Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 46. Александр Иванов

«Путем взаимной переписки»

Письмо, открывающее эту подборку, А.А. Иванов написал мне в ответ на мою статью о нем. («Плоды изнурения. Литературная пародия вчера и сегодня», «Вопросы литературы», 1984, № 11.) Уже из одного только названия этой статьи видно, что была она резкая, можно даже сказать, издевательская. Поэтому я был очень удивлен и даже слегка обескуражен, узнав, что А.А. на нее не обиделся. Ведь это же означало, что моя критическая стрела пролетела мимо, даже не задев объект моей критики. Об этом я говорил Александру Александровичу в тогдашних — устных — наших разговорах. И даже написал ему по этому поводу большое письмо. (Оно, к сожалению, у меня не сохранилось.)

Тем временем в «Вопросах литературы» появились полемические отклики на ту мою статью. И я ответил на них еще одной, новой статьей на ту же тему. («О плохих стихах и хороших пародиях», «Вопросы литературы», 1985, № 6.) Вот тут-то и завязалась переписка, которую я предлагаю вниманию читателей этой книги.

Решив обнародовать эти давние наша письма, я подумал, что лучшего заглавия для этой публикации, чем название знаменитого рассказа Владимира Войновича, мне не найти. Надеюсь, что автор рассказа простит мне этот невинный плагиат.

Б. Сарнов

4. XII.84 г.

Дорогой Бенедикт Михайлович!

Пять минут назад закончил внимательнейшим образом читать вашу статью.

К сожалению, мы живем в эпоху страшных, извращенных, омерзительно-мелких литературных взаимоотношений. Они настолько уродливо деформированы, что даже Вы, похоже, несколько смутились при моем неожиданном появлении.

Ума не приложу, кем надо быть, чтобы воспринять Вашу статью как негативную в мой адрес!

По поводу себя я отметил с Вашей стороны три момента: во-первых, Вы меня хвалите: Во-вторых, жалеете: в-третьих, подвергаете сомнению, всего лишь сомнению, а не отрицанию, мой творческий метод: при этом оговариваясь, что, возможно, ошибаетесь, приводя примеры подобных ошибок.

Что же во всем этом плохого?!

Статья получилась замечательная, нужная, острая, тонкая. Я очень рад ее появлению и поздравляю Вас.

Хочу, чтобы эта записка осталась в Вашем архиве, хотя, конечно, смешно переписываться, живя через два дома.

Спасибо, крепко жму Вашу руку, искренне Ваш

Ал. Иванов

P. S. Моя жена впервые вдруг поверила, что я хоть чего-то стою.

А. И.

14.9.85 г.

Уважаемый Бенедикт Михайлович!

Долгое отсутствие было причиной того, что только вчера я прочитал «ВЛ» № 6.

По поводу вышеизложенного могу сообщить нижеследующее.

Я вовсе не такой уж анемичный вегетарианец, как Вы полагаете. Сказав Вам, что я не обиделся, я ничуть не погрешил против правды. Я не обиделся, но был сильно задет, так как Вы написали о том, чем я занимаюсь много лет. А рад был потому, что впервые на моей памяти появилось о пародии нечто серьезное и объемное.

Мое отношение к критике, даже самой уничтожающей, вообще, видимо, отличается от общепринятого сейчас. Я не могу понять, как можно обидеться на человека за то, что он думает иначе, чем ты! Ведь это же интересно! А у нас так: тебе не понравилось сделанное мной, значит, ты мой враг! Чушь — и все.

Не знаю, читали ли Вы, но некоторое время назад Н. Старшинов обрушился на меня в «Нашем современнике». Обрушился грубо (это ничего), но что гораздо хуже — абсолютно бездоказательно поддавшись эмоции. С Н.К. мы знакомы давно, много лет, и отношения у нас вполне корректные и даже доброжелательные. Он, видите ли, обиделся за книгу «Молодые голоса», которую составил; а я отозвался о ней пренебрежительно. Через какое-то время мы столкнулись на совместном выступлении. В его глазах я прочел некоторое замешательство — что будет? Я улыбнулся и протянул ему руку, которую он и пожал. Но по его глазам было видно, что замешательство перешло в изумление: ты что ж, мол, не читал?! А я читал. Не согласился. И — не обиделся. Это не то слово.

