Аминта

Пусть ветер унесет со злою вестью,

Что о тебе распространилась здесь,

Твои невзгоды прошлые и те,

Что могут угрожать тебе. Жива ты

И невредима, слава Богу! Я же

Тебя уж мертвою считала: так

Меня своим рассказом напугала

Нэрина. Быть бы лучше ей немой,

А кой-кому не худо б быть глухим!

Опасность велика была. Нэрина

Могла меня и мертвою считать.

Могла считать, не говоря об этом!

Но расскажи мне, как же удалось

Тебе спастись?

Я, следуя за волком,

В лесную чащу углубилась. Там

Его внезапно потеряла я

Из виду. Я уж думала вернуться

Назад, как вдруг увидела опять

Того же волка (а узнала я

Его по той стреле, которой ранен

Он мною был близ уха). Вместе с ним

Увидела я несколько других

Волков; они собралися вокруг

Увитого животного (какого —

Не разглядела я). Как видно, волк,

Мной раненый, узнал меня и с пастью

Окровавленной побежал ко мне.

Без страха я противника ждала,

Размахивая дротиком (тебе

Известно, что владею им я ловко).

Однако, в волка дротик мой метнувши,

Я промахнулась. Уж не знаю, кто

Виновен в том, судьба иль я сама,

Но вместо зверя в дерево попал он;

Меж тем, был разъяренный волк так близок,

Что лук не мог уж пользы принести мне.

Тогда бежать я бросилась. Бегу,

А он за мною следом. Тут как раз

Случайно развязалось покрывало,

Что было у меня на голове;

По ветру развеваяся, оно

За сук древесный зацепилось. Вдруг

Я чувствую, — удерживает что-то

Меня. Хочу из страха перед. смертью

Удвоить скорость бега я, но сук

Меня не отпускает. Наконец,

Я покрывало сбросила. Тут страх

Так ноги окрылил мои, что волк

Меня нагнать не смог уж. Невредимой

Я выбежала из лесу; в селенье ж

Вернувшися, я встретила тебя

Взволнованной и удивилась, видя,

Что появлением удивлена

Моим ты.

Горе мне! Ты вот жива,

А он уж нет.

Как? Ты жалеешь, Дафна,

Что я жива? Меня ты ненавидишь?

Что ты жива, я рада; мне горька

Другого смерть.

О чьей же говоришь

Ты смерти?!

Бедного Аминты.

Ах!

Но как же умер он?

Не знаю как,

И не вполне уверена я в смерти

Его. Я лишь предполагаю это.

Скажи мне, Дафна, что же было смерти

Его причиной?

Смерть твоя.

Тебя

Я не пойму.

Жестокое известье

О гибели твоей он услыхал,

Ему поверил он, и эта весть

Его убила.

Дафна, подозренье

Твое неосновательным таким же

Окажется, каким уж оказалось

Твое предположенье, что мертва я.

Ведь жизнь свою все сохранить стремятся.

Ах, Сильвия, не знаешь, значит, ты,

С какою силою огонь любви

В людской груди пылает, если только

Грудь не из камня, как твоя. Коль знала б

Ты это, полюбила б ты того,

Кому была дороже самой жизни

(А в этом убедиться я могла).

Я видела, когда ты убежала,

Жесточе тигра поступив (хотя

Должна бы ты была обнять Аминту),

Я видела, как он свой острый дротик

В отчаяньи в свою направил грудь.

Уже пронзило острие одежду,

Самой груди коснулось и в крови

Окрасилось ее; пронзило б также

Оно и сердце, что пронзила ты,

Когда б, схвативши за руку безумца,

Я не успела помешать тому

Свершиться. Но — увы! — ведь случай этот

Для горя и отчаянья Аминты,

Быть может, был лишь легким испытаньем,

Которое железу показало

Путь, что потом прошло оно свободней.

Что говоришь ты?

А когда услышал

Он весть о том, что нет уже тебя

В живых, я видела, как он от скорби

Лишился чувств. Затем, очнувшись, он

В безумьи убежал, намереваясь

Покончить с жизнью; и себя, наверно,

Убьет он.

В этом ты убеждена?

Не сомневаюсь.

Горе мне! И ты,

Последовав за ним, не помешала

Ему свершить то! Горе мне! Пойдем

Его искать. Коль умереть хотел он,

Узнав о гибели моей, то должен

Он жить теперь, раз я жива.

За ним

Я бросилась, но он бежал так быстро,

Что скоро потеряла и его

Из виду; и все поиски мои

Напрасны были… Где ж его ты хочешь

Искать?

Ах, я, несчастная! Ведь если

Его мы не найдем, то он умрет

И будет самого себя убийцей!

