Антология современной азербайджанской литературы. Проза

Камал Абдулла (род. 1950) ЛАБИРИНТ © Перевод А. Мустафазаде

Несколько полицейских, усадив на стул справа от входной двери квартиры, где произошло преступление, все еще не пришедшую в себя от страха полноватую женщину-молочницу, нависли над ее головой. Каждый со своей стороны неспешно, стараясь не перепугать ее еще больше, проводил дознание. Когда полицейские прибыли на место преступления, в квартире была только она. Тем не менее вопросы сыпались со всех сторон: «Имя, фамилия, чем занимаешься, где живешь, почему оказалась в этой квартире, откуда знаешь убитую хозяйку, кто твой муж, сколько у тебя детей…». Затем, как карусель, повторно: «Имя, фамилия…».

Молочница была без сил, пот лился с нее градом, но она даже не осмеливалась вытереть лицо и шею. Женщина не теряла сознания, но ей казалось, что она прощается с жизнью, а окружившие ее люди — это злые ангелы, расспрашивающие человека в загробной жизни. Следующий вопрос обязательно будет таков: «Скольких мух за свою жизнь ты прихлопнула?». Женщина ожидала с надеждой, но злые ангелы не зададут этот вопрос. Она была по-настоящему растеряна и, подобно тому, как слепой не выпускает из рук схваченное, словно малолетние зубрилы, задыхаясь, бубнила одно и то же: «Ей-богу, за свою жизнь я мухи не обидела. Ей-богу, не говорила… И не скажу, Аллах тому свидетель…». И ее полные мольбы, выпученные от страха глаза останавливались то на одном, то на другом злом ангеле.

…Они (то есть женщина и мужчина) внезапно столкнулись лицом к лицу на веранде квартиры, где произошло это страшное преступление, слева от входной двери, близко к месту, где шел допрос, и, словно из глубин души, сквозь боль, извернувшись, кто-то прошептал эти слова: «Внимательно приглядитесь, кажется, вы знаете друг друга…».

Доблестный Тесей и прекрасная Ариадна уже долгое время, стоя лицом к лицу на вершине высокой скалы, нависшей над берегом безымянного моря, где ветры резво гоняли волны, не могли оторвать глаз друг от друга. Прямо за этой устрашающей скалой, глядящей в самое море, на острове Крит высилась гора. Расщелина в этой горе, там, где она соединялась со скалой, словно чему-то удивленная, была входом в мрачную пещеру, ведущим прямо в сердцевину горы, в известную всем страшную пещеру. Тесей стоял спиной к ней. Когда взгляд Ариадны касался этой черной пустоты за спиной Тесея, от волнения ее сердце начинало биться еще сильней. Наступала минута расставания. Влюбленные прощались. Тесей, проводя чуть дрожащими пальцами по волосам Ариадны, рассыпанным ветром по ее лицу, сказал:

— Я полюбил прекрасную Ариадну.

— И я полюбила тебя, доблестный Тесей. И сколько бы времени ни понадобилось, я буду ждать здесь, когда ты выберешься из лабиринта.

Сердце Ариадны было готово вырваться из груди.

— Если этого пожелают боги, я вернусь. Вернусь, разматывая клубок нитей, что ты мне вручила.

— Я верю, что ты выйдешь победителем из этой битвы. Боги помогут тебе, Тесей. Тесей, Тесей… Ты одолеешь Минотавра. И не забывай слово, что ты мне дал. Это важное слово.

— Могу ли я забыть? Мы отплывем вдвоем от этого презренного острова. Ты станешь царевной в моей стране!

— Ах, доблестный Тесей… — Прекрасная Ариадна прижалась к Тесею.

Волны, грохоча, бились о подножье скалы, почти заглушая их последние слова…

— Это, разумеется, преступление.

— Нет, это самоубийство.

— Для самоубийства нужен повод. Ни у кого не может быть такого повода. Не может быть!

— Неправда, каждый человек может отыскать тысячу причин, поводов для самоубийства. И вся эта тысяча причин, сложившись в одну, главную, приведет к конкретному, реальному результату.

— Ты, как и прежде… Очень любишь спорить. Нисколько не изменился. Я не желаю спорить. Чуть погодя женщина взорвалась:

— Да разве может быть подобный повод?!

— И ты тоже. Ни капельку не переменилась. Только цвет твоих глаз… Будто стали отливать зеленоватым. — Мужчина явно уходил от разговора…

В этой небольшой чайхане, за древними стенами Девичьей Башни, окруженной приземистыми, но густо разросшимися деревьями (по справедливости их можно было принять и за кусты), сидели, медленно, небольшими глотками попивая чай, мужчина и женщина. Со стороны можно было предположить, что они ведут дружескую беседу. Они окидывали друг друга неспешными и ленивыми взглядами, затем отводили все тот же неспешный и ленивый взгляд в сторону, напоминая уставшую от докучливой — кто его знает, многолетней или нет — жизни семейную пару. Также казалось, что этот задумчивый, с мешками под глазами, с тронутыми сединой, редеющими волосами, жадно затягивающийся, втягивающий в себя дым сигареты так, будто это последняя сигарета в жизни, мужчина, устало оглядывающийся по сторонам, ничем не озабочен, просто, ожидая кого-то, заскучал, притомился.

Сидящая напротив ухоженная, кокетливо перекинувшая ногу на ногу женщина, часто поправляющая, подтягивающая подол чуть ли не прилипающего ко всему ее телу, ко всей ее фигуре модного платья, оставившего открытыми руки, с глубоким (более чем глубоким!) вырезом на груди, эта женщина (когда-то ее можно было даже назвать красивой) ищет подходящего момента, повода, чтоб встать и улизнуть. Но это только на первый взгляд. Чуть позже стало бы ясно, что это совсем не так. Сидевшему за столиком поодаль, вперившему взгляд в экран ноутбука, но время от времени незаметно, не привлекая внимания, поглядывавшему на эту пару очкастому юноше в зеленой рубашке внезапно все стало ясно.

И женщина, и мужчина словно одновременно почувствовали, что кто-то со стороны внимательно наблюдает за ними. Одна и та же мысль пронеслась у них в голове: «Почему я поступаю так?! Отчего я столь холодно разговариваю с этим человеком?! Ведь я все эти годы страстно мечтал (мечтала) об этой встрече. Разве не так?..»

— Да, это так.

— Это так…

Они и тут одновременно откликнулись на этот непроизнесенный вопрос. И оба вздрогнули от собственных торопливых, но не высказанных ответов. И даже слегка застыдились. На сей раз женщина, как бы вспомнив вдруг что-то, с наигранным кокетством спросила:

— Ты даже не рассказываешь, как ты, что ты? Чем занят?

— Зачем говорить, если не спрашивают. Так себе. Неплохо. А как ты, что делаешь ты? — Мужчина, казалось, тут же забыл свой вопрос. Отвернувшись, внимательно глянул на работающего за ноутбуком юношу в зеленой рубашке.

— Ну, я… — Женщина почти впала в отчаяние от равнодушия мужчины. — Что ты рассматриваешь? Послушай, давай хотя бы на это короткое время примем уговор.

— То есть?.. — Мужчина повернулся, посмотрел на нее.

Что-то определив для себя, женщина вдруг стала серьезной, на ее лице обозначилась решимость и твердость.

— Никаких «то есть», — сказала она. — Это дело уже связало нас. Какое-то время… мы обречены… видеть друг друга.

— Что ты хочешь…

— Хочу сказать, чтоб мы перестали играть. Ни ты, ни я не отступимся. Как говорится, сядем вкривь, но будем общаться ровно. Больше того, наверное, я смогу помочь тебе. Не так?!

— Да, это так.

Беспомощность, безысходность в голосе мужчины не сказались на женщине. Поддерживая свою решимость, она тут же ухватилась за его последнюю фразу.

— Предаем все забвению, впервые видимся с тобой. Договорились?

— …

— Значит, договорились. — Женщина была последовательна.

— Договорились, значит…

Такая пикировка на мгновение напомнила им оставшиеся в прошлом те дорогие, полные счастья и душевного равновесия дни. В раннюю пору их семейной жизни они тоже часто, будто расшалившиеся дети, играли словами.

Прекрасная Ариадна, увидев доблестного Тесея, в тот же миг всем сердцем полюбила его. Она знала, что ее отец явно хочет погубить Тесея. Если Тесей, дойдя до конца пещеры, найдет Минотавра, одолеет его, все равно он потеряется в этом мрачном, с сотнями ответвлений лабиринте, не сможет найти тот единственный выход, что выведет его на свет. Улучив момент, Ариадна сказала Тесею:

— В поисках Минотавра ты заблудишься в узких, кривых переходах лабиринта. Ты обдумал это?

— Будет так, как написано мойрами — сестрами судьбы. Иного выхода нет.

— Но выход есть… — во внезапно засверкавших глазах Ариадны, в ее сладострастном шепоте забрезжила удивительная и печальная надежда.

Орлиный взгляд Тесея, охватив грохочущие волны этого безымянного моря, на враждебные берега которого он прибыл, устремился вдаль. Перед его взором встал одинокий образ отца, в белом одеянии стоящего, будто изваяние, на акрополе города, отца, что долгие годы искал и, наконец найдя сына, был вынужден отправить его на смертельный бой. Что ожидает сына в этом страшном лабиринте? Сможет ли Тесей выйти живым после схватки с Минотавром? Соединит ли судьба его снова с родным краем, с отцом — царем Эгеем? Если посчастливится вернуться, сможет ли он, выпо́лняя наказ отца, поднять белый парус на мачте корабля?

