Аналитик

Глава 5

На следующее утро он перечеркнул в календаре еще один день, а затем выписал в блокнот два телефонных номера. Первый принадлежал детективу Риггинс из полиции Управления городского транспорта Нью-Йорка. По второму он не звонил уже многие годы. Это был номер доктора Уильяма Льюиса. Двадцать три года назад доктор Льюис был наставником Рики, проводившим с ним сеансы психоанализа, пока Рики выправлял собственный сертификат. Такова странная особенность психоанализа — всякий, кто хочет заниматься психотерапией, должен сам сначала подвергнуться ей.

Детектив ответила после второго гудка — одним коротким словом:

— Риггинс.

— Детектив, это доктор Фредерик Старкс. Помните, мы разговаривали на прошлой неделе о смерти моего пациента?

— Конечно, доктор. Я отправила вам копию предсмертной записки, которую мы нашли на следующий день. Думаю, она внесла в дело окончательную ясность.

— А не мог бы я переговорить с вами о некоторых обстоятельствах, сопутствовавших смерти мистера Циммермана?

— Какого рода обстоятельствах, доктор?

— Я не хотел бы говорить о них по телефону.

— Звучит очень мелодраматично. Но разумеется. Сможете прийти к нам? У нас тут имеется довольно противная комнатушка, в которой мы вытягиваем из подозреваемых признания. Примерно так же, как и вы в своем кабинете, — только чуть менее цивилизованными методами и намного быстрее.

Выйдя на улицу, Рики поймал такси. Он проехал десять кварталов на север и вышел из машины на углу Мэдисон-авеню и Девяносто шестой улицы, зашел в первый попавшийся магазин — магазин женской обуви — и потратил ровно девяносто секунд на созерцание туфелек. Затем вышел, пересек улицу и, снова остановив такси, попросил водителя отвезти его на вокзал Гранд-Сентрал.

Там Рики влился в людской поток, текущий к пригородным поездам и входам в подземку. Он сел в первый же пришедший поезд метро, проехал один перегон на запад, выскочил из вагона, поднялся с душной станции на перегретую улицу и снова остановил первую попавшуюся машину. Съежившись на ее сиденье так, чтобы казаться пониже, Рики в молчании доехал до Управления городского транспорта.

Риггинс выглядела далеко не такой усталой, как при первой их встрече, хотя наряд ее особых изменений не претерпел: темные слаксы, не подходящие к ним кроссовки, голубая мужская рубашка и свободно болтающийся на шее красный галстук.

Она крепко пожала ему руку:

— Рада видеть вас, док, хотя, должна признаться, и не ожидала. — Она вгляделась в Рики: — Паршиво выглядите. Похоже, вы слишком близко к сердцу принимаете столкновение Циммермана с поездом подземки.

Рики улыбнулся:

— Мне плохо спится.

Комната для допросов оказалась мрачноватой — узкое пространство без каких-либо прикрас, с единственным металлическим столом посередине и тремя стальными складными стульями.

Риггинс, должно быть, заметила, как Рики оглядывает комнату, и сказала:

— В этом году город выделил на отделку помещений очень мало денег. Пришлось продать всех Пикассо, которые у нас тут висели. Присаживайтесь. И расскажите, что вас беспокоит.

Рики глубоко вдохнул:

— Родственник моего прежнего пациента угрожает нанести мне и моим родственникам некий не указанный им ущерб. С этой целью были предприняты шаги, направленные на то, чтобы основательно испортить мне жизнь. Эти шаги включают ложные обвинения, касающиеся моей профессиональной добросовестности, покушения на мои финансовые средства, проникновение в мою квартиру, вторжения в мою личную жизнь и предложение покончить с собой. У меня есть основания полагать, что смерть Циммермана — часть системы запугиваний, которым я подвергаюсь последнюю неделю.

Брови Риггинс полезли на лоб:

— Похоже, вы попали в серьезный переплет, доктор Старкс. Прежний пациент, говорите?

