в Сантарен к определенному сроку?

— Нет, просто хочется посмотреть на реку Тапажос и все то, что можно увидеть на ней интересного.

— Тогда мы полностью используем эти двое суток, — Ассис был явно обрадован возможностью подольше оттянуть момент начала ремонта мотора в Сантарене. — Если бы вы торопились, то мы смогли бы дойти до Сантарена за каких-нибудь двенадцать часов. А так спешить некуда. Первую остановку сделаем в городишке Бразилиа, а по пути зайдем в один из рукавов Тапажоса. Лучше всего в Кастаньо или в Пиракану. Я думаю, лучше в Кастаньо.

На одном корабле не может быть двух капитанов, и приходилось полагаться на опыт, знания и добрую волю капитана Ассиса.

Проведя несколько манипуляций с мотором, во время которых двигатель чихал, фыркал и испускал вонючие клубы дыма, Ассис наконец завел его, отпихнулся длинным шестом от берега, и путешествие по реке Тапажосу началось. От Итаитубы отошли ровно в восемь часов утра. На небе не было ни облачка. А при хорошей погоде и путешествовать приятнее.

Первые часы плавания прошли довольно однообразно. Шли мы метрах в двухстах от берега, а так как река Тапажос в этом месте уже очень широка, то и увидеть что-либо интересное было довольно трудно. Отрезок Тапажоса от Итаитубы до Бразилиа самый населенный на реке, и то на правом, то на левом ее берегу виднелись хижины, в основном серингейрос, как объяснил Ассис.

— Знаете что, — вдруг предложил Ассис. — Давайте не будем заходить ни в Пиракану, ни в Кастаньо, а попробуем осторожно войти в один из маленьких притоков Тапажоса. Я говорю осторожно, так как там нужно быть очень внимательным, чтобы не запутать винт о фиолетовую чуму. Вот сейчас примерно в километре от того места, где мы находимся, есть такой маленький приток, где обычно бывает много виктории-регии.

Он положил руль на левый борт, и гайола послушно повернула к правому берегу. Безусловно, впервые попавшему сюда путешественнику трудно было бы найти вход в речку — так он был с двух сторон увит густыми лианами.

Любой человек, пусть он даже совсем равнодушен к красотам природы, не остался бы безучастным, увидев картину, которая открывалась перед его глазами, когда гайола вошла в спокойные воды безымянного притока. Невозможно описать словами то впечатление, которое охватывает вас, когда в первый раз вступаете в лес, весь увитый орхидеями. Даже Ассис, видимо очень часто наблюдавший подобную картину, и тот не мог не прищелкнуть языком. Это была настоящая оргия цветов.

— Я знал, — закричал Ассис, — я наверняка знал, что здесь есть много орхидей! Вы видели букашек, которые садились на нашу лодку? Как только вы их обнаружите, знайте — близко находятся заросли орхидей. Дальше мы уже такого не увидим. Сейчас около поселков и хижин серингейрос орхидеи уничтожены, потому что несколько лет назад здесь появились скупщики клубней орхидей, и все, как только узнали об этом, стали собирать клубни. Правда, никто из нас не знал, как собирать, и говорят, потом клубни у скупщиков погибли. А орхидей вблизи жилищ не стало.

Ассис не преувеличивал. Однажды в штате Пернамбуко мне удалось встретить одного торговца цветами, который только за один год отправил в Соединенные Штаты полторы тысячи клубней орхидей типа каттлейя и лабиата атумналис. Предприимчивый бразилец делал попытки экспортировать орхидеи и в европейские страны. Как он рассказывал, основная трудность при экспорте орхидей заключается в их транспортировке, потому что они очень плохо переносят дальние расстояния. В основном торговец применял корзинки с хорошей вентиляцией.

Вероятно, вы знаете, что орхидеи можно встретить в очень многих странах. Но, безусловно, царство их находится в тропиках, хотя и в Европе насчитывают около двадцати различных разновидностей орхидей. Но это не идет ни в какое сравнение с южноамериканскими орхидеями. В одной Колумбии, например, известно более трехсот их видов. Хотя и это является лишь небольшой частью из всего колоссального семейства цветов. Ботаники утверждают, что наиболее богатые коллекции орхидей можно встретить на Малайских островах. Но надо думать, что большинство орхидей, имеющихся в лесах Амазонки, еще не нашли своих открывателей.

