Амурский Путь

Глава 41

Могучее войско, призванное спасти столицу Великой Цин, практически стояло на месте. Вернее, оно шло… Но конница подошла к воротам Гунбэйкоу и сейчас мучительно долго втягивалась в них, перебираясь за пределы Великой стены. Все десять тысяч лошадей (пройдоха Тухай записал их, как воинов, пообещав Удже, что поделится с ним сэкономленным жалованием).

Впрочем, войско и до этого не спешило. Пусть мятежник Бурни поволнуется сильнее, пусть наполнит печень желчью. А прочие вожди монголов пусть поскорее узнают, что воины Великой Цин уже вышли в Степь. Узнают и перестанут отсиживаться в своих юртах, а пришлют уже подмогу.

— Ехэ-цзяньцзюнь! — донеслось со спины. — Ехэ-цзяньцзюнь, вам письмо из Столицы!

«Это же я! — опомнился Уджа. И месяца не прошло, трудно было привыкнуть к новому званию. — Полководец, ведущий за собой! Звучит?».

Конечно, звучит. Особенно, когда, казалось, навеки застрял на жалкой ступени «верного и надежного воина». Да, попал в Столицу. Но это в Сюаньфу желание выбраться из гарнизона было пределом мечтаний. А, когда ходишь в Запретный город чуть ли не каждый день — хочется уже большего. Причем, так, чтобы не отправляться на самоубийственную южную войну с мятежными никанскими полководцами. Там гораздо легче получить копье в бок, нежели повышение.

И тут, на счастье, появился чахарский глупец Бурни.

«Когда я с ним расправлюсь, найму двенадцать лам, чтобы пели мантры по душе покойного» — снизошел Уджа до милосердия.

Он прекрасно помнил день, которые изменил его жизнь. Только наступал средний весенний месяц, когда во дворец потекли вести из великой степи: циньван Бурни, императорский родственник Бурни, обласканный высшей милостью чахарский князь Бурни намерен подло воткнуть нож в спину своему благодетелю. Глупец! На что он надеялся? Точнее, понятно, что он надеялся на войну Саньфань, на то, что все силы Великой Цин отправлены на юг.

Это да… Но как он надеялся сохранить подготовку мятежа в тайне? Его предали в собственном доме — княжеская наложница подслушала, передала сведения начальнику своей маньчжурской охраны, а тот послал весть в Пекин. И, если бы он один. Как только к монгольским князьям стали приходить вестники от Бурни, призывавшие подняться против власти Цин, половина нойонов тут же послала людей в Столицу с известием об измене. Харачинский князь Джаши отправил за стену ближайшего побратима-телохранителя. Оннигудский тайджи Очир не только послал весть, но и бежал в дальние земли со всеми подвластными ему девятью родами — подальше от бешеного Бурни.

Но также стало известно, что кто-то и откликался на зов чахарского циньвана. Например, халхасец Чойджаб. Хотя, с ним всё понятно: еще отца его вместе с его родом выгнали из Большой Халхи, и пришлось тому кочевать в чахарской степи. Как тут откажешь? А вот найманский ван Джамсан присоединился уже по своей воле. И сам стал рассылать вести о грядущем восстании. Джамсан — хитрая лиса. Он писал князьям, что за Бурни встало уже десять племен! Причем, среди них даже хорчины. Хорчины! Давние враги чахарцев.

Но кто-то верил. И полетели в Столицу вести: кто-то клялся в верности, кто-то обличал других в измене. И все наговаривали друг на друга.

Вот в этой тревожной обстановке Энхэ-Амулуган… то есть, император Канси и созвал всех воинских предводителей, что оставались в Столице. И было их так мало, что даже «верного и надежного» Уджу вызвали. Юный император поведал собравшимся об измене своего двоюродного брата циньвана Бурни, о готовящемся восстании и предложил спасать Великую Цин. Сложность ситуации все оценили сразу: практически все Восьмизнаменные войска находились далеко на юге и сражались с подлым У Саньгуем. В столице имелись крупные отряды, но всё это — Зеленое знамя. Пешие китайцы, совершенно неспособные сражаться с монголами. Немалый отряд восьмизнаменников находился неподалеку — в гарнизоне Сюаньфу. Но, по иронии судьбы, там служили почти одни чахарцы! Этих не то, что использовать нельзя… как бы от них самих удар не получить! Кто может положиться, что эти чахарцы не в сговоре со своим князем.