Теперь по существу дела.

Уже вторично Вы повторили, что нельзя пародировать пустоту. Пустоту — да! Но какая же это пустота, если ею забиты все магазины? Десятки тысяч кропают, миллионы как-никак читают. Конечно, это — антилитература. Но ведь она официально выдается за литературу! И пародировать ее, по-моему, надо. Надо разоблачать, издеваться, показывать ПУСТОТУ, несостоятельность. Хотя бы потому, что у нас очень велика вера в печатное слово. Раз напечатано, значит, это и есть поэзия. А как же иначе?!

Вот пример. Сейчас критика выделила из последних волонтеров стихосложения несколько имен: Иван Жданов, Парщиков, Еременко, Кудимова. Кудимову пока не читал, что касается трех первых, то даже смешно, что об этом пишут серьезно: ни черта, по-моему, за этой «метафоричностью, не стоит. Психи какие-то! Но ведь ломают копья! С умным видом разбирают, анализируют. Пройти мимо?! Дескать, время рассудит, отбросит… Не знаю, не знаю.

Другое дело, что лучше пародировать ярко и талантливо, чем плоско и бездарно. Кто спорит?

Сейчас большое количество пустых, никаких пародий — это плохо. Пусть бы их писали все, кому не лень, не беда, важно их не печатать. А печатают все и всё. Пародия вошла в моду. Это тревожно. Жанр девальвируется, и быстро.

Что касается лично меня, то, озирая пройденное, полагаю, что удачи есть (их меньше, чем хотелось бы), есть вещи проходные, есть просто слабые (увы, много). Что ж, надо работать и мучиться от сознания, что опять и опять не то, не так… И надеяться.

Желаю Вам всего самого доброго.

Найдете нужным ответить — буду рад. Хотя мы и живем рядом. Надо же порядочным людям подумать о будущем ЦГАЛИ. А то туда попадет переписка Куняева с Кожиновым, и будущим исследователям придется работать в перчатках.

Ваш Иванов

1 ноября 1985 г.

Москва.

Уважаемый Александр Александрович!

Из дальних странствий воротясь, обнаружил Ваше письмо. Извините, что отвечаю с таким опозданием, но — лучше поздно, чем никогда.

Итак, по пунктам.

1. Относительно обид и «вегетарианства». Мне очень симпатично Ваше отношение к критике. Особенно симпатично, потому что за многие годы встречаюсь с таким отношением едва ли не впервые. Нет числа литераторам, которые прекрати ли со мной всяческое общение и даже перестали здороваться, обидевшись на критику. Как Вы понимаете, такие «обиды» отнюдь не греют и не вдохновляют меня. Я целиком за то, чтобы люди, нелицеприятно высказавшие друг другу свои литературные претензии, оставались добрыми знакомыми и даже друзьями. Я говорил не о бытовой обиде, а о чисто профессиональной задетости. (Хотя в иных случаях это трудно разделить. На статейку Старшинова можно обидеться и лично, а не только профессионально: это не критика, а начальственный окрик. В иных случаях критика превращается у нас в политический донос. Тут уж можно не только обидеться, но и руки автору не подавать. Но это — совсем другая, особая тема.)

Говоря о том, что Вы «не обиделись» на мою критику, я имел в виду, что Вы в том, прежнем своем письме как-то чересчур поспешно согласились со мной чуть ли не по всем пунктам, недостаточно горячо отстаивали свою позицию. А ведь она, как я понимаю, сильно отличается от моей.

На сей раз Вы высказались определеннее. Поэтому есть смысл еще раз попробовать объясниться, поставить все точки над ё.

2. Я совершенно согласен с вами в том, что ПУСТОТУ, АНТИЛИТЕРАТУРУ, получившую у нас такое неслыханное распространение, необходимо разоблачать, издеваться над ней, демонстрировать ее убожество, ее полную художественную несостоятельность. Но как? Способов много. Можно писать критические (сатирические) фельетоны, эпиграммы, памфлеты. Можно издеваться, глумиться, стирать в порошок. Но пародировать пустоту невозможно, в этом я убежден. Дня пародии необходим предмет. (Предметом вовсе не обязательно должен стать стиль пародируемого автора, можно пародировать его общественную позицию, убожество его мысли и т. п.)