Не преследуя никакой определенной цели, мы нарвали уйму этих прекрасных цветов и совсем загрузили нос лодки. Он буквально утопал в орхидеях. Правда, к концу дня они завяли и потеряли все свое очарование. Вечером мы выкинули их в Тапажос.

Деревья джунглей, все увитые орхидеями и нависшие над притоком, куда вошла гайола, были настолько хороши, что не было никакого желания уходить из этого райского места. Однако все наше хорошее настроение улетучилось, когда через несколько минут после пребывания в зеленом раю оба путешественника начали все чаще и чаще ожесточенно шлепать себя по спине, рукам, шее. Оказывается, кроме орхидей, здесь было превеликое множество москитов.

После очередного самоизбиения Ассис не выдержал и сказал:

— Давайте-ка поворачивать быстрей отсюда, иначе нас съедят заживо.

Ассис с трудом развернул гайолу, после чего выбраться на Тапажос было пустяковым делом.

Когда до Бразилиа осталась, по утверждению Ассиса, одна легуа (около пяти километров), гайола проплывала мимо одного из домиков, стоявших совсем у реки на высоких, почти двухметровых сваях. Около него на помосте играли трое детей — мальчик и две девочки. Вдруг одна из девочек, указывая пальцем на тростники, росшие неподалеку, крикнула:

— Жакаре! Жакаре!

Из хижины вышел мужчина, держа на длинной веревке большой крючок. Он снял сушившуюся на палке рыбу такунаре. Отрезав кусок, он насадил его на крюк, похожий на гигантский рыболовный крючок, и, раскрутив над головой, бросил в камыши. Затем сел на краю помоста и стал тихонько дергать за веревку.

— Хотите посмотреть, как ловят жакаре? — спросил Ассис, приглушив мотор.

Было ясно, что Ассис никогда в жизни не занимался газетной работой и не имел ни малейшего представления, насколько дорога для журналиста возможность наблюдать собственными глазами охоту на жакаре, причем, может быть, это и был тот самый последний крокодил, гибель которого нельзя прозевать, чтобы выполнить задание московского редактора.

Ассис осторожно подгреб к хижине и стал придерживать лодку, держась за одну из свай моста. Прошло минуты три, а мужчина все так же продолжал подергивать веревку. И вдруг паренек закричал:

— Я эста! Я эста! — Уже готово! Уже готово!

Крестьянин выпрямился, резко дернул за веревку и потом быстро обмотал конец за торчавший невдалеке вбитый в дно реки столб. Жакаре проглотил приманку. Он был пойман.

— Слушай, друг, — спросил его Ассис. — Что ты будешь делать потом с крокодилом?

Крестьянин недоуменно посмотрел на него.

— Как что буду делать? Завтра крокодил подохнет, всплывет наверх, я его вытащу на помост, сниму шкуру, а мясо выброшу в речку. Шкуру продам и буду иметь семьсот лишних крузейро. А дальше куплю на эти деньги килограмма два риса для ребят. Разве это плохо?

— А ты не можешь, — продолжал Ассис, — убить его сейчас? Вот серьезный человек хочет посмотреть, как ловят жакаре. Может быть, он даже купит шкуру.

Шкура мне была совершенно не нужна. Но соблазн посмотреть гибель жакаре был слишком велик, и «серьезному человеку» ничего другого не оставалось, как молча кивнуть головой.

В то время когда проходили переговоры, в камышах творилось нечто невообразимое. Попавшийся на крюк крокодил стал бить изо всех сил по воде хвостом и почти всем корпусом выпрыгивать на поверхность.

— Только я сейчас сразу не буду его брать. Не можете ли подождать минут пятнадцать, а то и полчаса. Пусть он немножко выбьется из сил. Тогда легче подтянуть его поближе к помосту.

Мы подождали минут пятнадцать. Картина оставалась прежней. Правда, ребятишки, дети хозяина, утверждали, что жакаре уже устал. Вероятнее всего, они просто не хотели, чтобы отец потерял покупателя. Обычно крокодил может бесноваться несколько часов подряд, а только потом выбивается из сил и уходит под воду. Но боль от впившегося в челюсти крючка не дает ему лежать на дне, он поднимается с грунта, опять начинает бесноваться, и так, пока не издыхает от полного истощения сил и нервной системы. Но это может случиться и на вторые, а то и на третьи сутки.