— Нет. Его ребенок. Какой и чей, я пока не знаю.

— И вы думаете, что этот человек, имеющий зуб на вас, уговорил Циммермана прыгнуть под поезд.

— Не уговорил. Возможно, его столкнули.

— Там была куча народу, однако никто не заметил, чтобы его кто-то толкнул.

— Отсутствие свидетелей не означает, что ничего не произошло.

— Разумеется, доктор. Однако у нас имеется Лу Энн, утверждающая, что Циммерман спрыгнул сам. Она, конечно, не такой уж надежный свидетель, но тем не менее. Кроме того, есть предсмертная записка, написанная подавленным, ожесточившимся, несчастным человеком. — Прежде чем продолжить, Риггинс внимательно посмотрела на Рики: — Сдается мне, доктор, вам следует обратиться за помощью.

— Вы полицейский детектив. Я рассказал вам о преступлении. Или о том, что может оказаться таковым. Разве вы не обязаны доложить об этом?

— Вы хотите подать официальную жалобу?

Рики не сводил с нее глаз:

— Допустим. И что будет потом?

— Я передам жалобу моему начальнику, который сочтет ее бредом, затем пущу ее по инстанциям, и через пару дней вам позвонит какой-нибудь другой детектив, который окажется еще большим скептиком, чем я. На мой взгляд, вам стоит поговорить с кем-то из отдела, который занимается случаями вымогательства и мошенничества. Но я бы на вашем месте наняла частного детектива… и чертовски толкового адвоката.

— Вы не считаете, что вам самой стоит получше приглядеться ко всему этому?

Риггинс выдержала паузу.

— Мне нужно подумать. Очень трудно снова открыть уже закрытое дело.

— Но не невозможно.

— Трудно. Но возможно.

— А вы не можете попросить у начальства полномочий?… — начал Рики.

— Этого мне пока делать не хочется, — сказала Риггинс. — Как только я скажу шефу, начнется бюрократическая волокита. Я уж лучше пока пошарю вокруг да около. Знаете что, доктор… Давайте я кое-что проверю, а потом позвоню вам.

— Буду с нетерпением ждать вашего звонка.

Рики встал с ощущением, что ему все же удалось хоть как-то себя защитить.

Рики доехал на такси до Линкольн-центра. В вестибюле оперного театра «Метрополитен» было пустынно — лишь несколько туристов и охранников. Здесь рядком висело множество телефонов-автоматов. Место было удобно тем, что Рики мог звонить, одновременно приглядываясь ко всем, кто войдет в здание следом за ним.

Прежде чем ему ответили, Рики пришлось выслушать восемь длинных гудков.

— Да?

— Доктора Льюиса, пожалуйста.

— Это я.

Рики не слышал этого голоса двадцать лет, и тем не менее его вдруг захлестнула буря эмоций: ненависть, страх, любовь и разочарование. Он с большим трудом сохранил спокойствие.

— Это доктор Фредерик Старкс.

— Черт возьми! Рад слышать вас, Рики, спустя столько-то лет. Я совершенно потрясен!

— Доктор, я не знаю, к кому мне еще обратиться.

Короткое молчание.

— У вас неприятности, Рики?

— Да. Я надеялся, вы уделите мне немного времени.

— Я больше не веду пациентов, — сказал Льюис. — Возраст. Немощь. Многое от меня попросту ускользает.

— Вы меня примете?

Старик помолчал:

— Боюсь, вам придется приехать ко мне. У меня больше нет приемной в городе.

— А где это? — спросил Рики.

— Райнбек, — ответил доктор Льюис и назвал адрес дома на Ривер-роуд. — Доберетесь поездом от Пенсильванского вокзала.

— Если я приеду сегодня во второй половине дня…

— Приезжайте когда хотите. Вот одно из преимуществ жизни пенсионера — полное отсутствие неотменяемых встреч. От станции возьмите такси, я буду ждать вас к ужину.

