Ангел тьмы

Глава 2

Все началось с шороха: легкого царапанья ботинка о каменно-кирпичный фасад дома № 283 по Восточной 17-й улице, принадлежавшего доктору Ласло Крайцлеру. Шорох этот – знакомый всякому сорванцу с таким же детством, какое выпало мне, – легко достиг моего слуха сквозь закрытые окна моей комнаты. Случилось сие поздним воскресным вечером 20-го июня 1897 года – двадцать два года назад, чуть ли не ночь в ночь. Я валялся на своей узкой койке, пытаясь учиться – но безуспешно. Тот вечер тоже был чересчур напоен ветерками и ароматами весны, слишком омыт лунным светом, чтобы всерьез рассматривать какое бы то ни было мышление (или же сон). Как это часто бывает в Нью-Йорке, ранняя весна выпала сырой и холодной, недвусмысленно давая понять, что далее нам опять уготована от силы неделя-другая хорошей погоды, прежде чем на город обрушится летний зной. В то воскресенье поначалу прошел хороший дождь, но уже к вечеру распогодилось, и природа по всему предвещала наступление погожих деньков – жаль только недолгих. Так что если кому-то из вас придет в голову, что мне посчастливилось уловить этот шорох снаружи отчасти потому, что я просто ждал удобного повода улизнуть на улицу, я не стану этого отрицать. Однако ж, сколько себя помню, я всегда очень внимательно прислушивался к звукам ночи, в какое бы место меня ни заносило.

Моя комната располагалась наверху – на четвертом этаже, который от роскошных докторских гостиной и столовой отделяли два этажа и полмира, а от величественной, однако несколько спартански обставленной спальни на третьем этаже – двенадцать футов по вертикали. В мансардной простоте верхнего этажа (которую большинство, не задумываясь, окрестило бы «покоями прислуги»), слуховыми окнами во двор смотрела комната Сайруса Монтроуза, который делил со мной кучерские, равно как и прочие домашние обязанности, а чуть сбоку имелась комнатка поменьше, кою мы использовали под кладовую. Мое жилище смотрело на улицу, хоть было и не так велико; но, с другой стороны, во мне и не было Сайрусовых шести с хвостиком футов росту. Однако жить спереди – все равно довольно роскошно для тринадцатилетнего мальчишки, если учесть, что мальчишка этот с рождения привык ютиться в трущобах Пяти Углов, на задах, в одной съемной комнате с матерью и чередой ее мужчин, спать на любых пятачках тротуаров или переулков, что могли предложить ему хоть чуточку покоя на пару-другую часов (впервые удрав из дому от упомянутой матери и мужчин в три годика, а в восемь – смывшись навсегда), а после с боем вырывался из камеры заведения, которое фараоны в шутку звали «казармой» «Приюта для мальчиков» на острове Рэндаллс.

Вспоминая о той юдоли скорбей, наверно, будет не лишним сказать вам сразу, дабы прояснить для вас несколько туманных обстоятельств. Некоторые из вас могли прочесть в газетах, что я чуть не убил охранника, который пытался меня изнасиловать, пока я пребывал на острове в заключении; и не сочтите меня бессердечным, если скажу, что в некотором смысле я до сих пор жалею, что не прикончил его, ибо то же самое творил он и с другими мальчишками, а также – готов об заклад побиться, стоило делу моему лечь под сукно, а самого его вернули в должность, – почти наверняка вернулся к своим отвратительным забавам. Может, я и зло это говорю, не знаю; не хотелось бы считать себя человеком обозленным. Но я ловлю себя на том, что все, приводившее меня в ярость в детстве, саднит до сих пор. Посему если вам покажется, будто все, что я излагаю на нижеследующих страницах, не отражает мягкости, свойственной возрасту, могу заверить вас: это лишь потому, что я убежден: ни сама жизнь, ни воспоминания не подвластны времени так, как подвластен ему табак.

На верхнем этаже резиденции Крайцлера осталась только одна неупомянутая комната, которая для всех домашних уже давно, считайте, перестала существовать вовсе. От наших с Сайрусом покоев ее отделяла прихожая, и комнату эту обычно занимала горничная; но уже целый год не обитала в ней ни единая живая душа. Я вовсе не случайно упомянул о «живой душе»: фактически хранились в этой комнатке немногие скорбные пожитки и еще более скорбные воспоминания о Мэри Палмер, чья гибель при распутывании дела Бичема разбила доктору сердце. С тех пор особняк наш перевидал немало поваров и горничных, кои появлялись перед завтраком и покидали нас после обеда, одни – вполне способные, другие – прямо скажем, сущее бедствие; однако ни я, ни Сайрус не жаловались на подобную текучку, ибо ни нам, ни доктору не приходило в голову нанять кого-нибудь постоянно. Изволите ли видеть, мы оба – хоть и наособицу, само собой, от доктора – тоже любили Мэри…

