Ангел тьмы

Глава 3

Вниз по улице к № 808 по Бродвею я не ходил уже добрый год, хотя по моей походке вы бы ни за что об этом не догадались. Я вспомнил вычитанное в «Основах психологии» – не книге, а натуральном испытании, измышленном несколько лет назад старым гарвардским преподавателем доктора Крайцлера профессором Уильямом Джеймсом, – и как я продирался сквозь нее вместе с остальными членами нашего отряда во время расследования дела Бичема: мозг не единственный орган, накапливающий воспоминания. Отдельные части тела – из тех, что попроще, к примеру мышцы, располагают собственными методами накопления опыта и высвобождения оного в единый миг. Раз так, ноги мои в ту ночь успешно это доказали, и, в сущности, я мог проделать это путешествие, даже если кто-нибудь рассек бы мне спинной мозг прямо у основания черепа и заставил бежать, положившись на мудрость одного лишь позвоночника, будто я – какая-нибудь из тех несчастных лабораторных лягушек, коих профессор Джеймс и его студенты всегда норовили искромсать на мелкие кусочки.

Пока мы прокладывали путь вдоль Грамерси-парка и вниз к Ирвинг-плейс, я снова принялся настороженно высматривать, не появятся ли случайно в округе ребята с Газового Завода: они вполне могли в этот час выйти на охоту за беспечной пьянью, направлявшейся домой после игорных заведений Филея. Но в воздухе и не пахло никакой угрозой – чувствовался один лишь влажный запах, что всегда следует за дневным дождем, так что по пути к югу я несколько расслабился. Мисс Говард по-прежнему не собиралась делиться с нами информацией касательно дела, пока мы не достигнем № 808 и не встретимся с означенной дамой, так что наши усилия сосредоточились на единственной задаче – доставить туда мистера Мура. Работенка оказалась хитрее, чем могло представиться на первый взгляд. Мы ведь не просто так решили дойти до центра через Ирвинг-плейс: поверни мы к Четвертой авеню и дальше к югу в сторону Юнион-сквер, нам пришлось бы миновать «Винный сад» Брюбахера, где как пить дать собралось сейчас немало собутыльников мистера Мура, предающихся обыкновенной для этого заведения потехе: ставкам на жизнь и смерть пешеходов, колясок и повозок, старающихся избежать столкновения с дребезжащими трамваями, что регулярно носились по Бродвею и вкруг площади на предельной скорости. Оказавшись перед подобным искушением, мистер Мур скорее всего не устоял бы. Впрочем, Ирвинг-плейс тоже была не безупречна – приманкой здесь выступала «Таверна Пита» на 18-й улице, старый уютный кабачок, некогда служивший излюбленным прибежищем босса Твида1 и его подручных из Таммани; что же до мистера Мура, в свое время он частенько проводил здесь вечера со своими друзьями, журналистами и литераторами. Между тем, стоило оранжевому сиянию закопченных окон Пита остаться за нашими спинами, как мистер Мур допетрил, что туда же отправились его последние надежды на спасение: его ворчание решительно уступило место жалостливому нытью.

– Я это все к чему, Сара: завтра же понедельник, – упрекнул он ее, когда мы дошли до 14-й улицы. По левую руку от нас показался обманчиво-жизнерадостный фасад Таммани-холла – по мне, так здорово смахивавший на эдакий кирпичный комод, только что невменяемых размеров. – А быть в курсе, касаемо положения дел у Крокера и его свиней, – продолжил мистер Мур, указав рукой в сторону Холла, – нелегкое дельце, да и нервное весьма. Я уже молчу про эту испанскую заваруху.

– Глупости, Джон, – едко парировала мисс Говард. – В этом городе настоящие политики давно повывелись, и тебе, как никому, об этом известно. Стронг – самая хромая из уток2, что когда-либо заседали в Ратуше, и ни Крокер, ни Платт – (здесь она имела в виду предводителей демократов и республиканцев), – не намерены допустить в ноябре в мэрское кресло очередного реформатора. А когда придет зима, так они и сами без твоего мудрого руководства прекрасно вернутся к своим грязным делам.

