Аптека Пеля

Глава 6

— Ты кто такой? — поинтересовался тот кто был за спиной уставшим голосом, и руки в браслетах с силой дернули вверх. От боли Саня сгорбился и медленно развернулся к собеседнику, а пока выпрямлялся, успел разглядеть на его ногах серые от пыли берцы, пузырями в них заправленные серо-синие брюки, ремень, кобуру, бляху и, наконец, в алой рамочке «визитку» — полиция. Страж порядка был ниже на две головы, зато шире на два торса. Невысокий и плотный, с девичьем румянцем на щеках, оценивающим глазом он скользнул по Саньку, теперь под светом прожекторов, в намокших светлых трусах казавшемуся абсолютно голым и беззащитным. — Ты кто такой? — повторил свой вопрос страж порядка, с таким видом, будто заранее не верит ни единому слову, будь перед ним потерпевший или преступник.

— Саня Чепухин, — честно признался парень, пока не понимая радоваться ему или нет, что снова закинуло в привычный Питер. Хотя то, что с ним теперь происходит, привычным никак быть не может. Он ничего не нарушал. Никогда. В чем тут же решил признаться. — Я ничего не делал. Меня за что?

— Ничего не делал… — повторил полицейский равнодушно. — Только ночью голый заглядывал в окно особо охраняемого объекта. С какой целью? — И не дав парню ответить, продолжил за него. — Пытался незаконно проникнуть. Давай, разворачивайся. Сейчас выясним кто ты такой. — И он ткнул Санька меж лопаток тупым и липким кулаком, направляя в сторону двери под козырьком, за которой совсем недавно скрылась барышня Серёдкина.

— Какой еще охраняемый объект? — недоумевал Санек, поскальзываясь на мокрых ступеньках.

— Читай, — коротко бросил полицейский. На стене под флагом России весела синяя доска и прежде, чем его затолкали в помещение, он успел прочесть: «30 отдел полиции».

Внутри было пустынно. Слабый гул доносился из-за стекла. В дежурке работал телевизор. Двое ментов смотрели футбол.

Пока его конвоир о чем-то переговаривался с дежурным, Саньку приказали сесть на металлический стул, который обжег зад и ляжки арктическим холодом. Ступням тоже досталось. Кафель в отделении не предполагал подогрева и по ощущениям напоминал каток. Парень, как мокрый воробей на жердочки весь собрался в комок, нахохлился то ли от ледяного дождя, пролившегося на его белобрысую голову, то ли от страха, что влип не по-детски. Поди докажи теперь, что он Санька Чепухин, — фиг поверят, точно так же если бы он назвался Илон Маском, документов-то нет.

— Пили? Вещества запрещенные употребляли? — поинтересовалась девица в погонах сержанта на огромной, словно с мужского плеча форменной куртке. Из-под бейсболки торчали сосульки желтых волос.

Санька мотнул головой.

— Что делали ночью возле отдела полиции? — она была нарочито резка, так чтобы никто не заподозрил ее в женской слабости.

Сказать, что подглядывал за барышней Евлампией, и уже не выйти на свободу. Еще и дурку вызовут. На освидетельствование потянут. Санек молчал.

— Документы имеются?

— Они у вас. Ваши забрали, — чистосердечно признался, надеясь облегчить свою участь, но не вышло.

— Давай, Валера, до утра его в обезьянник, а там Сергеич придет, разберется, — обратился к девушке тот, что прихватил Санька у дома. — Что с него взять: голый, трезвый, но какой-то подозрительный, — приговорил он арестанта, зевая. — Устал я сегодня что-то зверски. Пивка и в койку. Все, мое дежурство кончилось. Давай, поднимайся.

Саня поднялся с нагретого стула и пошлепал за решетку, оставляя за собой мокрый след. Со света он не сразу заметил, что в камере не один. В углу на лавке в полумраке белел, будто набитый чем-то мешок. Санек сел тут же у решетки на противоположную скамейку и, растирая запястья, освобожденные от наручников, пригляделся.