Как бы там ни было, 20 июня, около одиннадцати вечера я в своей комнате безуспешно сражался с уроками, заданными мне на неделю доктором Крайцлером, – упражнениями по арифметике и чтением по истории, – когда услышал, как хлопнула входная дверь внизу. Тело мое в единый миг подобралось – я всегда реагировал и реагирую так до сих пор на стук двери посреди ночи, – и, прислушавшись, я уловил уверенные и тяжелые шаги по сине-зеленому персидскому ковру на лестнице. Я перевел дух: походку Сайруса, как и ее сопровождающие пыхтенье и тихое мычанье под нос, не узнать решительно невозможно. Я вновь растянулся на койке, воздев над собой книгу, в уверенности, что друг мой вскоре сунет в дверь свою огромную черную голову – проверить, как у меня дела. Я даже на это рассчитывая.

– Все тихо, Стиви? – произнес он, заходя в комнату, голосом низким, одновременно мощным и нежным. Я кивнул и, глядя ему в глаза, поинтересовался:

– Я так понимаю, сегодня он остается в Институте?

Сайрус тоже мягко кивнул:

– Пока – в последний раз. Говорит, жалко время терять… – Он помолчал – в паузе читалось беспокойство, – а потом зевнул. – Ты смотри не засиживайся – он велел заехать за ним поутру. Ландо я пригнал назад – впрочем, если хочешь, можешь взять коляску, чтоб одна из лошадок отдохнула.

– Ага.

После чего тяжелые стопы повлеклись к задней части дома, хлопнула дверь. Я отложил книгу и перевел потухший взор сперва на обои в бело-голубую полоску перед собой, затем – на мансардное окошко в ногах моей кровати: за ним шелестели густые кроны Стайвесант-парка через дорогу.

Ни теперь, ни тогда не видел я особого смысла в том, как жизнь валит неприятности на человека, их не заслуживающего, а величайшие на свете ослы и мерзавцы существование ведут подолгу безмятежное. Доктора в тот момент я видел ясно, точно стоял рядом с ним в Институте (то есть – Крайцлеровском детском институте на Восточном Бродвее): он уже давно убедился, что детей уложили спать, равно как и раздал последние наставления персоналу касательно вновь прибывших либо особо беспокойных пациентов, и теперь сидит у большого секретера и разбирается с горой бумаг – отчасти по необходимости, отчасти дабы избежать дум о том, что все может в любой миг закончиться. Он и будет сидеть здесь в круге мягкого света от зеленой с золотом лампы «Тиффани», поглаживать усы и крохотную эспаньолку под нижней губой, время от времени потирать увечную левую руку – она, похоже, тревожила его по ночам сильнее, чем в иное время. Но совершенно точно пройдет еще много часов, пока усталость не отразится в его острых черных глазах, и если удастся доктору поспать, то уснет он, уронив длинные черные волосы на бумаги перед собой, и дремать будет урывками.

Изволите ли видеть, доктору выдался год трагедий и раздоров – начался он, как я уже упоминал, со смерти единственной женщины, которую он любил по-настоящему, а прорвало все необъяснимое самоубийство одного из его юных питомцев в Институте. За этим последним инцидентом последовало судебное разбирательство касательно общего положения дел в Институте, и завершилось оно судебным запретом. Шестьдесят дней доктор не должен и близко подходить к зданию, пока полиция расследует все обстоятельства, и начинались эти шестьдесят дней завтрашним утром; мне по этому поводу есть что сказать, но – в свой черед.

Пока же я лежал и перебирал в уме несчастья доктора Крайцлера, до слуха моего неожиданно долетело, как я уже упоминал, тихое царапанье из-за окна. И, как я сказал, опознал я этот звук сразу – мои собственные ноги издавали его слишком много раз, чтобы я его не признал. Сердце мое встрепенулось отчасти нервически, но скорее – в возбуждении, и я на миг подумал, не призвать ли Сайруса; но тут спорая череда неумело соскальзывающих шажков по стене снаружи дала мне понять, что навестит меня сейчас отнюдь не такой гость, с которым я не смогу справиться. Поэтому я просто отложил книгу, метнулся к окну и высунул наружу нос.

Иногда я невольно улыбаюсь, вспоминая те дни – и еще больше те ночи, – и осознавая, сколько времени мы ползали по крышам, забирались в чужие окна и выбирались из них, а почти весь остальной город крепко спал. Промысел этот мне знаком, благодарение моей маменьке, натаскавшей меня, карапуза, едва я выучился ходить, пробираться эдаким вот манером в дома и изымать оттуда такое добро, которое потом можно будет толкнуть скупщику. Но зрелище добропорядочных молодых светских друзей доктора, которые отжимают оконные рамы и сами протискиваются внутрь, аки банальные воры-домушники, – и тогда, и теперь зрелище это казалось мне презабавным. Но я все равно не мог бы улыбнуться шире от картины, представшей мне в ту ночь.