В Райнбеке людей с поезда сошло совсем немного. Рики, все еще опасавшийся, что кто-то проследил его передвижения, постоял немного на платформе, приглядываясь к каждому из сошедших. Никто даже не посмотрел в его сторону, только один мальчишка остановился и состроил ему рожицу. Около станции стояла единственная белая, забрызганная грязью машина такси с вмятиной на переднем крыле. Водитель, заметив Рики, резко подал к краю тротуара.

— Вас подвезти, приятель? — спросил он.

— Да, — ответил Рики и назвал адрес доктора Льюиса.

Доктор Льюис жил в перестроенном фермерском доме, выкрашенном яркой белой краской. На прибитой к фронтону доске значилось: 1791. Сбоку от дома виднелся гамак и несколько складных деревянных кресел, перед конюшней стоял десятилетний синий фургончик «вольво». Такси остановилось прямо за ним, и Рики, выйдя из машины, немного помедлил в начале гравийной дорожки.

Отношения между пациентом и психоаналитиком во многом схожи с отношениями между ребенком и его учителем. Врачу известны едва ли не все интимные переживания пациента, который в свой черед не знает о враче почти ничего.

Рики был уже на полпути к дому, когда распахнулась входная дверь:

— Держу пари, чувствуете вы себя несколько неуютно.

— Читаете мои мысли, — ответил Рики расхожей в среде психоаналитиков фразой.

Хозяин провел его в расположенный сразу направо от входа кабинет. Белые стены. Книги на полках. Шелковый абажур. Турецкий ковер. Чуть приметный аромат сирени.

Доктор Льюис был худощав, сутуловат, лыс, с воинственно торчавшими из ушей пучками волос, сообщавшими ему вид отчасти странноватый. Очки низко сидели у него на носу. Передвигался он медленно, слегка прихрамывая. Усевшись наконец в большое, красной кожи кресло с подголовником, он указал Рики на другое, в нескольких шагах от себя. Рики сел.

— Страшно рад видеть вас, Рики, даром что прошло так много лет. Сколько уже?

— Да уж больше десяти. Вы хорошо выглядите, доктор.

Доктор Льюис ухмыльнулся и покачал головой:

— Вам не стоило начинать нашу встречу со столь очевидной лжи, хотя в моем возрасте ложь вызывает признательность. Правда всегда чертовски неудобна. Мне требуется новое бедро, новый мочевой пузырь, два новых глаза и уха и несколько новых зубов. Правда, чердак все еще неплох. — Он постучал себя по лбу. — Но я уверен, вы отыскали меня не для того, чтобы справиться о моем здоровье. Вы, разумеется, поужинаете со мной, к тому же я приготовил для вас гостевую комнату. А теперь я, пожалуй, заткнусь и послушаю ваш рассказ.

Рики помолчал, не зная, с чего начать. Наконец ему удалось выдавить:

— Я уверен, что мне осталось жить только одну неделю.

Рики рассказал о первом письме со стишком и угрозами, о ставках игры. Описал Вергилию и Мерлина, контору несуществующего адвоката. Он старался не упустить ничего — от опустошения его банковских и брокерских счетов до двух посещений детектива Риггинс. Рассказал о Циммермане и лживых обвинениях в изнасиловании. И закончил тем, какое впечатление произвели на него показанные Вергилией фотографии троих детей. Затем он замолчал и уставился на старого психоаналитика.

— Весьма интригующе, — помолчав некоторое время, сказал доктор Льюис и протяжно вздохнул. — Я полагаю, основной наш вопрос — это вопрос, поставленный Румпельштильцхеном: готовы ли вы покончить с собой, чтобы спасти другого человека?

— Я не уверен… — промямлил Рики. — Не думаю, чтобы я всерьез рассматривал такую возможность.

Доктор Льюис поерзал в кресле.

— Вопрос не столь уж неразумен, — сказал он. — Ваш выбор, как мне представляется, довольно прост: можете ли вы победить? Можете ли установить за оставшиеся несколько дней личность человека, назвавшегося Румпельштильцхеном? А если не можете, покончите ли с собой ради спасения другого?

