Часть первая. Шелковичная ферма

1.

Анна бежала по шоссе, натягивая лямки рюкзака, который болтался у неё на спине. Она то и дело оглядывалась.

Собаки никуда не делись. Они бежали за ней гуськом – шесть, семь… Ещё парочка, не такие сильные, как другие, отстали ещё на улице, но крепкий пёс, бежавший впереди, приближался.

Два часа назад она заметила их посреди сгоревшего поля. Они появлялись и исчезали среди тёмных скал и почерневших стволов оливковых деревьев, но тогда она не обратила на них внимания.

Ей уже приходилось убегать от диких собак. Они какое-то время гнались за ней, а потом уставали и разбегались.

Когда они исчезли из виду, она остановилась и перевела дух. Допив оставшуюся воду, она снова перешла на шаг.

Ей нравилось считать на ходу: сколько нужно шагов, чтобы пройти километр, синие и красные машины, путепроводы.

Но тут собаки появились снова.

Эти отчаянные создания будто дрейфовали в море пепла. Ей такие часто встречались – с плешинками в шерсти, все в клещах, свисающих с ушей, с торчащими рёбрами. Они жестоко бились за остатки какого-нибудь кролика. Равнина сгорела в летних пожарах, и пищи почти не осталось.

Анна пробежала мимо машин с разбитыми стёклами. Остовы, покрывшиеся золой, заросли сорняками и пшеницей.

Сирокко пригнал пламя к морю, оставив позади пустыню. Асфальтированнаая полоса шоссе А29, соединяющая Палермо с Мазара-дель-Валло, разрезала надвое мёртвое пространство, из которого поднимались почерневшие стволы пальм и несколько столбов дыма. Слева, за тем, что когда-то называлось городком Кастелламмаре-дель-Гольфо, серое море смешивалась с небом. Справа ряд невысоких тёмных холмов плыл по равнине, как далекие острова.

Проезжую часть перегородил грузовик, который перевернулся и разнёс разделительную перегородку. Раковины, биде, туалеты и осколки белой керамики из прицепа разлетелись на десятки метров. Девочка пробежала мимо.

У неё болела правая лодыжка – в Алькамо она выбила ей дверь продуктового магазина.

* * *

В принципе, до встречи с собаками всё шло хорошо.

Анна вышла в путь ещё затемно. Каждый раз приходилось уходить всё дальше, чтобы найти еду. Раньше это было легко – достаточно дойти до Кастелламмаре, и найдёшь всё, что хочешь, но после пожаров стало сложнее. Она три часа шла под солнцем, поднимающимся в размытом безоблачном небе. Лето давно закончилось, но жара не унималась. Ветер, задув огонь, исчез, как будто эта часть творения его больше не интересовала.

В садовом питомнике рядом с кратером, оставшимся от взорвавшейся бензоколонки, она нашла под пыльным брезентом коробку с едой.

В рюкзак она положила шесть банок фасоли Cirio, четыре банки консервированных помидоров Graziella, бутылку настойки Amaro Lucano, большой тюбик сгущённого молока Nestlé, пачку раскрошившихся, но ещё съедобных сухарей, которые можно размочить в воде, чтобы получить некое подобие пюре. В коробке была ещё полукилограммовая вакуумная упаковка бекона. Анна не смогла устоять – бекон съела сразу, молча, присев на корточки над мешками с компостом, сложенными на пол, покрытый мышиным помётом. Бекон был твёрдый, как кожа, и такой солёный, что обожгло рот.

* * *

Черный пёс приближался.

Анна ускорилась, сердце колотилось в такт шагам. Она долго не выдержит. Надо остановиться и встретиться с ними лицом к лицу. Жаль, у неё нет ножа. Она всегда носила с собой нож, но в то утро забыла его захватить и вышла с пустым рюкзаком и бутылкой воды.

Солнце стояло в четырёх дюймах над горизонтом. Оранжевый шар уже зацепился за фиолетовую кромку. Ещё немного – и равнина его поглотит. С другой стороны выглядывал тонкий месяц.

Она развернулась.

Пёс никуда не делся. Остальных собак уже не было видно, а этот оказался упорным. На последнем километре он не нагонял. Анна бежала со всех сил, а он, казалось, даже чуть замедлился.

Может быть, пёс для нападения дожидается темноты? Но это казалось ей маловероятным, ведь собаки не наделены разумом. И в любом случае она не выдержит до темноты. Пульсирующая боль в лодыжке пронизывала икру.

Анна пробежала мимо зелёного дорожного знака – до Кастелламмаре ещё пять километров. Девочка бежала, не глядя по сторонам и сосредоточившись на пунктирной линии посреди проезжей части. Она не слышала ни ветра, ни пения птиц, ни стрёкота сверчков и цикад, а лишь собственное дыхание и топот ног по асфальту.

Пробегая мимо ещё одной машины, ей так и хотелось залезть внутрь и отдохнуть, но разум категорически протестовал. Можно попытаться бросить псу сухарей или перелезть через сетчатый забор по краю дороги, пока пёс будет их нюхать и, возможно, есть. Только как перелезть: уж слишком мелкая ячея, ногу в неё не просунуть, рукой не ухватиться? И дыр, в которые можно было бы пролезть, тоже не видно

А что у нас с другой стороны дороги? Такой же забор, а между ним и проезжей частью ядовитые олеандры, уцелевшие после огня. Видимо, пламя не достало их через асфальт – они стояли в розовых цветах, а ветви клонились к земле. Сладковатый запах смешивался с запахом гари. Если перепрыгнуть эту изгородь, то, возможно, собака побоится соваться в ядовитые кусты.

Но забор слишком высок.

Но ты же кенгуру.

В школе учительница физкультуры Пини называла её кенгуру, потому что она прыгала выше, чем все мальчики. Анне это прозвище не нравилось – у кенгуру большие уши. Лучше бы её назвали леопардом, который тоже высоко прыгает и намного грациознее.

Она сняла рюкзак и перебросила его через кусты. Разбежавшись, она оттолкнулась одной ногой от бетонного бордюра, и перепрыгнула их.

Подняв рюкзак, она сосчитала до десяти, переводя дыхание. Потом Анна радостно махнула кулаком и улыбнулась, что с ней бывало нечасто. У неё была красивая улыбка, полная белых зубов, которые она редко показывала.

Пространство между кустами и забором казалось узкой полоской, идущей параллельно шоссе. Хромая, Анна пошла дальше в поисках какой-нибудь дыры, через которую можно пролезть и закрыть за собой – тогда она спасена. Перелезать с больной лодыжкой через забор – об этом можно было сразу забыть. Она положила рюкзак и обернулась.

Пёс выскочил из олеандров и побежал прямо на неё. Он был не чёрный, а белый, с шерстью, покрытой пеплом, и рваным ухом. Она в жизни не видела такой большой собаки.

Если так и дальше стоять, он меня съест.

Девочка вцепилась в сетку забора, но руки парализовало от страха, и она сползла на землю.

Зверь пробежал последние несколько метров шоссе и одним прыжком перемахнул через водосточную трубу. Тёмный силуэт заслонил сумеречный свет, набросившись на девочку всеми сорока ужасно зловонными килограммами.

Анна приподняла руку и ударила локтем между рёбер собаки – та вздрогнула и плюхнулась рядом с ней. Анна встала на ноги.

Зверь лежал на траве. Почти человеческое изумление читалось в его угольно-чёрных зрачках.

Девочка подхватила с земли рюкзак и с криком врезала псу ногой: раз, два, три – по голове, по шее, снова по голове. Собака ошеломлённо вскрикнула и попыталась встать. Стараясь ударить посильнее, Анна развернулась, как метатель молота перед броском, описала идеальный круг, но ремень порвался, и она, потеряв равновесие, опёрлась о больную ногу. Ноющая лодыжка не выдержала её веса. Девочка упала.

Двое, оказавшись на земле рядом, уставились друг на друга, затем собака, рыча, дернулась и набросилась на неё с широко раскрытыми челюстями.

Анна здоровой ногой засадила собаке в грудину, отбросив спиной к ограждению.

Зверь приземлился на бок, тяжело дыша и высунув длинный волнистый язык. Глаза сузились до тёмных щелей.

Пока собака пыталась встать, Анна искала, чем её прикончить: камень, палка, – но вокруг ничего не было, только сгоревший мусор, полиэтиленовые пакеты, смятые консервные банки.

* * *

– Чего тебе от меня надо? Оставь меня в покое! – крикнула она. – Что я тебе сделала?

Зверь смотрел на неё ненавидящими глазами, скалясь желтоватыми клыками. Слюна пузырилась между коренных зубов. От низкого, угрожающего рычания у Анны дрожало в груди.

Девочка отошла, шатаясь из стороны в сторону. Она смутно осознавала, где оказалось: олеандры, тёмное небо, почерневший скелет коттеджа без крыши исчезали и появлялись с каждым шагом. Она остановилась и оглянулась.

Собака шла за ней.

Анна увидела синий универсал со смятым передом и похромала к нему. Водительская дверь была распахнута настежь, а стекло двери багажника выбито. Из последних сил она проскользнула внутрь и дёрнула дверь, но ту заклинило. Она попробовала дёрнуть обеими руками. Дверца скрипнула на ржавых петлях и закрылась, но отскочила от ржавого замка. Анна попробовала снова, но опять без толку. Наконец она закрыла дверь, привязав дверную ручку ремнём безопасности к рулю. Анна упёрлась головой в руль и с закрытыми глазами продолжала вдыхать и выдыхать воздух, насыщенный птичьим помётом. От пепла и пыли на стеклах в салоне было темно.

На пассажирском сиденье сидел скелет, покрытый белым птичьим помётом. Остатки пиджака от Moncler слились с обивкой кресла, и из дыр в ткани торчали птичий пух и жёлтые рёбра. Череп свисал на грудь, удерживаемый лишь засохшими сухожилиями. На ногах остались замшевые сапоги на высоком каблуке.

Анна перебралась на заднее сиденье, перелезла через него, растянулась в багажнике и подползла к разбитой задней двери. У неё едва хватило смелости выглянуть наружу – собака, казалось, ушла.

Она присела рядом с двумя пустыми чемоданами, скрестила руки на груди, засунув ладони в потные подмышки. После усиленного выброса адреналина её клонило в сон. Ей хватило бы пяти минут сна. Она схватила чемоданы и попыталась заткнуть ими окно. Один был слишком мал, второй она умудрилась затолкать ногами.

Она облизала губы. Взгляд остановился на грязной тетрадной странице. Сверху было написано печатными буквами:


ПОМОГИТЕ РАДИ ВСЕГО СВЯТОГО!

Меня зовут Джованна Импрота, я умираю. В Палермо у меня двое детей: Этторе и Франческа, – они живут на верхнем этаже улицы Ре Федерико 36. Им всего четыре и пять лет. Они умрут с голоду, если их не спасти. В ящике комода в прихожей лежат 500 евро.


Наверное, это писала та, что сидит спереди.

Анна отбросила листок, прижалась затылком к окну и закрыла глаза.

* * *

Она внезапно проснулась посреди тьмы и тишины и не сразу вспомнила, где она. На мгновение у неё мелькнула мысль выйти наружу, но она передумала. Луны не было. Она будет слепой и беззащитной.

У неё было правило: всегда находи убежище до того, как опустится солнце. Пару раз темнота заставала её врасплох, и приходилось прятаться в первом попавшемся дому.

Лучше переждать темноту в багажнике или перебраться на заднее сиденье. Она расстегнула шорты, но пока снимала их, от внезапного шума, похожего на треск ветки, у неё перехватило дыхание. Шум принюхивающихся собак.

Он зажала рот и упала голым задом на коврик, стараясь не дышать, не дрожать, даже не шевелить языком.

Собаки царапали когтями по кузову, отчего машина вздрагивала.

Мочевой пузырь расслабился, и влажное тепло скользнуло между бёдер, смочив коврик под задницей. В мгновение чистого наслаждения она раскрыла губы.

И стала молиться – отчаянная просьба о помощи, ни к кому конкретно не обращённая.

Собаки дрались между собой. Они бродили вокруг машины, стуча когтями по асфальту.

Она представила себе, что их тысячи. Машину окружил собачий ковёр, который простирался до моря и гор и окутал планету мехом.

Он зажала руками уши.

Думай о мороженом.

Сладкие и холодные, как градины, на любой вкус. Можно выбрать из разноцветных лотков тот, который тебе больше нравится, и тебе положат его в вафельный рожок. Она вспомнила, как однажды была в кафе-мороженом "Русалки" на частном пляже и прильнула к витрине холодильника:

– Хочу шоколадное и лимонное.

Мама скривилась:

– Фу, гадость…

– Почему?

– Эти вкусы не сочетаются.

– Всё равно хочу.

– Тогда сама и ешь.

И вот, с рожком в руке, она пошла на пляж и села у кромки воды. Чайки шли одна за другой на палочках, которые у них были вместо лап.

До пожара сладости ещё можно было найти: "Марсы", батончики мюсли, "Баунти" и шоколадки. Они были засохшими, заплесневевшими или погрызенные мышами, но иногда, если повезет, ещё можно было найти неиспорченные. А вот мороженое – нет. Всё холодное пропало вместе со Взрослыми.

Она убрала руки с ушей.

Собак больше не было слышно.

* * *

Наступил момент рассвета, когда ночь и день равны по силе, и всё кажется больше, чем на самом деле. Молочно-белая полоска легла поперёк горизонта, а ветер шелестел среди почерневших от огня пшеничных пятен.

Анна вышла из машины и потянулась. Лодыжка болела, но после отдыха меньше.

Шоссе было похоже на струю лакричного ликёра. Вокруг машины асфальт был усеян отпечатками лап. В 50 метрах над прерывистой полосой что-то виднелось.

Сначала ей показалось, что это её рюкзак, потом – автомобильная покрышка, потом – куча тряпья. Но тут куча поднялась и превратилась в пса.

* * *

ПЁС С ТРЕМЯ КЛИЧКАМИ

Пёс родился на свалке на окраине Трапани, под остовом "Альфа-Ромео". Его мать, мареммо-абруццкая овчарка по кличке Лиза, пару месяцев кормила его молоком вместе с пятью братьями и сестрами. В упорной борьбе за соски самый тщедушный не выжил. Остальных, едва отняв от груди, продали за несколько евро, и только он, самый прожорливый и резвый, имел честь остаться.

Даниэле Оддо, хозяин свалки, умел считать деньги. И поскольку 13 октября был день рождения жены, он подумал: почему бы не подарить ей маленького щеночка с красивым красным бантом на шее?

Его жена Розита, ждавшая новую сушилку для белья Ariston, была не в восторге от этого комка белого меха. Это был неистовый демон, который гадил и мочился на ковры и грыз ножки шкафа в гостиной.

Женщина, не слишком напрягая мозги, подобрала ему кличку: Салями.

Но в доме жили и те, кому новый квартирант пришёлся ещё больше не по душе – старая такса по кличке Полковник, с жёсткой шерстью, злая и кусачая, у которой естественной средой обитания была кровать, на которую она поднималась по специальной лестнице, и сумка Vuitton, из которой она рычала на любой организм с четырьмя лапами.

Среди черт характера Полковника милосердие не ночевало. Он рявкал на щенка, едва тот выходил из угла, который ему определили.

Г-жа Розита то и дело запирала Салями на балконе кухни, но тот шумел, скулил и царапал дверь, и соседи начали жаловаться. Нить его судьбы, как домашней собаки, оборвалась в тот день, когда ему удалось проникнуть внутрь вслед за хозяйкой. Он скользнул по вощёному паркету, запутался в проводе лампы, и та упала на коллекцию керамических панд, выставленную на барной стойке.