Слов нет: у Вас есть и удачи. Вероятно, их даже немало (хотя и меньше, чем могло бы быть). Но в статье моей речь шла о другом. О направлении, избранном Вами. О тенденции, которую я считаю ошибочной, ведущей к деградации жанра.

Ваши «пародии», написанные по поводу какой-нибудь монструозной, графоманской строки, в лучшем случае являются растянутыми эпиграммами. Это не пародии в собственном смысле слова. Поймите меня правильно: я вовсе не такой уж строгий пурист и ревнитель чистоты жанра, не пограничник Карацупа, бдительно следящий, чтобы «граница жанра» была на замке. В конце концов, не все ли равно, как назвать меткую стрелу или пулю: важно, чтобы она точно ложилась в цель и поражала эту цель.

Но тут есть один чрезвычайно важный момент, на который я хотел бы обратить Ваше внимание.

Вот, скажем, «критик» В. Бушин написал статью о романе Булата Окуджавы «Путешествие дилетантов». Он нашел у автора романа множество мелких огрехов: фактических, бытовых, стилистических и т. п. Всласть порезвился, глумясь над «невежеством» писателя. Но статья его тем не менее отнюдь не является критической статьей в собственном смысле слова. Потому что критик так и не смог (а может быть, даже и не пытался) вскрыть художественную слабость анализируемого им произведения.

Таким методом можно распатронить и «Войну и мир»!

В свое время генерал Драгомиров опубликовал работу — «Война и мир» графа Л.H. Толстого с военной точки зрения». Боевой генерал весьма профессионально доказывал несостоятельность воззрений Толстого на роль и поведение военачальника в бою. Однако Драгомиров был весьма далек от того, чтобы ставить под сомнение художественную ценность романа Л.H. Толстого.

Я сейчас оставляю в стороне то немаловажное обстоятельство, что позиция В. Бушина по отношению к роману Окуджавы весьма нечистоплотна. (Вся вторая половина статьи представляет собой грязный политический донос.) Ваша литературная позиция всегда благородна. Но, к сожалению, сути дела это не меняет. Ополчаясь на очередной графоманский перл, выдергивая из контекста стихотворения строку или полустрочие и сочиняя по этому поводу «пародию». Вы не обнажаете художественную несостоятельность пародируемого поэта, потому что Вашим методом можно сочинить пародию на кого угодно! Даже на Пушкина! Об этом я подробно говорил в своей статье. Кстати, я пытался в ней наглядно продемонстрировать суть Вашего метода и даже спародировать его. Бдительная редакция мне эту пародию на Вас вычеркнула. (Вероятно, боясь обидеть Пушкина.) Привожу это вычеркнутое место:

«Пользуясь методом А. Иванова, написать пародию на Пушкина ничего не стоит.

Она выглядела бы примерно так:

Твоих ночей

Люблю тебя, Петра творенье…

Твоих задумчивых ночей…

Порывом пылких ласк и язвою лобзаний

Она торопит миг последних содроганий.

А. Пушкин

и т. д.»

Сплошь и рядом Вы действуете именно таким образом. Придравшись, скажем, к тому, что какой-то поэт употребил архаическое «облак» вместо употребительного в современном языке «облако», Вы построили на этом свою «пародию». Поэт и впрямь плохой, никудышный. Но беда в том, что ВЫ ЭТОГО СВОЕЙ ПАРОДИЕЙ НИКАК НЕ ДОКАЗАЛИ. Ведь и хороший поэт, склонный к архаике, мог употребить такой оборот. (Вот, скажем, у Булата: «На твои упадает плеча» — «упадает» вместо «падает», «плеча» вместо «плечи». А строчка прекрасная!)

Ваш иронический выпад против Ряшенцева остроумен и прелестен. Но он не дает никакого

Бенедикт Серное представления о том, хороший поэт Ряшенцев или плохой, поэт он или графоман. Перепутать длину окружности с площадью крута мог бы даже гениальный поэт. Вот, скажем, у Лермонтова львица оказалась обладательницей гривы, в то время как грива бывает только у льва. А какую «пародию» могли бы Вы сочинить по поводу знаменитых лермонтовских строк: «Из пламя и света рожденное слово». Грамматически правильно было бы: «из пламени и света». Но стихи гениальные, несмотря на неправильность. Даже, может быть, благодаря этой грамматической неправильности. Лермонтову ничего не стоило исправить этот мелкий «огрех». Но он не стал этого делать, потому что вышло бы грамматически безупречно, а поэтически — бледнее, анемичнее: не так страстно, не так мощно.