Столичные командиры смущенно молчали, стыдливо утыкались в пол при взгляде императора. Кто-то предлагал оборонять Столицу, покуда с юга не прибудут Восемь Знамен. Юный Канси выслушивал их и лишь гневно раздувал ноздри… Тут-то Уджа и понял, что настал его шанс. Выскочил на пустое место, распрастался на золотых кирпичах и принялся умолять императора о слове.

«Нельзя ждать, мой император! Надо бить, пока у Бурни нет сил, а кони его не отъелись. Он ждет только свежей травы. А прочие князья Великой Степи ждут, кто проявит слабость — и встанут на сторону сильного! Прошу нижайше позволить мне истребить мятеж! Я найду воинов, я принесу голову неблагодарного Бурни!».

Юный император был впечатлен. Тут же наделил счастливого Уджу новыми полномочиями, возвысл до ехэ-цзяньцзюня — и повелел подавить мятеж. Правда, позже поговорив со своей бабкой, с Амба-Мамой, немного изменил решение: назначил в помощники к Удже пройдоху Тухая. Впрочем, кажется, это пошло к лучшему.

Уджа в тот же день кинулся собирать войска. Он знал всех восьмизнаменников в Столице и в округе. Знал, кто какие поместья получил, кто избежал похода на юг. В течение трех дней в лагере у стен Императорского города собрались уже почти шесть сотен маньчжуров. Это были не две подготовленные ниру, а сводный отряд мало знающих друг друга людей. Но это были хорошие воины. Также удалось собрать до полутысячи монголов — джарудов, оннигудов, хорчинов и других. Были те, кто отказывался, кто считал, что Бурни вправе бороться за свободу своего отца. Кто-то негромко, но твердо отвечал Удже, что чахарские князья — вот истинный род богдыханов (и Уджа запомнил их лица на будущее). Но большинство охотно шли в войско, узнав, что император пообещал за разгром мятежников щедрую награду.

Сам император тоже не сидел сложа руки. Он отправил вестника в Сюаньфу с приказом отослать большую часть чахарцев в крепость Датун — далеко на запад, подальше от их неверного князя. Кроме того, в Степь поехали его посанцы с тремя письмами. В одном Канси писал Бурни, что простит его, если тот покается. Второе он написал брату князя — Лубдзану. Мол, отговори брата от его изменнических мыслей и будешь прощен. Третье письмо было к чахарской знати: чтобы гуны, ваны и тайджи схватили своего предводителя и выдали его. Наконец, долгим обходным путем в Великую Степь отправился Мала — большой чиновник по делам Знаменных войск. Все эти годы он вербовал монголов в Восемь Знамен. Мала знал всех князей Внутренней Монголии, и ему было поручено полнять багаринов, аоханов, оннигудов, харачинов и тумэдов против бунтовщиков.

Поможет ли это? Вряд ли — думал Уджа. Монголы мало ценят простые слова. Еще меньше — слова записанные. Им важны сила и реальные дела. Поэтому мало кто отозвался на призывы Бурни и наймана Джамсана. Но и Малу мало кто послушается. Нет, конечно, князья соберут отряды — из того народа, что еще остался в Степи, а не поливает кровью далекие земли юга. Соберут… Но вот куда пойдут эти воины? Ударят в спину чахарцам или вольются в их ряды?

«Это теперь зависит от меня» — внезапно понял Уджа. И пальцам его рук внезапно стало холодно.

