Амурский Путь

Глава 1

— Да славится император, да воссияет вовеки Великая Цин!

Важный чиновник в конической шапочке восклицал это уже в десятый раз (или в двадцатый?), но Уджа снова с неизменным восторгом и рвением пучил глаза, выказывая свою готовность служить императору, убивать за императора… Да что там — и умереть за него!

Он впервые был в центре мира — в величайшем и укрытом от праздных глаз Цзичзынчене. Если начистоту, он и в Ханбалыке в первый раз, хотя уже несколько лет служит совсем неподалеку, в Сюаньфу.

«Когда-то дома и укрепления Сюаньфу казались мне чем-то бесконечно величественным, — усмехнулся воин глубоко в сердце, сохраняя каменное лицо. — Какой же я был дурак! Хотя, для простого джаруда, выросшего в вонючей шерстяной юрте, поначалу любой дом в два этажа кажется дворцом».

Нет, он совсем не жалеет, что пообещал своему дзанги десять кобылиц за право охранять императорский дворец в благодатный день. Возможно, уже никогда больше ему не удастся попасть и в сам Цзицзынчен, не говоря уж о прекрасном дворце Баохэ. Сегодня император принимает князей со всей Внутренней Монголии, и только поэтому в зале приемов Баохэ выставлена не только маньчжурская стража, но и монгольская. А что? Монголы также верно служат в Восьми Знаменах своему богдыхану.

«Забудь про богдыхана! — снова мысленно отвесил себе оплеуху Уджа. — Богдыхан, это там, за Великой стеной, в родных степях. А здесь твой правитель — сиятельный император Великой Цин! И никак иначе!».

А Уджа не был против. Ему нравилось в империи! Он не понимал ворчащих стариков, что мечтали вернуться в вонючие шерстяные юрты, в нищую степь. Учить маньчжурские и никанские слова трудно, но мудрый джаруд готов это делать, если по итогу удастся задержаться подольше в Сюаньфу… А, может быть, и в Ханбалыке! А что? Здесь есть монголы. Сама Амба Мама — бабка императора — древнего монгольского рода. И говорят, что она до сих пор не променяла степной халат на изысканные никанские наряды. Правда, эти халаты ей всё равно шьют никанские мастера из лучших никанских же шелков.

Так что никаких «богдыханов». Только великий император. Уджа его, кстати, видел не в первый раз. Но на таком торжественном приеме — впервые. Юный, стройный, весь в золотых одеяниях, он тоже нес сейчас службу, подобно своей преданной страже. И ничего, что он сидит, а не стоит — это тоже непросто, когда к тебе уже несколько часов подряд идут десятки людей, чтобы восхититься, выразить любовь и почтение, подарить подарок, выпросить подарок (есть и такие!) и так далее.

Хотя, если уж честно, то служба стражи началась еще вчера. Отобранные восьмизнаменники только шли через бескрайний город Ханбалык полдня. Миновали окраины Внешнего города, потом вошли во Внутренний город, потом — в Имперский город. И, наконец, после тщательной проверки в воротах Сихуамэнь, Уджа оказался в Цзицзынчене.

Пурпурном Запретном городе.

Какая красота и величие! Какая нерастраченная гармония!.. И как же богато, в конце концов! Уджа поневоле глазел во все стороны, поражаясь тому, что целый город был отстроен только для императора, его огромной семьи и высших чиновников. Больше сюда никого не пускали. Здесь билось сердце Срединной империи. Изысканное и богатое сердце.

Монгольскую стражу уже в темноте сумерек старательно наставляли: где и как стоять, что делать можно, а чего — категорически нельзя. Усталый чиновник с диким гусем на груди и опаловым шариком на шапочке без остановки тараторил на плохом монгольском. Большой чиновник: Уджа точно знал, что низшим классам положены бронзовые шарики. С его слов выходило, что монголам нельзя почти всё. И за малейшее нарушение любого запрета ожидает страшная кара.

Ночевать пришлось в одной из башен в поясе стен, а ранним утром их снова привели в Баохэ. При свете солнца Дворец показался еще удивительнее. Целый лес вырубили, чтобы построить только его — самый малый из дворцов Внешнего двора! И ведь каждое бревнышко старательно выточено, покрыто резьбой, украшено цветными лаками! Что тут говорить о прочих украшениях. А «золотой кирпич» на полу центрального зала и впрямь звенел, будто сделан из золота. Уджа сам проверил — трижды цокнул высоким каблуком, пока какой-то маньчжур из императорской стражи не зыркнул на него строго, аж сердце замерло на миг от испуга.

