Антология современной азербайджанской литературы. Проза

Нариман Абдулрахманлы (род.1958) БАБОЧКА © Перевод П. Ахундова

…Это было сказано так, словно золотая пуля прошла сквозь семь прослоек брони: а если выразиться поточнее, эти две пары слов еще не были высказаны, а только готовились к произнесению, в течение всего этого промежутка времени корни волос его увлажнились от непонятного предчувствия, а горло прихватило от ноющей боли, идущей изнутри; пока же эти две пары слов шли до его сознания, от холодного пота он промок до последней нитки, дыхание его основательно остановилось. «Мой муж погиб в бою». Отчего-то он еще не совсем вник в смысл этих слов, но внутри него уже начались нестерпимая духота и ураган: он хотел догнать эту женщину с прослезившимися глазами, упасть перед ней на колени и попросить у нее прощения, но неожиданно обессилев, не мог сдвинуться со своего места.

…День же начинался хорошо: утром на скорую руку он поел высококачественную яичницу, в пути не было никакой толкотни, а дойдя до управления, он узнал от уборщицы о том, что выдают зарплату; получалось так, что после полудня у него будут деньги; правда, об этом говорили уже третью неделю; но сегодня в этом была, кажется, какая-то непредотвратимая надежда, которая всего лишь через полчаса, по заверению управляющего, превратилась, можно сказать, в реальность. Управляющий сказал об этом так, словно это были его кровные деньги, которые он собирался раздать из своего кармана: во всяком случае он сделал большое одолжение такому количеству людей. Кроме того, по сравнению с деньгами это одолжение казалось мелочью жизни и не в состоянии было испортить создавшуюся обстановку. Оставалось лишь кое-как скоротать время до полудня, выбросить из головы всякие нехорошие мысли, связанные с зарплатой, с чем он давно уже свыкся…

Затем, повозившись с бумагами в течение одного часа и выйдя на улицу, для того чтобы купить сигареты, он столкнулся с прихрамывающим парнем и посмотрел ему в лицо, с тем чтобы принести свои извинения. По глазам он узнал в этом парне своего бывшего сослуживца, с которым воевал в одном окопе; правда, в этот момент он не вспомнил настоящего имени парня по прозвищу Рембо, но это к делу не относится; главным было то, что после ранения и отправки его в госпиталь ему не удалось узнать ровным счетом ничего о том, жив тот или умер. Встречаясь иногда с бывшими сослуживцами, они вспоминали ребят, с которыми воевали плечом к плечу, и даже иногда никто не мог сообщить о нем ничего радостного; одни говорили, что он скончался в пути от большой потери крови, другие говорили, что он где-то торгует в магазине, третьи же утверждали, что, выздоровев, он устроился на службу в полиции и живет себе припеваючи не тужит. Теперь же, вот здесь, прямо на середине улицы они столкнулись друг с другом, как минимум через долгие пять лет, разговаривают прямо посреди толпы, стараясь таким образом распутать путаницу годов. Хорошо еще, что, немного опомнившись и придя в себя от удивления и радости, он увидел, что парень прихрамывает и еле стоит на покалеченной ноге, и пригласил его в ближайшую чайхану. Они присели и стали вспоминать тяжкие и горькие свои дни во время службы. И тогда же начались боли в раненом бедре, которое не болело уже давно. Зуд, на который раньше он не обращал внимания, превратился теперь в ноющую, пульсирующую боль, да вдобавок ко всему голос его охрип и огрубел; но про себя он думал о том, что его горе, по сравнению с горем этого парня, просто пустяк. Парень пролежал в госпитале четыре месяца, а в течение девяти месяцев и двадцати дней пролежал дома; ему хотели ампутировать обе ноги, но, к счастью, хоть он и потерял одну ногу ниже колена, другую врачам удалось спасти. Теперь он кое-как ходит, постукивая деревянной ногой, на свою пенсию содержит трех членов своей семьи, да еще, не полагаясь полностью на пенсию, ищет для себя подходящую работу. Как бы между прочим он спросил о том, женился он или нет. Отшутившись, он сказал: «До тех пор, пока не решу жилищный вопрос, жениться не хочу». Еще о чем-то порасспросив его, он записал для себя его адрес, дал ему свой номер телефона, наказал ему, чтобы он держал с ним связь, и, условно расплатившись со знакомым официантом за чай, проводил парня до самой остановки и вернулся в свою комнату.