Услыхав лязг запираемого замка, «мешок» качнулся, и из воротника вылезла голова. Между темных прядок жестких волос, закрывавших взгляд, как у болонки, блеснули черные глаза. Следом показался острый нос и тут «мешок» отвернул воротник, предъявив сокамернику вполне интеллигентное лицо мужчины, с ухоженными усами и седой бородкой клинышком.

— Здрасьте… — пробурчал Санек извиняющимся тоном. Как вести себя в непривычном месте, он не понимал. Да к тому же замерз, отчего бледное тело слегка потряхивало и теперь, засунув руки между колен, продрогший узник пытался хоть немного согреться.

— А вы почему голый? — участливо поинтересовался «мешок» сиплым со сна голосом.

— Вышел из дома. Думал ненадолго. А вот как получилось…

— Бывает… Недалеко живете?

— Недалеко. Напротив рынка Андреевского. Там где аптека, только за углом. В переулке.

— Знаю этот дом… — задумчиво подтвердил старик. — А меня Петр Михайлович зовут. Артюхин. Не слыхали?

— Нет. Я не местный. — Санька осмелел и так же как его сокамерник забрался на скамейку с ногами, искренне радуясь, что та из крашеных досок и согреть ее остывающим телом будет гораздо легче, чем железный стул. Однако кафельные стены кусались — прислонившись, он вздрогнул.

Артюхин заметил, задергался, высвобождаясь из плена огромной, с вырванным на рукаве клоком, дубленки. Приподнявшись, он положил нагретую овчину на скамью рядом с сокамерником, а сам остался в кителе с одним майорским погоном и обрезанных джинсовых штанах в бахроме ниток. Завершали затрапезный модус ядовито-желтые женские сланцы с пластиковым цветком на боку. Дед выглядел типичным бомжом.

— Будьте любезны, не побрезгуйте. Смотрю, молодой человек, вы совсем окоченели. Хоть и лето, но ночные температуры низковаты. Да к тому же, я предполагаю, на улице дождь. — Артюхин вернулся на прежнее место и забился в угол, поджав сухие и кривоватые, похожие на снетков конечности. — Да-с… — протянул он, глядя на Саню, нырнувшего в овечий жар настоящего армейского тулупа цвета топленых сливок. И пах он до одури родным, деревенским. Саня вспомнил бабку и их бородатого козла Витю, который убегал на пристань, клянчить табак у пассажиров. Кто приучил его жевать сигареты, не ясно, но козел так втянулся, что уже и жить без курева не мог. Приставал к мужикам, совал бородатую морду в карманы и все понимали, что Витя хочет закурить. Опровергая все страшилки, про то, что грамм никотина убивает лошади, Витя с удовольствием сжевывал, по нескольку штук за раз.

— Как вам бекеша? — поинтересовался дед. — Еще николаевская овчина. Непродуваемая! — с восторгом произнес он.

Тулуп был знатный — вмиг согрел и разнежил. Санька уткнул нос в шелковые завитки, и лениво цедя буквы, поинтересовался у деда, скорее ради приличия и для поддержания пустого разговора, за которым, возможно, им предстояло провести всю ночь:

— Служили?

Артюхин, не понял вопроса, глаза под жесткими патлами живо заморгали.

— А… вы про это? — спохватившись, он хлопнул себя по плечу. — Нет-с. Китель, пардон муа, на помойке нашел. Но вы не подумайте. Он определенно новый. По цвету видно — парадный. Совсем не надеванный. И удивительно мне подошел. И знаете ли шерсть. Не английский шевиот, конечно. Но тоже не дурно греет. А вы так и не представились?

— Саня. Саня Чепухин, — отозвался парень, чувствуя как под овчиной мягчает тело, и приятная дремота наполняет тяжестью веки. Ему хотелось уснуть и видеть во сне милую барышню Серёдкину, но говорливый дед не унимался.

— Так, вы, значит, в доме господина Пёля изволите проживать? На Седьмой линии? — тихо и даже осторожно поинтересовался Артюхин. Притулившись к стене, он сложил на животе руки и, казалось, задремал. Но нет: «Помню, пользовал спермин Пёля. Выдающийся был экспериментатор! Обывателям дай свечи от геморроя, да соли от насморка. А он изобретал эликсир жизни! Можно сказать, жизнь положил за науку».

