Аминта

Вот пчелка, хоть мала, а жалом все же

Наносит раны тяжкие она.

Но что ж на свете менее Амура,

Когда на самом маленьком пространстве

Сокрыться может он: в тени ль ресниц,

Средь локонов волос ли белокурых,

Иль в ямочке, которую рождает

Улыбка ласковая на щеке.

Меж тем Амур наносит тоже раны,

И раны эти уж неизлечимы.

О, горе мне! Все у меня внутри

В крови и ранах. Тысячу рогатин

Жестокого Амура вижу я

У Сильвии в очах. И бессердечной

Недаром имя Сильвии дано;

Знай, Сильвия, ты и лесов жесточе,

Которые в своей скрывают чаще

Медведей, львов и тигров; у тебя же

Презренье и безжалостность в груди, —

А злей они львов, тигров и медведей:

Зверей ведь этих можно приручить, —

Тебя ж ничем смягчить еще не мог я.

О, горе мне! Когда тебе цветы

Я предлагаю яркие, не хочешь

Ты, гордая, их брать. Не потому ли,

Что ярче краски твоего лица?

О, горе мне! Когда принять прошу

Я спелые плоды тебя, с презреньем

Их отвергаешь ты. Не потому ли,

Что груди нежные твои прелестней,

Чем спелые плоды? О, горе мне!

Когда я сладкий мед тебе дарю,

Его ты не вкушаешь. Оттого ли,

Надменная, что слаще мед твоих

Румяных губ? Но если так я беден,

Что не могу тебе дать ничего,

Что не было б в тебе самой прекрасней,

То отдаю себя я самого.

Зачем же ты смеешься надо мною,

Отказываясь этот дар принять?

Ведь если хорошо себя недавно

Я разглядел на глади тихой моря,

Когда умолкли ветры, то презренья

Я вовсе не достоин. Загорело

Лицо мое, и мускулисты руки,

И плечи широки, и волосаты

Грудь крепкая и ноги. Это ж все,

Поверь, приметы истого мужчины.

А если ты не веришь, испытай.

Чего же ты могла бы ожидать

От тех, чьи щеки лишь пушком покрыты,

Кто волосы на голове всегда

Располагает так искусно? Силой

И обликом ведь юноши все эти

Изнеженные — женщинам подобны.

Кого нибудь из них ты попроси,

Чтоб, за тобой по горам и лесам

Последовав, от вепря иль медведя

Тебя он попытался защитить.

Нельзя назвать меня уродом, нет.

Не потому меня ты отвергаешь,

Что. будто бы таков я, — оттого лишь,

Что беден я. Увы, за городами

Последовали села; золотым

По праву этот век назваться должен,

Раз побеждает золото одно

И властвует лишь золото. О, кто бы

Ты ни был, продавать свою любовь

Впервые научивший, будь же проклят

Твой погребенный прах. Пусть никогда

Ни пастуха, ни нимфы не найдется,

Которые бы, проходя, сказали

Ему: «покойся в мире». Мочит пусть

Его дождем и ветром развевает,

И грязными ногами топчет стадо,

Идущее на пастбище. Ты, первый,

Лишил любовь стыда. Ее восторги,

Столь сладостные, горькими ты сделал.

Продажная любовь, любовь рабыня

Владыки-золота — одно из самых

Ужасных, отвратительных чудовищ,

Что рождено морями иль землей.

К чему, однако, сетованья эти

Напрасные? Для своего спасенья

Оружье все употребляют то,

Которое природа им дала:

Лань — быстрый бег, кабан — клыки и когти —

Могучий лев, а сила нежных женщин

В их красоте. Но почему же я

Для своего спасенья не прибегну

К оружью, что природой мне дано?

Так я, в награду за свою любовь,

Возьму насильем то, в чем отказала

Мне Сильвия. От одного недавно

Я слышал пастуха, что уж не раз

Видал он, как к источнику купаться

Шла Сильвия, и указал тогда же

Он тот источник мне. Итак, я спрячусь

В кустах прибрежных и ее прихода

Там подожду; в удобное ж мгновенье

Я из засады брошусь на нее.

Иль оказать сопротивленье может

Мне нежное дитя? Мой бег ведь быстр

И сильны руки. Пусть тогда вздыхает

И плачет. Жалобы и красота

Уж не помогут ей, когда сумею

Я волосами обмотать ее

Вот эту руку; и не отпущу

Надменной я, пока не отомщу ей.