— Я не могу поверить… — начал Рики и умолк.

Доктор Льюис пожал плечами:

— Простите. Разумеется, сознательно вы такой возможности не рассматривали. Но не задавали ли вы себе вопрос о ней в подсознании, которое и подтолкнуло вас искать меня?

— Я пришел за помощью, — сказал Рики. — Мне необходимо прозондировать ту пору моего прошлого, когда мать Румпельштильцхена была моей пациенткой. Я уверен, что знал ее в то самое время, когда вы были моим психоаналитиком. Я наверняка упоминал ее во время наших с вами сеансов.

Доктор Льюис покивал:

— Вполне резонная просьба и определенно разумный подход. Я показался вам жестоким, Рики? Наверное, к старости я стал раздражительным. Разумеется, я помогу вам. Однако неплохо было бы приглядеться и к настоящему тоже. А возможно, и к будущему. Чтобы победить, вы должны опережать противника.

— Но как я…

Доктор Льюис встал:

— Вот этим мы и будем заниматься за ужином и весь остаток вечера. — Он улыбнулся. — Разумеется, вы упустили из виду одно важнейшее обстоятельство.

— Это какое же? — спросил Рики.

— Мне представляется очевидным, что этот господин, Румпельштильцхен, потратил месяцы, если не годы, на то, чтобы спланировать свою месть.

— Согласен.

— В таком случае, — неторопливо произнес доктор Льюис, — мне не понятно, почему вы считаете, что он и меня тоже не завербовал себе в помощники. Возможно, он мне хорошо заплатил. Почему вы полагаете, Рики, что я на вашей стороне?

И старый психоаналитик, не дав Рики ответить, направился на кухню.

Стоявший посреди кухни деревянный стол был накрыт на двоих. На столе красовался кувшин с ледяной водой. Доктор Льюис снял с плиты керамическую кастрюлю и водрузил ее на подставку, затем извлек из холодильника салат.

— Садитесь, Рики. Бурда, которая стоит перед нами, была некогда курицей. Накладывайте себе сами.

Рики помешкал. Потом потянулся к кувшину, налил в высокий стакан воды и требовательно спросил:

— Так он это сделал?

— Что?

— Румпельштильцхен связался с вами?

Доктор Льюис сел, аккуратно расправил на коленях салфетку, перегрузил на тарелку немалую часть содержимого кастрюли, добавил салат и, лишь покончив с этим, неторопливо ответил:

— Позвольте мне, Рики, спросить, какая вам разница?

— Мне нужно знать, что вы на моей стороне.

— Нет, Рики, вам это ни к чему. Вам нужно знать лишь одно — что я хочу вам помочь. А уж какие там у меня мотивы, это значения не имеет. Возможно, у Румпельштильцхена имеется кое-что на мой счет. Возможно, не имеется. Давайте-ка поедим. Я думаю, впереди у нас долгая ночь.

Жаркое оказалось превосходным, за ним последовал яблочный пирог с корицей и черный кофе.

Доктор Льюис перенес тарелки в мойку, налил себе еще чашку кофе и жестом предложил Рики вернуться в кабинет. Они расселись по прежним местам, лицом друг к другу.

— Итак, Рики, с чего бы вы хотели начать?

Рики старался подавить гнев, который вызывали в нем недомолвки и уклончивость старика.

— С того, что происходило двадцать три года назад, когда я впервые пришел к вам.

— Я помню, вас тогда распирал энтузиазм.

— Я верил, что способен спасти мир от безумия.

— Ну и как, получилось?

— Нет. Да вы и сами знаете.

— Но кого-то вы все же спасли?

У Рики против воли вырвалось:

— Я не смог спасти самого дорогого мне человека.

Брови старого психоаналитика поползли вверх:

— Я полагаю, вы говорите о вашей жене?