Правда, столько ждать нам не пришлось. Крестьянин сдержал свое обещание. Примерно через полчаса он, не отвязывая веревку от столба, стал тихонько подтягивать жакаре к помосту. Шум в тростниках стоял страшный. Когда крестьянину удалось вытащить жакаре на чистую воду, то оказалось, что на крючок попал довольно обычный экземпляр жакаре размером примерно около полутора метров. Несмотря на свою сравнительно небольшую величину, вид его был устрашающий. Бывает, что крючок во время подобной охоты вонзается в одну из челюстей. Но на этот раз крокодил, по всей вероятности, проглотил приманку вместе с крючком. Может быть, он быть очень голоден и поэтому неразборчив в пище. Во всяком случае, челюсти его свободно двигались, и он хлопал ими довольно громко. Ребята на всякий случай прижались к стенке хижины.

— А ну-ка, друзья, выходите быстро на помост, если не хотите искупаться в Тапажосе.

Предупреждение крестьянина было нелишним. Когда ловлю жакаре ведут с борта шлюпки или небольшой моторной лодки, охотникам приходится все время быть настороже. Поймав жакаре на гарпун или на большой крючок, никогда нельзя быть уверенным в собственной безопасности. Очень часто жакаре притворяется мертвым, и когда к нему подплывает лодка с охотниками, то он прилагает максимум усилий, чтобы перевернуть ее. Если же это ему не удается, то он в слепой ярости бросается вперед, стремясь перепрыгнуть через борт. Несмотря на свой небольшой размер — он достигает максимум двух с половиной метров, — жакаре, бывает, и выполняет свое намерение. Правда, это случается только в том случае, если охотники люди неопытные. Мы вошли на помост и помогли подтянуть жакаре к помосту. Сам же хозяин встал на колени, взяв в руки довольно увесистую дубинку. Когда жакаре был подтянут к самому помосту, крестьянин размахнулся и ударил хищника дубинкой между глазами. Втащить затем животное наверх для трех мужчин было делом пустяковым, потом крестьянин для большей уверенности еще два раза хватил жакаре дубинкой. Охота увенчалась успехом.

Крестьянин вошел в дом и вынес оттуда факон. Перевернув жакаре на спину, он сделал разрез вдоль от челюсти до кончика хвоста и, ловко орудуя факоном, раскрыл шкуру крокодила. Операция не могла вызвать у зрителей возвышенных эстетических эмоций.

На вопрос, много ли здесь встречается жакаре, крестьянин пожал плечами.

— Ну, раз в неделю, по крайней мере, мы обязательно убиваем одного, а то и двух жакаре. А если специально для охоты на жакаре пойти в ближайший игарапе (рукав реки), то пустым никогда никто не возвращается.

Разговаривая, крестьянин кое-как счищал наиболее крупные куски мяса и сала, приставшие к коже жакаре, потом поднялся с помоста и, вешая ее на протянутую веревку, произнес:

— Ну вот, ваша шкура готова. Пускай она полчасика посохнет на солнышке, и можете ее забирать. Вам — удовольствие, а мне семьсот крузейро. По правде сказать, такой прекрасный жакаре стоит все восемьсот крузейро.

Намек был понят, и крестьянин опустил в широкие карманы брюк четыре бумажки по двести крузейро.

Это была большая удача — увидеть своими глазами весь процесс охоты на жакаре.

Хотя бразильский жакаре и уступает своим африканским собратьям — аллигаторам Нила и других рек, все равно дело с ним иметь опасно. Вернувшись в Рио и перебирая свой архив, я встретил заметку от 18 января 1963 года из газеты «О жорнал». Там было помещено интервью с тремя японскими кинооператорами, которые несколько месяцев провели во внутренних районах Бразилии, снимая фильм о жизни на Амазонке. Один из операторов, Кенхиро Накахара, рассказал, что, когда они находились недалеко от городка Абидаса, который расположен километрах в ста выше по течению реки Амазонки от Сантарена, и приготовились снимать нескольких жакаре, отдыхавших на противоположном берегу небольшого притока Амазонки, они увидели, как сверху по течению несет небольшую лодочку, в которой сидел серингейро. У него, видимо, сломалось весло, и он не смог справиться с сильным течением. Заметив кинооператоров, серингейро привстал в лодке, что-то крикнул, но вдруг потерял равновесие, пирога опрокинулась, и он оказался в воде. Расстояние от японцев до добытчика каучука было примерно сто пятьдесят метров. И тут кинематографисты заметили, что с берега ринулись три больших жакаре. Они стремительно приближались к барахтавшемуся в воде бразильцу, и через две минуты все было кончено. Эту ужасную сцену японские операторы засияли на пленку.