— Слушай меня внимательно… — Заботливый голос Ариадны доносился откуда-то издалека, едва ли не со склонов горы Олимп…

Юноша в зеленой рубашке с ноутбуком, теперь, казалось, напрочь забыл про женщину и мужчину. Сидевшую поодаль, через несколько столиков, даму, которая вела беседу с явным, а может и тайным удовольствием, звали Назиля. Уже не очень молодую, но всеми своими жестами, манерой говорить отчаянно сопротивлявшуюся годам, ее все еще можно было назвать привлекательной. Несомненно, она была исключительно уверена в себе, но было видно и то, что эта привлекательность никак не соответствовала сидевшему напротив, попивавшему короткими глотками чай остроносому мужчине (его звали Салим) с рассеянным взглядом, приглаживавшему ладонью полностью поседевшие густые волосы, отводившему голову то в одну, то в другую сторону. Можно даже сказать, что, как ни скрывала этого Назиля, она сознавала, что демонстрируемая ею уверенность искусственна, на самом деле она была взволнована.

А Салим, казалось, мыслями пребывал совсем в иных краях.

— Куда ты дел свои усы? Хочешь казаться молодым?

— Может быть… Когда мы с тобой разошлись? Уже лет, наверное, семь или…

— Может быть, а может и не быть. — Когда Назиля произнесла эти нарочито равнодушные (снова искусственно!) слова, в ту же минуту озлилась на себя. Что, неужели больше не о чем спрашивать? Желая скрыть огорчение, она резко повела головой, рассыпав волосы по лицу, затем столь же резко откинула их назад.

— В то время и сбрил. — Салим окинул недолгим взглядом эту сидевшую напротив грустную женщину, с затаенной тоской (конечно же, с тоской!) старающуюся напомнить ушедшие дни, и, снова не торопясь, сделал глоток чая из стакана армуды, аккуратно поставил стакан на блюдце. Работающий за ноутбуком юноша так, словно вокруг никого не было, широко раскинув руки, с удовольствием потянулся.

— Каждый раз, когда вспоминала тебя, в первую очередь вспоминала твои усы. — Назиля осторожно хихикнула. А Салим только улыбнулся краешком губ. На кончике языка Салима вертелось: «Значит, ты вспоминала меня», но (проклятие дьяволу!) не спросил. Если на старых ранах образовались корки, сдирать их не только больно, но и вроде бы грешно.

Эти двое встретились сегодня в результате очень странного и поразительного происшествия. Но нет, удивительным было не сегодняшнее происшествие. Поразительным было то, что за семь лет после развода они ни разу не встретились — ни на улице, ни в какой-либо компании, вот это было самое удивительное.

Они были людьми одной профессии, учились вместе — со дня поступления до окончания учебы — на юридическом факультете. После замужества, на последнем курсе университета и до развода Назиля нигде не работала, но прочные знания, полученные в студенческие годы, и через пять лет, когда она впервые устроилась на службу, дали о себе знать. То, как эта молодая женщина умело отметала случайные версии, непосредственно вникала в суть проблемы и в то же время точно следовала требованиям закона, при этом смело учитывая и психологические факторы, по-хорошему удивляло ее профессиональных и куда более опытных коллег. Очень скоро в крутых коридорах очень серьезной организации — прокуратуры, решающей судьбы людей, она в обращении сотрудников превратилась из «милой, прелестной Назили» в «уважаемую Назилю».

…Для Назили и Салима было нелегко, даже нежелательно заново восстанавливать, еще раз вспоминать без учета отдельных деталей, мелочей всю линию их отношений. Но вне зависимости от них, по ходу беседы, по мере того как их взгляды скользили по глазам, волосам, рукам друг друга, эта эпопея оживала во всей своей реальности, словно восстанавливаясь раз за разом в атмосфере, в какой-то невидимой энергетической комбинации; рассеянные по различным гнездам памяти осколки обретали до боли знакомые контуры, и теперь будто некто, сидящий за спиной Салима и Назили, Назили и Салима, начинал по-настоящему выбирать и вспоминать те давно забытые события, происшествия, слышал те слова, фразы, обернутые в интонации того времени. Вновь вспоминались обиды, ссоры, колючие слова, реплики, вздор и нелепица. Точно надоедливые комары, никак не отстающие от человека.

Итак, Назиля полушутливо, полуигриво спросила:

— Ты недавно стал снова носить усы?

— С тех пор как наши пути разошлись… — Салим, сделав еще глоток чая, внимательно, в упор посмотрел в глаза Назили.

…Юноша сидел в этой старой чайхане, теперь лениво поглядывая на бредущих мимо людей. Казалось, он даже забыл о стоящем перед ним ноутбуке. Проникающие сквозь переплетенные ветви растущего в правом углу чайханы тутовника полосы света падали на его шею, руки.

«Ты не сможешь перегнать меня, никогда не обгонишь!..»

В конце дороги показалась девчонка, лет десяти-двенадцати. Длинные волосы девчушки, стремительно бежавшей по направлению к чайхане, развевались, раскрывались в воздухе, словно парашют. В какой-то миг, поворачивая за угол чайханы, не совладав со скоростью бега, она едва не упала. Салим ясно прочел страх в ее глазах. Девчонка не упала, с трудом смогла удержаться на ногах и, свернув за угол, скрылась из глаз. Когда она уже завернула за угол, в начале дороги появился, пыхтя и задыхаясь, бегущий, часто переходящий на шаг, а то и просто останавливающийся, одних лет с той девчонкой, полноватый подросток. Назиля провожала мальчика взглядом, пока он тоже не завернул за угол, видела, что несчастный бутуз, осознав, что ему не догнать девчонку, крепко сжимал от огорчения губы. Как говорится, кольни ножом, от злости даже капля крови не прольется.

— Ты видел, сколько ей было нанесено ударов? — равнодушно спросила Назиля, даже не поворачивая лица в сторону Салима.

— Видел. Несчастная… Ужасная сцена… — Он снова оживил в памяти ту утреннюю страшную картину. На голом теле убитой в собственной квартире женщины было множество ножевых ран. Она лежала ничком, упав посреди комнаты.

…В тот вечер они предпочитали подолгу молчать. Каждому из них было предельно трудно произнести то, что приходило на ум. Нечеткие следы замысловатых мыслей на лице, в глазах напоминали настоящий лабиринт. Первым затянувшееся молчание нарушил Айдын:

— Я долго размышлял над тем, что ты сказала. Но…

Мысли Матанет, что шарахались в разные стороны, будто вспугнутые пристяжные фаэтона, замерли, застыли в одной точке. Матанет, казалось, внимала Айдыну не только ушами, но и глазами, губами, даже ноздрями.

— Но есть одна загвоздка, — продолжил Айдын.

— Какая загвоздка? В чем?..

— Есть в этом деле одна загвоздка, — задумчиво повторил он.

Муж и жена шептались до самого утра. Неизвестно, о чем они говорили, а что не договорили, но до самого развода они ни разу больше не возвращались к тому горестному разговору. Но именно после той ночи расставание стало неминуемым. В тот день, в суде, когда их развели, Айдын, отведя взгляд, бросил:

— Никто не должен считать себя умнее других. Ты думала, что я не пойму твое истинное намерение.

— Так в чем же заключалось мое тайное намерение? — Матанет чуть не задохнулась от возмущения.

— Сама хорошо знаешь, что это было. Я не хочу возвращаться к тому разговору.

— Нет, отчего же… — Матанет, собрав все силы, старалась подавить гнев.

— Кончен тот разговор. Кончен.

Матанет почувствовала, будто ее сердце прошиб электрический заряд. Перед глазами вдруг прошло все, что происходило между ней и Айдыном с первой минуты знакомства до данного момента, правда, в поблекшем, словно выцветшем виде. Откуда-то пришла и вонзилась в голову любимая фраза бабушки — «будто сердце захолонуло». У Матанет сердце не захолонуло, но вверглось в печаль. Айдын, ее Айдын не должен был так говорить. После этих слов сроки совместного проживания приняли уже реальные параметры. Стало слышно горькое и леденящее дыхание поры расставания.

…Пришел миг расставания. Собрав всю свою волю, Ариадна пыталась остановить душивший ее плач. Но слезы тут же, нащупав себе тропинку, покатились вниз по ее холодным щекам.

У Тесея уже не было сил глядеть на ее лицо, на котором отпечаталась боль разлуки. «Прощай, любимая Ариадна, прощай», — прошептал он про себя. Затем, решительным движением оторвав руки от рук девушки, поднял, закинул на плечо тяжелый клубок нитей, принесенных ему Ариадной. Ариадна торопливо повторяла уже в который раз сказанное: «Не забывай, в этом твое спасение, иди вперед, разматывая клубок, затем, снова собирая нить, возвращайся назад. Только так ты сможешь выбраться из пещеры. Ты одолеешь Минотавра. Я буду ждать тебя здесь, на вершине этой скалы, у этого куста».

Далеко внизу, у самого подножья, необузданные волны моря с силой ударялись о скальные камни. Откатываясь назад, эти волны образовывали различной величины пенистые круги, когда-то родившие Афродиту. Будто в стремлении ожить заново, они сливались друг с другом, таяли друг в друге, разрисовывая какие-то письмена, словно желая ими что-то сказать влюбленным, но прочесть их могли только бессмертные. Разумеется, ни Ариадна, ни Тесей не в силах были прочесть эти письмена, в пенистых кругах волн они могли лишь видеть зыбкий образ прекрасной Афродиты.

