Антология «Битлз»

1969-70

Пол: «Мы начали работу над фильмом «Let It Be» в январе 1969 года в Туикенемской киностудии, выбрав рабочее название «Get Back». Режиссером был Майкл Линдзи-Хогг. В фильме мы хотели показать, как «Битлз» репетируют, импровизируют, сыгрываются и наконец дают большой концерт. Мы хотели показать весь процесс работы. Помню, у меня родилась идея финальной сцены: панорама бесконечных рельсов, а потом — концертный зал.

Поначалу мы решили сняться на океанском лайнере, уплывающем от всего мира; зрители видели бы, как мы репетируем и как в конце концов получаем вознаграждение за работу. Но съемки в конце концов стали проводить в Туикенеме. Думаю, так было проще и безопаснее для режиссера и всех остальных. Никому не хотелось проводить их на океанском лайнере. В то время мы перессорились, потому что пробыли вместе уже слишком долго, и наши отношения дали трещину».

Джордж: «Кажется, изначальная идея принадлежала Полу — отрепетировать несколько новых песен, выбрать место и записать альбом живьем. Нам предстояло разучивать мелодии и записывать их без наложения, делать альбом вживую».

Пол: «Не думаю, что мы решили сознательно придать ощущение реальности присутствия в нашей студии. Да, оно возникло, но я не помню, чтобы мы умышленно пытались создать его. Настоящая запись началась позднее, в студии „Эппл“. Помню, как мы наслаждались там музыкой. Эту музыку было приятно исполнять».

Джордж Мартин: «В то время они переживали «революционный» период, старались придумать что-нибудь новое, хотели работать с новым инженером. Они работали с Джеффом Эмериком, а теперь к работе подключился и Глин Джонс. Думаю, в основном им хотелось работать с новым продюсером, но они мне об этом ни разу не сказали. Поэтому я тоже присутствовал на сеансах.

В то же время у них появилась удачная идея, и я считал, что ее стоит осуществить. Они хотели собрать песен на целый альбом, отрепетировать его, а потом исполнить вживую перед большой аудиторией. Живой альбом новых песен. Большинство людей, записывая альбом вживую, предпочли бы переделать старые песни, но они решили: «Давайте запишем пластинку совершенно новых песен, которые еще никто не слышал, и сыграем эти песни перед зрителями».

Это была грандиозная идея, но дать в Англии концерт под открытым небом в феврале было невозможно, а здания, которое вместило бы всех поклонников «Битлз», не нашлось. Мы подумывали о том, чтобы снять эту сцену за границей, в Калифорнии, но это обошлось бы слишком дорого. Потом мы задумали съездить в Маракеш и привезти туда зрителей, но и эта затея, провалилась. В конце концов они никуда не успели уехать и начали репетиции в Туикенемской киностудии. Я был с ними.

Но между ними постоянно вспыхивали ссоры, им недоставало организованности. В сущности, в то время они стали неуправляемыми. Они цепляли друг друга и часто ссорились между собой».

Джон: «Я не принимал никаких осознанных решений. Все происходило на уровне подсознания, я просто делал записи вместе с „Битлз“, будто ходил на работу к девяти утра. Пол или кто-то еще сказал: „Пора записываться“. И я просто приходил и работал, почти не думая об этом. Когда запись удавалась, мне нравилось. Когда дело сдвигалось с мертвой точки, это было замечательно. Когда мы буксовали на одном месте, а чаще всего так и бывало, происходящее напоминало мне работу» (80).

Пол: «Помню, однажды, во время обсуждения «Let It Be», Джон сказал: «А, я понял. Ему нужна работа». И я сказал: «Да, это так. Думаю, мы должны работать. Это было бы полезно». Все мы были рады отдохнуть, но я считал, что мы должны и что-нибудь сделать.

Со временем я уговорил всех взяться за «Let It Be», и начались бурные споры. Поэтому фильм получился скорее о конце «Битлз», чем о том, о чем мы планировали его снять. Вероятно, это печальная история, но так уж все вышло».

Джон: «Что нам делать, если мы не сможем ничего придумать? Худшее, что мы придумали, перестав давать концерты, — заснять то, как мы записываем альбом. Все это мы делали ради общения. И показ фильма по телевидению тоже был общением, у нас появился шанс улыбнуться людям, как в „All You Need Is Love“. Это и побудило меня взяться за такую работу» (69).

Нил Аспиналл: «Не знаю точно, кто был инициатором того, что работа началась в Туикенемской студии. Но они решили снимать все, что они делают. Продюсер Денис О'Делл объяснил, что, если предстоят съемки, понадобится место для камер. Ребята и прежде работали на Туикенемской киностудии — во время съемок „Help!“ и „A Hard Day's Night“, вот и на этот раз решили сниматься там. В январе в Туикенеме было очень холодно, это было не самое удачное место для записи альбома. Происходящее выглядело не то съемками фильма, не то записью пластинки. И в этом было что-то неправильное. Все чувствовали себя неуютно. На киностудии был большой павильон звукозаписи, ребятам пришлось работать с портативной аппаратурой, поскольку павильон был оборудован иначе, чем студия звукозаписи. Постоянные напоминания о том, что непрерывно идет съемка, — не самая подходящая атмосфера для творческой работы и записи альбома».

Джон: «Съемки фильма „Let It Be“ стали адом. Когда он вышел, многие жаловались на то, что Йоко выглядит в нем плачевно. Но даже самые отъявленные поклонники „Битлз“ не выдержали бы шести недель такой работы. Это была самая печальная в мире сессия грамзаписи» (70).

Пол: «В сущности, когда мы пришли туда, получилось, что мы снимали хронику распада группы. Мы не сознавали, что на самом деле мы движемся к разрыву».

Джордж: «Последние несколько месяцев 1968 года я продюсировал альбом Джеки Ломакса и общался с Бобом Диланом и «The Band» в Вудстоке, отлично проводил время. Приезд в зимний Туикенем и ссоры с «Битлз» не пошли мне на пользу. Но я помню, что я ощущал оптимизм. Я думал: «Ладно, сейчас Новый год, мы по-новому подошли к процессу записи альбома». Думаю, первые два дня все шло нормально, но вскоре стало ясно, что с тех пор, как мы в последний раз работали в студии, ничто не изменилось, атмосфера опять стала напряженной. Слишком уж много было разных мелочей и условностей.

Как всем известно, нам всегда не давали возможности побыть одним, а теперь начали снимать даже наши репетиции. Однажды между мной и Полом вспыхнула ссора. И она вошла в фильм. Там есть эпизод, когда он говорит: «Надо играть не так». А я отвечаю: «Ладно, я сыграю так, как ты хочешь, или вообще не стану играть, если скажешь. Как скажешь, так я и сделаю…»

Нас снимали во время споров. Правда, далеко мы не заходили, но я думал: «Ну и какой в этом смысл? Я вполне могу обойтись без всего этого. Разве в такой обстановке можно ощущать себя нормально? Я выхожу из игры».

Через это прошли все. Однажды ушел Ринго. Мне известно, что и Джон хотел уйти. Это был чрезвычайно трудный, напряженный период, и съемки во время ссор были ужасны. Я злился и думал: «С меня хватит. Я ухожу». Однажды я взял свою гитару уехал домой и тем же днем написал «Wah-Wah» («Уа-уа»)".

Ринго: «Джордж ушел из-за Пола и ожесточенного спора с ним. В тот день они так и не успокоились, и Джордж решил уйти, но ничего не сказал ни Джону, ни мне, ни Полу. Напряжение сохранялось все утро, споры продолжались, и до самого ленча никто из нас не заметил, что Джордж уехал домой. Мы вернулись в студию, а его по-прежнему не было, поэтому мы начали импровизировать. Пол играл, подключив бас к усилителю, Джон отключился, я барабанил так, как никогда прежде. Обычно я играл иначе. В тот момент наша реакция была очень любопытной. И конечно же, во все это вмешалась Йоко, она ведь была все время с нами».

Пол: «Если я что-нибудь предлагал и мое предложение не нравилось, скажем, Джорджу — мгновенно вспыхивала ссора. В сущности, Джордж бросил группу. Не знаю, по какой именно причине, но, похоже, все считали, что я слишком много командую.

И это неудивительно. Я такой человек, которому нравится видеть результаты работы, и потому могу переусердствовать. Я загорался, увлекался чем-нибудь, начинал быстро-быстро говорить: «Да, мы сделаем это, мы будем там в понедельник утром, в Туикенеме, мы это сделаем, вот здорово…» И тут возникали проблемы. Я говорил: «Было бы здорово, если бы мы сняли фильм о том, как работают «Битлз». Он стал бы сенсацией». А они отвечали: «А ты уверен, что хочешь этого?» Такие идеи встречали очень вяло, и я переставал понимать, что я здесь делаю.

Теперь, вспоминая историю создания этого фильма, я понимаю, что все можно было истолковать как чрезмерный нажим с моей стороны, тем более что я был членом группы, а не каким-то продюсером или режиссером. С моей стороны это был просто энтузиазм, я подолгу беседовал с режиссером, но все это повлекло за собой споры, и в одном из них Джордж сказал: «Хватит. Этого я играть не стану!» Кажется, я предлагал ему сыграть какой-то кусок, а это в любой группе всегда вызывает недовольство партнеров.

Во время работы над песней «Hey Jude», когда мы впервые сели, а я запел «Hey Jude», Джордж вставил после первой фразы проигрыш на гитаре. Я продолжал: «Don't make it bad…» — и снова проигрыш. Он отзывался на каждую строчку, и я сказал: «Стоп! Подождите минутку. Так не пойдет. Может быть, повременим с гитарными вставками? Для начала я хотел бы просто спеть». Он закивал: «Да, конечно, конечно». Но он был явно недоволен. Ему не понравились мои слова.

В группе царила демократия, ему было незачем выполнять мои требования, и, думаю, его раздражало то, что я все время лезу со своими идеями. Наверное, ему казалось, что я пытаюсь командовать. И хотя я добивался совсем другого, выглядело все именно так.

По-моему именно это в конце концов и стало причиной распада «Битлз». Я начал понимать, что постоянно выдвигать идеи не так уж хорошо, а прежде я только это и делал, причем иногда настаивал на своем слишком усердно.

Я не хотел, чтобы в «Hey Jude» появились гитарные проигрыши, для меня это было важно, но, конечно, если сказать такое гитаристу которому не по душе твой замысел, все будет выглядеть так, словно ты пытаешься все сделать сам, без его участия. По-моему Джордж почувствовал это, потому что всем видом говорил: «С каких это пор ты решаешь за меня, как мне играть? Я тоже один из «Битлз». И я могу его понять.

Но меня это уязвляло, я перестал сыпать идеями, а начал обдумывать свои слова: «Постой-ка, а не будет ли это выглядеть излишне навязчиво?» Раньше я просто говорил: «Черт, какая удачная мысль! Давайте-ка назовем эту песню «Yesterday». Это будет замечательно».

Джордж: «Лично я считаю, что во время записи двух последних альбомов, с тех пор как мы перестали ездить в турне, мы лишились возможности импровизировать, играть так, как нам хочется, и в основном в этом был виноват Пол. Раньше, в первые годы, мы просто приходили, брали гитары, разучивали мелодию и аккорды и начинали обсуждать аранжировку.

А потом в какой-то момент — кажется, во время работы над «Сержантом Пеппером» (может быть, именно поэтому я его недолюбливал) — Пол вбил себе в голову, что он знает, как именно надо записывать одну из своих песен. Предложений он не принимал. Джон, например, всегда прислушивался к чужим советам, когда предстояло записать его песню.

А с Полом доходило до абсурда: я открывал футляр, вынимал гитару, а он говорил: «Нет, нет, мы еще не готовы. Сначала запишем партию пианино вместе с Ринго, а остальное доделаем потом». И мне не оставалось ничего другого, кроме как сидеть и слушать, как он играет: «Fixing a hole…», а Ринго держит ритм. Потом Пол начинал накладывать партию баса и заниматься чем-нибудь еще.

У нас были связаны руки, и, хотя предполагалось, что к работе над новым альбомом мы подойдем иначе (мы собирались записывать его вживую), опять возникла ситуация, когда Пол заранее знал, чего он добивается. Пол не хотел, чтобы кто-то исполнял его песни, пока он не решит, как они должны звучать. Для меня все это выглядело так: «А я что здесь делаю? Зачем мне эта головная боль?»

В довершение всего Йоко постоянно была рядом, мы чувствовали ее негативное поле. Джон и Йоко были сами по себе. Вряд ли он хотел по-прежнему постоянно быть с нами, и, думаю, Йоко толкала его на разрыв с группой, поскольку ей не нравилось, что с нами он проводит так много времени.

Не следует забывать, что с тех пор утекло было много воды, и теперь, когда мы рассказываем об этом, мы опять стали друзьями, мы лучше понимаем, что происходило тогда. Но если вспомнить обо всем, что случилось в то время, вы поймете, как странно все это выглядело».

Ринго: «Джордж писал все больше песен. Ему хотелось, чтобы к нему прислушивались. Сначала мы записывали песни так, как хотелось Джону и Полу, потому что они были авторами. Но Джордж стал независимым, он перестал подчиняться Полу и в конце концов, когда Пол захотел показать Джорджу как играть соло, тот ответил: «Слушай, я гитарист. Я сам как-нибудь сыграю». И главное, он всегда играл прекрасно. Но теперь его позиция изменилась. Если раньше он всем своим видом говорил: «Я написал песню — покажите, как вы будете ее играть», то теперь он говорил: «Я написал песню и хочу, чтобы она звучала так».

Пол: «После ухода Джорджа мы собрались в доме у Джона, и, кажется, первыми словами Джона были: «Давайте позовем Эрика». Я воскликнул: «Нет!» Я думал, Джон шутит. Мне кажется, все мы думали: «Нет, постойте. Джордж ушел, но так поступить мы не можем, это не годится».

Ринго: «Все мы поехали к Джорджу объяснили, что любим его, во всем разобрались, и он вернулся».

Джон: «Пол считал, что мы должны репетировать, как Саймон и Гapфанкель, добиваясь совершенства, а потом записывать альбом. Но мы же большие дядьки, хоть и лентяи, мы играем уже лет двадцать, черт возьми, и мы не собираемся репетировать до потери пульса. Мы не могли привыкнуть к такой системе, мы записали несколько песен, но это было не для нас.

Это было жуткое, ужасное ощущение; нас снимали все время, а я хотел только одного: чтобы нас оставили в покое. Мы приезжали на студию к восьми часам утра, а музыку невозможно записывать ни в восемь, ни в десять, да, собственно, вообще никогда, если ты находишься в малознакомом месте, в свете прожекторов и тебя постоянно снимают.

Получился еще один «Magical Mystery Tour». Короче говоря, этого хотел Пол. Видимо, пришло время снять еще один фильм или сделать что-нибудь еще, он хотел, чтобы мы отправились на гастроли или занялись еще чем-то. И, как обычно, мы с Джорджем заявили: «А мы не хотим!» — ну и так далее. А он настаивал. Начались споры о том, куда ехать, и тому подобное. Я вроде как был с ними, но в то время со мной была Йоко, и мне ни до чего не было дела. К тому же я все время был под кайфом — на героине и на чем-то еще. Мне было просто все равно, как и всем. Как в фильме, когда я собираюсь играть «Across The Universe» («Через Вселенную»), Пол начинает зевать и играет что-то бугиобразное. Что тут скажешь? «Так что, сыграем что-нибудь побыстрее?» Вот как я действовал. За много лет мой энтузиазм иссяк» (70).

Пол: «Все это происходило во время съемок «Let It Be». Джордж ушел, потому что ему казалось, что им пытаются командовать (думаю, причина заключалась в этом). Ринго ушел раньше, потому что считал, что как барабанщик он нам не нравится. Затруднение с ним разрешить было не так трудно, как с Джорджем, но в то же время Джон собрался уходить, и, похоже, все мы почувствовали, что в наших отношениях появились трещины.

Джон: «К тому времени, как «Битлз» достигли своего пика, мы начали загонять друг друга в какие-то рамки. Мы ограничивали свои возможности сочинять или играть музыку, пытаясь подогнать все под кем-то придуманный формат, — вот почему возникли сложности (71).

Не то чтобы мы недолюбливали друг друга. Я миллион раз сравнивал наши отношения с браком, но, надеюсь, все понимают, что супружеские или другие подобные отношения тут ни при чем. Это была длительная дружба. Она началась задолго до того, как американская или английская публика узнала о нас. Мы с Полом познакомились, когда ему было пятнадцать лет, а мне шестнадцать. Мы, все четверо, пробыли вместе очень долго. И из-за того, что случилось с нами за это время, а было все — от скуки до самого невероятного, скажем, смерти Эпстайна или надоедливых бизнесменов, — напряжение начало сказываться на нас. И, как все люди, долгое время пробывшие вместе, мы начали раздражать друг друга. Это выглядело примерно так: «Во всем виноват ты, ты не так сыграл на бубне, и потому я расстроился». Обиды были мелкими, но мы срывали свое раздражение друг на друге, потому что больше сорвать его было не на ком.

Может, виной всему были съемки «Let It Be», во время которых нам приходилось притворяться. То же самое чуть не случилось во время съемок «Magical Mystery Tour», но нам удалось спастись за счет того самого волшебства.

К тому времени, как мы взялись за «Let It Be», мы больше не могли играть в эту игру. Мы видели друг друга насквозь и потому чувствовали себя неловко — поточто до тех пор мы и вправду верили в то, что мы делали, как и плоды наших трудов, и в то, что все будет в порядке. Мы верили. И вдруг мы перестали верить. Наступил момент, когда все волшебство куда-то исчезло» (76)

Джордж Мартин: «Пол пытался во всем навести порядок, распоряжаясь и командуя, что у него получалось хорошо, но Джону и Джорджу это не нравилось.

Общаться с Джоном стало труднее, потому что он всегда был с Йоко, он приезжал поздно или совсем не приезжал, и это создавало большие затруднения. Во время записи этой пластинки в жизни Джона начался чрезвычайно непростой период. Он как-то сказал мне: «Мне больше не нужна вся эта дрянь, в которую ты превращаешь нашу работу как продюсер. Мы хотим, чтобы альбом получился честным». Я переспросил: «Честным? Что ты имеешь ввиду?» Он объяснил: «Я не хочу подвергать его какой бы то ни было редакции. Не хочу никакого микширования. Пусть он будет таким, какой он есть. Мы просто запишем песни, вот и все». Я ответил: «Ладно, если ты так хочешь, так мы и поступим».

Мы начали записывать песню, а она не получалась, и мы записывали ее еще раз, и еще… и так дошли до девятнадцатого дубля: «Джон, бас звучит не так удачно, как в семнадцатом дубле, но вокал отличный, так что попробуем еще раз». Дубль сорок три: «Неплохо, но…» Так можно было продолжать до бесконечности, потому что предела совершенству нет, но такая работа утомляет».

Джордж: «Меня позвали на встречу в Эдстред, в Суррей, в дом Ринго, который он купил у Питера Селлерса. Было решено снова собраться и закончить запись. В туикенхемской студии было очень холодно, тамошняя атмосфера нам не нравилась, и мы решили плюнуть на все и обосноваться в студии на Сэвил-Роу».

Нил Аспиналл: «К 20 января они решили перебраться на Сэвил-Роу. Алексис Мардас подготовил там студию, хотя работы по ее оборудованию все еще продолжались. В операторской и возле пульта повсюду торчали провода, поэтому ребятам пришлось перенести туда портативную аппаратуру. Но сама студия, то есть комната, где они играли, выглядела гораздо уютнее, там они чувствовали себя как дома».

Ринго: «Дни были длинными, нам становилось скучно, обстановка в Туикенеме была никуда не годной. Студия напоминала большой сарай. И мы перебрались в новую студию в подвале «Эппл», чтобы продолжать работу.

Оборудование в «Эппл» было отличным. Там было удобно, все там было наше, и мы чувствовали себя как дома. Нам нравилось приезжать туда, и, когда мы не работали, мы сидели около камина, который соорудили, потому что старались создать уют.

Но, прослушивая записи, мы поняли, что от камина придется отказаться, поскольку различили на пленке отчетливое потрескивание. Мы удивились: «А это еще что такое?» — а потом поняли, что это потрескивают дрова в камине. Мы проводили в студии так много времени, что хотели сделать ее уютной, но из этого у нас ничего не получилось. Во время записи огонь в камине пришлось тушить.

Над этим альбомом с нами работал Глин Джонс, но дело не ладилось, поэтому мы опять обратились к Джорджу Мартину».

Джордж: «Не знаю, почему в тот раз Джордж Мартин не участвовал в работе с самого начала. Кому-то пришло в голову пригласить Глина Джонса — может, просто для разнообразия. В этом решении не было ничего личного.

Здание на Сэвил-Роу было великолепным, пока не появились строители и не превратили его в подобие супермаркета «Теско». Помню, как я ходил по нему, когда мы только решали, купить его или нет, и меня поразил подвал. Там был огромный камин и дубовые балки, кто-то сказал, что здесь находился ночной клуб Джека Хилтона. Мы подумали: «Это здорово! Здесь мы и будем сочинять музыку и записывать пластинки!»

К тому времени как в подвале устроили студию, его отремонтировали, и он превратился в самое обычное помещение с пластиковыми потолками. Виновником всему стал Алекс, который создал студию для записи на шестнадцати дорожках, с шестнадцатью динамиками, от которых пришлось избавляться и переделывать многое остальное. Для стереозвучания требовалось только два динамика. Это было ужасно.

Но даже после переделки эта студия оказалась намного лучше Туикенемской».

Джордж Мартин: «Алекс-Волшебник сказал, что студия «EMI» никуда не годится, что он может оборудовать студию гораздо лучше. Но ничего, конечно же, не сделал, и, когда мы стали записывать музыку на Сэвил-Роу, нам пришлось воспользоваться аппаратурой из «EMI».

К тому времени кабинеты в «Эппл» были просторными, чистыми, выкрашенными белой краской — словом, выглядели приятно, но студии еще пустовали. При всех своих технических познаниях Алекс-Волшебник забыл просверлить отверстия в стене между студией и операторской, поэтому нам пришлось пропускать кабели через дверь; в одном углу кондиционер создавал сквозняк, нам приходилось отключать его. А в остальном студия была идеальным местом для работы».

Ринго: «Думаю, к тому времени все уже немного устали от нас, потому что мы отнимали много времени, между нами часто вспыхивали жаркие споры — о жизни, обо всем на свете».

Пол: «Условия в студии „Эппл“ были подходящими, поскольку Джордж Мартин постарался сделать здесь то же самое, что было в Туикенемской студии, он все привел в порядок, так что все было готово. Ремонт в студии еще не успели закончить, но ее техническое оборудование было идеальным».

Дерек Тейлор: «В студии помещался котел отопительной системы, который не имел звукоизоляции. Кто-то заметил: «Шум котла будет мешать». И «Битлз» сказали: «На время работы мы станем отключать его. Растопим камин». До остального здания им не было дела — ведь там работали маленькие, самые обычные люди. Как видите, ошибочные решения принимали не только сотрудники пресс-бюро.

Во всяком случае, это была необычная студия, но в конце концов, когда они заканчивали работу над «Let It Be», понадобилось привезти туда портативную записывающую аппаратуру. Это напоминало приготовление пищи на примусе, стоящем на дорогой газовой плите, к которой не подвели газ.

Ну а потом были выпущены все эти альбомы! В тот период, в безумный период работы в «Эппл», был записан «Белый альбом», закончен «Yellow Submarine», созданы «Let It Be» и «Abbey Road», — все они записаны в те сумасшедшие дни».

Джордж: «Когда мы с Эриком Клэптоном отправились послушать Рея Чарльза в «Фестивал-Холл», до Рея на сцену вышел какой-то парень — он играл на органе, танцевал и пел «Double-O Soul». Я подумал: «Кажется, я где-то видел его раньше». Просто теперь он был выше ростом и крупнее. Потом вышел Рей, его группа сыграла несколько песен, а затем он представил публике… Билли Престона! Рей сказал: «С тех пор как я услышал, как Билли играет на органе, я перестал играть на этом инструменте сам — я предоставил это Билли». Я подумал: «Так это Билли!» Мы не виделись с ним с тех пор, как встретились в Гамбурге в 1962 году. Тогда он был еще совсем мальчишкой, а теперь это был рослый парень, аж под шесть футов.

Я послал Билли письмо, пригласив его на Сэвил-Роу, и он пришел. Он появился, когда мы работали в подвале, прогоняли «Get Back», я поднялся наверх, к секретарю, и сказал: «Пойдем, сыграешь с нами, а то они дурью маются». Он разволновался. Я знал, что остальным тоже нравится Билли, он был для нас глотком свежего воздуха.