Ибо передо мной была мисс Сара Говард – она уже успела нарушить все правила, что содержались бы в библии взломщика, буде таковая имелась в наличии, и матросской бранью поливала все вокруг до самых небес. Одета она была, как обычно одевалась днем – в простое темное платье без всех этих модных исподних финтифлюшек, но хоть наряд ее и был незамысловат, ей чертовски трудно было держаться за трубу водостока и выступающие угловые камни, и от падения на передний двор докторова жилища и сокрушения всех, без сомнения, костей в теле ее отделяла какая-то крысиная попка. Волосы мисс Говард были, вероятно, первоначально собраны в тугой узел на затылке, но тот – как и она вся – теперь растрепался; лицо же ее, хорошенькое, хоть и простоватое, являло яростное раздражение.

– Вам повезло, мисс Говард, что я не фараоны, – сказал я, выбираясь на подоконник. Голова ее резко дернулась, и зеленые глаза вспыхнули так, что блеску бы позавидовал любой изумруд. – Уж они бы вас еще до завтрака в «Восьмигранник» закатали.

Последний был зловещим строением на острове Блэквеллз посреди Ист-ривер; вместе с двумя крыльями по сторонам главного корпуса под куполом «Восьмигранник» служил печально известной в городе женской тюрьмой и сумасшедшим домом.

Мисс Говард лишь нахмурилась и перевела взгляд на свои ноги.

– Все из-за этих клятых ботинок, – сказала она. Я тоже взглянул на них и сразу понял, в чем дело: вместо пары легких скромных туфель или даже тапочек, которые позволили бы ей цепляться пальцами за выступы каменной кладки, мисс Говард – новичок – надела тяжелые, подбитые гвоздями скалолазные ботинки. Они слегка походили на те, кои, путешествуя по крышам Нью-Йорка, носил убийца Джон Бичем, и я немедленно прикинул, откуда она почерпнула эту мысль.

– К таким вам нужна веревка и снаряжение, – сказал я, хватаясь правой рукой за оконную раму, а левую протягивая ей. – Помните, Бичем лазал по гладким кирпичным стенам. К тому же, – добавил я с улыбкой, втягивая ее на свой подоконник, – он знал, что делает.

Мисс Говард уселась рядом, отдышалась и едва удостоила меня косым взглядом.

– Это подлый удар, Стиви, – пробормотала она. Но в следующий же миг на раздраженном лице ее вспыхнула веселость: и сама внешность ее, и настроения всегда менялись вот так внезапно, будто у кошки, брошенной в воду. Она мне улыбнулась. – Сигареты есть?

– Что блох у дворняги, – отозвался я, потянувшись в комнату за пачкой и протягивая одну сигарету ей. После чего угостился и сам, чиркнул спичкой по подоконнику, и мы оба затянулись. – Должно быть, скучно стало жить на Бродвее…

– Вовсе нет, – ответила она, выдохнув дым в сторону парка, и достала пару обычных туфель из сумки, висевшей у нее на шее. – Кажется, я наконец раскопала такое дело, в котором нет никаких неверных супругов и богатеньким дитятком тоже не пахнет…

Здесь требуется слово пояснения: после того, как с Бичемом было покончено, наш дружный отряд расследователей, за исключением мисс Говард, вернулся к своим обычным занятиям. Мистера Мура приняли на старую работу – криминальным репортером «Таймс», хотя он так и не оставил привычки бодаться с редакторами. Люциус и Маркус Айзексоны тем временем вернулись в Управление полиции – особый уполномоченный Теодор Рузвельт повысил их в звании, но стоило ему отбыть в Вашингтон на должность заместителя военно-морского министра, а Нью-Йоркскому управлению полиции вернуться к привычному укладу жизни, их живо понизили обратно до детектив-сержантов. Доктор Крайцлер возвратился в Институт и к консультациям по криминальным делам, а мы с Сайрусом – к ведению докторова хозяйства. А вот мисс Говард больше не радовала секретарская жизнь, пусть даже и в Управлении полиции. Так что она продлила аренду нашей бывшей штаб-квартиры в доме 808 по Бродвею и открыла собственное сыскное агентство. Круг своих клиентов она ограничила только женщинами, которым в те годы было весьма нелегко получать такого рода услуги (не то чтобы это было им просто и сейчас). Проблема, как она только что дала понять, сводилась к тому, что нанять ее могли себе позволить единственные клиентки – стервозные аристократки, которым хотелось знать, не гуляют ли их мужья налево (как правило ответ был: гуляют), или как именно сбившиеся с пути наследнички семейных состояний проводят свободное время. За год такой вот работы мисс Говард так и не расследовала ни единого убийства, ни единого случая мерзкого шантажа и, я думаю, уже начала разочаровываться в профессии частного детектива. Однако сегодня ночью горящее лицо ее и впрямь подтверждало слова: ей в самом деле попалось нечто пикантное.