Салями вернулся на свалку, и, несмотря на молочные зубы и желание играть, его посадили на цепь. Лиза, мать, которая обитала по ту сторону свалки, через два ряда автомобильного хлама, лаяла на каждую машину, въезжающую через ворота.

Диета щенка поменялась с оленины из консервных банок на китайскую кухню: спринг-роллы, курицу с побегами бамбука и кисло-сладкую свинину – остатки из "Китайского сада", зловонной тошниловки напротив.

На свалке работал Кристиан, сын г-на Оддо. Возможно, "работал" – не слишком подходящее слово. Он просиживал за компьютером в контейнере, превращённом в офис, и не отрывался от видео-порнухи. Это был худощавый, нервный юноша с волосатой головой и острым подбородком, подчёркнутым козлиной бородкой. У него была ещё одна работа – он барыжил просроченными противозачаточными таблетками у ближайших школ. Однако его мечтой было стать рэпером. Ему нравилось, как они одеваются и жестикулируют, их женщины и собаки-убийцы. Но читать рэп тяжело, если с детства картавишь.

Наблюдая за Салями из-под солнцезащитных очков размером с телевизионные экраны, он понял, что в этой собаке, которая растёт быстрой и крепкой, заложен нехилый потенциал.

Однажды вечером, сидя в машине перед торговым центром, он признался Самуэлю, своему лучшему другу, что сделает из Салями "адскую машину смерти".

– Конечно, с такой кличкой, Салями... – Сэмюэл, учившийся на стилиста, не находил её подходящей для машины смерти.

– А как его тогда назвать?

– Почём я знаю... Боб, – произнёс друг.

– Боб? Что за кликуха? Лучше Мэнсон.

– Как Мэрилин Мэнсон[2]?

– Чарльз Мэнсон[3], идиот! Величайший убийца всех времен.

Кристиан надеялся, что какой-нибудь грабитель или цыган ночью забредёт на свалку в поисках поживы, и наткнётся на Мэнсона.

– Представляешь, какой-нибудь негритос попытается сбежать, будет перелезать через сеть с вываливающимися из него кишками, а Мэнсон тем временем схватит его за задницу? – хмыкнул он, хлопнув Сэмюэля по плечу.

Чтобы щенок стал ещё злее, Кристиан побродил в интернете по сайтам про боевых собак. Он достал электрошокер, одну из тех штуковин, которые стреляют в тебя высоковольтными электрическими разрядами, пока ты не лишаешься чувств, – и с ним и палкой, покрытой резиной, начал превращать собаку в машину смерти. Не удовлетворившись этим, зимой он обливал щенка ледяной водой, чтобы тот стойче переносил погодные условия.

Не прошло и года, как Мэнсон стал настолько агрессивен, что приходилось бросать ему пищу издалека и наполнять миску водой с помощью специального насоса. Отличная работа, так как ночью нельзя было даже спустить его с цепи, не рискуя остаться без руки.

Как и у тысяч других собак, судьба Мэнсона заключалась в том, чтобы провести свою жизнь на цепи.

С приходом вируса всё изменилось.

Эпидемия выкосила семью Оддо за несколько месяцев, и собака осталась одна и на привязи. Пёс боролся за жизнь, вылизывал дождевую воду, которая скапливалась в металлических углублениях автомобилей, и сухие остатки еды с земли. Время от времени кто-то проезжал по дороге, но никто не останавливался, чтобы накормить его, и он в отчаянии выл, поднимая морду к небу. Мать какое-то время отвечала на его призывы, потом замолчала, и даже у Мэнсона, измученного голодом, не осталось сил, чтобы лаять. Ноздри улавливали зловоние из общих могил Трапани.

В какой-то момент инстинкт подсказал, что хозяева больше ничего ему не принесут и он здесь так и умрёт.

Цепь, которая сидела у него на шее, длиной около 10 метров, заканчивалась колом, воткнутым в землю. Он начал тянуть, упираясь задними лапами и шаря передними. Ошейник уже свободнее сидел на исхудавшей шее, и в конце концов ему удалось из него вырваться.

Он весь ослабел, покрылся язвами, блохами, и с трудом держался на ногах. Он прошёл мимо останков матери, ненадолго принюхался к ней и шатаясь вышел из главных ворот.

Он ничего не знал о мире и очень удивился, что одни люди стали пищей, а другие, поменьше, были ещё живы, но едва завидев его, опрометью убегали.

Вскоре он восстановил былую форму. Питаясь отбросами, он входил в дома и подчищал всё, что находил, не гнушаясь даже ловить ворон, пирующих на трупах. Бродя по улицам, он встретил стаю бродячих собак и прибился к ней.


Когда он первым набросился на тушу овцы, остальные зарычали, показывая клыки. Он на своей шкуре ощутил, что в стае существует иерархия, а ему надлежит держаться подальше от самок в период течки и ждать своей очереди, чтобы поесть.

Однажды в заброшенном поле за складом шин перед ним выскочил заяц.

Заяц – непростой зверь. Он быстро бегает и совершает внезапные прыжки, которые сбивают с толку. У него только один недостаток – он быстро устаёт. С другой стороны, тело Мэнсона представляло собой массу выносливых мышц. После изнурительного бега он схватил этого зайца, дёрнул, сломал ему позвоночник и стал пожирать.

Перед ним появилась сутулая гончая, чуть выше него по рангу, с обвислыми ушами и большим носом, похожим на гриб. Мэнсон пошевелился, низко опустив хвост, но в тот момент, когда гончая начала есть, он прыгнул на неё и одним укусом оторвал ей ухо. Противник, удивлённый и испуганный, повернулся, брызнул кровью, и вонзил зубы в толстую шкуру овчарки. Мэнсон отпрыгнул назад, бросился вперёд, вцепился противнику в горло и одним махом вытащил трахею и пищевод, оставив его барахтаться в луже крови.

Бои среди собак, как и волков, редко заканчиваются смертью. Они служат больше для определения иерархии в стае, однако Мэнсон был борцом, который плевал на правила и не останавливался, пока противник не падёт бездыханным. Кристиан Оддо как в воду глядел. Пёс был прирождённой машиной смерти, и после перенесённых страданий и пыток он стал нечувствительным к ранам и безжалостным к побеждённым.

Кровь возбуждала его, придавала сил, приносила уважение ведомых и благосклонность текущих сук. Этот мир ему нравился: ни цепей, ни жестоких людей. Покажи клыки – и тебя все уважают. Через несколько недель, даже не сразившись с вожаком, который припал к земле, широко расставив лапы, он стал альфа-самцом – тем, кто ест первым и покрывает самок.

Три года спустя, когда взрыв метанового месторождения застал стаю врасплох, пока та кружила вокруг лошади на стоянке торгового центра "Подсолнух", он ещё не потерял своего ранга. Что лошадь делала на той стоянке, было загадкой, которая никого не интересовала. Животное, худое и в язвах, застряло копытом в тележке для покупок и неподвижно стояло в облаке мух, рядом с кассовыми аппаратами. Гнедая голова болталась у неё между ног. Лошадь находилась в том состоянии смирения, которое иногда одолевает травоядных перед смертью, колгда им остаётся только ждать. Собаки окружали её неторопливо, почти вяло, с осознанием того, что рано или поздно у них появится свежее мясо.

Мэнсон, чтобы подчеркнуть свой статус, первым подошёл к кляче, которая, почувствовав, как его клыки вонзаются в бедро, едва не лягнулась. Но зарево пожара, подпитываемого ветром, окутало сцену одеялом едкого, раскалённого дыма. Охваченные пламенем, напуганные взрывами бензонасосов, собаки укрылись на складе электроники. Они прятались там ещё нескольких дней, чуть не задохнулись под сводом огня, а когда всё сгорело и они вышли, мир явил собой царство пепла без пищи и воды.

* * *

Анна откинула волосы.

Овчарка проползла вперёд и остановилась, прижав уши и не сводя глаз с добычи.

Девочка посмотрела на сетку забора. Слишком высоко. Ей не хотелось возвращаться в машину – там и умереть можно.

Она развела руками:

– Иди сюда! Чего ждешь?

Зверь, казалось, колебался.

– Давай, давай! – она подпрыгнула на месте. – Давай покончим с этим.

Собака плюхнулась на асфальт. Ворон каркнул в небе.

– Ну что? Боишься?

Животное щёлкнуло хвостом.

Девушка подбежала к машине так быстро, что ударилась бедром о бок. Простонав, она проскользнула в дверь и закрыла её за собой.

Машина с грохотом вздрогнула.

Анна схватила ремень безопасности, обмотала им ручку и привязала к рулю. Сквозь непрозрачное стекло она видела, как тёмный силуэт бросается на окно.

Она нырнула внутрь машины и свернулась калачиком в багажнике, но мгновенно чемодан, которым она заткнула окно, вылетел внутрь, а за ним – пёс. Она оттолкнула его, закрываясь чемоданом и судорожно подыскивая оружие защиты. Рука нащупала зонтик. Она схватила его обеими руками, держа перед собой, как пику.

С оглушительным рыком пёс заскочил в кабину.

Анна ткнула ему тростью зонта в шею – струйка крови ударила ей лицо.

Пёс хмыкнул, но не отступил. Он двинулся вдоль сиденья, упираясь грязной спиной в крышу машины.

– Я сильнее! – девочка ударила его в рёбра.

Она попыталась вытащить зонт, но ручка осталась у неё в руке.

Зверь с тростью между рёбер набросился на неё. Зубы щёлкали в нескольких дюймах от носа Анны, которую обдавало горячим, гнилым дыханием. Защищаясь локтями, она отбрасывала пса назад и отступила на переднее сиденье, оказавшись между костями мёртвой женщины.

Собака не двигалась. С испачканной кровью и пеплом шерстью, исходящий кровавой слюной, пёс посмотрел ей в глаза, склонил голову, словно хотел лучше понять её, едва покачнулся и рухнул.

* * *

Анна стала напевать песню, которую сама же и сочинила:

– А вот и Нелло, у него розовые кроссовки и с верблюжьи усы.

Нелло был другом её отца, водил белый фургон и время от времени приезжал из Палермо с книгами для мамы. Анна видела его несколько раз, и хорошо помнила, насколько он был симпатичный. Она часто вспоминала его усы.

Солнце поднялось среди белых облаков, окаймляющих небо. Было не жарко, лучи приятно согревали озябшую за ночь кожу.

Рюкзак пришлось нести на одном плече, поскольку другую лямку порвали собаки. Однако разорвать его им не удалось. Бутылка настойки тоже не пострадала.

Перед уходом она решила последний раз посмотреть на зверя. Держась на безопасном расстоянии, Анна глянула через распахнутую дверцу. Кусок грязной шкуры поднимался и опускался с хриплым сипом. Она подумала, стоит ли прикончить пса, но не рискнула приближаться. Пусть лучше сам сдохнет.

Она прошла по дорожке, которая шла рядом с A29, а затем свернула к морю, пройдя через торговый район. От дискаунтера, в котором они когда-то закупались, остались только железные столбы и балки крыши. Мебельный магазин, где они купили диван и двухъярусную кровать в рассрочку, уничтожило пламенем. Пепел плотным слоем покрывал белую каменную лестницу. Красивых ваз, украшенных головами мавров уже не было. Остались остовы диванов и пианино.

Анна прошла через автостоянку дилера "Форд" с аккуратными рядами сгоревших машин и срезала дорогу через поле. От виноградников остались только опоры рядов, окурки оливковых деревьев и каменные стены. Комбайн рядом с развалинами хозяйского дома напоминал насекомое с полным ртом зубов. Плуг, как муравьед, вонзил остроконечную морду в землю. То и дело между чёрными комьями торчали стебли инжира, а на обугленных стволах деревьев виднелись светло-зелёные почки.

* * *

Низкое современное здание начальной школы "Де Роберто" плыло по чёрному морю среди волн жары, от которых, казалось, плавился горизонт. Баскетбольная площадка за зданием заросла травой. Огнём расплавило мусорные корзины. Сквозь пустые окна виднелись скамейки, стулья, покрытый землёй линолеум. На стене её 3-его "С" класса ещё висел рисунок жирафа и льва за авторством Даниэлы Сперно. Учительская кафедра стояла на возвышении рядом с доской. Однажды она открыла ящик и нашла там классный журнал и зеркало, с помощью которого учительница Ригони проверяла волосы на подбородке и помаду. Обычно Анна входила и недолго садилась за свою парту, но в этот раз она прошла прямо.

* * *

Вдалеке показались остатки жилого поселка Торре-Норманна. Две дороги, длинные, как взлётно-посадочные полосы, в окружении вилл, образовали крест посреди равнины за Кастелламмаре.

Тут располагался также спортивный клуб с двумя теннисными кортами и бассейном, ресторан и небольшой супермаркет. Тут жила большая часть её одноклассников.

Теперь, после грабежей и пожаров, от изящных домиков в средиземноморском стиле остались только бетонные столбы, кучи черепицы, извёстки и ржавые калитки. У непострадавших от огня домов были расколоты двери, выбиты окна и стены все в надписях. Улицы покрылись осколками стёкол. Асфальтовое покрытие площади Венти расплавилось и застыло, образуя горбы и пузыри, но качели, горка и большая вывеска ресторана "Вкус Афродиты" с фиолетовым омаром уцелели.

Девочка быстро пересекла деревню. Здесь ей не нравилось. Мама говорила, что тут живут богатые придурки, которые загрязняют землю своими отходами. Она даже написала на них в газету. Теперь придурков больше не было, но их призраки следили за ней из окон и шептали:

– Вот, смотрите! Её мать обзывала нас богатыми придурками.

Миновав дома, он зашла на узкую улочку, которая следовала вдоль русла сухого ручья, извиваясь у подножия круглых, бесплодных холмов, утыканных, как подушечка для булавок булавками, виноградниками. На краю проезжей части компактно росли камыши, вздымающие перьями к голубому небу.

Через 100 метров девочка погрузилась в прохладную тень дубового леса. Анна считала этот лес волшебным, огонь не смог одолеть его – подобрался к самому краю леса, попробовал его на вкус и отступил. Среди густых стволов солнце заливало золотыми пятнами плющ и шиповник, окутывающие полуразрушенный забор. За воротами тропинка тонула в кустах самшита, которые никто больше не обрезал.

На бетонном столбе висела вывеска с едва различимой надписью: "Шелковичная ферма".


2.

Анна Салеми родилась в Палермо 12 марта 2007 года в семье Марии-Грации Дзанкетта и Франко Салеми.

Они познакомились летом 2005 года. Ему был 21 год, он работал водителем в "Elite Car" – частном таксопарке отца. Ей было 23 года, она изучала классическую литературу в Университете Палермо.

Они приметили друг друга ещё на пароме до Эолийских островов и во время переправы искали друг друга взглядом в толпе туристов на палубе. Сойдя на берег в Липари, каждый пошёл со своей экскурсионной группой.

На следующий день они оказались на пляже Паписки.

Друзья Марии-Грации курили травку, читали книги и болтали о политике.

Друзья Франко, все мужчины, играли в мяч и бадминтон у моря и показывали мышцы, накачанные в тренажёрных залах зимой.

Франко действовал довольно неуклюже. Он делал вид, что по ошибке забрасывает мяч всё ближе и ближе к той красивой девушке, которая загорала обнажённой.

Мария-Грация наконец сказала ему:

– Да убери ты свой мяч. Хочешь со мной познакомиться – иди сюда и представься.

Он пригласил её на пиццу. Она, под градусом, затолкала его в туалет пиццерии, где они занялись любовью.

– Знаю-знаю, мы очень разные. Но противоположности притягиваются, – призналась Мария-Грация подруге, поражённой тем, что ей приглянулся такой быдлан.