Этот страшный труп первой обнаружила женщина-молочница. Каждое утро, по ее словам, она приносила в эту квартиру молоко. Увидев на полу многочисленные кровавые пятна, а затем — лежащий посреди комнаты труп с неестественно раздвинутыми ногами, с застывшей на лице горькой, полной огорчения улыбкой, молочница от пережитого потрясения едва не потеряла сознание, но теперь уже несколько пришла в себя и в который раз заклинала полицейских, задававших в ходе предварительного расследования вопросы, что, увидев дверь незапертой, она чуток, совсем чуть приоткрыла ее. Может, она не должна была делать этого. Конечно, не должна была. А что случилось потом, потом? Молочница, вобрав в себя воздух, прислушалась: доносятся ли изнутри какие-то звуки. И тут, на этом самом месте допроса, молочница, словно сама подставляя себя, утверждала: «В это время, не рядом, а изнутри, из дальней комнаты, будто донесся голос: проходи, мол, проходи, не стой на пороге».

Она хорошо знала этот голос. Уже больше года примерно между семью-восемью часами утра она приносила молоко хозяйке этого голоса — Салиме, которой уже, наверное, стукнуло все сорок, а выглядела как тридцатилетняя. Приносила из далекого Ясамала молоко своей собственной коровы. И зовут корову, если не верите, могу сказать как — Рыжая. Чуть не добавила: «Можете спросить у самой коровы». Но прибывший на место происшествия одним из первых молодой, голубоглазый, с несоответствующими возрасту широкими, даже чуть щеголеватыми усами, капитан так глянул на нее, что она, огорченно пробормотав: «О Господи!», приложила руку к губам.

Да, это был ее голос, голос убитой женщины, всегдашний, нетерпеливый, чуть с хрипотцой. Сколько времени понадобилось молочнице, подумавшей: «Снова с утра натощак курила», пройти от входной двери через коридор в гостиную? Это составило бы от силы полминуты. Смерть хозяйки уложилась в этот промежуток времени. Больше того, молочница добавила то, что особенно запутывало усатого полицейского:

— Пройдя коридор и еще не войдя в комнату, я даже разок кашлянула, чтобы привлечь внимание. Спросила, Салима, ты где, внутри? На сей раз я ее голоса не услышала. Но нет… да, да, сейчас вспомнила, в это время будто из комнаты донесся, да, да, донесся слабый хрип. И я, идя на этот звук, вышла прямо на труп этой несчастной. Чур, избави, Господи, избавь!

«Убалтывая» женщину, полицейские отвели ее в районное отделение.

…Затем события продолжаются в чайхане. Юноша в очках, в зеленой рубашке, что-то стремительно печатает на ноутбуке.

— Как по-твоему, мог кто-нибудь за столь короткий промежуток времени убить человека? Причем такими сильными ножевыми ударами…

— Нет… По всей вероятности, нет…

— Тогда получается, вся «надежда» на молочницу…

— Не верится…

— Я тоже не верю.

— Ты вообще на этом свете чему-нибудь веришь? — Внезапный, звучащий с затаенным гневом голос Самиры, искавшей повода сменить тему разговора, оторвал Фархада от раздумий.

— Что ты хочешь сказать?

— Ничего… Совсем ничего. Ничего не хочу говорить. — Самира уже сама огорчилась своей вспышке.

Низами испугался, что придется снова полоскать старое белье. Осторожно глянул на Джамилю. Нет, и для нее, видимо, нет ничего более постылого, чем ворошить то, что происходило в прошлом, пытаясь вспомнить былые отношения. Даже то, что произошло в иной, прошлой жизни. Что было — то было. Случившееся должно быть прожито только один раз. Какой смысл что-то бередить, воссоздавать вновь?! Этого нельзя допустить. Нельзя! Прошлое осталось в прошлом. Джамиля — боевой солдат словесной пикировки. В этом ее никому не одолеть. Невозможно. На глазах у всех может доказать, что молоко не белого, а черного цвета.

— Ты как будто хочешь мне что-то сказать…

— А ты — будто что-то услышать…

— Начни ты.

— Почему я? Ты хочешь, вот ты и начинай…

Сердце Джамили забилось сильней. Сама до конца не сознавала, по какой причине. Пытливо посмотрела прямо в глаза Низами. «Неужели и вправду это ты?» — эти слова молнией прошили мозг.

И в голове Низами пронеслись примерно те же слова: «Если на самом деле это ты, то произнеси кодовое слово! Скажи кодовое слово, скажи!».

Низами отвел взгляд. Если бы эта женщина выговорила кодовое слово, то тогда никто не мог бы поручиться за его дальнейшую жизнь. «Лишь бы это была не ты… — подумал он. — Мне думалось, казалось, что тебя можно любить не в одной, а бесконечно, в течение многих жизней».

«Скажи, произнеси то кодовое слово», — взгляд Джамили почти молил его.

— Я должен что-то сказать тебе. Должен сказать. Но что?.. Вертится на языке…

Джамиля расстроилась. А Низами по-прежнему пребывал в растерянности…

Женщину-молочницу продержали в полицейском отделении до поздней ночи. Снова вопросам не было видно конца. По многу раз спрашивали одно и то же. Не только молочница, но и задавшие вопросы, казалось, выбились из сил. Лишь усатый капитан, устало позевывая и, конечно же, не преследуя какой-то тайной цели, продолжая допрос, спросил как бы между прочим:

— Хорошо, ну и… Так кто же первым оказался на месте преступления? — и почти тотчас забыл свой же вопрос.

— Первой я… Ну да, я заметила ту девушку. Подумать только, как я могла забыть?! Первой пришла та девушка. Журналистка или как ее там?! Я даже не поняла, как она появилась?! Только увидела, как шмыгнула на лестницу. — Сказав это, молочница испуганно глянула на капитана. В ту же минуту усатый капитан прикусил губу.

…И в это время издалека по запутанным переходам лабиринта стремительно пронесся, достигнув Тесея, хриплый и устрашающий, дикий рык Минотавра. Тесей, на минуту придержав шаг, не только слухом, но всем своим существом ощутил этот грозный призыв. Покрепче сжал в правой руке короткий, с отделанной серебром рукояткой меч, а в левой столь же крепко держал конец нити клубка. От отраженного эхом страшного рыка Минотавра стыла кровь. Судя по всему, зверь не должен был быть близко. Но, несмотря на это, Тесей продолжал путь по-прежнему осторожно, внимательно глядя по сторонам, медленно распутывая клубок, что вручила ему прекрасная Ариадна. Впереди лабиринт снова разветвлялся, один переход вел направо, другой налево. Сделав пару шагов вперед, Тесей повернул направо и тут же скрылся из глаз.

…Назиля, оглянувшись, посмотрела направо, а затем налево и поискала глазами парня, разносящего чай.

— Куда он делся? — спросила она, заботливо глянув на Салима. — Когда не был нужен — вырастал рядом, будто некстати пробившийся чертополох… а сейчас исчез.

Салим пожал плечами:

— Стоит нам привстать, тут же появится.

— Встаем. — Назиля приподнялась.

Чайханщик и правда вырос будто из-под земли, подошел к ним, стал торопливо прибирать со стола стаканы и блюдца. Даже, как бы между прочим, произнес бессмысленное и лицемерное — то, что в последнее время вошло в моду у городских торгашей:

— Будьте нашими гостями…

По телу Салима от этого пустозвонства пробежали мурашки, ничего не ответив, он бросил деньги на стол.

С дворика чайной они вышли на улицу, ведущую вниз. Было сумасшедшее время летнего зноя. Горячее солнце, словно кипящий казан, висело прямо над головой. Сидевший через пару столиков от них юноша в зеленой рубашке, оторвав глаза от ноутбука, лениво посмотрел им вслед.

— Взять и назло ему уйти не заплатив, он же, задыхаясь, побежит за нами… Я хорошо знаю таких. — Салим никак не мог смириться с подобным лицемерием.

— Не бери в голову…

— Я должен пойти в редакцию, — Салим, отведя взгляд, чуть не добавил «к сожалению».

— Я тоже ухожу. Загляну к себе в прокуратуру, затем, быть может, вернусь туда.

Многие годы занимаясь расследованием преступлений, Назиля превратила в привычку, вернее в стиль работы, обязательное посещение, даже когда не было видимой необходимости, места происшествия. Теперь труп, конечно же, увезли, но благодаря недавно изобретенному методу — робосенсора — в компьютер внесены все данные: отпечатки рук и обуви, улики, обнаруженные в комнатах, на веранде, даже на лестничной площадке. Назиля, размышляя, молча, в одиночестве пройдется по этой зловещей квартире, пытаясь осмыслить что-то, но что это за «что-то», сама не сможет понять. По обыкновению, подобные размышления дают результат. Ставя себя на место жертвы и преступника, окидывая взглядом самые потаенные уголки помещения, она внезапно определяла будто зазывающее ее горячее дыхание нужного направления. Назиля знала: главное — избрать четкое направление расследования. Если оно избрано верно, истина откроется сама по себе. Должна проясниться…

Прежде чем расстаться, стоя против друг друга, они оба еще раз попытались словно что-то вспомнить.

— До свидания. Встретимся.

— Встретимся. Если что-то прояснится.

— У меня есть телефон редакции. Я найду тебя. Ты не хочешь еще что-то сказать мне?

— Кто, я?

— Нет, я. Мне показалось, что ты хочешь что-то сказать мне. «Не забывай слово-код».

— Кажется, нет. А ты? «Если бы не было кодового слова…»

— Кажется… Мне тоже. Пока.

— Пока.

Расстались. Назиля повернула направо, Салим — налево.

Когда Назиля добралась до дома, где произошло преступление, начинало темнеть. Осенний вечер, несущий прохладу, скоро перейдет в ночь. Медленно, в полной темноте стала подниматься по крутым ступенькам. Утром, будучи здесь, она предусмотрительно взяла дополнительные ключи у усатого капитана, легко открыла дверь, вошла в квартиру.

