Анк-Морпорк: Дело о Похищенном Завтра

Глава 10: Запуск Завтра

Воздух в Овальном кабинете был не просто плотным. Он был старым. Похожим на воздух в запечатанной гробнице, где мумии ведут бесконечные, беззвучные дебаты о вечности. Господин Тик-Так чувствовал, как он просачивается сквозь одежду, холодит кожу и оседает в лёгких с тяжестью невыплаченного долга. Он стоял, ссутулившись так, будто невидимый груз давил ему на плечи — груз всех секунд, которые он помог сломать. В кармане его пальцы судорожно пытались собрать и разобрать невидимый часовой механизм. Единственное, что они умели делать в состоянии паники.

Напротив него, словно антитеза всему живому и сомневающемуся, застыл констебль-аналитик Протокол. Его спина была такой прямой, что по ней можно было выверять отвесы. В руке он держал свой шедевр — финальный отчёт. Бумага казалась продолжением его ладони, тёплая и живая, и её вес ощущался не в унциях, а в единицах неоспоримой, бюрократической истины. Протокол не просил. Не умолял. Он уведомлял реальность о внесённых поправках.

Шаг. Один. Резкий, отмеренный, словно движение поршня. Гладкий веллум лёг на полированное дерево стола лорда Витинари без единого звука, идеально параллельно краю, словно это было его единственным предназначением с момента сотворения мира.

Лорд Витинари не шелохнулся. Его глаза, лишённые всякого выражения, переползли с лица Тик-Така, похожего на гримасу боли, на лицо Протокола, гладкое, как новый бланк. Затем — на сам документ. Пауза. В Анк-Морпорке за такое время успевали изобрести новый вид пирожков, доказать его вред для здоровья, обложить налогом и забыть о нём навсегда. Тик-Так вдруг понял, что не дышит уже секунд двадцать. Протокол дышал. Ровно. Ритмично. Как идеальный хронометр, который не сомневается в наступлении следующей секунды, потому что это прописано в его должностной инструкции.

Наконец, рука Патриция скользнула по столу. Медленно, почти лениво. Пальцы, тонкие и сухие, коснулись бумаги. Тишина стала такой абсолютной, что Протокол услышал, как у Тик-Така в кармане со щелчком лопнула воображаемая пружина.

Витинари читал. Его лицо было чистым листом. Оно не выражало ничего. Ни одобрения, ни гнева, ни даже скуки. Это было самое жуткое. Лицо скалы, у которой вежливо поинтересовались её мнением касательно эрозии.

И эту каменную тишину разорвал звук. Вернее, отсутствие звука, которое было громче любого крика. Дверь в кабинет не скрипнула, в неё не постучали — она просто распахнулась. Это было настолько против законов физики и придворного этикета, что господин Тик-Так подпрыгнул, издав звук, похожий на предсмертный хрип будильника.

В проёме, заполнив его целиком, стояло Чудовище Бухгалтер. Его глиняное тело было неподвижно, как монумент неэффективности. В руках он держал фолиант, толстый и тяжёлый, как надгробная плита здравого смысла. Две тусклые точки, служившие ему глазами, были сфокусированы не на людях. Они были сфокусированы на отчёте в руках Патриция.

— Лорд Витинари, — голос голема был шорохом камней, скрежетом цифр, скрипом самой основы мироздания. — Зафиксировано внесение документа, противоречащего финансовой аксиоматике. Мои расчёты, — он слегка приподнял свой том, — неопровержимо доказывают, что возобновление концепции «Завтра» повлечёт за собой инфляционную погрешность в три целых семьдесят две сотых процента. А также снижение предсказуемости активов на…

— Это… плановые работы! — выпалил Протокол. Слова выскочили изо рта сами, горячие и острые, на вкус как медная монета. Смелость, как оказалось, была просто паникой, доведённой до логического конца. — Согласно параграфу семнадцать-бис Уложения о Городской Хронометрии, подпункту «Дельта», периодическая темпоральная калибровка является… является…

— Ваш параграф экономически нецелесообразен, — отрезал голем, и его голова начала едва заметно дымиться. — Коэффициент полезного действия вашего «Завтра» отрицателен. Оно порождает непредвиденные расходы. Долги. Проценты. Надежды. — Голем произнёс последнее слово так, будто оно было самым грязным ругательством в языке. — Нематериальные активы с нулевой ликвидностью. Они не поддаются учёту.