Положив шкуру на корму, мы двинулись дальше. Но не прошло и часа, как Ассис начал потихоньку чертыхаться, бросая рассерженные взгляды на добычу.

— Слушайте, сеньор, — сказал он, — а не лучше ли нам избавиться от этой шкуры? Все равно нельзя взять ее с собой в Рио-де-Жанейро. Ни один летчик вас не посадит в самолет, если узнает, что вы везете с собой свежевыделанную шкуру. Она же плохо начнет пахнуть на следующий день. А сейчас посмотрите, что у нас творится на корме!

Действительно, над шкурой убитого крокодила вился целый рой каких-то больших мух.

— С этими насекомыми нужно быть особенно осторожными, — продолжал Ассис. — Мой брат целый год болел, когда его укусила одна большая муха здесь, недалеко от Бразилиа.

Я, пройдя на корму, скинул шкуру в воду. Она несколько секунд покачалась на волнах, потом медленно опустилась на дно Тапажоса.

Не успела кожа жакаре опуститься на дно, как за небольшим островком открылся вид на поселочек Бразилиа. Здесь нужно было останавливаться на ночевку, потому что до темноты гайола не могла бы дойти до следующего пункта — поселка Авейрос. Кроме того, мы хотели утром завернуть в приток Тапажоса — на реку Купари.

Оставлять лодку без присмотра у причала Ассис не хотел и решил ночевать на борту «Эсперансы». Ничего не поделаешь, пришлось из чувства солидарности устроиться тут же, расстелив на скамейке жесткий брезент. Ассис примостился на корме. Он лежал на спине, закинув руки за голову, и смотрел на усеянное звездами небо. Речные волны, медленно подгоняемые слабым ветерком, чуть слышно плескались о борт лодки. Было не больше семи часов, и спать не хотелось.

— Скажите, сеньор, — вдруг спросил Ассис, — правда, что в ракете летают вокруг Земли три человека из вашей страны?

— Сейчас не знаю, а вообще летали.

— А мы, бразильцы, еще не летали?

— Пока нет, но наступит день, и бразильцы полетят.

— Интересно, говорят, Луна большая, все равно как наша Земля. Там есть такая река, как Амазонка, или хотя бы как эта, Тапажос?

— Что ты! Там вообще не существует никаких рек.

— Вот, наверное, скукота-то у тамошних местных жителей!

— Жителей там тоже нет.

Ассис больше не стал задавать вопросов, видимо усомнившись в глубине моих знаний о жизни на небесных светилах. Однако потом не выдержал, решив поставить все точки над «и».

— В таком случае трудно придется людям, которые попадут на Луну. Рек нет, людей нет. Вы представьте, если бы у нас не было ни Амазонки, ни жителей на Амазонке! Попробуй тогда продраться сквозь чащи и лианы джунглей! Да, трудно им придется: на каждом шагу опасность.

С выводом моториста о трудностях, подстерегающих первых путешественников на Луну, нельзя было не согласиться. Конечно, не вдаваясь в детали относительно лиан и лунных джунглей, Ассис был явно доволен, что собеседник придерживается такого же мнения о существовании риска для первых путешественников на Луну.

— Кто-нибудь есть на гайоле? — вдруг послышался невдалеке голос.

— Есть! — отозвался Ассис. — А в чем дело?

— Подвиньте ее немножко, метров на десять вперед, потому что вы заняли наше место. — В темноте были видны очертания гайолы, похожей на нашу «Эсперансу».

Ассис нехотя встал, покопался под навесом, вытащил оттуда старый железный фонарь и укрепил его на носу лодки, с тем чтобы осветить место новой стоянки, которую предстояло выбрать. Предосторожность оказалась нелишней, так как при свете фонаря можно было увидеть впереди метрах в семи высовывающийся из воды столб с тремя крючьями, о которые в темноте можно было очень легко распороть обшивку бота. Перехватываясь за доски причала, мы осторожно перевели «Эсперансу» на новое место. Ассис не стал тушить фонарь, а понес его на корму, чтобы устроить при свете более удобную постель. Не успел он дойти до места, как вдруг на нас словно обрушился мелкий град. Туча каких-то крылатых насекомых кружилась вокруг светлого пятна, садилась на наши лица, руки, пыталась пробиться сквозь стекло фонаря, к свету. От неожиданности Ассис выронил из рук фонарь.

— Ой, ой! — закричал он. — Это же пото.