Затем пришла «начальница управляющего», то есть его секретарша, и сказала, что сегодня день рождения Грибка, и они хорошо подготовились и приглашают всех вечером со своими дамами. Он сразу почувствовал смысловое значение этой вести: нужно собирать деньги для подарка; сама она поедет вместе с управляющим и, если понадобится, может привести свою подругу. Везет же людям, их дни рождения совпадают с днями зарплаты, попробуй только воздержаться от денег на подарок, тотчас же тебя обзовут «крысой». Итак, она сама целый день находится в обществе управляющего, а само нахождение в обществе коллектива не вызывает подозрения. Подруга же ее — тертая женщина, и неизвестно еще, со сколькими мужчинами ей приходилось иметь дело; и теперь она ищет человека, с которым могла бы связать свое имя, но, скорее всего, она еще не нашла такого: с высшим образованием, с приличной работой, не красивый, но и не безобразный, с которым можно было бы показаться на людях; главный его недостаток — это то, что у него нет дома, но и это дело поправимое, у бабушки есть дом, в котором никто не живет, он пустует почем зря… Но и он не делал никаких нежных намеков, а точнее, он и не думал вступать в эту игру. Давно уже у него внутри образовалась бездонная пропасть, которая поглощала в себя все, что было связано с женщиной или женитьбой, все остальное было его мимолетным увлечением…

Удача дня и в самом деле еще больше реализовалась выдачей зарплаты: те, кто поехал за деньгами, до полудня позвонили и порадовали остальных тем, что деньги уже получены из банка, затем они и сами вернулись. Правда, до двух часов окно кассы не открывалось: управляющий, бухгалтер и кассир что-то считали, поделили между собой, затем вышли и, успокоившись, решили раздать оставшееся рабочим. Хоть он и был вторым человеком в управлении, в финансовых вопросах он был четвертым, то есть из всего оставшегося в знак уважения первым выдавали его зарплату. Завернув три пачки денег и кладя их в ящик стола, ему почему-то вдруг захотелось расстелить эти денежные купюры на всем пути от своего кабинета до кабинета управляющего, затем схватить его за толстую шею и заставить собрать все эти деньги. «Начальница управляющего», придя за деньгами на подарок, изменила свой план и решила объявить о том, что деньги, завернутые в целлофан, передала Грибку в честь дня его рождения. Но, стиснув зубы, она разделила пополам одну из пачек, тем самым взяв себе причитающуюся ей часть: если я и приду на день рождения, то приду один. Она бесшумно ушла, но то, что ей это было явно не по душе, было видно по ее состоянию.

Идти на день рождения вначале у него не было ни малейшего настроения: деньги он дал, под каким-нибудь предлогом потом смоется. Гриб не нравился ему, с его неприятной наружностью, с раскрасневшимся лицом он сновал везде, вязал концы с концами, никогда не брался за невыгодное дело; между ним и управляющим существовала какая-то деловая тайна, объединяющая их, и он всегда выходил из кабинета управляющего раскрасневшимся. Ближе к концу рабочего дня он немного изменил свою позицию: он же не задаром идет, деньги все-таки дал; было бы неплохо хоть немного навредить Грибу, позабавиться, когда же еще выпадет такой подходящий случай. К тому же такой удачный день должен где-то закончиться: или надо идти на день рождения, или же найти кого-нибудь из закадычных друзей и уединиться с небольшой компанией…

Недолго думая, он выбрал первое: и к коллективу ближе будет, и можно будет нанести болезненную рану «начальнице управляющего». Кое-как скоротав остаток свободного времени, отправляясь к Грибу, он все еще колебался, однако, подумав немного, он решил, что принял верное решение. Гриб с женой сияли, словно ночные рекламные щиты, очень приветливо встретили его. У них был всего двадцать один человек: Гриб пригласил на этот банкет лишь самых уважаемых людей, многие из которых явились вместе со своими дамами, управляющий вместе со своей начальницей восседали на самом почетном месте. Дамы, словно давно ожидая день рождения управляющего, понакрасились и раздухарились как можно пышнее и красовались не для своих благоверных. Управляющий с «начальницей» все время о чем-то шептались и хохотали. Гриб был доволен тем, что создал для своего управляющего такую интимную обстановку; при необходимости он мог бы предоставить им и спальную комнату.

