Анк-Морпорк: Дело о Похищенном Завтра

Глава 2: Галерея невероятных мотивов

Вернувшись из Дворца, констебль-аналитик Протокол первым делом совершил ритуал. Он взял все идеально ровные стопки бумаг со своего стола — входящие, исходящие и текущие — и с благоговением убрал их в специальный ящик. Протёр поверхность до зеркального блеска. Дополнил чернильницу до самых краёв и плотно закупорил её — для этого дела потребуется вся мощь чернил.

Теперь стол был пуст. Это была не та пустота, что зияет в кошельке после визита в Гильдию Швей, и не та, что уютно гнездится в голове уличного мима. Это была пустота деятельная, агрессивная. Пустота порядка. На идеально отполированной поверхности, отражавшей серое небо в окне, не было ни единой пылинки. Пресс-папье из зелёного мрамора лежало на своём месте с точностью до миллиметра. Перья в подставке стояли навытяжку, как почётный караул, отсортированные по длине и остроте заточки. Для Протокола это было состоянием, близким к просветлению. Совершенство. Контроль. Тишина, в которой слышно, как оседает пыль в соседних, менее организованных кабинетах.

Или было бы, если бы не она.

Папка. Тонкая, серая, картонная, она лежала в самом центре стола, нарушая безупречную симметрию. Простая бечёвка, стягивающая её, была завязана небрежным узлом. Ни номера, ни входящей отметки, ни резолюции. Лишь одна жирная, расползшаяся восковая печать, в которой угадывался герб Витинари, похожий на засушенного паука. Папка была аномалией, ошибкой, вопиющим оскорблением, брошенным в лицо самой идее порядка. Протокол смотрел на неё уже десять минут, не мигая. Его взгляд был настолько пристальным, что менее уверенный в себе предмет мебели давно бы сознался во всех грехах, самозарегистрировался и отправился в архив под литерой «Н» — «Неотложное».

Папка молчала.

Из груди Протокола вырвался вздох. Это был не просто выдох, а квинтэссенция всех вздохов, когда-либо изданных мелкими чиновниками перед лицом непредвиденной работы. Он был так совершенен в своей безысходности, что заслуживал собственного формуляра. Рука, будто сама по себе, потянулась к серому картону. В его голове, там, где обитали не параграфы, а драконы, герои и пафосные речи, уже рождалась первая строка для тайного журнала.

«И тогда я, констебль Протокол, принял бремя, что оказалось не по плечу титанам. Моя длань, твёрдая, как гранитные устои моста через Анк, легла на узел, сплетающий судьбы города…»

Он посмотрел на свою настоящую руку. Пальцы мелко дрожали, словно у замёрзшего воробья. Героический сценарий давал сбой.

Протокол отдёрнул руку, как от раскалённой кочерги. Холодная капля пота скатилась по шее под жёсткий воротник кителя. Одно дело — быть героем на бумаге, в безопасности своего стола. И совсем другое, когда подвиг лежит перед тобой, смотрит печатью Патриция и явно не собирается вести себя по уставу.

Он дёрнул за бечёвку.

Внутри лежало три листа. Три имени. Три колонны, на которых держался весь шаткий небосвод Анк-Морпорка.

Леди Сибилла Овнец. Жена Командора Стражи. Герцогиня. Самая богатая женщина из всех, кто когда-либо носил туфли.

Чудовище Бухгалтер. Глиняный голем, финансовый гений Гильдии Воров. Единственное существо на Диске, которое, по слухам, заставило Смерть заполнить налоговую декларацию.

Доктор Аластор Беспорядокус. Глава кафедры Нестабильной Реальности Незримого Университета. Человек, для которого законы физики были скорее набором рекомендаций.

Протокол почувствовал, как в его тщательно упорядоченном внутреннем мире что-то треснуло. Это были не подозреваемые. Это были стихийные бедствия в человеческом (и нечеловеческом) обличье. Люди, способные одним росчерком пера превратить его карьеру, его пенсию и даже его самого в сноску на полях чужого отчёта.