Фонарь при падении не опрокинулся, и керосиновая коптилка продолжала гореть. Дальнейшие действия Ассиса мне были непонятны. Он схватил упавший фонарь, сильно встряхнул его, так что керосин разлился и загорелся внутри фонаря. Затем Ассис размахнулся и выбросил на берег огненный предмет. Он упал на землю метрах в десяти от борта лодки, и тысячи неизвестных пото моментально покинули «Эсперансу». Видно было, как веселый хоровод черных точечек закружился около пылающего факелом фонаря.

— Вот мы попали в беду! — сокрушенно произнес Ассис.

— А в чем дело? Почему ты так испугался?

— Ничего я не испугался, просто не хочется неделю, а то и больше ходить искусанным. Много пото успели сесть на вас, на лицо, на руки?

— Вероятно, штук десять, а может быть, больше. Разве это так важно?

— Завтра утром посмотрите на себя, тогда скажете, важно это или нет.

Действительно, на другой день, при дневном свете мы увидели красноватые следы примерно в два-три сантиметра величиной на наших шеях, руках, а у Ассиса даже на обеих щеках. Это были укусы пото — летучих муравьев. Рубцы долгое время неприятно зудели и исчезли только на вторые или третьи сутки.

Утром в поселок заходить не стали, а пошли дальше, к реке Купари, которая вливается в Тапажос, несколько километров не доезжая до поселка Авейрос. Ассис хотел здесь показать заросли виктории-регии, которых, как он уверял, массу можно встретить в небольшом заливчике километрах в пяти вверх по Купари. Когда «Эсперанса» проходила мимо небольшой речушки, впадавшей в Купари, у Ассиса что-то забарахлил мотор. От больного мотора можно было ожидать разных каверз: все-таки мы поднимались вверх по течению. Пристав к берегу, Ассис стал продувать свечи. Место, где остановилась «Эсперанса», было изумительно красивым. Хотя орхидеи здесь и не росли, в цветах недостатка не замечалось. Вынув фотоаппарат с заряженной в нем цветной пленкой, я приладил телеобъектив и стал с помощью зухера выбирать объект поинтересней. Внимание привлекло высокое дерево. Его темно-коричневый гладкий ствол был безукоризненно строен. Длинные листья ярко-зеленой расцветки в середине казались из-за прожилок фиолетовыми. Крона дерева была усыпана крупными белыми цветами.

— Посмотри, Ассис, какое интересное дерево! Прошу, когда подлатаешь мотор, подойдем немножко поближе, можно сделать хороший снимок и сорвать несколько цветков. Может быть, удастся один из них довезти до Рио.

Ассис посмотрел, куда я показывал рукой, и удивленно присвистнул.

— Хорошо, что вы предупредили меня, — ответил он испуганным тоном. — Вы знаете, какое это дерево? Это ташезейро! Если случайно наткнетесь на подобное дерево, обходите его далеко стороной, иначе не миновать большой беды.

А мне вспомнились пушкинские строки:

И дальше:

Замечательное стихотворение об анчаре! Правда, Пушкин немного преувеличивал. Действительно, сок анчара ядовит, но все-таки ветер, набежав на дерево смерти, прочь мчался не тлетворным. А вот бразильское дерево на вид такое безопасное, даже красивое, было гораздо опаснее анчара. Бразильцы называют его ташезейро. Дерево обладает чрезвычайно коварными свойствами — вернее, не само дерево, а его обитатели. Оказывается, ташезейро живет в симбиозе с особыми муравьями, называемыми огненными муравьями, или ташиз. Стоит только приблизиться к дереву и задеть за его ствол, как на вас сверху посыплются мириады необычайно злых насекомых. Когда семена этого дерева созревают, то и ветер, если набежит на ташезеиро, «мчится прочь уже тлетворный», потому что семена разносятся ветром во все стороны, словно на парашютиках. Так летят они далеко от родительского ствола, и если поднять такой парашютик с семенем, то внутри вы уже увидите массу муравьев. Можно сказать, что симбиоз огненных муравьев с ташезейро начинается с момента рождения дерева.

Есть документальные свидетельства, рассказывающие о том, как владельцы серингалов применяли очень простой метод, если хотели избавиться от какого-нибудь работника. Они привязывали серингейро к стволу ташезейро, и муравьи убивали человека.

Не знаю, как относятся звери и птицы к анчару, но на ветви ташезейро птицы никогда не садятся и под сенью кроны его никогда не отдыхают звери.