Жилище было достаточно просторно. Войдя в квартиру, ты сразу оказывался на просторной застекленной веранде, чьи высокие окна глядели во двор. Из веранды можно было пройти в ванную и туалет в узком коридоре, а также непосредственно в гостиную с темно-розовой занавеской и дальше — в остальные комнаты и спальню. Молочница, пройдя гостиную, именно в спальне обнаружила труп. Но она клялась и божилась: голос хозяйки квартиры поначалу донесся из гостиной…

Назиля, размышляя, прошлась по гостиной. Во всю левую стену, за двумя окнами, веранда в длину комнаты.

Видимо, те, кто жил в этой квартире, основное время проводили именно на веранде. Впритык к подоконнику веранды на небольшом обеденном столике — два стакана, сахарница, пустая ваза из-под фруктов, две тарелки, две вилки. На одной из тарелок — подцепленный ножиком ломтик яблока. Само надрезанное яблоко лежало рядом с тарелкой. В стаканах — недопитый чай.

Она снова вернулась в комнату. Посреди гостиной — большой круглый обеденный стол, стулья, вдоль стены — сервант с различной посудой. Внимание Назили привлек брошенный на спинку дивана фиалкового цвета женский жакет. У нее имелся точно такой, того же цвета и размера. «Если кто-то видел и не взял его… Почему жакет должен остаться здесь? Он вроде не мог принадлежать убитой, не подошел бы на ее полное тело… Тогда чей же этот жакет? И молочнице не мог принадлежать, слишком „богато“ для нее. А среди оперативников, работавших здесь с утра, женщин не было. Ну ладно, как говорится, „ты не бил, а я не падал“. Так что же случилось?» Назиля поняла, что тут, вероятно, какая-то зацепка.

Внезапно будто острый скальпель вонзился в ее мозг. Она сама ужаснулась своему подозрению. Подняла жакет, вывернула наизнанку, поискала крючок. Один конец крючка был распорот. Сердце Назили, увидевшей это, было готово вырваться из груди.

…Всю оставшуюся часть дня Вагиф провел в редакции, в которой работал, готовя к печати второстепенные материалы. Внимание его было предельно рассеянно. Он все еще находился под воздействием «отрицательной энергии» сегодняшней встречи с Самирой. Он много слышал о ней, но прежде у них не было близкого общения. Знал, что, будучи женщиной, она тем не менее истинный профессионал своего дела, никогда не поступится истиной, обладает железной логикой, а то, что она к тому же привлекательна, это уже само собой.

От чего-то ему казалось, что он давно знает Самиру, но как и откуда — эта сторона вопроса была для него покрыта мраком.

Вагиф был уверен, что обязательно, сделав над собой усилие, вспомнит. Вспомнит, как вертящееся на языке, но упрямо не желающее вырваться, исключительно важное слово. Вспомнит, что его связывает с Самирой, отчего эта женщина вдруг показалась столь родной, отчего каждый ее жест, каждое ее слово он воспринимал как действия и речь человека, с которым близко знаком почти что целый век. Почему, почему, отчего?

Но главное было в другом. Уже долгое время он привязан к Дурдане, а она, как бы комфортно устроившись в его сознании, контролировала все, что было связано с Самирой, со всеми его размышлениями и мыслями в этом направлении.

Разумеется, Дурдане не станет ни о чем спрашивать. Ни одной фразой не покажет, что уловила перемену в его настроении в течение одного дня (это невозможно было не почувствовать). Для Дурдане существовали четкие границы. У нее как у женщины существовал непреложный принцип: мужчине — свое место, женщине — свое. Может, из-за подобных качеств эта не особо блещущая красотой девушка смогла покорить и сердце Вагифа, с которым работала многие годы. Да, покорила, ибо когда влюбленный в нее с первого дня, нет, часа, минуты, Вагиф открыл ей сердце, ни один мускул не дрогнул на ее лице. Но при этом Дурдане не помнила, как в этот вечер она добралась домой и, хотя еще не было и восьми часов, разделась, юркнула в постель, до самого утра так и не сомкнула глаз — то плакала, то ее сердце стремительно билось от счастья и радости, то она уносилась с улыбкой на лице в море сладостных грез…

Весь рабочий день в редакции протекал в русле подобных извилистых и мучительных размышлений. Вагиф словно попал в лабиринт и никак не мог из него выбраться. Незаметно поглядывая на Дурдане, он невольно сравнивал ее с Самирой, почти презирая себя за такие мысленные сравнения. И не было нити, чтобы выбраться из этого лабиринта, конца нити…

Тесей, разматывая клубок нитей, переданный ему Ариадной, продвигался вперед по запутанным переходам мрачного лабиринта. «И верно, если бы я не взял с собой клубок нитей, как же я выбрался бы из этого темного царства? Здесь точно так, как, наверное, в царстве Аида». Снова послышался страшный, леденящий кровь рык Минотавра. Рык разносился где-то близко, на сей раз почти рядом. Эха уже не было. Затем все вокруг снова погрузилось в безмолвие.

…Внутри квартиры царила мертвенная тишина. Афаг переходила из комнаты в комнату, и издали и совсем рядышком этот голубой жакет, казалось, вонзался ей в глаза. Не удержалась, подняла, глянула на изнанку жакета. Опешила. Один конец крючка на жакете был оторван. И на ее жакете крючок был точно так оторван, поленилась, не стала зашивать. И здесь, на том же самом месте. Так… Так… Афаг прохаживалась по гостиной, желая что-то вспомнить, осмыслить, но понять, как этот жакет оказался здесь, никак не могла. Присев на диван, она опять взяла в руки жакет, в который раз стала внимательно рассматривать его. Может… Нет, это было бы уж слишком…

Отец и сын, стоя на вершине обрывистой скалы на берегу безымянного моря, прощались.

— Я буду стоять на краю этой высоченной скалы, стану ожидать тебя. Твое судно, Тесей, я должен увидеть первым. Но…

— Говори, отец, выскажи все, что на сердце, говори, приказывай!

— Я хочу узнать первым, что ты одержал победу. Но как?..

— Об этом в Элладе раньше всех узнаешь ты, отец!

— ???

— Если победа будет за мной, если с помощью Божественного Зевса я одолею Минотавра, мои моряки поднимут на мачте белый парус. А если… — голос Тесел был переполнен печалью и горечью, — если я не выйду из этой схватки живым, если мне не достанется счастье вернуться на родину, прильнуть к твоей руке, то на мачте будет поднят черный парус.

Эгей, отец доблестного Тесея, горестно отвел глаза. Бесконечная печаль и любовь переполняли его душу. Прижав дрожащими руками к груди голову любимого сына, он тихо произнес свою последнюю просьбу:

— Если бы я мог удержать тебя от этого невозвратного пути. Но знаю. Это невозможно. Молю тебя, Тесей, помни. Вернись только с белым парусом. Если этого не случится, я вслед за тобой протопчу дорогу к берегу реки Стикс, в царство Аида. Без тебя мне на свете не жить. Пусть сам Зевс поможет тебе…

Ниже скал, на противоположном берегу безымянного моря, покачиваясь на зыбких волнах, с нетерпением Тесея ждало небольшое судно. Двенадцать гребцов, не суша весел, сидели в полной готовности. Под ненавидящими взглядами следивших за ними с вершины высокой скалы Тесей, крепко обхватив Ариадну, спрыгнул вместе с ней с каменистого подножья горы прямо на палубу судна. Под приветственные, радостные крики моряки подняли парус и поначалу осторожно, затем, отплыв от берега на достаточное расстояние, с особым рвением, сильней налегли на весла. Словно подхваченный ветром лист оливы, судно полетело по волнам. Стоявший неподвижно на скале, будто изваяние, Минос — отец Ариадны — на глазах глядевших на него моряков понемногу превращался в точку. В такую же маленькую точку превратилось в глазах Миноса и то самое судно Тесея.

Как это ни ужасно и непредставимо, сомнений нет. Жакет, брошенный на спинку дивана, принадлежит ей. Жакет, что должен аккуратно висеть в ее гардеробе, лежал закинутый на спинку дивана здесь, в комнате, где было совершено преступление. Немыслимо. Но это так.

Ее мысли разбегались, рассеивались, пока она внимательно рассматривала подкладку жакета. Пред глазами понемногу стали оживать какие-то пунктирные, зыбкие видения, половинчатые переходы лабиринта ее жизни. Некоторые картины казались ей знакомыми, другие — нет. А то, что было зримо, напоминало сон. В этом сне иногда из небытия выплывало и лицо Надира.

«Что делает этот человек в моей жизни?» — Шабнам все еще не могла как следует понять, осмыслить происходящее с ней. Сегодняшнее знакомство с Надиром. Она подозревала, что это не обычное знакомство. В душе ощущала, что с ним ее соединяет нечто глубокое, можно даже сказать, глубинное. В этих глубинных пластах сознания звучали удивительные слова, переплетались поразительно осмысленные реалии. Эти незнакомые прежде хаотичные мысли уже стали изнурять ее.

Отчего Надир столь близок, даже родственен ей?! В чем, в чем смысл всего этого?! Нет, нет, сейчас не время расплетения узлов. Главный вопрос — вопрос жакета. С какой стати ее (да, да, ее!) жакет должен лежать брошенным на спинку этого дивана, оказаться в этой комнате? Она не приносила с собой жакет, в этом была убеждена на все сто. Но как же иное, что можно только прочувствовать, желание мужчины, вертя головой то в одну, то в другую сторону, как бы скрыть свой длинный нос, торопливое, сознательное проглатывание окончаний слов, никак не превращающихся в одно единственное слово, когда оно было не в его пользу?

