Апокриф

2

Люди! Рафаил встал с горячего плоского камня, стряхнул с одежды песок и заглянул в колодец. Сейчас никто не ждал своей очереди с пустыми сосудами, он был у колодца один и мог беспрепятственно разглядывать как примитивное устройство источника воды, так и свое в нем отражение. Его наблюдения за бытом и нравами смертных, предварявшие только что начавшееся путешествие на Землю, принесли свои плоды: он выглядел почти человеком. Чуть выше среднего роста, золотистая, словно тронутая загаром кожа, стройное тело окутывают свободные светлые одежды, на талии — широкий пояс с ножом и кошельком, полным монет (ни тем, ни другим он не умел и не собирался пользоваться, но эти атрибуты, кажется, были необходимы), светло-русые кудри укорочены до обычной для мужчин в этих землях длины. Голова казалась непривычно легкой, а шея — голой, впрочем, непривычным и не очень приятным было все: горячий воздух, от которого тут же пересохли и обветрились губы, скрип песчинок на зубах, духота и жара.

Он проявил огромное безрассудство, максимально приблизив свое тело к человеческому для остроты ощущений, и сейчас наслаждался результатом в полной мере, осваивая знакомый ему ранее лишь в теории способ терморегуляции человеческого организма. Ангел вспотел и хотел пить. Он покосился на солнце: может, подкорректировать организм под температуру воздуха? И заодно усилить пигментацию кожи. А, впрочем, при таком ультрафиолетовом излучении пигментация скоро усилится сама. Но с терморегуляцией нужно что-то делать: не годится Ангелу быть мокрым, как мышь. Он сосредоточился и через миг с облегчением вздохнул. Теперь ветерок казался чуть прохладным, а жара — даже приятной.

Он тут же, поморщившись, обвинил себя в слабости. Ты, кажется, хотел ощущений? Хотел быть похожим на смертных? Вот и терпи. Ты и так уже поймал на себе с десяток потрясенных взглядов, когда шел по улице, в наказание за то, что оставил свой внешний облик почти неизменным. А мог бы предвидеть, что столь совершенная красота лица и рук, не скрытых одеждами, — редкость среди людей, и подстраховаться. Ты здесь не с миссией, а по своему желанию, так что будь добр… Ты бы еще сияние свое оставил!

Он мысленно поклялся себе больше не избегать неприятных ощущений. И вздрогнул, когда чья-то рука коснулась его плеча.

— Я могу набрать воды?

Рафаил обернулся и чуть ли не испуганно уставился на смуглого юношу в короткой тунике, который отвлек его от мудрых размышлений.

— Что с тобой? Тебе плохо? — в голосе человека было искреннее беспокойство как за его, Рафаила, здоровье, так и за состояние воды в колодце.

Ангел сглотнул и улыбнулся, применяя универсальный способ завоевать доверие собеседника:

— Нет, я просто задумался. Извини, что помешал.

«Товий. А что, звучит красиво», — думал Рафаил, шагая рядом с первым встреченным им человеком по дороге в город. Он имел полное право гордиться своей способностью к общению со смертными. Он, кажется, не сделал ни одной ошибки и не использовал своих сверхъестественных способностей для того, чтобы расположить к себе человека. Ну, почти не использовал.

— Ты, конечно, скажешь, что ходить за водой — не мужское занятие, верно?

Ангел отрицательно качнул головой. Что-что, а такая мысль казалась ему полным абсурдом. Ходить по жаре в такую даль с тяжеленным сосудом, да еще и, как он понял, не один раз должен тот, кто сильнее и выносливее физически. Мужчина. А в том, что перед ним именно мужчина, хоть и очень молодой, сомнений быть не могло. Да и ему это, кажется, на пользу: вон какой здоровый цвет лица, да и мускулы на загорелых руках и ногах просматриваются отчетливо, а это приобретается ежедневными нагрузками. Ах, ну да, он же работает в поле…

— Но мать и без того слишком устает за день. Отец не может работать, а она прядет шерсть и посылает ее богатым людям. И я стараюсь чем-нибудь ей помочь, если есть такая возможность. На ее плечах непосильная ноша, я не уверен, что отец до конца осознает это… иногда мне кажется, что его вообще волнует только соблюдение обычаев и традиций нашего народа.

— Наверно, это очень важно… — фраза была брошена наугад, но Товий только улыбнулся и согласно кивнул, не замедляя шага.

— Конечно. И это отвратительно, когда мертвых не позволяют погребать по обычаям их народа и оставляют лежать на улице. И то, что отец, даже вопреки приказу царя, совершал все обряды над нашими соотечественниками и хоронил их как должно, — героизм, и я горжусь им… но маму мне просто жалко.

— Ну что ж… спустя всего несколько дней Ангел был вынужден признать, что более полного погружения в дела смертных, чем сейчас, он не мог себе даже представить.

— Семья Товия была отчаянно бедна. За фанатичную преданность религиозным традициям отец Товия был лишен состояния и дома. Собственно, последним, что у него осталось отобрать, были жена и сын. Но лишения нисколько не поколебали убеждений старика. Он боялся своего Бога и не смел на него роптать, даже тогда, когда в довершение всех бед он ослеп, что иной бы счел Божьим наказанием. Весь гнев и поучения доставались семье.

— Когда однажды в благодарность за работу добрые люди подарили матери козленка, и она принесла его домой, отец услышал блеяние и начал страшно кричать на нее, обвиняя ее в том, что она украла животное. Н-не знаю, как он мог такое даже подумать, мама не способна…

— А что его возмутило: сама кража или то, что его могут накормить краденым и тем самым заставить провиниться перед Богом?