Первое, что сделал новоиспеченный ехэ-цзяньцзюнь, едва собрал более-менее крупный отряд — перевел лагерь в долину, неподалеку от Сюаньфу. Он надеялся, что присуствие войска императора сдержит мятежные мысли в головах чахарского гарнизона. И оказался прав! По крайней мере, по крайней мере, тамошние командиры Чанэрджи и Ада всячески уверяли Уджу в своей верности. И даже, когда Бурни таки начал мятеж и попытался захватить Великую стену возле Чжанцзякоу — гарнизон в Сюаньфу сидел тихо. А ведь Бурни явно пробивался к ним!

Это был несомненный успех. Но успех, который не покажешь монголам, и о котором не сообщишь императору. Надо воевать. И побеждать. Но для сражения в Степи у Уджи было совсем мало воинов — менее полутора тысяч. Это уже больше, чем у мятежника. И кони у него откормлены гораздо лучше… Но ехэ-цзяньцзюнь не хотел рисковать. Нужно больше людей… только вот взять их больше неоткуда.

Тут-то на помощь командиру и пришел пронырливый чиновник Тухай.

Глава 42

«Мы возьмем рабов» — заявил он.

Уджа скривился. Рабы встанут в один ряд с благородными воинами?

«Монголов-рабов, — уточнил Тухай. — Тех, кого ваши гуны и тайджи рассовали по поместьям».

Командиру всё еще не нравилась идея его заметстителя, который вообще мало что понимал в воинском деле.

«Разве не каждый монгол — это воин?» — хитро поинтересовался Тухай.

«Каждый» — невольно подбоченился ехэ-цзяньцзюнь.

«Вот и я так считаю, — тоненько засмеялся чиновник. — Значит, от твоих батыров рабов отличает только то, что у них нет коня, лука и копья. А мы всё это им дадим».

Надо признать, у Тухая всё вышло отлично. Перед ним — выдвиженцем самой вдовствующей императрицы Амба-Мамы — раскрывались ворота всех конюшен и арсеналов. Он забирал рабов сотнями и вооружал их за считанные дни. К концу месяца у Уджи было четыре тысячи воинов на десяти тысячах конях. Тухай же сообщил в Столицу, что у них уже полный тумен (то есть, по воину на каждой лошади). На севере от города возник тайный склад, где лежали тысячи доспехов, сабель и копий для воинов, которых не было.

«Не боись, — подмигивал чиновник. — На этом мы тоже заработаем. Вместе. Но потом».

Конечно, потом. Сначала надо убить Бурни, разорить его становища. По счастью, четыре тысячи — это уже очень неплохо. Это в несколько раз больше, чем мог собрать чахарский циньван. К тому же, имперские кони питаются зерном, а не жухлой травой из-под снега. И свежей травы дожидаться не стоит.

Последней каплей как раз стало письмо из Столицы. В котором сообщалось, что четыре знамени чахарского войска, которых послали в далекий Датун, взбунтовались. Они сожгли крепость и рассеялись по округе. Конечно, до них еще почти четыре сотни ли, но ждать теперь точно не стоит. Если Бурни окажется повержен, эти мятежники сами приползут на брюхе — молить о прощении.

Войско выступило. Уджа все-таки проявил осторожность и решил не идти в лоб через опасный Сюаньфу и Чжанцзякоу. Еще загодя, вместе с хитрым Тухаем, они выбрали ворота Гунбэйкоу — к северо-востоку от Столицы. Обойти Бурни и внезапно атаковать его земли с востока.

Через Гунбэйкоу великое войско проходило почти целый день. На ночлег встали всего в двух десятках ли от Великой стены. Вокруг простиралась Великая Степь. Точнее, пока вокруг были горы Тайханшань, но это уже Внутренняя Монголия. Теперь предстоит по дуге обойти самые высокие хребты Тайханьшаня и вторгнуться в чахарские земли.

Войско шло десять дней в хорошем темпе. Пока с лихвой хватало запасов провизии, взятых загодя, но скоро они закончатся. Надо уже скорее захватить чахарские становища, чтобы было чем поживиться.

— Где этот Бурни? — веселились вчерашние рабы. — Нам нужна добыча!