Она снова мыслями вернулась к Надиру. Кто такой Надир? С памятью Шабнам все было в порядке — она всегда с большим интересом просматривала статьи Надира — одна лучше другой — в самых авторитетных и читаемых газетах, посвященных криминальной жизни столицы и страны. Она симпатизировала Надиру как журналисту-профессионалу. Только и всего. Они ни разу прежде даже не встречались. Ни разу до сегодняшнего дня не общались друг с другом. Тогда отчего? Отчего не дает ей покоя вопрос: почему этот человек столь близок, родственен ей? Каждый жест, каждое слово которого знаешь целый век. Шабнам чувствовала, что решение этой головоломки вертится на кончике языка. Кодовое слово! Ведь обязательно должно быть кодовое слово. Трагедия обязала их встретиться. Но одной встречи недостаточно, какая-то загадка витает над этой встречей. Они не были знакомы друг с другом. Шабнам казалось, что стоит ей сконцентрировать внимание, совершить небольшое усилие над собой, прояснится не только вопрос, связанный с Надиром, но и тайна появления здесь жакета. Эти два момента переплетены. Есть нечто, что связывает их. Обязательно есть. В этом Шабнам нисколько не сомневалась…

…На одном из этих кривых переходов Тесей, наконец, ясно услышал не только рык, но и ощутил зловонное дыхание Минотавра.

Минотавр имел наводящий на всю Элладу ужас облик. Огромная, бычья голова, казалось, придавливала человечье тело. Тесей, собрав все свои силы, прежде всего схватил за оба рога это страшное существо. Голова чудовища смешно откинулась в сторону, из орбит выкатились глаза, из хрипящей пасти Минотавра вытекла слюна, напоминающая клейкую массу. Зверь не понимал того, что происходит. Немыслимая решимость Тесея мгновенно решила судьбу схватки. Один удар меча, и бычья голова Минотавра скатилась к ногам Тесея. Повергнутый зверь лежал на земле, жалостливо скаля белые клыки. Тесей сунул голову Минотавра в мешок, выпрямился, громко воскликнув: «Слава богам!», закинул мешок за спину и, теперь уже собирая в клубок нить Ариадны, направился к выходу из лабиринта…

…Нармин никак не могла освободиться от видений, понемногу эти знакомые и полузнакомые картины стали складываться в ее глазах в целое. Эта небольшая комната совсем не кажется ей чужой. Она живет здесь. Мужчина, что лежит рядом, ее муж. Это, конечно же, Самир. Только сейчас Нармин начинает сознавать, в чем истинная причина чувства близости, которое она испытывает к Самиру. Он говорит ей:

— Жарко, никак не усну. О господи, что за духота…

Нармин, лежа к нему спиной, молчит. Она обижена на Самира.

— Что с тобой?.. Снова обиделась?!

Нармин не откликается. Самир знает, почему она так себя ведет. Пытается приобнять лежащую спиной к нему жену. Она выскальзывает из его рук. Самир снова что-то нашептывает ей, пытается расположить к себе. По правде, обида Нармин надуманна, пройдет совсем немного времени, и от нее не останется следа…

…Сидящей неподвижно на диване, закрывшей глаза, теребящей в руках жакет Салиме кажется, что на зеленом жакете, как на экране появляется Керим, что-то раздраженно выговаривает ей, но смысла слов разобрать она не может.

— Хорошо, хорошо, будь по-твоему. — Наконец Салима понимает смысл сказанного. Но, поняв, тут же забывает. В этот миг на «экран» жакета выплывает юноша в зеленой рубашке, сидящий в чайхане за ноутбуком. На его лице плутоватая улыбка…

…Судно стремительно удалялось от этого проклятого островка. После подобного расставания Тесею все было не в радость. Он начисто забыл об одержанной победе. Был словно в дурмане после расставания с прекрасной Ариадной, которую полюбил всей душой. Тесей ощущал себя словно в преисподней, в царстве Аида. Его, погруженного в глубокие раздумья, ничто не занимало, он никак не мог выбраться из этого состояния. Тесей даже забыл, что, отправляясь в путь, дал отцу слово: если вернется с победой, то поднимет на мачте не черный, а белый парус и тем самым осчастливит отца. В противном случае отец покончит с собой.

Увы! Ни о чем ином он думать не мог. Все мысли Тесея были рядом с прекрасной Ариадной, которую он оставил обреченной на гибель на том небольшом островке. Тесей забыл и слово данное отцу.

…Мучительно, с нетерпением ожидавший возвращения сына Эгей каждый день поднимался на вершину обрывистой скалы, ища глазами белеющий вдали парус. Вот со стороны острова Крит появляется какое-то черное пятно. Сомнений нет, это судно Тесея. Судно стремительно приближается. Приглядевшись, можно уже разглядеть корпус, мачту, весла, разрезающие воду. Уже издали узнав судно сына, царь Эгей замечает, что на мачте поднят не белый, а черный парус. «Тесей погиб. Тесея больше нет. Нет смысла дальше жить», — исходит в плаче царь Эгей.

Считая, что после гибели сына жизнь бессмысленна, Эгей бросается со скалы в море. Волны моря, взяв его в свои объятия, осторожно подталкивая, несут его в царство Аида. Забывчивость Тесея дала название этому безымянному морю. С того самого дня безымянное море носит имя Эгея — отца Тесея.

Наконец Алия и Бахрам все же смогли прийти к взаимному согласию. Выдвинутый план был ужасен. Ничего более страшного придумать было нельзя. Но этот план должен претвориться в жизнь. В своих новых, иных жизнях они обязаны познакомиться. Для этого нужно, чтобы произошло чрезвычайное происшествие. Это происшествие и обеспечит их встречу. Затем должно быть произнесено какое-то кодовое слово. С помощью этого кодового слова они заново узнают друг друга. Кодовое слово важно. Ибо одна встреча совсем еще ничего не значит. Чтобы и в новой жизни быть вместе, снова слиться в объятиях, прижаться друг к другу губами, оказывается, необходимы два условия: какое-то исключительное происшествие и кодовое слово.

Как и все живые существа, верящие в реинкарнацию, в жизнь после смерти, они даже не допускали мысли, что могут соединить свои судьбы с кем-то другим. Решительно верили, хотя и без серьезных на то оснований, что их новое рождение обязательно произойдет на этом же свете, даже в этом самом городе. Дальше — все «просто» — эти два условия, всего два… Уже долгое время различные предложения Алии разбивались о железную логику Бахрама. Алия говорила:

— Может, даже весьма вероятно, что мы с тобой родимся заново в своих собственных квартирах. Может быть, или…

— Может быть. Больше того, я думаю, что так и должно произойти.

Бахрам согласился с вероятностью подобного.

— Из-за того, что школа расположена близко к нашим домам, нас обязательно определят в одну и ту же школу. Верно?

— Да, верно.

— Верно… В это время нам остается лишь придумать и сказать друг другу какое-то слово. Кодовое слово… Что? Это тебе не понравилось?!

— Очень понравилось. Немного напоминает индийские фильмы. Но ведь есть нечто иное. Необходимо учесть, что мы не будем знать друг друга, как в таком случае определить, что это кодовое слово произнесла именно ты? Или же произнес его я? Постарайся вникнуть: тогда мы не будем зна-а-ать друг друга. Будем просто учащимися одной и той же школы, иногда сталкиваться в коридорах, сидеть на общих собраниях в актовом зале, два равнодушных друг к другу человека. Не будем знать, что в нашей прежней, предшествующей жизни мы любили друг друга, даже были женаты… — По губам Бахрама заскользила улыбка. — Столь сильно любили, что представь, в какие кошмарные ситуации сейчас мы себя вовлекаем.

Обида началась именно после этих слов.

— Если бы ты… на самом деле любил, то не говорил подобное. Видишь, как легко ты переводишь все в шутку?!

— …?!

Бахрам в связи с этим еще не выдвинул никакого предложения. Бахрам молчал. Безнадежно ожидая от него реального решения, Алия день ото дня увядала, словно цветок, понемногу теряя на глазах бодрость, свежесть, привлекательность. Она и сама в какой-то степени сознавала, что проблема трудна, очень сложна. Требует исключительно глубокого и ответственного подхода. Можно даже сказать, нерешаемая проблема.

Но как бы там ни было, вулкан страсти, что прежде пылал, теперь, пройдя точку пика, понемногу угасал, момент начинал терять свою внутреннюю напряженность. Вулкан угасал, а Алия молчала, больше того, наступило время, когда они долго не возвращались к этой теме. И общаться стали реже, только по необходимости, как бы делая одолжение.

Подобное положение было особенно невыносимо для Бахрама. Бахрам втайне от Алии день и ночь думал об этих мыслях, мечась подобно ночной бабочке вокруг огня. Это состояние не могло продолжаться бесконечно. Так и случилось. Наконец, однажды Бахрам, поспешно и несколько возбужденный, вернулся из редакции домой и сказал Алие, что хлопотала на кухне:

— Я, кажется, понял, как надо решить этот вопрос.

Из-за того что у них давно не было разговоров на эту тему, Алия поначалу не вполне поняла то, что сказал Бахрам. Прошел всего один миг, и ее сознание просветлело, стремительно забилось сердце.