Десятки слуг готовили зал к торжественному приему, а монголы уже встали на стражу, показывая, что достойны стать одним из многочисленных украшений. И вот, долгие часы прошли, множество людей уже прошло через зал, а конца и края торжеству всё не было! А ведь самое главное — угощение монгольских князей — еще даже не началось! Удже не верилось, что это — далеко не самое большое торжество с участием императора.

Честно признаться, ему становилось слегка скучно. Юного императора он уже рассмотрел всяко разно. Бесчисленные же гости интереса не вызывали. Правда…

— Введите Ялишанда Шаци!

Вот тут началось зрелище! Дальние резные двери распахнулись, и в зал, в сопровождении отдельной стражи вошло… чудовище. Большой грузный северный варвар выглядел угрожающим и безобразным. Мохнатое нечто на ногах должно, видимо изображать сапоги. В них были заправлены грязного неопределенного цвета штаны из грубой ткани. Одежда на тело была до неприятного коротка, не имела ни запАха, ни застежек — только дырку для головы. И всюду, всюду — клочки какого-то меха. Волчьего, рысьего, даже барсучьего. Саму же голову венчала бесформенная шапка, по-дурацки свисающая набок.

О! Голова — разговор отдельный! Пленник был невероятно космат! Волос его, торчащий из-под шапки, словно вылинял, после множества стирок и был недостаточно черен, а местами даже пеплом покрыт. Варвар явно старался привести свои волосы к покорности, да не выходило. Они росли повсюду по его лицу. Брови были косматы, усы косматы, а уж борода, слегка раздваивающаяся, торчала во все стороны! Именно такими никанцы в своем театре изображают злодеев и варваров. Только этот был на диво носат, пучеглаз. Лицо же его наверху, у лба было почти белым (кажется, под волосами проглядывал чудовищный шрам), но ближе к щекам становилось нездорово красным.

Северный варвар шел медленно, понурив голову и совершенно не ведая достоинства. Дойдя до места преклонения, жуткий Ялишанда сам остановился.

— Поприветствуй сиятельного императора Великой Цин! — строго приказал ему распорядитель.

Северянин даже тут сплоховал. Как-то нелепо спрятал руки в рукавах (ни легкости движения, ни сочного звука хлопанья ткани!), мешковато упал на колени. Накрыл левую руку правой и коснулся жутким белым лбом золотых кирпичей.

— Скажи: ты ли тот злобный Ялишанда, что с бандой лоча захватил земли по реке Сахалянь, грабил и убивал подданных Великой Цин, а после дерзко захватил Нингуту, презрев власть императора?

— Да, это я, — варвар ответил на чистом маньчжурском, лишь странно коверкая звуки.

— И ты претерпел справедливое наказание от войска сиятельного императора: банда твоя была уничтожена, логова твои были разорены, а северные варвары — окончательно изгнаны из пределов империи, — непонятно было, спрашивал ли северянина распорядитель или утверждал.

— Да, так всё и было, — хрипло ответил Ялишанда.

Уджа помнил о той войне. Сколько лет-то прошло? Двенадцать? Тринадцать? Тогда хорчинский дзоригту-циньван Угшан уклонился от визита в Ханбалык. Богдых… Император (еще предыдущий) решил примерно наказать князя, повелел тому выплатить 1000 лошадей в качестве штрафа. И чтобы на этот раз Угшан не отказался, послал на север монгольских восьмизнаменников. Кажется, три чалэ Белого знамени с каймой. Самого Уджи там не было, он еще не начал свою службу. Но были другие джаруды… Войско уже миновало Мукдэн и быстро шло на север, когда наткнулось на гонцов, которые сообщили о невероятном нападении на Нингуту. Конница скакала на север несколько дней почти без остановок и застала врага у устья Муданцзяни. Много багатуров полегло в той битве. Варвары владели огненным боем и убили не меньше тысячи монголов. И всё же их удалось разбить.

— Признаешь ли ты могущество сиятельного императора Великой Цин, который волей своей извел ваши кровожадные банды на всей Сахаляни? Признаешь ли ты милость сиятельного императора Великой Цин, даровавшего тебе, ничтожному, жизнь в свете его благодеяний?

— Признаю могущество, — гудел в пол дикарь. — Признаю милость.

— Готов ли ты честно служить сиятельному императору, дабы искупить свои тяжкие прегрешения? — голос распорядителя слегка изменился.

Страшный варвар Ялишанда дерзновенно поднял взгляд своих выпученных глаз и ответил:

— Нет.