Я не стал бы говорить обо всем этом так подробно, если бы не знал, что Вы умеете точно, а иногда даже и весьма тонко пародировать самую художественную ткань. Показательны в этом смысле не только некоторые поэтические Ваши пародии, но и прозаические (скажем, пародия на Трифонова). Но, к сожалению. Вы почти полностью оставили этот единственно плодотворный путь ради другого — неизмеримо более легкого, но куда менее плодотворного.

Помимо всего прочего. Ваши «подопечные» в массе своей просто не стоят того, чтобы тратить на них три, а то и четыре строфы. Сплошь и рядом тут довольно одного меткого четверостишия.

Вот, собственно, все, что я хотел Вам сказать.

На Вашем месте я бы постарался разнообразить «виды оружия». Чаще обращался к эпиграмме, стихотворному фельетону, другим сатирическим жанрам. Но это уж, как говорится, дело хозяйское.

Всего Вам доброго.

Ваш

Б. Сарнов

10.11.85 г.

Дорогой Бенедикт Михайлович!

Внимательнейшим образом дважды прочитал Ваше письмо. И опять-таки, хоть убейте, во многом соГласен!

Видите ли, любой художник вне зависимости от природной одаренности, приступая к работе над произведением любого жанра, твердо намерен написать замечательно, в худшем случае — очень хорошо. Никто не садится за стол писать плохо. И однако же, в большинстве случаев именно так и происходит. Почему? Да просто потому, что талант — величайшая редкость. А на свой счет я никогда особенно не обольщался. Хотя какая-то (небольшая) часть написанного мной кажется мне удавшейся (в пределах отпущенных мне возможностей, конечно).

Бушинская пакостная статья мне памятна. Еще бы! Такое не часто встретишь.

За пресловутый «облак» меня матом ругал еще Ярослав Смеляков. Это — пустячок, тот случай, когда «ради красного словца…» и т. д. А право на существование все же имеет.

На Старшинова я обиделся литературно, а не лично. Мне кажется, есть разница. Вы, вероятно, читали критику в мой адрес в журнале «Журналист» № 7 за этот год (стр. 48). Там много говорится о Вас. И как ни печально — Вы там рука об руку с… Старшиновым. Ваша серьезная работа приравнена к выпаду Н.К. Думаю, что Вас это не радует. Не считаю нужным не здороваться с Колей. Куняев — дело другое. Не здороваюсь.

Конечно, я понимаю, что пародия, вытекающая из эпиграфа, — второго сорта. (Хотя, согласитесь, бывают исключения: у Архангельского блистательная «Магдалиниада» на Жарова с эпиграфом; а как же — повод-то, стихи-то — барахло, а пародия — отличная!)

Мне очень хотелось издать когда-нибудь отдельно лучшие безэпиграфные пародии, причем немного, штук 30. Один лист. Но издавать пока никто не хочет.

Но — и это главное, что я хочу Вам сказать, — пишу как могу, как получается. Если Вы думаете, что не ищу, не пытаюсь, не бьюсь, то ошибаетесь. Хотя какая-то эксплуатация найденных приемов налицо; увы! А вот выходить из границ двух жанров — пародии в стихах и прозе и эпиграммы, может быть пока, — не тянет. Вы же, будучи известным и авторитетным критиком, не пишете басни и не кропаете киносценарии…

Полагаю, что в наше время человек может чего-либо добиться только на узком участке. Век Ломоносовых миновал. Гений не сумеет. А этого я в себе не подозреваю.

И еще одно, что, возможно, заставит Вас усмехнуться. Вторая грань моей работы — эстрада, концертная деятельность. Я выступаю практически столько же, сколько пишу, — 23 года. («Вокруг смеха» не считаю, это нечто особое, развлекательный телеширпотреб, строжайший многоступенчатый контроль, так и надо расценивать, хотя многим нравится.) Выступать доводилось везде — от Дворцов спорта до крохотных клубов. И везде получаю удовлетворение — люди радуются. А на фоне нашего тусклого, убогого существования доставлять людям радость, вызывать улыбку, смех — значит, приносить пользу.