…Прекрасная Ариадна, не ведая ни о чем, безмятежно спала под кроной ветвистого дерева, на небольшом островке, к которому они недавно пристали, с его живописными ручьями, густым и прохладным лесом. Рядом с ней лежал, тоже уйдя в сладкий сон, Тесей. Внезапно Тесей, будто от какого-то внутреннего толчка, проснулся. Захлопал глазами, растерянно оглянулся по сторонам. Затем, что-то про себя решив, внезапно вскочил, покинул Ариадну и, подобно людям, подпавшим под действие Гипноса, слегка покачиваясь, вернулся на судно. Не повышая голоса, приказал морякам спешно поднять парус. Двенадцать гребцов налегли на весла, судно стало стремительно удаляться от этого маленького островка. Весла мягко касались шаловливых волн, и морякам казалось, что рядом с судном плывет и тихо плачет неведомая им юная девушка. Звуки струек воды, стекающих с концов весел, были ее плачем, а сами капли — слезами.

Не ведающая ни о чем Ариадна все еще пребывала в глубоком сне…

Торопясь выйти в море, Тесей даже не приказал поменять парус на мачте, не сдержал слова, данного отцу. Забыл о белом парусе, который должен был поднять на мачте. Судно Тесея с развевающимся черным парусом направилось к берегам Эллады.

Ощущая горечь несчастной любви, с кровоточащим сердцем, Тесей стоял на палубе, не в силах оторвать печальный взгляд От этого небольшого островка, на котором оставил Ариадну. Но ничего поделать не мог. Боги сыграли с ним злую шутку. Когда он лежал рядом с Ариадной, ему приснился сон. Дионис будто бы приказал ему спешно покинуть остров, оставив прекрасную Ариадну. Случайно увидев Ариадну на острове и в тот же миг влюбившись в нее, Дионис сам решил жениться на ней и увезти ее на Олимп.

Тесей, дрожа от гнева, тем не менее не посмел ослушаться Диониса…

— Я слушаю. Говори. — Внешне Джамиля была хладнокровна, но от нетерпения стремительно забилось сердце.

— Ты знаешь, сколько я могу прожить без тебя? Всего три дня. А через три дня я стану задыхаться, как рыба, выброшенная на берег.

Джамиля знала это. Она знала и то, что как бы ни скрывал этого Фархад, он день и ночь размышляет об их отношениях. Иначе и не могло быть. Ей вспомнились едва ли не первые дни после свадьбы. Тогда и возник этот вопрос. Однажды ночью им долго не спалось. Они ерзали в постели, перекатывались из стороны в сторону, так что оба устали, почти выбились из сил. Какое-то время, обессиленные, они лежали неподвижно. Фархад, протянув руку, стал ерошить ее волосы.

— Джамиля, моя хорошая девочка, ты веришь в потустороннюю жизнь? — вдруг спросил он.

Джамиля не ожидала от него подобного вопроса. Но он пришелся ей по душе. Вопрос, соответствующий бессоннице. От удовольствия она кокетливо повела глазами.

— Я верю. А ты?..

— Я верю в нечто иное.

— ?..

— Знаешь, я верю, что человек после смерти обязательно воскреснет.

Любопытство захватило Джамилю.

— Как это может быть?

— Откуда мне знать? «Как это может быть?» — передразнил ее Фархад.

Джамиля обиженно сложила в трубочку губы.

— Случается. Каким-то образом случается. Должно случиться. Иначе не может быть. Иначе невозможно. Но не знаю, как. И никто это не может знать.

…Несвойственное их характерам напряженное молчание воцарилось в комнате. Асиф даже пожалел, что внезапно в такой форме затронул тему, которая занимала и его жену. Тамилла же не произнесла ни слова, только задумалась. Попыталась переварить то, что сказал ей Асиф. Асиф говорил о чем-то сокровенном. Причем говорил убежденно. Чувствовалось, что он уже долгое время размышляет над этим.

Молчание нарушила Тамилла:

— Асифчик, раз мы так сильно любим друг друга… Почему смерть должна разлучить нас?!

Асиф тоже считал несправедливым то, что должно обязательно произойти когда-нибудь, но сознавал свою беспомощность перед этим «когда-то». Затянувшееся молчание Тамиллы и то, как она внимательно ждала его ответа, огорчили Асифа. Ему показалось, что, подобно физически немощным людям, она ждет от него какой-то поддержки, помощи. А он бессилен, ничего не может поделать, ничем не может ей помочь. Асиф по возможности попытался подбодрить ее:

— Ты знаешь, о чем я думаю?! После смерти я обязательно воскресну, понимаешь?! Не знаю как, но обязательно воскресну! — Асиф потянулся, вытащил из кармана брюк, брошенных на стоявший рядом с кроватью стул, пачку, вытянул сигарету, прикурил ее. С упоением втянул в себя дым.

— Не кури… — полным ласки голосом сказала Тамилла, всем телом, будто извивающаяся рыбка, прижимаясь к нему под тонким одеялом.

Асиф не ответил на ее просьбу, но тем не менее смахнул в сторону окна застывшее в воздухе кольцо дыма.

— Но в этом деле много тяжелых моментов. Очень тяжелых, — с сожалением повторил Асиф, снова оборачиваясь к ней.

— Что, что это за моменты, свет моих очей? — Но Тамиллу в действительности уже не очень занимало, что это за моменты. Ее точеные пальчики стали медленно поглаживать волосы на его груди. Асиф мягко сжал в ладони ее пальцы, нежно погладил их.

— Погоди, погоди, говорю. Тебе неинтересно то, что я говорю?

— Интересно… Очень интересно. — Тамилла нехотя чуть отодвинулась от него, будто готовая внимательно слушать.

Асиф краешком глаза глянул на жену и снова с сожалением в голосе продолжил:

— А проблема эта такова. Жаль, но, заново воскреснув, человек ничего не помнит о своей прошлой жизни. Не способен помнить.

Тамилла постаралась, как могла, переварить его мысль.

— Интересно… но очень мудрено. Но нет, погоди. В таком случае мы можем подумать, что каждый из нас приходит в этот мир бесконечные разы.

Тамилла, как это часто случалось, говорила что-то невпопад, не продумав до конца мысль, но на сей раз попала в десятку.

— Приходим! — Асиф даже чуть повеселел. Тамилла стала говорить одним с ним языком. Асиф не надеялся, что столь легко найдет в ней единомышленницу. — Слава тебе! Ты мгновенно уловила суть вопроса.

— Я — такова, — кокетливо откликнулась она. — Жаль, жаль… Почему это так, Асифчик?

— …Еще как жаль… Вот этого я не знаю. — В интонации Асифа звучала печаль.

Тамилла задумчиво согласилась с Асифом, что и в самом деле эта проблема очень тяжела, невыносима.

— Асифчик, ты говоришь верно, это несправедливо. Если бы человек, родившись, мог заново вспомнить свою прежнюю жизнь, людей, которых любил и которые любили его, родных, близких, знакомых, друзей, недругов, поистине это было бы прекрасно и смерть не казалась бы столь устрашающей и неодолимой, как сейчас…

— Жаль… — искренне огорчилась она. — То есть это никак невозможно?!.. — И сама же ответила на свой вопрос: — Невозможно!

Прошло еще немного времени. Боясь, что молчание затянется, а может, и того, что Асиф уснет, окликнула, даже чуть подтолкнула его локтем:

— Асифка, Асифка!..

— Что?

— Асифка, а может… Знаешь, мне в голову пришла одна мысль…

— Желаю, чтоб бог всегда был тебе в помощь. Ну и что же пришло тебе на ум? — улыбнулся он.

— Вот ты всегда таков. Возьму и не скажу. Я же, по-твоему, не могу придумать ничего умного и путного…

— Хорошо, говори, только не кривляйся.

— Только ради тебя. Прощаю… — Тамилла посерьезнела. — А может, нам в этой нашей жизни договориться о чем-то вроде слова-пароля… Слово-код, по которому мы узнаем друг друга! Каким-то образом договориться, чтобы в том нашем новом мире мы могли узнать друг друга!

Асиф снова улыбнулся. Ну можно ли быть такой простушкой?

— Спи, уже поздно, не знаю, сможем ли мы уснуть?! Я и тебя отравил этими мыслями…

— Спишь?! Спокойной ночи, Асифка, — нехотя сказала Тамилла, переворачиваясь на другой бок.

— Счастливых снов…

Будто не они почти час никак не могли уснуть. А тут, едва сомкнув глаза, тотчас провалились в сон.

Дни проходили то тягуче медленно, то чересчур стремительно. Подобно давшими зарок людям, о чем бы они ни говорили, тот вопрос больше не затрагивался. Нынешний мир — и мир иной, новая жизнь — и жизнь прежняя, как и раньше, очень занимали их, но каждый из них размышлял об этом про себя, предпочитая вслух не говорить об этом ни слова…

…Вот эти полутемные, полусветлые мерцающие видения, вновь выбравшись из угла дивана, обретают реальность, оживают перед ее глазами. Вот она, Гюльнара, хлопоча по дому, выбираясь в город, совершая покупки на рынке, в магазинах, мучительно ищет кодовое слово. Это явно прочитывается в ее напряженном взгляде, строго сдвинутых на переносице бровях.

«Как это может быть, да, как это может быть, чтобы мы снова родились на этот свет, стали жить в этом новом мире, но предали забвенью все, что было, не могли узнать друг друга, ну как это может быть?!..» — Гюльнара непрерывно и мучительно размышляла, искала выход из этой ситуации.

Керим же, как и всегда в подобные моменты, предпочитал надеяться на случай. Старался заставить себя забыть, не думать об этом, ему казалось, что это слово-пароль внезапно оживет само собой, вспыхнет ярким светом в затаенных уголках его сознания, и до конца своих жизней они станут носить, оберегать в глубине сердец это озаренное просветлением слово. Когда ударит час, они унесут его с собой в иной мир и благодаря ему смогут узнать друг друга и в той, будущей, жизни.