Любопытно видеть, как любезно ведут себя люди в присутствии гостя, потому что хотят предстать перед ним в лучшем свете. То же самое случилось при работе над «Белым альбомом», когда я привел Эрика Клэптона и предложил ему участвовать в записи песни «While My Guitar Gently Weeps». Внезапно все вспомнили о правилах приличия.

Билли спустился в подвал, и я сказал: «Помните Билли? Вот он. Он может сыграть на пианино». Он сел за электрическое пианино, и атмосфера в студии сразу улучшилась на сто процентов. Присутствия пятого человека хватило, чтобы растопить лед между нами. Билли не знал, что происходит, не подозревал, что творится между нами, и его искренность подхлестнула всю группу. Все были рады появлению еще одного музыканта, работать стало приятнее. Все мы стали играть лучше, запись удалась на славу. Более-менее в том же виде эти песни звучат на пластинке».

Ринго: «Не думаю, что это Билли Престон помог нам утихомириться. По-моему, мы просто работали над хорошей песней и увлеклись. Он тоже включился в работу, и внезапно, как всегда бывает, когда что-то получается, мы забыли обо всем плохом и занялись тем, что у нас действительно получалось.

«Get Back» — хорошая песня. Я считал ее потрясающей. И «Don't Let Me Down» тоже. Это две замечательные песни. Они простые и бесхитростные — мы вернулись к прежнему стилю. В песне «Get Back» у меня есть отличное местечко. Потом я повторил его в «Back Off Boogaloo» («Сгинь, Бугалу!»). Надеюсь, мне это позволительно!»

Пол: «Билли был бесподобен — настоящий вундеркинд. Мы всегда ладили с ним. Он появился в Лондоне, и все мы воскликнули: «О, Билл! Отлично, попросим его поучаствовать в записи». И он стал приходить в студию, потому что он и вправду был нашим давним другом.

Возможно, это помогло нам всем вести себя спокойнее во время работы. Хотя возникли и некоторые проблемы, ведь группа «Битлз» всегда состояла из четырех человек. Мы были единым целым — я слышал, как нас называли «четырехглавым чудовищем».

Когда пришел Билли, нам действительно пришлось держать себя в руках, потому что это было равносильно приходу гостя, которому хочешь показать себя с лучшей стороны, но вместе с тем каждый из нас немного опасался, что он присоединится к группе. Подобное, мы знали, случалось. Тем более что мы никак не могли понять, то ли трещина и вправду есть, то ли все еще наладится. В общем, мы были растеряны.

Но играл он отлично, мы замечательно проводили время, и в конце концов запись получилась удачной».

Джордж Мартин: «Билли Престон очень помог нам, он отличный пианист, и одна его партия в „Get Back“ оправдывает его присутствие. Кроме того, он был дружелюбным, очень приятным и покладистым. Он помогал сгладить трения между ребятами».

Джон: «Песня «Across The Universe» первоначально была записана для концовки «Белого альбома». Но в него она не вошла, потому что материала было и так слишком много. Да и запись была неудачной. К концу работы над двойным альбомом нам все осточертело. И это досадно, потому что песня мне нравилась (71).

Я лежал в постели рядом с моей первой женой и размышлял. Сначала в песне был отрицательный заряд, и она все звучала и звучала у меня в голове. Жена заснула, а у меня в голове родились строчки: «Слова струятся, как бесконечные потоки…» Раздраженный, я спустился вниз и вместо песни в стиле «почему ты вечно затыкаешь мне рот?» превратил ее в космическую вещь.

Но поначалу она никого не заинтересовала, все устали. Мелодия была хорошей, но на уровне подсознания людям она не всегда нравилась. Я был сильно разочарован, когда она не вошла в альбом «The Beatles». Поэтому я отдал первую версию Всемирному фонду охраны дикой природы, и ее выпустили (80).

Потом, когда мы начали работать над альбомом «Let It Be», я снова попытался записать эту песню, но все, кто смотрел фильм, знают, как была встречена моя попытка. Наконец Фил Спектор забрал пленку, чертовски хорошо поработал над ней, добился замечательного звучания, и мы снова выпустили ее (71).

Эти слова — плод вдохновения, они сами явились ко мне, за исключением одного или двух, которыми мне пришлось потом дополнить одну из строчек. Это не моя песня, она просто прошла через меня» (80).

Джордж: «Песня «I Me Mine» — о проблеме эго. Существует два «я»: маленькое «я», когда люди говорят: «Я — такой или такой», и большое «Я», то есть Ом, завершенное, целое, вселенское сознание, которое есть пустота дуализма и эго. Нет ничего, что не являлось бы частью завершенного эго. Когда маленькие «я» сливаются в большое «Я», тогда вы действительно улыбаетесь.

Приняв ЛСД, я огляделся, и все, что я увидел, было связано с моим эго: «Это мой лист бумаги», «Это моя рубашка», или «Отдайте это мне», или «Я сам». Это сводило меня с ума, я ненавидел все, что связано с моим эго, — это была вспышка всего ненастоящего и преходящего, что я не любил. Но позднее я понял: надо понять, что существует и еще кто-то, кроме меня, старого трепача (вот кем я себя чувствовал, я ничего не видел, не слышал и не сделал в своей жизни, зато болтал без умолку). На повестке дня стал вопрос: «Кто я такой?»

И вот что из этого вышло: «Я, мне, мое…» Надо осознать истину, скрывающуюся в нас. Когда вы поймете, что все, что вы видите, делаете, чувствуете и слышите, не является реальным, тогда вы сможете осознать, что такое реальность, и ответить на вопрос: «Кто я такой?»

А Аллен Кляйн вообще думал, что это итальянская песня — «Сага Mia Mine».

Дерек Тейлор: «Во время записи „Let It Be“ я пару раз заходил в студию „Эппл“ и видел, как они довольны. Потом там стал появляться Билли Престон, атмосфера изменилась к лучшему. Это было забавно, совсем не так, как в Туикенеме, где велись бесконечные разговоры о том, что делать дальше. К тому времени я стал чуть ли не параноиком и потому считал, что они думают только об одном: „Как же нам быть с Дереком и этим чертовым офисом?“ Во время работы над альбомом „Let It Be“ я очень боялся, что окажусь никому не нужен, и обрадовался, когда они снова перебрались в „Эппл“ и опять очутились в том же здании. Две или три недели в конце января выдались особенно приятными».

Джордж: «Обдумывая проект „Let It Be“, поначалу мы решили отрепетировать все новые песни, а потом записать альбом вживую. Но это не получилось, и альбом мы записали в студии. Пока мы репетировали эти песни и записывали их, фильм о том, как мы записываем альбом, превратился в фильм о наших репетициях».

Нил Аспиналл: «Они по-прежнему вели разговоры о концерте на судне, где-нибудь в греческом амфитеатре или, может быть, в „Раунд-Хаусе“. Предложений о том, где они могли бы дать такой концерт, поступало множество, но ни одно из них не было принято».

Пол: «Мы ждали конца съемок и думали: „Как мы успеем закончить все это за две недели?“ Поэтому было решено подняться на крышу и дать концерт там, а потом разъехаться по домам. Не помню, кто именно это предложил. Может быть, это была и моя идея, но я не уверен».

Ринго: «Мы планировали сыграть где-нибудь вживую и гадали, где мы могли бы дать такой концерт — в „Палладиуме“ или „Сахаре“. Но туда пришлось бы тащить всю аппаратуру, и мы решили: „Давайте просто поднимемся на крышу“. Мы поручили Мэлу и Нилу установить все оборудование на крыше и сыграли там свои новые песни. Помню, было холодно, ветрено и сыро, но людям, смотревшим на нас из офисов, концерт по-настоящему понравился».

Джордж: «На крышу мы поднялись, чтобы осуществить идею концерта вживую, — так было гораздо проще, чем ехать куда-то, к тому же никто еще не делал ничего подобного, поэтому нам было интересно узнать, что произойдет, когда мы будем играть на крыше. Это было что-то вроде маленького социологического исследования.

Мы установили камеру в приемной «Эппл», у окна, так, чтобы ее никто не видел, и снимали подходящих людей. Полицейские и просто прохожие говорили: «Вы не имеете права! Вы должны прекратить этот шум».

Пол: «Это было отличное развлечение. Мы установили микрофоны и устроили настоящее шоу. Помню, я увидел Викки Уикхэм из «Ready, Steady, Go!» (разве не загадочное название?) на противоположной крыше. Нас разделяла улица. Она сидела там с двумя друзьями, потом секретари из юридической конторы по соседству поднялись на свою крышу.

Мы решили сыграть все песни, которые отрепетировали, и записать их. Если дубль получится удачным, мы включим его в альбом, если нет — возьмем один из ранних, записанных в подвале. Это и вправду было забавно, потому что концерт проходил под открытым небом, а мы к этому не привыкли. Мы уже давно не играли на свежем воздухе.

Место было выбрано неподходящее, потому что нас не видел никто, кроме Викки Уикхэм и еще нескольких человек. И мы стали играть для себя и для неба, что было неплохо. При этом внизу снимали то, что происходило на улице. Многие горожане недоуменно поднимали вверх голову: «Что это за шум?»

В конце концов мы узнали от Мэла (который подползал к нам, стараясь не попасть в кадр), что полиция недовольна. Мы заявили: «Мы не остановимся». Он ответил: «Полиция намерена арестовать вас». — «Отличный финал для фильма. Пусть так и сделают. Великолепно! Вот это финал: «БИТЛЗ» арестовали во время концерта на крыше».

Мы продолжали играть, предчувствуя этот плачевный финал, и, как я уже сказал, происходящее нам нравилось. Я играл на своем маленьком басе «Хофнер» — очень легком и приятном в обращении. В конце концов полицейский номер 503 из совета Большого Вестминстера вышел вперед: «Прекратите играть!» Мы ответили: «Пусть попробует стащить нас с крыши. Это демонстрация, дружище».

Кажется, в результате отключили электричество, на этом и завершился фильм».

Ринго: «Я никогда не чувствовал себя скованно в присутствии полицейских. Кто-то из соседей вызвал полицию, и, когда она появилась, я играл и думал: „Здорово! Надеюсь, меня арестуют“. Мне хотелось, чтобы копы арестовали меня, потому что нас снимали, и это выглядело бы впечатляюще — падающие тарелки и так далее. Но полицейские только повторяли: „Вы должны прекратить этот шум“. А ведь все могло закончиться так здорово…»

Джордж: «Мы записали четыре или пять песен и могли бы записать гораздо больше, если бы не отключили электричество, — но и этого хватило. В фильме „The Rutles“ тоже показана эта история».

Дерек Тейлор: «30 января, в день концерта на крыше, я помню, как услышал откуда-то сверху музыку. Я был весь в делах, мне было некогда идти и выяснять, что происходит. Я знал, что на крыше что-то творится, но это меня не касалось. У меня были другие дела, я видел, как на улице собрались люди, слышал, как начался концерт, и думал, что слышать музыку с улицы замечательно.

На крышу я так и не поднялся, потому что мне пришлось взять на себя прессу, отвечать на звонки. Телефоны начали трезвонить немедленно, потому что весь Лондон сразу узнал, что «Битлз» дают концерт на крыше, и это было потрясающе. Это было первое крупное, значительное, позитивное событие за несколько месяцев, которое прошло без сучка и задоринки.

Да, кое-кому они помешали, как показано в фильме, но в общем и целом звонившие журналисты были в восторге от того, что ребята опять выступают. Это было здорово. Это и теперь здорово».

Нил Аспиналл: «Я не знал, кто наши соседи. Не думаю, что мы им сильно помешали, но им не понравились поклонники, собравшиеся на улице. И никому из них не пришелся по душе концерт на крыше. Впрочем, меня там не было. Я лежал в больнице, у меня только что вырезали гланды — вот я и пропустил это шоу».

Джордж Мартин: «Я был внизу, когда они играли на крыше, и безумно волновался, боялся, что в конце концов окажусь в полиции за нарушение порядка».

Дерек Тейлор: «Когда они устроили концерт на крыше, перед ними открылись новые возможности. Это было грандиозно. Никто уже не надеялся, что когда-нибудь они будут давать концерты, хотя мы продолжали твердить: „Возможно, будет еще один концерт“. Такие разговоры о концертах шли на протяжении всего 1968 года, и после того, как они дали концерт на крыше, надежда появилась вновь. „Возможно, они опять начнут выступать“, — говорили мы, потому что тот концерт прошел удачно».

Джон: «Мы завершили выступление самым законченным своим номером „Get Back“. Мы долго репетировали, так и не закончили репетиции, нам все надоело, и мы бросили эту затею. Начались разговоры, суета, споры. А потом мы записали до половины еще один альбом, устали, остановились и сделали перерыв. Это должен был быть обычный альбом, но к нему прилагалась книга, целая книга о записи этого альбома. Поскольку одновременно мы снимали фильм, то все это должно было выйти вместе. Мы сняли что-то вроде хроники, фильм о том, как мы записываем альбом. Отснято было шестьдесят восемь часов, поэтому нам предстояло многое вырезать. Все склоки, выяснение отношений, всякие мелочи, которые случаются во время записи альбомов» (69).

Пол: «Я постоянно помню о том, что, несмотря на весь свой успех, «Битлз» всегда были просто хорошей группой. Не больше, но и не меньше.

Когда мы начали играть, мы играли хорошо, так было с самого начала. И когда в группе был Ринго, и до того. Но с приходом Ринго мы стали играть еще лучше. Нам не так уж часто приходилось бездельничать, но, конечно, как и у любой другой группы, у нас бывали перерывы.

Но самым главным было то, что мы были замечательной концертной группой. Мы забывали про все свои МВЕ, альбомы и тому подобное, мы просто становились хорошей группой. Я надеялся, что после выступления вживую мы все поймем, что нам нечего делить. Мы можем просто продолжать играть, и все разрешится само собой».

Джон: «Больше всего мне недоставало возможности просто сидеть вместе со всеми и играть. „Битлз“ становились все меньше похожи на группу. Мы перестали ездить в турне, собирались вместе только во время записи альбомов, репетиции проводили прямо в студии записи. Мы играли вместе только во время записи. Иногда мы теряли форму — музыканты чем-то сродни атлетам: надо играть постоянно, чтобы быть в тонусе. А мы месяцами не занимались музыкой, а потом вдруг приходили в студию и надеялись, что сразу сыграем, как прежде. Нам требовалось несколько дней, чтобы освоиться и сыграться, — следовательно, в музыкальном отношении в последние годы „Битлз“ перестали быть такой же сыгранной группой, как раньше. Хотя мы узнали множество приемов, при помощи которых могли выпускать хорошие альбомы, вместе мы играли реже, чем в первые годы, и нам этого не хватало» (72).

Джордж Мартин: «В конце концов получился документальный фильм без прикрас об альбоме „Let It Be“. Мы с Глином Джонсом свели музыку, и это был честный альбом, чего они и добивались. Но его не сразу оценили, потому что никому из них не нравились документальные фильмы, в которых все было видно, они привыкли к глянцу. Думаю, именно поэтому фильм выпустили не сразу».

Джон: «В конце концов из отснятой пленки получилась почти бутлежная версия. Мы разрешили Глину Джону сделать ее ремикс. Нам было уже все равно. Мы просто оставили ему пленку и сказали: «Вот, займись ею». Впервые со времен первого альбома мы не имели к нему никакого отношения. Никому из нас не хотелось им заниматься. Наверное, каждый думал: «Нет, работать над ним я не стану». Там было двадцать девять часов записи. Целый фильм, море пленки. По двадцать дублей каждой песни, потому что мы репетировали и записывали абсолютно все. Никому из нас не хотелось больше смотреть ее.

Я думал, было бы неплохо выпустить эту пленку, как она есть, потому что она полностью уничтожила бы «Битлз». Она развенчала бы миф: «Вот мы, без штанов, без глянцевой обложки и абсолютно голые. Вот как мы выглядим без прикрас, так что хватит театра». Но этого не произошло. Мы быстро закончили «Abbey Road» и выпустили гладкую версию «Let It Be», чтобы поддержать миф» (70).

Нил Аспиналл: «Они ждали, когда фильм смонтируют и подчистят, чтобы покончить с контрактом с «Юнайтед Артистс». Альбом «Let It Be» представлял собой звуковую дорожку к фильму, поэтому его нельзя было выпустить до выхода фильма. Вот почему он вышел позже «Abbey Road».

Джордж Мартин: «Альбом „Abbey Road“ получился чем-то вроде приложения, он был сыгран на „бис“ числом, если угодно. „Let It Be“ вышел только благодаря тому, что Джон попросил Фила Спектора поработать над ним».

Джордж: «Думаю, Фил Спектор обратился к Аллену Кляйну и предложил свои услуги или вообще связался с Кляйном, зная, что он знаком с «Битлз». Кажется, именно Кляйн предложил нам пригласить Фила Спектора для работы над пленками «Let It Be».

Фил Спектор сделал записи в том стиле, который мне нравился, используя свой метод «стены звука». Я был большим поклонником его работ, в начале шестидесятых мы некоторое время общались с ним, когда он бывал в Лондоне. Поэтому я сразу согласился привлечь Фила к работе. А еще у него была тяжелая полоса в жизни, он перестал на время записывать музыку и сейчас, думаю, пытался вернуться в этот бизнес. Я считал, что мы поможем ему снова встать на ноги».

Ринго: «Он полный шизоид! Я познакомился с Филом, когда мы все летели на самолете в Нью-Йорк, и мы увидели, как он обезумел оттого, что едет в Америку. К тому же он так нервничал, что не мог усидеть на месте и ходил туда-сюда по проходу между креслами.

В следующий раз я встретился с Филом спустя долгое время, когда Джон и Йоко устроили выставку в Сиракузах в штате Нью-Йорк. Мы все отправились туда и перед вылетом посидели в баре. Объявили посадку на наш рейс, но, когда мы вошли в самолет, Фил вдруг решил, что лететь именно на этом самолете небезопасно, и мы вернулись в бар. Его объяснение мы сочли достаточно весомым и потому дождались следующего рейса. Фил безумно боялся самолетов.

Нам нравилось называть его эксцентричной натурой. Он был очень странным, но славным малым, а когда доходило до музыки, он знал, что делает».

Джон: «Он действительно умел обращаться с операторским пультом. Он просто играл на нем. Он мог за считанные секунды добиться любого звучания. Его мастерство было непревзойденным. Я многому научился у него. Фил выслушивает тебя, выясняет, чего ты хочешь, а потом воспроизводит все это в лучшем виде. Нужно только объяснить ему, чего ты хочешь добиться, а он позаботится о том, чтобы звучание получилось хорошим. Ты получаешь то, к чему стремишься. Обычно взаимопонимание с тем, кто сидит по другую сторону пульта, приходит не сразу. А Фил мог бы работать по любую сторону от него. Иногда казалось, что он член группы, а не инженер звукозаписи. Ему нравится тот же самый старый рок, что и мне. Когда мы вместе работали над „Instant Karma!“ („Внезапная карма“), он спросил: „Как это должно звучать?“ Я ответил: „Как музыка пятидесятых, но и современно“. И он сделал это» (70).

Дерек Тейлор: «Я познакомился с Филом Спектором, когда он появился во время работы над „Let It Be“. Я решил, что он чокнутый, но он мне понравился. Такие безумцы, как Фил, мне по душе. Я не хотел бы поехать отдыхать с ним, потому что он слишком не от мира сего даже для меня. А я сам, в сущности, простой парень из Уэст-Керби, у которого есть приличная, здравомыслящая жена, которая не дает мне стать похожим на Фила Спектора, Аллена Кляйна и им подобных, но я, по крайней мере, могу общаться с ними».

Джон: «Его можно назвать в лучшем случае эксцентричным, но учтите, это мнение человека, который сам спятил» (75).

Джордж: «Полу приписывают слова о том, что он не желает, чтобы Фил Спектор участвовал в работе, что ему не нравятся оркестровки Фила в „The Long And Winding Road“ („Длинная извилистая дорога“) и в других песнях. Но лично я находил это отличной идеей».

Пол: «Я сказал это потому, что „Let It Be“ был задуман как альбом без прикрас — именно так его сводил Глин Джонс: без наложений, без оркестровок и так далее. Он был чрезвычайно прост. Только группа, живое звучание — в комнате или на крыше, — и мне это по-настоящему нравилось. Возможно, звучал он грубовато и не был коммерческим, но, так или иначе, все вышло не так, как мне хотелось».

Джордж Мартин: «Мне совсем не понравился „Let It Be“ Фила Спектора. Я всегда был его большим поклонником, считал его записи потрясающими, он и вправду создавал замечательные звуковые эффекты, но при работе над „Let It Be“ он сделал то (и не слишком удачно), что мы не позволилили бы себе сделать, и этим вызвал у меня раздражение, потому что, на мой взгляд, это выглядело безвкусным. Качество записей „Битлз“ от его вмешательства только пострадало — вот как я считал. Они стали похожи на записи любого другого артиста».

Пол: «Недавно я еще раз прослушал версию Спектора и понял, что она звучит ужасно. Я предпочитаю первоначальный вариант, вошедший в «Антологию-3».

Ринго: «Мне понравилось то, что сделал Фил. Он привносил в музыку что-то свое, был королем „стены звука“. Нет смысла приглашать его, если тебе не нравится то, что он делает, — потому что это его конек. Он настоящий профессионал».

Джон: «Ему всегда хотелось работать с „Битлз“, ему дали скверно записанные пленки, вызывающие только отрицательные эмоции, и он сделал из них нечто. Он проделал огромную работу» (70).

Ринго: «В мае 1970 года «Let It Be» вышел как последний альбом, хотя последним был записан, конечно же, «Abbey Road». Вот пример того, что творится в этом мире: предпоследний альбом оказывается последним, а последний выходит до него. Но после «Abbey Road» мы разбежались, а до него не думали о том, чтобы расстаться. Все это очень странно.

Я бы смонтировал этот фильм по-другому. Уверен, и Джон, и Пол тоже. Думаю, эти версии были бы гораздо интереснее, чем фильм, смонтированный Майклом Линдзи-Хоггом».

Джордж: «В каком-то смысле компания „Эппл“ была раем для недоумков, Но среди наших лучших друзей этих недоумков было не так уж мало» (69).

Джон: «У нас не было и половины тех денег, которыми мы располагали, по мнению людей. Нам хватало на жизнь, но позволить «Эппл» продолжать тратить деньги мы не могли. Мы начинали с моря идей о том, что нам хотелось бы сделать, мы хотели объять необъятное, но, как не раз случалось у «Битлз», у нас ничего не вышло, потому что мы не были практичны и достаточно сообразительны и не понимали, что для управления компанией необходима деловая хватка.

Невозможно оказывать помощь поэтам, благотворительным организациям и кинорежиссерам, не вкладывая в это деньги. С самого начала это предприятие было воздушным замком. Мы все делали не так: мы с Полом помчались в Нью-Йорк со словами: «Мы сделаем вот это, будем способствовать тому-то и тому-то». Сначала следовало заняться бизнесом — теперь мы это понимаем. Необходима «новая метла», многим придется выйти из игры. Необходимо быть более гибкими.

Дело не обязательно должно приносить огромную прибыль, но, если все так пойдет и дальше, через шесть месяцев сы окажемся на мели» (69).

Ринго: «Компания „Эппл“ не разрасталась, а чахла. Мы все хватались за все сразу. Я возглавлял киноотдел „Эппл“. Я снялся в 1967 году в „Кэнди“ и думал, что справлюсь с этой задачей. Все мы возглавляли разные отделы компании, и в конце концов нам понадобился опытный человек, который объединил бы их. Эту работу мы собирались поручить Аллену Кляйну».

Джон: «Я получил письмо от бухгалтера: «Вы на грани разорения, и если вы будете продолжать в том же духе, то скоро разоритесь». Такие письма он послал каждому из нас, но, похоже, прочел его только я. А потом я объявил об этом журналистам и добавил: «Мы разоримся, если не прекратим играть в бизнес».

Но остальные твердили: «Нет, нет, все идет чудесно». Это напомнило мне королевскую семью: они делают вид, будто никогда не плачут, не ходят в туалет, и их жизнь безоблачна. Но они такие же люди, как и все остальные, — они плачут и ходят в туалет.

Уверен, и остальные хотели затянуть гайки, но не очень понимали значение этого. Они только разглагольствовали. Иногда Джордж заходил в офис и взрывался, видя, сколько там пьяниц и сколько людей наживается на нашей компании. Но прекратить это мы не могли. Чтобы навести порядок, требовалась сильная рука» (71).