Вернувшись в Палермо, они продолжали встречаться, и на следующий год девушка забеременела.

Франко жил с родителями. Мария-Грация делила комнату в студенческой общаге, а по вечерам подрабатывала в баре на площади Сант-Олива.

Семья Дзанкетта была из Бассано-дель-Граппа в Северной Италии, отец руководил небольшой компанией по производству оборудования Hi-Fi, мать преподавала в начальной школе. Дочери понравились жара, море, Сицилия и её жители. Окончив среднюю школу, она решил переехать на остров вопреки воле родителей.

Мария-Грация даже не рассматривала аборт. Она объяснила Франко, что он сам может выбрать: признать ребенка, или же она станет матерью-одиночкой – она согласится в любом случае.

Франко, как ответственный мужчина, попросил её руки.

Шесть месяцев спустя в городке Кастелламмаре, родном для семьи Салеми, состоялась свадьба. Супруги Дзанкетта считали, что их дочь заслуживает лучшего, чем какой-то таксист, и не явились.

Медового месяца не было. Пара переехала в центр Палермо, в квартиру на третьем этаже старого здания рядом с театром "Политеама".

Вскоре у Салеми-старшего открылись проблемы с сердцем. Он отошёл от дел, оставив управление таксопарком сыну.

Два месяца спустя в надувном бассейне с тёплой водой появилась Анна – маленькая девочка, темноволосая, как папа, но лицом похожая на маму.

– Я родила Анну, потому что хотела пройти через боль. Ведь сейчас женщины могут спокойно рожать и у себя дома, – говорила Мария-Грация тем, кто спрашивал её о таком странном выборе.

Семья Салеми не переваривала невестку. Её называли "чокнутой". Она рожает, как обезьяна, курит травку – как её ещё называть?

В течение следующих двух лет Мария-Грация, помимо ухода за маленькой дочкой, окончила университет и стала преподавать итальянский язык и латынь в средней школе. Франко тем временем обновил таксопарк, прикупив ещё автомобилей и наняв водителей.

Пара виделась нечасто. Вечером Франко возвращался домой смертельно уставший, с пакетами из гриля, и падал на кровать. Днём Мария-Грация преподавала, а вечером в своем кабинете, заставленном книгами, укладывала дочку спать и принималась читать трактаты по психологии, экологии и эмансипации женщин. Она даже написала несколько сказок, которые надеялась опубликовать.

Иногда супруги ссорились, но в целом оба уважали интересы друг друга, не понимая их.

И постепенно те самые различия, которые толкали их в объятия друг друга, превратились в трещину, которая с каждым днем всё больше их разделяла. Не говоря ни слова, они позволяли ей расширяться, зная, что ни один не сможет её преодолеть.

Когда умерла старая бабушка Франко, ему достался по наследству загородный дом в пригороде Кастелламмаре. Он хотел продать его, но Мария-Грация устала жить в городе среди смога и шума. Анне лучше расти на природе. Франко, однако, не смог переехать – его работа была в Палермо.

– В чём проблема? Будешь приезжать на выходные, а я обещаю, что научусь готовить не хуже твоей мамы, – сказала она ему.

Взяв в банке кредит, они установили в загородный дом двойные стеклопакеты, новую систему отопления и обновили крышу. Мария-Грация посадила большой огород из органических культур, потому что дочка, по её мнению, должна питаться без химии, и устроилась преподавателем в среднюю школу в Кастелламмаре.

Год проездив из города в деревню и обратно Франко потерял голову из-за владелицы табачной лавки перед гаражом "Elite Car". Однажды вечером, осмелев от вина, он во всём признался жене.

Мария-Грация крепко обняла его:

– Я рада за тебя. Главное, чтобы ты остался хорошим отцом и на выходные приезжал к дочери, как всегда.

С этого момента отношения между ними цвели и пахли, как кабачки в огороде. Она дала ему почитать "Бегущую с волками", а он свозил её на авиашоу в Марсель.

После ещё одного, по пьяни, порыва страсти Мария-Грация снова забеременела. Родился мальчик. Его назвали Астор, в честь великого аргентинского музыканта танго[4]. Франко продолжал ездить туда-сюда из Палермо и жить с табачницей.

Кто знает, может быть, со временем они снова бы сошлись с Марией-Грацией. Но из Бельгии пришёл вирус и выкосил всю семью вместе с миллионами других.

Когда умерли Франко и Мария-Грация, Анне было 9 лет, Астору – 4.

* * *

Крышу фермерского дома усеяли сухие листья и ветки. За крыльцом, поддерживаемым белыми колоннами, открывалась входная дверь. Наверху два окна с закрытыми ставнями выходили на небольшую террасу. В центре фасада, в нише, выкрашенной известью, стояла статуэтка Мадонны среди куста каперсов. Розовая штукатурка отслаивалась, и то немногое, что осталось от водосточного жёлоба, касалось стен, окрашивая их в зелёный цвет. Одна сторона дома всего за 4 года заросла диким виноградом, и большая шелковица с узловатым стволом протянула листья над крышей, как будто хотела защитить её.

Анна открыла ворота, закрыла их за спиной и прошла по подъездной дорожке к пустырю. Огород слева зарос крапивой. Справа среди сорняков у остова чёрного “Мерседеса” торчала длинная деревянная скамья. Рядом стояли ржавые бочки, в которые Анна собирала дождевую воду. Возле машины сидел на корточках голый и грязный мальчик. Граблями он бил по твёрдой земле. На голове у него был велосипедный шлем, из которого торчали пряди чёрных волос.

Увидев брата, девочка почувствовала, как тяжесть, давившая в груди, исчезла.

– Астор!

Мальчик обернулся, улыбнулся, показав ряд грязных зубов, и снова принялся копать.

Анна села рядом с ним, совсем уставшая.

Он уставился на её натертые колени и поцарапанные ноги.

– На тебя напал дымовой монстр?

– Да.

– И какой он был?

– Злой.

– Ты избила его?

– Да.

Астор развёл руками:

– Он был большой?

– Как гора.

Мальчик указал на ямку:

– Это капкан. Ловлю носорогов и мышей.

– Круто. Есть хочешь?

Младший брат размял спину. Он был худой, с длинными ногами и раздутым животом. Соски на плоской груди напоминали чечевицу, а на заострённом лице обитали огромные голубые глаза, которые осматривали окружающий мир так же резво, как пчелы на цветке.

– Не особо.

Он схватил себя за пенис и потянул его, как резинку.

– Прекрати, – одёрнула его сестра.

– Почему?

– Сам знаешь.

Астор был одержим своим членом. Однажды он обмотал его скотчем, снимать который было сущим мучением.

Анна расстегнула рюкзак:

– Почему ты не хочешь есть?

– А ты нашла какую-нибудь вкусняшку?

Анна кивнула, положила ему руку на плечи, и они двинулись к дому.

* * *

Красивая гостиная Марии-Грации Дзанкетта с бочкообразным сводом, обставленная крафтовой мебелью и персидскими коврами, тонула в мусоре. Окна были закрыты картонными коробками, и в полумраке виднелись горы бутылок, банок, книг, игрушек, принтер, газеты, велосипеды, мобильные телефоны, пакеты, одежда, радиоприёмники, куски дерева, плюшевые игрушки и матрасы.

На кухне свет просачивался сквозь окна и прочерчивал яркие полосы в тучах мух, пирующих среди остатков рыбных и мясных консервов. По жирной плитке пола бегали тараканы и муравьи. На мраморном столе стояли десятки бутылок с водой, Кока-Колой и Фантой.

Анна долго пила:

– Умираю от жажды.

Астор сунулся в рюкзак:

– Батарейки есть?

– Нет.

Батарейки ценились высоко. Их трудно было найти, к тому времени почти все уже разрядились. У девочки был тайный запас для фонарика, но если Астор до него доберётся, то всё разрядит, слушая свою музыку.

Анна достала банку с фасолью:

– Хочешь?

Мальчик помотал головой.

Девочка подозрительно приподняла бровь:

– Что ты ел?

– Ничего. Меня трясёт.

Она положила руку ему на лоб.

– У тебя жар, – сказала она. Это вряд ли Красная Лихорадка, он ещё слишком маленький, но она всё равно заволновалась. – Надень что-нибудь.

– Не хочу.

– Оденься, – она достала из рюкзака большой белый тюбик. – Иначе останешься без подарка.

– Какого подарка?

– Оденься.

Ребенок стал подпрыгивать, пытаясь поймать тюбик.

– Пошли! – Анна вышла из дома, села на скамью и ножом открыла банку фасоли.

Через две минуты Астор появился в грязной куртке, доходившей ему до колен.

– Где подарок?

Она отдала ему:

– Тебе должно понравиться.

Мальчик с любопытством посмотрел на тюбик, отвинтил крышку и зачмокал.

Анна вырвала у него тюбик из рук и толкнула на землю.

– Что я тебе тысячу раз говорила?

Мальчик попытался встать, но сестра поставила ногу ему на грудь:

– Что я тебе говорила?

– Что сначала надо читать и нюхать, а потом уже пробовать на вкус.

– Ну и?

Астор схватил её за ногу и попытался высвободиться.

– Сама сказала, что мне понравится. Значит оно хорошее.

– Неважно. Всегда нужно сначала читать, – она вернула ему тюбик. – Читай.

Мальчик фыркнул и прищурился.

– Не... Не... Нест... – он запнулся и показал на последнюю букву. – Это что?

– Это знак ударения.

– А зачем он нужен?

– Просто так.

– Нестле. Сгу... сгущёное... мо... мол... моло... молоко.

Астор молча посасывал, держась одной рукой за ухо.

* * *

Анна весь день дремала на скамейке во дворе. Царапины, полученные в схватке с псом, начали давать о себе знать. На бедре, которым она ударилась о машину, образовался синяк, а костяшки рук опухли.

Астор спал рядом, под одеялом. Она коснулась его лба – горячий.

Девочка вошла в дом, взяла фонарик, поднялась по лестнице и прошла по коридору к закрытой двери. Он сняла туфли, зажгла фонарь, достала из кармана шорт ключ и повернула им в замке.

Луч света осветил цветной клетчатый ковёр и запылённый стол с ноутбуком посередине. Стены были оклеены детскими обоями: домики, животные, цветочки, горы, реки и огромное красное солнце. Свет фонаря упал на тёмную деревянную тумбочку, стопку книг, радио-часы, абажур и двуспальную кровать с латунным изголовьем. На красно-синем покрывале лежал скелет со скрещенными руками. Все 206 костей, образующих его, от фаланг ног до черепа, были украшены тонкими геометрическими узорами, выполненными чёрным маркером. На лбу и скулах красовались кольца и серьги, глазницы были закрыты воробьиными гнёздами с яйцами в крапинку. Шейные позвонки и рёбра были обмотаны нитями жемчуга и золотыми цепочками, аметистовыми ожерельями с самоцветами. В ногах, свернувшись калачиком, лежал скелет кошки.

Анна села за стол, поставила фонарик на пианино и открыла потёртую тетрадь. На твёрдой коричневой обложке было написано: "ВАЖНО".

Одними губами она прочитала слова с первой страницы, выведенные круглым и уверенным почерком.


Детки мои, я так вас люблю. Скоро вашей мамы не будет на свете, и вам придётся жить самостоятельно. Вы хорошие и умные. Уверена, у вас получится.

Оставляю вам эту тетрадь, чтобы вы могли выжить и избежать опасностей. Бережно храните её, и всякий раз, когда возникнут сомнения, открывайте и читайте. Анна, ты должна научить читать и Астора, чтобы он тоже мог читать эту тетрадь. Вы сами поймёте, что некоторые из советов уже бесполезны в том мире, в котором вы живёте. Всё будет по-другому, но я пока с трудом себе это представляю. Вы сами будете исправлять правила и учиться на ошибках. Обязательно всегда включайте голову.

Мама умирает из-за вируса, который распространился по всему миру.

Я записала всё, что знаю о вирусе, и расскажу вам всё честно, без вранья. Потому что вы его не заслужили.


ВИРУС

1) Вирус есть у всех: мужчин и женщин, маленьких и взрослых. У детей он тоже есть, но он спит и не проявляется.

2) Вирус пробудится только тогда, когда вы станете большими. Анна ты станешь взрослой, когда из твоей киски пойдёт тёмная кровь. Астор ты станешь взрослым, когда твой писюн будет твёрдым, и из него пойдёт сперма – белая жидкость.

3) Вирус не позволяет иметь детей.

4) Через некоторое время после взросления у вас на коже начнут появляться красные пятна: иногда сразу, иногда нет. Когда вирус попадает в организм, появляется кашель, трудно дышать, болят все мышцы и образуются струпья в ноздрях и на руках. Потом наступает смерть.

5) Это очень важно, и я хочу, чтобы вы не забывали: где-то в мире есть взрослые, которые выжили и готовят лекарство. Они скоро придут и вылечат вас. Не забывайте об этом.

Мама всегда будет любить вас, даже если её нет рядом. Где бы она ни была, она будет любить вас. Как и папа. Вы тоже должны любить друг друга, помогать друг другу и никогда не расставаться. Не забывайте, что вы брат и сестра.


Всё это Анна помнила уже наизусть, но всегда перечитывала.

Она открыл ещё одну страницу в середине тетради.


ЖАР

Температура человеческого тела обычно составляет 36,5. Если она больше – у вас жар. Если она от 37 до 38, это не страшно. Если она выше, нужно принимать лекарства. Чтобы измерить температуру, возьмите термометр. Он лежит во втором ящике на кухне. Он стеклянный, так что осторожно, не уроните его, чтобы не сломать. (Есть ещё пластмассовый, но он на батарейке, и не знаю, долго ли ещё будет работать). Нужно положить его в подмышку и подождать 5 минут. Если у вас нет часов, медленно сосчитайте до 500 и посмотрите, где остановилась серебристая полоска. Если она показывает больше 38, нужно принять лекарства, которые называются антибиотики. Принимать их нужно не менее недели по 2 раза в день. Антибиотиков много: аугментин, мондекс, азиклав, цефепим. Я положила их вместе с другими лекарствами в зелёный шкаф. Когда они закончатся, поищите их в аптеках или в домах. Если не найдете эти, читайте листки на коробочках с лекарствами, там написано активное вещество: если это слово, которое заканчивается на "-ин": амоксициллин, цефазолин, и тому подобное – то это и есть антибиотик. И надо много пить.


Анна заправила волосы за уши и закрыла тетрадь.

Стеклянный термометр уже давно сломался. Пластмассовый больше не работал. Антибиотики, которые мама оставила в шкафу, съели мыши. Аптека "Минерва" в Кастелламмаре сгорела, как и вся страна.

Но можно обойтись и без термометра. Астор весь горит, у него температура явно больше 38, однако идти за лекарствами уже поздно, придётся ждать до завтра.

Она положила тетрадь на место, вышла из комнаты и заперла дверь.

* * *

Снаружи солнце скрылось за лесом, и воздух будто застыл.

– Астор, поднимайся наверх.

Ребенок последовал за ней, склонив голову, прищурив глаза и свесив руки.

Их комната наверху была лишь немногим опрятнее остальной части дома. Тут не было остатков еды, только груды одежды, игрушек и бутылок всех форм и размеров. Паре комодов была заляпана расплавленным воском сотен свечей. Стена позади комодов вся почернела от копоти.

Анна укрыла брата одеялом и дала ему попить, но его стошнило.

Она вернулась вниз. В зелёном шкафу, насколько она помнила, не осталось ничего, кроме мышиных какашек. Она представила себе, как маленькие мыши, страдающие жаром, грызут таблетки и выздоравливают.