Однако банкет прошел неплохо; в самом начале управляющий отказался быть тамадой, подчеркнув тем самым то, что решительным образом сбрасывает с себя узды правления. В такой обстановке он почувствовал боль того, что ему суждено быть вторым, и увидев невозможность отказа от явки на банкет, согласился. По настоянию присутствующих ему пришлось сесть возле Гриба, общими словами, приводя иногда цитаты из высказываний различных философов, приукрашая их отрывками стихов, он представлял всем возможность для высказываний и, таким образом, кое-как сыграл роль тамады. Мужчины высказали все, что было у них на душе, а все, что они не хотели говорить, прикрыли красивыми словами и фальшивыми улыбками, для того чтобы это понравилось Грибу. Все это он должен был терпеть до самого конца: иногда хотелось стукнуть кулаком по столу, но вместо этого он рассказывал какой-нибудь анекдот для того, чтобы предотвратить внутреннюю вспышку гнева: «Как там рассказывается в анекдоте о директоре, который искал секретаршу с ножницами?». Говоря об этом, он украдкой смотрел на управляющего и «начальницу», в душе смеясь над тем, как они дергаются как бы невзначай. А Гриб обеспокоенно говорил управляющему: «Нет, я договорюсь с новой. — Да, говорит, что кому-то понравилась одна женщина». Жена Гриба, сидевшая с другой его стороны, иногда вставала с места и уходила на кухню, а по возвращении, когда садилась на свое места, разрезной подол ее юбки обнажал ее белоснежные колени. Глаза ее мужа смотрели на лица гостей, и он не мог обращать на это внимания; один-два раза женщина поймала его любопытный взгляд, но лишь стыдливо придвинула колени друг к другу. Затем как ни в чем не бывало стала медленно двигать ими. А он решил, что лучше не смотреть в ту сторону.

Банкет подошел к концу. Самым запоминающимся моментом было то, что трехлетний сын Гриба у него на коленях справил свою природную нужду; когда гости узнали об этом, они громко расхохотались, а к ним присоединились Гриб и его жена. Тогда он поднял бокал и сказал: «Сегодня самый ценный подарок на твой день рождения преподнес твой сын», — и, расхохотавшись, все захлопали в ладоши. Гриб со своей женой посчитали необходимым почистить «подарок» сына и встали из-за стола. Правда, он не помнил, кто с кем ушел; помнил только то, что, проводя его, Гриб, краснея, что-то говорил проникновенно, а его жена долго не убирала свои руки из его ладоней, говоря сладкие, нежные слова.

Когда он увидел, что до остановки все разошлись в разные стороны, он понял, что банкет длился около трех часов, ибо еще не стемнело. Он порядочно выпил, но, несмотря на это, свободно передвигался, только в мозгах у него был сплошной туман, и, глядя через этот туман, он увидел своего учителя и очень обрадовался. Профессор, студентом которого он был пятнадцать-шестнадцать лет назад, порядком постарел, ничего похожего не осталось от его былого облика; на нем был костюм небесно-голубого цвета, а на голове — кепка того же цвета. Положив руки за спину, он прохаживался туда-сюда, словно некогда в аудитории. Он не смог заставить себя подойти к нему, словно причина всех прошлых неудач за прошедшие годы заключалась в этом мужчине; поздоровавшись с ним, он как минимум должен был солгать: что, мол, все у меня хорошо, отличная работа, женат, все семейные дела идут отлично, я готов служить вам, если вы того пожелаете… Хорошо, что подоспел автобус, увез учителя и положил конец его беспокойству…