— Если честно, мне показалось, что скорее второе… Мы так редко едим мясо, что удержаться в любом случае было бы очень сложно… — Товий вдруг обернулся и прямо взглянул на него, — Азария, как думаешь, это грешно: так думать об отце?

— Ты объективен к тому, кого любишь. — Рафаил ответил максимально честно, — Это редкий дар, хотя в тебе может говорить и обида на него за мать… — Ангел вдруг понял, что по привычке начал судить и спохватился, — А почему ты спрашиваешь об этом у меня?

— Не знаю… — Товий смутился, — Ты старше, мне почему-то кажется, что очень намного… ну, и ты одной со мной веры…

— А это так важно? — улыбнулся Рафаил.

— Отец говорит, что да.

— Мда… Я заметил, это единственное, что вообще для него имеет значение. Еще когда мы с ним заключали договор, его абсолютно не интересовала моя компетентность в качестве проводника, зато вопрос, единоверец ли я вам, был жизненно важен…

Договор. Именно он формально связывал сейчас Рафаила и Товия. И именно по условиям этого договора они отправились сегодня утром пешком в долгий путь. Дело было в том, что старый Товит в ожидании смерти составил завещание, большей частью состоявшее из наставлений сыну (все поучения, надо сказать, действительно разумные, Товий, как послушный сын, заучил наизусть), в конце которого он неожиданно вспомнил, что, будучи поставщиком у царя Енемессара, оставил на сохранение в городе, куда ездил за товаром, десять талантов серебра — приличную сумму денег. Почему он преподнес нуждающейся семье этот сюрприз только сейчас, было загадкой. Товий оправдывал это преклонным возрастом отца, и Рафаил был склонен с ним согласиться: кроме тяжелого характера у старика намечались и некоторые признаки склероза.

Проблема заключалась в том, что Гаваил — тот, кому были доверены деньги — жил в Мидии, в Рагах, а это, при отсутствии средств на транспорт и проводника, было все равно, что на краю света. Анна, мать Товия, пришла в ужас при мысли, что любимый сын должен идти туда. Плача, целовала ему руки и причитала, что они проживут и так, что, может, стоит сходить когда-нибудь потом, когда будет возможность присоединиться к большому торговому каравану… Товий был полон решимости. Ему представился случай помочь семье, и опасность путешествия по сравнению с этим была, на его взгляд, незначительной. Рафаил так не считал. Он хорошо изучил ситуацию в стране, и, если бы его спросили, мог даже сообщить вероятность возвращения юноши живым и с деньгами. Маленькая, надо сказать, выходила вероятность. Но Товий тогда, по дороге от колодца, спросил его не об этом. Он спросил, знает ли Рафаил дорогу в Мидию. Так у него появился спутник, готовый за очень умеренную плату не только довести его до места, но и найти в Рагах самого Гаваила.

Честно говоря, Рафаил предпочел бы вообще не брать денег (он все равно не был полностью уверен, что умеет правильно с ними обращаться), но это вышло бы как минимум подозрительным, поэтому Ангел из предосторожности и невесть откуда взявшейся, удивившей его самого, вредности даже поторговался со старым Товитом. Предосторожность оказалась излишней: похоже, отец готов был отправить Товия с кем угодно, лишь бы тот не был… мм… «язычником», едящим и пьющим не то, что надо, не соблюдающим религиозных законов и женатым не на той женщине. Так в лексиконе Третьего Ангела появилось новое слово.

— …Так легко и слепо доверить жизнь сына первому встречному? Снять с себя всю ответственность, полагаясь на высшую силу?

— Я понял, что тебя это очень задело, — Товий улыбнулся искреннему возмущению в голосе Рафаила, — Я помню, как ты спросил: «Колена и рода ты ищешь или наемника, который пошел бы с сыном твоим?» Но, видишь ли… отец чтит Бога, а вся ответственность за дела мирские и так всегда лежала на нас с матерью.

— Вы оберегаете его, на мой взгляд, даже слишком… — недовольно буркнул Ангел.

Старый Товит ничем не заслужил его симпатии, хотя преданность убеждениям, безусловно, положительная черта. Но хороша ли слепая вера? Рафаил знал, что Он всесилен, но знал это из личного опыта. А Товит не знал, но верил? Или просто был готов рискнуть? Тогда во имя чего? А если бы на месте Рафаила был злой человек? Или, быть может, Товит внутренним чутьем подозревал в незнакомце со сдержанным мягким голосом Ангела, посланника его Бога? Вопросы, над которыми Третьему Ангелу стоило подумать, благо время для этого будет.

— Как тебя тогда мать-то отпустила, — тихонько озвучил Ангел вторую загадку поведения смертных.

— А она… — ответил Товий, глядя в сторону, — она тебе поверила, Азария. Как и я.

— А если бы на моем месте…

— На твоем месте — ты, — твердо возразил Товий, перепрыгнул довольно неприятную яму и протянул Рафаилу руку, — Я тебе верю. Почему тебя все время мучают какие-то сомнения?

— Нечистая совесть? — предположил Рафаил, принимая помощь.

— Какая-то она у тебя, наоборот, слишком чистая, — рассмеялся Товий, — Не поймешь, то ли это ты оберегаешь меня в пути, то ли мне начинать о тебе заботиться. Какой-то ты немного… не от мира сего, Азария, только не обижайся.

— Тебе так кажется, — улыбнулся Ангел, думая о том, что некоторые смертные, оказывается, очень чуткие создания. А ему надо быть осторожнее.

Солнце уже стояло в зените.