Тогда они будут более опытны, не станут повторять прежних ошибок, изначально сотрут из своих жизней всякие промахи и нелепости, и если все вот так завершится удачей, то это слово-пароль, словно стремительный поезд, не останавливаясь нигде дольше необходимого, унесет их из этой жизни в иную, другую жизнь.

Но самое важное, главное — их прочная, почти совершенная любовь друг к другу хоть ненамного, хоть чуть-чуть сбросит все наносное, лишнее и в результате приблизится, можно даже сказать, придет к идеалу. Это самый, пожалуй, бесспорный путь к бессмертию.

Однажды ночью Гюльнара, снова борясь с бессонницей, резко повернулась к Кериму. Какое-то время внимательно вглядывалась в родное лицо любимого мужа, видевшего бог знает какой по счету сон. Осторожно коснулась его локтем:

— Керимчик, Керимчик, ты спишь? Проснись, не спи, пожалуйста, посмотри мне в глаза… — Непонятно, что это было — пожелание, просьба, приказ.

Керим сквозь сон едва уловил ее слова, в сердцах ворча, повернулся на другой бок, в ответ на ее тычки, со все еще закрытыми глазами, даже легонько пнул ее ногой, но затем, поняв, что это не поможет, что он обречен открыть глаза, снова про себя поругивая ее, все же повернулся к Гюльнаре.

— Ну, что ты хочешь сказать, божья напасть? — глаза Керима все еще были прикрыты.

— Говорю — не спи. Глянь мне в глаза. — Это уже был приказ.

Керим нехотя приподнял веки, и тут же весь сон куда-то улетучился. Он вздрогнул.

Гюльнара глядела на него в упор, даже не моргая, почти касаясь лицом его лица. Она всегда любила подобные пугающие игры. Со все еще затуманенным сознанием он непроизвольно попытался определить, который сейчас час. Во всяком случае, далеко за полночь.

— Что, что случилось? Почему ты не спишь?..

— Гляди мне прямо глаза! — Гюльнара потерлась под одеялом ногой об его ногу. Сопротивляться не было смысла.

— Ну, что? Что ты хочешь сказать? — По его губам скользнула сладострастная улыбка, но по внимательному взгляду жены он понял, что это совсем не то, о чем он подумал. — Эх… Весь сон пропал…

— Ну и что с того. Пусть пропадет твой сон, Керимчик, я, кажется, нашла…

…В трагической смерти отца Тесей винил только себя. Каждый день он приходил, поднимался на вершину той величественной скалы на берегу Эгейского моря, подолгу вглядываясь вдаль, стараясь отыскать посреди моря тот проклятый небольшой островок.

«Ариадна! Это она причина всех бед. Это она погубила мою жизнь. Ариадна, Ариадна… Где ты теперь, Ариадна?!»

Так дни сменяли дни, месяцы — месяцы. В Афинах, на Элладе воды замутились. С годами Тесей стал совершать множество ошибок. Между ним и жителями Афин образовалась пропасть. Он уже не мог отличать друзей от врагов. И однажды пришло время и ему отправиться в царство Аида. Сначала постаревшего Тесея выслали из Афин. И в той далекой ссылке Тесей был коварно убит. Обманным путем его завели на вершину высокой скалы на морском берегу и толкнули вниз. Но Тесей и после гибели еще вернется в Афины, которые любил больше жизни. После смерти в Афинах его ожидал настоящий триумф. В очередной тяжелой, смертельной войне с врагами он снова превратится для своих соотечественников в истинный символ героизма и доблести.

…В первую минуту Заур хотел было спросить: «Что, что ты нашла?». Но не спросил. Глянул в упор в глаза Зумруд, и ему все сразу стало ясно.

Сон куда-то улетучился. Наступил сокровенный миг. Заур не знал: радоваться ли ему или печалиться.

— Хорошо, говори, что ты надумала?!

— Заурчик, один момент нами совершенно упущен, — предельно серьезно продолжала Зумруд.

— ???

— Я хочу сказать, что мы старались решить этот вопрос только между нами. Мы же должны вовлечь в это и других людей.

— ???

— То есть мы должны разделить нашу тайну и с другими.

— Но ведь тогда это не будет тайной…

— Пусть не будет. Но проблема может быть решена только таким путем.

Заур задумался. Стал размышлять над тем, что сказала Зумруд. «Конечно, она права. И я тоже начинаю понимать, что это дело не только нас двоих. Но как найти другого или других людей?! Где, как?!»

Снова уснуть уже было невозможно. Сон должен вернуться сам…

…Эти видения Самая смогла осмыслить, сидя на диване с розовым жакетом в руке. Ее взгляд был устремлен в закрытое окно комнаты. Стекла окон в этой темной комнате напоминали экран, на котором появлялись различные знаки, конфигурации. Видения Самаи отражались в этом окне-экране. То, что она видела, было настолько знакомо, родственно…

Проснувшись, прекрасная Ариадна поискала глазами Тесея, но его нигде не было. Поначалу она ни о чем плохом не подумала. Когда она решила привстать, яркий луч света словно пронзил ее глаза, у нее помутилось в голове. Придя в себя, она поняла, что луч света указывает ей направление. Идя по этому направлению, она вышла на берег моря, туда, где прежде пристало судно Тесея. Судна не было, вокруг ни шороха, ни звука. И тут прекрасная Ариадна осознала, что Тесей обманул ее, уплыл, оставив ее одну на этом необитаемом островке. Немыслимое предательство! Человек, которого она спасла от смерти, обрек ее на гибель на этом необитаемом островке. Простят ли боги подобную муку, такое преступление? Не простят! Нет, конечно, нет!

«О, великий Зевс, ты сам отомсти Тесею за меня!» — прошептала Ариадна, подняв голову к небесам. И в это время у нее снова зарябило в глазах. Тот же луч света теперь, будто опустившись с небес, направился прямо к ней. Струясь, он коснулся земли напротив Ариадны, превратившись в высокого, прекрасного юношу с лавровым венком на голове. Улыбчивый, с головы до ног излучавший сияние, юноша хотел, чтоб Ариадна узнала его. И Ариадна узнала. Это был Дионис — один из бессмертных богов горы Олимп…

У того, кто глядел из окна во двор, глаза словно ежились от наружного холода и мороза. И в комнате понемногу становилось холодней.

План Рагима был таков: когда они станут сливаться с тем милосердным мгновением ухода из жизни, они будут верить, что воскреснут вновь, и, конечно, должны сделать так, чтобы в той, новой жизни могли узнать друг друга. Подобная великая любовь не может уйти, исчезнуть, улетучиться навсегда. Это было бы самой большой несправедливостью. Наиболее трудное в той, будущей, жизни — узнать друг друга. Узнают. Иначе не может быть. Они снова станут любить друг друга, в этом сомнений нет. Они рождены, чтоб любить друг друга не только на этой земле, но и во всем мироздании. Как бы там ни было, следует сделать нечто такое, что бы само по себе приблизило их друг к другу, чтоб они, встретившись, узнали друг друга.

— Вполне вероятно, мы с тобой должны снова пройти тот же жизненный путь. Как ты думаешь? — спросила Рахиля.

— Вероятно, — кивнул Рагим.

— Я стану ловить преступников, а ты выпускать свою газету.

— Предположим, это будет так.

— Тогда у нас будет только один шанс из миллионов.

Когда Рахиля стала разматывать этот клубок, сама сопричастность к процессу разматывания овладела всем ее существом. Рагим, видя это, попытался тоже сконцентрировать внимание. Почувствовав серьезность Рагима, вдохновленная, Рахиля продолжила:

— Или ты, или я должны сделать нечто такое, чтоб все заговорили об этом. Например, например… Это может быть преступление… Кого-то или даже нескольких… можно отправить на тот свет в такой форме, чтобы мы оба, сами того не желая, были вовлечены в это дело. Дальнейшее — просто. Мы узнаем друг друга. Обязательно узнаем.

Рахиля пустила в ход свои профессиональные навыки. Рагим внимательно, не прерывая, слушал ее.

— Ты понимаешь, что я хочу сказать? — Понемногу Рахиля и сама перестала отдавать себе отчет в том, что говорит. Она уже ударилась в импровизацию.

— Рахиля, ты хоть сама понимаешь, что говоришь? — Рагим боялся даже в абстрактной форме представить такую перспективу.

«Лишь бы мне удалось удержать ее от пути, ведущего в невозвратность», — подумал он.

Но если что-то втемяшилось в голову Рахили, разубедить ее — дело немыслимое.

Видения сменяли друг друга, и Хадиджа пыталась сложить в единое эти обрывки картин. Они будто нехотя соединялись и тут же вновь рассыпались, а рассыпавшись, обретали совершенно иные, причудливые формы. Вдруг в комнате посветлело. Будто кто-то одновременно зажег все светильники. Экран на окне исчез. Со стороны входной двери донесся едва слышимый шорох. Кто-то, осторожно открыв дверь, медленно входил в квартиру. Хадиджа не была пугливой, но на сей раз почувствовала, как кровь застыла в ее жилах.

Глухой и устрашающий звон старинных часов в коридоре заполнил квартиру.

…Договорившись о встрече в новой, после смерти, жизни, они стали стареть не как все люди — по годам, месяцам, а по неделям, дням, часам. Не видевший их хотя бы несколько дней знакомый застывал в изумлении: их волосы поседели и выпали, место зубов заняли протезы, глаза потеряли зоркость, приобретены очки…

…И вправду, случилось то, что предсказывала Хавер-ханым. Через три дня после того, как Ахмед-киши распрощался с бренным миром, Хавер посреди ночи три раза глубоко вдохнула и выдохнула воздух, а на четвертый выдохнуть уже не смогла, преставилась.