– Ну что ж, – сказал я, – если это действительно так важно, могли бы войти и через парадную дверь. Время бы сберегли. Да и шею свернуть куда сложнее.

Позволь себе взрослый мужчина отпустить в адрес Сары Говард подобную шуточку, в нос ему тут же неудобно уперся бы «дерринджер», с которым она не расставалась. Но я-то был мальчишкой, так что мы могли разговаривать без околичностей.

– Я знаю, – ответила Сара, хихикнув над собой и стаскивая подбитые ботинки; потом засунула их в сумку и надела более разумную обувь. – Просто мне пришло в голову, что немного практики не помешает. Если собираешься ловить преступников, сам должен отчасти им быть, как я поняла.

– Да что вы говорите.

Мисс Говард завязала шнурки, замяла сигарету и, растерев табак, оставшийся в окурке, пустила его по ветру. После чего скатала оставшуюся бумагу в тугой шарик и тоже выбросила щелчком.

– Так, ладно… Доктора Крайцлера нет здесь, не так ли, Стиви?

– Увы, не судьба, – отозвался я. – Он в Институте. Должен быть завтра утром.

– Да, я знаю, – расстроенно качнула головой она. – Должно быть, он просто сокрушен.

– Не то слово. Хуже было только… ну, в общем, понятно.

– Понятно… – Зеленые глаза мисс Говард задумчиво обратились к парку, но затем она тряхнула головой. – Стало быть, если доктора нет, вам с Сайрусом ничто не мешает мне помочь. Если, конечно, захотите.

– Куда едем?

– В гости к мистеру Муру, – ответила она, восстанавливая узел на затылке. – Он не открывает дверь. И не отвечает на звонки.

– Так может, его просто дома нет? Вы же знаете мистера Мура – первым делом следует явиться в Филей, поискать в игорных домах. Бабушка его померла лишь полгода назад, не мог же он спустить все ее состояние.

Мисс Говард лишь покачала головой:

– Привратник говорит, что Джон вошел около часа назад. С какой-то юной леди. И они пока не выходили. – Ее лицо осветилось проказливой улыбкой. – Он дома еще как, просто не хочет, чтобы его отвлекали. Но вот ты нас к нему проведешь.

На кратчайший миг я подумал о докторе – сколь истово он пытался удержать меня от извечной моей склонности к авантюрам, подобным той, что сейчас предлагала мисс Говард; но, как я уже сказал, раздумья мои были недолгими.

– Только что вернулся Сайрус, – ответил я, улыбнувшись в ответ. – Он согласится – последнее время наш дом все больше напоминает мертвецкую. А так хоть можно немного развлечься.

Ее улыбка разом превратилась в боевой оскал:

– Отлично! Стиви, я знала, что на тебя можно положиться.

Я кивнул, забираясь обратно в комнату:

– Ага. Если б вы еще знали, на какую обувь стоит полагаться…

Мисс Говард снова рассмеялась и хлопнула меня по плечу, когда мы направились будить Сайруса.

Я не ошибся, предположив, что после скверного года в доме на 17-й улице Сайрус с радостью согласится на все, лишь бы покончить с рутиной. В какие-то секунды он вновь облачился в свой легкий твидовый костюм, накрахмаленную сорочку и галстук, а когда мы уже двигались к выходу, нахлобучил на голову любимый старый котелок. Уже вдвоем мы выслушали мисс Говард: необходимо доставить мистера Мура в № 808 по Бродвею, где ее возвращения дожидается некая леди в большом смятении. Ее дело, объявила мисс Говард, суть «не только криминального свойства – не исключено, что оно может иметь и международный резонанс». Ничего сверх вышесказанного она сообщить нам не пожелала, во всяком случае – сейчас; впрочем, более этого ни меня, ни Сайруса не интересовало – нам хотелось как-то действовать, и оба мы по личному опыту знали: с такой проводницей именно это нам и предстоит. Длительные разъяснения могут обождать. Мы едва ли не пронеслись через фойе, вылетели во дворик, обнесенный чугунной оградой, где Сайрус – вечно он осторожничает – убедился, что дом надежно заперт, после чего по тропинке мы проследовали к калитке и двинулись на запад по тротуару 17-й улицы, пока не свернули к северу по Третьей авеню.