В гостиной она нашла коробку с каким-то кресином. Заканчивалось на "-ин", но она не была уверена, что это антибиотики. В листочке говорилось, что это пищевая добавка для мужчин и женщин любого возраста и что её рекомендуют при выпадении волос. У брата волосы не выпадали, но хуже ему не будет. Она также нашла свечи дафалган – написано, что подходят при жаре и головной боли.

Она заставила Астора проглотить кресин и достала дафалган:

– Это нужно вставить в попу.

Он недоверчиво посмотрел на неё:

– Я уже совал в попу фломастер, и мне не понравилось. Может, я её просто съем?

– Как хочешь, – Анна пожала плечами.

Мальчик, морщась, прожевал свечу, затем перевернулся под одеялом и задрожал.

Сестра зажгла свечку, легла рядом с братом и обняла его, пытаясь согреть.

– Хочешь, расскажу тебе сказку?

– Да…

– Какую?

– Хорошую.

Анна вспомнила сборник сказок, который ей подарила мама. Любимая сказка была о бедном Коле.

– Жил да был король, а “снаружи” не существовало, но ещё были Взрослые. В те времена на Сицилии жил парень по имени Кола, который умел плавать в море, как рыба.

Астор стиснул ей руку:

– Но море – это же вода?

– Да, она солёная, её нельзя пить. Кола плавал так хорошо, что мог опускаться на самое дно, где темно и ничего не видно. А на дне он собирал сокровища затонувших кораблей и поднимал их на берег. Он стал настолько знаменит, что король решил испытать его.

– Зачем?

– Затем, что с королями не спорят. В общем, король бросил в воду золотой кубок, и Кола тут же достал его. Затем король велел кораблю отплыть от берега, снял корону и бросил её в море. "Посмотрим, сможешь ли ты её достать", – сказал он Коле. Кола нырнул и долго не выплывал. Когда на корабле уже поднимали тост…

– Что такое тост? – пробормотал Астор с пальцем во рту.

– Это когда стукаются бутылками. Когда на корабле поднимали тост, Кола всплыл с короной. Однако король по-прежнему был недоволен. Он снял драгоценное кольцо, которое носил на пальце, и бросил его в такое глубокое место, что там верёвка у якорей не доставала до дна. "Сможешь его достать, Кола?" – с усмешкой спросил король. "Конечно, ваше величество", – сказал Кола. Он набрал полную грудь воздуху и нырнул. Все на корабле смотрели на тёмно-синее море. Они не догадывались, что корабль плывёт, как пробка, над такой глубокой ямой, что если бросить в неё камень, он коснётся дна только на следующий день. В этой вечной темноте жили существа, которых ни никто никогда не видел и не представлял: длинные прозрачные змеи; яркие камбалы, широкие, как тыквенные поля; осьминоги, такие большие, что щупальцами могут обхватить дом. Колу ждали два дня. Потом король зевнул и приказал матросам: "Возвращаемся во дворец. Он утонул". В этот момент из моря выплыл Кола. Он был весь бледен. В руке он сжимал королевское кольцо: "Ваше величество, я должен сказать вам кое-что важное. Я спустился вниз и увидел, что Сицилия держится на трёх столбах. Один, однако, весь потрескался и скоро рухнет..."

Анна посмотрела на брата, который тяжело дышал, посасывая палец.

– "…и Сицилия скоро упадёт в море". Король задумался: "Вот тебе мой приказ, дорогой Кола. Ныряй и держи наш остров". Кола посмотрел на солнце, на небо, на берег, которые он никогда больше не увидит, и сказал: "Будет исполнено, ваше величество". Он сделал такой глубокий вдох, что втянул воздух, облака и засохшие водоросли с пляжа, и нырнул в воду. С тех пор он уже не появлялся. Вот такая сказка.

Астор спал, пригнув голову.

Анна подумала о бедном Коле, который остался один на дне моря держать остров. Она представила себе, что спускается к нему, как водолаз, и говорит, что король уже давно умер, как и все придворные, а на Сицилии остались только дети.

Она поела фасоли, взяла бутылку настойки, найденную в питомнике, и поднесла её к пламени свечи. На этикетке была нарисована злая крестьянка, которая упиралась одной рукой в бок, а в другой держала корзину, полную трав.

Похожа на учительницу Ригони.

Она вставала в такую же позу, когда дети в классе начинали шуметь.


Анна попробовала настойку. Она была такая сладкая, что сжимались пальцы на ногах.

Пойди пойми этих Взрослых. Зачем они назвали настойку горькой, если она на самом деле сладкая?

Она продолжала пить, пока веки не отяжелели. За окном миллионы звёзд запачкали небо, как брызги белой краски. Пели цикады. Когда наступят холода, их уже не будет. Она никогда не видела цикад, но если они так громко поют, они, наверное, очень большие.

* * *

Она проснулась, обнимая брата. Оба так вспотели, что матрас намок. Она зажгла фонарик и подошла к Астору. Он уткнулся в подушку и скрежетал зубами.

Она подняла с пола бутылку с водой и пила, пока желудок не наполнился. Снаружи всё было неподвижно, тишину нарушали только крики ночных птиц и тяжёлое дыхание Астора.

Она встала и вышла на террасу, наслаждаясь прохладой. За ржавыми прутьями и чёрными силуэтами деревьев лежала выжженная, немая и необъятная равнина.

Птица пела своё "пи-и-и, пи-и-и" со смоковницы за сараем. Это всегда было невысокое деревце, но за последние два года оно выросло, и ветви уже почти касались земли.

Она вспомнила, что мама однажды повесила на дерево верёвку-качели, но папа сказал, что смоковница – дерево ненадёжное и легко ломается.

Анна уже была не совсем в этом уверена, что это слова отца. Наверное, о кажущейся прочности смоковницы она вычитала в какой-то книге или ей всё показалось. Часто воспоминания смешивались с записанными историями и снами, и даже те, в которых она была уверена, со временем становились похожими на акварельные краски в стакане воды.

Он вспомнила Палермо, их квартиру, из окон которой виднелся офис, полный людей у экранов. Она помнила всё до мельчайших деталей: гостиную с чёрно-белой плиткой, уложенной в шахматном порядке на полу, кухонный стол с отверстием, из которого торчала специальная скалка для раскатки теста, сушилку для одежды с ржавыми углами. Однако Анна уже не помнила лиц дедушки Вито и бабушки Мены. Воистину, все лица Взрослых таяли и стирались под действием времени. У стариков были седые волосы, у некоторых мужчин бороды, у женщин крашеные волосы, какие-то рисунки на коже. Взрослые пользовались духами. По вечерам они ходили по барам и пили вино из бокалов. Вокруг них сновали официанты. В ресторанах Палермо подавали баклажаны, запечённые с пармезаном и спагетти.

Мама ненавидела Палермо, потому что его жители отказывались сидеть на карантине. Анна помнила, что, когда Красная Лихорадка ещё не пришла в Кастелламмаре, мама перестала отправлять её в школу. Они забаррикадировались в доме с запасами еды на кухне и в гостиной.

Однажды вечером папа приехал на "Мерседесе". Машина свернула на подъездную дорожку, остановилась у скамьи и посигналила. Папа вышел скорее мёртв, чем жив, он не был похож на себя. Его лицо высосал вирус, глаза опухли, он весь покрылся пятнами. Папа подошёл к двери, но мама не впустила его.

– Уходи! Ты заразен! – кричала она ему.

– Я хочу увидеть детей, – он забарабанил в дверь обеими кулаками. – Хоть ненадолго. Дай мне взглянуть на них.

– Уходи. Ты хочешь нас убить?

– Мария-Грация, открой, пожалуйста...

– Ради всего святого, уходи. Если хочешь добра детям, уходи.

Мама рухнула на пол и заплакала. Папа сел обратно в "Мерседес", да так и остался там сидеть, высунув голову из окна и широко раскрыв рот.

Анна, забравшись на спинку дивана, смотрела на него в окно. Мама закрыла шторы, взяла её на руки и уложила в постель с Астором. Анна ждала, что мама ей что-то скажет, но все трое молчали.

На следующий день папа умер. Мама позвонила, и за ним пришли.

Анна могла попрощаться с ним, подойти к нему, но мама ещё не знала, что детей Красная не трогает.

Вскоре пришёл черёд и мамы.

От этого времени у Анны остались смутные воспоминания. Мама в полуголом виде весь день что-то пишет за столом в тетради под заглавием "ВАЖНО". Длинные светлые волосы, стекающие пучками, грязные и закрывают лицо. Исхудавшие лодыжки. Длинные икры. Пальцы ног прижимаются к полу. Через расстёгнутый халат виден впалый живот. Красные пятна на шее и ногах. Корки на руках и губах. Мама не перестаёт кашлять.

Прошло много времени, и всё же, когда Анна вспоминает об этом, её охватывает настолько сильная тоска, что кажется, будто она проваливается в дыру и больше не может из неё выбраться.

* * *

Днём на голубое небо вышло стадо белых облаков.

Жар у Астора немного прошёл, но ему по-прежнему было плохо. Большие, широко расставленные глаза занимали всё лицо, как у цыпленка. Когда Анна пыталась дать ему попить, он блевал жёлтой желчью.

Он напряженно смотрел на неё, ощупывая живот.

– Мне здесь больно.

– Слушай, я пойду за лекарствами. Чем раньше пойду, тем скорее вернусь.

– Я пойду с тобой.

– Тебе нельзя. Хочешь, чтобы тебя поймали дымовые монстры?

Мальчик помотал головой:

– Тогда ты тоже не ходи.

– Я принесу тебе подарок.

– Не хочу.

Анна покачала головой:

– Так нельзя.

Астор угрюмо перевернулся на другой бок.

– Может, отметим Рождество пораньше?

Мальчик резко обернулся, весь взволнованный:

– Рождество? А можно? Правда?

– Конечно.

– А подарок у тебя есть?

– Есть.

– Тогда я спрячусь?

– Прячься.

Астор накрылся одеялом. Анна открыла мамину комнату и из ящика стола достала cd-плеер, затем надела колпак Санта-Клауса и красные сапоги. Неохотно она взяла плюшевую игрушку дикобраза, которую спрятала за шкаф, куда Астор не доберётся – это был подарок бабушки Мены. Астор всегда хотел себе такого, но Анна никогда ему не давала. Она завернула его в газетный лист.

– Готово? Я выхожу! – заорал Астор.

Анна нажала кнопку воспроизведения – и на полную громкость заиграла песня.

Чтобы отпраздновать Рождество, она заводила песню "Гетто" в исполнении Джорджа Бенсона сама не зная почему – может быть, из-за заводного ритма, может быть, потому, что нашла компакт-диск рядом с рождественской ёлкой в автозакусочной.

Она тут же пустилась танцевать: двигать задницей вправо и влево, махать руками по бокам, качать головой вперёд и назад, как голубь, клюющий корм. Брат дрожал под одеялом. Она подошла к нему, вскочила на стул и стала отсчитывать пальцами:

– Раз... два... и три. Пошло "Гетто"! Теперь ты тоже.

Одеяло отлетело, и Астор принялся танцевать прямо на кровати. Он махал руками и время от времени прикладывал их к голове. Это был его рождественский танец.

Анна с облегчением вздохнула. Если он танцует, значит ему уже лучше. Может быть, он специально притворяется, чтобы она не уходила из дома? Но его продолжает тошнить…

– Подарок! Давай подарок!

Анна вынула свёрток и протянула брату:

– Счастливого Рождества.

Астор разорвал его и посмотрел на игрушку.

– Это мне? Правда?

– Да, теперь он твой.

Оба стали танцевать, а Джордж Бенсон рассказывал, что такое гетто.

* * *

Анна положила в рюкзак бутылку с водой, банку гороха, кухонный нож, ещё хорошие электрические батареи и двойной компакт-диск Массимо Раньери.

Готова.

Она попрощалась с Астором, который снова лёг в постель с новой плюшевой игрушкой, и ушла.


3.

Первые несколько раз, оставляя Астора дома одного, Анна не выходила за пределы фермы Маннино. Запасы мамы казались бесконечными, но через год осталось всего несколько банок кукурузы, от которых у Астора болел живот.

Ферма находилась на опушке леса и представляла собой длинное невысокое здание с красной черепичной крышей. Прямо напротив стояли конюшни с металлическими заборами. Сбоку располагался сеновал с тюками сена.

Супруги Маннино умерли от Красной Лихорадки, а дети, слишком маленькие, чтобы выжить в одиночестве, испустили дух в кроватях. Фермеры были люди предусмотрительные, и большая кладовая за кухней ломилась от консервированных баклажанов и артишоков в масле, других консерв, джемов и бутылок вина, кусков ветчины. Анна ходила туда за припасами, но однажды там ничего не оказалось. Кто-то пришёл туда раньше и взял всё, что мог унести, а остальное – разбросал по полу.

Ей пришлось расширить радиус поисков. В ближайших домиках, куда удавалось проникнуть, среди трупов, мух и мышей, она обыскивала кухонные шкафы. Сначала она ходила по квартирам, закрыв лицо руками, пела и смотрела на трупы сквозь пальцы, но вскоре привыкла к ним и воспринимала их как неподвижных наблюдателей. Все они были разными, каждый в своей позе и со своим выражением на лице, а потом, в зависимости от степени влажности, воздействия света, духоты, наличия насекомых и других трупных животных они превращались в филе трески или отвратительную кашу.

Чтобы Астор не ходил за ней и не попадал в беду, перед выходом она запирала его с плюшевыми игрушками и бутылкой воды в чулане под лестницей. Сначала мальчик плакал и обижался, стучал кулаками в дверь, но через некоторое время, поразмыслив, понял, что у такого плена есть и положительные стороны – каждый раз сестра открывала дверь с едой и подарками.

Астор рассказывал, что когда оставался там, в темноте, из пола выскакивали зверюшки, живущие под землей:

– Они похожи на ящериц, но у них светлые волосы, и они разговаривают со мной.

Анна была довольна его новыми знакомыми. Теперь она могла свободно уходить по своим делам, а брат не видел разрушений, трупов, не чувствовал того сладковатого запаха, который застревал в носу, даже если понюхать духи.

Однако со временем Астор снова начал устраивать истерики. Сначала ему перестало нравиться, что в чулане темно, но Анна, конечно, не могла оставить его наедине со зажжённой свечой. Потом он стал утверждать, что ящерицы больше не хотят его видеть и говорят ему всякие гадости.

Потом он стал задавать вопросы. Что там за лесом? Почему я не могу пойти с тобой "наружу"? Какие звери там живут?

Анна, чтобы уговорить брата оставаться взаперти, каждый вечер рассказывала ему страшилки о "снаружи". Он слушал их молча, пока дыхание не становилось ровным, а большой палец не выпадал изо рта.

"Снаружи", за волшебным лесом, лежала пустошь. Никто не избежал гнева бога Данона (Анна назвала его так в честь шоколадных пудингов, которые он с тоской вспоминал): ни люди, ни звери, ни дети. Им вдвоём посчастливилось жить в тёмном и густом лесу, потому что бог их не заметил. Тут укрылось несколько уцелевших животных. За деревьями лежат только пустошь и руины, населённые призраками. Еда и вещи проступают со дна канав. Иногда попадаются банки с тунцом, иногда батончики мюсли, иногда игрушки и одежда. “Снаружи” бродят дымовые монстры, служащие богу Данону, и великаны из чёрного газа, которые убивают всякого, кого встречают на своём пути. Иногда по вечерам в рассказах Анны дымовые монстры превращались в доисторических животных – таких, как в “Большой книге динозавров”. Они просто ждут, когда Астор шагнёт за ограду фермы, чтобы съесть его заживо.

– А разве я не могу от них убежать? Я очень быстро бегаю.

– Это невозможно, – категорично отвечала Анна. – И кроме того, даже если нет дымовых монстров, воздух отравлен и смертелен для тебя. Выходишь за сетку – и через несколько метров умираешь.