Ты знаешь ведь, Тирсид, как я старалась,

Чтоб полюбила Сильвия Аминту.

Согласна тем охотнее стремиться

Я к этому и ныне, что меня

Об этом просишь ты. Но предпочла бы

Медведя укрощать я иль быка

Свирепого, чем девушки упрямство,

Что столь же неразумна, сколь красива,

И до сих пор не ведает, как остро

Оружье красоты ее; она

Других им убивает, а сама

Не знает даже, как им можно ранить.

Какая ж это девушка не знает,

Едва лишь выйдя из пелен, искусства

Красой своею раны наносить,

И исцелять их, убивать и к жизни

Вновь возвращать?

Кто ж девушкам учитель?

Притворщица. Иль ты не знаешь, кто

Птиц научает пенью и полетам,

Рыб — плаванью, козла — боданью, кто

Павлина научает расправлять

Многоочитых перьев пышность?

Имя

Учителя великого, прошу,

Открой мне.

Имя? Дафна.

Злоязычный.

Что ж, разве неспособна научить

Любви ты сотню девушек? Хоть, правда,

Учителя не нужно им: их учит

Сама природа; все же мать и нянька

Природе помогают в том.

Послушай,

Становишься ты скучным, наконец.

Вернемся лучше к делу. Мне сдается,

Что Сильвия не так уж простодушна.

Вчера ее застала я одной,

Сидящею над озером, вблизи

От города, средь тех лугов широких,

Что зеленеют против островка.

Над озером прозрачным и спокойным

Она склонилась, воду вопрошая,

Как кудри ей расположить красивей

На лбу и покрывало сверх кудрей,

Сверх покрывала ж пестрые цветы,

Что на коленях у нее лежали.

И часто, взявши лилию иль розу,

Она ее прикладывала к щекам

Румяным или к белой шее, краски

Их сравнивая, а потом, своей

Победою довольна, улыбалась

Улыбкой гордой, будто говорила

Цветам: «Я вас не для того ношу,

Чтоб вами быть прекрасной, а затем лишь

Чтоб показать, что я прекрасней вас».

Но вдруг она, случайно обернувшись,

Заметила меня и, застыдясь,

Свой выпрямила стан и уронила

Из рук цветы. Чем больше я смеялась

Над краскою смущенного лица,

Тем больше Сильвия краснела. Все же,

Так как собрать она лишь часть успела

Своих волос, другая же висела

Распущенною, раз иль два она

Украдкой взоры в воду устремляла,

Прося совета и собой любуясь.

Я это видела, но промолчала.

Ничто в твоем рассказе мне не ново.

Не угадал ли все я?

Угадал.

А не были, как говорят, пастушки

И нимфы прежде так хитры. Такою

В дни юности моей, поверь, Тирсид,

Я не была. Стареет мир; старея ж,

Он делается хуже.

Рощ, полей

Так часто, может быть, не посещали

В то время горожане, поселянки

Привычки не имели отправляться

Так часто в город. А теперь смешались

Обычаи. Но бросим эти речи.

Скажи, нельзя ли будет так устроить,

Чтоб мог Аминта с ней поговорить

Наедине иль при тебе?

Не знаю:

Уж слишком Сильвия упряма.

Тот же

Почтителен не в меру.

Не при чем

Почтительный влюбленный остается.

Пусть переменит друг твой ремесло,

Коль он таков. Кто учится любить,

Почтительность забыть тот должен. Требуй,

Хитри, дерзай, а если не поможет

Тебе все это — так бери насильно.

Ведь женщина сотворена такой:

Коль прочь бежит — настигнутой быть хочет,

Коль борется — быть хочет побежденной.

Как видишь, откровенно говорю я

С тобой, Тирсид; прошу тебя, однако,

Ты слов моих нигде не повторяй,

А главное — не облекай в стихи.

На стих — стихом могу ли я ответить?

Я повода не вижу к подозренью,

Что о тебе дурное я скажу.

Но памятью тебя я заклинаю

О свежей юности твоей, о Дафна,

Почтенная, — помочь мне помоги

Ты бедному Аминте.