Словно в подтверждение ее слов, ночную тишину разодрал многоголосый рёгот – мы как раз преодолевали вброд разлившееся после дождя озеро навоза и конской мочи, в которое превратилась 14-я улица. Перебравшись, мы не могли не обернуться: нашим взорам предстала небольшая толпа прекрасно одетых, пьяных и крайне довольных мужчин, вываливавших из Таммани-холла; в зубах у каждого торчала сигара.

– Хм-м, – протянул мистер Мур несколько обескураженно, следуя за нами к западу и одновременно пялясь на этих людей. – Не уверен, что все настолько просто, Сара. А даже если и так – это не проясняет суеты вокруг кубинского кризиса. В наших переговорах с Мадридом наступает критический момент3.

– Чепуха. – Мисс Говард задержалась ровно настолько, чтобы ухватить мистера Мура за рукав, понуждая его шагать быстрее. – Даже если бы ты занимался международными, а не городскими делами, тебе все равно пришлось бы в какой-то момент упереться лбом в стену. Генерал Вудфорд – новый американский посол в Испании – еще даже не отбыл в Мадрид, и Маккинли4 не намерен отправлять его, пока не получит полного отчета от специального посла на Кубе – как же его… ну этот, Калхун.

– Ну за каким дьяволом, – тоскливо пробормотал мистер Мур, – мне обязательно спорить с девицей, которая читает мою чертову газету чаще меня?..

– И что в совокупности, – подытожила мисс Говард, – значит, что завтра утром в редакции тебя не ждет ничего серьезнее привычного беглого обзора жертв сезонной вспышки насилия… Ах да, у нас еще и юбилей королевы Виктории на носу – наверняка «Таймс» повыжмет из него все соки.

Мистеру Муру не оставалось ничего, только хохотнуть:

– Правая колонка на первой полосе с описанием всего торжества – и еще специальные снимки в воскресном номере. Боже мой, Сара, разве это не бывает утомительно – знать все со всех углов?

– В этом деле я пока даже углов не вижу, Джон, – ответила мисс Говард, когда мы выбрались на Бродвей. Грохот, производимый экипажами на улице, слегка приглушался, когда они выезжали на мощенную брусчаткой авеню, однако даже относительная тишина была не в силах смягчить беспокойство мисс Говард. – Призна́юсь тебе – меня оно пугает. Чем-то жутким веет от самой этой истории…

Последовало еще несколько безмолвных секунд нервной ходьбы, и вот перед нами уже вздымались сперва – готический шпиль церкви Милости Господней, с царственной легкостью вытянувшийся над окружающими зданиями, затем – желтые кирпичные стены и монастырские окна № 808. Вообще-то наша старая штаб-квартира была сейчас ближе к нам, нежели церковь: здание стояло фактически впритирку к северной ограде церковного дворика, однако в этой части города ты всегда первым делом видишь шпиль, а потом уже – все остальное. Даже вечносияющие витрины универсального магазина «Маккрири» на другой стороне Бродвея или гигантский чугунный монумент мелочной торговле, коим являлся старый магазин Стюарта на 10-й улице, здорово проигрывали церкви. Единственным зданием, приближавшимся к ней по значимости, был № 808 – а все потому, что проектировал его тот же архитектор, Джеймс Ренвик, который, судя по всему, втайне рассчитывал, что этому маленькому бродвейскому перекрестку суждено стать не просто рынком, а своего рода мемориалом нашим средневековым предкам.