Нил Аспиналл: «Битлз» не были бизнесменами, а пытались управлять магазинами, компаниями звукозаписи, художниками, издательствами и офисами и одновременно делать свое дело. Это создавало чудовищную неразбериху. Уйма денег была вбухана куда-то, и никто понятия не имел, на что они потрачены.

И потому возник вопрос: кто этим займется? Я управлял компанией на таких условиях: «Я буду заниматься этим, пока вы не найдете человека, который согласится взяться за эту работу». Сам я не хотел всю жизнь заниматься этой работой».

Дерек Тейлор: «Битлз» искали человека, имеющего вес либо в музыкальном бизнесе, либо в Сити. Они искали человека, который взял бы в свои руки бразды правления. Такого менеджера они искали все время.

Однажды вечером мы с Джоном приняли ЛСД у меня дома — Нил тоже был с нами и, уверен, тоже принял кислоту. И мы нашли отличный выход: мы пойдем к управляющему банком в Уэйбридже и к местному юристу и скажем: «Послушайте, в «Эппл» творится неразбериха, а нам нужно простое решение — просто надежный управляющий банком и юрист, которые во всем разберутся». Это решение было навеяно ЛСД.

Но на следующий день мы от него отказались. Я до сих пор считаю, что, если бы мы осуществили эту идею, все сложилось бы удачнее, чем когда мы попали в руки настоящих финансистов. Ведь у нас не было ни юриста, ни управляющего банком, ни всех остальных спасителей…»

Джон: «Задним умом все крепки. Люди часто спрашивают, имея в виду „Эппл“ и бизнес: „Почему вы не сделали так? Почему вы не сделали этак?“ Попробовали бы они что-нибудь сделать, имея миллионы долларов и видя, как они утекают неизвестно куда!» (74)

Джордж: «Чтобы разобраться с делами „Эппл“, мы вели переговоры со многими людьми. Помню доктора Бичинга, который навел порядок на английских железных дорогах, поэтому его пытались уговорить прийти и посмотреть, может ли он навести порядок в компании „Битлз“. Но он отказался, и за эту работу взялся Кляйн».

Дерек Тейлор: «Однажды утром мне позвонили и сообщили, что Аллен Кляйн считает, что я стою у него на пути, — вот почему он никак не может встретиться с «Битлз». Он хотел прийти к ним на помощь и считал, что я по какой-то причине препятствую ему. Я подумал: «Ничего подобного, о нем я даже не вспоминал». И мой собеседник, Тони Колдер, сказал: «Значит, если он позвонит, ты проследишь, чтобы его сообщение передали Питеру Брауну?» И я ответил: «Конечно».

Когда он позвонил, и его действительно ни с кем не соединили, я помог ему, потому что моей задачей было устранять препятствия. Я не верил во все эти «желательные» и «нежелательные» звонки. Я никогда никому не мешал, за исключением тех людей, которые уже причинили вред «Эппл». Я сказал: «Слушайте, у него скверная репутация, но давайте все-таки встретимся с ним. Это вас ни к чему не обязывает». Я сообщил Питеру Брауну: «Аллен Кляйн пытается созвониться с тобой — ответь ему». Так он и сделал, а затем ребята (так называемые ребята) встретились с ним».

Нил Аспиналл: «Аллен Кляйн был американским бухгалтером, бизнесменом и менеджером, к тому же менеджером „Роллинг Стоунз“. Мне известно, что Джон и Йоко встречались с ним и решили, что такой менеджер им подойдет».

Джон: «Кляйн и „Эппл“ не могли не встретиться. На нас произвело впечатление то, как он занимался делами „Роллинг Стоунз“. Кроме того, я еще никогда не видел человека, который ходил бы в таких чистых водолазках. Из известных мне бизнесменов у него единственного нет стального блеска в глазах и камня вместо души» (69).

Ринго: «В то время развернулась бурная деятельность. Помимо Аллена Кляйна, появился Джон Истмен (брат жены Пола), который тоже стремился стать менеджером.

Так или иначе, мы встретились с Алленом Кляйном, и он нас убедил — во всяком случае, меня. И Джона тоже. Мое первое впечатление: «Я обо всем позабочусь, ребята». Он излучал энтузиазм, был славным малым, приятным в обхождении и с деловой хваткой американца. Выбирать было не из чего, и я выбрал его. Нас было уже двое, и Джордж присоединился к нам».

Пол: «В конце концов после концерта на крыше дело дошло до собрания. Я собирался предложить всем время от времени давать маленькие концерты, чтобы вновь воспрянуть духом и вернуться к тому, с чего мы начали. А потом, возможно, у нас появятся и другие планы, если нам захочется.

Но накануне встречи Джон и Йоко повидались с Алленом Кляйном, и Джон предложил ему стать его менеджером. Он сообщил всем: «Отныне Аллен Кляйн занимается моими делами». А когда мы спросили его, почему он так решил, Джон ответил: «Кроме него, никто не нравится Йоко».

Джордж: «Джон пришел и сказал: «Я намерен поручить свои дела Кляйну. Вот такие дела». Он спросил, хотим ли мы встретиться с Кляйном, и предложил дать ему шанс побеседовать с нами, и мы с Ринго согласились.

После этого мы поняли, что альтернативы у нас нет. Управлять компанией «Эппл» было некому. Она истратила все деньги, ни у кого из нас не оказалось хватки менеджера. В тот момент нам нужен был специалист.

Пол встретился с Линдой и предложил взяться за дело ее брату, Джону Истмену или ее отцу, Ли Истмену. Мы встретились с Ли Истменом, и, помню, я сказал: «Давайте сведем их вместе», имея в виду Ли Истмена и Аллена Кляйна. Но я не припомню, чтобы видел их в одной комнате. Помню встречу с Ли и Джоном Истменами в «Кларидже».

Ринго: «Мне понравился Аллен. Он был веселым, знал музыкальный бизнес. Он знал толк в пластинках, в кино, знал музыку. Многие люди, с которыми мы встречались, старались пролезть в музыкальный бизнес, но ничего в нем не смыслили».

Джордж: «Я подумал: „Если придется выбирать, я остановлю выбор на Кляйне, потому что его выбрал Джон и потому что он кажется мне честным человеком“. (Но через несколько лет наше мнение изменилось.) Поскольку все мы родом из Ливерпуля, мы отдавали предпочтение простым людям с улицы. Ли Истмен принадлежал к другому кругу. И поскольку Кляйна выбрал Джон, нам было проще принять решение».

Нил Аспиналл: «Я помню встречу „Битлз“ с Алленом Кляйном и Ли Истменом — кажется, она состоялась в „Дорчестере“. Кляйн и Истмен повздорили. Они недолюбливали друг друга и потому затеяли ссору. Решение так и не было принято».

Ринго: «Джон Истмен участвовал в ежедневных встречах, но мне и в голову не приходило, что он придет как-нибудь и скажет: «Ребята! Ну, что, за дело?»

Насчет того, кто должен управлять компанией «Эппл», у Пола было свое мнение, не такое, как у нас. Мы постоянно спорили с Полом. Мы, трое, возмущались: «Мы все идем этим путем — почему же ты не с нами?» Мне казалось, он пристрастен, потому что Истмены приходятся ему родственниками. Не будь Джон Истменом, разрешить затруднение было бы проще. Но положение осложнялось потому, что в деле были замешаны родственные узы».

Нил Аспиналл: «За несколько месяцев они уладили все разногласия и заключили предварительное соглашение (до официального контракта дело так и не дошло). Подписались трое: Джон, Джордж и Ринго, а Пол не стал. Наверно, в день подписания соглашения Пол еще не успел все обдумать. Он не понимал, к чему такая спешка».

Пол: «По-моему, Кляйн прекрасно умел убеждать людей. Обычно он спрашивал: «Чего вы хотите?» И ему отвечали: «Денег, и побольше…» — «Вы их получите!» Или, в случае с Йоко, речь шла о выставке: ей была нужна выставка, но с ее устройством возникли сложности. Думаю, Аллен Кляйн сказал: «Хорошо, вы ее получите. Выставка? Нет проблем!» В конце концов нам пришлось заплатить поровну за устройство ее выставки в Сиракузах, а ведь она даже не была членом группы. Вот чем занимался Аллен Кляйн. И действовал очень убедительно. Он был готов сделать все, что от него требовалось, если хотел произвести на кого-нибудь впечатление.

Я предложил в качестве юриста Ли Истмена, но они сказали: «Нет, он слишком расположен к тебе и предубежден против нас». Это я понимал, поэтому спросил его: «Если бы «Битлз» предложили вам такую работу, вы бы согласились?» И он ответил: «Знаете, пожалуй, да». Затем я снова поговорил с ребятами, прежде чем сделать Ли Истмену серьезное предложение, и они сказали: «Ни в коем случае: он относится к нам слишком предвзято». И они оказались правы, но он не взялся за это, и слава богу, потому что с ним все это превратилось бы черт знает во что.

Джон обратился к Кляйну, а Джордж и Ринго сказали: «Ладно, мы поддержим Джона». Я понял, что и от меня ждут того же самого, но я считал эту идею неудачной — вот и все. Встретившись с Миком Джаггером, я спросил его: «Что ты об этом думаешь?» Он ответил: «Все о'кей, если тебе по душе такие люди, как он». Он не стал переубеждать нас, и мы очутились в положении трое против одного.

По правилам «Битлз» от любого плана отказывались, если кто-нибудь из нас был с ним не согласен. Это демократичный подход, поэтому в ситуации трое против одного мы чувствовали себя неловко и в результате наделали много ошибок.

Помню, однажды вечером мы собрались на студии «Олимпик». Я думал, мы будем работать над «Abbey Road». Мы все пришли на запись, пришел и Аллен Кляйн. Остальные трое сказали: «Ты подпишешь контракт — Аллен должен показать его правлению». Я возразил: «Сегодня пятница. По субботам Аллен не работает, к тому же он сам себе хозяин. Он не входит ни в какое правление. Не беспокойтесь, это можно сделать и в понедельник. Давайте лучше займемся работой. Вы же не станете настаивать, чтобы я подписал контракт».

Но они продолжали наседать: «Ты увиливаешь? Он хочет двадцать процентов». Я сказал: «Объясните ему, что он сможет получить только пятнадцать процентов». Они насторожились: «К чему ты клонишь?» — «Я просто отстаиваю наши права; мы известная группа». Я точно помню, что я сказал: «Битлз» — известная группа. Он будет получать пятнадцать процентов». Но почему-то (думаю, он их околдовал) они твердили: «Нет, он должен получать двадцать процентов, он должен представить отчет правлению. Ты подпишешь его либо сейчас, либо никогда». И я сказал: «Значит, вот как? Сейчас подписывать его я не стану».

Начался спор, а потом все они уехали, оставив меня в студии. В дверь заглянул Стив Миллер: «Привет, как дела? Студия свободна?» Я ответил: «Похоже, да, приятель». Он спросил: «Ты не против, если мы займем ее?» В конце концов тем вечером я принял участие в записи его песни. Она называлась «My Dark Hour» («Мой мрачный час») — хорошая песня. Мы с ним записали ее вдвоем. Мне надо было что-то делать, заняться чем-нибудь, чтобы пережить случившееся.

Такие ссоры стали вспыхивать все чаще, и наконец Кляйн был принят на работу большинством голосов — трое против одного. Он получил двадцать процентов».

Дерек Тейлор: «Кляйн многим внушал робость, но не мне, потому что я встречал немало таких людей, как он, и мне казалось, что он уязвим. Познакомившись с Фрэнком Синатрой, я понял, что и он уязвим, — я видел, что он по-настоящему хочет нравиться людям. Я понимал, что и у Кляйна есть слабые места. Такое бывает иногда даже с сильными людьми.

Но осторожных людей ему не составляло труда запугать. Взгляд его маленьких глаз постоянно блуждал по сторонам. Аллен был родом из Нью-Джерси, принадлежал совсем к другой культуре. Мы, сотрудники «Эппл», которые знали «Битлз» уже несколько лет, считали, что можем справиться с чем угодно. «Ну и что, что у него скверная репутация! Нам необходим его опыт, а если нам что-то не понравится, мы стерпим».

Он сказал мне: «Говорят, что ты очень расточителен, что ты со всеми выпивками и вечеринками обходишься недешево, но, по-моему, это совсем не так». И я ответил: «Да, знаю. Мы не ездим в круизы и так далее. Больше всего денег уходит на виски, сигареты и пиво марки «Кроненбург».

Некоторые из «Битлз» очень быстро приняли его на работу. После того как Джон и Йоко провели с Кляйном вечер в «Дорчестере», Джон сказал: «Я намерен доверить ему все». Они навели справки у Донована, Джаггера, Микки Моуста и других, и они объяснили: «Отдыхать в его компании вам вряд ли захочется, но позаботиться о вас он сумеет».

Поэтому Джон, Джордж и, кажется, Ринго быстро договорились. Пол еще долго сопротивлялся и так и не согласился с ними, но все-таки подписал какую-то бумагу за восьмиугольным столом. Кажется, в тот момент был сделан снимок — одна из фотографий Терри Венейблза и Алана Шугара.

В то время в разгаре был мой судебный процесс с Ричардом Брэнсоном. Ричард был молодым сотрудником журнала «Student», который подал на меня в суд за то, что я не доставил ему то, что не передали мне Джон и Йоко, потому что у них возникли какие-то затруднения. Другими словами, я должен был взять у них какую-то вещь и отдать ее Брэнсону, но не смог, и за это с меня требовали десять тысяч фунтов стерлингов.

Джон сказал: «А, тот процесс с парнем из «Student»? Аллен займется им. Все будет в порядке. Мы все слишком многого боимся, а Кляйн поможет нам избавиться от опасений». Итак, среди нас появился очередной Мессия — он принес и облегчение, и новые опасения».

Нил Аспиналл: «Аллен Кляйн привел с собой своих людей и уволил много прежних сотрудников «Эппл». Это случилось не за один день, а за девять месяцев. К примеру, Аллен предпочитал сотрудничать с Лесом Перрином (пиаровцем из компании Аллена, который работал со множеством разных людей — с «Роллинг Стоунз» и другими представителями музыкального бизнеса), а не с собственным пресс-бюро «Эппл». Рон Кэсс (директор «Эппл Рекорде») ушел, Денис О'Делл (из «Эппл Филмз») ушел после «Let It Be», ушли Питер Эшер, Тони Брамуэлл, Джек Оливер. Это был не крутой поворот, а конец.

После его прихода в «Эппл» в компании все изменилось. Ситуация стала совершенно другой. Прежде всего, в ней не участвовал Пол. Происходящее его совершенно не устраивало. Но все-таки ребята приезжали в студию и записывали «Abbey Road» уже при Кляйне».

Джордж: «Приход Аллена Кляна в „Эппл“ напоминал сцену из „The Rutles“, где Рон Декляйн приходит в „Ратлз Корпорейшн“, а все выскакивают из окна. Одних сотрудников увольнял Аллен, другие сами убегали в страхе, а потом он брал на их место своих людей, которые вели дела так, как хотел Аллен».

Дерек Тейлор: «Аллен ввел новые порядки в «Эппл». Когда он был в городе, все ощущали его присутствие. Его кабинет находился прямо напротив моего, и это доказывает, каким ненормальным я был, поскольку продолжал работать, как прежде. Сейчас я бы этого не выдержал, я стал слишком нервозным. Но меня поддерживала уверенность, что, раз уж меня до сих пор не уволили, я должен выполнять еще одну функцию: символизировать прежние времена. Думаю, до сих пор существуют люди, старающиеся сохранять прежнюю атмосферу даже после того, как она рассеется, — этакие хранители настроения.

Однажды в пятницу Кляйн уволил сразу много людей, он объявил: «Сегодня вы пойдете со мной на ленч (я никогда не ходил с ним на ленч). — И добавил: — Некоторых из вас, мальчики и девочки… гм… мы отпускаем». Кажется, он передал Питеру Брауну длинный список сотрудников, которые не удовлетворяли его требованиям, и заявил: «А вам, оставшимся, еще повезло: обычно я увольняю весь персонал». Нам, оставшимся, пришлось утешаться мыслью, что мы работаем ради ребят. А может, мы остались только потому, что нас не уволили. Но мы остались.

У меня в кабинете стоял осветительный аппарат с проектором и прожекторами, которые вращались. Кажется, он стоил сто пятьдесят фунтов. Аллен Кляйн был с «Роллинг Стоунз» и Донованом во времена расцвета психоделики, а световое шоу было частью того, что он пытался понять, но так и не понял: «Раз уж ребятам это нужно… Не знаю, правда, на кой черт это им сдалось, но раз уж они хотят… А, все равно денег на них не сэкономишь, но если они хотят этим заниматься — ладно уж…» Мне разрешили продолжать работать как прежде, на протяжении восемнадцати месяцев после появления Кляйна.

Питера Эшера не уволили, он ушел сам. Он покинул нас из преданности Рону Кэссу (ныне, увы, покойному), который возглавлял «Эппл Рекордс» и был большой шишкой в компании. Кляйн невзлюбил Рона Кэсса. Он стремился выставить Рона, потому что тот тоже был американцем и хорошим, въедливым бухгалтером. Питер Эшер, который тоже занимал важный пост в «Эппл» — был главой художественно-репертуарного отдела, сказал: «Я ухожу с Роном». И они вместе устроились в компанию «MGM» и переманили к себе Джеймса Тейлора.

После этого атмосфера резко изменилась, да и до того она была не такой, как прежде. Нелепо верить, будто ты способен спасти мир, но многие в то время так считали. Говорят, во времена Христа существовало множество мессий, которые произносили проповеди. Так и в конце шестидесятых появилось множество спасителей, одержимых как добрыми, так и злыми намерениями. «Битлз» относились к первым, но, как обычно в таких случаях, все пошло кувырком».

Джон: «Аллен был просто человеком, как и Брайан. Случилось то же самое, что и с Брайаном: мы ошиблись в оценке его возможностей. Я часто ошибаюсь в людях, но иногда все-таки делаю верные выводы» (70).

Ринго: «Первые года два Аллен меня вполне устраивал, потому что я хотел только одного: чтобы нами руководили. Мне хотелось сойти с самолета или с поезда в Нью-Йорке и увидеть там симпатичного, крепкого парня, который взялся бы опекать меня, усадил бы в лимузин, дал пачку денег, снял мне номер в отеле — вот и все. Этого мне было достаточно, мне легко угодить. Только встречайте меня вовремя!

Появившись в «Эппл», Аллен начал избавляться от всех наших знакомых и брать на работу своих людей. К тому времени я перестал следить за событиями. Я ушел из «Эппл», забыл о компании и потому был не в курсе того, что там происходило».

Пол: «Аллен Кляйн не сумел разобраться в делах «Эппл». Создавая «Эппл», мы видели себя творцами, но никто не имел понятия о бюджете, поэтому мы тратили больше, чем зарабатывали. Мы думали, что он сумеет во всем разобраться и объяснит нам, что происходит.

Но все получилось иначе: первым делом он обшарил все шкафы, до которых у нас не доходили руки. Мы даже не знали про их существование. (Сказать по правде, добрая половина папок потерялась при переезде с Уигмор-стрит на Сэвил-Роу.) Мы творческие натуры, мы артисты, мы продюсеры — к чему нам папки? Он разыскал десятилетний контракт «Битлз», о подписании которого мы давно забыли. Но для какой-то сделки нам пришлось его подписать: «Да, мы согласны продолжать сотрудничество в течение десяти лет». (Прежде мы держались только на доверии — мы никогда ничего не подписывали. Об этом мы не думали.) Кляйн нашел эту бумагу в каком-то ящике, и ею они начали удерживать меня. Меня удерживали в группе буквой закона».

Джон: «Мы зарабатывали миллионы, но, должен признаться, из этих денег самим «Битлз» доставалось очень мало. У всех нас были дома, но мы сумели расплатиться за них только много лет спустя. И это случилось, когда появился Кляйн — этот волк, как его называли. Мы заработали миллионы, но так их и не получили. В Лондоне существует уйма крупных компаний с разными названиями, и, если проверить их связь с «Битлз», станет ясно, куда девались деньги. И в Америке тоже.

Брайан Эпстайн был замечательным парнем: он обладал сценическим чутьем, разглядел в нас что-то и умело представил нас. Но бизнес-консультанты у него были дрянные. Все пользовались его неопытностью и неопытностью всех нас, «Битлз», и нам ничего не доставалось.

Такова жизнь. Нет ничего нового в том, что кто-то грабит какого-нибудь артиста или молодежь в шоу-бизнесе. Это давняя история. При этом говорят: «Если у них появятся деньги, они не станут работать». Но это неверно. Благодаря деньгам артист почувствует себя увереннее, сможет свободно работать. Меня всегда тревожили мысли вроде: «Неужели меня ждет судьба Мики Руни? Я знаю, мы заработали деньги, но куда они девались? Рано или поздно с меня потребуют заплатить налоги. Бесполезно уверять, что этих денег я не получал. Согласно документам, эти деньги переданы «Битлз», значит, нам предстоит до конца своих дней выплачивать налоги». Вот о чем я беспокоился. Я просто предостерегаю всю молодежь, попавшую в этот бизнес: подписывайте бумаги только в том случае, если юрист — ваш брат. Доверяйте только родственникам» (71).

Пол: «А случилось вот что: в Ливерпуле мы с Джоном ничего не знали об авторских правах. Мы думали, что песни — это нечто витающее в воздухе и что они принадлежат всем. Мы продолжали так думать и когда познакомились с нашим первым издателем, Диком Джеймсом. Он сказал: «Входите. Садитесь. Ну, что скажете? Посидите здесь». Так и была заключена эта сделка. По сути дела, я до сих пор связан этими обязательствами. Это означает, что нас сразу одурачили.

В марте 1969 года, когда у меня был медовый месяц, а Джон устраивал постельные демонстрации, Дик Джеймс продавал наши песни, пока нас не было в городе. Вернувшись, мы воскликнули: «Дик! На это ты не имеешь никакого права!» А он ответил: «Хотите, поспорим?» И он был прав. Вот так и обстояло дело. Права были проданы, они стали товаром. Потом их купил Лью Грейд, глава ATV. Так мы с Джоном потеряли права на многие из наших песен. И Джордж тоже — он лишился нескольких».

Ринго: «В феврале я начал сниматься в фильме «The Magic Christian» («Магический христианин») с Питером Селлерсом. Я прочел книгу, написанную Терри Сазерном, и мы взялись за фильм вместе. Я предложил ему: «Давай снимем этот фильм». И поскольку он был Питером Селлерсом, чуть позже три разных телефона сообщили нам, что согласны вложить деньги, и мы принялись за дело.

Поразительным в Питере было то, что, хотя мы работали целыми днями вместе, и могли вместе поужинать, и обычно при расставании он чуть не падал со смеху, потому что был весельчаком, на следующее утро мы сухо здоровались, и приходилось начинать все заново. Это не было продолжением знакомства. Приходилось снова завязывать с ним дружбу. Прямо с девяти утра. К шести вечера мы снова покатывались со смеху, но на следующее утро я снова говорил: «Привет, Пит!», потом: «О боже!» — и понимал, что снова должен пробиваться через эту стену. Иногда нас вообще просили покинуть съемочную площадку, потому что Питер Селлерс — это Питер Селлерс.

Познакомиться с Терри Сазерном было здорово. Наши гримерные располагались по соседству, поэтому мы сдружились и писали друг другу записки. Продюсеры приходили к Терри и говорили: «Терри, ты никогда не догадаешься, что случилось!» Он спрашивал: «И что же?» — «Мы привезли Юла Бриннера!» И Терри начинал печатать текст для Юла Бриннера. А потом к нему опять приходили и говорили: «Мы привезли Рейчел Уэлч». Они просто созванивались с актерами и актрисами или же привозили на съемки тех, кто оказывался в городе, и бедному Терри приходилось писать для них эпизоды. Снимать такой фильм было непривычно, но весело. Терри подсовывал под дверь мои слова для следующего эпизода, а через час за мной приезжали, я выходил на съемочную площадку и снимался.

С Питером тоже было весело, мы часто смеялись: у него замечательное чувство юмора. Некоторые сцены с ним приходилось снимать подолгу, потому что мы смеялись как сумасшедшие. Стоило кому-нибудь из нас открыть рот, и мы уже покатывались со смеху. Так случалось несколько раз.