Милый способ

Нашел глупец меня уговорить,

Напоминая о веселом прошлом

Мне в грустные теперешние дни.

Чего ж ты хочешь от меня?

Не нужно

Тебе ни пояснения, ни советов,

Сама ведь знаешь все.

Так слушай. Вскоре

Мы с Сильвией отправимся вдвоем

К источнику Дианы, где платан

Развесистый, тень у воды склоняя,

В приют прохладный приглашает нимф

Охотниц. Сильвия, я знаю, будет

Купаться там.

Так что же из того?

Что из того? Коль ты догадлив, сам

Поймешь ты это.

Понимаю. Только

Боюсь я, что отваги у него

На то не хватит.

У него не хватит?

Дождется он, что хватит у других.

Вполне он этого достоин.

Слушай.

А почему бы не подумать нам,

Тирсид, и о тебе самом. Влюбиться

Ты разве не хотел бы? — Ты ведь молод;

Лишь на четыре года пятый лустр

Твой увеличился, коль не забыла

Я той поры, как ты ребенком был.

Безрадостную жизнь вести ты хочешь.

Ведь лишь в любви все наслажденье жизни.

Утех Венеры не лишен и тот,

Кто отказался от любви, но сладость

Любви зато испытывает он

Без горечи ее.

Безвкусна сладость,

Когда хоть малой горечи в приправу

Недостает ей; быстро пресыщает

Та сладость.

Нет, пресытиться приятней,

Чем быть голодным, и вкушая пищу,

И уж вкусив ее.

Я не согласна.

Раз пища есть и нравится тебе, —

Испробовав ее, ты хочешь снова

Ее вкусить.

Да кто же обладает

Всегда всем тем, что нравится ему,

Чтоб голод утолить свой.

Ну, а кто же

Находит благо, не ища его?

Опасно то искать, что коль найдешь,

Обрадует тебя, но во стократ

Мучительней того не обрести.

И я клянусь, влюбленным не увидеть

Тирсида больше, и Амур ни вздохов,

Ни плача моего уж не услышит

В своих владеньях. Я вздыхал и плакал

Достаточно, настал черед других.

Да не вполне еще ты насладился.

И не стремлюсь я вовсе наслаждаться,

Когда так платишь дорого за это.

Любить не хочешь — будешь принужден.

Нельзя к любви того принудить, кто

От этого далек.

Кто ж от Амура

Далек?

Да всякий, кто его боится

И убегает от него.

А бегство,

Ты думаешь, поможет? Он — крылатый.

Но ведь когда Амур родится, крылья

Еще его коротки и едва

Владеет ими он, не расправляя

Их на лету.

А вот не замечают,

Что он родился; а когда заметят, —

Большой он и летает.

Неправа ты,

Коль мне действительно случилось видеть

Его младенцем.

Поглядим, Тирсид,

Удастся ли тебе к глазам прибегнуть

И бегству, как пытаешься меня

Уверить ты. Клянусь, коль быстрым хочешь

Ты быть, как рысь, — когда увижу я,

Что просишь ты о помощи, не двину

Я пальцем, чтоб помочь тебе, ни шага

Я не ступлю, ни слова не промолвлю

И глазом не мигну.

Так, значит, мертвым

Меня хотела б, Дафна, ты увидеть,

Жестокая. Ну, если все ж ты хочешь,

Чтоб полюбил я, — ты люби меня.

Согласно мы друг друга и полюбим.

Ты надо мной смеешься, а, быть может,

Такой, как я, и вовсе недостоин.

Ах, скольких вид цветущий обманул.

Я не шучу; а ты вот под предлогом,

Что я шучу, мою любовь отвергла.

Таков обычай всех, тебе подобных.

Любить меня не хочешь. Проживу я

И без любви.

И радостней, чем прежде,

Живи, Тирсид, в досуге ты живи;

В досуге же как раз произрастает

Любовь.

Но знай, досуг мне даровал

Бог, Дафна, — тот, кто может почитаться

Здесь богом; чьи огромные стада

И табуны огромные пасутся

От одного и до другого моря

По плодородным радостным равнинам

И по суровым склонам Апеннин.