— Да. Мы многие годы оставались неразлучными. Потом она заболела. И умерла. Конец истории. К происходящему она отношения не имеет.

— Разумеется, — сказал доктор Льюис. — И тем не менее, когда вы с ней познакомились?

— Я ухаживал за ней как раз в то время, когда проходил у вас курс психоанализа. Да вы, наверное, помните.

— Помню. А чем она занималась?

— Она была юристом. Как раз перед нашим знакомством начала работать на Манхэттене государственным защитником.

— Понятно. Защищала преступников. А теперь вы имеете дело с кем-то, кого можно отнести к категории преступников, и все же думаете, что эти два обстоятельства решительно никак не связаны?

Сказанное стариком бросило Рики в дрожь.

— Румпельштильцхен не упоминал…

— Я просто задаю себе вопрос, — сказал доктор Льюис.

Оба погрузились в молчание. Рики попытался вспомнить себя полным энергии молодым человеком, перед которым только-только начал раскрываться мир.

— В то время, когда я проходил у вас курс лечения, доктор Льюис, я встречался с пациентами в трех местах: в клинике при Пресвитерианской больнице, туда приходили амбулаторные больные, в Белвью, где я недолгое время работал с людьми, психика которых была серьезно повреждена…

— Да, — кивнул доктор Льюис. — Клинические исследования. Я помню. Лечить настоящих сумасшедших вам не особенно нравилось.

В сказанном стариком определенно присутствовало нечто провокационное, однако Рики на приманку не клюнул.

— И наконец, у меня имелось примерно двенадцать-восемнадцать частных пациентов. Это были случаи, о которых вы слышали во время наших с вами сеансов.

— Да. Да. Относительно этих цифр я с вами полностью согласен.

Рики откинулся на спинку кресла.

— Людей, с которыми я встречался в Белвью, можно отбросить, поскольку их психика была слишком изуродована, чтобы они могли додуматься до такого плана мести. Остается моя частная практика и люди, которых я лечил в клинике.

— Стало быть, с клиники и начнем.

Рики на мгновение закрыл глаза, как будто это могло помочь ему восстановить картины прошлого. Клиника Пресвитерианской больницы представляла собой что-то вроде муравейника из маленьких кабинетов. Большинство больных приезжали сюда из Гарлема или из Южного Бронкса. В основном это были бедные, бьющиеся за место под солнцем представители рабочего класса. Их проблемы были вполне реальными: Рики встречался с наркоманами, жертвами сексуального и физического насилия. Он видел немало брошенных мужьями женщин, чьи ожесточенные дети мечтали, казалось, лишь о том, чтобы их приняли в уличную банду.

— Люди, с которыми я встречался в клинике, были все до одного неимущими, — сказал Рики. — Почти отвергнутыми обществом. Я полагаю, что нужного нам человека следует искать не среди них, а среди первых моих частных пациентов. И Румпельштильцхен практически подтвердил, что это была его мать. Однако ко мне она ходила под девичьей фамилией — он так и выразился: «девица».

— Занятно, — отозвался доктор Льюис. Глаза его увлеченно поблескивали. — Так сколько одиноких женщин было среди ваших пациенток?

— Семь.

Семь женщин. В возрасте от двадцати до тридцати с небольшим. Постепенно он начал припоминать их голоса, слова, произнесенные в его кабинете. Ночь сгущалась, отсекая от двух докторов все, кроме маленькой комнаты и воспоминаний Рики.

— Ее среди них нет, верно, Рики? — внезапно спросил доктор Льюис.

— Это — все женщины, которых я лечил, — ответил Рики.

— И всех более или менее вылечили. А хоть какие-то неудачи вы можете вспомнить? Потому что ниточка к Румпельштильцхену тянется именно от них. Не от ваших успехов.

— Возможно, и так, конечно, но как я могу…

— Пациенты из клиники занимают в вашем сознании куда меньше места, верно? Менее обеспеченные? Менее образованные? Возможно, на радарном экране молодого доктора Старкса их очертания рисовались не так четко.

