Американский экспресс

О, Чикаго

Поезд компании «Амтрак» длинной гремучей змеей подползал к буйному городу Чикаго, громыхая на стрелках многочисленных путей, раздвигая громоздкие пакгаузы, ангары непонятного назначения, минуя маневровые тепловозы, дремлющие товарные и пассажирские составы. Внезапно, справа по ходу нашего движения, квадрат окна сфотографировал внушительный контур трехпалубного корабля, покрытого снежным настом с крупными сосульками, свисавшими с корабельных надстроек. И еще одно судно, поменьше, и тоже какое-то забытое, занесенное снегом, точно Летучий голландец. «Так там же озеро Мичиган», — вспомнил я про голубой глаз штата Иллинойс.

Со школьных лет память хранила романтические названия пяти Великих озер: Мичиган, Верхнее, Эри, Гурон и Онтарио, а название Иллинойс как-то не очень проявлялось. Тем не менее вот он — двадцать первый штат Америки и третий штат по экономическому влиянию на жизнь страны.

Французские охотники-трапперы и торговцы пушниной были первыми поселенцами на этих диких землях. Но в 1700 году англичане отвоевали у Франции эту равнинную страну с тем, чтобы после войны за независимость отдать ее молодой американской республике. С тех пор и начался бурный рост нового штата несмотря на довольно скверный климат: зимой мороз с обильными снегами, холодрыга, а летом жарко и влажно.

Теперь-то, глядя в окно на февральский Иллинойс, я могу объяснить, почему в знаменитых гангстерских фильмах бандюги на улицах Чикаго кутались в теплые шубы. Непонятно только, как они в уличном снежном мареве метко решетили из пистолетов своих противников. Недаром хитрец Меир Лански, «министр финансов» знаменитого Аль Капоне, к концу жизни перебрался от студеных ветров Чикаго в Англию. Однако символом штата Иллинойс является нежный цветок — фиалка, и еще птичка — кардинал. Есть и еще один символ — дерево, белый дуб, привыкший даже к канадским холодам. Впрочем, морозы — штука, несомненно, полезная, неспроста именно в северных странах людей отличает большая продолжительность жизни и крепкая хватка. Взять хотя бы сорокового президента Америки, бывшего киноактера Рональда Рейгана, одного из самых популярных президентов страны, — он родом из Иллинойса. А что касается писателей, тут и говорить нечего. Кумир шестидесятых Эрнест Хемингуэй — иллинойсец. А как перебрался к старости в жаркую Калифорнию — покончил с собой. Или нобелевский лауреат Сол Беллоу — тоже иллинойсец. Вообще-то он по происхождению из наших, российских, — Соломон Беленький. Но так уж заведено — раз родился в Америке, то нечего размазывать по бумаге свое имя. Коротко и ясно — Сол! Или знаменитый фантаст Рей Брэдбери — и он иллинойсец. Или артист Джек Бенин, который до восьмидесяти лет смешил всю страну, великий был комик…

За окном тянется длинная замызганная кирпичная стена, огораживающая заводские корпуса с дымящейся трубой. Точь-в-точь древний Ижорский завод под Петербургом. И вдруг, словно взрыв, — чаша гигантского стадиона, сверкающего сталью и стеклом. И вновь заводские стены… Какой-то мужчина разгребает лопатой снег у подъезда дома, похожего на большую китайскую пагоду… Поезд остановился, потом вновь двинулся, но уже задним ходом. Таким манером мы въехали в туннель, который и вывел состав к платформе подземного чикагского Юнион-стейшен.

Первыми потянулись к выходу амиши. Они снимались со своих мест подобно большим черным птицам, стаей выстраивались в проходе. К ним робко примкнули обе старушки, повязав седые кудряшки кисейными платками… Я пристроился за старушками в покорном ожидании, когда проводник разрешит пассажирам покинуть вагон… Старик «Линкольн» оставался в своем кресле, благоразумно решив не томиться зря в проходе. Оставался на своем месте и тот самый свистун. В тамбуре громыхнула пневматическая дверь, и пассажиры потянулись к выходу, где с платформы им улыбался старина Эдди.