Мы дошли до очаровательной кружевной решетки парадного подъезда № 808 – ее стиль называли ар нуво5, что для меня звучало довольно бессмысленно с тех пор, как я заметил: всякий следующий пижон от искусства претендует на звание «нуво», – и тут мы с Сайрусом и мистером Муром немного помедлили. Не то чтобы нам было боязно входить – достаточно припомнить, что какой-то год назад, во время расследования, пролившего свет на невыразимые ужасы и безжалостно унесшего жизни наших друзей, это место служило нам вторым (а подчас и первым) домом. Все вокруг на Бродвее выглядело в точности так же, как и в те мрачные дни: магазины, тенистый и призрачный церковный двор, изящный, но без вычурности отель «Сент-Денис» (тоже возведенный по проекту мистера Ренвика) – все было таким же, как тогда, и это лишь прибавило живости полезшим наружу воспоминаниям. Так что прежде чем зайти, мы выждали около минуты на пороге.

Мисс Говард скорее всего почувствовала нашу нерешительность и, понимая, чем она вызвана, воздержалась от явных понуканий.

– Я знаю, что прошу сейчас слишком многого, – с редкой для нее неуверенностью произнесла она, озираясь, – но вы… все вы… когда вы ее увидите, поговорите с ней, пожалуйста, хоть пару минут, выслушайте ее…

– Все в порядке, Сара, – прервал ее мистер Мур, оставив недовольство и уместно смягчив тон. Он обернулся сперва ко мне, затем к Сайрусу, как бы стараясь убедиться, что говорит от лица всех нас. Нам, разумеется, не было надобности уточнять это вслух. – Это совсем ненадолго, – продолжил он, задрав голову к фасаду дома № 808. – Но мы здесь, с тобой. Веди.

Мы проследовали через мраморный вестибюль в величественную клетку лифта и начали неторопливое вознесение к шестому этажу. Глядя на Сайруса и мистера Мура, я бы мог сказать, что они понимали то же, что и я: невзирая на всю эту нервозность, мы не намерены были спускаться вниз, пока не вляпаемся по уши в такое, о чем еще пожалеем. Отчасти причина этого крылась в нашей взаимной дружбе с мисс Говард, отчасти – ну а отчасти в том, что́ у любого, рожденного в Нью-Йорке, в крови. Нюх – неважно, на что: на историю, дело, приключение; как ни верти, мы были готовы к чему угодно. Ну, разумеется, никто не мешал нам при этом молить небеса, чтобы мы не столкнулись с тем опустошением, кое несло в себе дело Бичема, но молиться мы только и могли – свернуть с избранного пути было уже не в наших силах.

Лифт тяжко и неожиданно остановился, что свойственно лифтам в коммерческих постройках, а именно таковой был № 808, полный мебельных контор и разнообразных потогонок. Отчасти это и явилось причиной, по которой выбор доктора Крайцлера остановился именно на этом здании: здесь мы могли без помех предаваться своим следственным делам под надежным прикрытием сонма безобидных мелких предприятий. Но мисс Говард такая секретность была уже ни к чему – через решетку лифта я разглядел аккуратную вывеску прямо на двери нашей бывшей штаб-квартиры:

Выпустив нас из лифта, она отомкнула входную дверь и, распахнув ее, придержала, пока мы все не оказались внутри.

Громада помещения, простиравшегося почти на весь этаж, лежала во мраке; единственный свет пробивался от дуговых фонарей Бродвея и верхних окон «Маккрири» через дорогу. Но и этого хватило, чтобы понять – мисс Говард лишь слегка изменила декор. Мебель была все та же, купленная доктором в прошлом году на антикварном аукционе, – она некогда принадлежала маркизу Луиджи Каркано. Диван, большой стол красного дерева и таких же представительных размеров мягкие кресла – все это было расставлено на зеленом восточном ковре по привычным местам; мы неожиданно почувствовали себя дома. Бильярдный стол теперь располагался в глубине, ближе к кухне, прикрытый дощатым кожухом и задрапированный шелковым покрывалом. Насколько я понял, эта вещь вряд ли могла внушить должную уверенность клиенткам мисс Говард. Но пять канцелярских столов никуда не делись, хотя мисс Говард переставила их иначе – скорее в ряд, чем как раньше, кругом, – и кабинетный рояль по-прежнему стоял в углу у одного из готических окон. Завидев инструмент, Сайрус немедленно подошел, с легкой улыбкой поднял крышку, нежно коснулся двух клавиш и посмотрел на мисс Говард.