Рики воздержался от ответа.

— Кто приходил к вам, а после приходить перестал?

— Я не знаю.

— С кем вы встречались на протяжении пятнадцати сеансов?

— Пятнадцати? Почему пятнадцати?

— А сколько дней дал вам Румпельштильцхен на установление его личности?

— Пятнадцать.

— Две недели и еще один день. Вам следовало обратить внимание на это число. И что вы должны сделать по истечении данного вам срока?

— Покончить с собой.

— Так вот, Рики, кто прошел у вас пятнадцать сеансов, а потом покончил с собой?

Рики качнуло, у него вдруг заболела голова. Я должен был это понять, думал он. Должен был — это же так очевидно.

— Я не знаю… — снова выдавил он.

— Знаете, — сказал с гневом в голосе старый психоаналитик. — Да только знать не хотите. — Он встал. — Время уже позднее, а я разочарован. Я приготовил для вас комнату. Вверх по лестнице и направо. Может быть, к утру вас посетят новые мысли, и мы сумеем двинуться дальше.

— Я думаю, мне нужна помощь, — устало сказал Рики.

— Помощь вы уже получили, — ответил доктор Льюис и указал на лестницу.

Спальня была опрятна, хорошо обставлена, в ней присутствовало нечто от стерильного гостиничного номера. Рики заключил, что пользовались ею нечасто. Здесь не было ни журналов рядом с кроватью, ни фотографий на стенах.

Рики разделся и повалился на кровать. Он был измотан, но сон бежал от него. Стрекот сверчков, редкие удары ночных бабочек об оконную сетку казались грохотом вдвое более громким, чем городской. Понемногу привыкнув к этим звукам, он вдруг услышал едва различимый, далекий голос доктора Льюиса. Рики постарался сосредоточиться на нем. Старик был чем-то разгневан, он говорил все быстрее. Рики пытался различить хоть какие-то слова, но не смог. И наконец услышал звук, который не спутаешь ни с чем, — звук, издаваемый телефонной трубкой, когда ее швыряют на аппарат.

Впоследствии он так и не смог припомнить, когда и как погрузился в сон, но разбудили его бившие в лицо яркие солнечные лучи. Если соображения доктора Льюиса верны, понял вдруг Рики, то контекст, в котором существовала та женщина, все еще остается скрытым от его сознания. И он сказал себе, что слишком поторопился отбросить в сторону малоимущих, с которыми сталкивался в психиатрической клинике.

Он натянул одежду, плеснул водой в лицо и, волоча за собой куртку, спустился вниз.

Кабинет доктора Льюиса был пуст. Пройдя половину коридора, ведущего к кухне, он уловил аромат кофе. Но и на кухне доктора Льюиса не оказалось. Полный кофейник стоял на плитке рядом с одинокой, оставленной для Рики чашкой. На столе лежал сложенный вдвое листок бумаги с написанным поверху именем Рики. Он развернул записку.

Рики отшатнулся, словно его ударили по лицу. С секунду он простоял, вцепившись в край стола, стараясь успокоиться. И тут с гравийной дорожки донесся шум подъезжающей машины.

Сначала Рики подумал, что это доктор Льюис вернулся, чтобы объясниться с ним, и потому почти бегом устремился к входной двери. Однако увидел он нечто совсем другое, и увиденное его удивило.

К дому подъезжала та самая машина, на которой он вчера приехал со станции. Водитель помахал ему и, притормозив, опустил стекло:

— Привет, док, как делишки? Если хотите поспеть на поезд, так давайте, запрыгивайте. Следующий будет только под вечер.

Рики поколебался, затем спросил:

— Почему вы надумали забрать меня? Я же не звонил.

— Зато кто-то другой позвонил. Мне на пейджер пришло сообщение, чтобы я мигом летел сюда, забрал доктора Старкса и поспел к поезду девять пятнадцать. Чуть резину не пожег. Зато вот он я, здесь, но только, если вы не залезете в машину прямо сейчас, не видать вам этого поезда.