— Изобрел? — вяло поинтересовался, обласканный тулупом Санек, почти засыпая.

— О, нет! Он изобрел кое-что похлеще… — сдавленный шепот Артюхина над его ухом прозвучал жутковато. Пожалуй, скомандуй теперь дневальный во всю свою солдатскую дурь: «Рота, подъем!» он бы не вырвал Санька из сонного плена так резво, как этот таинственный шепоток. А вдруг. А вдруг дед что-то знает. Что-то сможет ему объяснить. Только вот как спросить, как начать разговор… Но дед его опередил:

— Если я вам скажу, что я «ваше превосходительство», так вы мне, небось, не поверите. А зря! У меня вот здесь вот, — старик прикрыл ладонью погон на кителе образца развитого социализма, — не звезды, а корона Российской империи лежала.

«Два сумасшедших в одном обезьянники — веселый зоосад», — подумал Саня. Он уже не сомневался, что старик с приветом. Главное, чтобы Артюхин, не догадался, что его собеседник тоже не всегда с головой дружит.

— Не верите, — обиженно просипел старик в своем углу, роняя на грудь косматую голову. Саня подумал, что дед наконец заснул и опрометчиво пробубнил: «Верю, верю». Артюхин тотчас встрепенулся и совсем по-звериному сиганул с одной скамьи на другую. Оказавшись рядом, он запустил пальцы в шевелюру и, остервенело рыча, принялся драть, зачесывая назад. Волосы вздыбились, открывая умные глаза, высокий гладкий лоб и почти эльфийские уши. «Вот леший!» — изумился Санек. Как то неуютно ему сделалась рядом с «вашим превосходительством». Поди, угадай, что там, в голове у психа. Накинется и заклюет до смерти. На всякий случай парень нырнул поглубже в воротник и затаился.

— А вы знаете, что время и пространство бесконечны? Ничто не имеет плоти и все есть плоть.

От этой мысли Саньку стало неуютно, потому, что мозг его с трудом вмещал и электричество, куда там нейросети, пять джи и прочие «черные дыры» его образования. В ответ он только вяло шевельнулся в своем овечьем коконе.

— Так вот, — Артюхин, сиганул на место, в прыжке роняя с ног дамские шлепки. Глаза его сверкали неистово и Санек забеспокоился. Он отогнул воротник, чтобы быть начеку, если вдруг «ваше превосходительство» забалует не на шутку. — Так вот, — повторил дед, загробным голосом. — Я тот, кого злой рок забросил в бездну. В безумную нескончаемую гонку за собственной тенью. Я призрак, я ничто и я живой… — старческий голос дребезжал, наполняя камеру потусторонней жутью. Артюхин мелко затрясся, с лица его точно смахнули черты. Оно вдруг сделалось плоским прозрачным овалом, да таким, что за ним отчетливо проступил голубой мелкий кафель стены обезьянника. Руки и голые ноги, такие же плоские, будто вырезанные из плексигласа задергались в конвульсиях… И дед исчез.

Китель с джинсами, внезапно оставшиеся без хозяина, сиротливой горкой лежали на скамейке, вроде их обладатель, спешно сбросив с себя одежду, вышел в соседнее помещение на медосмотр и куда-то запропастился.

В камере сделалось непривычно тихо. Приглушенный свет наружной лампы обозначил тенями квадраты решетки на небесном кафеле, и Саньку почудилось, что в каждом из них множится отражение старика Артюхина со всклоченными волосами и аккуратной бородкой на плоском овале, только что бывшим живым лицом.

Раскатистое: «А-а-а!» вырвалось из перепуганного нутра. Парень кинулся на металлическую сетку и, вцепившись в нее, стал трясти, раздувая ноздри и тяжело дыша. «А-а-а!!!» — завывал он тоскливо и жутко. Распахнутый тулуп обнажил безволосую грудь, по которой ползли крупные капли пота.

Его услышали.