– Все еще строит, – тихо сказал он.

Та кивнула и тоже одарила его легкой улыбкой:

– Все еще строит.

Сайрус пристроил котелок на табурете, присел за рояль и мягко повел мелодию. Сперва мне показалось, что он играет одну из тех оперных арий, которые доктор так часто любил слушать в его исполнении у нас дома, но вскоре до меня дошло, что сейчас из-под его рук струится медленная обработка какой-то знакомой народной песни, которую я никак не мог точно опознать.

Мистер Мур, глазевший из другого окна на едва видимое мерцание Гудзона вдали, обернулся к Сайрусу, и на его лице тоже сверкнула улыбка.

– «Шенандоа», – тихо пробормотал он, словно Сайрусу удалось подобрать ключевую ноту, объединившую в себе все странные и меланхоличные чувства, с новой силой охватившие нас при виде комнаты.

В другом затененном углу я заметил добавление, привнесенное в интерьер мисс Говард: огромную японскую ширму – сейчас все ее пять панелей были раздвинуты. Из-за краешка выглядывал угол большой грифельной доски в дубовой раме: Доски, как мы всегда ее именовали. Сколь долго ей пришлось пылиться в углу, хотелось бы мне знать.

Мисс Говард, выделившая нам несколько минут на ностальгию, в предвкушении потерла руки и с тем же неведомым ей прежде колебанием в голосе, произнесла:

– Сеньора Линарес ожидает на кухне за чашечкой чая. Я ее приведу.

С этими словами она скользнула в заднюю часть дома, где смутно освещенный дверной проем обозначал чье-то живое присутствие.

Я подошел и запрыгнул на один из подоконников, с которого открывался вид на церковный сад, – мой излюбленный насест в этом доме – и, достав из кармана маленький нож, принялся подравнивать лезвием ногти; Сайрус не прекращал играть, и вскоре из кухни до нас долетел отзвук двух женских голосов.

В тусклом свете вскоре показались два силуэта, и даже в царившем вокруг сумраке я заметил, как мисс Говард поддерживает другую даму – не столько потому, что последняя не могла стоять сама (хотя ей явно было больно передвигаться), сколько ради того, чтобы помочь ей справиться, как я ощутил, с каким-то невыразимым ужасом. Когда они вышли на середину комнаты, я разглядел, что эта женщина обладает прекрасной фигурой и с ног до головы закутана в черное: слой за слоем, атлас за шелком, – и все венчает такая же черная шляпа с широкими полями, с которой свисает непроницаемая черная вуаль. Одна рука дамы сжимала рукоять зонтика, сработанную из слоновой кости, и когда Сара отпустила ее, женщина перенесла свой вес на него.

Мы все было поднялись с мест, однако внимание сеньоры Линарес привлек только Сайрус.

– Прошу вас, – мелодично произнесла она, хотя на благозвучности голоса явно сказались часы рыданий. – Продолжайте. Песня очень приятная.

Сайрус повиновался, однако играл так же негромко, как и прежде. В этот миг навстречу женщине шагнул мистер Мур и галантно протянул руку:

– Сеньора Линарес, меня зовут Джон Скайлер Мур. Подозреваю, мисс Говард уже сообщила вам, что я репортер…

– …«Нью-Йорк Таймс», – закончила за него женщина из-под вуали, легко пожимая протянутую руку. – Признаюсь вам честно, сеньор, будь вы сотрудником любого другого из местных изданий, подобных тем, что принадлежат Пулитцеру и Херсту, едва ли я согласилась бы на эту встречу. Они напечатали столько гнусной лжи о деяниях моих соотечественников на Кубе по отношению к этим повстанцам…

Мистер Мур окинул ее внимательным взглядом.

– Боюсь, это так, сеньора. Но также боюсь, что как минимум часть напечатанного ими – правда.

Подбородок его собеседницы при этих словах слегка дернулся вверх, и даже через вуаль можно было почувствовать захлестнувшую женщину волну печали и стыда.