И накликали. Войско шло по очень широкой долине, настолько широкой, что можно было двигаться не колонной, а широким строем. Горы вокруг были уже довольно низкие, глубоко изъеденные многочисленными рытвинами. Вот из одной такой рытвины и выскочил враг. Хитрый враг. Дождался, пока мимо них пройдет всё несметное войско — и ударил в спину. Прямо на ничего не подозревающую молодежь, что шла себе спокойно и собирала кизяк, оставшийся от десяти тысяч коней.

Враги налетели с леденящим душу визгом, порубали сборщиков, обстреляли основные части из луков — и скрылись в каком-то боковом проходе. Уджа заволновался было, но тысячник арьегарда его успокоил:

— Просто бандиты, мой господин. менее пяти сотен. Они нам не страшны. Проще плюнуть на них, чем преследовать по этому лабиринту ущелий.

— Ты узнал, кто это?

— Я видел бунчаки Халхи…

— Значит, это люди Чойджаба. Собака уже цапнула нас за ногу… Где же ее хозяин?

Хозяин появился очень скоро — прямо впереди. По широкой долине навстречу отрядам императора неслось уже настоящее войско. Пусть небольшое, но войско. В центре — ударный кулак латников, над которыми реяли не родовые бунчуки, а вышитые шелковые знамена. Ехэ-цзяньцзюнь узнал знаки чахарцев и найманов.

— Добро пожаловать, Бурни, — криво усмехнулся Уджа. Его мечты начинали сбываться.

Рядом испуганно верещал Тухай.

— Сделай! Сделай что-нибудь! — кричал штатский, перепуганный конной лавой.

Он ничего не смыслил в степной войне.

— Успокойся, Тухай. Всё сделается само собой. Бурни надеялся, что мы развернемся на его халхасских шавок. И планировал ударить нам в спину. Но, по счастью, наше войско не повелось на его уловку. И отряды наши стоят широко… Да смотри сам!

Многочисленные монголы — батыры и бывшие рабы — уже настегивали своих боевых лошадей, оставив заводных самым младшим. Не дожидаясь команды, многие сотни рванули вперед, заметив, что врагов намного меньше. Стрелы тысячами взмывали в небеса, падая на оба войска. Конечно, люди Бурни дрогнули первыми. Ведь их было не больше тысячи. Чахарцы и их союзники даже не сошлись в рукопашную, перепугались и принялись заворачивать лошадей. Еще несколько вдохов — и люди Уджы врубились бы прямо им в спину, но этих нескольких вдохов не хватило.

Чахарцы во всю прыть мчались на запад, а следом за ними вытягивающейся каплей неслось войско императора. Уджа велел дуть в рога, чтобы его монголы вернулись назад — но это оказалось бесполезно. Воины почуяли вкус победы, аромат близкой добычи — и ничто уже не могло их удержать. К обозу вернулись не более сотни монголов и большая часть маньчжуров.

— Ничего, — улыбнулся ехэ-цзяньцзюнь. — Наши люди вцепились в ляжку Бурни и теперь ее уже не отпустят. Отрубим голову мятежнику и закончим эту войну даже быстрее, чем рассчитывали.

Обоз двинулся по дороге из трупов, осторожный Уджа лишь велел командирам поглядывать за спину, где таились халхасские разбойники Чойджаба. Но что-то пошло не по плану. Солнце стояло еще высоко, когда вдруг командир увидел, как его непобедимое воинство несется назад. Монголы яростно нахлестывали своих лошадей, и от них явственно воняло кровью и страхом.

— Стоять!

Видно было, что многие из беглецов, прежде всего, вчерашние рабы, готовы нестись прочь — вплоть до самой Великой стены. Но, по счастью, долина оказалась не настолько широкой, чтобы трусам удалось убежать, обойдя обоз и конные табуны. Уджа и его командиры остановили белгецов, сбили их в какое-то подобие отрядов. Те вопили о засаде, о старшных врагах, но времени разбираться не было. Подпираемые латными маньчжурскими воинами, монголы снова пошли вперед. Собрали даже коноводов, чтобы никто не отсиживался в тылу. Похоже, Бурни готов дать сражение. Так он его получит!