Сказал он мне тогда, когда привлек

Меня к себе: одни пусть прогоняют

Воров, волков и стерегут мои

Стеною огражденные овчарни;

Другие — труд министров разделяют;

Пусть — кто пасет стада, а кто хранит

Шерсть или молоко; иные пусть

Распределяют это; ты же пой,

Раз ты досугом пользуешься. Значит,

Вполне то справедливо, если я

Не о земной любви пою шутливо,

А предков воспеваю лишь того,

Кого не знаю, как назвать мне Зевсом

Иль Фебом: он похож ведь на обоих

Сынов достойных Неба и Сатурна

И ликом и деяньями своими.

Так, муза сельская награждена

По-царски; и равно, звучит ли звонко

Она иль глухо, не пренебрегает

Он ею. И его не воспеваю

Лишь потому я, что в молчанья только

Достойно, я могу его почтить.

Но украшали и мои цветы

Его алтарь, что облечен был дымом

Моей рукой возженных благовоний.

Простое поклонение мое

И благочестья полное тогда лишь

Смиренное мое покинет сердце,

Когда начнут по воздуху олени

Пастись, свое течение и ложе

Изменят реки так, что приносить

Тигр счастье будет Галлу, Сена — Персу.

Высоко залетел ты. Ну, спустись,

Однако, к делу.

Вот что, попытайся,

Идя к источнику, ее разнежить,

А я уж постараюсь, чтоб Аминта

Туда пришел, и, может быть, не легче

Моя задача будет, чем твоя.

Пойдем.

Иду. Не то ведь нашим делом

Считала я.

Вот, кажется, Аминта.

Да я не ошибаюсь: это он.

Как хотел бы узнать я,

Что же сделал Тирсид.

Если ж он ничего не добился,

На глазах у жестокой

Сам себя я убью.

И коль гнев возбуждает

В ней та рана, что в сердце

Нанесла мне она,

То понравится, верно,

Ей кровавая рана, которую

Сам я в сердце себе нанесу.

Брось жалобы напрасные, Аминта.

Хорошие тебе несу я вести.

Скорей, какие вести: жизнь иль смерть?

Выздоровление и жизнь, но только

Пойти навстречу нужно им, Аминта.

Мужчиной нужно быть, мужчиной смелым.

Какая смелость мне нужна и против

Кого?

Коль находилась бы твоя

Возлюбленная средь дубравы, полной

Зверей свирепых и крутою цепью

Скал высочайших огражденной, ты бы

Отправился туда?

Я поспешил бы

Туда быстрее, чем на пляски в праздник.

А если б у разбойников в плену

Она была, отправился б ты к ним?

Охотнее, чем жаждущий олень

К источнику.

На большее здесь нужно

Осмелиться.

Я бросился в поток бы,

Что с выси гор, в дни таянья снегов,

Стремительней несется. В пламя ада

Я бросился бы, если бы могло

То место, где находится такое

Прелестное создание, быть адом.

В чем дело?

Слушай!

Слушаю.

Тебя

Возлюбленная Сильвия твоя

Ждет около источника Дианы

Одна и обнаженная. Туда

Отправиться осмелишься ли ты?

Что слышу я? Ждет Сильвия меня

Одна и обнаженная?

Одна.

С ней, впрочем, там и Дафна, но не бойся:

Она-то наша.

Сильвия меня —

Ждет обнаженной?

О, горе мне, что значит «но»? Молчишь ты.

Меня ты убиваешь.

Но не знает,

Что ты придешь…

Отравлена концом

Вся сладость предыдущего. Жестокий,

С каким меня ты мучаешь искусством.

Так кажется тебе, что не вполне

Несчастлив я, и хочешь увеличить

Мои страданья ты.

Коль ты поступишь,

Как я тебе советую, то счастья

Достигнешь.

А каков совет твой?

Взять

То, что тебе судьба предоставляет

Благоприятная.

Да не допустит

Вовек Господь, чтобы нарушил волю

Я Сильвии возлюбленной моей.

Ей, правда, немила моя любовь,

Но в том, что я люблю ее, виновен

Не я, а красота ее виновна.

Поэтому сказать могу я: все

Что только в состоянии свершить,

Я делаю чтоб угодить ей.

Так.

А если бы в твоей то было власти,

Любить ее ты перестал бы, чтобы

Ей угодить?

Амур не позволяет

О том мне даже и помыслить.