Я искренне люблю пародию, и, если моя деятельность объективно наносит вред жанру, очень жаль… Но так ли уж все зависит от меня?

А что касается места в истории российской словесности, то тут я не обольщаюсь. Впрочем, нет. Место уже есть. Булат Окуджава, которого я очень люблю, хотя стихи предпочитаю прозе, посвятил мне и напечатал стихотворение. Так что в комментариях к произведениям Булата без меня не обойдется…

Как Вы понимаете, мое письмо не содержит вопросов, все точки над ё поставлены, так что и ответа оно не требует. Впрочем, буду рад и получить, если Вы захотите что-либо мне написать. Беседа и телефонный разговор — одно, а это — документ!

Жму руку, всего доброго,

Ваш Ал. Иванов

16 ноября 1985 г.

Москва.

Дорогой Александр Александрович!

Все точки над ё и в самом деле уже поставлены. Но, хотя Ваше последнее письмо и не требует ответа», я хочу высказаться по нескольким пунктам, почти никакого отношения к основному предмету нашей маленькой дискуссии не имеющим.

1. О заметке в «Журналисте», где я, как Вы справедливо отметили, выступаю «рука об руку» со Старшиновым. Вы правы: удовольствия это мне не доставило. Но тут, к сожалению, ничего не поделаешь. Это, кстати, одна из причин, побудивших меня почти совсем отказаться от занятия литературной критикой. (Если Вы заметили, последние 20 лет я почти не выступал со статьями о современной литературе.)

Первый раз это со мной случилось, когда я написал статью о Вознесенском и он пожаловался мне, что если раньше (до моей статьи) В. Карпова («Сов. пис.») заворачивала его стихи только по политическим мотивам, то теперь, вооруженная мною, она заворачивает их, говоря: «Это не настоящая, а синтетическая поэзия».

В сталинские времена это выглядело бы примерно так:

СТАЛИН. Я тут прочитал статью критика Сарнова о пародисте Иванове. По-моему, критик неправильно оценил работу нашего замечательного пародиста. Расстреляйте товарища Сарнова.

Второй вариант:

СТАЛИН. Я тут прочитал статью критика Сарнова о пародисте Иванове. По-моему, критик совершенно правильно оценил работу этого незадачливого пародиста. Расстреляйте товарища Иванова.

Заметка в «Журналисте» показывает, что до сих пор действуют только эти два варианта.

Третьего не дано. Будем благодарны судьбе, что по крайней мере до расстрелов дело не доходит.

2. Вы справедливо пишете, что в наш век человек может чего-либо добиться только на узком участке. Но вывод из этого справедливого утверждения Вы, по-моему, делаете неверный. «Вы же, будучи известным и авторитетным критиком, — обращаетесь Вы ко мне, — не пишете басни и не кропаете киносценарии».

Увы! И сценарии сочинял, и радиопьесы («Занимательное литературоведение») идут по радио постоянно, и даже с подстрочника перевожу грузинские, дагестанские и татарские романы для серии «Пламенные революционеры» в Политиздате. И все это для того, чтобы не разменяться на пустяки или халтуру в том жанре, который считаю главным (в сущности, единственным) делом своей жизни.

Мог бы кормиться, конечно, и одной критикой. Но это резко снизило бы уровень моих критических писаний. Поэтому предпочитаю уходить в «отхожие промыслы». Но это так, к слову. Свой опыт никому навязывать не смею. К тому же от «занимательного литературоведения» получаю истинное удовольствие. (В Вашем случае эту роль, вероятно, играет эстрада.)

3. И последнее. Мне кажется. Вы зря (коли не шутите) взяли установку на то, чтобы остаться в литературе лишь в комментариях к стихам Булата. Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется. Может быть, какая-нибудь Нора Яворская останется в литературе только потому, что Вам удалось написать на нее удачную пародию. Как, скажем, Иван Молчанов остался в литературе

Бенедикт Серное только стихами Маяковского да пародией Архангельского.

Быть может, у Вас так и не получится, но стремиться к этому надо.

От души желаю Вам успеха.

Б. Сарнов