Не было смысла выводить лошадей и ландо из маленького каретного сарая по соседству, равно как и ни к чему было тратить время, пытаясь поймать кэб, ибо от Грамерси-парка, 34, где после смерти бабушки с начала года обосновался мистер Мур, нас отделяло всего четыре с небольшим квартала. Пока мы, перемещаясь от одного круга света дугового фонаря, коими была уставлена Третья, к другому, шагали мимо простых трех- и четырехэтажных строений, время от времени проходя под широкими навесами то бакалейной, то овощной лавок, мисс Говард, вверив Сайрусу свою левую, а мне правую руки, непринужденно болтала обо всех незначительных проявлениях ночной жизни, встречавшихся по пути, откровенно пытаясь тем самым унять возбуждение, говоря ни о чем в особенности. В ответ и я, и Сайрус больше отмалчивались; не успели мы толком сообразить, как свернули на 12-ю улицу и достигли громады бурого песчаника за № 34 по Грамерси-парк; квадратные эркеры и окна в башенках отдельных квартир до сих пор сияли газовым и электрическим светом. Это был один из самых старых жилых домов в городе, и также один из первых, именовавшихся «жилыми товариществами», что подразумевало совместное владение домом всеми его жильцами. После внезапной кончины бабушки мистер Мур одно время подумывал переселиться в какой-нибудь фешенебельный дом ближе к северу, вроде «Дакоты», но в итоге, мне кажется, так и не решился удаляться от мест, знакомых ему с юности. Утратив второго из двух своих оставшихся родственников, с которыми был по-настоящему близок (первый, его брат, много лет назад выпал за борт парохода, до бесчувствия накачавшись морфием и алкоголем), мистер Мур отчаянно пытался сохранить за собой дом бабушки на Вашингтон-сквер, но та четко указала в своем завещании: особняк должен быть продан, а выручка поделена между ее склочными аристократами-наследниками. Столь неожиданное и всецелое одиночество само по себе оказалось для мистера Мура достаточно обескураживающим и без переезда в неведомые дали: в результате он вернулся в Грамерси-парк – места, где рос и познавал неприглядные стороны жизни, еще подростком шныряя по закоулкам вокруг Газового Завода на востоке.

Поднимаясь по ступеням к колоннам из бурого мрамора, обрамлявшим цветные витражи парадного входа, я не упускал из виду тенистый участок деревьев, изгородей и дорожек у нас за спиной – два квартала в ширину, один в длину, – который и был Грамерси-парком. О, пусть его окружали богатые особняки и частные клубы, наподобие «Игроков», а вдобавок еще и чугунная решетка высотой в шесть, а то и семь футов: любой хулиган с Газового Завода, если таковой действительно имел право именовать себя хулиганом, с легкостью мог перемахнуть через ограждение и, затаившись в зарослях, безнаказанно выскочить на ничего не подозревающего прохожего. И пока не увидал фараона, совершавшего обход, я не решился отвернуться от этой темной массы и присоединиться к Сайрусу и мисс Говард, остановившимся у дверей.

В такой час они были надежно заперты, однако в раме имелась маленькая электрическая кнопка. Мисс Говард поднесла к ней палец, и мы отчетливо услышали где-то внутри звонок. Вскоре в цветном стекле я заметил небольшую фигуру – она медленно приближалась к двери, и через несколько секунд мы стояли лицом к лицу с пожилым джентльменом в полосатой жилетке и черных брюках; выглядел он так, точно его лет десять назад забыли похоронить. И без того сморщенное лицо его при виде нас скуксилось еще больше.

– Ей-богу, мисс Говард, это совершенно супротив пристойности, – сипло прокряхтел он. – Совершенно супротив. Ежели мистеру Муру угодно не отзываться на свой звонок, стало быть, я убежден…

– Все в порядке, Стивенсон, – холодно обрезала его Сара. – Я телефонировала мистеру Муру заранее, и он пригласил нас с друзьями навестить его. А что до вашего звонка, то он определенно неисправен. Мистер Мур сообщил мне, где хранит свой запасной ключ от парадного на случай, если такое произойдет вновь.

Старая развалина одарила нас с Сайрусом долгим надменным взглядом.

– Да неужели? – пробормотал он. – Что ж, коль так, уверен, что с меня снимается ответственность, буде случится что-либо неподобающее. Совершенно супротив, однако… – Он обернулся к дверям лифта за спиной. – Стало быть, вам лучше зайти.

Мы проследовали за привратником: сперва он раздвинул внешнюю деревянную створку роскошно отделанного лифта, затем внутреннюю – железную решетку. Примостившись на миниатюрный пуфик, обитый бархатом, в надежде сим поддеть вредного старика (к слову сказать, успешно), я принялся разглядывать полировку панелей красного дерева и латуни, попутно дивясь, какому несчастному приходится полжизни поддерживать всю эту роскошь в порядке. Если все это работа самого старикана, то надлежит признать – у него есть веский повод для сварливости. Закрыв решетку и затворив дверцу, он натянул пару поношенных и нечистых кожаных перчаток и резко и сильно рванул смазанный трос лифта – тот в углу тянулся из пола вверх и уходил в потолок, – приведя тем самым эту штуковину в движение. Мы начали плавно подниматься к пятому этажу, где мистер Мур занимал апартаменты, выходившие окнами на парк к северу от здания.

Вновь лязгнула решетка, скрипнула дверь, и мы с Сайрусом устремились за мисс Говард по коридору, выкрашенному бежевым; там и сям стены прерывались деревянными дверьми, отполированными едва ли не сильнее лифтовой кабинки. Добравшись до квартиры мистера Мура, мисс Говард постучала и сделала вид, словно дожидается, пока ей откроют. Обернувшись к привратнику, продолжавшему внимательно наблюдать за нами, она сказала:

– Уже поздно, Стивенсон. Не смеем вас больше задерживать.