— Но люди… люди не могут жить без надежды! — пискнул Тик-Так. Его голос был тонким, как волосковая пружина, и тут же утонул в скрежете голема, который уже открывал свой фолиант на странице с особенно удручающей диаграммой.

По спине Протокола пробежал холод — не от сквозняка, а от столкновения с неопровержимой, но абсолютно неверной логикой. Его идеальная конструкция, его выверенный до последней запятой мир трещал под напором этого чугунного, бездушного здравомыслия. Он вдруг понял, что спорить с Чудовищем Бухгалтером параграфами — всё равно что тушить пожар, зачитывая ему правила пожарной безопасности. Голем был прав. С точки зрения абсолютного баланса, «Завтра» было ошибкой. Хаосом. Беспорядком. Всем тем, с чем Протокол боролся всю свою жизнь.

И тут что-то внутри него, какая-то самая старая, самая заржавевшая шестерёнка его души, со скрежетом провернулась и встала на новое место. И он вдруг понял: он защищает уже не букву закона, а его дух. Он защищал не документ. Он защищал свою историю. Он защищал право этого нелогичного, неэффективного, полного надежд мира на существование.

Протокол втянул в себя затхлый воздух кабинета, весь, без остатка. И посмотрел прямо в холодные, как две монетки в глазах мертвеца, точки на лице Патриция.

— Городу нужно Завтра, милорд, — сказал он. Голос был тихим, но в нём не было ни мольбы, ни пафоса. Только упрямство. — Таков порядок вещей. Утверждённый.

Витинари поднял один палец.

Чудовище Бухгалтер замолчал. Мгновенно. Его глиняные челюсти застыли, не закончив выкладку о рентабельности перманентного отчаяния.

Патриций долго смотрел на Протокола. И видел перед собой уже не дрожащего клерка, а деталь механизма, которая вдруг осознала свою истинную функцию и теперь требовала, чтобы вся остальная машина подчинялась её чертежу. Он видел не страх. Он видел порядок, готовый защищать себя от логики. А это, как давно было известно лорду Витинари, самая могущественная сила во вселенной.

Он опустил взгляд, взял свою тяжёлую печать из чёрного дерева и нефрита и поднял её над багровой лужицей сургуча.

ТУК.

Звук был сухим. Конечным. Как удар молотка судьи. Как точка, поставленная в конце очень длинного предложения, которое писала сама история.

Витинари, не глядя, пододвинул документ обратно через стол.

— Хорошая работа, констебль, — его голос был тише шёпота. — Полагаю, завтра у города много дел.

Глашатай на Шафранной площади осип. Он уже не кричал, а сипел, в третий раз за день объявляя о том, что вчерашняя цена на репу осталась без изменений. Толпа, похожая на застывший студень из зевак, карманников и нескольких туристов, потерявших всякую надежду, больше не реагировала. Апатия окутала город, как плотный, дурно пахнущий туман с реки Анк.

Внезапно к помосту подлетел запыхавшийся мальчишка и всучил глашатаю новый свиток. Свежий. Перевязанный лентой цвета городской казны. Глашатай развернул его, недоверчиво моргнул, прочистил горло и, набрав в грудь последний остаток воздуха, взревел голосом, в котором смешались шок и вновь обретённая профессиональная гордость:

— СЛУШАЙТЕ ВСЕ! УКАЗ ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВА, ЛОРДА ВИТИНАРИ!

Несколько голов повернулось в его сторону. Механически. Просто по привычке.