– Хотя, к счастью, – продолжал мистер Мур, – мы здесь для того, чтобы обсуждать не политику, а исчезновение вашей дочери. При условии, конечно, что эти две темы не имеют между собой ничего общего.

Мисс Говард наградила мистера Мура стремительным взглядом изумления и неодобрения, а голова сеньоры Линарес уже вернулась в исходную горделивую позицию:

– Я дала слово мисс Говард излагать только факты.

– Правда, Джон, ну как ты можешь… – покачала головой Сара.

– Приношу извинения, – отозвался тот. – Вам обеим. Но, согласитесь, совпадение и впрямь из ряда вон выходящее. Последние дни о войне между нашими державами болтают с легкостью, точно о погоде, – и тут из всех отпрысков дипломатических представителей, обитающих в Нью-Йорке, таинственным образом пропадает именно дочь высокопоставленного испанского чиновника.

– Джон, – раздраженно повторила мисс Говард. – Быть может, нам с тобой лучше…

Но Линарес остановила ее, подняв руку:

– Нет, мисс Говард. Скепсис сеньора Мура для нас вполне понятен. Однако скажите мне, сэр: если я была бы всего лишь пешкой в какой-то дипломатической игре, зашла бы я столь далеко?

С этими словами женщина откинула вуаль на шляпу и шагнула в поток света из окна.

Вообще-то в той части Нижнего Ист-Сайда, где я родился и провел первые восемь лет своей жизни, вам быстро примелькался бы вид женщин, отхвативших порядочную трепку от своего благоверного. Что же до меня, то, учитывая пристрастия моей матушки к собственным кавалерам, порой приходилось воочию наблюдать за отправлением подобных экзекуций. Но за все эти годы я и близко не видывал ничего похожего на то, что утворили с этой миловидной леди. Через пол-лица ее тянулся огромный синяк, начинавшийся где-то над левым глазом, из-за чего тот опух так, что просто не раскрывался, и доходивший до щеки, где от удара кожа просто разошлась, образовав глубокую рану. По обеим сторонам от ее носа полыхало натуральное лоскутное одеяло красных, черных, желтых и зеленых кровоподтеков, краем захватывая область под правым глазом, который чудом остался нетронутым: было ясно, что нос ее сломан. Кожа на подбородке была ободрана чуть ли не целиком, правый угол рта оттягивался книзу другой раной, отчего губы женщины теперь постоянно и недовольно кривились. По тому, как неловко она передвигалась, было понятно: то же самое причинили всему ее телу.

Когда мистер Мур, Сайрус и я разом непроизвольно выдохнули, сеньора попыталась улыбнуться, и в ее неповрежденном очаровательно-карем глазу мелькнула искорка.

– Если бы вы меня спросили, – пробормотала она, – я была бы вынуждена сообщить вам, что упала с мраморной лестницы консульства, лишившись чувств от горя при известии о смерти нашей дочери. Видите ли, так уже решено моим супругом совместно с консулом Бальдасано, и когда избегать разъяснений посторонним невозможно, я буду обязана сообщать, что наша девочка умерла после болезни. Вот только она не умерла, сеньор Мур. – Женщина качнулась на шаг-другой вперед, опираясь на зонтик. – Я видела ее! Я… видела…

Казалось, она близка к обмороку, и мисс Говард быстро подошла к ней и препроводила к одному из шикарных мягких кресел маркиза Каркано. Я обернулся к мистеру Муру и увидел, как по лицу его пробежала целая гамма разнообразных эмоций: гнев, ужас, сочувствие, однако над всеми возобладало испуганное оцепенение.

– Стиви… – слабо вымолвил он, невнятно взмахнув мне рукой.

Я уже держал наготове пачку сигарет и подкуривал нам по одной. Вручил ему сигарету, проследил за тем, как он несколько раз прошелся взад-вперед по комнате, и благоразумно убрался с дороги, когда мистер Мур вдруг бросился к телефонному аппарату, что размещался на столе у меня за спиной.