Рики постоял еще секунду, потом протиснулся на заднее сиденье машины.

— Ладно, — сказал он. — Поехали.

Водитель резко взял с места, песок и камушки полетели из-под колес. Через несколько минут машина достигла перекрестка Ривер-роуд с дорогой, ведущей к перекинутому через Гудзон мосту Кингстоун-Райнклиф. На дороге стоял полицейский и направлял автомобильный поток налево. Таксист, высунувшись в окошко, крикнул ему:

— Эй, офицер! Можно проехать? Я к поезду спешу!

Полицейский покачал головой:

— Не выйдет. Дорога перекрыта почти на километр. Поезжайте в объезд. Там какой-то старикан не вписался в поворот. Ну и обмотался вокруг дерева. Может, с сердцем плохо стало, вот он и отключился.

— Погиб? — спросил таксист.

Полицейский снова покачал головой, давая понять, что в этом он не уверен.

— Там сейчас спасатели.

Рики резко выпрямился на сиденье.

— А что за машина? — спросил он у полицейского.

— Старенький синий «вольво», — ответил полицейский и махнул таксисту рукой — проезжай. Таксист нажал на педаль газа.

— Я должен посмотреть! — сказал Рики. — Эта машина…

— Будете любоваться видами, не успеете на поезд.

— Но эта машина… Старый синий «вольво» был у доктора Льюиса.

— Черт, да тут таких машин десятки.

— Нет, я не могу…

— Опять же и копы вас туда не подпустят. А если и подпустят, чем вы ему поможете?

Ответа у Рики не было.

— Вернетесь в город, позвоните в полицию Райнбека. Если, конечно, вы не хотите поехать в больницу, но этого я вам не советую. Только насидитесь там в приемном отделении, а знать будете не больше, чем сейчас. Что у вас, дел поважнее нету, что ли?

— Есть, — сказал Рики, хоть и не был в этом уверен.

— Этот старикан в машине — ваш друг?

— Нет, — ответил Рики. — Вовсе нет. Просто человек, которого я знал. Вернее, думал, что знаю.

— Ну вот, видите, — сказал таксист.

Он снова газанул, проскакивая на желтый свет. Рики откинулся на сиденье, еще раз глянув через плечо туда, где произошла невидимая отсюда авария.

На поезд Рики поспел минуты за две до отхода. Середина недели, утро уже не раннее, так что в Нью-Йорк ехала лишь горстка людей. Пара бизнесменов, разговаривавших по сотовым телефонам, три женщины, явно направлявшиеся за покупками, несколько подростков в джинсах — вот и все.

Вагон был практически пуст. Рики прошел в заднюю его часть, забился в угол и уставился в окно, на Гудзон.

Какой-то блок стоял между ним и нужными ему воспоминаниями. Пациентка, в имени которой он нуждался, подлинные его отношения с нею, казалось, лежали вне пределов досягаемости, как бы он к ним ни тянулся.

Ошибка, которую он совершил и которая питает гнев Румпельштильцхена, произошла в самом начале его карьеры. И совершил он ее как раз тогда, когда отказался от трудного, чреватого разочарованиями лечения неимущих и занялся куда более интересным лечением богатых невротиков. Это соображение разозлило его. Да, в молодости люди совершают ошибки. Но сейчас-то он уже не молод и не сделал бы той же самой ошибки, в чем бы она ни заключалась. Однако ему приходится отвечать за поступок двадцатилетней давности.

Последней перед городом станцией была Кротон-он-Гудзон, от нее до Пенсильванского вокзала оставалось минут пятьдесят езды. Вагон все еще был на девять десятых пуст, поэтому Рики вздрогнул, когда кто-то грузно плюхнулся на соседнее с ним сиденье.

Рики оглянулся, изумленный.

— Привет, доктор, — брякнул адвокат Мерлин. — Тут не занято?