Питер многому научил меня. В фильме есть эпизод, в котором я что-то говорю, а он стоит напротив и просто ковыряет в носу. Если смотреть этот фильм в кино, вы сразу увидите, как все головы поворачиваются в ту сторону экрана, где стоит он. Тысячи человек думают: «Он ковыряет в носу! В этом что-то есть…» Это гораздо важнее всех моих слов — больше я никому не позволю так поступить со мной во время съемок. Это отличный урок. Он всегда повторял: «Все дело в твоих глазах, Ринг, в твоих глазах. Знаешь, на экране они будут просто огромными». Он классный парень, мы здорово повеселились.

Роман Джона с Йоко и мои съемки в фильме означали, что мы все были каждый сам по себе. Я уже говорил об этом: энергия «Битлз» иссякала. Мы привыкли использовать ее на тысячу процентов, а теперь она угасала. Мы все думали примерно одинаково: «О господи, неужели придется опять браться за дело? Делать все то же самое?» Мне хотелось одного, Джону — другого, Джорджу — еще чего-нибудь… У нас появились семьи. Энергия рассеивалась, потому что у нас были и другие дела».

Джордж: «Джону хотелось уехать и заняться авангардом или чем-нибудь еще, а мне — просто записать несколько песен. С другой стороны, Пол намеревался давать концерты вживую (так я думаю). Пока все мы были счастливы, думаю, Ринго хотел, чтобы все так и продолжалось, хотя ничто не сдерживало его, но, по-моему, ему казалось, что мы прекрасно ладим друг с другом, а ему среди нас нет места».

Нил Аспиналл: «Взаимные обвинения начались после появления Аллена Кляйна и того, что происходило с деньгами. Пол не желал, чтобы Аллен занимался его делами, поэтому работа продвигалась медленно».

Джон: «Все мы просто артисты, поэтому мы не умеем руководить и заботиться о себе. Четырем таким самолюбивым людям, как „Битлз“, нелегко подолгу быть вместе, но в первые годы у нас были общие цели — добиться успеха или покорить Америку. А к двадцати восьми или двадцати девяти годам мы начали задаваться вопросом: „Что дальше?“ Мы уже достигли цели. Наш талант развивался. Джордж вовсю писал песни, но выпустить собственный альбом не мог. Хорошо еще, что ему удавалось вставлять в наши общие альбомы песню-другую. Потом все мы увлеклись каждый своей музыкой, и наши пути разошлись» (71).

Пол: «Мы выступали перед пятьюдесятью шестью тысячами зрителей на стадионе „Шей“. После такого невольно начинаешь спрашивать себя: „Что еще ты можешь сделать? Разве что выступить перед пятьюдесятью семью тысячами человек?“ И ты начинаешь понимать, что тебе предстоит либо и дальше играть перед все большими и большими аудиториями и участвовать во все более крупных проектах, либо просто немного сбавить темп. Вот этим мы сейчас и занимаемся — сбавляем темп и ведем более нормальную жизнь» (69).

Ринго: «К тому времени Джон уже откололся от нас — еще в середине шестидесятых. Пол был трудоголиком, или битлоголиком. Поскольку мы с Джоном жили по соседству в Уэйбридже, мы часто собирались у него или у меня, отлично проводили время, предвкушая длинный, тихий день, а потом звонил телефон и в трубке слышался голос Пола: «Думаю, нам надо собраться на студии, ребята. Мы должны взяться за дело». — «Нет, не хочу я! Я хочу отдохнуть». Но Пол нажимал на нас, и мы приезжали.

К концу шестидесятых мы начали задумываться: «Ну и куда мы рвемся? Кому это надо?» Энтузиазм угасал. А Пол по-прежнему старался подхлестывать нас, как и сегодня. Такой уж он человек».

Ринго: «Это напоминало приближающийся развод. Развод обчно случается не вдруг. Проходят месяцы и годы, прежде чем наконец произносишь слова: «Давай расстанемся».

Мы ждали, что Пол женится на Джейн Эшер. Они были любовниками, долго встречались, их брак казался нам естественным событием. Не знаю, почему они в конце концов расстались. Надо спросить об этом у него или у нее — наверное, они скажут об этом что-нибудь поинтереснее».

Пол: «12 марта 1969 года я женился на Линде.

Мы познакомились задолго до этого. Мы встретились в ночном клубе, в котором я часто бывал, в «Bag O'Nails». Он располагался за «Либертиз». Я часто ходил в такие места, потому что мы заканчивали выступления и запись около одиннадцати вечера, когда все остальные заведения уже закрывались, вот нам и приходилось ходить либо в кабаре (обычно я бывал в «Голубом ангеле» или «Talk of the Town»), либо в клубы и дискотеки.

Мне нравился клуб «Bag O'Nails». Хотя он и не был самым популярным, там можно было встретить знакомых музыкантов, таких, как Пит Таунсенд, Зут Мани, Джорджи Фейм. И мы могли болтать до утра и пить.

Однажды ночью в клубе появилась Линда. Она приехала в Лондон, чтобы снять музыкантов для книги «Rock and Other Four Letter Words» («Рок и другие слова из четырех букв»). Она только что прилетела из Америки и уже сделала снимки «The Animals». Они вместе приехали в клуб: «Пойдемте выпьем где-нибудь и покурим».

Она сидела совсем рядом с Джорджи Феймом и его «Blue Flames», на бонго, помню, играл Спиди Экуэй. Я был их большим поклонником. А на Линду я сразу обратил внимание. Когда она собралась уходить, я встал и сказал: «Привет, мы не знакомы?» В общем, взял с места в карьер. Я продолжал: «Мы собираемся в соседний клуб, «Speakeasy». Хочешь с нами?» Если бы она отказалась, я бы на ней так и не женился. Но она согласилась. И мы отправились в клуб «Speakeasy», где впервые услышали «A Whiter Shade of Pale». Мы думали, это песня Стиви Уинвуда, но выяснилось, что ее исполняет группа со странным названием «Procol Harum».

Так прошла наша первая встреча, потом мы время от времени встречались, когда я бывал в Нью-Йорке или она приезжала в Лондон. Думаю, в жизни большинства мужчин наступает момент, когда они начинают думать: «Если я собираюсь когда-нибудь жениться, если я собираюсь остепениться, это именно тот самый момент». У меня стали все чаще появляться такие мысли, я мысленно перебирал всех знакомых девушек, гадал, с кем у меня может быть что-нибудь серьезное, и всегда останавливал выбор на Линде.

И я позвонил ей, предложил приехать, она приехала в Лондон, мы какое-то время были вместе, и о нас стали писать газеты. Она уже была однажды замужем, поэтому не стремилась к этому снова. Она колебалась, я настаивал. Я уверял: «На этот раз все будет хорошо». Она однажды уже обожглась, потому сомневалась, но в конце концов мы зарегистрировали наш брак в Мэрилибонском загсе.

Не помню, приглашал я ребят на свадьбу или нет. Может, и нет. Наверное, я все-таки скотина, — не знаю. Может, все дело было в том, что группа распадалась. Мы надоели друг другу. Мы перестали быть одним целым — вот в чем все дело. Если группа распадается, с этим ничего не поделаешь».

Нил Аспиналл: «На свадьбе Пола и Линды я не был, но потом они устроили ленч или чай в „Ритце“, на котором присутствовали только Пол, Линда, Мэл, Сюзи (моя жена) и я. Не припомню, чтобы там был кто-нибудь еще».

Джордж: «Я аккуратный человек. Я храню носки в ящике для носков, а наркотики — в укромном месте для наркотиков» (69).

«Они выбрали день свадьбы Пола, чтобы приехать ко мне с обыском, и из-за этого я до сих пор с трудом получаю американские визы.

Тот тип явился в мой дом с восемью другими полицейскими, одной женщиной из полиции и служебной собакой, которую, как выяснилось, зовут Йоги — думаю, из-за связи «Битлз» с Махариши. Наверное, это казалось им смешным.

Нас арестовали и увезли, с нас сняли отпечатки пальцев. В газетах все это было описано, как показ мод: «На Джордже был желтый костюм, а на его жене Патти…»

Дерек Тейлор: «Я был с Джорджем в офисе, когда нам позвонили по этому поводу. Это случилось в конце длинного рабочего дня. Патти позвонила и сказала: «Они здесь, законники здесь». И мы поняли, что делать. Мы позвонили адвокату из «Release» («Избавление», британская благотворительная, организация, оказывающая помощь наркоманам) Мартину Полдену. Дальше все было как обычно: он приехал в «Эппл», все мы отправились в лимузине в Эшер, где к тому времени уже обосновалась полиция, и я поручился за Джорджа и Патти. Их повезли в полицейский участок. Все мы были возмущены до глубины души, потому что это случилось в день свадьбы Пола, — замечательное поздравление! Полицейские иногда бывают на редкость милыми.

Джордж был спокоен. Джордж всегда спокоен. Иногда он ворчит, но не нервничает, а в тот вечер он был на редкость спокойным, хотя и возмущался. Он вошел в дом, оглядел всю эту компанию мужчин и одну женщину и произнес что-то вроде: «У птиц есть гнезда, у зверей — норы, а человеку негде преклонить голову». — «Вот как, сэр? К сожалению, это наша работа…» А потом начались обычные полицейские процедуры.

Он был спокоен. Он сказал, что хранит наркотики в специальной коробке, а косячки — в коробке для косячков. Этот человек любит порядок в доме, любит красивые вещи и любит иногда что-нибудь покурить.

По моему мнению, его было не за что арестовывать, потому что он никому не причинял вреда. Я до сих пор считаю, что это было вмешательство в личную жизнь.

О свадьбе Пола я почти ничего не помню, потому что я на ней не был. Пол и Линда принимали всех, были очень милы, и фотографировались. Это был день встреч, но вскоре его испортила мгновенно разнесшаяся весть.

Но панике я не поддался. Такого в моей жизни не случалось, и все-таки это было запланировано, известно заранее. В «Эппл» нам часто приходилось принимать спонтанные решения и иметь дело с подобными неожиданностями, будь то фотографии в обнаженном виде для обложки альбома, «ангелы ада», аресты или что-нибудь еще, хоть это и бывало совсем нелегким делом».

Нил Аспиналл: «Я тоже был в офисе в тот вечер, когда позвонила Патти. Джордж спросил меня: „Что нам делать?“ И я ответил: „Они перероют весь дом. Где наркотики?“ Он ответил: „Немного гашиша в коробке на каминной полке“. И он перезвонил Патти и попросил сообщить полицейским, где находятся наркотики, — к тому времени они уже успели осмотреть большую часть дома».

Дерек Тейлор: «Следующая свадьба состоялась 20 марта: Джон женился на Йоко в Гибралтаре».

Джон: «Мы хотели, чтобы наша свадьба состоялась прямо на пароме, плывущем через пролив. Это была самая романтичная часть происходящего: когда мы прибыли в Саутгемптон, попасть на паром мы не смогли, потому что Йоко не была гражданкой Великобритании и не могла получить визу даже на день. Нам сказали: «У вас все равно ничего не выйдет. Капитан запрещает свадьбы на пароме».

Мы отправились в Париж, позвонили Питеру Брауну и сказали: «Мы хотим пожениться. Куда мы можем поехать?» Он перезвонил нам и сообщил: «Самое подходящее место — это Гибралтар!» — «Отлично, едем!» Мы поехали туда, и это было прекрасно. Там Геркулесовы столбы, одно время их символически называли краем света. Что-то было и за ними, но мир, начинающийся там, считался загадкой, а они сами представляли собой ворота в этот мир. Нам понравилось символическое значение этого места, мы сочли его прочным фундаментом для наших взаимоотношений» (80).

Нил Аспиналл: «В песне „The Ballad Of John And Yoko“ („Баллада о Джоне и Йоко“) есть слова о том, как Питер Браун звонит и говорит: „Вы можете пожениться в Гибралтаре“. Они сели в самолет, прилетели в Гибралтар и там поженились. Думаю, на некоторое время Джон отдалился от „Битлз“ — с тех пор, как он сблизился с Йоко».

Джон: «Мы оба думаем одинаково, мы оба были одиноки. Мы видим одинаковые сны, мы оба мечтаем. Я мечтал о том, что когда-нибудь появится эта женщина. Я знал, что она не из тех, кто покупает пластинки „Битлз“. С Син получилось так: она забеременела — и мы поженились. Нам было почти нечего сказать друг другу. Но это меня не тревожило, потому что она была тихой, а я почти все время отсутствовал. Но время от времени мне все надоедало, и я начинал думать: „Да где же Она?“ Я надеялся, что эта Единственная когда-нибудь появится. Каждый человек думает о своей Единственной. Какая она? Пожалуй, я надеялся встретить женщину, от которой в интеллектуальном плане получил бы то, что получал от мужчин. Мне нужна была женщина, с которой я мог бы быть самим собой» (69).

Пол: «Йоко заняла главное место в жизни Джона. Помню, я считал нас чем-то вроде армейских товарищей. Раньше нам нравилась песня «Венчальные колокола»: «Звон венчальных колоколов разрушил мою прежнюю компанию». В ней говорится о том, что когда-нибудь тебе придется попрощаться с армейскими товарищами, уйти, жениться и начать жить, как живут нормальные люди.

Так все и случилось с «Битлз», мы всегда знали, что когда-нибудь такой день наступит. Когда Джон увлекся Йоко, сразу стало ясно, что возврата к прошлому не будет. Его роман был таким бурным, что иначе он не выдержал бы его. Он был настолько увлечен, что на нас ему не хватало времени. Мы стали прошлым, а Йоко — будущим. Столкнувшись со всем этим, мы были вынуждены понять Джона».

Дерек Тейлор: «Йоко заняла в жизни Джона место всех и каждого. С тех пор как они встретились, она стала его жизнью, а он — ее, и они были чрезвычайно взаимозависимы. Жизнь друг без друга для них не существовала».

Джон: «Но теперь моя жизнь во многом изменилась… А-уоп-боп-алу-боп-абим-бам-бум» (69).

«В Париже разговоры о прекращении войны во Вьетнаме вели так же, как о выборе формы стола для переговоров. Эти разговоры продолжались месяцами. А мы достигли большего, проведя всего одну неделю в постели. Чего именно? Одна старушка из Уигена или Халла прислала в «Дейли Миррор» письмо, в котором попросила почаще печатать на первой странице снимки меня и Йоко. Она сказала, что давным-давно уже так не смеялась. Это здорово, этого мы и хотели. Забавно, когда два человека, лежащих в постели свой медовый месяц, целую неделю не сходят с первых страниц газет. Я не отказался бы даже умереть в роли шута. Мне не нужны эпитафии» (69).

Дерек Тейлор: «Меня тревожило, что мне придется разбираться с распавшимся браком Джона, прессой и всевозможными нападками. Я поговорил с Джоном, хотя и без высокопарных слов: «Я готов ко всему. Я просто хочу, чтобы ты знал, что нам предстоит много неприятностей, связанных с разводом, распадом семьи и так далее. Об этом говорят журналисты и публика, а ты знаешь, какие они снобы и как любят копаться в чужом белье».

Как только они стали парой, я оказался в гуще событий. Я очень сочувствовал Синтии, но ничего не мог поделать. В конце концов все затруднения пришлось решать мне, потому что Джон был без ума от Йоко, а она — от него. Их роман стал сенсацией».

Джон: «Отчуждение началось, когда я познакомился с Йоко; люди недолюбливают тех, кто разводится. Хорошо, если развод проходит без лишнего шума, но у нас так не получилось. Мы полюбили друг друга и поженились. Многим это показалось странным, но такое часто случается. В довершение всего Йоко была японкой. И у всех сложилось впечатление, что я спятил. Но я всего лишь влюбился подобно множеству уже женатых людей, вступивших в первый брак в молодости.

Когда мы с Йоко поженились, мы стали получать расистские письма. Меня предостерегали, что когда-нибудь она перережет мне горло. Их присылали в основном военные, офицеры из Олдершота» (71).

Ринго: «По-моему, Джон и Йоко хотели, чтобы их свадьба прошла незамеченной. Вот почему они уехали в Гибралтар».

Джордж: «Я не знал, что Джон женился на Йоко в Гибралтаре, пока не купил пластинку. Не думаю, что он хотел предавать это событие огласке. Он устроил тихую свадьбу в узком кругу».

Джон: «Мы с Йоко знали: обо всем, что мы делаем, будут сообщать газеты. И мы решили использовать место, которое так или иначе займем в них, чтобы рекламировать мир во всем мире (75).

Постельным демонстрациям предстояло просто привлечь внимание прессы. Первую такую демонстрацию мы провели в Амстердаме во время нашего медового месяца. Мы послали открытку: «Добро пожаловать на медовый месяц Джона и Йоко: постельная демонстрация, отель «Амстердам». Видели бы вы лица репортеров и операторов, с боем пробивающихся в номер! Потому что у них разыгралось воображение, они думали о том, что им предстоит увидеть. Они врывались в номер и застывали с разинутыми ртами. Мы лежали в постели, как два ангелочка, среди цветов, думая только о мире и любви. Мы были полностью одеты, постель служила только аксессуаром. Правда, на нас были пижамы, но они мало чем отличались от уличной одежды, они закрывали все (72).

Похоже, журналисты думали, что мы собираемся публично заняться любовью, потому что мы снялись обнаженными для обложки альбома. Они были готовы ко всему. И, как я уже сказал, идея для пропаганды мира была отличной, но, пожалуй, я предпочел бы быть продюсером, а не участником этого события (69).

Мы устраивали пресс-конференции. Мы встречались с людьми из коммунистических стран, с людьми с Запада, из всех стран мира. Мы общались с прессой по восемь часов в день, все время, пока бодрствовали, отвечали на все вопросы, которые нам задавали. Люди спрашивали: «Ну и какое отношение все это имеет к миру?» Мы думали: «С войной мы сталкиваемся каждый день — не только в программах новостей, но и в старых фильмах Джона Уэйна. Почти во всех фильмах — война, война, война, убийства, убийства, убийства». Мы говорили: «Давайте для разнообразия поместим в заголовки статей слова: «Мир, мир, мир»!" Нас очень насмешило то, что 25 марта 1969 года в газетах преобладали заголовки: «молодожены в постели». Вот это да! Разве не удивительная новость? (72)

Мы решили, что будет неплохо, если, вместо того чтобы написать о нас «Джон и Йоко поженились», как о каких-нибудь Ричарде и Лиз, о нас напишут: «Джон и Йоко поженились и устроили постельную демонстрацию за мир». Так мы и будем продавать нашу продукцию, которую назовем «мир». Чтобы сбывать продукцию, необходима реклама, и нашей рекламой стала постель. Мы выбрали ее, потому что так было проще всего, а нам было лень напрягаться. Нам понадобилось как следует подумать о том, как добиться максимальной рекламы того, во что мы искренне верим, а именно мира, и мы стали частью движения за мир (75).

Думаю, единственный верный способ борьбы за мир — способ Ганди. Ненасильственный, пассивный, позитивный или как там он еще назывался?..» (69)

Джордж: «Мне понравилась их идея пропаганды мира, я всецело поддерживаю ее. С тех пор как мы побывали на ужине у дантиста, я понимал Джона, и меня не удивило то, что он борется за мир, и его способ борьбы тоже не вызывал удивления. Забавно было и то, что этим он занимался вместе с Йоко после свадьбы, во время своего медового месяца, лежа в постели».

Ринго: «Я решил, что постельные демонстрации за мир — это здорово. Они стали авангардистами, занимаясь авангардом ради мира. В шоу дэвида Фроста был замечательный эпизод, когда они влезли в мешок: «Говорите с нами, а не с тем образом, который вы видите».

Джон: «Нас попросили снять фильм для австрийского телевидения, и мы сняли его, назвав «Rape» («Изнасилование»). Он просто так назывался, но в нем речь шла не о сексуальном насилии. Это было изнасилование камерой. Когда мы приехали в Австрию, чтобы показать его, мы устроили пресс-конференцию, сидя в мешке. И это было здорово, потому что журналисты пришли, а нас не увидели: мы оба сидели в мешке. Они брали интервью из этого мешка. Они спрашивали: «Это и вправду вы? Что на вас надето? А вы не исполните что-нибудь?» Они удивлялись: «Почему вы выбрали нас? Что все это значит?» Я отвечал: «Это абсолютное общение». А они спрашивали: «Но почему вы выбрали именно нас? Мы никогда не видели живого битла!»

Если бы все работали, сидя в мешках, предубеждений не возникало бы. Пришлось бы судить о людях по их качествам, а не по внешности. Мы назвали это абсолютным общением, общением напрямую. Это была замечательная пресс-конференция, все очень серьезно беседовали с мешком. На следующий день в газетах появились заголовки и снимки, на которых был изображен мешок и журналисты, беседующие с ним (71).

И во время многих встреч в Лондоне, на которые белый мешок привозили в большом белом «роллс-ройсе», Джон и Йоко на самом деле были дома и смотрели, как их снимают и показывают в вечерних новостях. Так что подумайте об этом и заведите себе мешок.

Как правило, наши намерения были серьезными, потому что мы считали, что в новостях показывают только какого-нибудь «мужчину, который съел ребенка», а в «Дейли Экспресс» печатают статьи с заголовком: «пожалуйста, побольше бомб». Мы призывали показывать побольше смешного» (75).

Ринго: «В записи песни „The Ballad Of John And Yoko“ из всех битлов участвовал только Пол, но она получилась удачной. „Why Don“ t We Do It In The Road» («Почему бы нам не сделать это на дороге?») записали мы с Полом, и ее тоже выпустили как вещь «Битлз». С этим у нас не возникало проблем. В «The Ballad Of John And Yoko», кстати, совсем неплохая партия ударных».

Джон: «Продолжением «Get Back» стала «The Ballad Of John And Yoko». Эту вещь написал я, она похожа на старые баллады. Это просто история о том, как мы поженились, съездили в Париж, в Амстердам и так далее. Это «Джонни Б., автор дешевых романов»!

Я не считаю эту песню самостоятельным проектом, это просто очередной сингл «Битлз». Известно, что в записи участвовали только Пол и я, но я не стал бы писать об этом. Это ничего не значит, просто так вышло, что мы взялись за работу вдвоем. Джордж был за границей, Ринго снимался в фильме и в тот вечер не смог приехать. Поэтому мы могли либо сделать ремикс какой-нибудь старой вещи, либо записать новую, а мы всегда отдавали предпочтение новым, а не переделыванию собственных старых песен. Так мы и сделали и не просчитались» (69).

Джордж: «Я не обиделся на то, что меня не пригласили на свадьбу, и на то, что я не участвовал в записи, потому что „The Ballad Of John And Yoko“ — не мое дело. Вот если бы песня называлась „The Ballad Of John, George And Yoko“, я взялся бы за работу».

Пол: «Однажды Джордж Мартин пришел в студию поговорить с нами. Он спустился и сказал: «К вам пришли». Мы спросили: «Кто?» Он объяснил: «Какой-то чудак, болтающий о мире». И он был прав: к нам явился какой-то чудак, болтающий о мире. Если вы говорите о мире, значит, вы чудак, вас уже классифицировали, вы ассоциируетесь с Вьетнамом, сидячими демонстрациями на Трафальгарской площади, и теперь все считают, что знают, кто вы такой. Так получилось и с Джоном и Йоко, когда они устраивали постельные демонстрации и говорили: «мы делаем это ради мира».

Это был замечательный способ привлечь внимание к проблеме мира во всем мире».

Джордж Мартин: «С Джоном и Йоко постепенно налаживалось. Как только они пережили свой чувственный период, работать с ними стало приятно. Джон принес мне кассету с разными вещами, которые он написал, и сказал: «Можешь что-нибудь сделать из этого?» Я пытался помогать ему, потому что в технике он разбирался слабо.

Мне понравилось работать вместе с Джоном и Йоко над «The Ballad Of John And Yoko». Их было только двое и еще Пол. Если поразмыслить, кажется забавным то, как именно начиналась их самостоятельная работа над записями. Эту песню едва ли можно было назвать битловской, но все-таки это была вещь «Битлз». Она стала своего рода наконечником копья. Джон уже духовно отстранился от группы, и я думал, что это только начало».

Джон: «Кстати, „The Ballad Of John And Yoko“ запретили здесь [в США]. Они сделали это, потому что им не понравилось слово „Христос“ — здесь его можно произносить только тем, кто одет в белое облачение, — они были бы рады, если бы во фразе „Христос, ты знаешь, как это нелегко…“ никакого Христа не было».

Дерек Тейлор: «Еще одна постельная демонстрация состоялась в Монреале в конце мая. Я тоже отправился туда вместе с Джоном, Йоко, съемочной группой, дочерью Йоко Кьоко и двадцатью шестью местами багажа с разными белыми костюмами.