Тот неохотно кивнул, закрыл лифт и уехал обратно вниз.

Как только он исчез, мисс Говард приложилась ухом к двери, потом глянула на меня – в ее зеленых глазах плясал азарт.

– Ладно, Стиви, – прошептала она. – Твой черед.

Пусть и обращенный к стезе праведной с тех пор, как я впервые ступил на порог дома доктора Крайцлера двумя годами ранее, я по-прежнему не расставался с некоторыми из своих старых орудий труда: время от времени они могли пригодиться. Среди них был и мой небольшой набор отмычек, при помощи коих я живо справился с весьма примитивными кулачками в дверном замке мистера Мура. С легким щелчком дверь приоткрылась, и мисс Говард довольно просияла.

– Тебе правда стоит меня как-нибудь этому выучить, – прошептала она, беззвучно похлопав меня по спине и слегка толкнув дверь. – Ну, вот и мы.

Мистер Мур обставил свое жилище всей мебелью покойной бабушки, которую ему дозволило изъять семейство, дополнив ее некоторым количеством элементов английского провинциального интерьера, подобранных с помощью доктора Крайцлера. Так что место производило двойственное впечатление: с одной стороны, здорово смахивало на гнездышко престарелой леди, с другой – на заскорузлую холостяцкую нору. Квартира состояла примерно из семи комнат, скомпонованных таким безумным манером, каковым никому бы не пришло в голову располагать помещения в обычном доме. Бесшумным гуськом пробрались мы через темный центральный зал, стараясь не сходить с дорожки; на полпути нам стали попадаться предметы мужского и женского гардероба. Завидев это, мисс Говард помрачнела, и ее суровость лишь усиливалась по мере того, как мы приближались к двери спальни, из-за которой раздавались хихиканье и смех. Вся подобравшись перед дверью, она уже сжала кулак и вознамерилась от души постучать, но дверь вдруг отворилась сама и оттуда выпорхнула женщина.

И это была – сейчас-то уж я могу судить об этом с куда большим знанием дела, нежели тогда, – действительно женщина. Кроме длинных золотистых волос, доходивших до талии и покрывала, служившего ей единственным одеянием, кое она придерживала сбоку одной рукой, у этой особы имелась великолепная пара ножек, начинавшаяся изящными лодыжками и заканчивавшаяся, казалось, где-то под потолком, – а потолки в этом доме были высоченными, скажу я вам. Уже выйдя из спальни, она продолжала хихикать, а изнутри до нас донесся голос мистера Мура, умолявший ее вернуться.

– Обязательно, Джон, обязательно, – мелодично проворковала женщина густо-красными устами. – Но ты должен чуток подождать. – Она прикрыла за собой дверь, повернулась к ванной, располагавшейся в конце холла, – и тут заметила нас.

Она не проронила ни слова, лишь озадаченно улыбнулась. Мисс Говард улыбнулась в ответ, хоть я видел, чего ей это стоило, и прижала палец к губам, показывая, что ей лучше бы не шуметь. Та повторила жест, хихикнула еще раз – она была очевидно пьяна – и, не требуя от нас дальнейших объяснений, продолжила путь в ванную. Это вызвало у мисс Говард куда более искреннюю улыбку, хотя и довольно стервозную, надо заметить, когда она распахнула дверь в спальню.

Скудное освещение из холла позволило нам разглядеть лишь груду простыней на огромной кровати, хотя даже с порога было заметно, что под этой грудой кто-то есть. Мы с Сайрусом остались у двери, а мисс Говард прошагала к ложу и остановилась по правую от него сторону, словно ожидая чего-то. Очень скоро масса под простынями зашевелилась, после чего из недр вынырнул обнаженный торс мистера Мура: короткие волосы его были всклокочены, а на симпатичном лице отражалось блаженство. Глаза были закрыты, когда он как-то по-детски выпростал руки и ухватился за талию мисс Говард. Не сказать, чтобы это сильно ее порадовало, однако она не шелохнулась; между тем, ощупав ее платье, мистер Мур пробормотал:

– Нет, нет, Лили, тебе нельзя одеваться, ты же не можешь уйти, такая ночь не может вот так вот закончиться…

После чего на свет был извлечен «дерринджер». Даже сейчас я не могу сказать вам, где именно прятала его мисс Говард, чтобы он всегда оставался сокрытым от взоров, однако неизменно наготове; но ствол его в мгновение ока уставился мистеру Муру аккурат в переносицу. Улыбка его потухла, а глаза распахнулись, стоило мисс Говард взвести курок.

– Думается мне, Джон, – невозмутимо произнесла она, – что даже через все эти простыни я бы могла прострелить тебе оба яичка одним выстрелом, так что мой тебе совет – держи свои руки при себе.