Потери после первой атаки пока неясны, ехэ-цзяньцзюнь пытался окинуть общим взглядом перестраивающиеся отряды. Выходило больше трех тысяч. Но насколько? Непонятно. Неужели Бурни заманил в засаду и перебил почти тысячу воинов? В груди Уджи проснулся колючий страх. Страх, недостойный истинного воина!

— Вперед! — прорычал предводитель, и огромная конная масса стронулась с места — теперь уже не спеша.

Широкой рекой конница вытекла на открытое пространство, усыпанное телами первого натиска. Конечно, тут лежали не только воины Уджы, наверняка, немало чахарцев полегло в этой сече! А вон и сами чахарцы с найманами — выстроились тонкой волной. Что там было за их спинами — посланник императора разглядеть не мог, но по всему выходило, что мятежников немного: семь или восемь сотен.

Уджа подозвал старшего из тысячников.

— Атакуй их, — повелел ехэ-цзяньцзюнь. — Не увлекайся наступлением. Просто заставь их двигаться. Я хочу понять план мятежников.

Неполная (уже очень неполная!) тысяча начала разгон. Бурни вновь не принял схватки и начал отступать. Чахарцы уходили вглубь долины, и вдруг стало видно, что за их спинами, чуть правее, стоял немалый отряд.

Стоял! На ногах!

Эти мятежники, видать, пережили настолько тяжелую зиму, что вовсе без лошадей остались.

«Добьем их последними» — решил Уджа.

И тут Великое Синее Небо разразилось небывалым громом!

Глава 43

Уджа на миг вцепился в амулет, надежно укрытый под пластинами хатанги. Но опомнился. Конечно, это была не воля Тенгри. Тем более, что пеший строй неведомых врагов окутали облачка дыма. Пушки? Ручные ружья няоцян? Но откуда они здесь?

— Неужели на стороне Бурни сражаются подлые никань? — Тукай тоже быстро постиг природу страшного грома.

Постигла ее и первая тысяча, посланная на врага. Десятки, если не сотни тел людей и лошадей покрыли собой каменистое поле битвы. Уцелевшие со всех ног неслись прочь от побоища, причем, наездникам даже не требовалось подгонять коней.

— Вперед! Навстречу трусам! — заорал Уджа своему окружению.

Это всего лишь порох. У нежданных союзников Бурни оказалось огненное оружие. Но это нестрашно. Да, защитить от выстрела не может ни щит, ни доспех, но и стрелки огненного боя тоже беззащитны перед острой саблей. Главное, добраться до них. И как можно скорее.

— Собрать в кулак всех монголов! — раздавал указания Уджа. — Ударить по Бурни и добить уже изменника! А маньчжуров — на пехоту!

Это было прекрасное решение. Из-за тяжести доспехов маньчжуры были более медленными. Им за бунтовщиками, которы вечно убегают, не угнаться. А вот пеших стрелков они сметут одним ударом.

— Вперед! — Ехэ-цзяньцзюнь сам выхватил саблю из ножен и лично пошел в атаку. Он верил, что она станет решающей.

Чахарцы снова ожидаемо подались назад, едва заметили, что на них несется более двух тысяч воинов императора. Снова решили уйти под прикрытие бойцов огненного боя (кто же все-таки эти стрелки?!). Но теперь эта пехота им не поможет! Ее уничтожит маньчжурский кулак.

Краем уха Уджа услышал новый слитный небесный грохот, но понимал, что сейчас смертоносный свинец и чугун летит не в монголов. И это его радовало. Через некоторое время стрельба стала хаотичной… и вообще прекратилась. Похоже, маньчжуры сделали свое дело.

К этому времени чахарцы с найманами прекратили отступление. Встали стеной, выставив копья и натянув луки. Войско императора сгрудилось огромной массой, так как из-за завалов камней и острых скал окружить мятежников не получалось.

«Ничего! Продавим! — радовался ехэ-цзяньцзюнь. — Так даже лучше — Бурни из этой западни никуда не убежит! Уничтожим весь мятеж одним ударом!».