К обезьяннику по беленому коридору, отделявшему КПЗ от основного помещения участка, не суля ничего приятного, в развалку приближалась сержант Валера. В кукольном кулачке поблескивала связка ключей. Росту в полицейской было, чуть больше, чем в портновском сантиметре, но гонору хватило бы на полк чиновников.

— Рот закрыл, — приказала дежурная еще издали, тоном, исполненным раздражительной скуки. Злое лицо очень шло к ее погонам. — Чего буянишь?! На место сел, б-я! — разгоняя голос, скомандовала она и, вскинув руку, звезданула по решетке ключами рядом с перекошенной физиономией узника.

Выяснять почему завыл парень стражница не стала, развернулась и так же неспешно удалилась, туда, откуда доносились звуки, похожие на гул стадиона. Менты смотрели кубок кубков, не отрываясь от рабочего процесса. А это чмо посмело мешать.

Санек обмяк, отпустил решетку и обернулся — в углу, облаченный в парадный китель и джинсы, скрестив тощие ноги и сдвинув густые щетки сивых бровей, сидел дед Артюхин.

— Как?! — простонал парень, плюхаясь на скамейку.

— А вот так! — ответил сокамерник мрачно.

— Но, но… — не веря глазам, забормотал Саня. — Как вы исчезли?

— Если бы спросили — куда? Я бы ответил так же — не знаю! — дед помедлил и добавил доверительным шепотом: «Теперь-то вы верите, что я градоначальник Санкт-Петербурга!»

— Верю, — кивнул парень и неумело перекрестился.

— Не бес я. Не бойтесь. Я продукт неудачного эксперимента. Если желаете, могу рассказать.

Санек желал, очень желала. Его аж трясло, как желал. Похоже, Артюхин словил тот же приход, что и они с Лушей… но от чего?

Петр Михайлович тяжко вздохнул, прикрыл глаза, вытянул ноги, пошевелили грязноватыми пальцами и начал скрипуче, чуть заметно раскачиваясь из стороны в сторону:

— Род мой малоросский, дворянский. Гимназия, военное училище. Воевал в русско-турецкую. Закончил академию. Женился. Детей завел. Высочайшим повелением был ко двору допущен. Да-с. А с семейством каждое лето мы в Сочи отдыхали. Жена моя, Анна Сергеевна, любила путешествовать, такая неугомонная была. Открыла она там для себя место удивительной природы, Красная Поляна называлось. Потом то его в Романовск окрестили. Горное местечко с целебным климатом, так нам приглянулось, что я Николай Александровичу посоветовал обзавестись резиденцией в этом райском уголке. Мой совет пришелся ко двору. Да-с. И решено было выстроить царский охотничий домик на случай приезда. А надзирать за строительством государь поставил вашего покорного слугу. От щедрот царских, да и от излишек строительных, хе-х, я и себе домик соорудил каменный, в кипарисовой рощице рядом с целебным источником. Каюсь. Еще и на цементный заводик неподалеку хватило.

За два года стройки место преобразилось. Сановные, да богатые дачники из столицы, прослышав о кавказском парадизе, настроили знатных домиков неподалеку от царского. И члены государственной думы, и графы, и промышленники, и генералы. Юристы, артисты, доктора знаменитые… А среди них был один известный в Петербурге фармацевт, доктор медицинской химии Александр Васильевич Пёль. Как-то пересеклись мы с ним за вистом у графа Бобринского. Правда, Александр Васильевич не играл. Покуривал сигару, да на нас поглядывал, грешных. Страстишка, я вам доложу, не из приятных, но затягивает, точно в речной омут. И с головой. Картежник я был азартный, хоть и прикрыл все игральные дома в столице. А вот сам… Но я удачливый был. Нужная масть к рукам так и липла. Помню, у купца Морозова взял за преферансом десятин сорок земли у Черного моря… Так вот. Как-то разговор у нас зашел про мужскую силу. Тут профессор нам предложил свой новый порошок спермин. Средство уникальное. Эликсир жизни. А я к тому времени, хоть и в силах был немалых, а вот облысел на темени неприлично. Волос сделался тонким, жирнился быстро. Чего мне только жена не предлагала для росту. Каких новомодных шампуней и масел. Все попусту. На следующий день посыльный принес мне презент от профессора — несколько флаконов. Жена уговорила и я начал курс. Не поверите — волосы мои ожили, заколосились густо на макушке и темени. До сих пор дремучим лесом стоят, не продраться. — Ваше превосходительство для наглядности ухватил себя за шевелюру и подергал.