Взвизгнув, мистер Мур шарахнулся от нее, молниеносно нырнув под простыни, словно подросток, пойманный за рукоблудием.

– Сара! – возопил он одновременно в испуге и гневе. – Какого черта ты здесь делаешь? И как ты сюда попала?

– Через парадный вход, – просто ответила она; «дерринджер» снова исчез в складках ее платья.

– Парадный? – проревел мистер Мур. – Но дверь заперта, я уверен, что… – Обернувшись к двери, он заметил сначала Сайруса, а затем и меня – этого оказалось вполне достаточно. – Стиви! Та-а-ак!.. – Пригладив волосы и стараясь взять себя в руки, мистер Мур поднялся с ложа, по-прежнему завернутый в простыню, и выпрямился, как только сумел. – Я-то полагал, Таггерт, что узы мужской чести оградят тебя от соучастия в подобного рода предприятии. И что вы сделали с Лили?

– В ванной она, – ответила мисс Говард. – И ее, похоже, не слишком обескуражило наше появление. Теряешь хватку, Джон.

Мистер Мур только помрачнел и снова глянул в дверной проем.

– Я обращаюсь к вам, Сайрус. Зная, что вы человек чести, полагаю, у вас должна быть крайне веская причина быть здесь?

Сайрус кивнул с чрезвычайно снисходительной улыбкой, которую часто можно было наблюдать у него на лице, когда он разговаривал с мистером Муром.

– Мисс Говард полагает, достаточно веская, сэр, – ответил он. – Для меня этого вполне довольно. Вам же лучше спросить об этом у нее самой.

– А если я не желаю с ней разговаривать? – буркнул мистер Мур.

– Тогда, сэр, разъяснений вам придется ожидать весьма долго…

Не видя иного выхода, мистер Мур замолк, и, пожав плечами, снова плюхнулся на кровать.

– Ну ладно, Сара. Поведай же мне, с какого такого перепугу ты посчитала должным вломиться в мой дом. И во имя всего святого, Стиви, угости меня сигаретой.

Пока я зажигал спичку и подносил ее оскорбленному хозяину, мисс Говард обогнула кровать, остановившись прямо напротив лежащего мистера Мура.

– У меня есть дело, Джон.

– Превосходно, – выдохнул тот с огромным клубом дыма. – Ты требуешь первой полосы, или хватит внутренней страницы?

– Нет, Джон, – настойчиво продолжила мисс Говард. – Я думаю, на этот раз все по-настоящему. Думаю, дело действительно крупное.

Сам тон ее убавил сарказма в голосе мистера Мура.

– Вот как… Что же там?

– Сегодня вечером в № 808 пришла женщина. Сеньора Изабелла Линарес. О чем-нибудь говорит?

Мистер Мур энергично потер лоб.

– Ни о чем. Что добавляет ей некоторого сходства с тобой. Ну, хватит уже игр, Сара, – кто она?

– Мужа ее зовут, – ответила мисс Говард, – сеньор Нарсизо Линарес. Теперь говорит о чем-нибудь?

Мистер Мур медленно перевел на нее взгляд, заинтригованный так, что мисс Говард это явно понравилось.

– Разве он не… он вроде занимает какой-то пост в испанском консульстве, или я путаю?

– Вообще-то он личный секретарь при консуле Испании.

– Так. И что, говоришь, его жене понадобилось в № 808?

Мисс Говард со значением принялась мерить шагами спальню:

– У нее есть четырнадцатимесячная дочь. Точнее – была. Ребенка похитили. Три дня назад.

Лицо мистера Мура приняло скептическую мину:

– Сара. Мы говорим о дочери личного секретаря консула Испанской империи в городе Нью-Йорк. Той самой Испанской империи, которую последние годы пытались втянуть в войну, понося на чем свет стоит, мистер Уильям Рэндолф Херст, наш друг из военно-морского министерства… – здесь он имел в виду мистера Рузвельта, – … некоторые мои начальники, кое-кто из влиятельных дельцов и большинство населения этой страны. Неужели ты всерьез полагаешь, что, если бы такого ребенка похитили здесь, в Нью-Йорке, Испанская империя не воспользовалась бы удобным случаем и не возвестила бы о вопиющей выходке, обвиняя своих американских критиков в бесчеловечности? Войны, знаешь ли, затевались и избегались по куда менее значимым поводам.

– В том и дело, Джон, – продолжила Сара, а мы с Сайрусом тем часом придвинулись ближе, заинтересованные ее речью и опасаясь ненароком пропустить самую соль. – Ты будешь ожидать от официальной Испании именно такой реакции, верно? А вот и ничего подобного. Сеньора Линарес сообщила, что ребенка похитили вечером, когда она одна гуляла с ним в Сентрал-парке. Она не смогла разглядеть похитителя – тот подкрался сзади и чем-то ударил ее по голове. Но когда она добралась до дома и рассказала мужу о случившемся, тот отреагировал более чем странно – дико отреагировал. Его почти не озаботило произошедшее с женой, еще меньше его заинтересовала судьба дочери. Он сказал, чтобы супруга об этом никому не рассказывала – дескать, им следует подождать, когда похититель потребует выкуп, а если такового требования не поступит, стало быть, дитя забрал какой-то безумец и уже убил.