Починив кое-как мотор, Ассис снова выбрался на Тапажос. И вот уже осталась справа деревня Авейрос, через несколько часов пути показалась Белтерра — одна из немногих бразильских плантаций культурного каучука. История этой плантации довольно любопытна. Идея организовать посадки каучуконосов на Амазонке принадлежит крупным потребителям каучука — Форду и Файрестону. Желая освободить себя от зависимости английской каучуковой промышленности, эти две американские монополии решили попытаться сами организовать производство натурального каучука. Файрестон обратил свои взоры на Либерию, Гудиер — на Коста-Рику, а Форд, следуя совету консула Бразилии в Нью-Йорке, вошел в контакт с тогдашним губернатором штата Пара — Дионисио Бентесом.

Как раз в это время штат Пара переживал наиболее трудный период своей экономической истории. Бентес решил поправить финансы штата и согласился предоставить Форду концессию. Чтобы иметь о ней ясное представление, а также о тех выгодах, которые должен был получить Форд с этой концессии, можно привести отрывок из книги Алсидеса Жентила, которая называется «Концессия Форда и губернатор Дионисио Бентес».

Правительством штата Пара была предоставлена в концессию территория в миллион гектаров. Концессия предоставлялась бесплатно. Форд был обязан производить посадки каучуконосных деревьев на территории концессии, причем количество деревьев, которое должен был посадить Форд, не оговаривалось в контракте. Там было сказано: «По контракту Форд обязан в первые два года посадить на четырехстах гектарах каучуконосные деревья. В третий год — на следующих четырехстах гектарах». Итак, всего на тысяче двухстах гектарах. Но не забывайте, что концессия была размером в один миллион гектаров.

Согласно контракту Форд мог использовать водопады для постройки электростанций, прокладывать на территории концессии железные дороги, устанавливать радиопередатчики, радиостанции, возводить телеграфную связь, иметь на территории концессии собственную полицию, строить фабрики и банки. Фактически это было бы государство в государстве, похожее на «Юнайтед фрут компани» в Гватемале и других центральноамериканских странах. Но это было еще не все. Правительство штата Пара согласно договору освобождало концессию Форда от налогов на ближайшие пятьдесят лет.

Что же получала Бразилия? Что же получал штат Пара? Согласно контракту после первых двенадцати лет Форд должен был давать пять процентов от своих прибылей правительству штата — вернее, пять процентов от своих официально зафиксированных доходов. Кроме того, два процента он должен был давать центрам муниципалитетов.

Не могу сказать, по каким причинам, но Форд через несколько лет после получения концессии решил отказаться от нее. Бразильцы вздохнули с облегчением. Если бы американские монополии вздумали в то время укрепиться на Амазонке, то выжить их сейчас оттуда было бы довольно трудно.

Мы потратили два часа на осмотр плантации — вернее, осматривал только я, а Ассис не высказал никакого желания высаживаться на берег и идти смотреть этот прилизанный серингал, как он назвал плантацию.

Узнав, что я советский журналист, служащий сказал:

— А сюда еще до вас приезжали несколько лет назад русские люди. Не помню уже, с какой делегацией, но мне товарищ рассказывал, что среди них было несколько человек советских.

Потом я действительно выяснил, что несколько советских географов, прибывших на один из конгрессов в Бразилию, ездили в туристскую поездку по Амазонке и, кажется, были в Сантарене, откуда их, безусловно, возили на Белтерру, потому что плантация является одним из пунктов туристского бразильского маршрута. Белтерра служит как бы показательным объектом, на который возят иностранных туристов и вообще гостей.

Поблагодарив любезного гида, я вернулся к «Эсперансе», одиноко покачивавшейся у берега. Ассиса нигде что-то не было видно. Наконец минут через десять он появился, держа в руках какие-то камни зеленоватого цвета.

— Я еще в прошлый раз заметил эти зеленоватые камни на берегу Белтерры и все хотел посмотреть, не муиракита ли это. Но, оказывается, это простые камни, ничего не имеющие общего с муиракита.

Муиракита — так называют в Бразилии зеленый минерал, иногда встречающийся в районе Амазонки. Он здесь очень ценится, и иногда даже весь Амазонский бассейн зовут «Страна зеленых камней».

Покинув Белтерру, мы скоро пришли в Сантарен. Ассис остался в Сантарене ремонтировать «Эсперансу». Мне же нужно было возвращаться в Рио.

Путешествие по реке Тапажосу окончилось.