Астор недовольно прикусил губы:

– А ты тогда почему не умираешь, когда уходишь?

– Потому что когда ты был совсем маленький, мама дала мне лекарство, и монстры ничего не могут со мной сделать, – говорила Анна. Но иногда она отвечала: – Потому что я волшебница. Я такой родилась. Когда я умру, магия передастся и тебе, и ты сможешь выходить и сам искать себе пропитание.

– Не могу дождаться, когда ты умрёшь. Хочу увидеть дымовых монстров.

Анне пришлось объяснить брату, что такое смерть. Вокруг было полно трупов, но она не знала, как это сделать. Он ловила мышей и ящериц и убивала их у него на глазах.

– Видишь, теперь она мертва. Осталось только тело, внутри уже нет жизни. Ты можешь делать всё, что хочешь, но она больше не будет двигаться. Она умерла. Если я ударю тебя по голове, это случится и с тобой – ты уйдешь прямо в потусторонний мир.

– А где он – потусторонний мир?

Анна теряла терпение:

– Не знаю. За лесом. Там всегда темно и холодно, даже если земля огненная и ноги обжигает. И ты останешься там один. Там никого нет.

– Даже мамы?

– Даже мамы.

Однако Астор не сдавался:

– И сколько там сидеть, в этом потустороннем мире?

– Навсегда.

Эти долгие и мучительные онтологические дискуссии её утомляли. Иногда Астор верил ей, а иногда, словно догадываясь, что сестра говорит неправду, искал противоречий.

– А птицы, которые летают высоко в небе, как они живут? Я их вижу. Почему они не умирают? У них ведь нет никаких лекарств.

Анна сочиняла на ходу:

– Птицы могут летать над отравленным воздухом, но им нельзя останавливаться.

– Я тоже так могу: бегать и не останавливаться, прыгать с дерева на дерево.

– Нельзя, ты умрёшь.

– Хочу попробовать?

– Нельзя.

Анне пришла в голову мысль. Между лесом и полями, в ста метрах от границ шелковичной фермы, стояли конюшни Маннино. Коровы давно умерли от жажды, а их туши кишели червями. Если подойти поближе, то от трупного запаха начнёшь задыхаться.

Анна привела брата к забору.

– Послушай. Коли уж ты так хочешь, я выведу тебя в “снаружи”. Но помни: я волшебница и не чувствую запаха смерти, а тебе надо сохранять осторожность. Как только почуешь отвратительную вонь, до тошноты, это значит, что скоро умрешь. Тут же беги назад и не останавливайся, проходи через сетку – и ты в безопасности.

Мальчик уже колебался:

– Может, не надо?

Анна улыбнулась про себя и схватила его за запястье.

– А теперь иди и не задавай мне больше своих вопросов.

Астор заплакал, заупрямился и схватился за ветку. Анне пришлось тащить его.

– Давай!

– Нет, пожалуйста… я не хочу в горящую землю.

Она подняла его на руки и перебросила через забор, потом перелезла сама и толкнула между покрытыми плющом и иглицей брёвнами, держа за шею. Астор с опухшими от слёз глазами зажал руками рот. Но всё равно трупный запах попал ему в ноздри. Он в отчаянии посмотрел на неё, подавая ей знаки, что почуял запах.

– Давай! Беги домой!

Малыш по-кошачьи перемахнул через забор и вернулся на ферму.

С того дня Анне больше не нужно было запирать Астора в чулане.

* * *

Воздух был прохладным и располагающим к прогулке.

Анна вышла из леса, обогнула Торре-Норманна и свернула на просёлочную дорогу.

Вороны сидели на электрических проводах и кричали на неё, как одетые в траур монахини-бегинки.

Она ускорила шаг. До магазина близнецов Микелини оставалось ещё далеко.

* * *

Паоло и Марио Микелини были близнецами. Будучи на год старше Анны, они ходили в четвёртый класс, а она – в третий. Они были крупными, толстыми и совершенно одинаковыми на вид: с одинаковыми невыразительными глазами, одинаковыми волосами морковного цвета, с пятнистыми веснушками, будто их после рождения оставили рядом с кипящим рагу. В школе они слыли лодырями и никогда не делали домашку, но из-за внушительной комплекции их боялись все, даже учителя. Если вокруг играли в мяч, они его брали, не спрашивая, а за возврат приходилось платить.

Мать одевала их одинаково: синие комбинезоны, красные футболки и кроссовки. Их отец был владельцем магазина "Деспар" в Бузето-Палиццоло.

До появления вируса Анна видела их в школьном автобусе, но те её не замечали. Они сидели в глубине и молча играли в Nintendo. Они понимали друг друга с полувзгляда, смотрели на мир четырьмя глазами, касались его двадцатью пальцами, шагали по нему четырьмя ногами и писали на него двумя писюнами.

После эпидемии Анне довелось пройти мимо "Деспара". Входная дверь была полуоткрыта, а автоматы с жвачкой и конфетами так и стояли у двери рядом с аккуратно выстроенными тележками. Вокруг царили грязь и разрушение, а там всё было просто прекрасно. И через какое-то время дверь закрылась, будто и не было никакой Красной Лихорадки. Единственное, чего не хватало, так это света на вывеске.


Анна гадала: неужели отец близнецов вернулся из загробной жизни? Каждый раз её одолевало желание войти и узнать правду, но она боялась. Она вертелась поблизости, глядя на вход с наклейкой перечёркнутой собаки и надписью: «С собаками вход воспрещён».

Однажды, походив вокруг, она толкнула стеклянную дверь. Звякнул колокольчик. Внутри было так же, как когда они с мамой заглядывали сюда по дороге с пляжа: еда на полках, бутерброды по акции, витрина с радиоприёмниками и бритвами для постоянных покупателей. Только прилавок с сыром и мясными нарезками был пуст, а ящики с овощами отсутствовали.

Анна молча прошла через магазин, как во сне. Протяни она руку – и консервные банки, коробки с хлопьями и бутылки с бальзамическим уксусом наверняка исчезнут.

– Тебе что-то подсказать?

Близнецы стояли рядом друг с другом в комбинезонах и белых кроссовках. Один сжимал ружьё:

– Почему без тележки?

Анна помотала головой.

– У нас есть всё, даже пасхальные яйца с сюрпризом и "Нутелла", – объяснил тот, который держал ружьё.

"Нутелла" была редкостью. Она первой пропала после эпидемии.

Анна огляделась:

– И "Ферреро Роше"?

– Конечно.

– А как платить? Вам нужны деньги?

Но она знала, что денег в мире полно и они никому не нужны.

– У нас обмен. Чем ты можешь поменяться?

Она пошарила в карманах брюк:

– Есть швейцарский армейский нож.

Два увальня дружно помотали головами:

– Нам нужны батарейки, но они должны быть заряжены – мы проверим. Ещё нам нужны лекарства и компакт-диски Массимо Раньери.

Анна приподняла бровь:

– Какой-такой Массимо Раньери?

– Это известный певец. Он нравился отцу, – ответил близнец с ружьём. – За него мы дадим тебе 3 большие банки "Нутеллы" или 6 маленьких "Тоблеронов". Всё, что видишь здесь, можем обменять. Это же магазин, в конце концов.

Анна никогда не слышала, чтобы близнецы произносили столько слов подряд.

В последующие месяцы, куда бы она ни пошла, Анна искала компакт-диски Массимо Раньери. В итоге она нашла много дисков Васко Росси и Лучо Баттисти, но ничего Раньери. Затем, однажды, в автозакусочной, среди футляров для мобильных телефонов, дезодорантов и промокших книг ей попался тройной альбом, который назывался "Неаполь и мои песни".

За него она получит антибиотики.


* * *

Она пошла другим путём. До близнецов была и другая дорога, покороче, однако ноги будто сами вывели её на шоссе.

Машина с собакой никуда не делась.

Анна смотрела на распахнутую дверь, кусая палец. Ей хотелось увидеть пса ещё до того, как вороны оставят только кости.

Анна достала из рюкзака нож, подошла к машине и заглянула внутрь. Она разглядела кусок грязного меха, крикнула, но ничего не произошло. Анна пригнулась ещё сильнее. Сквозь пространство между передними креслами она увидела собаку – пёс лежал в той же позе, в которой она его оставила. Кровь под шеей засохла, а заднее сиденье всё было в крови. На собаке сидели большие тёмно-зелёные мухи. Из открытого рта язык свисал над тёмными, слюнявыми дёснами. Единственный видимый глаз, большой, как печенье, и чёрный, как машинное масло, был широко открыт и смотрел в пустоту. Пёс дышал так тихо, что было почти неслышно. Хвост лежал между задних лап и слегка вздрагивал.

Анна ткнула его в бок кончиком ножа. Пёс не шевельнулся, но на мгновение двинул зрачком.

Его душа теперь теплилась только в этой грязной шкуре. Так происходит со всеми умирающими: зверями или людьми – не имело значения.

За последние 4 года Анна видела, как многие дети покрывались пятнами и умирали: сваливались с тёмной лестницы, в машине, как эта собака, под деревом или в кровати. Они сражались, но в какой-то момент все без исключения понимали, что всё кончено, будто сама смерть шептала им на ухо. Одни ещё какое-то время жили с этой мыслью, другие понимали это лишь за мгновение до того, как испустить дух.

Рука Анны почти сама потянулась и погладила собачий лоб.

Пёс оставался неподвижен и равнодушен, но внезапно его хвост поднялся и снова опустился – будто пёс вильнул хвостом.

Анна покачала головой:

– Так ты, мерзавец, не сдох?

Среди мусора в дренажном канале рядом с дорожным ограждением она обнаружила спущенный футбольный мяч. Она разрезала его пополам и с одной половиной вернулась к машине. Анна достала бутылку из рюкзака и вылила из неё половину воды в самодельную миску. Она подтолкнула её к пасти пса, который сначала не соизволил обратить внимания, а затем едва приподнял морду и, почти неохотно, погрузил язык в воду.

Девочка ещё ближе подтолкнула ему миску.

– Пей! Давай, пей.

Пёс ещё несколько раз лизнул воду и отшатнулся.

Анна взяла банку с горохом, открыла и налила псу прямо в рот.

Больше ей нечем ему помочь.

* * *

Бузето-Палиццоло, – небольшой городок с современными домами, сгрудившимися под холмом, тоже выгорел от огня. Но пожары лишь вскользь коснулись "Деспара" близнецов Микелини: почернели стены здания, расплавились зелёные пластиковые жалюзи верхних этажей.

Анна постучала по задвижке:

– Открывайте, у меня есть кое-что на обмен.

Она немного подождала, но ответа не последовало.

– Есть кто-нибудь? Вы меня слышите? Я Анна Салеми из 3-его "С". У меня есть кое-что на обмен. Откройте.

Не дождавшись ответа, она обошла здание.

Задняя служебная дверь была заперта, а через окна, закрытые решетками, ничего не было видно. Она вернулась к главному входу, попыталась поднять заслонку, но та была заперта. С досады Анна стукнула её ногой. Она несколько месяцев искала этот идиотский компакт-диск. Неужели она пришла сюда напрасно? Где ей теперь брать антибиотики?

– Как хотите, я ухожу. У меня был диск с музыкой Массимо Раньери. Она очень красивая, и, вроде, у вас такого диска нет.

Он приблизила ухо к задвижке.

Внутри кто-то шевельнулся.

– Я знаю, что вы там.

– Уходи. Магазин закрыт, – ответил сонный голос.

– Даже Массимо Раньери не интересует?

Заслонка с грохотом поднялась. Из темноты магазина вынырнул силуэт одного из близнецов с ружьём в руке.

Анна не поняла, Марио это или Паоло, но ей хватило одного взгляда, чтобы заметить, что у него Красная Лихорадка. Губы покрылись корками и открытыми ранами, ноздри опухли и покраснели, глаза округлились. На шее красовалось красноватое пятно. Он протянет ещё неделю-другую, или пару месяцев, если достаточно вынослив.

Она достала из рюкзака компакт-диск:

– Ну, будешь брать?

Близнец прищурился:

– Дай посмотреть.

Он посмотрел на диск и рассмеялся:

– У нас такой есть. А потом Массимо Раньери мне надоел. Я запал на Доменико Модуньо.

Анна вытянула шею и заглянула внутрь магазина.

– Ты один?

Толстяк закашлялся и сплюнул желтоватую кашицу.

– Брат умер, – он поднял взгляд и посчитал одними губами. – Уже 5 дней назад.

Анна подождала всего пару секунд:

– Слушай, мне нужны лекарства.

– Я же говорил, обмен закрыт.

Близнец развернулся и поплёлся обратно в магазин. Анна последовала за ним.

Глаза немного привыкли к темноте. Всё валялось на полу: банки с медом и апельсиновым вареньем, собачьи крокеты, банки с рагу, тюбики с рыбной пастой. Жестяная канистра с маслом опрокинулось, осколки бутылок лежали в луже вина.

У неё сжалось сердце при виде, сколько добра пропало впустую. День назад она чуть не погибла из-за четырёх банок с фасолью.

– Что тут произошло?

– Я больше не навожу здесь порядок.

– Тогда может дашь мне лекарства? Это не мне, для брата. Если хочешь, у меня ещё есть заряженные батарейки.

Близнец прошёл за стойку, поставил ружьё к стене, сел в плетёное кресло, вытянув ноги и, свесив руки, снова зашёлся кашлем. От Красной Лихорадки он ещё не успел похудеть. Из спортивных штанов торчали две жирные ноги, испещрённые веснушками и светлыми волосами. Шарообразная голова сидела прямо на покатых плечах без шеи посередине.

– Нафиг мне твои батарейки. У меня и так всё есть, – близнец открыл ящик, полный пачек сигарет. – Хочешь?

– Спасибо.

– Какие больше любишь?

– Любые.

Он протянул ей пачку "Мальборо" вместе с зажигалкой.

– Сколько лет твоему брату?

Анна закурила:

– Семь, может, восемь.

– Тогда у него не Красная.

– Да, он съел какую-то тухлятину, и теперь у него жар и рвота. Мне нужны антибиотики.

Толстяк потёр шею:

– Хочешь на него посмотреть?

Анна поняла, что он говорит о брате.

– Давай. Но тебя-то как зовут?

– Марио. Брата звали Паоло.

Он привёл её в заднюю часть магазина, на склад с картонными коробками и ящиками, где был припаркован белый фургон с надписью «Деспар».

– Я положил его сюда.

Паоло лежал в большом открытом холодильнике – из тех, где когда-то хранились замороженные пиццы и мешки с креветками. Вокруг были груды консерв всех марок тунца в масле. Труп начал опухать, а глаза потонули в двух пурпурных опухолях. Руки казались перчатками, наполненными воздухом. Вонь стояла отвратительная.

Анна затянулась сигаретой:

– Готова поспорить, он любил тунца.

– А тебе сколько лет? – спросил её Марио.

– Я сбилась со счёту.

Он улыбнулся, показав маленькие желтые зубы.

– Помню тебя в школе, – сказал он и смерил взглядом. – У тебя есть пятна?

Анна помотала головой.

– Как думаешь, почему брат умер раньше? Совершенно не догоняю: мы же близнецы, родились вместе, значит должны были и умереть в один день.

– Красная приходит к каждому по-разному. Ты можешь заразиться и в 14 лет.

Он кивнул, прищурившись:

– Как думаешь, сколько я ещё протяну?

Анна погасила сигарету о подошву, подошла к нему, внимательно осмотрела шею, подняла футболку, отметив другие пятна на спине, и осмотрела руки.

– Не знаю... пару месяцев.

– Я тоже так думаю, – он прищурился. – Слышала, что говорят? Что какой-то Взрослый выжил.