Мы с Джоан отправились на пароходе. Предполагалось, что мы будем путешествовать вместе с Джоном, Йоко, Нилом и Сюзи, но, как в песне «стояли на причале в Саутгемптоне…», Джона и Йоко не пустили на пароход из-за проблем с визами, возникшими после обвинения в хранении наркотиков. (Вместо этого они улетели в Монреаль через Багамы и Торонто.) Нил тоже не поехал, а Ринго и Питер Селлерс с женами и все остальные отправились во второе плавание этого огромного лайнера. Опять все было наперекосяк. Я отправил длинный отчет об этом приключении в «Битлз Манфли», по просьбе Джона.

Первую постельную демонстрацию планировалось устроить в Фрипорте, на Багамах, где племянник Аллена Кляйна проводил свой медовый месяц в ужасном отеле с двумя кроватями, привинченными к полу и разделенными большим бетонным блоком, выкрашенным белой краской. Джон огляделся и сказал: «Устраивать здесь постельную демонстрацию мы не будем. Едем в Канаду. Не считая Багам, это самое близкое к Америке место».

Постельная демонстрация продолжалась восемь дней. К ним приходили сотни человек. На все вопросы Джон и Йоко отвечали в духе «Эппл», с ними мог поговорить всякий, кто захочет прийти в спальню, — при условии, что он не прихватит с собой окровавленный топор. Люди приходили и задавали им вопросы. Нам казалось, что таких посетителей было несколько тысяч.

Я был чем-то вроде руководителя этого человеческого театра. На пленках, снятых в то время, видно, как много народу набивалось в комнату. За десять дней в номере отеля перебывали толпы людей, многие передавали интервью с помощью радиотелефонов и чего-то еще. Дело было еще до появления спутниковой связи.

Моей задачей было находиться рядом круглосуточно, пока они лежали в постели. В перерывы между посещениями они отдыхали. Они могли поспать, сменить пижамы и так далее. Многие из нас мечтают провести всю жизнь в постели, а для Джона и Йоко на десять дней эта мечта сбылась.

К тому же им приходилось каждые несколько дней обращаться к консулу в Монреале, потому что их терпели из милости и, в сущности, после завершения демонстрации выслали из Канады, потому что их просьбы разрешить эту акцию так и не были удовлетворены. Вся акция продолжалась в период подачи прошения. Как только десятидневный срок истек, им велели убираться. По сути, их посадили в первый самолет, летевший во Франкфурт, а мы туда не собирались, мы направлялись в Лондон. Вот о чем люди забывают. Они устроили постельную демонстрацию, а их, как только она завершилась, депортировали».

Пол: «Если просмотреть замечательные кадры фильма „Imagine“ („Представьте“), вы увидите карикатуриста Эла Кэппа. Он побывал на постельной демонстрации и был очень резок. Кэпп — злобный старикашка, но Джон вел себя блестяще. На самом деле Джону хотелось вышвырнуть его, но он сдержался. По-моему, Джон был великолепен, а тот тип оскорбил Йоко, что совершенно непростительно. Никто не вправе оскорблять чужую женщину — это правило, освященное веками, верно? По-моему, Джон поступил отлично. Он не опустился до уровня противника».

Дерек Тейлор: «Нам уже стало совершенно ясно, что означает стиль «Битлз». Они получали самые разнообразные отзывы в прессе. Их шумно ругали и бурно хвалили.

Американские СМИ оказались более великодушными. В те дни существовала обширная альтернативная пресса. «Village Voice», «LA Free Press» и «Rolling Stone» были тогда в новинку. Но ежедневные английские газеты — с Флит-стрит и так далее — в общем и целом назвали Джона и Йоко сумасшедшими. Я знал, что они не такие и что они борются за мир. И записанная ими «Give Peace A Chance» («Дайте миру шанс») стала отличной песней».

Джон: «Мне нравится песня «Give Peace A Chance» тем, что она есть. Не могу назвать ее лучшей из моих песен, но я всегда гордился ею. Одним из самых запоминающихся моментов для меня стало то, как в Вашингтоне участники антивоенного движения пели ее. Это меня по-настоящему взволновало.

Я немного схитрил. В песне было слово «мастурбация», но я писал в лирическом ключе, потому что запреты мне осточертели. Мои песни запрещали так часто, что я придумал заменить его словом «mastication» («пластикация»). Гораздо важнее было выпустить песню, чем отстаивать слово «мастурбация» (80).

Дерек Тейлор: «К тому времени мы были в полной боевой готовности. В конце концов Джон и Йоко дали интервью такому множеству журналистов и участвовали в таком множестве движений — от „власти черных“ до движения в защиту Джеймса Хенрэтти, — что журналистам досталась только их усталость».

Джон: «В Великобритании журналисты относились к нам, как к детям: «Мы не собираемся выслушивать нотации немолодого битла о мире — философия не его конек». Как будто политики и журналисты обладают особым даром Божиим, придающим им мудрость! (69)

В Великобритании меня считают парнем, которому повезло сорвать банк, а Йоко — девицей с Гавайев, которой повезло выйти замуж за парня, сорвавшего банк. В Америке же мы артисты…» (71)

Дерек Тейлор: «Я не думал, что Джон отдаляется от группы, потому что музыка по-прежнему связывала их. Мне казалось, что все эти события могут сосуществовать, хотя год выдался не из легких.

Год был не слишком удачным, и я обрадовался, когда он подошел к концу. С появлением Аллена Кляйна все изменилось к худшему, атмосфера в офисе стала напряженной».

Джон: «На самом деле нет никакой разницы между тем, что мы делаем сейчас, и тем, чем мы занимались всегда. Идея мира всегда была с нами. Она чувствуется в ранних песнях «Битлз». Когда-то «Битлз» пели: «All You Need Is Love» («Все, что вам нужно, — это любовь»), а теперь я пою: «All You Need Is Peace» («Все, что вам нужно, — это мир») (69).

Джордж: «Нашим шутливым прозвищем было «Летающий Трилинис». Одно из излюбленных прозвищ Джона — «Альберты в масакх», что-то вроде имени гунна. Так и представляешь себе сотни этих «Альбертов»

Джордж: «Альбом „Get Back“ (или, как его назвали, „Let It Be“) выпустили только в мае 1970 года. Он стал, вероятно, самым популярным у бутлегеров альбомом. Он долго не выходил, и мы решили: „Давайте сделаем еще один хороший альбом“. Мы подумали, что было бы неплохо привлечь к работе Джорджа Мартина. Мы вернулись на Эбби-Роуд и записали диск».

Ринго: «Было приятно вернуться на Эбби-Роуд вместе с Джорджем Мартином. Мы чувствовали себя как дома. Мы знали Джорджа, а он знал нас. Студия была нам знакома. «Вот мы и снова дома, ребята».

Пол: «Пока мы работали в студии, наш инженер Джефф Эмерик постоянно курил сигареты „Эверест“. По этой причине и альбом чуть не назвали „Эверест“. Название нам не нравилось, но больше мы ничего не могли придумать. А потом однажды я сказал: „Придумал! (не знаю, как это вышло) „Эбби-Роуд“!“ Так называлась студия, в которой мы работали, название звучало замечательно, к тому же в нем было что-то монастырское».

Ринго: «Несколько недель мы все твердили: «А почему бы нам не назвать альбом „Левый ботинок Билли“?» — и тому подобное. А потом Пол предложил: «А может, назовем его „Эбби-Роуд“?»

Джордж Мартин: «Судьба альбома «Let It Be» оказалась настолько несчастливой (несмотря на то, что в него вошло несколько отличных песен), что я уже подумывал, что «Битлз» пришел конец, и смирился с тем, что больше мне не придется работать с ними. Я думал: «Как досадно, что все так кончилось». Поэтому я удивился, когда Пол позвонил мне и сообщил: «Мы собираемся выпустить еще один альбом. Будешь нашим продюсером?»

Я сразу ответил: «Только если вы разрешите мне работать так, как раньше». Он сказал: «Конечно, мы сами этого хотим». — «И Джон тоже?» — «Да, честно». И я ответил: «Ну, если вы и вправду согласны, решено. Давайте опять соберемся вместе». Это была очень удачная запись. Думаю, потому, что все считали ее последней».

Джон: «Музыка есть музыка. Нас с Диланом часто обвиняют в консерватизме, но ведь это мы заставили всех взглянуть на музыку по-новому, так почему нам не доверяют? Это просто музыка. Если мы хотим что-то изменить — прекрасно. Так и будет с нашим новым альбомом, за который мы взялись. Наверное, он больше понравится критикам, потому что нам надоело просто бренчать. Мы снова взялись за свое ремесло.

Мы больше не пишем музыку вместе. Мы не пишем ее вместе уже два года — если не считать отдельных кусков. Я делаю то, что мне нравится, Пол — то, что нравится ему, Джордж поступает так же, и Ринго тоже. Мы просто поделили между собой время на альбоме. Мы считаем этот альбом в большей степени битловским, чем двойной» (69).

Нил Аспиналл: «Кажется, я ни разу не бывал на записи, когда они работали над „Эбби-Роуд“. Работа продолжалась недолго, всего пару месяцев. Потом Джон попал в автомобильную аварию и на некоторое время выключился из работы».

Ринго: «После кошмара „Let It Be“ с „Эбби-Роуд“ все складывалось прекрасно. Вторая сторона бесподобна. Возникшая из пепла безумия, эта последняя часть для меня — лучшее, что мы когда-либо создавали вместе. У Джона и Пола были разные отрывки, мы записали и свели их вместе. Вот откуда взялась последняя часть. Ни одна из песен не была закончена. Работа продолжалась, но они уже не писали вместе. Сказать по правде, в то время Джон и Пол мало что писали даже по отдельности».

Пол: «Кажется, это я предложил соединить все отрывки, хотя я побаиваюсь делать такие заявления. Я буду рад, если выяснится, что она принадлежит всем. Так или иначе, мы остановились на мысли объединить все отрывки и придали второй стороне своего рода оперный оттенок, и это было здорово, потому что благодаря этому на пластинку попало десять или двенадцать незаконченных песен».

Джон: «У нас всегда была уйма отрывков и кусочков. У меня сохранились вещи, которые я писал во времена „Пеппера“, а спустя некоторое время я утратил к ним интерес. Мы нашли хороший способ избавиться от незаконченных песен. Джордж и Ринго тоже написали немало отрывков, промежуточных фрагментов и проигрышей. Пол говорил: „У нас есть двенадцать свободных тактов — заполните их“. И мы заполняли их, не сходя с места» (69).

Пол: «У Джона был отрывок под названием „Polythene Pam“ („Полиэтиленовая Пэм“), написанный после того, как давным-давно поэт Ройстон Эллис, наш ливерпульский друг, познакомил его с одной девушкой. Мы встретили его на юге во время турне, кажется, в Шрусбери — он просто пришел на концерт. Джон поужинал с ним, потом побывал у него в гостях и там встретил девушку, которая, по сути, была одета в полиэтилен. Джон вернулся и рассказал нам об этой девушке: „Черт! Там была такая цыпочка, это было здорово…“ И мы подумали: „Ого!“ А Джон в конце концов написал эту песню».

Джон: «Polythene Pam» — мои воспоминания о встрече с одной женщиной в Джерси и о человеке, который был ответом Англии на Аллена Гинзберга. Конечно, она не носила ботфорты и килты — это я додумал. Этакий извращенный секс в полиэтиленовом мешке. Я просто искал, о чем бы написать песню» (80).

Пол: «У меня было несколько незаконченных фрагментов. Некоторым не хватало середины, второго куплета или концовки.

Я играл на пианино в Ливерпуле, в доме отца, а на подставке стоял сборник нот моей сводной сестры Рут. Я полистал его и наткнулся на песню «Golden Slumbers». Читать ноты я не умею, вспомнить эту старую мелодию мне не удалось, поэтому я начал играть что-то свое. Мне понравились слова, поэтому я оставил их, и так получился еще один фрагмент песни. А еще у меня была песня «You Never Give Me Your Money» («Ты никогда не даешь мне своих денег»).

Джордж: «Забавные бумажки — вот что нам всегда давали. На этих бумажках было написано, сколько мы заработали, где и за что, но мы никогда не видели этих фунтов, шиллингов и пенсов. У каждого из нас был большой дом, машина и офис, но получить на руки заработанные нами деньги было невозможно» (69).

Пол: «Мы часто спрашивали: „Я по-прежнему миллионер?“ И нам загадочно отвечали: „Согласно бумагам — да“. Мы допытывались: „Ну и что это значит? Да или нет? Правда ли, что у меня в банке лежит больше миллиона зеленых бумажек?“ И слышали в ответ: „На самом деле в банке их нет. Но мы считаем, что вы все-таки миллионер…“ Было очень трудно что-нибудь выжать из этих людей, бухгалтеры никогда не давали нам возможности почувствовать себя преуспевающими».

Джон: «Мой вклад в альбом — песни «Polythene Pam», «Sun King» («Король-солнце») и «Mean Mr Mustard» («Гадкий старик по прозвищу Горчица»). Мы жонглировали словами, пока их смысл не стал туманным. В «Mean Mr Mustard» я написал: «Его сестра Пэм», а сначала там были слова «его сестра Ширли». Я изменил имя, чтобы казалось, будто между этими песнями есть связь. Это всего лишь доработанные отрывки, которые я написал еще в Индии.

[Во время работы над песней «Sun King"], когда мы запели ее и хотели, чтобы она звучала иначе, мы начали шутить, повторяя: «Cuando para mucho». Мы просто выдумали все это. Пол помнил со школы несколько испанских слов, поэтому мы просто вставляли любые испанские слова, которые бы звучали так, будто в них есть смысл. И конечно, мы вставили «chicka ferdi» — это ливерпульское выражение, оно ничего не значит, кроме как «ха-ха-ха». Одно мы упустили: мы могли бы включить туда же «para noia», но забыли об этом. Мы часто называли самих себя «Los Para Noias» (69).

Пол: «В песне «The End» («Конец») три гитарных соло, в которых Джон, Джордж и я исполняем по строчке — ничего такого мы прежде не делали. И мы наконец убедили Ринго сыграть соло на барабанах, чего он не хотел делать. Кульминацией стали слова: «В конце концов, любовь, которую ты получаешь, равна любви, которую ты отдаешь…»

Джон: «На редкость комическая, философсакя строчка» (80).

Ринго: «Соло никогда не интересовали меня. То соло на барабанах — единственное, которое я сыграл. Там есть гитарный отрывок, в котором они трое солируют по очереди, а потом они подумали: «А теперь давайте сделаем и соло на барабанах». Я был против: «Не стану я играть никакое соло!» Но Джордж Мартин переубедил меня. Пока я играл, он отсчитывал такт, поскольку нам был необходим четкий ритм. Нелепее не придумаешь. Я играл: дум, дум… Один, два, три четыре… И мне приходилось закругляться просто потому, что соло включало тринадцать тактов. Так или иначе, я сыграл его, что было для меня непривычно. Теперь я доволен, что мы записали его.

(Замечание по поводу «Эбби-Роуд», мой личный комментарий: партия ударных на этой пластинке — результат появления новой телячьей кожи. В этой записи часто звучит тамтам. Мой барабан обтянули новой кожей, обычно я пользовался им постоянно — он замечательный. Изюминка настоящих пластинок в том, что они показывают, как хороши тамтамы. По-моему, сейчас такое уже не встретишь из-за множества всевозможных технических ухищрений.)»

Джордж: «Во время работы над альбомом ситуация изменилась к лучшему, и, хотя кое-где приходилось применять микширование, нам пришлось играть все попурри. Мы выстроили песни в определенном порядке, сыграли весь аккомпанемент и записали его с одного дубля, переходя от одной аранжировки к следующей. Мы стали снова больше похожи на настоящих музыкантов.

То же самое повторилось с вокальными партиями: нам пришлось отрепетировать гармонии и разучить все подпевки. Некоторые песни хороши только с одним голосом, кое-где появляются гармонии, иногда — три голоса. Это просто ухищрения, мы вставили партии там, где считали их уместными, потому что всем нам тогда хотелось петь».

Джордж Мартин: «Вместе с Полом я пытался вернуться к старым временам „Пеппера“, к созданию действительно стоящих вещей, и мы свели вместе всю вторую сторону пластинки. Джон решительно возражал против того, что мы хотели сделать со второй стороной „Эбби-Роуд“, поэтому работали над ней в основном мы вдвоем с Полом, а остальные лишь вносили свою лепту. Джон всегда был стилягой. Он рок-н-ролльщик, ему хотелось, чтобы на диске было несколько его самостоятельных песен. И мы пошли на компромисс. Но Джон помогал даже в работе со второй стороной. Он приходил, вставлял свой отрывок, советовал, как вставить тот или иной музыкальный фрагмент. Все работали на удивление хорошо, вот почему я очень люблю этот альбом».

Джон: «У нас нет концепций. Для меня альбом — собрание песен, которые больше никуда не вошли. Сам я предпочитаю синглы. Думаю, у Пола есть свои представления об альбомах — концептуальные, он пытается придать им вид попурри, как на второй стороне этого альбома. А меня концепции альбомов не интересуют. Мне интересно только звучание. Мне нравится все, что бы ни получилось. По-моему, незачем превращать альбом в шоу. Лично я просто записываю четырнадцать песен в стиле рок» (69).

Ринго: «Думаю, по записи можно судить, в какой момент мы все были увлечены. Сама песня увлекает, и все думают согласованно. Не важно, что на каком-то уровне мы все действуем самостоятельно, когда дело доходит до музыки, становится понятно, что она действительно отличная, и мы все выкладываемся на тысячу процентов».

Джон: «Come Together» изменилась во время записи. Мы говорили: «Давайте сбавим темп. Сделаем то, сделаем это». И получилось то, что получилось. Я просто сказал: «Вы знаете, аранжировки у меня нет, но вы же понимаете, что мне нужно». Думаю, отчасти это произошло потому, что мы долго играли вместе. И я попросил: «Сыграйте что-нибудь в стиле фанк», — и, кажется, задал темп, а они подхватили мелодию» (69).

Пол: «В основе некоторых моих песен лежит личный опыт, но я стараюсь затушевать его. Множество песен выдумано, как «Maxwell's Silver Hammer» («Серебряный молоточек Максвелла»). Это песня из тех, какие мне нравится сочинять. Это просто история о людях, с которыми я никогда не встречался. Это все равно что писать пьесу: незачем знать этих людей — их можно просто выдумать.

Помню, Джордж однажды сказал мне: «Я не смог бы писать такие песни». Он пишет о том, что пережил сам. Стиль Джона — показывать голую правду. Будь я художником, я, наверное, приукрашивал бы действительность усерднее, чем многие другие.

В этой песне говорится о полосах неудач в жизни. Как раз когда все идет как по маслу, вдруг раздается «бам! бам!» — появляется серебряный молоточек Максвелла, и все рушится».

Джордж: «Песня «Here Comes The Sun» («Вот оно, Солнце!») была написана в тот период, когда компания «Эппл» стала чем-то вроде школы, куда мы должны были ходить и быть бизнесменами: «Подпишите то, подпишите это…» Кажется, зима в Англии тянется вечно; к тому времени, как приходит весна, ты действительно заслуживаешь ее. Однажды я решил плюнуть на «Эппл» и отправился к Эрику Клептону. облегчение оттого, что сегодня мне не придется видеть всех этих полусонных бухгалтеров, было замечательным, я бродил по саду с одной из акустических гитар Эрика и сочинял «Here Comes The Sun».

Джон: «Песня „Come Together“ („Собирайтесь вокруг меня“) — моя, она смутно напоминает одну старую вещь Чака Берри. Я оставил в ней строчку: „Here comes old flat-top“. Она не имеет никакого отношения к песне Чака Берри, но меня привлекли за нее к суду, потому что когда-то я признался, что мне нравятся его песни. Я мог бы изменить эти слова на: „Here comes old iron-face“, и песня с тем же успехом не имела бы никакого отношения к Чаку Берри, как, впрочем, и еще к кому-нибудь» (80).

Пол: «Джон принес джазовую песню, которая звучала точно как „You Can't Catch Me“ Чака Берри, даже в тексте сохранился „flat-top“. Я предложил: „Давайте сыграем ее помедленнее, включим в нее тягучую вибрацию баса и ударных“. Я сыграл басовую партию, вокруг нее все и строилось. Замечательная вещь».

Джон: «Эта песня была создана в студии. В ней звучит профессиональный жаргон. «Come together» — выражение, которое Тим Лири использовал в своей кампании, баллотируясь в президенты или еще куда-то, и он попросил меня написать ему песню для кампании. Я старался, но у меня ничего не вышло. Зато получилась «Come Together», которая ему не подошла — нельзя выиграть выборы с такой песней.

Потом Лири долго обвинял меня, утверждая, что я украл у него лозунг. А я этого не делал. Просто получилась песня «Come Together». Да и что мне было делать — отдать ее Лири? Эта запись в стиле фанк — одна из моих любимых песен «Битлз» (или, можно сказать, одна из моих любимых песен Леннона). Это и фанк, и блюз, и я отлично пою ее. Мне нравится ее звучание (80).

Джон: «Это типичный сингл Маккартни. Он проделал большую работу. На записи „Максвелла“ меня не было. Я еще не успел оправиться после аварии, тем временем они записали большую часть этой песни, и, кажется, Пол чуть ли не силой заставил Джорджа и Ринго участвовать в записи. По-моему, на эту песню мы потратили больше денег, чем на весь альбом» (69).

Пол: «Они сильно на меня разозлились, потому что на запись «Maxwell's Silver Hammer» ушло три дня. Подумаешь!

Когда мы записывали «Oh! Darling!» («О, дорогая!»), я целую неделю приезжал на студию пораньше, чтобы петь в одиночестве, потому что поначалу мой голос звучал слишком чисто. Мне хотелось, чтобы он звучал так, словно я целую неделю пел на сцене».

Джон: «Мне всегда казалось, что я спел бы эту песню лучше, — она скорее в моем стиле, чем в стиле Пола. Он написал ее, потому и собирался спеть ее сам (80). Кто песню написал, тот ее и поет. А если мы пели вдвоем, то это были песни, которые мы написали вместе. „Octopus's Garden“ — песня Ринго, а пели ее мы все. Это значит, что все мы работали над аранжировкой и так далее. Все очень просто» (69).

Джордж Мартин: «Something» («Что-то») — первый сингл Джорджа, вышедший в октябре. Это отличная песня, и, откровенно говоря, я удивился, узнав, что Джордж написал такое. Классная песня!»

Джон: «Я считаю, что это лучшая песня в альбоме» (69).

Джордж: «Я написал «Something» на пианино во время работы над «Белым альбомом». В тот период мы все находились в разных студиях и делали каждый свое, стараясь закончить работу, и я проводил много времени в одиночестве. Однажды я пришел в пустую студию и написал «Something».

В ней, по-моему, всего пять нот, и это устраивает большинство певцов. Когда я писал ее, мне представлялось, как ее поет Рей Чарльз, и он действительно спел ее через несколько лет. А вот то, что ее спел Фрэнк Синатра, меня не очень обрадовало. Теперь это воспринимается совсем не так, как тогда. Мне не слишком нравился Фрэнк, он принадлежал к предыдущему поколению. Гораздо больше я обрадовался, когда песню спели Смоки Робинсон и Джеймс Браун. Но теперь я радуюсь каждому ее исполнению. Я считаю, что если собственные версии какой-нибудь песни записывают многие, значит, она удалась.

(Однажды на ВВС я познакомился с Майклом Джексоном. Парень, который брал у нас интервью, упомянул про «Something», и Майкл удивился: «Так это ты написал ее? А я думал, Леннон и Маккартни».)

Пол: «Something» Джорджа была ни на что не похожа. В ней речь идет о Патти. В этой песне меня привлекла красивая мелодия и структура. Я решил, что она замечательная. Думаю, Джордж счел мою партию баса слишком перегруженной. Но я, со своей стороны, пытался сделать все, что в моих силах, — возможно, просто пришла его очередь упрекнуть меня в том, что я слишком усердствую. Но работать было приятно, все было замечательно.

По-моему, это одна из лучших вещей Джорджа — наряду с «Неrе Comes The Sun» и «While My Guitar Gently Weeps». Наверное, это три самые лучшие его песни. До тех пор он писал по одной или по две песни для каждого альбома. Вряд ли он считал себя композитором, и, видимо, мы с Джоном вытесняли его — опять-таки без умысла, просто мы были основные авторы, «Леннон и Маккартни». Когда речь заходит о новом альбоме, ясно, что Леннон и Маккартни садятся писать для него песни. Наверное, ему было нелегко втиснуться в нашу компанию. Но наконец он принес «Something» и еще пару отличных песен, и, думаю, все были им довольны. Никто не завидовал. Мне известно, что Фрэнк Синатра часто называет «Something» своей любимой песней Леннона и Маккартни. Спасибо, Фрэнк».