Чемоданы и баулы, всю дорогу покоившиеся в багажном отсеке, уже ждали своих хозяев на платформе…

Я протянул руку Эдди, пожал пухлую сильную ладонь и, получив свою порцию широкой черной улыбки, направился вдоль платформы, волоча за собой чемодан на колесиках.

До отправления поезда из Чикаго в Лос-Анджелес оставалось восемь часов, целая вечность. Главное — на это время избавиться от чемодана. Камеры хранения на американских вокзалах или вообще отсутствуют, или загнаны в самые глухие пределы и разыскать их довольно сложно, хотя и возможно. Запихнув чемодан в бронированную багажную ячейку, я набрал условный код и бросил в кассовую щель три квотера, радуясь тому, что они у меня оказались. Вообще-то квотер — монета в двадцать пять центов, наиболее распространенная в Америке. Там, где есть автоматы — прачечные, с прохладительными напитками, всевозможные аттракционы, автоматические турникеты в метро, словом, все, что работает вне людского догляда, — без квотеров не обойтись. На это в свое время обратил внимание один проворный молодой человек, «свежий» эмигрант из Молдавии. Сопоставив российскую монету в двадцать рублей образца 1992 года с вожделенным квотером, он не нашел различий: и вес, и размеры — все один к одному, какая удача. Однако чертовы американские автоматы как будто чуяли, кто «свой», а кто «чужой», — фокус не удался. Эмигранта засекла полиция, когда он закидывал российские монеты в щель американского автомата, а тот выплевывал монеты обратно. Бедолагу в наручниках отправили в участок, где обнаружили в карманах килограмма два российских монет…

Я записал на всякий случай номер и код багажной ячейки и в прекрасном настроении побрел по яркому оживленному залу в поисках выхода в город. Внезапно, точно черт из бутылки, рядом со мной оказался рыжеватый парень в хиппово сдвинутом в сторону жокейском кепи с длинным козырьком. Парень напоминал чем-то того свистуна с лыжами. Вид его был напряжен, выжидателен, на что я и обратил внимание. Он вытянул кривую, в пупырышках, шею и вращал головой, словно сова, — чуть ли не полный круг. На мгновение он замер и, высоко вскидывая колени, прикрытые рваными джинсами, внезапно бросился в сторону туннеля. Тотчас в зал вбежали два полицейских. Увидев парня, полицейские устремились за ним, молча и деловито, будто уверенные в том, что тот никуда от них не денется. Публика довольно равнодушно взирала на эту погоню. «Начинается, — подумал я. — Чикаго, сэр!» — и, нащупав карман, где хранились все мои документы и деньги, вступил на эскалатор.

На середине пути, оглянувшись, увидел с высоты, как в зал из туннеля вернулся тот самый парень, в окружении уже четырех полицейских: видимо, парня поджидали в туннеле… Американские копы — ребята не промах, свое дело знают, академию закончили. «Академиков» американцы уважают, и есть за что. Рослые молодые люди в черной форме, с фуражкой-восьмиклинкой на голове, с пистолетом, рукоятка которого всегда на изготовку торчит из кобуры, с резиновой дубинкой в руках и набором наручников на поясе, как правило, всегда готовы прийти на помощь. Иногда, впрочем, по стране прокатывается волна неприязни к этим ребятам. Однажды в Нью-Йорке четверо полицейских прошили сорок одной пулей безоружного эмигранта-африканца. В полумраке они приняли африканца за опасного преступника, который находился в розыске. Африканец, не зная английского, не выполнил приказа и полез в карман — полицейские превратно истолковали это движение. Реакция была мгновенной — недаром ребята окончили академию… Честно говоря, могли бы и не торопиться — их было четверо против одного, могли как-то… без выстрелов на поражение. Так мне кажется… Подобные истории время от времени заканчиваются всенародным ропотом, отставкой полицейских начальников и строгим судом. Но не ошибается тот, кто ничего не делает, тем более на такой нервной работе. Полиция — фундамент любого государства: тоталитарного, демократического, социалистического — любого, нравится нам это или нет. А каков фундамент, таково и сооружение. Лично я предпочитаю жесткую, но справедливую в рамках закона, хорошо оплачиваемую полицию, чем разболтанную, коррумпированную, полупьяную и полунищую в своей массе ораву вооруженных людей, улыбчивых только в концертном зале на своем профессиональном празднике…