Саня слушал с таинственным предвкушением, распахнув глаза, стараясь и звука не пропустить. А дед тем временем неспешно подбирался к самому главному.

— Дело было уже в Петербурге. Кажется в девятьсот седьмом. Я тогда уже губернаторствовал. Ложится мне на стол бумага, секретное донесение, мол, доктор химии Пёль в своей лаборатории проводит опасные опыты. Пуская по ночам из башенной трубы неведомые пары в атмосферу. Да такие зловредные, что у жителей близлежащих домов случаются галлюцинации и обмороки. Компания по дискредитации господина Пёля тогда уже вовсю раскручивалась газетчиками, писавшими неимоверную чушь про, то, что поставщик двора Его Императорского Величества занимается магией и алхимическими опытами, как и его папаша, перегоняя ртуть в золото. Неконтролируемое производство, которого может подорвать финансовые основы государства. Этакая околесица!

Артюхин умолк, перестал раскачиваться, свесил ноги и по-кучерски сгорбившись, уставился в пол. Только плечи его синхронно подергивались, будто сквозь ветхое тело пропускают слабые токи. Неожиданно дед вскинул голову и, осклабился, — в темной пасти кроваво сверкнул единственный клык. Санек отшатнулся, так что ушиб затылок о стену.

Ваше превосходительство, уловил искру паники в глазах собеседника и, растянув губы в широкой улыбке, щелкнул пальцами по блестевшему зубу.

«Натуральный рубин. Один и остался», — уже печально вздохнул он и продолжил:

— Поначалу я думал, что так конкуренты сводят счеты с профессором. У всякого человека достигшего определенных высот в своем деле найдется с дюжину злопыхателей. Но оказалось полицейское ведомство давно присматривается к господину Пёлю и его подозрительным опытам в башне. Полицейский департамент это знаете ли, не дровами на Сенном торговать. Там люди серьезные. Шуток не шутят.

Не скрою, к господину Пёлю я питал теплые чувства. И так случилось, что в ближайшие выходные мы отправились с семейством подышать морским воздухом в Петергоф. И удивительным образом встретили в парке Александра Васильевича. Там и состоялся наш тет-а-тет. Нарушая все инструкции, я сообщил профессору об интересе сыскной полиции к его занятиям в башне. Что корреспонденцию просматривают на предмет политической и социальной опасности его действий, как они подозревают, направленных против существующего порядка вещей в государстве и обществе. Доктор меня выслушал, поблагодарил и мы расстались. Оказалось навсегда. Через год, в девятьсот восьмом, в конце августа пришла печальная весть — господин Пёль, будучи в Берлине на каком-то научном симпозиуме скоропостижно скончался. Похоронили его на Волковском лютеранском кладбище. Да-с. Рихард и Альфред продолжили дело отца. И фабрика работала и лаборатория…

— Отчего он умер? — перебил Санек, нескончаемо длинный рассказ, ему натерпелось приблизить финал. Он всерьез опасался, что дед начнет повесть о Рихарде и Альфреде, позабыв за подробностями о цели — как «ваше превосходительство» из камеры свинтил.

— Слышал, что случился сердечный припадок, — продолжил рассказчик. — А ведь человек был здорового сложения. Можно сказать атлет. Так вот… — Артюхин неожиданно поднялся, в три прыжка оказался у решетки, сунул между прутьев нос и осмотрелся. Пустой коридорчик его успокоил и он вернулся в свой угол, чтобы продолжить:

— Через месяц после всех этих печальных событий, получаю я бандероль от господина Супейкина. Никогда о таком не слышал. В кабинете раскрыл. А внутри сафьяновой коробочки пузырек, прикрыт визиткой. Кстати вот он. — Дед извлек из кармана бордовую стекляшку, очертаниями напоминавшую кабаний клык и тут же спрятал, не дав разглядеть подробности. — Так вот. На визитке от руки: «Вдохнуть при смертельной опасности. С благодарностью за все, Ваш А.В.П.». Я сразу понял, что это от него.