Джон: «Мы с Полом поделили между собой империю, потому что были основными певцами. Джордж не пел в то время, когда пришел в группу. Он был гитаристом. Первые несколько лет он не пел на сцене. Мы разрешали ему спеть одну песню, как, впрочем, и Ринго: «А это номер для него…» Обычно пели и сочиняли мы с Полом. Джордж начал писать гораздо позже.

Мы не могли оттеснить Джорджа. Одно время его песни были не слишком хороши, никому не хотелось критиковать их, но все мы работали над ними, как и над песнями Ринго. Мы вкладывали в эти песни больше труда, чем в некоторые из собственных. Просто он не сразу перешел в нашу лигу. Это ничуть его не принижает, у него не было такой практики, как у нас» (74).

Ринго: «Это была красивая песня. Талант Джорджа расцвел. „Something“ и „While My Guitar Gently Weeps“ — это уже не шутки! Две самые замечательные песни о любви, ничем не хуже песен Джона, Пола и других композиторов того времени. Это красивые песни. Интересно, что Джордж начинал выдвигаться на первые роли, а группа тем временем распадалась».

Джордж Мартин: «Думаю, вся сложность заключалась в том, что все мы — Джон, Пол и я — всегда недооценивали Джорджа как композитора. В этом виноват я. Я часто повторял снисходительно: «Если он принесет песню, мы разрешим вставить ее в альбом». Должно быть, от этого ему становилось не по себе. Но он упорно работал, и его песни становились все лучше, пока не стали чрезвычайно удачными. «Something» — чудесная песня, но мы недооценили ее, мы никогда не думали, что он будет отличным автором.

Еще одна проблема: у него не было соавтора. Джон всегда мог обменяться замыслами с Полом. Даже если они не писали вдвоем, между ними существовала конкуренция. Джордж был одиночкой, и, боюсь, его одиночество усугубляли мы трое. Теперь я об этом жалею».

Пол: «Мы сделали альбом вместе. Музыка была хорошей, мы оставались друзьями, несмотря на все подводные камни. Мы по-прежнему уважали друг друга даже в худшие моменты, но, как ни парадоксально, самое плохое было еще впереди. Вместе мы записали хороший альбом и ссорились только в редких случаях — к примеру, когда я тратил слишком много времени на запись одной песни. Мне понадобилось три дня, чтобы записать „Maxwell's Silver Hammer“. Помню, Джордж упрекнул меня: „Ты три дня записывал всего одну песню“. — „Да, но я хочу, чтобы она звучала как следует. У меня есть определенные представления о ней“. Тогда синтезатор Муга только появился; чтобы разобраться с ним, потребовалось время (хотя сейчас три дня уходит только на то, чтобы подключить аппаратуру)».

Джон: «Мы использовали синтезатор Муга в конце [»I Want You» («Я хочу тебя»)]. Этот аппарат мог издавать любые звуки и в любых диапазонах, поэтому, будь мы собаками, мы услышали бы гораздо больше. Это что-то вроде робота. Джордж немного умел играть на нем, но, чтобы разобраться в нем досконально, понадобилась бы вся жизнь. У Джорджа был такой синтезатор. Он использовал его во время записи альбома с Билли Престоном, на нем было исполнено соло в «Because», и, кажется, в «Maxwell» тоже. Его звуки слышатся в разных местах этого альбома» (69).

Джордж: «Впервые я услышал о синтезаторе Муга в Америке. Мне пришлось заказывать свой синтезатор, потому что мистер Муг только что изобрел его. Аппарат был огромным, с сотнями переключателей и двумя клавиатурами.

Но одно дело — иметь такой инструмент, и совсем другое — заставить его играть. К нему не прилагалось никакой инструкции, и, даже если бы она была, она включала бы тысячи две страниц. Вряд ли даже мистер Муг умел извлекать музыку из этого аппарата, для него он был скорее технической новинкой. Если послушать такие песни, как «Неrе Comes The Sun», становится ясно, что он звучит красиво, но это были первые робкие попытки воспользоваться им».

Пол: «Мне опять казалось, что я пытаюсь командовать. Я старался придать своей песне такое звучание, как мне хотелось, и при этом никого не обидеть, а это было очень трудно. Помню, мне приходилось отказываться от своих планов и просто соглашаться с остальными.

В какой-то момент я не выдержал и спросил: «Слушайте, вы что, решили указывать мне, что делать?» И все как-то притихли. Так прошел день, а потом Ринго сказал: «Нет, продолжай. Это ты указываешь нам. Вот и будь нашим продюсером». Меня просили распоряжаться, но я все-таки чувствовал, что делать этого не следует. При этом работать становилось гораздо сложнее, работа теряла прежнюю притягательность».

Джордж Мартин: «Джон разочаровался в записи пластинок. Ему не нравилось то, что я делаю, и то, что я уже сделал. Он не любил „эту возню“, как он ее называл, ему не нравилось выглядеть претенциозным, если угодно. Я понимал его. Он предпочитал добрый, старый, простой рок: „Ну и черт с ним, пусть громыхает на всю катушку!“ Или, если речь шла о тихой балладе: „Запишем ее так, как получится“. Он добивался естественности».

Джон: «Лично мне не было дела до струнных и тому подобного. Я хотел записывать песни с группой или с электронными инструментами. Я не собирался спорить с музыкантами — эту задачу брал на себя Пол, это его стихия. Он сам решал, как поладить со скрипачами и что они должны играть, и, думаю, он предпочитал простой аккомпанемент [в „Golden Slumbers“] — ничего оригинального (69). Эту идею он и осуществил при записи оборотной стороны „Эбби-Роуд“. Меня никогда не привлекали все эти поп-оперы. Мне по душе трехминутные записи вроде рекламных роликов».

Пол: «Мы так и остались на уровне восьми дорожек. Все песни „Битлз“ записаны на двух, четырех или восьми дорожках. В „Сержанте Пеппере“ использовано четыре дорожки. В „Эбби-Роуд“ мы дошли до восьми дорожек и считали, что это даже слишком! Мы думали, что это слишком роскошно».

Пол: «Переход был рядом с нами, и мы сказали: «Давайте возьмем фотографа, выйдем на улицу и перейдем по „зебре“. Мы уложимся за полчаса». Работа затягивалась, а обложку требовалось подготовить раньше, чем пластинку. Мы позвали фотографа Йейна Макмиллана, дали ему полчаса и перешли через улицу.

Был очень жаркий августовский день, я приехал в студию в костюме и сандалиях. От жары я сбросил сандалии и несколько раз перешел улицу босиком, и так вышло, что на выбранном нами снимке я оказался босым, в стиле Сэнди Шоу. Многие люди ходят босиком, в то время я не придал этому никакого значения.

А потом мне однажды позвонили из офиса и сказали: «Один диджей в Америке пустил слух, что ты умер». Я удивился: «Ты шутить? Просто объясни им, что я жив». Он объяснил: «Нет, так не пойдет. На фотографии ты босиком. Говорят, у мафии это символ смерти. А номерной знак машины, которая стоит за тобой, — 28 IF. Это означает, что тебе исполнилось бы двадцать восемь лет, если бы ты был жив![12]«И я ответил: „Постой, а тебе не кажется, что все это притянуто за уши?“ Но он продолжал: „И это еще не все! Ринго снят в черном — значит, он хоронит тебя…“ — и так далее, и все в таком же духе. На снимке нашли уйму подобных намеков».

Джон: «Пол переходил через улицу босиком, потому что всегда старался отличаться, но чтобы это было не слишком незаметно, — не красить же для этого ухо в синий цвет! Он выбирал более утонченный способ. Вот Пол и решил разуться, переходя через улицу. На первый взгляд он ничем не отличается от остальных битлов. Это его маленький трюк. Я ничего не замечал, пока не получил альбом. В тот день я даже не видел, что он разулся. Мы все просто хотели, чтобы фотограф быстрее закончил работу. Вокруг собралось слишком много народу. «Сейчас они испортят все съемки. Надо уходить отсюда. Наше дело — записывать музыку, а не позировать» — вот что мы думали. И я бормотал: «Пойдемте скорее, идите в ногу».

Ринго: «Какой-то диджей заметил все эти «намеки»: и босые ноги Пола (это просто), и «фольксваген-жук». Потом, в «Magical Mystery Tour» у всех у нас красные розы, а у Пола — черная. Все это чепуха, но, если задаться какой-то целью, можно прийти к тому же выводу. И мы никак не могли доказать, что он жив. Мы говорили: «Как мы можем доказать, что это только слухи? Сфотографируемся все вместе!» Но тогда нам сказали бы: «Это фотомонтаж».

Все это выглядело глупо, и мы не тревожились. Таков рок-н-ролл. Безумие не прекращалось: мы выпустили альбом, о нас писали в газетах и говорили по телевидению. Это было шумное событие».

Пол: «Было странно встречаться с людьми вскоре после этого, потому что они смотрели куда-то мимо меня или сквозь меня. Было странно доказывать, что я действительно Пол».

Джон: «Пол Маккартни не мог умереть так, чтобы об этом не узнал весь мир. Он не мог жениться тайно. Это невозможно. Стоило ему уехать куда-нибудь отдыхать — и об этом тут же узнавали все. Это просто безумие — и вместе с тем отличная реклама для «Эбби-Роуд» (69).

Дерек Тейлор: «Как обычно, во всем пришлось разбираться мне — нам часто приходилось опровергать нелепые слухи. Мы отвечали на тысячи телефонных звонков. (Эти слухи до сих пор живы. О них написаны книги, есть человек, который читает о них лекции.) Но в какой-то момент даже я вдруг засомневался, насколько слухи справедливы. Это была моя обычная реакция на очередной слух: «А может, он и вправду мертв? Откуда мне знать?»

(Так было и на Монтерейском поп-фестивале. Прошел слух, что туда приехали все четверо битлов. Я просто отвечал: «Да, кажется, трое из них здесь, но они замаскировались — и мы не знаем, кто именно приехал». Логика в этом была такая: если трое приехали и изменили внешность — кто может их узнать? «Но это уже другая история. Вот если бы вы спросили пораньше…» В воздухе словно расплывается красный дым, затуманивший разум. «Так они здесь?» — «Нет, на самом деле их нету». Это шутка. Если со всем соглашаться, все будет в порядке.)

Итак, вы утверждаете, что Пол мертв. Но и тут появляется сомневающийся: «Но как он похож: тот же рот, те же глаза!» И Пол воскресает. Люди поразительны. Значит, можно перевести разговор на другую тему».

Пол: «В конце концов я сказал: «Пожалуй, будет лучше подыграть им. Ведь это реклама. Тот парень без ума от нашего нового альбома, ему наплевать на то, что он говорит, вот и объясните всем по примеру Марка Твена: „Слухи о моей смерти сильно преувеличены“. Другого выхода у меня нет».

Зато появился альбом «Abbey Road». Мы сделали обложку, придумали название, записали всю музыку, и альбом вышел до «Let It Be» (который крутил на дискотеке наш друг). «Let It Be» — наш последний альбом, a «Abbey Road» — последняя запись.

Думаю, как альбом он был неплох. Кажется, Джон считал, что его конец получился слишком шаблонным и гладким, но, по-моему, это ему не повредило. Так он был выстроен. Вряд ли сегодня он выглядит шаблонным».

Джон: «Скажу вам честно: я мало что помню, потому что для меня „Abbey Road“ ничем не отличается от других альбомов. Одни песни мне нравятся, другие нет. Так было всегда, я никогда не принадлежал к числу восторженных поклонников „Битлз“, принимавших на „ура“ все наши альбомы. Некоторые из наших вещей мне по душе, другие я недолюбливаю. „Abbey Road“ — качественный альбом. Ни больше и ни меньше» (70).

Джордж Мартин: «Никто не знал наверняка, будет ли этот альбом последним, но все чувствовали, что так может получиться. „Битлз“ через многое прошли и слишком долго были вместе. Они были связаны друг с другом почти десятилетие, меня удивляло уже то, что они продержались так долго. Я ничуть не удивился, узнав, что группа распалась, потому что каждому из ребят хотелось вести свою жизнь — как и мне. Я тоже вздохнул с облегчением».

Джордж: «В то время я еще не знал, что эта запись для «Битлз» станет последней, но чувствовал, что мы близимся к какому-то финалу.

Не могу сказать, какие чувства я испытал, когда запись завершилась. Помню, мне нравилась пластинка, я радовался ей, но я не припомню, чтобы я придал этому особое значение, — в нашей жизни и без того хватало событий. Если собрать все дни «Битлз», все моменты «Битлз» и записи, между ними окажутся длинные промежутки. Когда у нас появлялся день отдыха от «Битлз», мы занимались чем-то другим точно так же, как если бы у нас появился целый год отдыха или, как теперь, двадцать пять лет отдыха. Есть множество других дел, чтобы заполнить эти промежутки. Я ничуть не жалею о том, что теперь не вхожу в группу».

Дерек Тейлор: «22 августа все „Битлз“ собрались в усадьбе „Титтенхерст-Парк“, новом доме Джона в Эскоте (который позднее купил Ринго), и там сфотографировались все вместе — как потом выяснилось, последний раз».

Ринго: «Это была просто фотосъемка. Я вовсе не думал, что мы снимаемся вместе в последний раз».

Пол: «Линда снимала нас моей камерой, на 16-миллиметровую пленку. Потом выясинлось, что это наш последний фильм».

Джон: «Мы принимаем наркотики, только когда теряем надежду, и отказываемся от них, когда у нас появляется надежда; а если надежда будет у нас постоянно, значит, нам не понадобятся спиртное, наркотики или что-нибудь еще. А вот если мы потеряем надежду, что мы сможем поделать?

Проект «Плэстик Оно Банд» («Plastic Ono Band») должен был стать очень гибким — потому он и назван пластмассовым. «Битлз», играющие вживую, — другое дело, мы занимались этим ради заработка, что гораздо труднее, а для меня и Йоко это был лишь способ показать себя.

Однажды в пятницу вечером нам позвонили и сообщили, что в Торонто состоится концерт с целью возрождения рок-н-ролла, что ожидается чуть ли не сто тысяч зрителей и что там будут Чак, Джерри Ли, все великие рокеры, которые еще живы, а также Бо Диддли и, предположительно, «The Doors» как гвоздь программы. Нас пригласили в качестве короля и королевы шоу, чтобы присутствовать, а не играть, но этого я не расслышал. Я сказал: «Только дайте нам время, чтобы собрать группу», — и на следующее утро мы взялись за дело.

Все произошло очень быстро. В то время у нас не было группы, никто не играл с нами хотя бы полминуты. Я позвонил Эрику, пригласил Клауса, мы позвали Алана Уайта, и все они согласились. Долгих обсуждений не было: концерт предполагался не таким, какие я давал вместе с «Битлз», когда мы выходили и играли одни и те же вещи — «I Want To Hold Your Hand». Само выступление продолжалось двадцать минут, но его никто не слушал, все только вопили, усилители были размером с орех, и получалось скорее зрелище, чем рок-н-ролл» (69).

Джордж: «Перед тем как «Plastic Ono Band» вылетел в Торонто в сентябре, Джон пригласил меня в свою группу, но я отказался. Я не хотел играть в авангардной группе, но я был уверен, что она получится именно такой.

Он сказал, что с ним едут Клаус Ворман и барабанщик Алан Уайт. За последние несколько лет существования «Битлз» мы продюсировали другие записи, поэтому у нас появился свой круг друзей — барабанщиков, басистое и других музыкантов. Поэтому собрать группу оказалось сравнительно просто. Джон спросил, согласен ли я играть в ней на гитаре, а потом пригласил Эрика Клэптона; они репетировали в самолете по пути в Торонто».

Дерек Тейлор: «Джон выступал живьем на Фестивале мира в Торонто, мне не верилось, что это означает конец всему. Но, похоже, я оказался прав. Я горячо поддерживал все, что делали Джон и Йоко, и я считал, что их кампания борьбы за мир проведена отлично».

Джон: «Волнение было невероятным. Однако никогда в жизни я не чувствовал себя так хорошо. Все подпевали нам, подпрыгивали, показывали знак мира, потому что знали большинство песен, а мы еще исполнили песню «Cold Turkey» («Холодная индейка»), которую никогда прежде не играли, и они отлично приняли ее.

Я предложил «Cold Turkey» «Битлз», но они не были готовы выпустить сингл, поэтому я отдал эту песню «Plastic Ono Band». (Мне все равно, кто выпускает песни, лишь бы они выходили). (69) Песня не требовала объяснений: она о состоянии «холодной индейки», ломки после прекращения употребления героина. Это было выступление против наркотиков. Но конечно, ее опять запретили передавать по американскому радио, поэтому она так и не стала популярной. Все решили, что я пропагандирую героин» (80).

Ринго: «После дебюта «Plastic Ono Band» в Торонто мы встретились на Сэвил-Роу и Джон наконец заговорил в открытую. Он сказал: «Ну, вот и все, ребята. Давайте покончим с этим». И все мы согласились. И хотя я тоже согласился, потому что все близилось к концу (и повернуть обратно было невозможно), не знаю, сумел бы я первый сказать: «Покончим с этим». Наверное, я медлил бы еще пару лет.

Но когда мы все собрались в офисе, мы поняли, что это разумный выход. Мы не ссорились, нам не было тоскливо. Казалось, одна и та же мысль посетила всех, и все стали говорить то, что они думали. Джон не считал, что мы должны уйти, — нам просто надо разойтись. Он сказал не «Я ухожу, и все вы уходите», а «Вот и все! С меня хватит. Я хочу заняться другим».

Если бы это случилось в 1965-м или даже в 1967 году, мы испытали бы шок. Но теперь все выглядело как спасительный и ожидаемый развод. А Джон всегда был самым прямолинейным из нас, когда требовалось принять серьезное решение».

Джон: «Я знал обо всем еще до поездки в Торонто. Я предупредил Аллена, что я ухожу, сказал Эрику Клэптону и Клаусу, что ухожу и что хотел бы взять их в свою группу. Я еще не решил, как быть — создавать постоянную новую группу или нет. (Позднее я подумал: «Черт, мне только не хватало связываться с новыми людьми, кем бы они ни были!») Вот я и объявил новость себе и тем, кто был рядом, по пути в Торонто. Аллен поехал со мной, и я сказал Аллену, что все кончено. Когда я вернулся, мы встретились несколько раз, и Аллен сказал: «Подожди, не торопись», — потому что предстояло еще немало дел, связанных с бизнесом, и мой уход стал бы для них помехой.

Потом мы обсуждали что-то в офисе с Полом, и Пол что-то говорил, предлагал, а я отвергал все его предложения. В конце концов я понял, что и я должен ему что-то сказать. И когда Пол спросил: «Что ты имеешь в виду?» — я объяснил: «С группой покончено. Я ухожу!» (70)

Пол: «Я говорил: «По-моему, мы должны снова начать давать небольшие концерты. Я считаю, что мы отличная группа. Надо вернуться к своим истокам, и кто знает, к чему это приведет? Возможно, потом мы захотим снова бросить все, а может, решим продолжать». Джон посмотрел на меня в упор и сказал: «По-моему, ты спятил. Я не хотел говорить тебе об этом, пока мы не подпишем контракт с „Кэпитол“ (Кляйн старался уговорить нас подписать новый контракт с компанией звукозаписи), но я ухожу из группы!» Мы оба заметно побледнели, и у нас отвисли челюсти.

Должен признаться, мы ждали, что когда-нибудь это произойдет, с тех пор как он увлекся Йоко. Джону требовалась свобода для себя и для Йоко. Джон хотел покончить с периодом «Битлз» и вступить в период Йоко и не желал, чтобы кто-нибудь мешал ему. Но в одном он поступил неразумно: «Я не собирался говорить тебе, пока мы не подпишем новый контракт». Бедный старый Джон — он проговорился. Так все и было. А что можно ответить, услышав от музыканта своей группы: «Я ухожу».

Я и вправду не знал, что сказать. А нам надо было как-то реагировать — ситуацию контролировал он. Помню, как он говорил: «Странно говорить вам, что я ухожу, но, с другой стороны, это здорово». Так было и когда он сообщил Синтии, что подает на развод. Он предвкушал это событие, поэтому мы ничего не могли сделать. «Что значит уходишь? А как же группа?» Только позднее, когда смысл его слов дошел до нас, мы действительно огорчились».

Джордж: «Я не помню, как Джон сообщил, что он хочет порвать с «Битлз». Не помню, где я это услышал. Все мы пытались уйти из группы, в этом не было ничего нового. У каждого этот уход затянулся на годы.

Когда мы были еще молоды, группа «Битлз» была чем-то вроде транспортного средства, позволяющего нам достигнуть цели, но теперь наступил момент, когда она начала стеснять нас. Ограничений было слишком много. Это вело к саморазрушению, и я ничуть не огорчился, узнав, что кто-то хочет уйти из группы, потому что я и сам хотел этого же. Я знал, что у меня есть перспективы после разрыва с группой. Она перестала нравиться нам, от нее следовало избавиться. Группа превратилась в смирительную рубашку».

Нил Аспиналл: «Было грустно слышать все эти разговоры о распаде. Мы пробыли вместе много лет, пережили самые разные события, удачи и все остальное, и мысли о расставании вызывали печаль и тревогу. Это пугало всех.

Разрыв был медленным. Поначалу то, что Пол отказался подписать контракт с Алленом Кляйном, еще не означало, что группа «Битлз» распалась, потому что они записали «Abbey Road». Джон все чаще работал с Йоко, а не с «Битлз», но все-таки записал «Abbey Road» вместе с остальными. Все случилось не вдруг, все шло к этому, а после «Abbey Road» они перестали собираться вместе — я уже не видел, чтобы они приходили в студию и работали».

Ринго: «Во время работы над «Белым альбомом» я собирался уйти, потому что считал, что они по-настоящему близки, а каждый из них думал, что близки остальные трое. Это было мнительностью. Когда ушел Джордж, мы еще не понимали, что происходит. Но по-моему, все кончилось после встречи в офисе на Сэвил-Роу, когда мы сказали: «Ну, вот и все».

Мы держались вместе ради «Abbey Road». Но знаете, все уже было решено. А потом оказалось, что, несмотря на разрыв, разум не в состоянии осознать его. Тело какое-то время продолжает вести прежнюю жизнь, и только потом начинаешь заниматься своими делами».

Джон: «Я создал группу. Я распустил ее. Все очень просто.

Моя жизнь с «Битлз» стала ловушкой, пленочным кольцом. И прежде случались периоды, когда я отдалялся от группы, писал книги, помогал переделывать их в пьесы. Я даже снял фильм без участия остальных, но, скорее, это была реакция на то, что «Битлз» перестали ездить в турне, а не проявление независимости — впрочем, даже тогда я стремился к свободе.

Когда я наконец набрался смелости и сказал остальным, что я подаю на развод, они поняли, что это правда, а не что-то вроде недавних угроз Ринго или Джорджа. Должен признаться, я чувствовал себя виноватым в том, что не известил их заранее. В конце концов, у меня была Йоко, а у них — только мы. Я упрекал себя за то, что включил Маккартни как соавтора в мой первый самостоятельный сингл ["Give Peace A Chance"], вместо того чтобы включить в него настоящего соавтора — Йоко» (78).

Ринго: «Мы не стали сразу объявлять во всеуслышание о нашем разрыве. Аллен Кляйн предложил: «Разбегайтесь, если хотите, ребята, но никому Ничего не говорите».

Люди не хотели, чтобы группа распалась, но давление было не слишком сильным. Мы думали: «Если мы продержались так долго, продержимся и еще немного». Вот почему мы продолжали молчать, несмотря на то что это было нелепо, — это помогало. Не каждый день, а, скажем, два дня в месяц. У нас еще бывали удачные дни, потому что мы оставались друзьями, а потом все опять менялось к худшему».

Джон: «Пол и Аллен заявили, что они рады тому, что я не собираюсь объявлять о разрыве, — как будто я собирался сделать из него сенсацию».

Ринго: «Как только стало известно, что группа распалась, мы испытали облегчение. (Думаю, таким же было облегчение, когда мы узнали, что сингл „Strawberry Fields“/»Penny Lane» не занял первое место в хит-параде.) Кажется, я просто уехал домой, что было потом — не знаю. Некоторое время я сидел в саду, гадая, что мне теперь делать. Узнав, что все кончено, обычно возвращаешься домой и думаешь: «О господи, вот и все. Как же мне теперь быть?» Для меня этот период стал драматичным — точнее, травматичным».