Привокзальная площадь стыла в мглистом февральском воздухе. Хотелось вернуться в теплое и яркое подземелье Юнион-стейшен. Хорошо еще не было ветра: Чикаго этим славится. Я остановился на мосту-улице, повисшей над каналом, привлеченный видом небольшой яхты пронзительно-красного цвета, что стояла у причала. Железнодорожный вокзал, выходит, размещался под этим каналом, почему-то свободным от наледи, устилающей озеро Мичиган. Впрочем, железнодорожные магистрали под водной артерией — штука обычная, скажем, для метро, но вокзал с его широко разветвленной сетью коммуникаций меня почему-то тогда озадачил, ну да бог с ним…

За каналом раскинулась площадь, даже не площадь, а, скорее, расширенная улица. Сказать, что она была немноголюдной, нельзя — она была пустынной. То ли время такое — разгар рабочего дня, то ли американцы вообще не склонны пользоваться железнодорожным транспортом. На один железнодорожный вокзал в Чикаго приходится три аэропорта, один из которых — всемирно известный аэропорт О'Хара.

Так и решив для себя загадку малолюдности улицы, я отправился поесть, благо до ближайшего кафе было рукой подать.

Толкнув стеклянную дверь, я обомлел — казалось, население трехмиллионного Чикаго целиком вместилось в это небольшое кафе. В основном здесь сидели мужчины в гладких белых сорочках, при галстуках, с накинутыми на спинки стульев пиджаками — служащие ближайших офисов пришли на ланч. Можно подумать, на улице не февральская погода, а разгар лета. Американцы удивляют своим пренебрежением к погоде. Нередко зимой на улице можно встретить синего от холода человека в шортах и майке, ведущего за рога велосипед, когда впору ходить на лыжах…

Я прикрыл дверь и направился в соседнее кафе. Но и там такая же картина. Стало быть, в ближайшей округе разместились компании средней руки, иначе б служащие столовались, не покидая здания офиса.

Наконец-то мне повезло. Тут же появилась официантка — юная коротко стриженная брюнетка с раскосыми глазами: то ли кореянка, то ли японка, то ли китаянка. Заказанную еду я получил мгновенно и, не желая терять время, тут же расплатился, попутно спросив официантку, нет ли поблизости какой-нибудь чикагской достопримечательности.

— Через дорогу, сэр, стоят туристические автобусы! — наконец нашлась официантка. — Очень удобно. А если вам хочется посетить музей, то недалеко отсюда находится знаменитый Музей искусств, он известен во всем мире, — и, все более и более воодушевляясь, она добавила: — Но я бы вам посоветовала посетить музей при моем университете. Он, конечно, меньше, чем городской Музей искусств, но вы не пожалеете, сэр, уверяю вас. Я там часто бываю, когда у меня нет лекций и не надо идти на работу…

Должен заметить, что университетские музеи давно меня покорили. С тех пор еще, как много лет назад я впервые попал в знаменитый городок Принстон, штат Нью-Джерси, где аккуратные домики и коттеджи чередовались с пестрыми бутиками и недорогими развеселыми кафе. Я искал дом, в котором когда-то жил Альберт Эйнштейн, или, на худой конец, хотя бы его могилу. К этому поиску меня склонил известный петербургский литератор, пишущий о жизни ученого люда: «Попадешь в Принстон, посети могилу Эйнштейна, положи от меня цветок». И я искал, пока не узнал, что могилы Эйнштейна не существует, — его тело сожгли, а прах, согласно завещанию, развеяли над океаном. Но поиск этот привел меня в Принстонский университет — маленькую страну, утопающую в зарослях азалии. В центре этой маленькой страны разместился музей — просторное здание с колоннадой. Вход в него охраняет скульптура Пикассо: на белом стержне-основании аллегорическое изображение Знания и Света — огромные бетонные уши, в центре которых нечто вроде глазных яблок. За двойной стеклянной дверью музея меня встретила бронзовая скульптура лучника, охраняющего богатства, собранные за многие годы благодаря пожертвованиям выпускников университета своей альма-матер. Особенно щедро жертвовали какие-то Роза и Генри Перельманы, вероятно, весьма состоятельные люди. Стены университетского музея украшали такие картины, как «Дилижанс» Ван-Гога, «Молодая женщина» Эдуарда Манэ, «Гора Сан-Виттория» Поля Сезанна, «Полотер» Тулуз-Лотрека… Кстати, даже в нашем Эрмитаже, кажется, нет своего Тулуз-Лотрека, которого еще царь Николай Второй обличил как глашатая порнографии… Был в музее и Лукас Кранах, живший в XVI веке, с картиной «Венера и Амур», был Иероним Босх, современник Кранаха, с картиной «Христос и Пилат». И Рубенс, чья картина «Смерть Адониса» была подарена музею корпорацией Карнеги…