— «СИМ ОБЪЯВЛЯЕТСЯ О БЛАГОПОЛУЧНОМ ЗАВЕРШЕНИИ ПЛАНОВОЙ ДЕФРАГМЕНТАЦИИ ТЕМПОРАЛЬНОГО ПОТОКА!..»

Толпа замерла. Слово «дефрагментация» было тёмным и непонятным, как заклинание волшебника, но слово «завершение» понимал каждый.

— «…В СВЯЗИ С УСПЕШНОЙ КАЛИБРОВКОЙ ОСИ РЕАЛЬНОСТИ, — надрывался глашатай, чувствуя, как к нему возвращается внимание, — РАБОТА ВСЕХ ГОРОДСКИХ СЛУЖБ И ТЕЧЕНИЕ ВРЕМЕНИ ВОЗВРАЩАЮТСЯ В ШТАТНЫЙ РЕЖИМ, НАЧИНАЯ С ПОЛУНОЧИ СЕГО ДНЯ! ДА ЗДРАВСТВУЕТ АНК-МОРПОРК!»

Сперва была тишина. Потом кто-то нервно хихикнул. Затем по толпе, как сквозняк, пронёсся шёпот.

— Слыхал, Джимми? Плановые работы…

— А я-то, старый дурак, думал, мы все того… кхм… кончились.

— Значит, мой долг этому кровопийце Сэму снова… действителен? Проклятье всех богов.

И вдруг волна облегчения, иррационального, всепрощающего и абсолютно нелогичного, накрыла площадь. Люди отчаянно хотели в это поверить. Это было бесконечно проще, чем пытаться понять, что, во имя всех располневших демонов, только что произошло.

Торговец, три дня подряд пытавшийся продать одну и ту же мёртвую камбалу, вдруг заорал: «Свежайшая рыба! Улов завтрашнего утра! Скидка только сегодня!» Пара воров в тёмном углу, до этого угрюмо игравших в кости на вчерашние монеты, тут же достала карту канализации и принялась обсуждать новый план.

Капрал Шноббс как раз в этот момент впаривал пухлому туристу из Клатча «подлинный осколок застывшего Вчера». Это был обычный камень, который Шноббс полчаса назад выковырял из сточной канавы, но говорил он о нём с таким благоговейным придыханием, будто это был зуб самого Слепого Ио. Услышав указ, Шноббс замер с протянутой рукой. Его крошечные глазки-бусинки забегали с бешеной скоростью. На лице отразился сложнейший мыслительный процесс, в котором жадность боролась с растерянностью и победила нокаутом в первом раунде. Он молниеносно спрятал камень.

— Эм-м, прошу прощения, сэр, — заговорщицки прошептал он, наклонившись к уху туриста, от которого пахло дорогими специями и наивностью. — Небольшое изменение в ассортименте. То был, скажем так, демонстрационный образец. А вот хотите… — он огляделся, — эксклюзивный, первый вдох завтрашнего дня? Воздух, сэр! Настоящий, свежий! С сертификатом подлинности! Почти даром.

Город верил. Не потому что это была правда. А потому что это была бумага с печатью. А в Анк-Морпорке не было ничего реальнее бумаги с печатью.

В мастерской господина Тик-Така пахло холодной латунью и пылью, которую потревожили впервые за вечность. Гул оживающей толпы снаружи был глухим и далёким, будто доносился из-за толщи воды.

До полуночи оставалось три минуты.

Они стояли перед «Прокрастинатором». Огромный. Тёмный. Мёртвый. Он был похож на скелет давно вымершего божества, чьи жрецы разучились молиться.

— Это не сработало, — прошептал Тик-Так. Голос его был тонким и хрупким, как паутинка. Он смотрел на сломанное гнездо, куда не встала идеальная, выстраданная шестерёнка. — Ничего. Это ведь просто… бумага. Физику не обманешь формуляром.