– Это нам не по зубам, – бормотал он, поднимая телефонную трубку. И затем – уже отчетливо: – Оператор? Управление полиции на Малберри-стрит. Главная контора, Сыскное бюро.

– Что? – взволнованно переспросила мисс Говард, видя, что на лице сеньоры Линарес отразился ужас. – Джон, ни в коем случае, я же тебе говорила…

Тот предостерегающе поднял руку:

– Не беспокойся. Я просто хочу выяснить, где они. Сара, ты же знаешь ребят – если мы их попросим, они сохранят все в тайне.

– Кто? – прошептала сеньора Линарес. Но внимание мистера Мура уже поглотил телефонный аппарат.

– Алло? Главная контора? Послушайте, у меня срочное сообщение личного характера для детектив-сержантов Айзексонов – вы не могли бы сообщить мне, где они?.. Ага. Прекрасно, спасибо. – Он повесил трубку и обернулся к нам. – Стиви, там вроде на пирсе «Кьюнарда»6 обнаружено тело. Этим занимаются Люциус и Маркус. Как думаешь, сколько времени у тебя уйдет, чтобы смотаться туда и вернуться с ними?

– Ну, если Сайрус поможет мне с экипажем, – ответил я, – то полчаса. В крайнем разе – минут сорок пять.

Мистер Мур повернулся к Сайрусу:

– Вперед.

Вдвоем мы устремились к лифту. Но перед самой дверью я замешкался и повернулся к мистеру Муру:

– Вы же не думаете, что нам следует…

Тот поспешно затряс головой:

– Мы пока точно не знаем, с чем здесь столкнулись. И я не хочу просить его сюда возвращаться, пока все не прояснится.

Сайрус положил руку мне на плечо:

– Стиви, он прав. Пойдем.

Я шагнул в лифт, Сайрус задвинул решетку, и мы тронулись по шахте вниз.

Так как ровно через дорогу от нас располагался отель «Сент-Денис», у № 808 можно было легко поймать кэб практически в любое время суток: как раз сейчас у входа в отель стояла парочка, и мы с Сайрусом сразу направились к ним. Первый экипаж оказался четырехколесным, управлял им чудаковатый старикан в жухло-красной ливрее и жеваном цилиндре. Он дремал на козлах, и от него уже за добрых шесть футов разило спиртным. Хотя коняга у него была неплоха – серая кобылка, и выглядела вполне свежей.

Я повернулся к Сайрусу:

– На заднее сиденье его. – Скомандовав, я запрыгнул на козлы и принялся спихивать с них дрыхнущего хозяина. – Эй… Эй, папаня! А ну бегом очухался, клиент у тебя!

Пока я сталкивал его на железную подножку слева, дедуля исторгал из себя пьяно-сконфуженно:

– Чё это… Чё это ты се думаешь… да чё ж ты творишь-то?

– Чё-чё… – буркнул я, устраиваясь поудобнее и хватая поводья. – Правлю отсюдова.

– Тебе не можно править! – возопил извозчик, когда Сайрус силком запихнул его в пассажирское отделение и бухнулся рядом, захлопнув миниатюрную дверцу.

– Мы тебе по двойному тарифу заплатим, – отозвался он, не выпуская старика из крепких объятий. – И не ной, пацан отличный кучер.

– Вы ж меня фараонам подставите! – заревел старый дурень, стаскивая с головы свой цилиндр и демонстрируя нам присобаченную к нему лицензию. – Не можно мне с законом шутковать – я ж лицезивный извозчик, вот, понятно?

– Да ну? – откликнулся я, обернувшись, выхватив у него цилиндр и водрузив на себя. – Ну так теперь я тут самый лицензированный, так что сядь и помалкивай!

Дед выполнил первое требование, но даже не подумал подчиниться второму и пронзительно скулил, точно хряк недорезанный; я же тем временем огрел вожжами кобылкин круп, и мы рванули по мостовой Бродвея со скоростью, коя более чем оправдывала ту прыть, с которой я обошелся с животным.