Мистер Мур пожал плечами:

– Так бывает, Сара.

– Но он даже не попытался обратиться в полицию! Прошел целый день, требования так и не поступили, так что сеньора Линарес заявила, что если муж не намерен обращаться к властям, то к ним обратится она. – Мисс Говард сделала паузу, нервно заломив руки. – Он избил ее, Джон. Жестоко избил. Тебе стоит увидеть ее – в сущности, тебе придется ее увидеть. Она в растерянности – муж сказал, что ей достанется куда серьезнее, если она даже заикнется еще раз о том, чтобы пойти в полицию. В итоге несчастная исповедалась своей подруге из французского консульства – той пару месяцев назад я помогла разобраться с какой-то брачной ерундой. Француженка рассказала ей обо мне. Сеньора нас ждет. Ты должен пойти и побеседовать с ней…

– Эй, эй, минуточку, – очнулся мистер Мур, вынимая изо рта сигарету и пытаясь спасти от Сары остатки своей ночи наслаждений. – Ты кое-что позабыла. Во-первых, эти люди – представители дипломатической миссии. И подчиняются несколько другим законам. В данном случае я не могу точно сказать, в чем состоят отличия, но они есть. Во-вторых, коль этот самый Линарес не заинтересован в правосудии, то кто мы такие, чтобы…

Его монолог прервало появление женщины, несколько минут назад еще делившей с ним ложе, – она внезапно возникла за нашими с Сайрусом спинами. Судя по виду, за это время она отыскала в холле все свои вещи и теперь стояла перед нами, полностью одетая на выход.

– Прости меня, Джон, – тихо произнесла она. – Я не была уверена, что нужно этим людям, но это, похоже, действительно важно – в общем, я, наверное, пойду. Не провожай меня.

И она повернулась к выходу. У мистера Мура внезапно сделался вид человека, на пару секунд присевшего на электрический стул; в отчаянии он взвизгнул:

– Нет! – и, придерживая простыню на бедрах, ринулся к двери. – Нет, Лили, подожди!

– Заходи завтра в театр! – ответила ему женщина уже от входной двери. – Я бы не прочь как-нибудь продолжить! – И с этими словами она исчезла.

Мистер Мур приблизился к мисс Говард и одарил ее тем взглядом, который, наверное, можно определить как «пылкий».

– Ты, Сара Говард, только что уничтожила мне ночь, обещавшую стать одной из трех лучших в моей жизни!

Та лишь слегка улыбнулась:

– Я не стану интересоваться, каковы были оставшиеся две. Нет, правда, я сожалею, Джон, но ситуация чрезвычайная.

– Лучше бы ей на деле оказаться таковой.

– Она такова, поверь мне. Ты еще самого интересного не слышал.

– О, разве?..

– Сеньора Линарес посетила меня тайно, после окончания рабочего дня. Дабы удостовериться, что за ней не следит никто из Консульства, она поехала по линии Эл с Третьей авеню в центр. Когда она сходила с поезда на 9-й улице, ей пришлось пройти всю платформу до выхода. И ненароком она бросила взгляд в последний вагон.

Здесь мисс Говард выдержала паузу, заставив мистера Мура несколько разнервничаться:

– Сара, не могла бы ты меня избавить от этих драматических пауз? У меня и без того достаточно скверное настроение. Что же она там увидела?

– Она увидела свою дочь, Джон.

Мистер Мур поморщился:

– Ты хочешь сказать, она подумала, что увидела свою дочь – выдала желаемое за действительное, что-то вроде того, да?

– Нет, Джон. Ребенок был ее. На руках у женщины, – здесь мисс Говард позволила себе еще одну улыбку-паузу. – Белой американской женщины.

Мистер Мур переварил этот клочок информации с измученным, хоть и заинтересованным стоном: охотник за сенсациями возобладал над развратником. И обернулся ко мне – все еще недовольный, однако смирившийся с нынешней своей участью:

– Стиви… как покаяние за это вторжение, не откажи в любезности – помоги отыскать мою одежду. Мы отправимся в № 808 и, с божьей помощью, во всем разберемся. Но учти, Сара, «дерринджер» не «дерринджер», а только если это твое дело окажется липой, ты проклянешь тот день, когда мы впервые повстречались!

– О, я прокляла его давным-давно, – расхохоталась мисс Говард, и смех ее подхватили мы с Сайрусом. – Давай, Стиви, посмотрим, сможем ли мы привести нашего безутешного друга в норму. А то время уже поджимает.