…Тогда же он увидел эту женщину: она стояла напротив продавца рыбы, поставившего свою корзину прямо на остановке, рассматривала двухкилограммового осетра, глядя на расщелину его жабр, нюхала, торговалась с продавцом рыбы по поводу цены. Продавец рыбы бросил двусмысленную реплику, женщина не ответила, но и рыбу не стала покупать, отошла и стала ждать автобус. С виду она была привлекательна: не накрашена, одета прилично, не пожирала глазами людей, но походила на человека в безвыходном положении — во всяком случае, подобная мысль пришла мне в голову, когда он увидел, что она не садится ни в один из автобусов. «Допустим, что мне некуда торопиться, и я не хочу проводить время в четырех стенах чужого дома, я могу убить пару своих свободных часов с каким-нибудь другом или знакомым в чайхане. А ты как?» Немного погодя возле женщины стал крутиться молодой прыщавый парень, который успел сказать ей что-то, а женщина в знак протеста перешла на другое место, парень же, еще раз покрутившись вокруг нее, пропал без следа…

Раза два их взгляды скрестились, а на третий раз, когда женщина повернулась и посмотрела в его глаза, они безмолвно поняли друг друга. Правда, у него в мыслях вначале ничего дурного не было, затем, подумав, что неплохо было бы завершить этот день в объятьях женщины, он выступил вперед. Он не помнил точно, о чем они говорили, он пришел в себя, когда они сели в автобусе рядом друг с другом, чтобы скрыть свои волнение и тревогу, женщина говорила о приличных вещах, пытаясь ввести в заблуждение глазеющих на них людей; говорила, что вышла искать работу, к тому же у нее заболел ребенок, хочет рыбу, она должна купить ему рыбу; она говорила и о том, что вообще ей не нравится выходить в город, она любит сидеть дома; но если будет работа с приличной зарплатой, она пошла бы работать. До прошлой недели она работала, но управление закрылось, и она осталась без работы, затем она заговорила о трудностях одинокой жизни и сказала, что у нее нет никакой помощи. Слушая все это, он подумал, что если он осмелится, то пригласит женщину на чашечку кофе, а в конце под каким-нибудь предлогом сунет в ее сумку, початую пачку денег, оставшуюся от Гриба, успокоит ее и даже проводит до дому. Он чувствовал, что женщина говорит честно, не лжет для того, чтобы оправдать свой неверный шаг.

Когда автобус свернул за угол, она сказала: «Доехали». Заплатив за проезд женщины, он показал водителю свое удостоверение. Сойдя с автобуса, он заметил, что состояние женщины изменилось, он отнес это на счет ее нерешительности. «Вот, на первом этаже этого дома я и живу, — сказала она, — дверь слева». Женщина сделала пятьдесят шагов, затем остановилась и приложила руку ко лбу: «Нет, нет, я не могу пойти», — в ее голосе звучали плач и уныние. Услышав это, он запутался, хотел что-то сказать, объяснить, но почувствовал какое-то внутреннее облегчение: «Почему вдруг, что же случилось?». Женщина теперь заметалась и таким же плачущим голосом сказала: «Мой муж погиб на войне», — и ее переплетающиеся ноги понесли ее обратно, на остановку.

…Пот остыл и охладил его тело. Пятьдесят-шестьдесят шагов, ведущих к зданию, были мучительны и трудны, словно дорога в ад. То ли внутренняя пустота, то ли внутренняя тяжесть хотела сбить его с ног. Он и подумать не мог, что один из более или менее удачных дней в его жизни неожиданно мог завершиться подобным переживанием. Теперь, для того чтобы избавиться от чувства сожаления, он должен был мучиться как минимум в течение семидесяти дней, пока время не заставит это забыть.

Он долго стоял перед дверью со связкой ключей. Вначале он не знал, что делать, затем встрепенулся, увидев бабочку, севшую на верхний угол двери. Бабочка была довольно крупная, черного цвета, на поверхности ее крыльев были разноцветные пятна, пылинки под светом витали в воздухе. Он хотел бесшумно протянуть руку и поймать бабочку, но, к сожалению, опоздал — неожиданно взлетев, она затерялась во мраке ночи. Открывая дверь, он все еще думал о бабочке. Где-то он слышал, что прикоснувшиеся рукой к черной бабочке живут после этого недолго.