Взгляд метнулся к стопке формуляров, под которыми покоился его журнал.

«…в одиночку я бросил вызов силам, что повелевали городом…»

Да, подумал он, и эти силы могли повелеть, чтобы его перевели сортировать скрепки в подвале. По размеру. И ржавчине.

Спасение пришло оттуда, откуда и всегда, — из правил. Протокол поднялся и, подойдя к шкафу, извлёк тяжёлый, пахнущий пылью и вечностью том в потрескавшейся коже. «Руководство Стражника по Ведению Дознания». Он открыл его с благоговением. Пальцы, как мыши, забегали по строчкам, ища нору, в которой можно было бы спрятаться от реальности. И нашли.

«Параграф 12, подпункт В: Во избежание обвинений в предвзятости, дознание лиц, имеющих значительный общественный вес, надлежит проводить в строгом соответствии с их положением в социальной иерархии, начиная с наивысшего, дабы не нанести оскорбления чести и достоинству означенных лиц несвоевременным вниманием».

Книга с облегчением захлопнулась. Из переплёта вырвалось облачко пыли, станцевало в луче света и осело на его идеальном столе. Новая работа. Новое маленькое, понятное дело.

Решение было принято за него. Он начнёт с леди Сибиллы. Это была не отвага. Это была процедура.

Скотская площадь была самым тихим и респектабельным местом в Анк-Морпорке, но даже сюда донеслось эхо застрявшего дня. Протокол шагал, прижимая папку к груди, как щит от хаоса. Воздух был неподвижен. Пахло вчерашней пылью и вчерашним дождём. Из-за угла доносился тот же самый призрачный крик «Горячие сосисочки!», который он слышал и вчера, и позавчера. Он так глубоко ушёл в составление плана допроса (пункт 1.1: уточнить полное имя и титул; пункт 1.2: запросить алиби на момент предполагаемого темпорального саботажа), что чуть не врезался в спину последнего в толпе зеваки.

Толпа была небольшой, но плотной, как овсяная каша. В центре этого круга любопытства стоял Командор Ваймс. Он выглядел так, словно всю ночь боролся с демонами и проиграл. Небритый, со взглядом, который мог бы прожечь дыру в свинцовой плите, он тыкал пальцем в грудь съёжившемуся Мосли, мелкому воришке с таким послужным списком, что его можно было читать как роман. Рядом, несокрушимый, как здравый смысл, возвышался капрал Моркоу.

— Слушай меня, падаль, — голос Ваймса был похож на скрежет гравия. — Сейчас десять двадцать три. Через две минуты, ровно в десять двадцать пять, ты, как и вчера, и день до того, полезешь в карман вот к этому господину.

Господин, торговец шерстью с лицом испуганного хомяка, судорожно прижал саквояж к животу.

— Но, ваша светлость, Командор, я ж… я ж ничегошеньки! — заскулил Мосли. — Я просто стою, воздухом дышу!

— Не сделал?! — взревел Ваймс, и пара голубей на крыше напротив экстренно сменила место жительства. — Ты делаешь это каждый день! Это уже не преступление, это, чтоб меня черти драли, традиция! Я арестовываю тебя за злостное намерение к рецидиву!

— Эм, сэр, — мягко вмешался Моркоу. — Боюсь, Устав города не то чтобы предусматривает такую статью. Можно арестовать за покушение, но для этого он должен хотя бы руку в карман запустить.

— Моркоу, если он ещё раз запустит туда свою клешню, я лично сделаю так, что он до конца жизни будет есть через трубочку! — огрызнулся Ваймс. — Мы что, будем стоять тут каждый день и смотреть этот спектакль? Это же идиотизм!

Протокол, не желая становиться частью этого идиотизма, деликатно обогнул толпу. В мозгу сама собой сформировалась служебная записка: «Запросить у юридического отдела разъяснения по процедуре превентивных арестов в условиях зацикленной темпоральной стагнации. Форма 19-Г, “Запрос о парадоксах”.» Эта сцена лишь укрепила его в мысли, что его путь — тихая работа с бумагами, с уже свершившимися фактами — единственно верный.