Долго я бродил по музею, благодарил судьбу за провидение, пославшее меня на поиск могилы Эйнштейна. Кстати, не менее великолепен музей при Стенфордском университете в Калифорнии. И в Бостоне, в Гарвардском университете. И, думаю, при каждом знаменитом университете, чьи воспитанники чтят стены своей альма-матер, — такова традиция… Вот какие воспоминания пробудила во мне студентка-официантка из чикагского кафе.

Диспетчер туристического агентства смотрела на меня несколько виновато — конечно, она выделит мне гида, если заплатить за индивидуальный тур по городу, а иначе придется подождать, когда соберется хотя бы небольшая группа. Ждать я не хотел, а оплатить индивидуальный тур мне было не по карману. Задачу решил водитель туристического автобуса — чернокожий, с короткими курчавыми и густыми, точно войлочный шлем, волосами. Он предложил покатать меня одного — его смена кончилась, ему все равно сколько человек возить, ему платят за «ходку». Я согласился и внес в кассу восемь долларов за поездку без гида…

Автобус небольшой, вроде российского работяги «пазика», но с прозрачной крышей и длинными витринными окнами, а по бортам обвешан рекламными щитами, словно карнавальный экипаж. Реклама оповещала, что Чикаго — город, который всегда работает, несмотря на ветры: улыбчивая красавица, надув щечки, шлет вихрь на двух молодцов в рабочих касках… Перехватив мой взгляд, водитель произнес: «Все это глупости. Самый тихий город в мире, — а на мой вопрос о гангстерах ответил: Самый отпетый гангстер Чикаго — это я, драйвер Билл», — и ткнул пальцем в собственную грудь.

Я влез в «бас» и расположился за спиной веселого Билла.

— Название города, сэр, произошло от индейского слова «Шикагоа». — Билл выруливал со стоянки, глядя в зеркало заднего вида. — Что это значит — никто не знает, даже я.

— О’кей, Билл, — прервал я драйвера. — «Шикагоа» на языке племени иллинойс означает «переправа», я вычитал в справочнике. — Мне захотелось осадить водителя, сам не знаю почему. Однако, почувствовав его досаду, я поспешил подластиться: — Вы и родились в Чикаго?

— Да. Я родился в Чикаго, — принял мое извинение Билл. — Но моего деда привезли в Америку с Островов Зеленого Мыса.

— Ха! — воскликнул я. — И ваш род оттуда?

— Вы были на островах, сэр? — Билл обернулся, чтобы лучше меня разглядеть.

— Нет-нет, — поспешил я вернуть драйвера в рабочее положение. — Одна моя знакомая родилась на Островах Зеленого Мыса. Она обещала мне прислать листья муилы. Говорят, помогает от болезней.

— О! — взвыл Билл и хлопнул ручищами по рулю. — Друг моего земляка — мой земляк! А это здание городского муниципалитета, сэр. Оно построено архитектором…

Билл не торопясь ехал в правом ряду, верный привычке водителя туристического автобуса. Я вертел головой, следуя его указаниям.