Джордж: «Когда наши пути разошлись, я почувствовал радость от того, что у меня появилась свобода, возможность мыслить с моей скоростью, приглашать в студию музыкантов, которые будут аккомпанировать моим песням. Это звучит странно, потому что многие мечтали войти в группу «Битлз» — в то время это считалось бы неслыханной удачей. Так оно и было. Но неплохо было и выйти из группы. Это чем-то похоже на взросление, когда ты покидаешь дом и расправляешь крылья.

Мне казалось, что это серьезный шаг — решиться покинуть группу, но давление было так велико, что недостатки такого шага перевешивали преимущества. Преимуществом была слава «Битлз» и возможность спокойно двигаться по накатанной колее. Но в то время это вызывало настолько негативные чувства, что я отдал бы все, лишь бы только выйти из группы.

Мы всегда считали, что было бы неплохо заняться сольными записями и посмотреть, что из этого выйдет. Но вместе с тем моя жизнь переходила в совсем другое измерение. Быть маленькой поп-группой, такой, как «Битлз», — значит мириться с тесными рамками. Мне хотелось уехать в Гималаи, общаться и играть с разными людьми. У меня было много друзей вне группы, как и у остальных битлов».

Пол: «Я думал: «Значит, начинается новый этап. Больше „Битлз“ не будут записывать пластинки все вместе — значит, мне предстоит бросить работу, оставить музыкальный бизнес? Но ведь это моя страсть». Даже сейчас я не сразу решился бы на такой шаг. Просто меня мучали такие мысли. Я знал, что должен продолжать работу в той или иной форме.

Я проводил много времени в Шотландии, где у меня есть ферма. Обычно я только отдыхал там, но однажды провел там целый год, пытаясь разобраться, как мне теперь быть, — вероятно, это было самое тревожное время. Мне казалось, что я стал лишним. Люди говорят: «У тебя остались твои деньги, тебя же не вышвырнули, почему же ты чувствуешь себя лишним?» А мне казалось, что именно так и вышло. Дело не в деньгах, а в ощущении своей значимости. Мне вдруг показалось, что я ни на что не гожусь, если я перестал быть одним из «Битлз».

Я потерял на редкость удачную работу — «Битлз». С тех пор как мне исполнилось семнадцать, вокруг этого вращалась вся моя жизнь, поэтому я пережил шок. Я валялся в постели, не удосуживаясь даже побриться, много пил и думал: «Как быть?» Такое часто случается с теми, кто вдруг начинает чувствовать себя лишним. Они просто бездельничают, не выходят из дома, ни с кем не встречаются. Вот так я и провел почти целый год, но, к счастью, Линда оказалась рассудительной и сказала: «Слушай, с тобой все в порядке. Это просто шок — оттого, что группа «Битлз» распалась». Я думал: «Смогу ли я когда-нибудь снова писать и петь? Кому нужен бывший басист?» Эти мысли ужасно мучили меня.

А потом я вдруг подумал: «Черт! Уж лучше попытаться хоть что-нибудь предпринять». И мое решение обрело простейшую форму: я попытался заняться записями. У меня был магнитофон без пульта и так далее, я сделал домашнюю запись, я работал самостоятельно, подумывая, не создать ли мне новую группу. Конечно же, я понимал, что тягаться с «Битлз» мне будет невозможно».

Ринго: «В ноябре я начал записывать песни для своего сольного альбома «Sentimental Journey» («Сентиментальное путешествие»). Я долго гадал, как мне быть теперь, когда все кончено. И мне пришло в голову записать альбом песен, на которых я вырос.

На обложке альбома изображен паб. Мои родные часто бывали в этом пабе, все друзья мамы и родные приходили к нам, устраивали вечеринки и пели эти песни. Эти мелодии оказали на меня огромное влияние, и за неимением лучшего я решил записать их. Никто из ребят не участвовал в записи, но со мной по-прежнему был Джордж Мартин, поэтому я не чувствовал себя совершенно одиноким».

Нил Аспиналл: «Ринго и Джордж Мартин записали «Sentimental Journey» вдвоем. У нас был список песен, которые хотел спеть Ринго в той тональности, которая ему подходила, и список аранжировщиков, которые ему нравились. Я звонил им и спрашивал: «Над какой из этих песен вы хотели бы поработать? Просто приезжайте в студию с любыми музыкантами и будьте добры потом прислать нам записи». На них Ринго накладывал свой вокал.

Сложности могли бы возникнуть только с последней песней. Представьте себе: я звоню продюсеру, а он спрашивает: «А почему у меня нет выбора, как у всех остальных?» Но мы отобрали пятнадцать или шестнадцать песен, а использовали только двенадцать, поэтому выбор был всегда.

Так и появился этот альбом. Работать над ним было приятно. Работа продвигалась без спешки, но так было даже лучше».

Джордж: «В декабре я работал в группе Делани и Бонни вместе с Билли Престоном. Я слышал о Делани и Бонни, видел их на концерте в Вэлли, в Лос-Анджелесе. Группа была отличной, я попытался уговорить их заключить контракт с «Эппл Рекордс», но когда Питер Эшер пришел, чтобы подписать с ними контракт, он умудрился уснуть прямо на прослушивании, и они решили обратиться в компанию «Атлантик Рекордс».

Я побывал на их концерте в Альберт-Холле и решил, что с такой группой было бы приятно поработать. Чаще всего, бывая на концертах, я думал: «Хорошо, что я не играю в этой группе». Но на этот раз группа потрясла меня.

После Альберт-Холла они выступали в клубе «Speakeasy»; кажется, мы вместе выпили, и на следующее утро, прежде чем я успел опомниться, их автобус подъехал к моему дому и я оказался среди них. Я взял гитару, сел в автобус, и мы отправились в турне по Европе.

Это было по-настоящему здорово, потому что почти никто не знал, что я играю в этой группе. Люди приходили на концерты Делани и Бонни, они знали, что в группе играет Эрик Клэптон. Я просто составил им компанию, держался в стороне, мне было незачем что-то доказывать, и это мне нравилось. Когда я был с «Битлз», даже на заднем плане мне казалось, что я стою у самой рампы, — там нельзя было спрятаться за спины других музыкантов».

Пол: «В течение трех или четырех месяцев мы с Джорджем и Ринго перезванивались и спрашивали: «Значит, все-таки все кончено?» Дело не в том, что нас торопила записывающая компания. Мы еще надеялись когда-нибудь собраться все вместе. Никто не знал, на самом ли деле Джон настроен серьезно. Может, через неделю он одумается и скажет: «Я просто пошутил». Мне казалось, что Джон не стал хлопать дверью, а оставил ее открытой. Может, он хотел сказать: «Я почти ушел, но…»

И мы цеплялись за эту соломинку несколько месяцев, а потом поняли: да, мы уже не группа. Вот и все. Все действительно кончено.

Я задумался: «Ну, в таком случае надо позаботиться о себе. Нельзя просто позволить Джону контролировать ситуацию и обращаться с нами, как с капризной подружкой». Я записывал альбом «McCartney» («Маккартни»), и однажды я спросил: «Может, уже пора объяснить все людям?» Все воскликнули: «Нет, нет, никому не говори, что мы разбежались!» Но я считал, что мы должны объясниться. Не знаю, почему они предпочитали молчать. Думаю, к этому имел непосредственное отношение Кляйн».

Джордж: «Битлз» стали своего рода объединением, которое никому не хотелось разрушать извне. Разве что пресса могла этого хотеть, потому что журналисты вечно гоняются за сенсациями. Им все равно, хорошо это или плохо, была бы сенсация, и потому журналисты склонны торопить события, направлять их по негативному пути, надеясь что-нибудь выведать. Наверное, публика во всем мире хотела новых пластинок «Битлз», но английские журналисты чувствовали, что с группой покончено.

Кажется, Пол уже записывал сольный альбом у себя дома. Джон уехал с группой «Plastic Ono Band», и всем стало ясно, что группа распалась, но никто не говорил: «Ну, вот и все, больше мы никогда не соберемся все вместе». Когда журналисты задавали нам такие вопросы, мы по-прежнему отвечали: «Кто знает? Мы все еще вместе».

Пол: «К тому времени положение осложнилось, но я все-таки продолжал звонить, пытался общаться и держал двери открытыми. Но затруднения продолжались, понадобилось двадцать лет, чтобы разобраться, что стало с «Битлз».

Я отдалился от остальных, когда появился Кляйн. Мне ни в коем случае не хотелось, чтобы он занимался моими делами. Меня уговорили отдавать Кляйну двадцать процентов. Для этого они прибегли к такой уловке: «Ладно, он получит двадцать процентов от любых дополнительных доходов, которые обеспечит нам. Если «Кэпитол» согласится платить нам такие гонорары и Кляйн добьется этого, значит, он получит двадцать процентов от разницы».

Вышло так, что трое оказались против одного. Да если бы только трое! Мне казалось, я был один против всего мира. По-моему, против меня были триста миллионов. Так мне представлялось, я должен был спасти состояние «Битлз». Все, что мы заработали, было вложено в компанию, и я не собирался никому отдавать ее».

Джон: «Я навсегда запомнил фильм и тех англичан, которые пишут эти дурацкие оперы, — Гилберта и Салливана. Помню, как я смотрел фильм с Робертом Морли и думал: «Такого с нами не будет никогда». Но это случилось, и это встревожило меня. Вот уж не думал, что мы дойдем до таких глупостей, как споры и разрыв. Но по своей наивности мы позволили людям поссорить нас — вот что произошло. Так все и получилось. Я имею в виду не Йоко, а бизнесменов. Так бывает, когда люди решают развестись: сначала они хотят расстаться друзьями, но потом вмешиваются адвокаты и заявляют: «Беседуйте с другой стороной только в присутствии адвоката», — тогда и возникает настоящий раскол.

Только из-за адвокатов разводы заканчиваются скандалами. Если бы развод был такой же приятной церемонией, как бракосочетание, было бы гораздо лучше. Даже развод деловых партнеров. Но он всегда заканчивается скандалом, потому что тебе не разрешают говорить то, что ты думаешь. Приходится говорить эзоповым языком, проводить часы с адвокатом, ты раздражаешься и в конце концов начинаешь нести то, от чего воздержался бы при других обстоятельствах» (71).

Ринго: «В конце концов мы отделались от Аллена Кляйна. Он обошелся нам в маленькое состояние, но мы уже успели узнать, как это бывает: два человека подписывают контракт, причем один точно знает, что он означает, другой тоже точно знает это, а когда доходит до разрыва, вдруг оказывается, что вы понимали условия контракта совершенно по-разному».

Джордж: «Однажды январским утром Джон позвонил мне и сказал: «Я написал одну мелодию и хочу записать ее сегодня, свести и выпустить уже завтра — вот каков замысел. Это „Instant Karma!“, ну, ты понимаешь…» И я согласился помочь ему. Я сказал: «Ладно, встретимся в городе». Я приехал с Филом Спектором и сказал ему: «Почему бы тебе не поприсутствовать на записи?»

Нас было четверо: Джон играл на пианино, я — на акустической гитаре, Клаус Ворман — на басе, а Алан Уайт — на ударных. Мы записали эту песню и выпустили ее на той же неделе. Ее смикшировал, и причем мгновенно, Фил Спектор».

Джон: «У нас было много песен, мы должны были выпустить их так или иначе. Приятнее работать с ними самому. Я предпочитаю сам записывать свои песни, а не отдавать их кому-нибудь — половину песен мы записали именно таким способом» (69).

Нил Аспиналл: «Фил Спектор был связан с Алленом Кляйном какими-то делами, он приехал, чтобы сделать ремикс „Let It Be“. Я понятия не имел, кому пришло в голову пригласить его. Наверное, Кляйну, а Джон и Джордж поддержали его».

Джордж Мартин: «Это разозлило меня, но еще больше — Пола, потому что мы узнали об этом только после того, как вышла пластинка. Ее сделали у нас за спиной, при этом делами Джона занимался Аллен Кляйн. Он пригласил Фила Спектора, и, кажется, Джордж и Ринго тоже участвовали в работе. Они заключили соглашение с «EMI» и сказали: «Это будет наша пластинка».

Из «EMI» связались со мной и сообщили: «Первый вариант записи сделали вы, но мы не можем подписать ее вашим именем». На мой вопрос почему, они ответили: «Продюсером окончательного варианта были не вы». Я сказал: «Продюсером оригинала был я, вам следует упомянуть об этом хотя бы вот так: «Продюсер — Джордж Мартин, повторное продюсирование — Фил Спектор». Но им и это предложение не понравилось».

Джон: «Если послушать бутлег, версию, сделанную до Спектора, а потом версию Спектора, вы сразу поймете, в чем дело, если захотите почувствовать разницу. Пленки были записаны паршиво, никто не хотел даже прикасаться к ним. Они провалялись без дела шесть месяцев. Никому и в голову не приходило сделать ре-микс, нас пугала эта работа. А Спектор отлично справился с ней» (71).

Пол: «Аллен Кляйн решил — наверное, он посоветовался с остальными, но не со мной, — что новым продюсером «Let It Be» должен стать Фил Спектор.

Так у нас появился репродюсер вместо просто продюсера, он многое изменил: добавил подпевки в «The Long And Winding Road», на которые я бы никогда не согласился. Нет, запись получилась не самой худшей из всех, но было обидно, что кто-то занимается аранжировкой твоих записей, не ставя автора в известность. Не уверен, что об этом знали и остальные. Все отдали ему на откуп: «Давай доделывай пластинку, делай все, что хочешь. Нам все осточертело».

Дерек Тейлор: «Мне известно, что Пол рассердился на то, что кто-то переделал „The Long And Winding Road“. Я придерживаюсь того мнения, что никому не позволительно работать с чужой музыкой. Не скажу, чтобы я был шокирован, но я считал, что они поступили неправильно. Представьте, что вы Маккартни и что вы видите, как кто-то исправляет ваши песни… Вы были бы в ярости!»

Пол: «Я записал альбом «McCartney» — мой первый альбом после распада «Битлз». Мы назначили дату выпуска, но тут вмешались остальные: «Ты не имеешь права выпустить свой альбом, когда захочешь. Мы уже выпускаем „Let It Be“ и сольный альбом Ринго».

Я позвонил Нилу, который возглавлял «Эппл», и сказал: «Послушай, мы ведь уже назначили дату!» Все было решено, я отметил дату выхода альбома в календаре. Я яростно отстаивал свое право, но выход альбома все равно перенесли.

С моей точки зрения, я поступал правильно. Все решения теперь принимались тремя голосами против одного. Быть одним против троих нелегко: если ты что-нибудь задумал, тебе могут просто отказать. Положение стало сложным.

Ринго заехал ко мне. Уверен, его прислали остальные из-за этого спора — как мягкого, славного малого. И вот Ринго приехал ко мне, и, должен признаться, я обошелся с ним грубо. Я сказал: «Вы просто решили все мне испортить». А он ответил: «Нет, но ради всех нас, ради «Битлз» и так далее, мы думаем, что ты должен поступить вот так», — и так далее. Все это мне уже осточертело. Это был единственный случай, когда я заорал кому-то: «Вон!» Я был абсолютно враждебен по отношению к нему. Но в то время иначе я поступить не мог. Окончательный разрыв еще не состоялся, но был уже близок.

К сожалению, я отыгрался на Ринго. Наверное, он был виноват меньше всех, но стал козлом отпущения, которого прислали ко мне попросить изменить дату, и он, вероятно, думал: «Пол согласится», — но увидел перед собой совсем другого человека, потому что теперь я решительно бойкотировал «Эппл».

Ринго: «Просто два человека дулись и вели себя глупо.

Мы выпускали наши сольные альбомы, и я сказал: «Мой уже готов, я хочу выпустить его». Альбом Пола еще не был готов, зато у него был календарь, на котором желтым была отмечена дата (забыл, какая), и он заявил: «Это мой день — в этот день я выпущу свой альбом». Я не понимал, что происходит, а он, наверное, все понимал».

Пол: «Мне все это надоело, и я заявил: «Хорошо, но я требую, чтобы мою фамилию убрали с этикетки». «Эппл Рекордс» когда-то была заветной мечтой, но я думал: «Теперь компания уже не та, что прежде, и я не желаю иметь с ней ничего общего». Помню, Джордж позвонил мне и сказал: «Нет, черт возьми, ты останешься на этикетке! Харе Кришна!» — и повесил трубку. А я подумал: «О господи… как все далеко зашло».

Я не показывал в «Эппл» ни альбом, ни обложку, пока не закончил работу над ними полностью. Я сделал все сам, а им осталось только выпустить альбом. Я очутился в чрезвычайно непростом положении».

Нил Аспиналл: «Альбом Пола вышел до „Let It Be“, а вместе с ним появилось и решительное заявление. Не могу сказать, как его восприняли сотрудники „Эппл“, — я не помню, кто в то время работал в компании. Наверное, мечта об „Эппл“ так и не сбылась, потому что это была только мечта».

Пол: «Я не уходил из „Битлз“. „Битлз“ расстались сами с собой, но никто не хотел первым объявить, что все кончено».

Дерек Тейлор: «К выпуску сольного альбома Пола в пресс-бюро были подготовлены вопросы общего характера: „Будете ли вы когда-нибудь записывать песни вместе с „Битлз“? Верите ли вы в это? Каковы ваши планы?“ — и так далее. На мой взгляд, он отвечал на них очень подробно — несколько настороженно, но все-таки ответил на все, исключив так или иначе возможность воссоединения или работы с „Битлз“: „Сейчас я работаю с Линдой, и это меня вполне устраивает…“ Время было на редкость безрадостное. По сути, это была какая-то яма».

Пол: «В то время мне не хотелось давать никаких интервью, потому что я знал: первым делом меня спросят о «Битлз» и обо всем, что с ними связано, а отвечать на эти вопросы я не хотел. Мне не хотелось встречаться с прессой — так я и сказал.

Дерек в офисе заявил: «Мы должны что-то предпринять». Я ответил: «Вот что я тебе скажу: подготовь вопросы, которые, по твоему мнению, захотят задать мне журналисты, я постараюсь честно ответить на них, и мы разошлем их вместе с экземплярами альбома для прессы». Так он и сделал, и среди них был вопрос: «На самом ли деле «Битлз» распались?» Я ответил: «Да, больше мы не будем играть все вместе». (Прошло уже четыре или пять месяцев после того, как мы приняли решение, поэтому я не видел причин увиливать от ответа.)

По-моему, группа прекратила свое существование в ту минуту, когда Джон сказал: «Я ухожу». Мы все (кроме Джона) пытались сохранить группу, но не сумели. Больше у нас не было причин цепляться за нее или умалчивать о распаде, и я подумал: «Если нам предстоит идти каждому своим путем, нам не пойдет на пользу, если нас по-прежнему будут считать группой «Битлз». И я сказал: «Это окончательный разрыв. Давайте просто признаем это. Скажем обо всем миру. Разве еще не пора?» Джон разозлился на меня — наверное, потому, что он хотел сам все объяснить. Или не объяснять».

Ринго: «У нас еще оставалась надежда на то, что мы будем продолжать работать, как раньше. Записывая в студии альбом «Abbey Road», мы вовсе не думали, что работаем над последней пленкой, последней песней, последним дублем.

Но Пол выпустил сольный альбом и заявил, что «Битлз» прекратили свое существование. (Если вспомнить историю «Битлз», то Пол всегда делал такие заявления: они употребляют наркотики, они расходятся, они прекратили существование.) Думаю, люди поняли, что все кончено, потому что об этом сообщил один из битлов».

Пол: «Мир отреагировал так: „Битлз“ официально заявили о распаде группы», а мы знали об этом уже несколько месяцев. Вот так все и получилось. Думаю, журналисты неправильно поняли нас. Альбом вышел вместе со странными объяснениями того, чем я занимаюсь. Они предназначались только для журналистов. По-моему, лишь некоторые решили, что с моей стороны это какой-то странный рекламный трюк, — на самом деле это было стремление избежать встречи с представителями прессы».

Джордж: «Пол часто пользовался такими уловками. Даже теперь, собираясь в турне, он наверняка сообщит прессе, что все мы решили опять собраться, или что-нибудь вроде того. Просто это в его характере. Раньше такие выходки нас раздражали, но за годы мы ко всему привыкли. Однако в тот период все мы злились друг на друга по любому поводу.

Думаю, его альбом был просто попыткой воспользоваться моментом, и, если все остальные смирились с разрывом, он постарался извлечь из него пользу для себя: «Выходит мой альбом. Да, кстати: «Битлз» разбежались!»

Он выпустил пресс-релиз, но и все остальные тоже уже покинули группу. А Джона раздражало вот что: «Я ушел первым, — хотелось сказать ему, — а он представил все так, словно он был инициатором!»

Пол: «Остальные считали меня любителем делать заявления, словно я извлекал из этого для себя какие-то преимущества (в случае с ЛСД я просто был застигнут врасплох, а в случае с разрывом сказал правду, в отличие от остальных). Много лет спустя, перед выпуском „Антологии“, на пресс-конференции меня спросили, намерены ли мы опять воссоединиться. Поскольку дело шло к этому, я ответил утвердительно, вот и все».

Дерек Тейлор: «На заявление Пола отреагировал весь мир. Сенсация! Уже не помню, каким на самом деле было это заявление: „Битлз“ расстались». Я опубликовал заявление, одно из тех уклончивых заявлений, которые ничего не значат: «Джон, Пол, Джордж и Ринго — по-прежнему Джон, Пол, Джордж и Ринго, Земля по-прежнему вертится, а когда остановится, тогда и появится повод для волнений. До встречи». Что-то вроде этого. Но шумиха не прекращалась, тревога была неподдельной.

Подобно миллионам людей, я свято верю, что дружба битлов была спасательным кругом для всех нас. Я был убежден, что, если бы люди научились дружить, уживаться и встречаться друг с другом, что бы ни происходило, жизнь стоила бы того, чтобы ее прожить. Но мы возлагали на них слишком большие надежды».

Джон: «Происходящее представлялось всем чудесным сном, а оно таким никогда не было, потому что людям свойственно ошибаться. Все было чудесно, но все кончилось. Итак, дорогие друзья, пора двигаться дальше. Сон кончился».

Джордж: «Я понял, что „Битлз“ заполняли собой шестидесятые годы, на них воспитывались поколения. Они стали чем-то знакомым с детства, к чему невольно привязываешься. Вот одна из наших проблем — привязанность к чему-либо. Хорошо, когда эти привязанности сохраняются, но настоящая проблема возникает, когда люди пытаются жить прошлым, цепляются за что-то и боятся перемен».

Джон: «Все было мило и забавно, и, я думаю, так могло бы продолжаться и дальше или же все изменилось бы в худшую сторону. Просто мы повзрослели. Мы не хотим быть „Сумасшедшей командой“ или „Братьями Маркс“, которых вытаскивают на сцену, чтобы услышать в их исполнении „She Loves You“, хотя у них уже астма и туберкулез, а им самим уже за пятьдесят» (71).

Джордж: «Думаю, мы разбежались по той же причине, по которой расходятся все. Все мы стремились к свободе, группа «Битлз» стала для нас слишком тесной. Несмотря на статус всемирно известной группы, создательницы хитов, она по-прежнему оставалась очень тесной. Когда мы говорим о «Битлз», когда затрагиваем жизнь каждого из нас, становится понятно, что рамки «Битлз» были слишком жесткими и наша жизнь не укладывалась в них. Мы все должны были вырваться из этих рамок. Они нас стесняли. Мы были больше, чем «Битлз». Думаю, все мы, все четверо и каждый в отдельности, больше этой группы.

И напряжение было слишком сильным. С 1963 года мы пережили множество стрессов, хотя поначалу не понимали этого. Просто постепенно они стали сказываться на нас. Усталость, накопившаяся в поездках, жесткий график работы… Если посчитать, сколько пластинок мы записали и сколько концертов дали, ужаснетесь!»

Джон: «Все мы — личности. Мы выросли из «Битлз». Мешок оказался слишком тесным. Я не могу навязывать свои причудливые фильмы и музыку Джорджу и Полу, если они этого не хотят. И наоборот, Пол не в состоянии навязать мне то, что ему нравится, особенно если у нас больше нет общей цели. Мы должны идти каждый своим путем. Мы уже выросли, мы бросили школу. Мы ее так и не закончили — мы попали прямиком в шоу-бизнес (71).