Сколько раз она слышала эти россказни! Все, кого она встречала, говорили, что где-то есть выжившие Взрослые. Враки всё это! Вирус уничтожил всех и продолжал убивать тех, кто взрослел – вот как обстоят дела. И в сказки про вакцину после всех этих лет Анна уже не верила. Но она ничего не сказала, по-прежнему надеясь добыть лекарства.

– Я знаю, ты не веришь. Сначала я тоже не верил. Но это правда, – Марио приложил руку к сердцу.

– Откуда ты знаешь?

– Тому, кто мне это сказал, было не менее 16 лет. У него была борода и ни одного пятна. Он сказал, что его вылечила большая женщина. Не просто Взрослая, а большая. Её называют Крошка. Она ростом 3 метра, заразилась Красной, но выздоровела, – взгляд Марио, который до этого момента был таким же живым, как у пасущейся коровы, оживился. – Мне пришлось дать ему 5 бутылок вина, чтобы он рассказал, где она живёт.

– Ну и где же? – спросила Анна.

– Где-то в горах. В СПА-отеле, – сказал он. – Знаешь, где это?

Анна на мгновение задумалась:

– Конечно! Это совсем недалеко.

– Ты там была?

– Ну, не совсем там, но поблизости. В любом случае, мне достаточно свериться с картой.

– Эта Крошка исцеляет.

– И как он это делает? – Анна позволила себе скептически улыбнуться.

– Её нужно поцеловать, у неё во рту волшебная слюна.

– То есть её нужно поцеловать взасос? – девочка расхохоталась.

– Да.

– А если она не захочет? Если ты ей не нравишься?

– Захочет, захочет. Просто надо принести ей подарок, – он снова закашлялся и чуть не задохнулся. Затем еле слышно продолжил: – Больше всего она любит шоколадные батончики.

– Шоколад уже весь испортился. Он весь белый и безвкусный.

Марио улыбнулся, как продавец в мясной лавке, нахваливающий свою колбасу.

– Мы знаем, как его нужно хранить. Мы держим его в прохладном месте, в подвале. В пластиковых контейнерах. За пять шоколадок она тебя поцелует, а за шесть...

– Хочешь, я тебя туда провожу? – перебила Анна

– Куда?

– К Крошке. Я знаю дорогу.

Близнец мгновение молчал, почёсывая ногтем корочки на губах. Он указал на дверь склада.

– Давай вернёмся, – сказал он, и они вернулись в магазин. – А как же Паоло?

– Он мёртв. Оставь его здесь.

Марио схватил батончик с хлопьями, развернул и, не предлагая, проглотил в два счёта.

– Знаешь, я ничего не делал без брата. Нам нравилось оставаться в магазине – меняться с покупателями, собирать батарейки, лекарства... Но после пожаров никто больше не приходит. Только банды, пытающиеся нас грабануть.

– Туда недолго идти.

– Сколько?

– Пару дней.

– Не знаю... могу дать тебе шоколадок, чтобы она тебя тоже поцеловала.

– Да, но этого недостаточно, – девочка расхохоталась. – Если ты хочешь, чтобы я тебя туда отвела, дай мне лекарства для брата.

Марио открыл три ящика:

– Бери что хочешь.

Она быстро нашла две коробки с антибиотиками и положила их в рюкзак.

– И отдай мне всю еду, которую мы сможем унести. Я выберу. Ещё нужны заряженные батарейки.

– Хорошо.

– Поступим так: забежим ко мне домой, я дам лекарство брату, а следующим утром идём в путь.

Марио оживился:

– Идёт, а то я устал сидеть один. Как зовут твоего брата?

– Астор.

– Странное имя… – Марио протянул Анне руку. – Договорились.

План Анны был прост. В Торре-Норманна она сбежит со всей поклажей и – прощай Марио и его Крошка.

* * *

Они продвигались по проселочной дороге, которая пролегала мимо пригорода из четырёх домов, маленькой церкви и кольцевой развязки со стелой павшим в Первую мировую войну. Огонь поглотил сады Про-Локо, и стволы эвкалиптов стали похожи на чёрные карандаши, воткнутые в землю. От газетного киоска осталась только железная конструкция. Пожарная машина так и осталась стоять, пробив дверь парикмахерской.

Анна держалав одной руке пакет, полный консервов. Микелини в красной бейсболке с козырьком и надписью "Нутелла" и с ружьём через плечо, толкал тачку с коробками. Груз закрыли брезентом и закрепили резинками.

Они вспотели и отдыхали от жары, только когда солнце скрывалось за облаками.

Анна не понимала, нравится ли ей Марио или нет. Едва выйдя из магазина, он помрачнел и через пару километров пошёл медленнее. Это могло быть из-за Красной Лихорадки, но Анна подозревала, что он просто обленился. Если идти так медленно, они доберутся до дома только к сумеркам.

– Давай поменяемся: я покачу тачку?

Микелини помотал головой.

– А ружьё заряжено?

– Там четыре патрона.

Патроны было трудно найти, их расстреляли в первые месяцы эпидемии, во время грабежей и восстаний.

Они проскользнули в узкую улочку с каменными стенами по бокам.

Марио остановился, чтобы отдышаться.

– Без Паоло как-то странно, – он посмотрел на Анну. – У тебя волосы появились?

– Да.

– Покажи.

Анна расстегнула шорты и спустила их до колен.

Микелини, не отпуская тачку, наклонился посмотреть на полоску чёрных волос.

– А сиськи?

Анна задрала футболку. На груди возвышались два бугорка, увенчанные розовыми шишками сосков.

Они снова пошли прочь от городка. Анна с трудом сдерживалась, но приходилось медленно плестись следом. Чтобы отвлечься, она предложила ему поиграть.

Марио весь вспотел.

– Что ещё за игра?

– Загадай животное.

– Хорошо. Морж.

– Говорить нельзя. Нужно просто загадать. А я буду задавать тебе вопросы, пока не отгадаю. Ясно?

– Ясно.

– Итак, оно летает, ходит или плавает?

– И летает, и ходит, и плавает, – Микелини лукаво улыбнулся.

– Что же это за зверь такой?

– Утка.

– Не говори мне сразу.

– Сама спросила, что это за зверь.

– Я просто рассуждала. Ладно, загадай ещё кого-нибудь.

– Хорошо. Кролик.

– Понятно. Давай лучше идти молча.

Они прошли мимо рекламной таблички автомобилей с мужчиной в костюме и галстуке. Надпись гласила: «Выбери своё будущее сегодня».

* * *

Среди сгоревших оливковых деревьев стояло девять тонких фигур, похожие на призраков: впереди двое постарше (коренастый мальчик и сухая девочка, выкрашенные в белый цвет), а остальные в возрасте Астора, обнажённые и выкрашенные в синий цвет, со спутанными волосами на плечах. У некоторых были палки.

Анна и Микелини смотрели на них из-за забора.

– Что будем делать? – Марио почесал подбородок.

– Не ори, – прошептала ему Анна. – Если нас увидят – конец всему.

Чуть дальше, с другой стороны улицы стояло здание с подземным гаражом, над которым возвышалась вывеска «Автосервис Пьери».

Анна схватилась за ручки тачки, пригнулась и пошла вперёд, прячась за забором.

– Не высовывайся и иди за мной. Старайся не шуметь.

Но через несколько метров за её спиной грохнул выстрел.

Микелини стоял посреди улицы. Из ствола ружья выходило облачко белого дыма.

– Ты совсем спятил? – девочка широко раскрыла рот.

– Это их отпугнёт.

– Идиот…

Анна снова двинулась вперёд, но тачку заносило то вправо, то влево. Она бросила её и побежала к зданию, не оглядываясь. Спустившись по бетонному пандусу, Анна очутилась перед тремя опущенными рольставнями. Левая была поднята на двадцать сантиметров. Канализационный сток забило листьями и землёй, принесёнными дождями. Копая, как собака, девочка открыла брешь, сняла рюкзак и, затаив дыхание, чтобы стать тоньше, поползла внутрь. Ноги прошли, туловище и голова – нет. Она прижалась щекой к полу и оказалась внутри, поцарапав лицо с обеих сторон. Высунув руку, она достала рюкзак.

В автомастерской царила темнота. Она попыталась опустить ставню, но та не сдвинулась с места. Выставив перед собой руки, Анна прошла в дальнюю часть помещения, но ударилась коленом о машину, а голенью задела стеллаж с металлическими предметами, который с грохотом опрокинулся на землю. Стиснув зубы от боли, она на ощупь пошла вдоль стеллажей, коснулась грубой стены, нащупала дверь и открыла её. Дальше было ещё темнее. Она опустилась на четвереньки и одной рукой нащупала край ступеньки.

Снаружи раздались выстрелы.

Она села, обняв колени, и взмолилась, чтобы её не успели заметить.

* * *

От первого выстрела все обернулись.

Посреди улицы стоял какой-то толстяк с ружьём в руке, а кто-то ещё, весь согнувшись, бежал к зданию, толкая тачку.

Старшая девочка дунула в свисток, созывая синих детей. Они подняли с земли камни и с криками бросились вперёд.

Микелини, держа ружьё, как мафиози, выстрелил в них тремя оставшимися патронами. Последним он сбил одного, который рухнул в облако пепла.

– Есть…

Он отбросил ружьё и бросился к зданию, но от болезни и избыточных килограммов стал задыхаться. Он повернулся, чтобы посмотреть, где преследователи, и тут его ударили камнем по голове. Она вскрикнул, поднёс руку к виску и споткнулся. Сделав три неровных шага и размахивая руками, чтобы восстановить равновесие, он, как бульдозер, врезался в забор на краю дороги и упал ничком с широко раскрытыми руками. Марио даже не попытался встать. Ухватившись за траву, он уткнулся лицом в тёплую землю и подумал о брате.

* * *

В гараже слышались детские крики.

Спотыкаясь, Анна поднялась по лестнице и оказалась у закрытой двери. Она открыла её и очутилась в вестибюле. Свет пробивался сквозь матовые стёкла. С одной стороны стояли пыльные почтовые ящики, рядом висел пожелтевший листок с датой собрания жильцов, а с другой – знак, запрещающий оставлять без присмотра велосипеды и коляски.

Она попыталась открыть дверь, но та не поддавалась. Не зная, что ещё делать, Анна бросилась вверх по лестнице. На втором этаже квартиры были закрыты. То же самое на третьем. На последнем тоже всё было закрыто.

Они были в вестибюле.

Анна распахнула окно лестничной площадки. Внизу была бетонная рампа мастерской, метрах в пятидесяти дальше – лежало тело Микелини. Слева, в метре от неё, виднелась небольшая терраса.

Они были на лестнице.

Она взобралась обеими ногами на подоконник, оглянулась через плечо, покачнулась на ногах и спрыгнула. Она летела руками вперёд и ударилась грудью о перила, но успела ухватиться за перекладину. Поставив одну ногу на край балкона, она перелезла и заползла внутрь.

Глотая воздух, она захромала по балкону, который огибал всё здание. За углом стояли кондиционеры, котельная и приоткрытая балконная дверь. Он влезла в неё, закрыла ручку и села на землю, тяжело дыша и уставившись на посудомоечную машину и хромированную мусорную корзину.

Они были на лестничной площадке. Они стучали в дверь.

Анна встала, порылась в кухонных ящиках и нашла среди столовых приборов длинный зубчатый нож. Зажав его в руке, она спряталась в углу и приготовилась.

– Идите сюда – я вас убью. Убью вас всех.

Вместо этого она услышал, как они снова спустились по лестнице, и через некоторое время наступила тишина.

Анна прижалась к холодильнику, не выпуская ножа, пока адреналин не растворился в венах. Нужно убедиться, что они ушли. Она открыла балконную дверь и подтянулась на локтях к перилам.

Они шли гуськом по тенистой улице на закат. Девочка, выкрашенная в белый цвет, в бейсболке Микелини на голове, толкала тачку.

Анна вернулась в дом и опустилась на пол, обнимая рюкзак.

* * *

Она решила переночевать тут.

Оказалось, что входная дверь открывается изнутри.

Квартира была в хорошем состоянии. Кроме муравьев и тараканов, никого не было. Тут ей понравилось – квартира была в образцовом порядке. В кабинете, уставленном книгами, диплом в рамке удостоверял, что некто Габриэле Меццопане получил в Мессине степень в области общей медицины.

Доктор находился в гостиной, перед телевизором, в большом бежевом бархатном кресле со спинкой, откинутой вперёд. Он сидел на подушках, а туловище лежало на низком столике, упираясь лбом в стеклянную столешницу. Он хорошо сохранился. Кожа, ещё не отставшая от черепа, казалась мокрой бумагой, высохшей на солнце. Сухие жёлтые волосы, как пакля, обрамляли чешуйчатый череп. Золотые дужки очков покоились на смятых ушах. На нём был полосатый халат, пижама и пара войлочных тапочек. У подлокотника стояла трость, электрический провод от подлокотника заканчивался серым пультом управления с красными кнопками – труп сжимал его в сморщенной руке. На журнальном столике, рядом с головой, лежали затвердевший листок с цифрами и именами и телефон с большими кнопками.

Она прошла в туалет. Вихрь летучих мышей вырвался в окно, на полу, выложенном зелёной плиткой, остались кучи помёта, похожего на чёрные рисовые зёрна.

В кладовке с вениками она нашла походную газовую лампу. Прежде чем включить её, она проверила, что жалюзи опущены. В кухонных шкафах оставались чайные пакетики и пачки с макаронами, полные бабочек. В холодильнике, рядом с чёрной кашей, которая переливалась с полки на полку, стояла банка с соусом.

"Тушёнка Говеди", – гласила этикетка. Анна открыл банку. Зеленовато-чёрная плесень лежала толстым слоем, но она удалила её и поднесла банку к носу. Она не была уверена, что это ещё съедобно, но всё равно попробовала. Мясо было безвкусным, но немного утолило голод.

На полке, рядом с банками с кофе, она нашла бутылку граппы "Нонино". Она отнесла её в спальню, поставила лампу на тумбочку, сняла туфли и подложила пару подушек под спину. Два глотка граппы обожгли и осушили горло.


Она погладила аккуратно натянутые простыни на матрасе.

– Я как королева.

Когда в субботу вечером папа приезжал из Палермо, он всегда привозил сицилийский десерт под названием "кассата", картофельные крокеты и аранчини[5] из кондитерской "Мастранджело". Это называлось "праздником живота". Анна ела руками с бумажного подноса, сидя за низким столиком. После этого отец укладывал её в постель и заправлял простыни.

– Сильнее, сильнее, тяни сильнее.

– Но ты так задохнёшься.

– Давай, ещё. Я не должна шевелиться.

Папа совал руки под матрас.

– Вот так?

Он целовал её.

– Теперь ты как королева. Спи, тебе говорю.

И выключал свет, оставив дверь приоткрытой.

Пламя лампы шипело, в белом свете виднелась серебристая рамка, стоящая на тумбочке. Она взяла её и рассмотрела.

На фотографии доктор Меццопане в элегантном галстуке в горошек пожимал руку даме в соломенной шляпе.

Она вернула фотографию на место и стала кружиться на месте с закрытыми глазами, стукаясь о стены и до боли перебирая ногами по ковру.

Она открыл встроенный шкаф. На створке было зеркало.

После алкоголя на губах застыла тупая улыбка. Она сняла футболку и порылась в шкафу. Тут было много женской одежды – наверное, она принадлежала той женщине в соломенной шляпе. Анна вытащила несколько вещей и бросила их на стул. Они ей не понравились, так как были старушачьими. Но там оказалось короткое фиолетовое платье с открытой спиной, единственное – оно висело на девочке, как мешок. Она примерила эластичную красную футболку и голубую юбку, доходившую до щиколоток. На нижней полке были расставлены туфли. Она надела пару чёрных атласных туфель на высоком каблуке и с блёстками на носке. Анна посмотрела на себя в зеркало и сделала пируэт. В тусклом свете лампы она едва себя разглядела, но видок оказался неплохим.