Поместье Овнец пахло старыми деньгами и хорошо выдрессированными призраками. Дворецкий, похожий на ожившую трость, провёл его через дом к задним теплицам — гордости Леди Сибиллы. Стоило ему войти, как его окутал воздух. Густой, влажный, тяжёлый. Он осел в лёгких, принеся с собой запахи хищных, потных цветов, раскалённого металла, серы и чего-то приторно-сладкого, как жжёный сахар на ярмарке. Под плотным сукном кителя по спине медленно поползла капля пота, объявляя о капитуляции его личного порядка перед этим буйством анархии.

Леди Сибилла стояла возле небольшого, но очень прочного вольера. На ней было дорогое платье, но поверх него — грубый кожаный фартук. Уперев руки в бока, она смотрела на обитателя вольера с выражением холодной, дистиллированной ярости.

Внутри сидел дракончик. Размером с откормленного кота, он был чудовищно, непростительно, вульгарно розовым. Не нежным оттенком зари, а кричащим цветом дешёвой конфеты. Дракончик моргнул огромными фиалковыми глазами, икнул и выпустил из ноздрей два идеальных колечка радужного дыма.

Протокол кашлянул в кулак.

— Леди Овнец? Констебль-аналитик Протокол. Мне поручено задать несколько вопросов касательно… э-э… несанкционированной пролонгации текущих суток…

Она даже не повернула головы. Просто ткнула пальцем в перчатке в сторону вольера.

— Вы видите это, констебль? Просто посмотрите. Этот оттенок. Это не цвет. Это симптом. Это генетическое преступление.

Дракончик икнул ещё раз и выдохнул облачко съедобных на вид блёсток.

— Мэм, я понимаю ваше… эстетическое потрясение. Но согласно моим данным, вчера вы воскликнули, цитирую: “Я бы остановила само время, чтобы этого не случилось!”. Не могли бы вы это прокомментировать?

Только тогда леди Сибилла повернулась. Её обычно добродушное лицо было твёрдым, как булыжник на мостовой.

— Остановила бы? — голос её был низким, вибрирующим. — Констебль, я бы обратила время вспять, нашла предков этого… этого недоразумения и лично проследила бы, чтобы они пасли овец на разных континентах! Вы говорите мне о каком-то «Завтра»! А я говорю о веках безупречной селекции, о чистоте крови, спущенных коту под хвост из-за одного… пошлого… мезальянса!

Она схватила Протокола за рукав. Хватка была как у кузнеца. Она подтащила его к стене, увешанной гигантскими генеалогическими древами.

— Смотрите! Лорд Пеплобрюх Третий! Безупречный фенотип! Леди Искродышащая! Их союз должен был дать идеальное потомство! Образцовых, благородных, тёмно-серых драконов! А я получаю… это! Это фенотипическое загрязнение, констебль! Это рецессивный признак, который вылез наружу, как незваный родственник на похоронах!

— Леди Овнец, но время…

— К демонам время! — отрезала она. — Что толку от «Завтра», если в этом «Завтра» мои драконы будут розовыми? Вы представляете себе репутационные издержки?

Он ушёл оттуда с гудящей головой, унося в блокноте схемы скрещивания и запах жжёного сахара. В отчёте он пометил: «Субъект Л.С.О. имеет ярко выраженный мотив. Однако вся психическая энергия субъекта поглощена текущим генеалогическим кризисом. Вероятность того, что она нашла время и ресурсы для остановки глобального темпорального потока, оценивается как низкая. Она не останавливала время. Она просто была бы чертовски рада, если бы кто-то это сделал за неё.»