Ему даже хотелось пробиться в передние ряды, чтобы самолично, своей рукой карать бунтовщиков. Эх, если бы, как в легендарные времена, вызвать Бурни на бой и собственной саблей снести его жалкую голову…

Увы, протиснуться вперед не было никакой возможности. Войско императора топталось на месте, лошади от толчеи и шума кусали друг друга. Может, отвести часть кавалерии назад? Они тут бесполезны. Вдруг маньчжурам нужна помощь?

И последняя мысль, словно, пробудила весь остальной мир, который остался за пределами схватки. Снова грянул слитный многоголосый грохот — ничуть не ослабевший от маньчжурской атаки. Он стал даже громче и сильнее! Тут же воздух вокруг Уджи наполнился криками боли и ужаса. Прямо на его глазах что-то влетело в соседнюю лошадь, снесло ее с места, протащило несколько шагов, а потом полетело дальше, ломая ноги коням.

Неведомые пешие стрелки не разбиты! И они стреляют прямо по нему!

— Назад! — заорал командующий не своим голосом, но монголы начали отступать без приказа.

«Нужно выйти на простор, отойти подальше от пушек и няоцян, чтобы осмотреться и понять, что случилось», — успокаивал себя Уджа.

Выкликая знаменосцев, что указывали дорогу, он повел войско чуть влево, так как помнил, что опасные пешие стрелки находились позади и справа. Увы, перепуганное императорское войско плохо слушалось команд: многие неслись, куда вёл их глупый страх. В том числе, чуть не прямо на смертоносные стволы орудий. Каким-о непостижимым способом враги умудрились быстро переместить их на новые позиции. Они успели перезарядиться и выстрелить снова. На этот раз смертоносный свинец достался глупым трусам. А те, кто благоразумно последовали за своим ехэ-цзяньцзюнем — остались целы.

Монгольская конница вышла на безопасный простор, и Уджа огляделся. Враг, действительно стоял на том же взгорочке, лишь развернув свой строй… А вот маньчжуры кружили очень далеко, почти у противоположных горных отрогов… И стало их, на первый взгляд, намного меньше, чем перед началом битвы. Приглядевшись, Уджа заметил то, на что раньше не обратил внимания: перед пешими стрелками, что стояли на некотором возвышении, располагался склон. Довольно пологий, но переполненный завалами из камней, обломками скал, трещинами.

— Проклятье! — прошипел полководец. — Не могли там маньчжуры верхом пройти. Да еще рысью…

Похоже, камни остановили их атаку, возможно, латники даже начали спешиваться — тут-то их и принялись нещадно обстреливать…

«Надо найти их командира и устроить ему выволочку первым, чтобы все увидели, что на нем лежит вся вина в неудаче», — озарило Уджу, и он спешно повел монгольскую конницу на соединение с латниками. Тем более, пока всё было спокойно: пешие стрелки не собирались покидать свою удобную позицию, всадники Бурни тоже не нападали — у мятежного циньвана осталось совсем мало боеспособных людей.

«У меня тоже» — зло подумал Уджа, но прогнал эту мысль от себя.

— Где ваш командир, трусы! — издалека начал кричать маньчжурам ехэ-цзяньцзюнь, грозно хмуря брови. Латники недовольно загудели, но молчали — все-таки монголов было в несколько раз больше.

— Там, — кто-то махнул рукой в сторону горного склона.

Уджа присмотрелся, и увидел вдалеке маленькую группу всадников. Нет, они не бежали с поля боя — всадники, наоборот приближались. Полководец ударил пятками свою лошадь и рванул навстречу. Он был уверен, что личная охрана следует за ним неотступно.

Однако, Уджа не успел наорать на старого седоусого маньчжура, который командовал латной конницей.