Вначале каждый из нас является самим собой, а общество, родители и родные пытаются заставить нас расстаться с собой: «Не плачь. Не выказывай своих чувств», — и все такое. И это продолжается всю жизнь. Помню, в шестнадцать лет я еще был самим собой, а перестал быть таким в промежуток с шестнадцати до двадцати девяти лет. Стремление повзрослеть, стать мужчиной, взять на себя ответственность… несмотря на кокон супержизни, мы все-таки должны были пройти основные этапы созревания, через которые проходит каждый подросток (будь он один в комнате или один в большом офисе). Вероятно, тридцать лет — тот возраст, когда надо просто прийти в себя и осознать, что самим собой распоряжаешься ты».

Джордж Мартин: «К разрыву привело множество причин, главным образом то, что ребята хотели вести каждый свою жизнь, а им это не удавалось. Их всегда считали группой, они были узниками этой группы, и, думаю, в конце концов им это надоело.

Им хотелось жить, как живут все люди, ценить жену выше, чем партнера по работе. Когда появились Йоко и Линда, они стали для Джона и Пола важнее, чем Джон и Пол друг для друга, то же самое случилось и с другими ребятами».

Ринго: «Йоко причинила нам немало вреда — и она, и Линда, — но группа „Битлз“ распалась не по их вине. Просто мы вдруг поняли, что нам уже тридцать лет, что мы женаты и что мы очень изменились. Больше мы не могли жить, как прежде».

Джон: «Я женился еще до того, как «Битлз» покинули Ливерпуль, так что женитьба никогда ничего не меняла. У Син за спиной не было карьеры, как у Йоко, а у Патти она была, и это нас никогда не тревожило. Морин тоже удивительный специалист в своем деле, помимо того, что она растила детей Ринго. Она тоже художник, но к женам наша работа никогда не имела никакого отношения.

Распад «Битлз» медленно продолжался с тех самых пор, как умер Брайан Эпстайн. Это была медленная смерть — вот что происходило с группой. Это видно по альбому «Let It Be». И хотя к тому времени уже появились Линда и Йоко, началось все не с них. Все было очевидно еще в Индии, когда мы с Джорджем остались там, а Ринго и Пол уехали. Все это видно еще в «Белом альбоме». Но это естественно, это вовсе не катастрофа. Люди по-прежнему говорят о распаде «Битлз» так, будто это конец света.

А это всего лишь распад рок-группы — и более ничего. У тех, кому нужны воспоминания, есть старые пластинки, есть вся эта отличная музыка» (71).

Ринго: «Нельзя нажать кнопку и услышать: „Все, ты уже не битл“. Потому что я до сих пор один из битлов. Вы понимаете, что я имею в виду? Нельзя просто хлопнуть дверью, чтобы все кончилось, и ты опять стал Ричардом Старки из дома 10 по Адмирал-Гроув, Ливерпуль. Все продолжалось, мы оставались такими же, как и прежде».

Джордж: «Распад «Битлз» — одно из обычных событий. Важно знать, что взлет и падение — это одно и то же. Все меняется, все уравновешивается, и все эти события ты вызываешь к жизни сам. Мораль этой истории в следующем: если в твоей жизни есть взлеты, значит, тебе придется пережить и падения.

Что касается «Битлз», наша жизнь была тому ярким примером: рассказом о том, как научиться любить и ненавидеть, подниматься и падать, принимать хорошее и плохое, успехи и потери. Это гиперверсия всего, через что проходит каждый. В целом хорошо все. Хороши любые события, благодаря которым мы чему-то учимся. Плохи только те, которые не помогают нам ответить на вопросы: «Кто я такой? Куда иду? Откуда пришел?»

Пол: «Несмотря на разрыв, мы по-прежнему тесно связаны друг с другом. Мы — единственные четыре человека, которые видели битломанию изнутри, поэтому мы связаны навсегда, что бы ни случилось».

Джон: «С „Битлз“ покончено, но Джон, Пол, Джордж и Ринго… Только Богу известно, какими станут их взаимоотношения в будущем. Я этого не знаю. Я по-прежнему люблю этих ребят! Потому что они навсегда останутся неотъемлемой частью моей жизни» (80).

Пол: «Битлз» казались вечными, но просуществовали всего десять лет. Зато эти десять лет были длинными, как двадцать, — мы вместили в них всю свою музыку, разные имиджи, бороды, усы, чисто выбритые лица, маленькие пиджаки от Кардена и так далее. Этот срок кажется очень длинным. Но мне это нравится».

Джон: «Мы пробыли вместе гораздо дольше, чем публика знала нас. Все началось не с 1964 года. В 1964 году мне было двадцать четыре года, а с Полом я играл с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать, Джордж появился годом позже. Стало быть, мы провели вместе долгое время, в почти экстраординарных обстоятельствах прошли путь от самых паршивых комнатенок до великолепных апартаментов (75).

Четверым людям нелегко жить бок о бок из года в год, а с нами так и было. Мы придумывали друг другу всевозможные прозвища. Мы ссорились. Мы вместе прошли через это чертово шоу. Мы знали, что с нами происходит, и до сих пор знаем. За эти более чем десять лет мы многое пережили. Мы прошли эту терапию вместе множество раз» (74).

Джордж: «Все эти годы между нами существовали прочные узы.

На самом деле группа «Битлз» не может распасться, потому что, как мы сказали в период разрыва, это ничего не меняет. Музыка и фильмы остаются. Что бы мы ни делали, они сохранятся навсегда. Что сделано, то сделано — это не так уж важно. Так Генрих VIII, Гитлер и другие исторические личности навсегда вошли в историю, их имена будут жить вечно, и, несомненно, то же самое произойдет и с «Битлз». Но моя жизнь началась не с «Битлз», не с ними и закончится. Это все равно что учеба в школе. Я учился в «Давдейле», потом в «Ливерпульском институте», потом — в университете «Битлз» и наконец закончил его, и теперь передо мной вся жизнь.

В сущности, как сказал Джон, мы были просто маленькой рок-н-ролльной группой. Она многое успела, многое значила для людей, но на самом деле ее значение не так уж и велико».

Ринго: «По-моему, это слишком просто. Для меня «Битлз» — по-настоящему отличная рок-н-ролльная группа, мы написали много хорошей музыки, которая существует и по сей день. Но я понимаю, что имеют в виду Джон и Джордж, — мы были просто маленькой группой из Ливерпуля. Что меня всегда поражало, так это люди вроде де Голля, Хрущева и других мировых лидеров, которые ополчились против нас. Этого я никогда не пойму.

Теперь, вспоминая о прошлом, я считаю, что мы могли бы гораздо лучше распорядиться нашей властью. Не для политики, а для чего-нибудь более полезного. Мы могли бы стать более значимой силой. Это замечание, а не сожаление — сожалеть бесполезно. Мы могли бы быть сильнее во множестве случаев, если бы действительно захотели».

Джон: «Я не жалею ни о чем, что сделал, кроме, может быть, обид, причиненных людям. Этого я вполне мог бы и не делать» (71).

Джордж: «Думаю, в середине шестидесятых, в эпоху хиппи, мы пользовались огромным влиянием, но вряд ли располагали большой властью. (К примеру, мы не смогли помешать одному помешанному Оливеру Кромвелю явиться к нам с обыском.)

Вернувшись в прошлое, мы, вероятно, действовали бы иначе с самого первого дня. Но что сделано, то сделано, прошлое не переделать.

А ведь мы могли бы многое изменить. Мы пользовались бы большей властью, если бы знали то, что знаем сейчас. Но мы все-таки действовали удачно, если вспомнить, что мы всего-навсего четверо ливерпульских ребят. Мы со многим справились неплохо. Думаю, это главное, что мы делали, — справлялись с трудностями и преодолевали их. Многим людям, подвергавшимся меньшим стрессам, это не удалось. Некоторым достаточно одного испытания, чтобы попасть в психушку и оказаться в смирительной рубашке. А мы шли вперед.

Мы находились под огромным давлением. Не думаю, что в этом отношении кто-нибудь смог бы сравняться с «Битлз», разве что Элвис, но и на него давили не так, как на нас. Частью давления того времени была битломания, наркотики и полиция, а потом и политика. Повсюду, куда мы приезжали, мы видели политические волнения и бунты».

Джон: «Когда я вспоминаю о прошлом, меня удивляет то, что все это было со мной. Мы называли происходящее „глазом урагана“. Там, в середине, спокойнее, чем на периферии» (74).

Джордж: «Это можно сравнить с безответной любовью. Люди отдавали деньги, поднимали крик, но «Битлз» расплачивались нервной системой, а принести такую жертву гораздо труднее.

В каком-то смысле мы помогали навести порядок там, куда приезжали, направляли энергию в позитивное русло, но сами-то оказывались в «глазе урагана». Все видели, каким влиянием пользуются «Битлз», но никто не воспринимал нас как личности и не думал: «Интересно, как ребята выдерживают все это?» (Нас называли ребятами или битлами, не сознавая, что «Битлз» — это всего лишь четыре человека, четыре личности.)

Все это меня многому научило, мне пошла на пользу слава, различные ситуации, в которых мы оказывались, люди, давление со стороны поклонников, прессы и так далее. Это неизмеримый опыт.

Это удивительный, ни с чем не сравнимый опыт, но, с другой стороны, если бы мы не стали «Битлз», мы стали бы чем-то другим, не обязательно еще одной рок-н-ролльной группой. Карма — это «что посеешь, то и пожнешь». Как писал Джон в «All You Need Is Love»: «Нельзя оказаться там, где тебе не место». Потому что ты сам создаешь свою судьбу предшествующими поступками. Мне всегда казалось, что со мной что-то произойдет, еще в те дни, когда я учился в школе. Вот почему школьные дела не слишком увлекали меня. То, что я не получил аттестат, еще не значило, что моя жизнь кончена».

Пол: «Лучшие времена? Сам я разделяю нашу историю на периоды: в первые годы чистую радость нам приносили встречи со звездами шоу-бизнеса, приобщение к славе, чудо участия в шоу-бизнесе. Я до сих пор помню, как дразнили меня остальные, потому что я был потрясен знакомством с герцогом Эдинбургским. Они удивлялись: «Ну и что?» — «Но ведь это герцог Эдинбургский!» В то время я был убежден, что это важное событие в моей жизни. Таков был первый этап. А потом появился наш первый хит. Мы заняли семнадцатое место в хит-параде «NME». Помню, как мне хотелось опустить стекло — мы как раз проезжали через Графтон в Ливерпуле — и крикнуть: «Мы на семнадцатом месте — э-гей!» Восторг оттого, что мы попали в хит-парад, а потом заняли в нем первое место, был бесподобен. А затем мы попали в полосу успеха… Таких моментов было множество. Слишком много, чтобы перечислять, поэтому я выбираю лишь некоторые. К примеру, то, что случилось на заднем сиденье «остин-принсес» в первые дни появления конопли, — мы покатывались со смеху. Не знаю почему, но нам было очень весело.

Еще одной радостью была возможность писать вместе с Джоном. Джон на редкость талантливый человек. Общаться с ним было замечательно, он остроумен, и это добрейшая душа. К сожалению, иногда он бывал невыносим. Но, несмотря на все это, я рад, что мы познакомились с ним. Он обладал выдающейся харизмой. Я был поклонником Джона. Думаю, как и все мы. И по-моему, наше восхищение друг другом не прекратилось. Когда мы начали ссориться, я пережил тяжелый период, потерял уверенность в себе. Я думал: «Да, Джон — талант, а я — так, сбоку припека». Но потом я задумался: «Постой-ка, ведь он не дурак. Он не стал бы все это время работать со мной, если бы не видел в этом смысла». Одним из самых приятных моментов было то, как однажды Джон сказал, что моя «Here, There And Everywhere» нравится ему больше, чем любая из его песен того периода, и назвал их ерундой».

Ринго: «Я был большим поклонником Джона. Мне всегда казалось, что он великодушен и не так циничен, как всем кажется. У него было доброе сердце, он был сообразителен. Он все схватывал на лету. Пока мы еще только думали, он уже начинал действовать».

Джон: «Так или иначе, все мои друзья были битлами. Кроме „Битлз“, я могу назвать всего трех друзей, с которым был по-настоящему близок».

Пол: «Помогало то, что мы были командой. Мик Джаггер называл нас „четырехглавым чудовищем“, потому что мы повсюду бывали вместе и одевались одинаково. У нас у всех были черные водолазки, темные костюмы, одинаковые стрижки, поэтому мы и вправду немного походили на четырехглавое чудовище».

Ринго: «Запоминающихся моментов было множество. Однажды, когда мы выступали в Глазго, между группой и зрителями возник удивительный контакт. Это случилось в 1963-м или 1964 году. Были встречи, удачные выступления, работа в студии. Иногда работа, а иногда просто общение.

Все альбомы были замечательными событиями. В них вошло много хороших песен. Меня всегда привлекала и до сих пор привлекает возможность играть в группе, меня волнует все, что происходит с группой.

В «Белый альбом» вошли отличные вещи. Мне нравится быть музыкантом, но далеко не все, что с этим связано. Меньше всего мне нравится «Сержант Пеппер», но и в нем есть замечательные песни. Здорово, что Джон и Пол создавали все эти мелодии, записывали скрипки и другие инструменты, потому что это были их песни, а когда мы их записали, получился альбом. Не знаю, почему он нравится мне меньше, чем остальные, — наверное, дело во мне самом или в других событиях.

По-моему, «Revolver» — это нечто! Великолепные вещи. И «Abbey Road», вторая сторона. И «Yer Blues» из «Белого альбома» — это непревзойденная песня. Это сделали мы, все четверо. Вот каково мое мнение: все дело в том, что мы четверо были в одной коробке, комнате размером восемь на восемь футов, все вместе. Мы были единой группой, это похоже на гранж-рок шестидесятых, точнее — на гранж-блюз».

Джон: «Как бы там ни было, „Битлз“ могли играть вместе, когда не ссорились. И когда я что-нибудь играл, Ринго знал, как подстроиться ко мне, просто знал и делал это удачно. Мы играли вместе так долго, что прекрасно сыгрались. Иногда мне недостает возможности просто моргнуть, издать какой-нибудь звук и знать, что все они поймут, что происходит, и начнут импровизировать» (70).

Ринго: «Я считал, что между нами существует какое-то волшебство и телепатия. Когда мы работали в студии, иногда возникало что-то… неописуемое. Хотя нас было четверо, мы становились единым целым, наши сердца бились в унисон. Но стоило подумать: „Как здорово я играю!“ — и это ощущение пропадало».

Джордж: «По большому счету не важно, сколько альбомов мы записали и сколько песен спели. Это не имеет значения. В момент смерти нуждаешься в духовном руководстве и некоем внутреннем знании, выходящем за пределы физического мира. Поэтому не важно, кто ты такой — король, султан Брунея или знаменитый битл; значение имеет только то, что внутри тебя. Среди лучших песен, какие я знаю, есть те, которые я еще не написал, и не важно даже, если я никогда не напишу их, потому что это лишь мелочи по сравнению с огромным целым».

Джон: «Однажды я видел по телевизору фильм о жизни Гогена, и меня потрясла его трагическая смерть (от венерической болезни, от которой лечили ртутью). У него была сломана нога, он был избит в пьяной драке после приезда на родину в Париж со своей первой «успешной» выставкой.

Он уехал на Таити, чтобы вырваться из смирительной рубашки — работы в банке. От жены и детей, от дочери, к которой он был особенно привязан и которой посвятил дневник, который он вел, живя на острове в южной части Тихого океана, объясняя, почему бросил семью. Вернувшись на Таити, он получил письмо из дома с известием, что его дочь умерла. Какую цену он заплатил за то, что вошел в историю! Наконец он кончил свой большой шедевр и умер. Подтекст был таков: да, он был хорошим художником, но мир вполне может обойтись и без одного из свидетельств его гениальности. Кажется, этот шедевр сгорел после его смерти. Другая мораль заключалась в том, что, если бы он обратился к так называемому мистицизму, стал поститься, медитировать, он мог бы достичь той же самой свободы. Согласен, это нелегко, но все же проще, чем убивать себя и губить своих близких» (78).

Джордж: «Я благодарен за знакомство с Джоном и за все, что я от него узнал за эти годы. (Не забывайте, что все мы поддерживали разные отношения с Джоном. Не стоит ожидать, что мы, все четверо, чувствуем или понимаем одно и то же или находимся в одинаковых отношениях друг с другом. Во всех взаимоотношениях присутствует разнообразие и многогранность. Мы с Джоном общались один на один совсем иначе, чем, скажем, он с Ринго или он с Полом.) Он понимал, что мы принадлежим не только материальному миру, заглянул за грань смерти и увидел, что жизнь — просто игра. Он понял это. Вы не стали бы утверждать, что то, как Гоген пренебрег семьей ради искусства или умер ради живописи, глупо — к чему это? — если бы чувствовали, что в жизни есть нечто большее. Картина, изображающая закат, не сравнится с настоящим закатом. Живопись (как и музыка) — лишь жалкая попытка воспроизвести то, что Бог совершает каждую минуту.

Пройдя весь период ЛСД вместе с Джоном, с первого дня, как мы приняли этот наркотик, я понимал его и считал, что мы мыслим одинаково».

Ринго: «Я не нашел ответа. Думаю, это прозвучало бы слишком самонадеянно: «Да, я знаю ответ!» По ходу дела я искал его. Я благодарю Бога за все, что пережил в шестидесятые, семидесятые и восьмидесятые, чтобы прийти туда, где я нахожусь сейчас, освоиться в своем духовном мире.

«Нет роста без боли» — это вечный вопрос и ответ. Зачастую ты долго бьешься головой об стену, когда мог бы спокойно выйти через дверь. Но таковы мы все — маленькие человеческие существа. Бог спас мою жизнь, я всегда ощущал его благосклонность ко мне. Но бывали времена, когда я терял рассудок и забывал о его благословении».

Нил Аспиналл: «Мои самые радостные воспоминания о группе связаны с тем, как мы смеялись за кулисами или в гримерных, когда рядом больше никого не было, а мы перебрасывались шутками. Казалось бы, ничего особенного, но эти личные воспоминания мне до сих пор очень дороги. Все мы радовались общению друг с другом, мы всегда веселились. Знаете, что помогает пройти через все даже сейчас? Умение смеяться».

Ринго: «Они стали для меня самыми близкими друзьями, каких я когда-либо имел. Я был единственным ребенком и вдруг почувствовал себя так, словно у меня появилось три брата. Мы нашли друг друга, мы часто смеялись все вместе. В давние дни мы занимали огромные номера отелей, целые этажи и в конце концов все вместе оказывались в ванной, только чтобы не расставаться. Вместе было лучше, потому что мы постоянно ощущали давление. Кто-нибудь вечно чего-то от нас хотел: то взять интервью, то просто поздороваться, то получить автограф или встретиться и поговорить с чьей-то собакой. От нас хотели бог знает чего.

А мы, все четверо, были по-настоящему близки. Это мне нравилось. Я любил этих ребят.

Мы заботились друг о друге, только мы знали, что значит быть «Битлз». Никто больше не знает, что это такое. Даже теперь, когда мы собираемся втроем, Пол и Джордж остаются единственными людьми, которые видят меня таким, какой я есть, а не битлом. Остальные всегда видят во мне битла, даже наши друзья, поэтому и возникают все эти подводные течения.

У астронавтов, впервые высадившихся вместе на Луну, есть общие воспоминания об этом уникальном событии. То же самое справедливо и для «Битлз». Мы трое — единственные люди, которые способны понять друг друга и все остальное вокруг нас.

Я познакомился с человеком, который побывал на Луне, и спросил его: «В какой момент Земля перестала выглядеть привычной и знакомой и стала круглой, как планета?» Он ответил: «Я был слишком занят, чтобы это заметить». Я не поверил своим ушам! Это важный вопрос — наверное, он был двенадцатым человеком на Земле, который побывал в космосе и мог заметить момент, когда Земля стала круглой, но не заметил! Я был потрясен. Но и «Битлз» тоже были слишком заняты. Хотя мы многое меняли вокруг, мы занимались делом и не смотрели по сторонам. Мы сами были этими переменами и потому не следили за ними. Мы начали носить пиджаки без воротников, и вдруг их стал носить весь мир. А ведь мы просто купили их у Сесила Джи, мы не изобрели их. Мы носили пеструю одежду, и поэтому у многих людей появилась возможность одеваться так же, как мы».

Пол: «По-моему, благодаря нам мир получил большую свободу. Я встречаю много людей, которые говорят, что «Битлз» освободили, раскрепостили их. Если вдуматься, вы поймете, что мир стал чуть более удобным с тех пор, как появились «Битлз». Актерам из провинции полагалось говорить шекспировским языком, а потом выяснилось, что достаточно иметь свой собственный акцент, свою правду. Думаю, мы помогли раскрепоститься многим людям, которые были зашорены и начинали жить согласно авторитарным правилам родителей.

Когда какой-нибудь журналист спрашивал у меня: «А вы чему-нибудь учились?» — я немного изучал литературу, вот и все, — я отвечал: «Да, изучал Шекспира». И всегда цитировал: «Для тебя истина — твое «я». Думаю, это очень справедливо и для «Битлз». Мы всегда оставались верны себе, и я считаю, что грубоватая честность, присущая «Битлз», имела большое значение. Мы оставались верны своему оружию, говорили то, что мы думаем, и это позволяло людям во всем мире понять, что они тоже могут быть честными и откровенными, а это уже совсем неплохо».

Джон: «У молодых людей есть надежда, потому что они верят в свое будущее, а если будущее их угнетает, значит, мы в плачевном состоянии. Мы вселяли надежду, поддерживая ее в самих себе, и я твердо верю в будущее.

Думаю, «Битлз» были своего рода религией, а Пол — олицетворением «Битлз» и идеалом кумира в большей степени, чем все мы. Он был более популярным среди молодежи, девушек и все такое.

По-моему, шестидесятые — отличное десятилетие. Некоторые считают сборища молодежи в Америке и на острове Уайт просто поп-концертами, но это не так. Молодежь собиралась вместе, создавала новую церковь и говорила: «Мы верим в Бога, мы верим в надежду и истину, и вот мы, двадцать или двести тысяч, собрались здесь с миром» (70).

Джордж: «Битлз» каким-то образом удалось достучаться до большего числа людей, стран, наций, чем другим группам. (Если послушать современную музыку, все хорошее в ней взято из «Битлз». Большинство удачных мелодий, рифов, идей, названий. Разграбление «Битлз» продолжалось тридцать лет.)

Думаю, мы подарили надежду поклонникам «Битлз». Мы пробудили в них позитивную веру в то, что впереди солнечный день и хорошие времена, что каждый человек принадлежит самому себе, а не правительству. Такие послания звучат во многих наших песнях».

Пол: «Я до сих пор пою эти песни — «Let It Be» и многие другие. И когда я вижу, как эта песня вызывает у молодежи слезы на глазах, меня переполняет гордость. А ведь все могло быть иначе. Я говорю людям: «Послушайте, если бы „Битлз“ действительно были плохими, мы последовали бы примеру Гитлера. Мы могли бы заставить молодежь делать что угодно — такой была наша власть над ними».

Ринго: «Я волнуюсь, вспоминая о тех временах. Я человек эмоционального склада. Я эмоциональное человеческое существо. Я очень чувствителен, мне понадобилось сорок восемь лет, чтобы понять это! Мы были честны друг с другом, честны в том, что касалось музыки. Музыка была позитивна. Ее позитивный момент — любовь. Все мы писали о многом, но главное, о чем пели „Битлз“, — это Любовь».

Ринго: «В жизни четырх человек были моменты неподдельной любви и заботы — общие номера в отелях, удивительная близость. Мы были просто четырьмя парнями, которые действительно любили друг друга. Это было потрясающе».

Джордж: «Мне хотелось бы думать, что все давние поклонники „Битлз“ повзрослели, обзавелись семьями и детьми, стали более ответственными, но в их сердцах по-прежднему осталось место для нас».

Джон: «Когда я был битлом, я думал, что мы лучшая группа во всем мире. И вера в это помогла нам сделать то, чего мы добились! (80) Я повзрослел. Больше я не верю таким признанным авторитетам, как бог, Кеннеди или Гитлер. Я уже не ищу гуру. Больше я ничего не ищу. Поиск завершен. Идти некуда. Нет ничего. Вот так. Наверное, мы всегда будем писать музыку» (67).

Пол: «Я по-настоящему рад, что в большинстве песен гворится о любви, мире, понимании. Едва ли среди них найдутся такие, где было бы сказано: „Эй, парни, пошите-ка их подальше. Бросьте своих родителей“. Все они похожи на „All You Need Is Love“ или „Give Peace A Chanse“ Джона. Во всех этих песнях чувствуется доброта, и я очень горжусь этим. Так или иначе, „Битлз“ — это было замечательно».