Протокол молчал. Он смотрел на гигантский маятник, застывший в позе абсолютного покоя. Если его магия не сработает, то рухнет не просто город. Рухнет его собственный, только что возведённый на руинах страха мир, скреплённый сургучом и отчаянным упрямством.

Две минуты.

Тишина стала вязкой. Она забивала уши, нос, лезла в рот. Тик-Так начал раскачиваться из стороны в сторону, как заводной солдатик с ослабевшей пружиной.

Одна минута.

И тогда тишину пронзило нечто.

Это был не звук. Это была вибрация. Низкая, глубинная, идущая, казалось, из самого камня, из фундамента мира.

ГРРРРУУУУУММММ.

Это был стон неимоверного, немыслимого усилия. Словно сама ткань реальности, привыкшая к своим законам, получила приказ, заверенный печатью, и теперь с мучительным трудом пыталась его выполнить, скрипя и прогибаясь под тяжестью бюрократической воли. Воздух в мастерской загустел. Пахнуло вековой пылью и чем-то ещё, острым и чистым. Пахнуло свежими чернилами.

Тик-Так замер, уставившись на механизм.

Огромная центральная шестерня, та, с микроскопической трещиной, дрогнула. Ещё раз. И с душераздирающим скрежетом, со звуком металла, который насиловали против всех законов природы, она начала медленно, агонизирующе поворачиваться. Она вращалась, игнорируя трещину, игнорируя механику, игнорируя здравый смысл. Она вращалась не потому, что её починили. А потому, что в отчёте было сказано, что она исправна.

Маятник качнулся. Раз. Два.

Механизм ожил. И в тот же миг по всему Анк-Морпорку часы — на башнях, в домах, в карманах — все, что молчали три дня, — ударили двенадцать раз. И не остановились.

Пробив полночь, они, помедлив секунду, словно набираясь смелости, ударили снова.

Раз.

Это был первый удар нового дня.

Протокол брёл по предрассветным улицам один. Тик-Так остался в мастерской, одновременно плача и смеясь, гладя свой оживший, но навеки сломанный механизм, как потерянного и вновь обретённого ребёнка.

Город дышал.

Протокол остановился на Мосту Дураков и закрыл глаза. Акустические призраки исчезли. Пропало эхо вчерашних криков. Тишину нарушал лишь плеск воды, которая снова, пусть и лениво, текла. Ночью прошёл дождь. Настоящий, новый дождь. Мостовая блестела в свете первых, робких лучей, и лужи больше не были архивами застывшей грязи. Они пахли мокрым камнем и надеждой.

Из-за угла, со стороны Псевдополис-Ярда, донёсся знакомый, но почти забытый запах подгоревшей овсянки. Леди Сибилла кормила своих драконов. Жизнь возвращалась в своё грязное, нелогичное, но такое привычное русло.

Их «Завтра» было построено на лжи. Их реальность — искусно составленная фикция. И эта мысль не ужасала. Она приносила странное, тихое умиротворение. Спасение мира оказалось негромким делом. Не подвигом из его журнала. Просто ещё один отчёт, подшитый к делу.

Проходя мимо Дворца Патриция, Протокол поднял голову. В высоком стрельчатом окне Овального кабинета горел одинокий огонёк. Витинари не спал. Он наблюдал. Он всегда наблюдал.

Протокол остановился на пустой улице. Он посмотрел на далёкий свет, на этот единственный зрячий глаз в спящем городе. Он не знал, видит ли его Патриций. Скорее всего, да. Он почти физически ощутил на себе этот взгляд — не давящий, а, скорее, взвешивающий, как у аптекаря, решающего, добавить ли в микстуру ещё одну каплю яда.

Констебль-аналитик Протокол, герой без эпоса, спаситель без памятника, молча кивнул пустому окну. А затем повернулся и пошёл дальше, в сторону своего дома.

Впереди был новый день. Полный отчётов, проблем и, если очень повезёт, чашки не остывшего чая.

Впереди было Завтра.