— А в этих местах раньше размещались знаменитые чикагские бойни. Кстати, мой дед и отец работали здесь. Как-то к ним в цех заявились шестеро парней с канистрами бензина. Объяснив, что хозяин цеха перестал платить им налог, парни приказали рабочим покинуть помещение. Затем облили цех бензином и подожгли. Цех горел весь день, это было в тысяча девятьсот тридцать пятом году, задолго до моего рождения. Самое удивительное, сэр, — мой дед нашел тех людей и осмелился пожаловаться, что остался из-за них без работы. И что вы думаете? Вскоре ему подыскали работу на другой бойне. Ему и отцу… Такие вот были гангстеры в те времена… Взгляните вверх, сэр, в потолок. Мы проезжаем мимо стоэтажного Джон Хэнкок-Центра. Понимаю, после Эмпайра вас не удивишь, но у меня в запасе есть для вас еще стодевятиэтажный Сирс, а он на семь этажей обставил ваш Эмпайр…

Город, подобно добродушному, щедрому и тщеславному хозяину, выплескивал в чистые окна автобуса все новые и новые богатства. По числу небоскребов Чикаго немногим уступает Нью-Йорку. Здесь даже есть два небоскреба, подобных знаменитым нью-йоркским «близнецам», — два билдинга «Кукурузные початки», высоченные, круглые от основания, действительно похожие на кукурузные початки с их ячейками-зернами.

Но меня поразили не эти устремленные к серому низкому небу длиннющие пальцы-дома, меня поразил контраст между тем, что я ожидал увидеть, памятуя старые фильмы, действие в которых развивалось в Чикаго, и тем, что я видел реально. Город дышал мощью, какую внушает стоящая на стапелях многотонная космическая ракета, если подобное сравнение может иметь место. За всеми этими красавцами-билдингами стояли машиностроительные, сталелитейные и химические корпорации Америки, электронная и нефтеперерабатывающая промышленность. О чем и вещали солидные вывески на фронтонах, а также веселый шофер Билл. Я вертел головой, чтобы успеть все примечать взглядом… Чаша стадиона — стекло и бетон: кажется, я видел ее из окна вагона. Музей естествознания Филда. Морской аквариум Шедда, с акулами и прочей экзотикой. Картинная галерея, еще картинная галерея. Умопомрачительные витрины магазинов с живыми манекенами и сверкающими лаком автомобилями из самых разных стран мира…

Черт бы побрал шофера Билла, он слишком гнал свой катафалк. Тем не менее нас то и дело обгоняли попутные машины, и по взглядам их водителей я догадывался, что они думают о Билле…

— В этом месте я обычно останавливаюсь, — проговорил Билл. — Здесь гид рассказывает, как копы арестовали маньяка, который изнасиловал и убил дюжину проституток. В этом месте маньяк клюнул на женщину-полицейского — она работала под проститутку.

Я прилежно осмотрел запорошенный снегом сквер, в центре которого высилась скульптурная группа со всадником на коне.

— Извините, Билл, я знаю — в Америке этот вопрос задавать не принято, но я приехал из России… Сколько вы получаете за свою работу?

— Около сорока тысяч долларов в год, мистер. Не так много, если учесть, что у меня двое детей, за учебу которых в колледже приходится выкладывать кругленькую сумму. Еще у меня дом, а в доме безработная жена… Но мне хватает, я доволен… Сейчас парни из нашего профсоюза хотят поднять нам зарплату, ведь жизнь подорожала. Посмотрим, что у них получится… А вы приехали из России? Мечтаю побывать в России. Там, говорят, много сейчас нашего брата, чернокожих… Пожалуй, съезжу как-нибудь, с женой. Я уже был во Франции и Германии. Еще я был в Швеции, там мне понравилось. Там настоящий социализм, я думаю… Между прочим, именно у нас, в Чикаго, прошла самая первая демонстрация рабочих. Знаете, нет? Первого мая тысяча восемьсот восемьдесят шестого года. Люди требовали восьмичасовой рабочий день… Так что шведы нам обязаны, — неожиданно заключил Билл и вскричал: — Господи, мистер, чуть не проехал… Там вот, видите, за поворотом… Знаменитый Чикагский университет. Целый город, я вам доложу. Вообще в Чикаго около шестидесяти институтов.

Драйвер Билл взглянул на башенные часы, что крупной птицей присели над подъездом мраморного билдинга, и, переехав перекресток, остановился. «О’кей, мистер?» — обернулся он через плечо. Это значило, что пора и честь знать, что выложился он по всей программе.

Я достал доллар. Билл принял купюру, заметив, что деньги всегда кстати, даже один доллар… Довольные друг другом, мы расстались.