— Я бы наверху! — оживленно закричал тот издалека. — Я видел поле битвы! Плато этих странных стрелков непроходимо только с юга и с запада! Появись мы в другом месте — и бой сложился бы по иному, но подлый Бурни своим притворным отступлением заманил нас прямо под их пушки. А потом еще эта атака…

Кажется, старик собирался обвинить Уджу в бездарном командовании войском! Ехэ-цзяньцзюнь уже набрал полную грудь воздуха, чтобы разразиться руганью, но маньчжур сумел его опередить:

— Но мы всё равно победим, господин! Я всё видел сверху: с северо-востока плато, где засели стрелки, плавно спускается вниз — там совершенно открытый проход. И туда можно спокойно пройти по ложбине. Отдай мне приказ — и я смету этих жалких врагов! Пусть твои воины отвлекут мятежников ложной атакой, а я ударю им в спину…

— Я сам это сделаю! — оборвал старика Уджа, сходу уловивший суть плана. — У тебя осталось слишком мало воинов. Повелеваю твоему отряду сдерживать конницу Бурни. Я же поведу лучших на самого опасного противника.

Он остановил выбор на второй тысяче; кажется, она понесла наименьшие потери. Первую, от которой остались жалкие ошметки, ехэ-цзяньцзюнь присоединил к маньчжурам и послал их против конницы Бурни. Третья должна будет отвлекать на себя стрелков. Сам же Уджа и лучшие бойцы, опустив знамена, волчьей стаей понеслись по скрытой утесом ложбине. Маньчжуры-проводники уверенно вели отряд в спину противнику. Довольно скоро они вышли на простор. Старик оказался прав — это была ровная земля. Отсюда видно, что стрелки все-таки имели лошадей, только прятали их у себя за спиной. Добыча!

— Вперед! — заорал радостно Уджа, воздев саблю над головой.

Монголы радостно завизжали, заулюлюкали и ринулись широкой конной лавой — благо места было в избытке. А враг их явно не ждал!..

И тут что-то случилось. Справа и слева лошади с ржанием стали заваливаться, падать. Всадники вылетали из седел, кувыркались — и тоже кричали.

«Железный чеснок! — озарило вдруг командира. — Вот же подлые твари! Рассыпали его на ровном месте, выманивая нас…».

По счастью, железных шипов у врага было мало. По центру конница уверенно заходила на плато. Пешие стрелки спешно перестраивались, перекрывая дорогу тонкой полоской строя. Глупцы! Их было-то всего сотни три — в отряде Уджи еще в полтора-два раза больше воинов! Но главное не это — у пеших врагов просто нет шанса против конной атаки! Вот сейчас, наконец, мятеж будет подавлен…

Мудрый Уджа придержал свою лошадь, поскольку догадался, что сейчас произойдет. И действительно, враги успели разрядить свои ружья няоцян практически в упор, положив много десятков всадников. Но те, кто уцелел, сейчас…

Монгол не понимал, что происходит. Только что чужаки стояли с няоцян наперевес, но очень быстро их строй ощетинивался короткими копьями! Откуда? Копейщики нацелили шиловидные острия на конную лаву… Многие лошади в ужасе начали заворачивать, но для кого-то было уже поздно, кому-то мешали напирающие сзади… Утратившая всю мощь натиска монгольская кавалерия буквально насаживала себя на смертельную щетку.

Сам Уджа лишился лошади, в которую впились, как минимум, два копья, но ловко спрыгнул на землю и с рычанием рванул на ближайшего врага. Высокий, крепкий противник пытался отбить саблю своим няоцян… няоцян, из которого непостижимым образом торчало копье!.. Но стрелку было неудобно им драться. Враг отбросил ружье, пытаясь быстро выхватить клинок из ножен.

«Ну, уж нет!» — зарычал Уджа и ловко ударил противника в голову. Тот покачнулся, шлем на его голове скособочился, а потом вообще свалился наземь.

И Уджа замер, занеся саблю для второго удара. Перед ним был не монгол, не никанец. Косматый северный варвар-лоча: носатый, пучеглазый. Еще у него торчала отвратительная раздвоенная борода… а весь лоб был покрыт уродливыми шрамами.

«Да я же видел его! — понял вдруг Уджа. — Видел его пленником! Во дворце императора!».

Открытие так потрясло ехэ-цзяньцзюня, что тот слишком поздно увидел удар длинного кривого меча. Меча с черной оскаленной пастью дракона на навершии рукояти.