И в этот миг крик новорожденной девочки слился со стоном извивающейся от боли роженицы. А тремя днями раньше в этом самом родильном доме зашелся криком только-только появившийся на свет мальчик.

Враги хитростью заманили его на вершину высокой скалы на берегу моря, столкнули вниз. Летя навстречу морю, он сумел лишь улучить момент и мысленно произнести: «Ах, Ариадна…».

Из глубины лет явилась Ариадна с клубком нитей в руке, наклонилась над безжизненным телом Тесея, чьи поседевшие волосы рассыпались по лицу, осторожно положила клубок нитей на его грудь. Кто знает, что ждало Тесея на той трудной, неведомой дороге, ведущей в царство Аида.

…Оказалось, сделать это было не столь трудно, как она предполагала. Может оттого, что не сознавала содеянного. Наконец ее план осуществился. Вся в крови, женщина больше не кричала, сопротивляться у нее больше не было сил. От полученных ран она рухнула на пол. Не чувствуя боли, попыталась дотянуться рукой до горла, откуда хлестала кровь. Именно туда нанесла первый удар Сабина. Затем еще, еще и еще. И сейчас, чуть отойдя в сторону, с окровавленным ножом в руке, она глядела тем же слегка недоумевающим взглядом, что и извивающаяся на полу, ничего не сознающая, с выпученными от ужаса глазами женщина. Когда женщина захрипела, Сабина услышала со стороны входной двери голос. Кто-то вошел в квартиру.

Сабина протерла концом спавшего с кровати одеяла рукоятку ножа, швырнула его на пол. Двинулась не туда, откуда донесся голос, а пошла вкруговую — на веранду, осторожно ступая, чтобы не шуметь, тем не менее быстро выскользнула из открытой входной двери наружу. Все еще не в себе, стала спускаться вниз по лестнице. Не сознавая, что случилось, почему? Знала только одно: необходимо поскорее покинуть этот район. Ее шаги приняли прежний ритм, и Сабина, неторопливо выйдя за ворота дома, не вспоминая о том, что случилось пару минут назад, приняла вид воспитательницы детского дома, идущей по своим делам. Пройдя пешком два квартала, «воспитательница детского дома» остановила проезжавшее мимо такси, не спеша села на заднее сидение, назвала адрес:

— В прокуратуру, за Цветочной площадью.

Машина стремительно набрала скорость, увозя ее от этого страшного места.

Когда Дурдане вышла из редакции, пошел удивительный дождь. Удивительное было в том, что в подобный знойный летний день дождь был не только немыслимым, но и непостижимым чудом. С небес словно свисали разноцветные нити. Будто где-то, в каких-то дальних слоях атмосферы сложился клубок, и кто-то осторожно разматывает его.

Поначалу Дурдане хотела, боясь промокнуть, побыстрее добежать, юркнуть в метро. Но потом раздумала. Стала медленно двигаться к станции метро. Через несколько шагов вся она промокла. Этот внезапно начавшийся дождь, словно каждой своей каплей ставил точку над всеми ее волнениями, сомнениями и подозрениями. Смывает все вопросы, ставя на их место уверенные точки. Как точки над всеми i недавно принятой латинской графики.

Эти точки закрывали все вопросы, все проблемы, завершали страницу, открывали новые, светлые и занимательные страницы. Всем своим существом Дурдане вошла в состояние умиротворенности и покоя. Этот дождь смывал все: ее муки, неуверенность, усталость бессонных ночей, печали, связанные с Вагифом.

Девушка понемногу приходила в себя. Сегодня утром произошло немыслимое. Не совладав с собой, во власти подозрений, Дурдане выследила Вагифа. Она проследила за Вагифом, начиная с места, где было совершено преступление, вплоть до недалекой чайханы, где Вагиф сидел напротив той миловидной женщины. Уже несколько часов она страдала, не прощая себе этой слабости. Стыдясь себя, она ушла из редакции пораньше, до возвращения Вагифа. И именно тогда начался этот дождь.

Дурдане своими глазами видела происходящее в чайхане. Она сидела от них поодаль, сразу за парнем в зеленой рубашке, стараясь остаться незамеченной. Хотя не могла что-то расслышать, но движения, жесты, мимика тех двоих сами по себе открывали ей многое. Эта миловидная женщина, казалось, чего-то ждала от Вагифа, но Дурдане поняла, что Вагиф молчит, стараясь не отвечать ее ожиданиям.

Дело было в том, что Дурдане хорошо представляла, что происходит меж этой парочкой. Но не была уверена: прояснится или нет вся глубинность истории этого внешне шапочного знакомства. Скажет ли Вагиф кодовое слово или нет?! Если бы кодовое слово было произнесено и те двое узнали друг друга, это означало конец всему. Оторвать их друг от друга никак не представлялось возможным. Она, Дурдане — любовь Вагифа на этом свете, — знала, что существует кодовое слово. Вагиф не имел от нее тайн.

— …Я, если хочешь, могу сказать тебе то слово. — Вагиф, облокотившись, с чистой совестью посмотрел в глаза лежавшей рядом Дурдане.

— Нет, не говори, это не моя тайна.

Вагиф благодарно нашел под одеялом и ласково пожал ее руку.

«Разве допустимо, не грешно огорчать, наполнять горечью душу человека, обладающего таким сердцем. Нет, это, конечно же, совершенно недопустимо», — подумал Вагиф.

«Он не произнес кодовое слово, значит, он мой и останется моим, моим…» Под проливным дождем Дурдане двигалась к метро, а улыбка, тронувшая ее губы, конечно же, на самом деле была не просто улыбкой; сознавая, что происходит чудо, Дурдане еще больше укреплялась в своей уверенности, улыбка, тронув губы, проходила по щекам, глазам, а там еще дальше, попадая в истинный лабиринт, решительно преодолевая его извилистые повороты, оседая на душе.

…Над островом Крит дули зловещие ветры…

— Скажи, дай слово, что вернешься с победой. Вернешься, обязательно вернешься. Каждое новое утро я хочу встречать в объятиях твоих сильных рук. Если бы только я смогла защитить тебя… Ах, Тесей, Тесей!.. — Прекрасная Ариадна, желая убежать от хаотичных мыслей, что морскими ветрами проносились в ее голове, всем телом крепче прижалась к Тесею: — Говори, не молчи. Скажи мне нечто такое, чтоб, сидя здесь, поджидая тебя, каждое мгновение, каждую минуту я ощущала, что это нечто ласкает мою душу. Чтоб это слово, живя в моей душе, ожидало тебя. Каждый миг… Каждый миг. — Ариадна от душевней страсти едва не вскрикнула. Ветер срывал слова с ее губ.

— Пусть это слово будет названием моей любви к тебе.

— Названием твоей любви?

— Названием моей любви к тебе. — Тесей понял, что прекрасней ответа не найти. — Ее название именно таково. Мы вместе вернемся назад. Клянусь Зевсом, это будет так.

Ветер каждый миг дул еще сильней, жадно подхватывая, как добычу, слова Тесея и Ариадны, унося их в просторы моря, а оттуда еще дальше, к склонам горы Олимп.

Выйдя из чайханы, расставшись с Гатибой, Вагиф почувствовал, словно с его плеч сняли огромный груз. Никогда больше! Никогда, ни по какому поводу нельзя встречаться с этой женщиной! Она хочет уволочь тебя с собой, в иной мир. Нет, нет и еще раз нет! Ему не нужно ничего, кроме этого настоящего и Дурдане. Она не хочет, не желает, и все тут! Ее решимости не хватило бы для иных миров. А кодовое слово Вагиф не произнес сознательно. То есть чуть не произнес. Внезапно он остановил взгляд на парне в зеленой рубашке. Тот, оторвавшись от ноутбука, пораженно глядел на него. Если бы Вагиф произнес это слово, он и та женщина были бы навсегда привязаны друг к другу. Нельзя! Дурдане! Только Дурдане!

«По правде, — думал Вагиф, — я не должен был посещать место этого страшного преступления. Я не должен был откликаться на приглашение Гатибы». Все произошло как в страшном сне. Он до конца не верил, что Гатиба может совершить подобное. Но она совершила это злодеяние — и в такой форме пригласила Вагифа. Их план, вернее план Гатибы, претворился в жизнь.

Претворился ли? Нет, не претворился. Любящие сердца шепчут нам в ухо иное. После того как Гатиба сошла с такси на Цветочной улице, никто ее больше не видел. Расследование, которое долго вел знакомый нам усатый капитан на месте ее службы, ничего не дало. Никто даже вспомнить не мог, что когда-то здесь работала женщина, приметы которой давал капитан.

…Вагиф и Дурдане и сегодня проживают все там же, в своей квартире, медленно, терпеливо продолжая стареть. Они ни разу за все эти годы не вспомнили странный дождь в далекий летний день. Подобно вышедшей из обращения медной монетке, ржавеющей, забившись в один из уголков квартиры, то кодовое слово заброшено в какой-то дальний уголок памяти. Забыто. Иначе и не могло быть.

Отчего-то мне кажется, что сделать какие-то выводы из всего сказанного нам снова не удастся.

…А история Тесея учит нас некоторым вещам. Их полезно знать.

Входя в лабиринт, прежде всего ты должен подумать о том, как выберешься оттуда. Основное условие. В нужном месте и в нужное время рядом с тобой может не быть твоей Ариадны.

Любое предательство предполагает расплату. Не предавай любимого человека даже перед лицом самой неодолимой силы. Ибо предательство приведет тебя к забвению, беспамятству, откроет дорогу потрясениям и трагедиям.

И наконец. На вершине высокой, крутой скалы не подставляй никому спину.

Конец?