Как раз для вечеринки.

Она рухнула на кровать. Воспоминания всплывали в голове, как мыльные пузыри.

– Анна, какая же ты тщеславная.

Она маленькая стоит перед зеркалом, вытянув руки и широко расставив ноги. На ней розовое платье в цветочек, подаренное бабушкой. Бархатная повязка на голове аккуратно удерживает её короткие волосы. Мама сидит на кровати рядом с выглаженным бельём и весело качает головой. Она чует запахи раскалённого утюга, стоящего на доске, и сладковатого спрея.

Анна встала и, шатаясь с лампой в руке и полузакрытыми глазами, подошла к письменному столу. Среди книг на столе лежал большой зелёный том – словарь итальянского языка. Она была так пьяна, что не сразу разобрала написанные мелким шрифтом слова.

Это заняло целую вечность, но в конце концов она нашла то, что искала, и громко зачитала: "Тщеславный – так говорят о человеке, который, полагая, что обладает физическими и интеллектуальными способностями, выставляет их напоказ, чтобы получать похвалу и восхищение от других".

– Ну да, я тщеславна.

Она вернулась в комнату, разделась и, скользнув между простынями, повернула ручку лампы – пламя вспыхнуло и фыркнув погасло.

* * *

Бам. Бам. Бам.

Что это: ворота? Ставни дрожат на ветру?

Сердце Анны колотилось так оглушительно, что вздрагивали даже кровать и пол.

Бам. Бам. Бам.

Удары были ритмичными и механическими.

Синие дети. Они пытаются войти.

Она встала, поднялась с кровати и подошла к двери комнаты, которая вибрировала между косяками. После мгновенного колебания она схватила ручку и открыла щель.

Голубоватый отблеск окрашивал стену напротив и пол. Теперь грохот был настолько сильным, что трудно было даже соображать.

Ноги напряглись от страха. Она прошла в гостиную и чуть не ослепла от лучей света, которые освещали потолок и сверкали на стеклянных шкафах с кубками и медалями, на картинах и позолоченном барометре. Сквозь лязг раздавался голос.

Она прислонилась к стене, не в силах двигаться дальше. Ей казалось, что по всему телу ползают муравьи.

Голос доносился из телевизора:

– Кто-то смеется. Ещё кто-то плачет. Многие лежат на земле. Многие пытаются подняться на корабль, взбираясь по бортам, – говорил какой-то человек.

Анна стояла в центре комнаты. Огни люстры мерцали вместе с абажуром лампы, а красные нули часов мигали, как глаза хищника, скрывающегося во тьме. На экране повторялась чёрно-белая сцена: тысячи людей собрались на пристани порта. Позади поднимались столбы дыма, окутывающие краны и контейнеры.

Бам. Бам. Бам.

Перед телевизором кресло складывалось и раскладывалось, ревело и дрожало, как пасть механического монстра. Усохший труп доктора Меццопане толкался взад-вперёд на журнальном столике, склонившаяся в сторону голова скользила по стеклу, волоча челюсть и глядя на Анну выпученными белыми, как варёные яйца, глазами.

Она заорала и продолжала орать, широко раскрыв глаза, с хрипом всасывая тёплый, несвежий воздух дома.

Солнце просачивалось сквозь жалюзи, разбрасывая яркие пятна по стенам, ковру и кровати. Щебетали воробьи.

Она заметила, что вся вспотела. Ей показалось, что её вытащили из кучи тёплого и влажного песка. Медленно она расправила грудь и задышала свободнее.

Ей уже снилось, что электричество внезапно включается, это был ужасный кошмар, даже хуже, чем тот сон, когда Взрослые возвращаются и съедают её живьём.

Она встала с кровати. Во рту ещё чувствовался слабый привкус граппы. Под табуреткой, за стиральной машиной, он нашла две пластиковые канистры, наполненные водой, безвкусной, как дождь. Она надела шорты и белую футболку с надписью "Paris, je t'aime", взяла рюкзак и вышла.


Труп Микелини находился недалеко от дороги, его круглая голова лежала в крапиве, а руки – на земле. Поднятая до плеч футболка открывала бледную, покрытую пятнами спину. С него сняли обувь.

Чуть дальше, посреди поля, среди стерни лежал трупик голубого мальчика.

Она задумалась: стоит ли возвращаться в магазин, чтобы запастись продуктами? Нет, надо принести лекарства Астору, а в магазин она зайдёт в другой раз.

Она двинулась к дому.

Тянуло осенним ветром, погода скоро изменится. Анна была довольна, что достала антибиотики. А еды в магазине Микелини хватит, по крайней мере, на год. Как только начнутся дожди, у них будет и вода.

Хватит откладывать, надо научить Астора читать.


4.

Мария-Грация Дзанкетта заболела через 3 дня после Рождества и умерла в начале июня, продолжая твердить дочери, что та должна научить брата читать.

В последние недели жизни, измученная лихорадкой и обезвоживанием, она впала в оцепенение, которое чередовалось с бредом: она не хочет пропустить последний кресельный подъёмник на курорте, в море слишком много медуз, а цветы, растущие на кровати, жалят. Но иногда, особенно по утрам, к ней возвращалась ясность мысли, тогда она искала руку дочери и всё время бормотала одно и то же, что даже вирус не мог стереть из головы: Анна должна держаться молодцом, заботиться об Асторе, научить его читать и ни в коем случае не терять тетрадь под названием "ВАЖНО".

– Обещай! – требовала она, задыхаясь в поту.

– Обещаю, мама, – говорила девочка, сидящая рядом.

Мария-Грация мотала головой, закрыв налитые кровью глаза:

– Ещё раз!

– Обещаю, мама.

– Громче!

– Обещаю, мама!

– Поклянись!

– Клянусь!

Но женщине было мало.

– Ты не... ты...

Анна обнимала её, чувствуя кислый запах пота и болезни, совершенно непохожий на тот приятный запаху мыла, которым всегда пахла мама.

– Я всё сделаю, мама. Клянусь.

За последнюю неделю она совсем потеряла сознание, и дочь поняла, что мама долго не протянет.

Однажды днём, когда дети играли в комнате, Мария-Грация широко раскрыла рот, зажмурила глаза и растянулась, будто её придавило горой. Гримаса, скривившая ей лицо, исчезла, и снова проявились знакомые черты.

Анна встряхнула её, сжала руку и поднесла ухо к ноздрям. Мама не дышала. Девочка взяла со стола тетрадь "ВАЖНО" и стала осторожно листать. Там было много глав: вода, батареи, интимная гигиена, огонь, дружба. На последней странице было написано:


ЧТО ДЕЛАТЬ, КОГДА МАМА УМРЁТ

Когда я умру, то буду слишком тяжёлой, чтобы вы могли вынести меня из дому. Анна, открой окна, возьми всё, что тебе нужно, и запри дверь. Дальше ждите 100 дней. На листе рядом я нарисовала 100 палочек. Каждое утро зачёркивай одну палочку. Как только они закончатся, можешь снова открыть дверь. Но раньше дверь не открывай. Ни в коем случае. Если в доме будет слишком сильно вонять, возьми брата и переселяйтесь в сарай. Приходите в дом только затем, чтобы забрать что-то нужное. Когда пройдёт 100 дней, зайди в мою комнату. Не смотри мне в лицо. Обвяжи меня верёвкой и вытащи наружу. Сама увидишь, это будет легко, потому что я буду лёгкая. Оттащи меня подальше в лес, куда захочешь, и прикрой меня камнями. Потом как следует приберись в моей комнате. Матрас выбрось. Затем можете вернуться в дом.


Анна распахнула окна, взяла тетрадь, игрушки, сказки Оскара Уайльда и, как ей было велено, заперла дверь.

В последующие дни они с Астором проводили большую часть времени на открытом воздухе. С братом было много возни, но едва он засыпал, она бежала наверх, к двери, и заглядывала в замочную скважину. Видно было только стену напротив.

А если она ошиблась? Если мама не умерла?

Ей показалось, что та еле слышно умоляет:

– Анна, Анна... мне плохо... открой дверь. Я пить хочу. Пожалуйста...

Она доставала ключ, вертела его в руках, упиралась лбом в косяк.

– Мама! Я здесь. Если ты жива, крикни. Я здесь. Я приду. Не волнуйся, мне не будет противно. Я только зайду и посмотрю. Если ты мертва, я немедленно уйду. Обещаю.

Спустя некоторое время, когда они с Астором играли во дворе, три вороны сели на небольшую веранду, куда выходила спальня матери. Устроившись рядом, они закаркали, как довольные могильщики.

Анна подняла с земли камень и швырнула в них.

– Улетайте, мерзавцы.

Птицы вспорхнули и с напыщенным видом влетели в дом.

Девочка подбежала, взяла ключ и распахнула дверь. Её обдало сладковатым запахом, она закрыла рот рукой, но вонь прошла в горло. Вороны сидели над трупом и срывали клювами лоскуты кожи с ног. Она прогнала их, но птицы улетели не сразу и с весьма недовольным видом.

Она не могла удержаться и не посмотреть на маму.

Та была мертва – сомнений не было. Кожа пожелтела, как хозяйственное мыло, но там, где тело касалось матраса, она была тёмно-красной. Черты лица исчезли под липкой маской, с жёлтым пончиком вместо рта и носом, утопленным между веками. Шея, прочерченная зёлеными жилками, обволакивала подбородок.

Анна вышла из комнаты и, рыдая, поклялась, что никогда, никогда не откроет эту дверь до того, как пройдет 100 дней.

Как было написано в тетради, в доме стало невозможно дышать. Анна перебралась с младшим братом в сарай. Когда она приходила в дом за едой, приходилось прикрывать лицо тканью.

Дни текли медленно, лето никак не заканчивалось, и жестяная крыша сарая раскалялась докрасна. Они устраивались спать на крыльце или на заднем сиденье "Мерседеса". Каждое утро Анна открывала тетрадь, зачёркивала одну палочку и мельком заглядывала в окно спальни. Ветер раздувал белые занавески, как паруса.

Он знала, что внутри только труп, и всё же мечтала увидеть, как мама выходит на веранду и потягивается, опираясь локтями о перила.

– Доброе утро, дети, не спите?

– Нет, мама.

– Чем занимаетесь?

– Играем.

Иногда целыми неделями ей удавалось зачёркивать палочки в тетради, готовить еду, копать ямы для какашек, смотреть на звёзды через заднее стекло "Мерседеса", не вспоминая о ней.

– Мама, смотри... – и раскалённый клинок вонзался прямо в сердце.

На 99-ый день она решила переночевать в машине.

Днём осенний ветерок трепал верхушки деревьев. Дети завернулись в одеяло. Анна ждала момента, когда откроет дверь, похоронит маму – и всё станет лучше.

Сон пришёл внезапно, и девочка рухнула в обморок от напряжения рядом с младшим братом, но в какой-то момент открыла глаза. Ветер перестал дуть, и Луна была идеальным кругом в чёрном небе, не запачканным никакими пятнами. Из леса не доносилось даже крика сипух. Внезапно ей показалось, что она что-то слышит – слабый шум, ледяной треск или, может быть, вздох. Она поднялась на сиденье, вцепившись пальцами в поролоновое кресло. Ей показалось, что через окно она видит тень, спускающуюся по лестнице на крыльцо и проходящую мимо – лёгкую, как пёрышко. Тень прошла мимо и растворилась среди деревьев, будто лес уже ждал её.

Утром Анна зачеркнула последнюю палочку в тетради и сказала Астору:

– А теперь никуда не уходи и веди себя хорошо.

Она вошла в дом, взяла длинную специально приготовленную верёвку и поднялась по лестнице. Трупный запах пропал или уже стал частью дома и больше не чувствовался. Шаг за шагом она прошла по тёмному коридору, вздохнула и открыла дверь.

Пол был устлан листьями, но остальное не изменилось. На своих местах стояли стол с компьютером, книжный шкаф с книгами, тумбочки с лекарствами, радиобудильник, висел плакат с балериной. На кровати лежал высохший труп. Припухлость исчезла, кожа облепила кости, покрывшись черноватой плесенью. Голова высохла, черты лица заострились.

Анна не испытывала страха и даже отвращения. Это уже не мама. Увидев останки, девочка поняла, что жизнь – это набор ожиданий. Иногда они настолько краткие, что их даже не замечаешь, а иногда такие длинные, что кажутся бесконечными, но рано или поздно им тоже приходит конец.

Из-за болезни мама умерла, а её труп через 100 дней стал лёгким. Теперь её можно похоронить. И Астор, который устраивает истерики и сводит её с ума, тоже скоро вырастет – нужно лишь подождать.

Она привязала к лодыжке матери веревку и потянула. Труп, приставший к простыням, немного сопротивлялся, но потом свалился на пол. Она потащила его, не оборачиваясь, по коридору, вниз по лестнице, а оттуда через гостиную. Тело виляло вправо-влево, и в последний момент зацепилось о косяк входной двери, словно не желало покидать дом, но после очередного рывка уже скользило по двору. Девочка тянула труп сквозь пыль и лесные листья. За поросшими ежевикой руинами свинарника возвышался зелёный купол смоковницы. Под её листвой было спокойно и тихо. Тут мама будет счастлива: летом стоит тень, а зимой видно небо. Анна уже приготовила камни. Она положила труп у ствола дерева. На земле упавшие плоды инжира легли коричневым слоем, на котором пировали осы и муравьи.

Анна взяла камень и положила маме на грудь. Затем девочка остановилась. Даже если она укроет маму камнями, насекомые объедят её за несколько дней, а через пару недель останутся только кости.

Не лучше ли, если о маме позаботятся муравьи? Кости можно держать в доме, они не пахнут. Мама будет обитать в своей комнате, лежать на кровати рядом со своими вещами и детьми. Анна соберёт её кости по рисункам из энциклопедии.

Она достала из кладовки варенье и обмазала им труп, повторяя:

– Сюда, муравьи. Вот вам угощенье. Идите сюда... идите сюда... она вкусная. Почистите тут... как следует почистите...

Насекомые управились за месяц. На костях ещё оставались остатки иссохшего мяса, но Анна не обескуражилась, отнесла их в комнату и, скрестив ноги, вычистила кончиком отвертки. По окончании ей пришла в голову мысль нарисовать на костях чёрным маркером линии, круги и другие геометрические фигуры. Затем она разложила кости на кровати и воссоздала скелет.

Астор сделает с Анной то же самое, когда придет её время.

* * *

Анна впала в забытье. Ей казалось, что она идёт по дороге, которая течёт в обратном направлении. Сначала погоня, потом кошмары и, наконец, недосып доконали её, и теперь она, как вьючный зверь, наслаждалась свежим воздухом, тишиной и тёплыми лучами солнца, стоявшего в ясном небе. Поэтому она не сразу услышала звонок, а когда услышала, за спиной кто-то возмущённо кричал:

– Отойди! Отойди! Не видишь, что ли?

Она обернулась и увидела, что прямо на неё едет велосипед.

Она отскочила к стене за мгновение до того, как её чуть не сбил мальчик в ковбойской шляпе на оранжевом горном велосипеде.

Велосипедист проехал мимо, сжимая визжащие тормозные рычаги, но велосипед не останавливался. Мальчик затормозил ногами и едва не врезался в фонарный столб. Он бросил велосипед на дорогу.

– У меня тормоза не работают! – он покачал головой и отвернулся. – А ты что, глухая?

Анна не ответила.