Если теплицы леди Сибиллы были храмом буйной, хаотичной жизни, то контора Чудовища Бухгалтера была мавзолеем абсолютного порядка. Протокол вошёл и замер, чувствуя, как воздух выдавливается из его лёгких. Здесь не было запахов. Ни пыли, ни чернил, ни даже жизни. Казалось, сам кислород был посчитан, пронумерован и выдан под роспись. Порядок здесь был настолько совершенным, что Протоколу, апологету порядка, стало дурно. Это была его мечта, его утопия, и, оказавшись внутри, он понял, что она невыносима.

Наученный горьким опытом, он не стал обращаться к глиняной статуе, неподвижно сидевшей за столом. Он подошёл к клерку-человеку, который выглядел так, будто его сделали из пыли и сожалений, и официально запросил «всю документацию, касающуюся темпоральных финансовых прогнозов».

Клерк молча принёс один-единственный, толстый, идеально переплетённый том. На холодной чёрной обложке золотом было вытиснено:

«ПРЕДЛОЖЕНИЕ ПО ОПТИМИЗАЦИИ ГОРОДСКОГО БЮДЖЕТА ПУТЁМ ПЕРМАНЕНТНОЙ СТАГНАЦИИ ТЕМПОРАЛЬНОГО ПОТОКА (Т.Е. АННУЛИРОВАНИЯ КОНЦЕПЦИИ “БУДУЩЕГО”). С ПРИЛОЖЕНИЯМИ.»

У Протокола перехватило дыхание. Он открыл первую страницу.

«Введение. Концепция “Завтра” исторически является основным источником финансовой нестабильности. Такие деструктивные явления, как инфляция, процентные ставки и фьючерсные рынки напрямую проистекают из существования непрогнозируемого будущего. Ликвидация данной переменной позволит достичь состояния Абсолютного Баланса…»

Логика была безупречной. Холодной. Убийственной. Он поднял глаза на неподвижную фигуру Бухгалтера.

— Я хотел бы задать вам вопрос.

Голем медленно, со скрипом, повернул свою глиняную голову.

— Это ваша работа? — Протокол положил доклад на стол.

— Утвердительно, — проскрипел голем. Его голос был похож на звук камня, скребущего по надгробной плите.

— Так вы признаёте, что разработали план по ликвидации Завтра?

— Корректировка, — монотонно ответил Бухгалтер. — Не “план”, а “теоретическая модель”. Расчёты верны. Экономическая выгода неоспорима.

Протокол почувствовал укол триумфа. Вот оно.

— И вы привели эту модель в исполнение!

Голова Бухгалтера начала едва заметно дымиться.

— Отрицательно. Для практической реализации требовалось выделение ассигнований по статье “Капитальное вмешательство в фундаментальную структуру реальности”. Запрос на финансирование был отклонён советом Гильдии как не имеющий достаточного бюджетного обоснования.

— И… и это вас остановило? — недоверчиво выдохнул Протокол.

— Действовать без утверждённой сметы, — произнёс голем, и в его голосе, казалось, прозвучала нотка такого глубочайшего презрения, на которое только способна обожжённая глина, — финансово безграмотно.

Протокол был раздавлен. Он молча забрал доклад и попятился к выходу, чувствуя себя глупцом. В коридоре, где снова можно было дышать, он остановился. К стойке, за которой сидел высушенный клерк, боязливо подошёл маленький торговец в дорогом костюме. Он огляделся, наклонился к клерку и прошептал так тихо, что Протокол едва расслышал:

— Прошу прощения… я слышал… у вас тут есть один интересный труд… насчёт… ну, вы понимаете… будущего. Нельзя ли… чисто для внутреннего пользования… получить копию? Моя гильдия была бы очень… заинтересована.

И в этот момент по спине Протокола пробежал холод, не имеющий ничего общего с погодой. Он понял. С ужасающей, тошнотворной ясностью. Проблема была не в том, что кто-то один, будь то разгневанная аристократка или бездушный голем, остановил время.

Проблема была гораздо, гораздо хуже.

Проблема была в том, что идея остановить время оказалась чертовски хорошей идеей. И она начала распространяться, как чума.