— От кого?

— Как от кого? От Александра Васильевича Пёля.

— Вдохнули?

— Не сразу. Тогда надобности не было. Да к тому же пузырек пустым оказался, правда, сургучом запечатан. Повертел я его, понюхал. Да вместе с коробочкой в сейф потайной сунул. И забыл. А накануне войны летом четырнадцатого меня отчислили от должности. В пятнадцатом уволили в отставку и исключили из свиты. Дело завели за растрату казенных денег на сто пятьдесят тысяч. Вплоть до семнадцатого года вашего покорного слугу в шаромыжниках числили. На фронт не брали. Тянулась эта канитель до революции. А после большевики такой пожар раздули, что все в нем сгорело. И дело мое и держава великая. Эх! — Артюхин махнул рукой, отгоняя тяжкие воспоминания, как назойливого комара. И взгляд его сделался каким-то острым, колючим, так, что Санек поежился в своем тулупе вроде снова попал голым под дождь.

— Семейство я сразу по отставке отправил на юг в наше поместье. Позже они за границу уехали. Успели до дел скорбных… Ну, да это не важно. Так вот, когда в столице уже неспокойно было, я решил, что нужно к своим на юг пробираться. В месте потайном еще кое-что оставалось из денег и драгоценностей. Там и флакончик от профессора обнаружился. Я про него забыл совсем за десять лет-то. Визитку перечитал, да и сунул в карман пузырек — не натянет, крошечный. К февралю до Армавира добрался. А там уже вовсю красные комиссары орудуют. Военно-революционный комитет. Арестовали меня. Запихали в товарный вагон к остальными офицерами, большинство из Персии возвращались, и повезли неизвестно куда. Около шести утра встали, не доезжая станции. Снаружи шум. Дверь открыли, а там солдатня беснуется. Обступили вагон. Казни требует. Помню, мороз был, не мороз — стужа. Восход такой страшный. Поле белое до горизонта сверкает, и солнце над ним плывет, как желтый зрачок в крови. Ух, и жутко мне стало. Каким-то звериным чутьем понял — смерть моя пришла. Стали по одному выдергивать из вагона, раздевать до исподнего и гнать в поле, а там через пятьдесят шагов — пуля в спину. Да не одна. Тут меня вроде молнией пронзило. Вспомнил про благодарность профессорскую. Вот же она, смертельная опасность. Еще и не сразу отыскал — в кителе дыра, за подкладку завалился подарочек. Еле выудил. А сам все глубже в вагон забиваюсь, успеть хочу. Сургуч царапаю, да, поди, попробуй быстро-то. Чувствую, ноготь сорвал, но продолжаю, зубами рву. Вроде справился. Пальцем пробку нащупал, в кулаке зажал. Выволокли меня. Гляжу, солдатня вкруг стоит, хохочет, семечки лузгает, женщины какие-то, казаки в бешметах, кубанках… Комиссарша злая, как эта… — Дед кивнул в сторону решетки, — приказывает бекешу скинуть и в поле бежать. Помню, оттолкнул гадину, рванул в поле, пальцем на ходу пробку выбил, пузырек к носу и вдыхаю… вдыхаю… вдыхаю…

Дед завозился в своем углу, тяжело задышал. Было видно как заходила под кителем тощая грудь. Ноздри выпускали воздух с каким-то змеиным шипением. Лицо Артюхина побелело, потеряло черты и сделалось прозрачным. Санек и глазом не успел моргнуть, как деда не стало.

— Твою пасть! — глухо выругался парень и плюхнулся на скамейку, зарывшись лицом в воротник. Сердце, как воробей в кулаке билось неровно и сильно. Остекленевшие, немигающие глаза глядели в густой черный мех, завитки щекотали ресницы. — Завтра же нахрен уеду из чертова Питера.