Мальчик подошёл к ней:

– Я же тебя чуть не сбил.

Наверное, он был примерно того же возраста, что и Анна, но выше ростом на 10 сантиметров. В этой забавной шляпе он напоминал гриб. Мальчик был худощавым и стройным, с загорелым лицом и карими глазами.

Что происходит? За последний год равнина опустела, но за 2 дня она встречает сначала синих детей, а теперь его.

Анна отошла от стенки и пошла дальше своей дорогой.

Мальчик догнал её:

– Подожди минутку.

Анна продолжала шагать, чувствуя на себе его взгляд.

– Чего тебе надо? – фыркнула она, обернувшись.

– Слушай, не бойся меня.

Анна отметила, как на детском лице проступают взрослые черты, и подумала, что он может стать красивым мужчиной, если вырастет.

– Я не боюсь, я тороплюсь, – отмахнулась она.

Мальчик догнал её и встал перед ней:

– Слушай, если ты идёшь на вечеринку, то бесполезно, это всё чушь собачья.

– Какую вечеринку? – Анна уперлась руками в бока.

– В "Гранд-Отель Делле Терме". Туда приходят со всей Сицилии. Там хотят сжечь Крошку.

– Зачем?

– Чтобы съесть её пепел. Говорят, так можно излечиться от Красной.

Анна улыбнулась. Микелини говорил, что для исцеления нужно якобы поцеловать Крошку в губы.

– Я был там, эту Крошку никто и никогда не видел, – продолжал мальчишка. Он рыцарским жестом снял шляпу и представился. – Меня зовут Пьетро Серра. А тебя?

– Анна.

Красавчик.

Она ощутила на языке это странное слово, которое время от времени говорила мама, когда подходила к киоску, а хозяин смотрел на неё, как на шоколадку.

Чтобы отделаться от этого Пьетро, лучше пойти через поле.

– Ладно, я пойду.

Она прошла всего несколько метров, как за спиной снова раздался звонок и завизжали тормоза.

Мальчик остановился рядом с ней:

– Анна, пожалуйста, дай мне воды?

Из сумки, привязанной к багажнику велосипеда, торчало горлышко бутылки.

– У тебя и самого есть.

– Эта... – сочинял на ходу Пьетро, – не такая вкусная, как твоя.

Анна расхохоталась:

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, – сказал он. Мальчик потянулся к её рюкзаку. – Дай только глотнуть...

– Не дам! – девочка шагнуда в сторону. – Я сказала нет!

– Если дашь мне воды, я тебя подброшу на велосипеде.

Этот самоуверенный мальчишка уже действовал ей на нервы. Он так на неё смотрел, что ей становилось неудобно.

– На велосипеде нельзя ездить вдвоём.

– Кто тебе сказал? Ты сядешь здесь, на раму.

Анна на мгновение задумалась, а потом ответила:

– Я не люблю велосипеды. К тому же нам с тобой не по пути.

– Ты что, боишься?

Анна раздражённо сжала кулаки:

– Я не боюсь, просто...

– ...ты торопишься, – закончил Пьетро.

Они посмотрели друг на друга, не найдя больше что добавить.

Девочка нарушила молчание.

– Всё, пока.

– Пока, Анна.

* * *

Анна в ковбойской шляпе на голове кричала, держась за руль велосипеда. Ветер обдувал ей лицо, а глаза слезились, как в детстве, когда она высовывалась из окна "Мерседеса".

Пьетро летел на полной скорости.

– Ну что? Классно же!

Они катили, плотно прижавшись друг к другу, по узкой дорожке, которая лежала поперёк поля, как линейка. По бокам проносились световые столбы и опунции.

– Ага, – сказала Анна, хотя рама настолько резала ей ягодицы, что девочка боялась свалиться.

Каждый раз, когда Пьетро касался её руками, она вздрагивала и хотела отодвинуться, но не делала этого.

На полной скорости Пьетро зашёл в поворот, Анна завизжала и закрыла глаза. Когда она открыла их, всё было уже позади.

– Полегче на поворотах, – сказала она. – Ускоряйся лучше на прямых.

– Ещё ускориться? – ахнул мальчишка с лоснящимся от пота лбом. – Куда тебя подбросить?

– К Торре-Норманна. Знаешь, где это?

– Да, но можно я немного приторможу? А то устал. Я думал, ты не любишь велосипеды.

– Мне нравится, когда ветер дует в лицо.

– Ты когда-нибудь каталась на мотоцикле? Вот где настоящий ветер. Откроешь рот – и щёки раздувает.

– Я ездила только на "Веспе" с Сальво – парнем, который подвозил нам продукты.

– У отца была мотоцикл "Лаверда Йота", – Пьетро посмотрел в сторону и покачал головой. – Оранжевый, как этот велосипед. Рано или поздно найду работающий мотоцикл и поеду на нём.

– Ещё бы... – Анна рассмеялась своим глубоким смехом.

Однако мальчик не сомневался в своём намерении:

– Стопудово.

Они проделали остаток пути молча. Руины Торре-Норманна приближались с каждым поворотом педалей. Они проехали мимо обломков автомобилей, разбросанных вдоль дороги, расплавленных мусорных баков, остатков бара с вывеской «Горячие аранчини на вынос».

У Анны сложилось впечатление, что Пьетро прижимается к ней, но в глубине души ей это даже нравилось. В конце концов она сидела неподвижно, парень тёрся ей грудью о спину.

Пьетро остановился рядом со названием городка.

– Приехали?

– Ага, – Анна спрыгнула с велосипеда и потёрла больную задницу. Она взяла рюкзак, привязанный к багажнику, и вернула мальчику шляпу. – Спасибо. Ну... пока.

Пьетро улыбнулся и поднял руку:

– Пока.

Они уже 20 раз прощались, но через 10 шагов он окликнул её:

– Анна!

Он хочет, чтобы я его поцеловала.

– Что? – она обернулась.

Пьетро вытащил из куртки смятую и замусоленную журнальную страницу, сложенную вчетверо.

– Ты такие когда-нибудь видела?

В центре листа, обведённая красным маркером, красовалась выцветшая фотография пары жёлтых замшевых кроссовок с тремя чёрными полосами: "Adidas Hamburg, 95 евро". Рядом помещались фотографии поменьше. Под фотографией читалась подпись:"Триумфальное возвращение старой спортивной модели".

Девочка подняла глаза:

– Ты про те, которые обведены красным?

– Ага. Ты их где-нибудь видела? Вспомни хорошенько.

– Не припоминаю, – она посмотрела на свои, все грязные.

– Точно?

Анна не понимала, куда он клонит. Наверное, он фанат кроссовок. Странно, что на нём стёртые ботинки.

– Они тебе нравятся? – спросила она

Пьетро на мгновение колебался, словно не доверяя ей, потом сказал:

– Давно уже их ищу.

Анна недоумённо посмотрела на него, потом пожелала:

– Ну, удачи.

Пьетро пнул камень:

– Слушай… а у тебя уже есть Красная?

– Нет. Ещё нет.

И она пошла прочь.

Пьетро проследил за ней взглядом.

– У меня тоже! – крикнул он.

* * *

– Вечно встречаются какие-то идиоты, – бормотала про себя Анна, быстро шагая по тропинке, ведущей к дому. – Зачем тратить время на поиски пары кроссовок... да ещё и таких уродских…

Она вспомнила про вечеринку. Кто знает, существует ли на самом деле эта Крошка. Ходили тысячи самых нелепых легенд о том, как излечиться от Красной Лихорадки. Многие дети были уверены, что некоторые Взрослые пережили эпидемию и живут за морем, в Калабрии. Они прячутся в подземных убежищах, и стоит лишь найти их – и тут же излечишься. Другие были убеждены, что нужно нырнуть под воду с курицей и оставаться под водой до тех пор, пока она не задохнётся: тогда вирус перейдёт с тебя на задохнувшуюся под водой курицу. А ещё некоторые считали, что нужно либо смешать пищу с песком, либо подняться на гору недалеко от Катании, из которой исходят облака. В общем, слухов ходило полно. Анна знала только, Взрослые уже давно превратились в груды костей. Она ни разу не встречала кого-либо старше 14 лет.

* * *

Анна пошла прямо на кухню, взяла со стола банку консервированных помидоров, вскрыла её ножом, двумя пальцами вытащила сочный помидор и сунула в рот, крича:

– Астор, я вернулась! Как ты тут?

Она съела старое печенье, которое пахло плесенью, затем высыпала маслянистые остатки консервированного тунца в банку с помидорами и выпила соус, начиная потеть. Снаружи было прохладно, а внутри старые каменные стены сохраняли тепло. Она осушила полбутылки воды.

– Я достала антибиотики! – она выудила из банки ещё один помидор и прошла в гостиную.

У лестницы стоял белый стул со сломанной ножкой.

– Ну и дела! Ты сломал мамин стул?

Она поднялась наверх с красным от соуса лицом, прошла по тёмному коридору и вошла в комнату.

– Эй! Ты слышал, что я вернулась?

Всё было на полу. Книга со сказками лежала в луже воды. Анна подняла её, покачав головой, и положила на тумбочку.

Каждый раз, когда она оставляла его в одиночестве, Астор безобразничал. Но в этот раз он явно перестарался. Казалось, он сделал это специально, чтобы досадить ей.

Она вышла на террасу, несколько раз окликнул его и вернулась внутрь. Если он вышел, значит ему стало лучше.

Ей по-прежнему хотелось есть. Может быть, открыть банку гороха? Она спустилась вниз и вспомнила мальчишку на велосипеде. Кто знает, куда он покатил? Возможно, остановился в Торре-Норманна.

Солнечный луч пробирался между картонными коробками, закрывавшими окно, и высвечивал яркую полоску на ступеньках, куче одеял и… красной бейсболке. Анна подняла её. На козырьке было написано "Нутелла". Она повертела ей в руках и поднесла к носу.

Вспомнился труп Микелини, лежащий на обочине дороги. Руки, сжимающие траву, широко расставленные ноги, затылок...

Перед ней возник образ синих, уходящих на дорогу, и высокая девочка в красной бейсболке на голове.

Сердце забилось в груди, всё вокруг схлопнулось и погрузилось в омут ужаса. Она снова спустилась, чувствуя, как кровь гудит в барабанных перепонках. Ей казалось, что никогда в жизни ещё не спускалась по лестнице. Она упиралась ногами в ступени, плывущие в пульсирующей темноте.

Анна вышла на крыльцо, одной рукой прикрываясь от солнца, которое росло и сжималось в центре мутного неба.

– Аст… Аст... Астор!

Она звала брата, но лёгкие опустели. Во рту вновь возник кислый привкус помидора. Она сдержала приступ рвоты и немного отдышалась.

– Астор... Астор… Астор…

Его не было ни в "Мерседесе", ни за мусорными баками.

Наверное, он в лесу.

Коричневый ястреб неподвижно висел в воздухе и указывал на что-то спрятанное в деревьях.

Она нырнула между растениями, натыкаясь на камни и сухие ветки. Кусты иглицы царапали ей ноги, но она едва замечала.

В зелени появилось фиолетовое пятно. Она подошла ближе. Это был кусок ткани, Анна оторвала его от шипов.

Мамино платье. Красивое.

Что оно тут делает? Анна знала, что у Астора есть ключ, а когда её нет, он входит в мамину комнату. Но почему он бросил платье посреди ежевики?

Она пошатнулась и прислонилась к дереву. Набрав в грудь воздуха, Анна зажмурилась и окликнула Астора громче, но ей ответили только птицы на деревьях.

Она дошла до границы фермы, прошла мимо большого дуба, на который брат любил лазить, вдоль сетки, но взгляд ни за что не цеплялся. Ей мерещились синие детей, бегающие, как бешеные собаки.

Она подошла к старому свинарнику, поросшему ежевикой. Астора не было ни тут, ни под смоковницей.

Она проверила мусорную кучу за домом, где брат иногда любил порыться, и упала на колени, задыхаясь.

– Успокойся... успокойся...

Этот идиот мог быть где угодно, заснуть в какой-нибудь звериной норе, взобраться на верхушку дерева, на крышу дома.

Может, он сбежал?

Нет, он никогда бы не вышел за ограду.

Она сидела на бревне, утирая лицо руками, разум путался в страшных мыслях. С подмышек стекал горячий пот.

Вокруг был лес, её волшебный лес, но он не давал ответов.

– Где ты? Выходи! – рявкнула она и снова закричала: – Астор! Астор! Ты где? Убью, если найду!

Она вернулась к дому. У неё тоже могла быть такая бейсболка. За эти годы она приносила домой всё, что могла найти. Как знать, может это её бейсболка "Нутелла", о которой она потом сама забыла.

Вот дура – к чему эта паника? Брат где-то спит. Она не проверила ни сарай, ни комнату мамы, выбежала на улицу, как сумасшедшая, не поискав как следует.

Анна вышла за самшитовую изгородь и выскочила на подъездную дорожку фермы, но заметила среди сорняков что-то белое и круглое. Она остановилась, вернулась, подобрала предмет и чуть не упала на землю.

Между пальцами она сжимала череп матери.

Измученная всякими мыслями, она подошла, как мешок с мясом и костями, к дому. Глаза отметили, что посуда, вместо того чтобы стоять на буфете, лежала на полу. Педальная машина Астора лежала на боку, мамина мандолина была разбита вдребезги. Она положила череп на коробку и поднялась по лестнице.

Дверь маминой спальни была приоткрыта, а металлический замок торчал среди острых деревянных осколков.

* * *

Анна проснулась в поту, которым ей склеило руки и ноги. Она плавала между сном и явью. Утреннее солнце согревало ей лоб и ранило глаза. Щека вся испачкалась в сухой рвоте, а рядом с носом лежала пустая бутылка джина. Она шевельнула распухшим языком, который едва помещался во рту. В висках кололо. Она не помнила, как оказалась на заднем сиденье "Мерседеса".

С тех пор, как она увидела, что дверь в мамину спальню разбита, остались выцветшие следы, осколки и комки боли. Всё превратилось в размытое пятно, в котором носились вспышки, освещавшие двух Анн: одна отчаянно билась, а другая молча наблюдала за первой. Нить, скреплявшая образы той ночи, оборвалась, и бусины памяти плыли в море чёрной, липкой массы.

Осквернённая мамина комната. Повсюду разбросаны кости. Драгоценности украдены. Ящики шкафов распахнуты настежь. Книжный шкаф перевернут. Плюшевому жирафу Астора откусили голову, во рту ещё стоит синтетический привкус набивки. Она ударила кулаком по зеркалу в ванной, поранив костяшки пальцев, и замотала окровавленную руку в штору. Широко раскрытые губы засасывали тонкую ткань. Бутылка джина. Плач без слёз и рыдания – грубые, как наждачная бумага. Землистый запах мха. Листья вздрагивают в такт её дыханию. Фиолетовое платье мамы.

Остальное было страданием, которое переполняло её, как вода уже полный сосуд.

Он села в кресло и прислонилась лбом к стеклу, уставившись на раненую руку.

У неё было ощущение, что в ту ночь кто-то живой, скрывавшийся в темноте, наблюдал за ней из лесу.

Пёс с шоссе.

Должно быть, он ей приснился, но память была живее всех остальных. Пёс был рядом с ней – сидел и вилял толстым хвостом по земле. Он говорил с ней:

– Анна, помнишь детский стишок? "Дети, хлопайте в ладоши, подойдите-ка к окну: бука сдохла и в гроб легла! Больше не надо бояться, начинается другая жизнь. Мальчики и девочки, буки больше нет!"

Он смотрел ей в глаза своими тёмными зрачками.

– Выключить тебе свет?

Это папа натягивал ей простыни.

– Оставить дверь приоткрытой?


Загрузка...