Жестокая, тебе завидно разве,

Что славы лишена ты быть его

Убийцею? Так делом рук своих

Ты, стало быть, конец не почитаешь

Его печальный? Так утешься ж: если

Он умер, то из-за тебя, и ты

Его убила!

Горе мне! Зачем

Терзаешь ты меня и горечь скорби

О гибели безвременной его

Усугубляешь ты, напоминая

Мне о жестокости моей! Ее

Я лишь благопристойностью считала!

Лишь ею и была она; но только

Строга была я слишком и теперь,

Понявши это, каюсь.

Что я слышу!

Ты сжалилась? В своем ты сердце жалость

Почувствовала? Что я вижу! Ты,

Такая гордая, ты плачешь? Что же,

Скажи мне, слезы вызвало твои?

Любовь?

Нет, не любовь, а только жалость.

Но жалость так же о любви вещает,

Как молния о громе.

Часто с целью

Пробраться в сердце девичье, куда

Стыдливость целомудренная ей

Войти не разрешает, принимает

Любовь вид вестницы своей, своей

Служанки — жалости, и вот, проникнув

Туда под той личиной, остается

Она неузнанною для души

Неопытной.

Лишь слезами любви

Быть могут слезы эти. Ты молчишь?

Ты любишь, Сильвия! — Но уж напрасно.

Амур, ниспосылаешь справедливо

Ты это наказанье ей! О, бедный

Аминта! Как пчела, ужаля, жизнью

Своей за это платится, так сердцу

Жестокой смог ты рану нанести

Лишь смертью. Если бродит в этот час

Твой дух, лишенный тела, между нами, —

Как полагаю я, — узри же слезы

Ее и насладися ими. Ты,

Живя, любил, а, умерев, любим;

И, коль судьба была твоя любимым

Лишь после смерти быть, и коль продать

Жестокая любовь свою хотела

Тебе лишь дорогой такой ценой,

Высокую ты эту плату дал ей,

Ее любовь купив своею смертью.

Да, для того, кто эту плату дал,

Она была уж слишком высока,

А для того, кто получил ее,

Она и бесполезна и бесславна.

О, если б жизнь могла ему купить я

Своей любовью или жизнью даже

Своей, раз он погиб из-за меня!

Но поздно ты разумной стала, поздно

Ты милосердной стала; уж теперь

Его вернуть ничто не может к жизни…

Настолько сердце жалостью и скорбью

Мое полно, что я уж не могу

Ни видеть ничего, ни слышать, что бы

Не устрашало и не удручало

Меня.

Несет какую весть нам этот

Пастух? он очень, кажется, взволнован.

Несу я весть прискорбную, что нет

В живых уже Аминты.

Горе мне!

Пастух, столь благородный, столь красивый,

Что ни один из пастухов окрестных

Сравниться с ним не мог бы, столь любимый

И нимфами, и музами, погиб

Почти ребенком — и какою смертью!

Поведай все нам, чтоб с тобою вместе

Несчастье то оплакать мы могли.

Почему подойти не решаюсь и,

Чтоб услышать о том, что должна

Все ж услышать? О, сердце,

О, жестокое сердце мое,

Что тебя устрашает!

Так иди же навстречу

Ты тому, что поведать

Этот хочет пастух, и жестокость

Ты свою обнаружи тогда.

Для меня тяжелее,

Чем ты, может быть, думаешь,

То, о чем рассказать

Ты им хочешь, пастух;

Твой рассказ принимаю

Я, как должную кару:

Так не скрой от меня ты

Ничего из того, что случилось.

Я верю, нимфа, горю твоему:

Ведь слышал я, как перед смертью нежно

Твое он имя, бедный, произнес.

Так начинай же грустный свой рассказ.

Внемлите ж мне. Я на вершине был

Холма и птицам расставлял силки,

Как вдруг Аминту увидал; поспешно

Невдалеке прошел он от меня

Взволнованный и даже не ответил

На оклик мой. Догнав Аминту, я

Его остановил тогда, и мне

Сказал он: «Я прошу тебя, Эргасто,

Мою исполнить просьбу. Не мешай

Мне в том, что я намереваюсь сделать,

И клятвой страшной в этом поклянись».

И я (кто б мог предвидеть, что случится?)

Поклялся страшной клятвою, призвавши

В свидетели ее Гекату, Пана

И Феба; он привел меня затем

К отвесному обрыву. Вниз взглянувши,

От страха отступил назад я, он же,

Заметив это, улыбнулся, чем

Меня немного успокоил. Тут

Сказал он мне: «Так расскажи же нимфам

И пастухам о том, что ты увидишь».

Взглянув же вниз с обрыва, он прибавил:

«Если б острые зубы волков

Предо мною здесь были,

А не этот обрыв,

Я б хотел, чтобы, тело,

Это бедное тело,

Растерзали они,

Раз она так погибнуть могла,

Но я в этом не властен,

И не хочет мне небо

Оказать эту милость;

Изберу же дорогу,

Что все ж будет короче других.