Значит,

Ее любил бы ты, хотя б и знал,

Что этим оскорбляешь ты ее.

Нет, я б ее не оскорблял, но все ж бы

Любил.

Ее любил бы против воли

Ее?

Вот именно.

Но почему же

Ты против воли Сильвии боишься

То совершить, что ей самой же будет

Потом приятно вспомнить?

Ах, на это

Один Амур сумел бы за меня

Ответить. Я ж пересказать не в силах

Того, что в сердце у меня. Уж слишком.

Хитер ты стал, Тирсид, и оттого,

Что рассуждал ты много о любви.

А у меня что в сердце, то в речах.

Итак, идти ты не согласен?

Нет,

Идти-то я хочу, но не туда,

Куда ты думаешь.

Куда ж?

В могилу,

Когда ты сделал для меня лишь то,

О чем мне рассказал.

Так пустяком ты

Считаешь это? Или полагаешь,

Что Дафна подала б тебе совет

К источнику придти, когда б не знала

Тех чувств, что в сердце Сильвии? Быть может,

Она о них и знает, но не хочет,

Чтобы другие ведали о том.

Так если ты добиться положил

Согласья Сильвии, ты, значит, ищешь

Того, что ей совсем уж ненавистно.

Но где ж тогда стремление твое

Ей угождать? И если ей приятней,

Чтоб наслажденье получил ты силой,

А не как милость, то тебе ль, безумцу,

Противиться тому?

Но кто же мне

Поручится, что таково ее

Желанье?

Неразумный, ищешь ты

Уверенности той, которой дать

Тебе ей не угодно и которой

Ты, значит, и не должен добиваться.

Однако, кто ж поручится тебе,

Что я неправ? А если б был я прав,

Ты разве не пошел бы? Неразлучны

Удача и опасность, но почетней

Погибнуть с мужеством, а не как трус!

Молчишь ты, значит, побежден. Так пусть же

Послужит поражение твое

Причиною победы большей. В путь же!

Нет, подожди.

Чего тут — подожди!

Ведь знаешь сам, что время убегает.

Обдумать нужно: делать ли нам это

И как.

С тобой в пути мы остальное

Обдумаем: кто много размышляет,

Вовек тот не исполнит ничего.

Амур, какая школа,

Какой учитель в силах

Любви, науке трудной, научить —

Чтоб думу изъяснить

Могла душа, на крылах

Твоих взлетев под небеса от дола!

Не ведает Ликей

Той тайны; деве мудрой

Афине доступ к ней

Закрыт, и не властней

В нее и Феб проникнуть, златокудрый.

Как учит Геликон,

Так об Амуре он

И мыслит и вещает:

Немного он речей

Амуру посвящает,

И нет огня ни в голосе, ни в них;

Он до святынь твоих

Свой ум не возвышает.

Кто ж истинный учитель

Любви? Кто выразитель

Любовных дум? — Лишь ты!

Ты дал и тем, кто мыслию просты,

Чудес уразуменье,

Которые в любовных письменах

Ты начертал, в прельстительных очах.

Ты мыслям слуг усердных

Своих даешь порою выраженье

В словах прекрасных, верных;

Иль одаряешь вдруг

Их странным и волшебным красноречьем.

В тот час, как не изречь им

Речь связную, их слов смущенных звук,

Прерывистых, чуть слышных,

Яснее говорит

Речей учено-пышных

О пыле их желанья.

Обычно и молчанье

Моления таит.

Амур, пусть друг Сократова наследья.

Пребудет книгам верен;

Как изучал, намерен

Так изучать и впредь я

Во глубине прекрасных двух очей

Любви науку с прежним суеверьем,

И знаю я, что перьям

Премудрейшим скорей

Изменит рифма, чем моим, безвестной

Рукой водимым по коре древесной.

Великие любви законы. Связь

Священная, которую людские

Сердца соединяет чистый пыл;

Искусный узел, что не разрешил

Досель никто, и нити дорогие

И крепкие; ярем, что все, склонясь

Под ним в свой час, за нежность восхваляют;

Вы, силою которых управляет

Единый дух телами двух людей,

И, наслаждаясь, смертные желают

Друг друга до своей

Кончины горькой; свет и украшенье

Коротких жизни дней;

Мир, радость, зла высокое забвенье

В вас к Божеству сокрыто приближенье.