За тобою я следую, Сильвия,

И с тобою я буду,

Коли это позволишь ты мне.

Я бы умер с восторгом,

Если б знал, что наверно

Твоего не нарушу покоя,

И что, с жизнью расставшись,

Ты свой гнев позабыла.

О, несчастная Сильвия,

За тобой я иду».

И это произнесши, он с обрыва

Вниз головою бросился, а я

От ужаса остался недвижимым.

Несчастный!

Горе мне!

Но почему, же

Так поступить ему не помешал ты?

Иль удержать от этого тебя

Могли те клятвы, что ему ты дал?

Ничуть. Я ими пренебрег: всегда

Ведь в случаях таких бессильны клятвы,

Безумное намеренье его

Понявши, ухватился я рукою

За этот пояс из тафты индийской,

Что он носил. Но, видно, предрекла

Жестокая судьба ему погибель;

Стремительно рванулся он, и пояс

Разорванный остался у меня

В руках.

Но что же стало с бедным телом

Его?

Не знаю. Посмотреть боялся

От жалости и ужаса я вниз,

Чтоб там Аминту не увидеть, на смерть

Разбившимся.

О, ужас небывалый!

Ах, я верно из камня,

Коли это известие

Не убило меня.

Если жизни лишила Аминту

Весть о том, что погибла

Та, которой он был ненавидим,

Не должна ль тем вернее

Жизнь отнять у меня

Смерть того, кем была так любима я?

Пусть ей в этом помогут

Сила скорби моей, иль железо,

Или этот вот пояс;

Своего ведь хозяина милого

Лишь затем ты покинул,

Чтобы мне отомстить

За лихой его жребий

И несчастную строгость мою.

Я б должна была быть

В этом мире подругой Аминты;

Но коль раньше того не хотела я,

Пусть же буду в аду

Я сопутницей верной его.

Утешься, бедная; в несчастьи этом

Одна судьба виновна лишь, — не ты.

О ком плачете вы,

Пастухи? Коль мое

Опечалило горе вас, — знайте,

Незаслужено мной состраданье,

Ибо было оно

Мне самой незнакомо.

Если ж плачете вы об Аминте,

Слезы — знак слишком малый

Для той скорби, которая

Столь великой достойна беды

Ради Бога, и ты

Осуши свои слезы, о, Дафна.

И прошу: из участья

(Не ко мне, а к тому,

Кто достоин его),

Помоги отыскать

Мне несчастного тело

И его погребенью предать.

Ведь меня удержать

Только эта забота и может —

От того, чтобы с жизнью

Не покончила тотчас же я.

Пусть хоть этим поступком

Заплачу я Аминте

За любовь, что питал он ко мне.

Хоть мои нечестивые руки

Могут дело благое

Осквернить, все ж оно,

Знаю, будет Аминте приятно:

Доказал ведь он смертью своею,

Как меня горячо он любил.

Готова в том тебе я пособить,

О смерти ж думать больше не должна ты.

До сих пор я, жестокая,

Для себя лишь жила,

А теперь для Аминты прожить

Остальную бы жизнь я хотела;

Но коль этого сделать

Уж нельзя, буду жить я

Для холодного тела его;

А окончив обряд погребальный,

Я окончу и жизнь.

Прошу тебя, пастух, путь укажи нам

К подножию обрыва.

Недалеко

Находится обрыв отсюда. Вы

Идите лишь по этой вот дороге.

Пойдем, дорога эта хорошо

Знакома мне.

Прощайте ж, пастухи,

Прощайте же, ручьи, холмы, леса,

Прощайте.

По ее словам не трудно

Понять, что приготовилась она

Расстаться с этой жизнью навсегда.

Амур, друг мира! Уз незримо-властных

Скрепитель ты, а смерть — их расторжитель!

Восторжествуй над торжеством ее:

Свяжи навеки две души прекрасных

И не отвергни землю, как обитель,

Тем небо на нее переселя.

Верь! небо заменит тебе земля:

Лишь возврати покой в сердца, властитель,

И тысячи безумств, источник мук,

Из них ты изгони — и вечный круг

Изо всего, что преходяще было,

Созижди ты божественною силой.

Влюбленные печальные, пора

На ложе отдохнуть вам до утра!

Уж солнце потухает,

Ночь маки и фиалки рассыпает!

Безмолвия и сна приходит час;

А если спать не могут мысли в вас,

Пусть хоть слегка утишит

Спокойствие ночное вашу грусть

Глубокую, и пусть

Заря и месяц плач ваш не услышат

Сокройтесь же, молчание храня,

Амура слуги верные. До дня

Грядущего бог Пан вас отпускает.